Коммюнике номер один

Somewhere on this planet [52]

Господа, для меня не представляется возможным определить с точностью, в какой момент, по какой причине и в результате какого события я превратился в то, что я есть.

Я думаю, что я не прекращаю превращаться просто-напросто оттого, что пока существую. А что касается того, во что я превращаюсь, то этого, поверьте мне, вы добивались сами. Не вы, я хочу сказать, не исключительно вы, господа из канадской полиции, а скорее эта гнусная вещь, хранителями которой вы являетесь и которая еще осмеливается прикрываться именем «мира».

Для меня не представляется возможным определить, как, при каких обстоятельствах я принял решение выложить сторицей, как будто в гигиенический пакет, все, что этот гнусный мир способен дать, но это решение я принял, несомненно, сам того не зная, в первую же минуту после своего рождения.

Да, мне искренне жаль. Вам, защищающим теперь преступление общей терпимости и пропагандистов смертников-камикадзе во имя прав человека, раздавивших своими гусеницами то, что едва оставалось от долга толпы, я не смогу быть очень уж полезен в ваших инквизиторских делишках, даже этим письмом, которое вам адресую. Информации, пригодной непосредственно для королевского прокурора, будет мало. Еще меньше, боюсь, ее будет для моих адвокатов, если кто-нибудь из них решится защищать меня во время заседаний вашего «правосудия». Я, кстати, ничего не буду отрицать. Вы даже узнаете о деталях, которые, я надеюсь, можно счесть незабываемыми. Я не утаю ничего, кроме того, что помогло бы вам слишком легко найти меня.

Поскольку жизнь – это игра, не так ли? Мир – праздник! Я недавно прочел об этом в номере «Cite-Hype Montreal», в красочной культурной мультипликации на газетной бумаге, которую нам дарит современность в еженедельном ритме. Итак: Let’s play! В ту самую минуту, когда я разговариваю с вами, вы должны уже некоторое время созерцать яркие и тонизирующие пожары, опустошающие нашу старую добрую метрополию Монреаль.

Пожарные города ведь тоже имеют право немного поразвлечься, правда?

Этот огонь, это пламя, за которым вы наблюдаете в сумерках, – это те огонь и пламя, с которыми вы вступили в соглашение. Все вы, да, вы, такие, какие вы есть, и особенно те из вас, кто, окруженный температурой в тысячу градусов, раскаленным воздухом и светящимся дымом, кричит прямо сейчас во всю силу остатков легких. Все эти журналисты, замурованные в своих клетках из бетона и стекла, в которых они заключали в тюрьму мысль. Знаете что?

Я позволил себе оснастить соседние дома камерами наблюдения с самыми лучшими модулями сообщения со спутником. Вы легко их обнаружите, это даст вам несколько материальных улик, которые приведут вас только туда, куда мне хочется! Благодаря этим маленьким чудесам современных технологий мне отсюда прекрасно виден весь спектакль. Все эти шутники, издевавшиеся в постоянном режиме, словно попугаи, над терактамии одиннадцатого сентября две тысячи первого года, подохнут точно так же, как американцы во Всемирном торговом центре. Но их имена будут забыты быстрее чем за полгода, и умрут они, сгорев в десятиэтажных домах, на которые всем наплевать.

Мое собственное имя тоже, несомненно, в конце концов, исчезнет из памяти тех, кто еще совершенно серьезно осмеливается называть себя «человеком». Не важно. Не в честь своего имени я пишу вам это письмо, не в честь своего имени я поджег больше дюжины зданий метрополии.

Имя того, ради кого я работаю, ради кого я превратился в суперпролетария элиты, в ночного Стаханова, имя того, ради кого я так стараюсь, вы не знаете. Вернее, вы отказываетесь его узнать, несмотря на то что именно его подпись стоит рядом с вашей в конце контракта, который вы с ним подписали.

* * *

Нет.

Я ничего не забуду. Поскольку я не могу забыть ничего из того, что ваши разобщенные общества сделали из людей, а именно hybris между свиньей и обезьяной. Позвольте же представителю последних отплатить им той же монетой.

Но не с помощью дополнительного таланта, получаемого в результате ежедневного подписания ежедневного пакта с ним, а благодаря несказанному гению, которым Дьявол временно снабжает того, кто становится его избранным орудием в отличие от всех тех, кто разделил меж собой немного человеческой плоти за его столом.

Если вы делите трапезу с Дьяволом, не удивляйтесь тому, что рано или поздно вы окажетесь в его тарелке.

Дьявол, господа агенты и чиновники Безопасности Квебека, господа агенты и чиновники Королевской жандармерии Канады, господа агенты и чиновники крупных средств массовой информации, господа агенты и чиновники субсидируемой контркультуры, господа негодяи рабского порядка, уясните себе это хорошенько, Дьявол – это Абсолютное Зло. Ничто его не остановит, особенно так называемые пакты. Он не предлагает никаких союзов, только договоры на строго определенный срок. Согласно его желанию, жертвы Демона становятся сначала его слугами. И чем лучше они служат ему, тем более жестоко он их наказывает.

Поэтому Дьявол – Абсолютное Зло.

У него нет чувства равновесия, он не представляет себе, что такое верность, что такое сочувствие, и в действительности его логика одновременно является верхом абсурда и высшей точкой последовательности.

Итак, он не испытывает никакой жалости к тем, кого предает, или к их жертвам. И поскольку предает он прекрасно, с безукоризненной точностью исполнения, позволяющей нам видеть в нем напрочь лишенную милосердия противоположность Божественной Силы, то правит он посреди океана крови, разложившейся плоти и побелевших костей, как Иуда всех Иуд. Тот самый, что отправляет всех своих «друзей», своих «контрактников» и своих «братьев» – всех тех, кто вступил с ним в переговоры, – прямо в круги Ада, которые он им любезно приготовил.

Дьявол – Сукин Сын. Его ремесло – призывать к себе всех сукиных детей Земли, чтобы заставлять их совершать худшие из мыслимых гнусностей.

Причина? Вот она: проклятые таким образом, они навечно становятся в его руках игрушками из плоти, костей и нервов. Короткая жизнь палача против непостижимой безвременности Ада.

Такое у него чувство юмора, совсем не черного, скорее пылающего, огненного цвета, цвета серы, цвета натрия.

И смех его выплескивается им в лицо в назначенный миг, когда он предъявляет им счет и показывает бесчисленные механические инструменты для пыток, с которыми они не расстанутся уже до самого последнего дня.

Дьявол очень терпелив. Он знает, что будет побежден лишь в конце Времен, а до тех пор он сумеет самым лучшим образом распорядиться всем этим свободным Временем.

Со всеми теми, кто выбрал его «союзником».

Иногда, словно капризничая, поскольку Дьявол – не только Сукин Сын, он еще и сам Сука, со всеми вытекающими из этого маниями самки, итак, иногда он позволяет себе маленький отдых на доброй старушке Земле. Он столько на ней работал, особенно после одного давнего дня, после событий на высоком холме, нависшем над Иерусалимом. Он напоил на ней таким количеством яда все возможные языки, что решил устроить себе каникулы. В конце концов, если права на седьмой день у него и нет, то обеспечить себе двадцать пятый час он может, несомненно.

Но каникулы Дьявола, Князя мира сего, являются именно «каникулами Дьявола», то есть его очень парадоксальным отсутствием. Он на мгновение принимает положение, противоположное тому, что занимает обычно. Его каникулы делаются моментом, когда он может превратиться в нечто большее, чем простое небытие, когда он может воплотиться в кого-нибудь, стать человеком, во всяком случае, как минимум, именем, обликом. Он может стать на какое-то время, на время своих каникул, очень черным отсветом невинности, невинности потерянной и уничтоженной. Он может дохнуть своим огнем из уст худшего на свете преступника: того, который в него не верит.

Я хорошо вас знаю, муниципальные обладатели мигалок, медиатические подстрекатели справедливых бунтов, слепые служители муравейников. Кем бы вы ни были, вы думаете сейчас: кто же этот психопат-пироман, посылающий нам эти «мистические» письма, закодированные по примеру зодиака в конце шестидесятых?

Как всегда, бедные охранники беспорядка, бедные спокойные революционеры, бедные бездарные журналисты, ваши мысли идут в неверном направлении.

Кто я – не имеет уже никакого значения. Кем я был, кем я стал, кем я решил стать – только эти вопросы важны.

«Психопат» – это слово-чемодан, которое, наверное, сможет послужить вам ярлыком при разборке тонн ваших дел, но ваш патетический диагноз не просто ошибочен. Он правдоподобен. Он наверняка был бы подхвачен всеми маленькими зомби, которые горят в своих кабинетах в то время, когда я с вами разговариваю.

Я – не психопат.

Я гораздо хуже.

Моя болезнь – это вы. Вирус, который я уничтожу, – это вы. Истинное безумие – это мир, который вы создали.

Я – своего рода врач.

Врач Дьявола. Врач, созданный по образу вашей медицины.

Скоро вы поймете, до какой степени неоспоримо мое мастерство в области эфтаназии.

 

Коммюнике номер два

Ах, мои бесконечно дорогие зелоты демократических институтов, проклинающие в своих только что обретенных газетных колонках «преступного свободоубийцу», я всего лишь вернул свободе то, что вы у нее ежедневно отнимаете, то есть вкус правды. Ах, добрые вы мои души, клеймящие фашизм потому, что среди жертв вчерашнего пожара оказалась какая-то газетенка, близкая к Хезболла, они сознательно уподобляют участника Сопротивления настоящему нацисту, они это делают все время, они по-прежнему ничему не научились, в следующий раз я буду наблюдать подобное в больших масштабах. Ах, все полицейские мультикультурного общества бросились на поиски очень опасного психопата-пироманьяка в Квебеке, сообщается в утреннем номере «Globe and Mail». Надо отметить, что после пожаров в Монреале, произошедших накануне, возможность выпустить новый номер есть только у «Le Journal des malentendants» («Газета для слабослышащих»). Восемьдесят один погибший, сто семьдесят три раненых – это ужасная трагедия. Можно подумать, что мы находимся на рынке в пятницу утром в Багдаде.

Предстоит провести целый день без передовиц «La Presse», «Devoir» и какой-нибудь замогильной «бесплатной» газеты, где культура проституируется столь же бесстыдно, как марки косметики! Кстати, по сравнению с ними даже реклама мужского дезодоранта парит на высотах стратосферы.

К счастью, Дьявол находится здесь для того, чтобы все поставить на место, то есть на уровень Нулевой Отметки. Это одно из его любимых времяпрепровождений. От всех зданий останется лишь пепел. Еще останется телевидение, хотя, честно говоря, операторы «Радио-Канада» не очень хорошо делают свою работу, надо мне было и их башню поджечь. Если бы вы могли сравнить их кадры с моими!

Кстати, вы можете.

Я пишу эти строки, закончив создание своего собственного сайта в Интернете. Я очень хорошо знаю, что он, из-за преследований властей, продержится недолго, но времени будет достаточно для того, чтобы все, я подчеркиваю, все узнали о том, что Дьявол на каникулах, и о том, что у него есть очень преданный временный заместитель. Заместитель преданный, но не подневольный, так как не заключал с ним никакого пакта.

Поскольку это я заставил Дьявола договориться со мной. Между нами нет ни малейших иллюзий, никакого пакта, никаких фальшивых союзов, которые анти-Бог может предложить.

Это он нуждается во мне. Это он жаждет немного отдыха (признаюсь, что два последних истекших века оказались несколько утомительными, не говоря уже о том, который только начался). Это он желает, чтобы я воспользовался его возможностями, продолжил его дело и заманивал в ловушки несчастных идиотов, которые поверят, что взамен они получат дополнительное могущество в той или иной форме.

Именно я начну подводить первый бухгалтерский итог, именно я завершу первую фазу земного проклятия.

Я чувствую, что мы действительно хорошо повеселимся. Мир – это праздник! Жизнь – игра!

Посмотрите на эти великолепные изображения! Они сняты моей камерой номер три, расположенной напротив здания, которое занимают некая анархо-исламистская организация и ее разнообразные ответвления, которые занимаются продажей маек с надписями, выражающими протест против «оккупации» еврейским народом своих собственных земель, со слоганами, открыто призывающими к новым терактам на американской территории, – короче, с полным набором научных глупостей, служащих сводом политических законов ордам дипломированных дураков. Эту камеру я снабдил функцией сверхмощного приближения и установил на этаже, где находились несчастные жертвы неожиданного возвращения пламени. Теперь, благодаря Интернету, все могут увидеть их искаженные ужасом лица, их страдания в тот момент, когда огонь охватывает их. Все могут видеть, как горят их тела, как они исчезают в торнадо пожара, окруженном нимбом тяжелого серого дыма.

Мне говорили, что эти люди регулярно организовывали саркастические лотереи, в которых номера обозначали число американских солдат, которые погибнут в Ираке на следующей неделе.

Жизнь – игра!

Дьявол обожает играть. Особенно с огнем.

А в реестре сарказмов он – неоспоримый лидер. Вы слышите сладострастный треск пожара?

Это его манера смеяться.

Отныне, когда я буду говорить, мои слова будут появляться в Сети в режиме реального времени в виде огненных букв, как эхо его смеха. Я не нуждаюсь в помощи какого-либо человека, чтобы распространять свои коммюнике.

Мои коммюнике явятся тем людям, которые действительно нуждаются в помощи.

Мир – праздник!

Докажите свою полную принадлежность этому миру! Подключитесь к тому, что есть худшего в вас. То есть к вам самим:

www.welcometohell.world.

 

Коммюнике номер три

Somewhere in Canada [55]

Я – всего лишь знак, именно по этой причине я до сих пор невидим для вашего глаза.

Я – знак, обитающий в самой лучезарной надежде: я – альфа, альфа всех омег. Я – первый. Первый из последних. Я тот, кто запустит цепную реакцию. Я тот, благодаря кому Дьявол крепко уснет на пляже. Его каникулы продлятся целую вечность, а ваши проблемы только начинаются.

Поскольку, я надеюсь, вы поняли: в свободное время он становится еще более активным. Просто эта активность, вместо того чтобы распространяться на массы делающихся таким образом аморфными смертников, посещающих ваши охваченные вечными фестивалями и программируемыми манифестациями города, конденсируется в компактную единичность, в одного человека, в одинокого человека, в абсолютно одинокого человека.

Абсолютно одинокий человек против вас всех.

Заехав на придорожную заправочную станцию, я увидел по телевизору колоссальный план розыска, который вы организовали с целью меня найти. Хотя очевидно, что вам обо мне совершенно ничего неизвестно.

Я вам уже говорил, что начал другую жизнь. В каком-то смысле слова вы уже должны воспринимать меня как мертвого. Это ближе всего к истине.

Надо сказать, что в качестве начала этот, практически нероновский пожар во многих кварталах метрополии оказался весьма впечатляющим. Но поскольку речь идет всего лишь об игре (не правда ли?), я готовлю вам и другие сюрпризы. Праздник, совершенно очевидно, только начинается. Приближается лето.

Когда Дьявол находится на пляже, он обожает это время года.

Он такой же турист, как и другие. Он такой же террорист, как и другие.

Я – гораздо хуже его.

* * *

Как я вам говорил в первом коммюнике, мне трудно описать точный момент, в который мое решение стало окончательным. Но я помню день, когда я констатировал, что выбрал, вернее, что меня выбрали.

До столкновения мы ничего не знаем. Потом мы часто все забываем. Поэтому эта встреча, этот удар длились достаточно долго для того, чтобы покрыть всю протяженность моего существования. И указывать точное мгновение, когда это произошло, бессмысленно. Потому что в момент, когда Дьявол решил доверить мне временное исполнение своих обязанностей, все, естественно, уже в течение лет, если не десятилетий, было готово.

Точно одно – этот миг соответствует концу моего существования в качестве человеческого существа. Я говорю о том существе, которое теперь так называют. Я (и это правда) в данном случае – полное отклонение от нормы.

Но я – отклонение, которое создали ваши глупые суеверия, похожие на противоположный полюс, на настоящее возвращение пламени.

Потом оставалось лишь выполнить работу предварительной цифрации, этап отбора, этап матрикуляции.

Вы все – едва живые матрикулярные номера, бродящие по лагерю узников, который вы построили для себя сами, по образу обломков ваших идей.

И даже охранники лагеря, несмотря на свой внешний вид, такие же матрикулярные номера, как и все остальные.

Но я лишь считаю, цифрую, кодирую ваши жизни. Я – нумерующий вас невидимый татуировщик, и вы сами просите меня об этом.

Вы могли бы пробудить во мне сострадание, согласен. Но, как ни странно, вы сделали все возможное для того, чтобы я его никогда больше не испытывал. Вы высмеяли, растоптали, обесценили сострадание, которое могло бы спасти вас. Вы сами захотели того, чтобы оно исчезло из поля сознания. И вот, в моем случае вы преуспели. И даже превзошли свои собственные ожидания.

Сегодня – день вашей удачи.

Стереть вас с лица земли, просто открыв рот, будет для меня спасительным жестом. Я уже чувствую запах серы в глубине своих ноздрей, ее терпкий вкус заполняет мой рот, ее пуриновый сок обжигает мне язык. Скоро я буду сеять на своей дороге уже не разрозненные пожары, а эрратические валуны всех тех опустошений, за которые вы ратуете, не имея на самом деле мужества их совершить.

Я сделаю это за вас.

Вы можете начинать дрожать.

Не надо убаюкивать себя иллюзиями: Дьявол не обладает каким-то особым могуществом, о котором говорят все те, кто создает так называемую фантастическую литературу. Только Бог может творить чудеса. Единственное, чем владеет Дьявол, – это люди и мир, который они создают.

Но когда его власть проявляется, она становится полной и абсолютной. К тому же люди очень легко подпадают под ее влияние.

Дьявол – самый сильный яд из всех ядов: он убивает удовольствием. В этом секрет пакта, который старые хрычи, вроде Фауста, или молодые дураки, вроде тех, что я поджарил тогда вечером, постоянно с ним заключают.

Теперь все, кем бы они ни были, дешевыми бунтарями или хранителями порядка, поймут, что с Дьяволом шутки плохи.

Это он шутит над вами. Делая из вас то, что он из вас делает.

А вы кричите.

Вы плачете.

Вы умоляете.

Вы ревете, как звери.

Жизнь – игра! Мир – праздник!

 

Коммюнике номер четыре

Возьмем для примера профессионального исламистского политикана, которого я похитил в тот момент, когда он направлялся в мечеть. Сейчас он, надлежащим образом связанный, находится в моем багажнике. Корреспондент настроенных на джихад газетенок, пропагандист избирательной кампании левого крыла Либеральной партии. Он – большой друг одного из руководителей комитета поддержки лидера этой партии, в которую входят интеллектуалы, столь же привлекательные, как наш «активный член гуманитарных ассоциаций», беспрестанно ревущий на своих двух квадратных метрах без кухни, расположенных над моими задними колесами. Занимая, в довершение всего, пост ассистента неизвестно какой «антирасистской» комиссии ООН, он яростно протестует против интервенции союзных войск в Афганистан и пылко защищает подчинение шариату мусульман, живущих в «канадской демократии». Он организует комитеты поддержки бородачей-бомбометателей с упорством дисциплинированного фанатика, в компании нескольких толстых квебекских уродов-невеж, устанавливает посты перед посольством еврейского государства, практически открыто поддерживая иранскую программу атомного уничтожения Израиля. Но при этом, конечно, говорит намеками. Мой брат – король маскировки, он – Князь сего Мира, Князь сокрытия мыслей.

Если говорить коротко, мой новый друг из багажника активно материально поддерживает Хамас и сирийские вооруженные формирования, замешанные в восстании в Ираке. На самом деле я не мог бы найти жертву, более тесно связанную с начинающимся веком, вожаками которого все они хотят стать.

Вы, наверное, уже поняли инфернальную извращенную логику, которой я придерживаюсь. Я не буду заниматься истинными виновными, активными преступниками, настоящими извращенцами-убийцами-социопатами. Моя цель под стать моему характеру. Она гораздо более нюансирована: я сосредоточу свое внимание на виновных наполовину, на якобы невинных. Скорее на пребендариях, чем на служителях культа.

Не думайте ни секунды, что я наброшусь на какого-нибудь члена того или другого ответвления Аль-Каиды или другой родственной ей организации. У человека, ревущего в багажнике, никогда не хватило бы духу самому пристегнуться к С-4 и взорвать вместе с собой дискотеку или школу. Но он очень хорошо знает, что его слова приводят в действие взрывчатку, которую используют другие.

Он – человек общения. Поэтому, несомненно, и мычит так громко.

Я смутно слышу его через металлические стенки и слои пластика. Я надеюсь, что кляп из наждачной бумаги до сих пор плотно сидит на своем месте.

Благодаря моему сайту в Интернете отныне мы вместе будем следить за поэтапным процессом деградации человеческого существа, до самого конца. Я надеюсь, что разнообразные бомбометатели, защитником которых этот господин являлся, сумеют его оценить.

Одно из самых интересных явлений в человеческой психологии – это страх. Дьявол любит наблюдать и анализировать это чувство больше всех остальных. Синтезировать до его совершенного эликсира: до ужаса.

Страх основывается на тревоге перед неизвестным. Ужас, напротив, базируется на точном понимании того, что произойдет.

Поэтому, пока друг сжигателей книг хрюкает, словно свинья, для вас, друзья, читатели Мира сего Князя, я со всей техничностью, на которую способен, излагаю в реальном времени точный рецепт зверств, которые он испытает на себе. Поскольку Дьявол – не только Князь сего Мира. Он еще и король общей механики.

Для него тело – всего лишь система зубчатых колес, детали машины, которую можно смастерить при помощи фантазии.

Одним из самых первых, кто прочтет этот рецепт, будет человек, истерично колотящий ногами в стенки моего багажника.

В двухстах километрах от самого близлежащего обитаемого жилища.

То, что он стучит ногами, означает, что ему страшно и он пытается противостоять неизвестному. Примерно через десять минут он затихнет и не сделает больше ни одного движения, охваченный анестезией нарколептического яда ужаса. Того самого, что усыпляет вас, одновременно держа в состоянии ужасающего бодрствования.

Того самого, которым я его заражу.

Введение: я – Дьявол, следовательно, я извращаю наказания и вознаграждения. Твои друзья отрезают головы, отделяют их от еще живых тел при помощи гнусных средств, которые мы столько раз наблюдали на видео. Я тоже сниму тебя на видео. Но я не стану отрезать тебе голову, я не отделю ни одного органа от твоего тела.

Напротив, вникни хорошенько в хитрость Дьявола; я сделаю диаметрально противоположное.

Я тебя сошью.

1. Раздавлю пальцы один за другим в тисках за каждое отвратительное сочинение, которое ты опубликовал.

2. Продырявлю коленные чашечки дрелью фирмы «Black & Decker» за все «марши солидарности», которые ты совершил или организовал со своими друзьями-убийцами. В просверленные таким образом отверстия смогут пройти самые толстые иголки.

3. Я сделаю тебе иглоукалывание в качестве средства народной, холистической медицины. Я произведу компьютерный учет иголок, покрывших, одна за другой, всю поверхность твоего тела: две тысячи семьсот пятьдесят две иголки. Это число – количество жертв теракта одиннадцатого сентября, над которыми ты так издевался. Иголки послужат также для аккуратного сшивания всех отверстий, которые ты считаешь подходящими для самовыражения.

4. Я завершу опыт равномерным обугливанием нижних конечностей при помощи гидроксиловой горелки. Примерно то же самое происходит, когда боевая машина загорается в результате взрыва самодельных взрывных устройств. Я до чертиков обожаю самодеятельность. Может быть, я запишу тебя в Квебекскую лигу. Мне кажется, у тебя есть шансы.

5. За этим последует полное сшивание членов и волосяных покровов, затем снятие скальпа на индейский манер, соответствующее местному колориту. Потом я заверну тебя целиком – так, чтобы не осталось ни единого отверстия, – в черную простыню, пропитанную промышленным клеем. Дам потомиться два-три дня, чтобы как следует срастись с буркой, ношение которой станет с этого дня обязательным.

6. Итак, финал: дробление тела в заброшенной скотобойне, предоставление твоих останков в качестве пищи свиньям, выращиваемым по соседству. Ты не можешь, без сомнения, есть свинину, но свиньи не так деликатны с людьми. Даже с такими, как ты.

7. Все вместе должно длиться максимум неделю.

Посмотрите на выражение, появившееся на лице сверхчеловека, теперь, когда он все знает. Посмотрите на его непристойную бледность, пока я вытаскиваю его из багажника. Он созерцает маленькое самодельное сооружение, воздвигнутое мною в чаще леса.

«Добро пожаловать в Багдад», – говорю ему я. Welcome home! Я долго слушал твои лекции вечерами по телевизору, в промежутке между двумя фильмами Майкла Мура. Это было на удивление познавательно, я уверен в том, что уже через часик ты согласишься со мной.

Ох, нет, вы только посмотрите! Ты же не начнешь все-таки тут хныкать, ты, супермен? А?

Что происходит?

Ты удивлен тому, что «педераст»-европеец (именно так ты счел нужным выразиться во время выступления где-то за пределами Канады) обладает таким большим количеством швейных иголок. Это потому, что ты недооцениваешь мой талант дизайнера высокой моды, скажем даже, специалиста по пошиву готового платья. Когда тебя найдут, твое тело можно будет послать прямо Жан-Полю Готье для его ближайшего показа, если какая-нибудь дура-модель согласится надеть тебя в качестве костюма.

Теперь, господа, я прошу вас с большим вниманием просмотреть следующие изображения.

Не теряйте из виду движение иглы швейной машинки.

 

Коммюнике номер пять

Anywhere in North America [60]

Дорогие друзья, самым трудным, к моему большому удивлению, оказалось не проведение различных этапов операции шитья над кучей человеческой плоти, а техничное усеивание всей поверхности тела двумя тысячами семьюстами пятьюдесятью двумя иголками. Он напоминал робота-дикобраза, современную научную фантастику.

Именно это я и буду творить со своими жертвами: научную фантастику.

Мне пришлось, испытывая некоторую фрустрацию, впрыснуть ему опиумный нарколептик, чтобы он хотя бы на время прекратил рваться во все стороны, невзирая на толстые кожаные, налитые свинцом ремешки, связывавшие его конечности, тело и шею.

Когда я, раздробив ему каждый палец, сшил их между собой, видеокамера, установленная мной рядом со швейной машинкой, дрожала от воплей, которые он испускал чуть ли не до потери сознания. Даже теперь, когда я все закончил, уложившись в намеченное время, выполнив все планы по заранее созданным «лекалам», парень, неизвестно почему, продолжает мычать, словно животное.

А ведь я очень научно зашил ему и рот, и ноздри, и анальное отверстие, и уши. Даже его пенис отныне прикован к пупку.

А что бы произошло, если бы я стал подражать его иракским приятелям, использующим сначала нож мясника, а потом – пилу по металлу?

Может, ему невыносимо зрелище, открывающееся на маленьком видеомониторе, расположенном прямо рядом с его головой?

Давайте я помогу ему.

Я сошью ему веки.

Перейдем к некоторым откровениям, дорогие господа-шпики, работающие на Королевскую жандармерию, на Службу полиции города Монреаля или на «Радио-Канада». Я кое-что изобрел. По мере того как я пишу свои коммюнике, они появляются в Интернете, одновременно со снятыми мною изображениями. Пожары в Монреале и мой опыт живой высокой моды появляются там же в виде визуального дополнения.

Я – Дьявол или, скажем, его временный агент. Я становлюсь настоящим мультимедийным героем. Я в прямом эфире борюсь за «Оскар» в номинации «snuff-movie» года. Я совершенно уверен в том, что у меня есть все шансы на победу.

Я – зеркало, протянутое вашему миру. Посмотрите на свое отражение внимательно. Я организовал все так, что благодаря маленькой видеокамере мой подопытный не упустил ни одной из проведенных над ним операций, вплоть до самой последней, за которой он следил, как минимум, одним глазом. Вы сами могли в этом убедиться, если смотрели кадры так внимательно, как я вам советовал.

Судя по тому, что я читаю в газетах, вы ищете опасного психопата французского происхождения. Кстати, похоже, что это сообщение, опубликованное в квебекском «Soleil», – утечка информации, не важно, случайная она или нет. Чувствуется, что ваше расследование продвигается с быстротой молнии. Через десять – двадцать лет вы, быть может, найдете коммуну, в которой я родился. Для ускорения дела, без сомнения, мне надо просто выслать вам свое свидетельство о рождении.

Из всех людей вы, полицейские, единственные, к кому я мог бы испытывать жалость. Поскольку вы действительно жалки в своих попытках защитить государство, которое вас игнорирует, общество, которое вас презирает, культуру, которая вас ненавидит.

Вам назначают зарплату бразильского сельскохозяйственного рабочего за то, что всю жизнь вам приходится получать плевки от той или иной толпы, охваченной злобой, поскольку только это чувство отныне может хоть немного расшевелить толпу.

Чиновники, чья участь еще менее завидна, чем ваша, – это военные. Но они, по крайней мере, имеют возможность излить тонны напалма и осколочных боеприпасов на каждый квадратный метр идиотов. Это помогает им выносить свое положение.

А вы – бедные уборщики общественных беспорядков, печальные охранники смешного образования, судьи необуржуазной педантичности. Вы можете лишь бросить слезоточивую гранату в сборище раздираемых ненавистью придурков, по поводу которых нам говорят, что «нужно проявлять терпимость по отношению к непохожим на вас».

Поэтому Дьявол уехал на каникулы, дорогие господа из различных полицейских конгломератов.

Поскольку благодаря этому длительному уик-энду он сможет предоставить мне свободу действий, возможность занять его место для того, чтобы продолжить или даже улучшить эффективность предприятия.

По этой причине я немного расскажу вам о себе.

Если вопли нашей бедной, полностью перешитой жертвы мешают вам спокойно читать, в вашем распоряжении находится маленькая кнопка в правой части экрана. С ее помощью вы можете уменьшить звук. Насчет изображения: этот бедный кусок мяса, затянутый в черную простыню, не имеет уже ничего общего с человеком (если вообще когда-нибудь имел). Поэтому я избавляю вас от удручающего зрелища восьмидесяти килограммов еще живой плоти, покрытой точно двумя тысячами семьюстами пятьюдесятью двумя металлическими шипами.

С левой стороны экрана у вас есть опция «музыка и звуковое сопровождение», включающая в себя многочисленные категории на ваш выбор.

Спасибо за внимание.

Я должен признать, что чем больше я становлюсь Дьяволом, тем больше я понимаю его. Это, видимо, является частью молчаливого общения, но ни в коем случае не подписанного нами контракта. Дьявол, видимо, в высшей степени доволен своим заслуженным отдыхом на пляже из пепла, рядом с океаном лавы, под огненным небом и солнцем, до которого он может дотронуться рукой.

А мне очень нравится обращаться к вам, друзья-читатели. Я чувствую, что с огромным удовольствием буду рассказывать вам историю в режиме реального времени, одновременно с тем, как она разворачивается в Мире сего Князя.

А знаете, почему мне это так нравится?

Ну, хорошо, подарим улику нашим охотничьим псам от закона. Потому, что я – писатель. Да. Французский писатель, то есть французский писатель, эмигрировавший в Канаду. Теперь вы, наверное, уже в состоянии произвести математическую операцию типа «два плюс два».

Я занимался и другими профессиями до того, как литература похитила меня. Все эти полуремесла, накопленные за целую жизнь, позволят мне рассказать вам обо всем. Потому что благодаря этим ремеслам я смог еще задолго до того, как Дьявол предложил мне пост директора программ, накопить опыт, оказавшийся полезным в тот день, когда он познакомился со мной.

Рассказ для вас – это часть плана, неотъемлемая часть операции общего разрушения. Это повествование станет самой прекрасной из пыток, которым я вас подвергну.

 

Коммюнике номер шесть

Теперь, господа члены корпорации Генеральной проституции, прошу вас, пользуясь изумительной четкостью изображения мини-DVD камеры, понаблюдать вместе за этой молодой женщиной, дремлющей в своей постели.

Она спокойно спит в полутьме своей спальни. Она спит. А я нахожусь здесь. Прямо напротив нее. Вы ее видите, не правда ли? Я ее тоже вижу, я ее снимаю.

Она спит. Она не знает, что Дьявол находится в ее комнате. И уж тем более она не знает почему.

Пока.

Этой женщине не меньше тридцати лет. Я коллекционировал ее лицо в течение месяцев в виде газетных вырезок. Я знаю ее лицо наизусть, до самых мельчайших деталей.

Да и саму ее я знаю как собственное творение. Кстати, будучи Князем сего Мира, вернее, его «заместителем», я сам ее и сотворил.

Это судья. Судья человеческого правосудия. То есть моего.

Что совершенно точно делает из нее привилегированного свидетеля гнусности, которую я совершу.

Поскольку нужно, чтобы она в ней участвовала. Но на моей стороне. В качестве преступницы.

Так как именно таковой она и является.

А я – заместитель Дьявола. Я – тот, кто делает каждого тем, кто он есть. Я – тот, кто провозглашает страшную истину перед судьями, защищающими преступления.

Она спит.

А я нахожусь здесь. Я ее вижу, я ее снимаю на видео.

Для того, чтобы вы ее видели. Так же, как и я, в режиме реального времени. В тот момент, когда я пишу эти слова в программе «блокнот», подсоединившись с помощью «wi-fi» к интернет-серверу, который я установил в машине. Камера держится на моем плече при помощи системы ремней собственного изготовления, монокуляр с оптическим волокном позволяет объективу повторять направление моего взгляда. Антенна цифрового телевидения зафиксирована на другом плече. Она прикреплена к куртке. Я – лучше, чем машина. Я – все машины. Я снимаю, и руки у меня при этом остаются свободными.

А для Дьявола, как и для его заместителя, это – sine qua non при любом виде деятельности.

В конце концов, Дьявол – это просто вы, только в более совершенном варианте.

Я – король общей механики. Вы видите это тело? Эту спящую женщину? Я знаю, как устроены ее кости, ее нервы, сухожилия, связки, вены, артерии, каждый из ее органов.

Я легко мог бы переделать это тело, как то, что закончило свое существование в гигантской дробилке, а затем было подброшено на склад с кормом для свиней большой колбасной фабрики по соседству.

Она спит.

Она будет продолжать спать.

Здесь она кричать не будет.

Кричать она будет там, где проснется.

И кричать она будет долго.

Возможно, всю свою жизнь.

Наблюдайте очень внимательно за тем, что будет происходить перед вашими глазами, господа полицейские. Правда, я устроил все таким образом, что сигнал будет доходить до вас с задержкой в час. Это сделано для того, чтобы вы не явились и не испортили все своим сочувствием и выражением чувства долга в вашем понимании.

О вашем сочувствии я предпочитаю ничего не говорить.

А ваше чувство долга не имеет смысла.

У меня лично нет ни долга, ни чувств, они мне совершенно неинтересны. В данный момент мне интересна та, которая спит, и будет спать дальше. Та, которая проснется лишь тогда, когда это предусмотрено.

Мне интересна та, которая заснула в этой комнате, а проснется перед Правосудием, которое она сама провозгласила.

Для меня важны та, которая спит, и тот, кто есть Дьявол в этой комнате.

Для меня важны та, которая спит, и тот, кто манипулирует камерой.

Для меня важны та, которая вытянулась на кровати, и тот, кто держит в руке шприц для подкожных инъекций.

Следите внимательно за шприцем, он появится в зоне обзора видеокамеры как раз к концу записей.

 

Коммюнике номер семь

Somewhere inside Humanity [63]

Добрые люди, читающие мои коммюнике в Интернете или отрывки из них в своих любимых газетах, поймите меня правильно, прошу вас. Постарайтесь следовать за движением моей мысли: я ваш человеческий брат, я просто чуть более человечен, чем вы. Стать столь же человечными, как я, вы не сможете никогда. Я – ваше лицо, открывшееся вам самим. Если вы хотя бы на один миг подумали, что я предъявлю счет только политическим подонкам, сортирным революционерам и фанатикам не у дел, то вы серьезно недооценили силу моей ненависти к вашему роду. Эта ненависть основана на моем чувстве ответственности. Она – верх вашей маниакальной злопамятности, ваших патетических неврозов, всего, чем вы являетесь. И если уж начистоту, то, как заместитель Дьявола, признаюсь, что имя мне – ПРЕЗРЕНИЕ.

Рассмотрите во всех деталях, прошу вас, всю эту копившуюся веками грязь, все эти морщины предательства, струпья лени, отметины низости в виде гнойных фурункулов, всеобщую распущенность, сопровождаемую очерствелостью чувств, благодаря которым начинает трескаться кожа, покрытая подлостью и усеянная ярко-красными пятнами экземы преступной глупости.

Не я выгляжу таким. Я – это вечная и инфернальная молодость, и я просто протягиваю вам зеркало, которое вы мне купили, и искренне надеюсь, что результат вас удовлетворяет и вам не жаль потраченных денег. Тех, что я вам одалживаю под кабальный процент вашей собственной жизни.

Мне кажется, что удручающее зрелище, которое вы представляете собой перед красотами Космоса, того самого, что был создан величайшим светом, чьей непокорной и враждебной искрой я являюсь, необходимо как-то исправить.

Как и Дьявол, которого можно назвать моим Старшим Братом, я – эстет. Пусть человечество тонет в собственных нечистотах, но мы хотим, чтобы руководил этим, по крайней мере, квалифицированный главный оператор, который поставит спектакль по всем правилам искусства.

Поэтому я и стал его Директором по производству.

Большой полноприводный «хаммер», который я использую теперь для путешествий и проставления инфернальной печати в каждом месте, которое проезжаю, к моему великому сожалению, совершенно неэкологичен. Я очень огорчаюсь по этому поводу, но зато это великолепная карета «скорой помощи». Естественно, она помогает умереть. Здесь все безукоризненно подобрано, расставлено, рассортировано. Гораздо лучше, чем в «крайслере-300», на котором я ездил в начале экспедиции. Дьявол любит детали. Механика состоит из деталей. Именно они всегда убивают.

Все составляющие маленькой передвижной лаборатории находятся тут, на своих местах. Я – всего лишь заместитель Князя Мира сего, но здесь я – король общей механики, абсолютный повелитель техники. Из ничего я делаю все: цветок становится ядом, ручка – оружием, дерево – виселицей, лес – ярмаркой. То есть, я хочу сказать, концентрационным лагерем.

На этот раз вопли, которые мы слышим, звучат отчетливее, чем у предыдущей жертвы, вы заметили? Я, наверное, бываю недостаточно внимателен в момент установки кляпа. К тому же на этот раз эти крики принадлежат женщине, они более пронзительные. Она, видимо, только что проснулась. Ей тоже страшно, она противостоит неизвестности.

Она тоже скоро все узнает о том, что неминуемо произойдет, она тоже получит свою порцию ужаса.

Она – судья. Судья, которая работала и на меня, вернее, на мое начальство, на моего Старшего Брата.

Он ждет от своего заместителя, чтобы судья получила вознаграждение по заслугам.

И тут он совершенно прав, рассчитывая на меня.

Я – бог бесчисленных жертвоприношений, я – идол, пожирающий души, которые надеются выгодно продать себя, я неумолимее законов физики.

Потому что я – абсолютная антифизика. Я тайно повелеваю этим миром.

Я получил власть над этой местностью, этими людьми, их землями и их жизнями.

У меня были на то веские причины.

Эти причины сейчас созерцает судья, отупев от ужаса, струящегося по ее жилам, словно изобретенный мной вариант crystal-meth. Кстати, crystal-meth изобрел тоже я.

Эти причины ей известны, господа из полиции и средств массовой информации. Она эти причины защищала. Одинокая женщина противостояла целой армии, которая ее и уничтожила. Мой Брат получил от этого наслаждение, да и меня, честно говоря, судьба бедной женщины, в конце концов, заботит мало. Что важно, так это факты: Дьявол любит голые факты, поскольку с ними ничего не поделаешь. Ты ничего не можешь поделать, когда стоишь голым в снегу, со связанными колючей проволокой руками и ногами.

Нет, ты ничего не сможешь поделать, и та одинокая женщина тоже ничего не смогла поделать против всех этих людей, против своего мужа, который сумел отнять у нее детей и выставить ее сумасшедшей.

Вы узнаете местность, я в этом уверен, господа агенты «сил поддержания общественного порядка».

Вы поняли, о чем идет речь. Вы сверились с картотекой. Гораздо быстрее, чем с содержимым черепных коробок, как обычно.

Да, но только сейчас текст и изображение передаются с задержкой на двадцать четыре часа. Я вынужден предпринять некоторые меры предосторожности. Порой мне бывает нужна отсрочка, и у меня есть все возможности совершенно безнаказанно ее себе предоставить.

Двадцать четыре часа, целые сутки. Примерно такой отрезок времени понадобился мне для того, чтобы убить одного за другим двести сорок шесть человек разного возраста, разного пола, разного происхождения. По меркам века, столь утомившего моего начальника, это совершенно нормальная средняя цифра, даже если включить в нее детей.

Я считаю, что это должно быть сказано: Дьявол – демократ, он чрезвычайно предан идее равенства всех и каждого перед гильотиной.

 

Коммюнике номер восемь

«ХРАМ ВЫСШЕГО СОЗДАТЕЛЯ» – вы, как и я, видите эту надпись на экране моей камеры. На заднем плане можно заметить деревья, широкие сверкающие снежные равнины, яркое солнце, большой дом в неоклассическом стиле начала прошлого века и выросшие вокруг него строения поменьше, более современные. Это община.

Община, которая выдумала себе Бога.

С тех пор как, благодаря моему Брату, Христа умертвили на кресте, а затем повторяли это деяние в течение всех последующих веков, он постоянно старался заполнить возникший таким образом пробел верой собственного изобретения.

Поэтому наше главное достоинство – это, конечно, изобретательность.

Босые ноги на снегу, запятнанном потоками крови из ран, образовавшихся от впившихся в заледеневшую плоть железных колючек.

Руки, вывернутые железом и морозом. Опустошение, отчаяние, одиночество среди толпы.

Это то, что пережила женщина, которую эта секта смогла буквально уничтожить, вступив в союз с моим Старшим Братом, отдыхающим сейчас на пляже. Теперь наступило время младшего братишки. Того, что придет снять показания счетчика, того, что заберет наличные из кассы, того, что принесет обещанный товар.

Я уверен, вы до сих пор считаете, что один мужчина не сможет убить двести человек, добрая половина которых – взрослые самцы. Вам не хватает исторических сведений, и вы слишком быстро забыли, кто я такой.

Страх – это одиночество. Ужас – это толпа. Страх передается. Ужас – средство сообщения.

Воздействующий на нервную систему газ, зажигательные бомбы, черный комбинезон спецназа, противогаз. Я врываюсь в строения, снайперская винтовка М-40 за спиной, «калашников» последней модели в руках. Я демонстрирую эффективность этого оружия во всем его ужасном и убийственном совершенстве. Действовать надо решительно: несколько предварительных убийств, еще до утреннего пробуждения, позволили мне создать мизансцену, свойственную любому ужасу, поскольку он всегда является зрелищем. Посмотрите на эти болтающиеся на деревьях человеческие тела, которые мужчины и женщины этой общины обнаружили, проснувшись утром, за те недолгие минуты, пока боевые отравляющие вещества не подействовали на большинство из них. Все, что происходит дальше, все чрезвычайно просто: уничтожение всякой связи с внешним миром, применение самого жестокого насилия, поспешная, в качестве завтрака, казнь нескольких младенцев, сброшенных на дно колодца, демонстрирующая размах затеянного. Очень быстро плотная толпа становится клейкой жидкостью, готовой заполнить любую форму. Она уже не жесткая, она изменила состояние. Она подчиняется законам гравитации, принимает форму сосуда, в который ее бросают. Она наконец становится похожей на то, чем является в действительности.

Для начала все, раздевшись догола, встают на колени, прямо на снегу. Каждый, кто медлит с исполнением приказа, немедленно наказывается пулей в голову.

Затем – по одному, по одной – матрикулярным номерам разрешается подняться. И тут на сцене появляется наша подруга-судья.

Босые ноги на снегу, колючая проволока, руки за спиной, полная нагота, и это все лишь предварительные ласки. Вы, в канадской полиции, уж должны это знать.

Вы видели хотя бы один эпизод холокоста?

Конечно, весь смысл в том, что предварительные процедуры длятся неизмеримо дольше, чем само умерщвление.

Необходимо, чтобы судья стала привилегированным живым свидетелем. И главное, чтобы этот опыт остался навсегда в ее памяти. Для этого недостаточно быть просто свидетелем. Быть жертвой, кстати, тоже.

Дьявол (будем говорить о нас как о единой «семейной» сущности) обладает часто неожиданными возможностями.

Опыт – совершенно невыразимый и, следовательно, незабываемый – дает ужас в квадрате.

Появляющийся тогда, когда ты одновременно становишься и жертвой, и палачом.

Поскольку эта судья капитулировала перед абсурдностью законодательства, написанного для счастливых дураков и педофилов, подчинилась указам секты иллюминатов, которых в таком большом количестве поставляет созданная нами эпоха, она отныне должна встать на мою сторону. Опыт останется навсегда отпечатанным в ее памяти. В ее теле.

Ей пришлось связать по рукам и ногам всех этих людей, уже не существующих.

Теперь она должна будет убить несколько десятков из них. Я не пощажу ее даже тогда, когда дело дойдет до стариков, детей, младенцев. Если, конечно, кто-нибудь из них переживет долгие часы предварительной гипотермии.

Она знает, что ждет ее в противном случае. Я и ее заставил прочесть список.

Быть может, некоторые мои друзья-читатели ничего не знают об этом деле? Позвольте мне, господа баронеты нашего Мира, воспользовавшись режимом украденного у вас нереального времени, в нескольких словах объяснить суть вещей. Я не стремлюсь к некоей точности описания событий, но может так случиться, что с помощью этих описаний я вобью крепкий клин в основу убеждений моих читателей. Их сомнения будут расти до тех пор, пока у них самих не возникнет однажды искушения стать временно исполняющими обязанности.

Люди часто думают, что для того, чтобы вырастить хорошего убийцу, то есть человека жестокого, но совершенно бесстрастного, нужно с самого начала иметь дело с какой-то несокрушимой скалой. Это серьезная ошибка. Мы с Братом хорошо знаем истинный рецепт приготовления настоящего убийцы, ибо именно так был создан я. Возьмите невинного ребенка и повторяйте ему, что мир прекрасен, а люди – добры. Повторяйте это ему без конца до тех пор, пока он не станет в этом полностью убежден. Потом перенесите этого молодого, подающего надежды поэта к подножию креста, на котором мой Брат помог человеку казнить Христа. Дайте ему возможность досмотреть спектакль до конца, до плевков и оскорблений со стороны толпы. А потом дайте ему вилку.

Вот кто я такой – маленький мальчик с вилкой. Я – то, что вы из меня сделали. То, что вы разрушили. И сделали заново. Я – маленький мальчик с вилкой, вонзенной в глаз проходящему мимо преподавателю, школьному товарищу, подружке, всему классу, а потом – целой толпе.

Можно убить целую толпу одной вилкой, поскольку толпа – всего лишь агрегат, состоящий из страха и подлости вплоть до атомов.

Но в царствование моего Брата, надо заметить, толпа сохраняет все шансы на победу, и маленький мальчик с вилкой сильно рискует, тем или иным образом, тоже оказаться распятым на кресте. К счастью, мой Брат убивает лишь невинных.

Царствование моего Брата явилось абсолютным торжеством совершенно ничтожных посредственностей над любой душой, способной хотя бы в течение секунды блеснуть своей оригинальностью.

Вот почему мой Брат оделяет всех неограниченной свободой бесплатно – для того, чтобы она потеряла всякую ценность. Вот почему он помогает строить такое количество церквей для рыночных богов, вот почему он уверяет толпу в том, что она – глас истины.

Так появились бедные лоботомированные хиппи Храма Высшего Создателя и их гуру, дурак из Калифорнии, сбежавший в Британскую Колумбию и занявшийся там своим весьма доходным религиозным бизнесом. В тысяча девятьсот девяносто девятом году, после шести лет брака и появления на свет троих детей, один из которых родился во Франции, смешанная франко-квебекская пара попалась в сети этих микроцефалов трансцендентности. Мать, француженка, довольно быстро почувствовала подвох и попыталась вырваться оттуда. При содействии отца, уроженца Квебека, пылкого поклонника «космического пророка», Храм смог отреагировать должным образом. Ему удалось разлучить мать с мужем и детьми, вынести решение о разводе, затем, благодаря моему Брату и его неоценимой помощи, Храм легко перешел на следующий уровень. Он попытался поместить мать в психиатрическую лечебницу, основываясь на ее упорном желании увидеться с детьми, оставшимися с отцом внутри секты, и на одной плохой истории из ее молодости. По решению госпожи судьи правота секты была признана по всем пунктам, она добилась лишения матери родительских прав. Мать провела в больнице долгие недели, ее выслали во Францию. Пресса Квебека обрушилась на нее с яростью, которая отчасти и стала причиной, толкнувшей меня к сожжению всех штаб-квартир печатных мерзостей города Монреаль. Затем я подарил себе небольшой отдых. Среди тех, кого я сначала заставил раздеться на снегу, а потом украсил колючей проволокой, придав им сходство с искусственными новогодними елками, оказался журналист Лорен Тюмблетон. Это он на протяжении всего дела систематически порочил репутацию матери, призывал к «свободе религии» и клеймил «фанатизм и необразованность».

Поэтому я не только раздел его, но и при помощи самых лучших хирургических инструментов отрезал ему язык, который потом пришил поперек рта. Теперь он сможет, наверное, кричать, но это будет похоже на тявканье, которое он заставлял меня терпеть каждый раз, когда я натыкался на его заметки.

Нам с Братом в тысячу раз больше нравится законченный палач, чем вот такой мелкий таракан, убивающий опосредованно, с помощью слов, напечатанных на переработанной бумаге.

Потому что мы гораздо человечнее, чем вы все, вместе взятые: наши слова убивают сразу.

Доказательство тому находится у вас перед глазами. Осмотрите внимательно места попадания патронов в голые мужские и женские тела, лежащие на снегу. Оцените совершенное сочетание кроваво-красных пятен и окружающего белоснежного пейзажа. Мы никогда не забываем об эстетике. Нельзя ли нам получить какую-нибудь помощь со стороны министерства не-образования, появлению которого мы способствовали?

Признайтесь, что мы умеем при помощи наших услужливых агентов достигать в современном искусстве результатов, решительно превосходящих все, что можно вообразить себе, даже в Нью-Йорке, Париже или Калифорнии. Деятели семидесятых годов остались далеко позади! Смерть всех этих «невинных» людей впечатляет больше, чем вульгарная автокатастрофа автобуса на дороге во время отпусков. Я уверен, что в глубине души эти люди благодарны нам, несмотря на то что их конечности совершенно посинели от холода, а все маленькие дети уже умерли.

Я тогда внимательно следил за деталями дела, вплоть до самого самоубийства матери в Марселе. Мой тайный Старший Брат наблюдал, как члены Храма праздновали свою судебную победу, а помощник прокурора переспал с судьей в мотеле недалеко от Квебека.

Мой Брат никогда ничего не забывает. Судья и «создателисты» отлично на него поработали.

И он в ответ поработает на них с великим усердием.

Это усердие – я.

Это я босыми, исцарапанными колючей проволокой ногами стою на снегу, это я протягиваю винтовку с оптическим прицелом госпоже судье, а сам прижимаю к ее лбу дуло большого пистолета «Desert Eagle» калибра «44 магнум».

Это я ей улыбаюсь. Я развязал ей руки, поскольку обмотал вытащенным из «хаммера» мотком колючей проволоки все эти щиколотки и запястья не без ее активной помощи. Потом, после того как все человеческие мишени были установлены на свои места на снежном поле, я снова хорошенько связал ей руки и показал в форме упражнения с настоящими пулями и с участием живых, закованных в железо и лед манекенов, как действует казенная часть М-40.

Ее ноги тоже обмотаны кольцами из проволоки концентрационных лагерей. Она тоже голая. Она – жертва-и-палач. Она сможет, она будет вынуждена стрелять из автоматического оружия, и, конечно, она не сможет убежать. Я ей совершенно недвусмысленно объяснил, что не потерплю никаких промахов. Ну, может быть, только один, один-единственный. Тут сказывается мое безграничное сочувствие, поскольку Дьявол прекрасно знает, что лишь Бесконечное единично, даже если ему в конечном счете на это абсолютно наплевать.

Я сам начал охоту для того, чтобы она до малейших деталей поняла, в чем состоит суть дела.

Если ваши босые ноги опутаны колючей проволокой, вам очень трудно идти по снегу. Еще труднее бежать.

Но, когда звучат первые выстрелы и первые тела оседают вокруг вас на землю, вы вынуждены это делать.

Надо бежать или, точнее, пытаться бежать, надо кричать от боли, когда железо впивается в вашу плоть, а рядом с вами все время падают на снег ваши близкие, друзья, родственники.

«Не надо было заигрывать с моим Братом», – говорю я судье, когда она, дрожа, берет в руки винтовку. Кажется, она меня не понимает.

Сейчас она убьет одного мужчину или одну женщину и начнет догадываться о том, что я хотел сказать.

 

Коммюнике номер девять

Somewhere under the world [66]

Я надеюсь, все прекрасно поняли, что речь ни в коем случае не шла о справедливости или о возмездии.

Дьявол холоден, как совершенно правильно сказал один из ваших самых великих поэтов. Более того, на самом деле он ультрахолоден: минимальная точка его жизнедеятельности находится на абсолютном нуле, там начинается его истинный биотоп. Ад – лишь место конденсации и бесконечного диалектического круговорота этого тоталитарного холода, что для нас значит совершенно одно и то же.

Диалектика чрезвычайно интересует нас с Братом.

Справедливость, возмездие означали бы какие-то отношения между преступлением и наказанием. Но для Дьявола таких отношений существовать не может, поскольку ни преступления, ни наказания для нас нет… или, точнее, они представляют собой одно и то же. Если сформулировать это еще точнее (не сердитесь на меня за любовь к деталям, онтологически мне присущую), я вам уже об этом говорил: каждый – это миг другого.

Итак, ни о справедливости, ни о возмездии, как я вам объяснял, друзья-читатели, речи не идет, поскольку Дьяволу совершенно наплевать на ваши понятия гармонии, порядочности, верности. Еще больше ему наплевать на ваши смешные человеческие чувства. Мы, Дьявол, мы слишком человечны именно для того, чтобы какие-то проходящие эмоции могли нас остановить.

Наша логика – это наша собственная интенсифицированная инверсия, даже не абсурд, а суммированная и извращенная логика.

Чем невиннее покажется сказанное, тем назидательнее будет наше наказание. Однако постарайтесь понять еще раз, насколько вы способны понять: мы не подчиняемся никакой заранее установленной системе, потому что именно мы и устанавливаем все эти системы.

Итак, концентрационная копия, наверное, кажется вам диспропорциональной относительно масштабов одного-единственного, несколько даже макиавеллиевского преступления, совершенного Храмом и его судебной сообщницей? Что ж, позвольте мне сказать, что вы совершенно правы. Именно эта диспропорциональность и создает всю инфернальную красоту действия. Я смею думать, что вы меня поняли. Она – это лучшее в смысле абсолютной эстетической связи. Эта диспропорция чудовищным, то есть нашим, образом отражает диспропорцию между существованием этой женщины и тем, что вы заставили ее пережить. Из трещины мы делаем пропасть.

Вы заперли ее, абсолютно здравомыслящую, в психиатрическую больницу. Я свел с ума судью, которая ее к этому приговорила. Женщина покончила жизнь самоубийством, находясь в полнейшем одиночестве, – вы умерли вместе, в состоянии еще большего отчаяния.

Мы – Дьявол. Нас не стоит слишком раздражать, будьте уверены. Мы подобны истине, о которой Реми де Гурмон сказал: если ты ее ищешь, то, к несчастью, ты ее непременно найдешь.

Все эти люди, составляющие стадо наших овец, столь многочисленное сегодня, очень часто совершают ошибку в своих оценках и суждениях, к чему мы их конечно же и подталкиваем. Не хватало еще, чтобы эти гуманитарные лицемеры получили, пусть даже и от Дьявола, хоть один миллиграмм Истины!

Поэтому они думают, что Христос, которого мы отдали им в жертву, пришел объединить людей Словом своим.

И еще они думают, что Дьявол, следовательно, пришел их разъединить!

Они думают так потому, что мы надлежащим образом спрятали тексты, которые не хотим дать им прочесть. Они еще не поняли, что наша работа заключается в объединении, в организации, даже, если возможно, в сосредоточении с максимальной концентрацией.

Христос знал, что создает навеки трещину в земном теле человека. Мы с Братом основали наше дело на замазывании этой тончайшей щели, сквозь которую душа может увидеть свет.

Мы собираем толпы, мы – массовые политики. Мы заполняем стадионы, гимнастические залы, спортивные арены, привлекаем публику на гигантские концерты, на предвыборные собрания. Мы определяем демографическую статистику, рекламную пропаганду, фанатичную идеологию, убийственную бухгалтерию, мы стоим за цифрами и общей агломерацией тела и духа.

Христос, которым вы, благодаря нашим бесценным советам, так удачно пожертвовали, все разделял, потому что Он, будучи неделимым, мог придать истинную единичность каждому человеку, живущему в этом мире.

Мы уничтожаем вашу единичность для того, чтобы она присоединилась к «Великому Общему», или к «Великому Нулю», сформированному из сложенных запасов всех подмененных верований, которые мы вам с такой легкостью перепродали, словно множество Бруклинских мостов.

Но именно здесь все и усложняется. Здесь в основном вы и гибнете. Мы собираем вас лишь для того, чтобы затем разобщить, а тот, кто есть наш смертельный Враг, разделяет лишь для того, чтобы затем объединить.

Вот почему Дьявол любит громоздкие, безличные бюрократические машины, лучше всего всемирные. Он любит администрации, в которых все подчинены одной задаче: работать на него, не зная об этом и удовлетворяясь этим незнанием.

Именно по этой причине он любит все сектантские отклонения. Они в какой-то степени воспроизводят патологию, которой Дьявол заражает всех тех, кто больше не верит в Того, Кто был распят при нашем содействии, тех, кто пытается заменить его игрушкой своего/нашего изобретения. Совершенно справедливо сказал один из ваших великих католических деятелей, о котором мы вас заставили позабыть: если люди не верят больше в Бога, они не перестают верить вообще, они начинают верить невесть во что.

И это идолопоклонническое нечто, хаос чувств, уничтожение возможности какого бы то ни было Откровения – это и есть тот отборный товар, универсальными поставщиками которого являемся мы с Братом.

Поэтому Дьявол ценит разветвленные легальные организации, подобные тем, что я недавно уничтожил. Судья Фориссетт теперь, должно быть, продолжает кричать день и ночь… или, наоборот, замкнулась в самом полном молчании в недрах какого-нибудь психиатрического заведения. В обоих случаях она еще долго ничем не сможет вам помочь, дорогие читатели из полицейского корпуса Канады.

Но со всем присущим ему мастерством Дьявол (то есть инфернальные близнецы, которые им являются) может также вдохнуть жизнь и в трепетание микрогрупп кретинов скорее злобных, чем опасных.

Мы действительно очень сильны в умении объединять свояков, видящих друг друга издалека, связывать их взаимной ненавистью.

Конечно, вы должны понять смысл слов «свояки» и «объединять» в интерпретации Дьявола.

Дьявол – это великий игрок, конферансье всех концов света, постоянно возобновляющихся.

Жизнь – игра! Мир – праздник!

Добро пожаловать в Подземелье Света!

 

Коммюнике номер десять

Мне понадобилось некоторое время, чтобы все подготовить. С самого начала вы замечаете, что почти ничего не видите в объективе камеры. Все кажется слишком темным, не так ли?

Все так и должно быть. Этот «Свет», который человечество благодаря нам пролило само на себя, – наш, и, естественно, он затемняет!

Но заметьте, мы все-таки не можем подавить какое-то саркастическое сочувствие, возникающее в недрах нашего ада. Для того чтобы темнота стала проницаемой, нужен осадок света. Остаток надежды хрупок и потому всегда внушает больший страх, чем полное отсутствие надежды. Хрупкая надежда заставляет вас жить для того, чтобы она не умерла. Хрупкая надежда заставит вас поверить в нее, потому что вы сделаете все для того, чтобы ее защитить. И отчаяние ваше станет безграничным тогда, когда мы сделаем так, чтобы она в конце концов разбилась.

Этот свет, конечно, не дневной. Это Свет Подземелья. Это свет нашего (одновременно и вашего) мира, это свет огня.

Он не вечен, но он может гореть очень долго тогда, когда нужно сжечь плоть.

Он не вечен и может оказаться очень кратковременным, когда нужно позволить человеку немного уверовать в надежду, которая скоро исчезнет.

Не забудьте добавить нас к списку ваших любимых сайтов:

www.welcometohell. world.

Как я вам уже говорил ранее, мы с Братом прежде всего психологи.

Я вам показывал, как мы переходим с орбиты страха на орбиту ужаса.

Похожее чувство родилось на широких снежных равнинах, окружавших владение Секты. Оно зовется паникой.

Подобно страху, оно делится на уровни, которые мы с Братом изучили и отметили на нашем инфернальном термометре.

Есть паника исключительно «физическая», инстинктивная: когда бежишь, не имея возможности бежать, когда неминуемая смерть гонится за тобой по пятам. Этот уровень относительно рационален: две противоположные силы играют в «политику равновесия» на территории человека. Умножим все на двести пятьдесят, добавим судью, которую мы превратили в то, что она есть, в капо, – и отрицать тот факт, что эксперимент становится интересным, уже нельзя.

Но, как и страх, паника может перейти на высшую орбиту. Это паника в квадрате.

Паника исключительно рассудочная. Эта паника не происходит от какой-либо физической немощи, которую разрешает, по крайней мере, частично, страдание. Она возникает из неразрешимой тайны: то, что нас объединяет, одновременно нас и противопоставляет друг другу. Это одно из многих наших удачных начинаний в этом нашем мире.

А главное, паника рождается в результате осознания того, что мы сами – прямая причина собственной смерти и, в то же время, мы – наш единственный шанс выжить. Оба этих факта сплетены тесной связью.

Это невыразимая паника. У нее, кстати, и названия нет.

Да если бы оно и было, мы бы его немедленно уничтожили.

Духовные яды, созданные моим Братом в течение последних веков, являются, собственно говоря, настоящими шедеврами. Они обрекают человечество на муку страшнее той, что мы претерпели в Космосе, из которого нас, в конце концов, изгнали.

Мы никогда не чувствовали себя так хорошо, как здесь, на этой Земле. Я вам уже говорил, что люди на этой планете – самый податливый материал из всех, над которым мы когда-либо экспериментировали.

Например, вот эти два особых экземпляра.

Эти два человека в подземелье.

Теперь вы их видите. Я установил совершенно незаметную систему с микрокамерой и оптическим волокном, с возможностью инфракрасного ночного видения, которая понадобится нам в свое время. Вольфрамовая лампа зажглась на полную мощность.

Люди встречаются со своей собственной загадкой. Загадкой, чьим сфинксом является список, мелькающий на маленьком экране, прикрепленном к стене прямо над лампой.

Изображение сопровождается чтением вслух, в исполнении вашего покорного слуги.

Мы пройдем шаг за шагом, как минимум, триста лет яростных трудов, свершенных моим Братом.

Добро пожаловать в Подземелье Света. Добро пожаловать в современный Мир!

Вот о чем говорится в этом списке под аккомпанемент второй части скерцо Девятой симфонии Бетховена («Ода к радости» показалась мне немного слишком очевидной).

1. Здравствуйте, господа. В данный момент вы заперты в подземном бункере, находящемся примерно в двенадцати метрах под землей. Старое военное сооружение, прототип NORAD. Очень качественное. Я его лишь чуть-чуть усовершенствовал.

2. Вас – двое. А способ выйти отсюда только один. В сундучке, стоящем в центре комнаты, находятся два литра воды, несколько кусков хлеба, немного мяса, швейцарский нож и Библия. Вы очень скоро поймете, каким образом нужно все это использовать.

3. Вольфрамовая лампа, позволяющая вам видеть в темноте подземелья, имеет ограниченное время действия. Маленький тактильный экран, расположенный прямо над ней и ведущий обратный отсчет, позволит вам точно знать, когда свет окончательно погаснет.

4. Будучи весьма одаренным во всем, что касается шитья, в том числе и хирургического, я позволил себе вложить в ваши тела подробный план помещения и маленький магнитный ключ для открывания подъемной камеры, незаметной изнутри и ведущей к выходу. Я очень кропотливо вшил предметы в точку, расположенную страшно близко к одному из самых жизненно важных органов. Вы быстро найдете шрам. Таким образом, какой бы процедуре вы – и один, и другой – ни подвергали друг друга, вам придется проявить чрезвычайную осторожность. Честно говоря, вам понадобится мастерство хирурга. Поскольку вы – законченные мясники, вам, возможно, удастся добиться какого-нибудь результата.

5. Вы знакомы между собой, у вас много общего, и мы знаем, что именно это вас и убьет. Вы очень скоро все поймете, даже раньше, чем погаснет свет.

6. Последняя деталь: мощность вольфрамовой лампы регулируется. Вы, несомненно, сможете немного сэкономить электричество и продлить жизнь огня. Мы советуем вам воспользоваться этим, подчеркивая, что вольфрамовая нить потребляет существенную часть кислорода, находящегося в воздухе.

7. Конечно, вы можете рассчитывать на Святую Библию и ее свет. Именно с этой целью мы вам ее и дали.

Бог создал мир за семь дней. Мы же, движимые своей высшей порочностью, можем уничтожить любое количество людей при помощи семи пунктов.

Предпоследний из них, наверное, самый важный. Он синтезирует исключительно рассудочную «политику равновесия», характеризующую панику в квадрате.

Если вы оставите лампу включенной, кислород постепенно закончится, и вы приблизитесь к асфиксии еще более скорой, чем та, которую провоцируют ваши собственные легкие.

Если вы погасите лампу, вы обречете себя, а также, несомненно, и своего соседа на полное заключение, на сенсорную изоляцию, на безумие. И следовательно, скорее всего, на смерть. В темноте убивать труднее.

Следовательно, нужно найти оптимальную степень накаливания нити. Не сомневаюсь в том, что испытание будет тяжким для их одержимого интеллекта.

А маятник продолжает качаться: в этом заключается его красота. Пока свет горит, у них остается возможность выйти наружу. Но чтобы найти этот выход, нужно либо прооперировать себя самого при помощи швейцарского ножа, либо прооперировать своего соседа, с его разрешения или без такового. Спустя некоторое, посвященное поискам, время напрашивается очевидный факт: ключ от входной двери спрятан там, где находятся атрибуты их мужественности. На полсантиметра выше, если быть точнее. А точным быть придется.

Возникает следующий вопрос: кто дотянется до ножа первым? Темнота превращается иногда в преимущество, не так ли?

Но маятник продолжает свое движение: необходимо, чтобы кто-то из них двоих воспользовался штопором ножа и открыл единственную бутылку воды, которую я надлежащим образом заткнул пробкой и запечатал восковым колпачком. Разделить пищу поровну они не смогут. Им придется постоянно пить по очереди общую воду и использовать общую сталь ножа, то есть они будут вынуждены в какой-то степени доверять друг другу, чтобы общее действие получило возможность свершиться, но ни на долю секунды они не будут терять друг друга из вида. Возможность уснуть для каждого может обернуться смертью.

Библия будет с ними, напоминая о смысле слова «причастие», и мы уже знаем, что они сделают с ней перед тем, как прикончить себя со всем блеском.

Ведь мы заранее планируем все до мельчайших подробностей.

Им будет необходимо сосредоточиться перед принятием каждого решения. Возможно, им придется тянуть жребий, соломинку, хотя растительная жизнь в какой бы то ни было форме в бункере отсутствует.

Маятник беспрерывно качается между этими двумя людьми, которых все объединяет и разделяет одновременно, или, точнее, между двумя людьми, объединенными тем, что их разделяет, и разделенными тем, что их объединяет. Рабство в стиле моего Брата.

Расскажем немного, друзья по Интернету, об этих людях. Людях, находящихся рядом и узнающих друг друга в лицо.

Поскольку они известны каждый в своей области. И они инстинктивно узнают друг друга потому, что на самом-то деле они очень точно поделили на две соседствующие части одну и ту же «область».

Алан Уильям МакИнтайр. Нацист родом из Онтарио. Некоторое время руководил канадским крылом американской национал-социалистической партии, затем основал свою собственную группу, White Supremacy Revolutionnary Army. Несет ответственность за многочисленные теракты и убийства нескольких чернокожих, латиноамериканцев и индийцев, не говоря уже о разных правонарушениях типа взломов, угроз смертью, нанесений побоев и ран, вооруженных нападений и т. п.

Бабрак Джонсон Мактатади. Афроканадец смешанного, нигерийско-американского, происхождения. Родился в Квебеке, но практически всю жизнь прожил в Ванкувере. Афро-центрист, негационист. Он создал «Revue de l’Africanite combattante» на французском языке и «Holocaust Mythologies International Rewiew» для англофонов. Затем он основал свое политическое расистское, антибелое и антисемитское движение под названием «African American Coalition for Immediate Justice», убил трех человек иудейского вероисповедания, дьякона католической церкви, старого диссидента с постсоветского пространства и пьяного человека в баре, хвалившегося своими ирландско-шотландскими корнями.

Но улик, достаточно весомых для того, чтобы разные полицейские подразделения, занимающиеся расследованиями, отправили их под суд, нет. Полиции известны только их мелкие правонарушения.

Но для нас мелких правонарушений нет. Для нас с Братом нет никакой другой связи между преступлением и наказанием, преступником и виновным, кроме нашей бессмысленной логики.

Как и между этими двумя бедными жертвами нашей ядовитой лжи, нашего токсичного бреда и их добровольной слепоты.

Один ненавидит чернокожих. Другой ненавидит белых. По одной и той же причине. Из-за идеологической отравы, которую мой Брат сумел так хорошо им привить.

Они смертельно опасны друг для друга. Двое людей, зараженных чумой, пусть и разными формами, никогда не смогут помочь друг другу.

Но они должны преуспеть в этом, если хотят выжить.

Между ними стоит стена, и это не ненависть, которую они испытывают друг к другу.

Стена – это то, что их объединяет.

Конечно, они испытывают ненависть и полны сопровождающей ее глупости, но ненависть разъединяет их и сама разъединяется на две части, каждая из которых диалектически фокусируется одна на другой. То, что их объединяет, – это физическое перевертывание гнусного интеллектуального микширования, которым мой Брат сумел их щедро наделить. То, что их объединяет, – это Библия и маленький швейцарский нож, лежащие между ними.

То, что их объединяет, – это способ выйти из Подземелья, который находится внутри своего собственного тела у каждого из них.

Если они не полные идиоты, то быстро поймут, для чего нужен нож.

Библия – это одновременно вопрос-загадка и объяснение их присутствия в этом помещении.

Она не только связана со всем остальным, она есть связь всего остального между собой.

Ах, друзья-читатели, друзья великого братства Интернета, вы не понимаете, какой удачей для вас является возможность наблюдать за всем этим в режиме реального времени.

Поскольку эти люди являются вершителями бесконечно повторяемого убийства Того, Кого мы им предложили в качестве жертвы, им обоим для выживания предоставлены все те же приметы чуда, которого они не увидят. Бутылка емкостью дважды в один литр – универсальная единица измерения, наполненная чистой водой из Тивериадского озера, где мой Брат наблюдал за чудесами Того, который победит нас в конце Времен. К бутылке воды я добавил два больших хлеба и четыре сырые рыбы. Знак умножения с драконовскими ограничениями в еде, яростными приверженцами которых мы являемся.

Есть еще и швейцарский нож.

Швейцарский нож очень удобен. Он тоже универсален в своем применении. Это – слово, которое два идиота выучат без посторонней помощи как раз перед смертью.

Что же касается Библии в издании короля Иакова, которую они оба в состоянии прочитать, ее использование, как я вам уже говорил, таинственно по сути. Оно заключает в себе все, что отделяет рабов моего Брата от настоящего Света, который они променяли на третьестепенную иллюминацию, продаваемую моим Братом буквально за бесценок всем этим бедным чертякам-дилетантам.

Понаблюдаем же за происходящим вблизи. Мы будем с ними, мы увидим все по ту и по другую сторону от шкатулки, вольфрамовой лампы и невидимой демаркационной стены, которая разделяет и одновременно объединяет их.

Здесь все сосредоточено, все сплочено, все страшно логично.

Два человека в бункере, ключ от которого вшит внутрь тела каждого их них – вот типичный пример ситуации гораздо более концентрационной, чем массовая бойня, недавно организованная мной.

Будьте внимательней к парадоксальной многозначности слов, тогда вы не так легко попадетесь в наши сети.

 

Коммюнике номер одиннадцать

Я должен признать, что для того, чтобы подогреть интерес нашей аудитории, очевидно все более и более многочисленной (если судить по отметкам на стартовой странице, вас уже сотни тысяч, и кривая неудержимо растет вверх), я позволил себе на этот раз несколько изменить правила игры с целью немного продлить «тревожное ожидание». Надо привносить новое и не надо бояться шуток! Жизнь – игра! Мир – праздник!

Да. Поэтому я подождал четыре дня. Это время мне понадобилось для того, чтобы все смонтировать, сутки за сутками.

Я должен был идти до конца в своей концентрационной логике. Я предоставлял вам возможность ежедневно увидеть несколько «flashes» прямой трансляции, только для того, чтобы разжечь в вас аппетит. Остальное я не давал в эфир, занимаясь параллельно монтажом.

Ночь.

Каждое утро я начинал с того, что просматривал происходившее накануне, пока изображение, приходившее из бункера, записывалось в режиме реального времени.

Время от времени я включал навигатор и показывал вам отрывками дальнейшее развитие ситуации.

Туман.

Вы знаете почему… или хотя бы догадываетесь. Да, это так: для того, чтобы вы заполнили пробелы при помощи вашего воображения. Люди, запертые в Подземелье, охвачены паникой в квадрате, а вы, в свою очередь, испытываете ужас в квадрате – вот для чего нужно воображение, находящееся в наших руках. В наших свободных и опытных в деле общей механики руках. Не думайте, что подсоединение к нам станет для вас развлечением. Моя цель, друзья-читатели, состоит в том, чтобы вы страдали – по крайней мере, так же, как мои жертвы. Моя цель состоит в том, чтобы происходящее вызвало в вас чувство животного первобытного протеста, чтобы вы пришли к нам в поисках облегчения. Пришли, чтобы встать скорее на сторону палачей, чем жертв.

Мудрая предосторожность.

Но все зависит от страховой компании. А главное – от страхового агента.

Сделанный мной финальный монтаж покажет вам, правы ли вы были.

Вот почему я вам посоветовал, в свою очередь, объединиться и – на том или ином этапе процесса творчества – заключить пари.

Поскольку эти люди находятся в процессе. Они уже являются только процессом – и ничем иным. Поток, совершенно детерминистический поток. Вы знаете, что судьба их решена, я могу еще раз вас в этом уверить, но вы не знаете, какое дьявольское коленце выкинет ловушка, чтобы захлопнуться над ними.

Над их могилой.

Не знаете до тех пор, пока я не покажу фильм.

До сегодняшнего дня, до этого мгновенья, друзья-читатели со всего мира, подсоединившиеся к сайту Дьявола, оставайтесь в сети Ада, находящегося внутри вас самих. Оставайтесь на линии www.welcometohell. world.

Я – всего лишь его младший брат, младший брат Сукиного Сына, но и я тоже – сукин сын.

Если вы хотя бы на секунду подумали, что я монтировал фильм для того, чтобы представить вам последовательность событий, происходивших в бункере, то, значит, вы, так ничего и не поняли в моем эксперименте. Он состоит в том, чтобы испытать ваше воображение, я вам уже говорил об этом. Мой монтаж, следовательно, будет изоморфен смутным отрывкам, которые я позволил вам увидеть за эти дни.

С той лишь разницей, что я отберу их с необыкновенной тщательностью. Я отделю их от последовательности потока, потому что они образуют скопления кристаллов. Я покажу вам конечный результат каждого критического этапа. Без всяких добавлений.

Вам снова придется заполнять пробелы при помощи своего воображения и нескольких кадров, промелькнувших перед вами за последние дни. Немного ночи и тумана.

Нам бы хотелось, чтобы вы проявили как можно больше изобретательности.

Я позволил вам увидеть отрывки, часто лишенные смысла: вы присутствовали при откупоривании бутылки, которую после долгих переговоров открыл белый расист, положив затем нож в шкатулку. Потом они разделили воду и сталь, как и было задумано.

Я показал вам их спор о том, как узнать, на какой уровень интенсивности нужно настроить свет. Они много раз обошли комнату, ощупывая стены и держась друг от друга на почтительном расстоянии.

Я дал вам посмотреть несколько отрывков из их немногочисленных бесед. Потом я показал вам тот момент, когда, покончив с едой и строго распределив воду, они заметили первое неконтролируемое понижение яркости лампы. В это мгновение они действительно начали смотреть друг на друга по-новому. Я лишь дал вам время понять это.

Я показал вам первый разговор по поводу присутствия Библии. Вот этот диалог:

– Почему он, этот сукин сын, положил сюда эту чертову Библию?

– Да ты посмотри, белый малыш: немного воды, хлеба, рыбы. Он принимает себя за Иисуса, он играет с нами в чудо превращения.

– Тьфу!

Белый расист отправляет огромный плевок в сторону Библии:

– Еврейская гадость! Ее даже съесть нельзя, она ни на что не годна!

– Ты опять ошибаешься, белый малыш.

– Ты молиться собираешься, негритос? Ты спиричуэлсы будешь петь? Ты, может быть, думаешь, что этот еврейский Бог нас отсюда вытащит?

– Нет, но это чертовски толстая Библия. С текстом на английском и на латыни.

– Латынь! Чертова еврейская гадость!

– Ну так и успокойся, лейкодерма, посмотри, какое количество бумаги и картона она собой представляет! Во-первых, мы сможем поджарить рыбу, чтобы она не испортилась. Во-вторых, мы сможем сэкономить вольфрам: поставим яркость на минимум и сделаем факелы, будем освещать помещение при помощи бумаги. Что, кстати, этот сукин сын ясно и написал в своей «инструкции по использованию».

– А вот тут, бамбула, ты впервые прав. Огонь – аутодафе по всем правилам! Вот чего заслуживает это гнусное дерьмо. Признаю, что, по крайней мере, он нам пользу принесет, жид распятый. Ты видишь, черномазый, семитам, как и другим рабским расам, в конце концов, можно найти применение. Нацисты делали из них мыло и волокно, а мы с их помощью добавим себе немного комфорта.

На этом моменте я отключил изображение. После секундной паузы, которая продолжилась несколько часов. Поскольку договориться в главном – это хорошо, а получить лишний свет и свежую пищу – еще лучше.

Но для чего?

Когда вся еда будет съедена, а свет начнет окончательно гаснуть, они столкнутся с той же дилеммой, что и в самом начале: единственная возможность выйти находится внутри их тел, прямо над мочеиспускательным каналом, тщательно оплетенная сухожилиями.

Добраться туда можно, лишь кастрировав себя.

Или другого.

Поэтому последним, что вы увидели, стал момент, когда перед неотвратимым угасанием света наступила необходимость решиться действовать. Момент, когда они действительно начали обдумывать план. Момент, когда каждый посмотрел на соседа другими глазами. Потому что он и есть план.

И на этот раз в прямом смысле слова.

Итак, готов каскад кадров, разделенных черными вставками сверхнасилия, без всяких предупредительных сигналов, фильм об окончательных результатах, фильм, подводящий итоги последствиям поступков без поступков, после поступков без последствий.

Это фильм про Врача-Дьявола, фильм про Лагерь Цифровой Смерти.

Какая драматургия! Я достоин Каннского фестиваля, на котором встречу столько друзей.

Один из самых первых диалогов.

– Он хочет, чтобы мы выпустили друг другу кишки, – говорит Чернокожий.

– Пусть хочет, сколько влезет.

Молчание.

– Все равно придется это сделать, – вновь заговаривает Чернокожий.

– Сделать что? И кому?

– Если мы хотим выйти отсюда, надо достать этот чертов магнитный ключ из наших тел.

– Да, он хочет, чтобы один из нас сумел убить другого, вскрыв ему брюхо, чтобы взять эту штуку. В этом я с тобой согласен. Но я в этом плане не участвую.

– Да? Ключ все равно надо достать. Ты знаешь другое решение?

– Подождать, поразмышлять.

– Я это называю терять время, белый малыш. Придется принять решение.

– Ты хочешь, чтобы мы тянули жребий, черномазый?

– Если надо. Так нам хотя бы не придется убивать друг друга.

Снова молчание.

– Но, может быть, есть и другое решение, – заговаривает Чернокожий.

– Решение чего?

– Решение, чтобы выйти отсюда, идиот! Способ достать эти штуки из наших тел.

– А что доказывает, что эти «штуки» действительно находятся в наших телах? А? – кричит Белый.

– То, что он любит играть, и то, что у каждого из нас есть шрам прямо над членом, брат. Тебе лучше успокоиться.

– Я спокоен, и я тебе не брат. Ну и что ты предлагаешь?

– Мое решение – японский метод.

– Какой метод?

– Японский метод. Мы делаем все одновременно, каждый сам над собой. Первый, кто находит штуку, просит другого помочь ему ее достать.

– Ты говоришь об этих глупостях узкоглазых? Харакири себе сделать? Это и есть твое идиотское решение?

– Япошки говорят «сеппуку». Ну да, иначе все закончится так, как он и ожидает. И ты – так же, как и я, – знаешь, что это значит.

Они действительно оба знают, что это значит.

Поскольку все здесь должно напоминать им об этом.

Один из основных принципов Ада заключается в том, что выйти из него невозможно, и забыть о том, где ты находишься, невозможно. Даже ночь похожа на день, поскольку сны, словно губка, насквозь пропитаны вчерашними, совершенно реальными кошмарами.

Молчание, последовавшее за этим диалогом, многозначно, ведь он оказался одним из самых первых и одним из самых длинных. Оно прекрасно показывает, насколько эти люди уже превратились в начатые нашими стараниями процессы. Потоки, полностью определяемые, полностью определенные.

Уже на этом этапе они понимают, что у одного из двоих есть реальный шанс выпутаться из переделки, хотя полной уверенности в этом нет: разве возможно какое-нибудь сотрудничество здесь, в Аду? Или они действительно убьют друг друга швейцарским ножом и бутылкой?

Рассмотрим эти предметы, мерцающие при свете импровизированных факелов, сделанных из страниц Библии. Понаблюдаем за глазами обоих мужчин. Отступим назад, чтобы оценить их местоположение внутри бункера. Кажется, вольфрамовый свет стал еще более тусклым. Это идеальный момент для затемнения.

Итак, процесс в самом разгаре, он уже близится к завершению, детерминистический поток их жизней.

Вот то, что не вызывало ни малейших сомнений.

Движения, крики, прерывистое, частое дыхание, шумная погоня друг за другом, удары, лязг металла, звон разбитого стекла, столкновения, тени, стробоскопическими молниями мелькающие перед объективом на озаренных фиолетовым светом стенах, и огонь, пожирающий два факела, сделанные при помощи страниц из Библии в издании Кинг Джеймс.

Огонь, ночь, два человека.

Нож.

Бутылка.

Книга.

И ключ.

Ключ, которым каждый является для другого.

Удары. Смешанное дыхание. Стук. Крики.

КРИК.

Долгое мычание, задохнувшееся в странном бульканье.

Потом – тишина.

Здесь тишина зрима. Зримо все, все выставлено на обозрение. Даже то, на что не можешь смотреть.

Посмотрите же на эту кубическую, бетонированную, неумолимую тишину, на эту фиолетовую тишину стен, на оранжевую тишину верхушек факелов, на тишину, текущую по бетонному полу, огибая фигуры двух людей с переплетенными конечностями, застывших один на другом.

Здесь я разместил последнее fade-to-black. То есть последнее, контролируемое моей программой монтажа. По-настоящему последнее таяние в черноте возложил на себя сам бункер.

Изображение затемняется как раз в тот момент, когда вы замечаете, как слегка шевелится одно из двух тел, но кто это, вы не понимаете.

Вы довольно скоро все узнаете, поскольку увидите, что здесь важно совсем не то, кто кого убил. Поскольку убийцы – оба.

Важно узнать, спасло ли убийство жизнь этому человеку, кем бы он ни был.

Итак, теперь внимательно понаблюдаем за последней сценой.

В полумраке, в тусклом свете вольфрамовой лампы, доживающей свои последние минуты, мы можем видеть, как Бабрак Мактатади бесцеремонно вытаскивает продолговатый предмет из отверстия в трепещущей, залитой кровью плоти своего сотоварища, «белого малыша», чья рука, кажется, навсегда стиснула осколок разбитой бутылки. Так вот кто станет обладателем ключа. Он – победитель, он восторжествовал над своим соседом.

Но восторжествует ли он над самим собой?

Ему удалось схватить нож – вы уже никогда не узнаете как – и вонзить его в горло своему противнику. Он продолжал резать до тех пор, пока не дошел до трахеи. Его сокамерник был уже не вполне в сознании, но рефлекторно отреагировал, когда лезвие распороло ему нижнюю часть живота: его тело охватили судороги, а дыхание сделалось похожим на задушенное мычание.

Продолговатый предмет. Находившийся в отверстии в телесной непрозрачности, заключенной в Подземелье Света. Это выход, brother.

Открой его, приблизь свой бумажный факел, чтобы лучше видеть, достань магнитный ключ в форме параллелепипеда, с шишечкой-магнитом на конце. Не потеряй его, это – единственное средство открыть секретную дверь.

Где дверь? Где замочная скважина? Как пользоваться ключом?

Все ответы даны в плане, конечно.

Все так, Бабрак. Доставай его из цилиндра, он тщательно свернут в трубочку. Разверни его, быстро зажигай другой факел, чтобы увидеть, что там написано.

План бункера очень прост. Но он нарисован без малейших указателей или подсказывающих деталей.

Простой план.

И текст:

«Здравствуйте, кто бы вы ни были. Я – План. Я – не то, что называет. Я – то, что объясняет, я – то, что пересчитывает.

Бункер – это то, что открывает вас для вас самих. Если вы не сочтете за труд внимательно осмотреть стены, то заметите, что они покрыты очень тонкой решеткой, утопленной прямо в бетоне, с квадратными ячейками, стороны которых насчитывают десять сантиметров. Эта сетка, составленная из коаксиального кабеля последнего поколения, служит магнитным мотором всей системы функционирования бункера. Следовательно, и механизма открывания двери.

Ключ действует очень просто: когда активная клетка найдена, достаточно приложить шишечку к ее центру, и магнитное поле включит открывание двери, высотой метр двадцать и шириной шестьдесят сантиметров, ведущей в камеру, а затем на лестницу, выводящую наружу.

Дорогие друзья или дорогой друг, я – План. Я – то, что объясняет, я – не то, что называет, как я вам уже говорил.

Предметом, содержащим комплекс данных, которые помогут выделить активную клетку среди прочих, является книга с очень простым кодом в виде подчеркнутых слов и ключевых шифров. Эта книга была рядом с вами все время, и, естественно, последние ее страницы сейчас горят в ваших руках.

Я – не то, что называет. Называет книга. Всегда. И только одна Книга может назвать вещи в этой Вселенной, даже здесь, в бункере. Особенно здесь.

У вас остается шанс, однако, каково бы ни было состояние каждого из вас, внутренняя поверхность бункера, включая потолок, покрыта всего-навсего ста пятьюдесятью тысячами ячеек, в каждой из которых может находиться замочная скважина. Ваш товарищ, которого вы убили, мог бы вам помочь подняться на высоту потолка. Вам остается лишь всей душой надеяться, что замочная скважина находится не там.

Сто пятьдесят тысяч ячеек. У вас действительно есть шанс. Один из ста пятидесяти тысяч. Конечно, в совершенной темноте вам придется нелегко: очень скоро перестаешь понимать, где ты находишься, и ходишь кругами по одному и тому же месту.

Осознайте же хорошенько факты, представленные вам Планом совершенно безвозмездно: книга, которую вы так сильно ненавидели, могла бы принести вам истинный свет, позволив вновь увидеть светлое сияние дня. Вы предпочли сжечь ее, получив огонь ваших смехотворных факелов и жар для приготовления пищи.

Не тратьте зря слишком много времени. Сто пятьдесят тысяч клеток – это, если вы как следует посчитаете, не только сто пятьдесят тысяч секунд, но и примерно пятьдесят тысяч вдохов. Дышите во всю силу».

Посмотрите на этого «человека» теперь. Он только что перерезал горло своему брату-недругу, вспорол живот, а затем и кастрировал. Посмотрите, как он исступленно визжит, проверяя все доступные ему клетки в помещении. Магнитный ключ дрожит в его руке, он натыкается на стены. Свет неуклонно слабеет, только эфемерные искры и язычки пламени еще сверкают по краям нескольких обрывков обуглившейся Библии. Человек сжимает в пальцах почерневший жгут, вольфрамовая лампа приобретает темно-фиолетовый оттенок. Человек плачет, задыхается от ярости и отчаяния, охваченный возрастающим бешенством, бесконечно кружит он по комнате. Он действует все более беспорядочно. В тот самый момент, когда последняя капля вольфрама испаряется, когда оставшиеся клочки горящей бумаги гаснут, когда совершенно непроницаемая темнота охватывает бункер и его самого, слышится его долгий вопль раненого зверя, прерываемый рыданиями ребенка, зовущего невидимую мать, которой он никогда не верил.

Этот вопль еще звучит, поверьте мне. Он будет звучать целую вечность.

Здесь находимся только мы. Мой Брат и я.

Только мы, Сукины Дети.

 

Коммюнике номер двенадцать

Это все – всего лишь начало, друзья-читатели, друзья-полицейские, друзья-убийцы.

Друзья-люди.

Представьте себе, как будет смеяться мой Брат, когда он узнает о судьбе, уготованной мною его бывшим «союзникам». Я уверен в том, что он, как минимум, решит немного продлить время своего отпуска.

Что увеличит, естественно, время моей работы, в этимологическом смысле, которого больше нет.

И ваши страдания тоже.

Кстати, мы еще находимся на этапе тренировок. Я занимаюсь лишь единичными случаями, скажем, человеческими феноменами, символизирующими массовые преступления, на которые мой Брат их неустанно вдохновляет.

У этих двух людей, навсегда запертых там, где какие-нибудь археологи найдут их только через несколько тысяч лет, был шанс.

Конечно, таким образом, мы с Братом выделяем скорее исключительность и вкус, который ее сопровождает, а не большие распродажи перед общей ликвидацией, к которой мы привыкли.

Тем не менее свой шанс они держали в руках каждый раз, когда вырывали страницу для того, чтобы чуть-чуть поджарить загнивающую рыбу или заменить медленно угасающую лампу факелом из подожженной бумаги.

А ведь Библия могла их спасти. Библия, на которую один из них плюнул, а другой для начала вырвал страницы. Эта Библия, оказавшаяся как будто средоточием их одновременно противоречивой и изоморфной ненависти, содержала код, дававший им возможность выйти на свет дня. Уничтожив Библию, они обрекли себя на вечное заточение.

Я – Дьявол, точнее, я – его младший брат, но я могу делать что хочу с предметами, хозяином которых являюсь. Я никогда не осмелился бы, так же как и многие человеческие сукины дети, открыть Святую Книгу, которая, несомненно, в ту же секунду осудила бы меня на чистое и простое не-существование. Но в эксперименте меня интересовало не само содержание Библии, а то, что эти люди, совсем как я, видели в ней всего лишь предмет.

Они неукоснительно последовали заранее установленному плану. По этой причине их постигло наказание.

По их собственной вине.

Теперь настало время вернуться к чистой грубости, я хочу сказать, к грубым фактам, которые мы так любим с Братом. В этом мире существуют люди, которые считают себя хищниками и ведут себя соответственно.

Они действительно и есть хищники.

Для девчонок двенадцати, может быть, шестнадцати лет.

Именно их предпочитает мой Брат.

Готовьтесь к новой диспропорции. Готовьтесь к худшему.

Готовьтесь к пиру очищения (от слова pyros) на языке, который мы заставили вас изгнать из ваших школ.

Pyros. Тот, что очищает и живых, и мертвых.

Ждите огня.

 

Коммюнике номер тринадцать

Everywhere in hell [80]

Дорогие друзья-читатели, я испытываю огромную радость, наблюдая, как вся страна дрожит при мысли о том, что я снова к вам вернулся. Однако произошла небольшая путаница, которую я должен исправить: я не вернулся, потому что я не уезжал. Я все время оставался здесь, совсем рядом с вами, а «я», напротив, нахожусь на каникулах, как вы помните. При помощи такого апофонического приема, использованного моим Старшим Братом, все в один миг переворачивается, и он наконец появляется в человеческом мире, используя мое тело, которое он, естественно, принесет в жертву.

Я не питаю романтических иллюзий.

Мы со Старшим Братом являемся одним целым, пусть нас всегда двое и мы стоим в самом центре Нуля.

Есть еще одна неясность, заключающаяся в том, что мы обучаем людей со всем педагогическим мастерством, на которое способны, что мы заставляем их верить в то, что дьявольский поступок можно совершить под влиянием приступа гнева, который входит в коллекцию наших человеческих изобретений.

Это, конечно, полнейшее заблуждение. Сам Бог не раз испытывал ярость по отношению к этому тараканьему человечеству, предпочитающему нас Тому, Кого Он ему послал.

Гнев – это реакция, ответное действие существа на то, чему нет оправдания, то есть на нас, а следовательно, на вас самих.

Это причина того, что ни одно из тех омерзительных убийств, заснятых и пущенных в эфир, большей частью в режиме реального времени, не могло быть совершено мной под влиянием гнева или какого-нибудь другого чувства.

Каким образом то, что нельзя оправдать, то, что омерзительно и абсолютно порочно, может вызвать гнев с моей стороны? Это мои любимые инструменты. Более того, это – то, чем я являюсь. Дьявол – ни в коем случае не самоубийца, он просто разнообразными способами толкает людей к самоубийству, часто в течение всей их жизни.

Все, что я делаю, поверьте мне, я делаю более хладнокровно, чем кто бы то ни было во всей Вселенной. Как я вам уже говорил, наше с Братом истинное существование начинается с абсолютного Нуля.

Мы и специализируемся по раскаленным углям именно оттого, что мы так холодны.

Эту женщину зовут Ольгой, я слежу за ней уже несколько дней.

Впрочем, мне кажется, что у нее нет имени. Она такой же матрикулярный номер, как и другие.

Я думаю, что это первая «Ольга», которую я убью. Можно сделать ей татуировку с номером и звать ее «Ольга номер один». «Мисс Ольги» будет достаточно. Признайтесь, я и так оказываю ей большую честь, не присваивая автоматически первый попавшийся матрикулярный номер.

В конце концов, можно сказать, что она именно этим и занималась – тянула жребий. Жребий для своего мужа.

Ее муж тоже был игроком, на развлечения его вдохновлял мой Брат.

Ольга очень любила в них участвовать.

Она не знала о том, что ее муж так здорово развлекается оттого, что взял себе в компаньоны самого Великого Игрока во Вселенной.

Ни она, ни он не подозревали, что скоро сами станут игрушками в его руках.

Точнее, в моих.

Все более и более свободных.

Все более и более свободно связывающих, пытающих, убивающих. Все более и более человеческих.

Конечно, за эти дни слежки и поисков я пользовался своей камерой лишь в личных целях. Наши друзья из полицейских подразделений могли бы немедленно узнать Ольгу и помешать моей миссии. Но я вам обещаю, дорогие посетители моего сайта, придет день, и я покажу вам все изображения. Пока же поверьте моему слову, как вы это делали с самого дня вашего Падения!

В восьмидесятые годы Ольга со своим спутником, который впоследствии станет ее мужем, много развлекалась. Ее муж, чье имя мы убрали из нашей книги, чтобы обречь его на полное небытие, любил играть с очень молодыми девушками. Я имею в виду, что он играл с ними не в какую-то игру, он играл с ними в свою игру.

И его игрой были именно они.

Благодаря Ольге, с невинным видом игравшей роль зазывалы, сбежавшие из дому девочки – полупроститутки, прогульщицы лицеев, начинающие токсикоманки, дурочки разного характера и происхождения – оказывались запертыми в их доме в пригородах Торонто. Они становились сексуальными рабынями мужа Ольги, который ежедневно принуждал их к отвратительным действиям. Для начала он по несколько раз насиловал их, поил их же собственной мочой и кормил их же собственными экскрементами. Он бил своих жертв кожаной плеткой с маленькими стальными иголками на конце, прижигал им кожу сигаретой или утюгом, фотографировал их либо в непристойных позах вместе с домашними животными, двумя большими лабрадорами и ротвейлером, либо замученными и мертвыми. Они целыми сутками висели в «игровом зале», если он так решал, иногда и до самой своей смерти. Он заставлял вновь прибывших девушек убивать тех, кто находился в доме давно, тех, что стали слишком безобразными и потому непригодными к дальнейшему использованию.

Затем супруги хоронили трупы в труднодоступных местах: за городом, в сыром торфянике, – отделив от тела голову, руки, ноги, которые они прятали в цементных блоках и разбрасывали в лесу.

Я узнал от Брата, что они сожгли заживо одну из самых молодых мучениц, обмазав ее каким-то легковоспламеняющимся промышленным химическим средством. Ольга, насколько я знаю, взяла на себя роспись тела девушки, а ее муж, конечно, занялся поджиганием живого шедевра.

Они много веселились в течение почти восьми лет.

Потом одной из жертв удалось сбежать из их тюрьмы.

Мой Старший Брат, Сукин Сын, разорвал контракт с ними безо всякого предварительного уведомления, как обычно.

Но если мой Брат может в качестве отступления незаметно поспособствовать проявлению некоей формы имманентной справедливости, такой, например, как побег девушки прямо в ближайшее отделение полиции, то нам совершенно ясно, что Официальное Правосудие продолжает действовать по инерции, подчиняясь незыблемым правилам, которые мы установили нашими невидимыми декретами.

Поэтому муж, осужденный по канадским законам, получил пожизненное заключение без возможности условного освобождения. В такой цивилизованной стране, как Соединенные Штаты, он в лучшем случае был бы приговорен к life without parole за каждую жертву, если не к смертной казни.

Но Канада – страна более невозмутимая, чем Америка, гораздо более близкая в нашему Абсолютному Нулю.

Итак, муж устранен на всю его земную жизнь и ожидает теперь той жизни, в которой викарием будет мой Брат, а Ольга, как сообщница, приговорена к двенадцати годам тюрьмы. Она дважды просила изменить ей меру наказания, и ее просьбы были удовлетворены. Поэтому она вышла на свободу через шесть лет.

Шесть лет.

Сколько девушек они там замучили и убили? Тринадцать? Да, тринадцать. Десять опознанных жертв… и три жертвы, тела которых не смогли найти, но которых установили, благодаря следам ДНК в доме и машине Ольги и ее мужа. Тринадцать жертв, в убийстве которых королевский прокурор легко смог их обвинить.

Мой Старший Брат сказал однажды, что, по его мнению, истинное число убитых вдвое больше, но мы, конечно, напроказничали с законами, которые вы приняли под нашим влиянием.

Поэтому остановимся на цифре тринадцать.

Тринадцать девочек в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет.

Тринадцать, несомненно, хорошая цифра. Я думаю, что даже в коридорах смерти нет камеры под номером тринадцать.

Сейчас для Ольги, за которой я иду по пятам, целый мир – камера номер тринадцать.

Несуществующая камера.

Камера, в которой она не отбывала свое наказание.

В которой наше наказание отбудет ее.

* * *

Мой Старший Брат мог бы заняться мужем Ольги перед отпуском, но он предпочел отправиться на пляж и оставить мне Ольгу.

Никогда не забывайте о нашей безумной логике. Никогда не забывайте о том, что мы всегда предпочитаем наказать «сообщника», а не главное действующее лицо, потому что сообщник по природе своей – последователь. Он слабее, трусливее, человечнее в каком-то смысле. Он живет зверствами своего партнера по доверенности, почти не участвуя в деле, не из сочувствия или чувствительности, не из страха даже быть арестованным полицией, а по причине онтологического ужаса, который он испытывает при мысли о возможности действительно стать самим собой. Главное действующее лицо, вожак, руководитель работ, служит ему компенсирующим вектором: он может пересечь границу, не пересекая ее в действительности, он может подвергать пыткам, действуя не руками, а всего лишь головой, он может убивать, не совершая убийства.

Он – «сообщник».

Он – «Ольга».

Он – «свободный человек, уплативший долги обществу».

Мы допускаем, что, возможно, все так и есть, в конце концов.

Но он не заплатил свои долги нам.

А про нас с Братом можно сказать, что мы, как минимум, не общество.

Один из самых интересных аспектов личности Ольги состоит в том, что она, будучи такой, какая она есть, очень точно подходит под наше определение невинный-виновный. Словно мой Брат захотел сделать из нее законченный синтез понятия: после ареста по обвинению в похищении человека, в попытке изнасилования и убийства в отношении малышки, которой удалось сбежать, и по обвинению в еще одном убийстве, с которым их удалось связать после обыска, Ольга заключила соглашение с полицией. В обмен на смягчение наказания она дала показания, обвинила мужа, предала его, рассказав все, вплоть до малейших подробностей, часто ужасных или непристойных, которые описала с хирургической точностью. Она помогла команде судебных аналитиков найти десять тел и связать имя своего мужа с еще двумя подозрительными исчезновениями. На процессе она рассказала о том, что жила «в ужасе», что муж часто бил ее и угрозами принуждал помогать ему.

Ах, Ольга, как же был прав мой Брат, когда отдал тебя в мои руки. Ты поймешь, что такое жить в ужасе, ты поймешь, что ни один удар не делает так больно, как одиночество и отчаяние, ты поймешь истинное значение слова «сообщник» тогда, когда смерть сделается лучшей из твоих подруг.

Уже несколько дней я читаю в канадской прессе радостные отчеты квебекской полиции, сумевшей (наконец-то!) определить имя человека, которого они разыскивают. Они нашли паспортные данные, банковский счет, адрес, кредитную историю. Они нашли финансовую и фискальную информацию, места работы, школу, место рождения, но я ведь этого никогда и не скрывал! Совсем наоборот, ведь речь шла о моей тайне, точнее, о моей приманке, о моем вымысле, о моей перформативной автофикции, о фальшивом секрете, который должен быть достаточно заметным, чтобы его обнаружили. Не забывайте: я – король общей механики, я – брат Князя Мира сего, я – врач Дьявола. А главное, я – его старший Инженер. Значит, я – Мастер Ловушек, следовательно, я – мастер Машин. Я находился в этом человеке еще до его зачатия, и этот человек, являвшийся мной, сумел узнать меня, являвшегося им.

Он был моей Ловушкой. Я стал его Машиной.

Да, я знаю, я – лишь временное воплощение моего Старшего Брата на период его каникул. Я – его парадоксальное апофатическое мгновение, пришедшее из Небытия, следовательно, я остаюсь братом Великого Сукиного Сына, тем, кто пришел показать свое истинное лицо человечеству, тем, кто заставит попотеть канадскую – и не только канадскую – полицию, тем, кто заставит попотеть весь мир, потому что я сильно повышу температуру окружающей среды, вот увидите.

 

Коммюнике номер четырнадцать

Любая машина, этимологически и онтологически, это – ловушка, военная хитрость. Секретное оружие.

Любая ловушка – это выбор.

Сделать то или это? Действовать или не действовать? Пойти в этом направлении или в том? Идти вперед или назад? Двигаться или оставаться на месте?

Выбор не всегда очевиден, но сила настоящей ловушки в том, что ее не интересуют такие, в конечном счете, вульгарные соображения. Настоящая ловушка предлагает на выбор два решения, одинаково плохих.

Абсолютная ловушка – это когда машина становится миром.

Момент, в который двойственность превращается в свою ужасную противоположность, не в Единичность, а в Ноль.

Ольга очень любила приводить юных, случайно встретившихся во время городских ночных странствий самочек-мучениц своему мужу. На самом деле, хотя она скрывала это даже от адвоката в течение всего процесса, она пользовалась картами Таро и другими предсказаниями для того, чтобы выбрать дату, место охоты и тип жертвы.

В жизни нужно находить себе цель.

И Ольга использовала эти средства для того, чтобы отбирать и доставлять молодых девушек в логово мужа, ставшего окончательным извращенцем под воздействием ядов моего Брата.

Поскольку я пришел сюда не для свершения акта справедливости, официального или неофициального, а для того, чтобы довести несправедливость до логического конца и свершить ее над самим телом палача-жертвы, невинного-виновного, я предложу Ольге извращенную версию ее гадательной игры.

Абсолютный детерминизм.

Я предложу ей Машину.

Вернее, я предложу ее Машине.

Настоящей Машине-Ловушке, оба выхода из которой в одинаковой степени смертельны.

Игра, стратагема, задумана таким образом, чтобы вы могли выбирать лишь между разными способами проигрыша. Тип некоего казино. Настоящая инверсия какой-нибудь азартной игры. В казино вы играете, чтобы выиграть, но выигрываете, чтобы поиграть.

Следовательно, это машина, убивающая вас, потому что она запрограммирована на такую цель, как в принципе и любая форма жизни.

Красота двойственности, содержащаяся в каждом diabolein, этимологически двойное движение и, как следствие, раздвоение, разделение.

Мы с Братом – эксперты бесконечных реверсий, мы – эксперты диалектики. Мы – все то, что разделяет, чтобы сплотить. Вы увидите каким образом, вы увидите, чем каждая машина может потенциально нам служить.

Если делать смертельную ловушку – то уж абсолютную.

Или нечто, максимально к ней приближающееся.

Что такое смертельная ловушка? Я вам уже сказал: ловушка, выходы из которой одинаково плохи.

А что такое абсолютная смертельная ловушка?

Это ловушка, сконструированная по нашему с Братом образу, по образу двух Сукиных Детей, детей толстой матери-проститутки, которая родила нас, того не желая, и уж, конечно, нас не признала.

Что касается нашего образа, я вам говорил, что мы вдвоем составляем единое целое и находимся в центре Небытия. Мы – полное извращение всякого рода Троицы, поэтому двойственность не имеет от нас никаких секретов.

Мы – хозяева Выбора, антипапы Альтернативы.

Поэтому оба выхода из роковой абсолютной ловушки сводятся в действительности к одному и тому же, вернее, к двум противоположным, противопоставленным, словно зеркала, образам.

Смертельная абсолютная ловушка дает возможность сделать выбор между двумя вариантами, привязанными к одному и тому же физическому феномену, ужасающе конкретному, летальному, роковому. Альтернатива образует в конечном счете один-единственный коридор, ведущий к Абсолютному Нулю, туда, где мы начинаем жить.

И убивать.

Это и есть последняя смертельная ловушка.

Перед ней.

Я все ей как следует объяснил. Упомянул обо всех мелочах. Она знает мельчайшие подробности своей смерти.

Она совершенно голая. Погода для начала апреля еще довольно холодная, даже для Канады. Она дрожит, но я вижу, что эта дрожь рефлекторная, связанная со страхом. С вирусной, овладевающей вашим телом физиологией, с которой вы ничего не можете поделать.

Хозяин страха – я.

Страха, который можно прочесть уже в ее взгляде. Она – довольно хорошенькая блондинка, может быть, чуть полноватая. Ее зеленые глаза полны льда, заморозившего ее тело изнутри гораздо сильнее, чем посинела снаружи ее кожа от холодного воздуха.

– Я прошу вас, я сделаю все, что вы захотите.

Вы уже видели, как Дьявол улыбается?

Нет, конечно, потому что в противном случае вы бы уже не смогли об этом никому рассказать.

Я подарил ей улыбку:

– В этом нет ни малейших сомнений, моя дорогая Ольга, вы очень точно будете делать то, что я хочу, сами увидите. Потому что все уже запрограммировано. На самом деле вы будете делать то, что захочет она.

И я очень спокойным жестом показываю на машину, ждущую ее под мягким весенним солнцем.

Она плачет, ее тело передергивают непроизвольные судороги, руки, завязанные за спиной, нервно сжимаются.

– Я прошу вас, пощадите, не делайте этого.

Я без ненужной грубости веду ее к месту пытки. Я все устроил должным образом.

Она повторяет «нет, нет, нет, я-вас-прошу, нет, нет, нет».

Я нахожу, что для человека, так много общавшегося с прессой в тюремной камере, ее словарный запас несколько ограничен. Но сегодня день ее удачи, и я не буду еще больше ее ограничивать.

«Я сделаю все, что вы хотите, нет-нет-нет, я сделаю все, что вы хотите, нет-нет-нет, я вас прошу…»

В конце концов это становится утомительным – так монотонно! А я ведь объяснил ей все до мельчайших подробностей.

Я достаю из кожаного футляра очень острый хозяйственный нож: углеродная сталь с добавлением вольфрамового титана. Он способен разрезать бетонный блок, как лыжный ботинок или банальный кусок мяса. Лучше представьте себе, как он режет кусок мяса. Я играю лезвием перед ее глазами, которые, как загипнотизированные, пристально смотрят на сверкающий металл.

– Не усложняйте мне задачу, Ольга, я не хочу очутиться перед тягостной необходимостью отрезать вам сиськи в качестве ободрения.

Она испускает негромкий звериный крик, опускает плечи и отчаянно рыдает.

Я сказал ей это из моей территории Абсолютного Нуля, из нашего ультрахолодного мира. Она сразу поняла, что я ограничился изложением фактов, всего лишь фактов.

Голых фактов.

Я уверен, что вы тоже, в свою очередь, начинаете дрожать.

Несмотря на то что вы не знаете точно отчего, в то время как она полностью в курсе происходящего.

Вы тоже скоро все поймете.

Очевидно, вы будете дрожать так же, как она.

 

Коммюнике номер пятнадцать

Ловушка, естественно, двойственна, друзья-читатели. В каком-то смысле можно сказать, что она создана из выбора между огнем и водой.

Это несколько упрощенное видение вещей, не стремящееся в действительности к своему совершенству, Пигмалионом которого я являюсь.

Говоря более точно, выбор заключается между водой огня и огнем воды, а если стать ближе к вашему материалистическому словарю, между жидкостью-огнем и огнем-жидкостью.

Что бы она ни выбрала, она, конечно, умрет, но умрет она совершенно противоположными способами, с абсолютно одинаковым принципом действия!

И естественно, она это знает, потому что она знает все.

Поэтому Ольга настолько сильно боится, и она, несомненно, готова скорее дать отрезать себе грудь, чем вынести такое.

Но этого выбора нет. Это не выбор, это побуждающий стимул, он не входит в состав камеры номер тринадцать, он не входит в состав ловушки, он не входит в состав машины. Машины, деталью которой она является, частью, винтиком, простым механизмом среди многих прочих.

Механизмом, соединенным с множеством других механизмов, хотя никакой конкретной цепи тут нет. Чистая физика Невидимого.

Физика Сукиного Сына, физика, которой я могу свободно манипулировать.

Полная противоположность играм с гаданием, полная противоположность картам Таро.

Там случай приводил к рабству и смерти, здесь – абсолютный детерминизм, который посредством смерти превратит миг рабства в свободу.

Никто не сможет оспорить красоту этого изобретения.

Сейчас она кричит, но ее крики утихнут сами по себе, от истощения сил.

Потом они возобновятся. Невзирая на истощение сил, невзирая на усталость.

Они возобновятся и уже не прекратятся.

Вы по-прежнему подключены к www.welcometohell.world?

Итак, расскажем в деталях о ловушке, расскажем в деталях о каждом ее механизме, начнем с главной части машины – с жертвы.

На этом этапе у жертвы уже нет имени. Она просто превратилась в центральное устройство машины. Она – функция, объединенная с другими функциями, вернее, функция, дополняющая другие функции в качестве центрального устройства. Она является также telos маленького заводика смерти, который я открыл здесь, посреди лесов Северного Квебека, последним устройством, основной частью, неотъемлемой деталью процесса, окончательным программированием, главным механизмом. Ее, в принципе, можно назвать любым из этих имен.

Она плачет и иногда испускает долгий вопль, взывающий о помощи, хотя охватывающая ее усталость делает ее голос от вопля к воплю все слабее.

Камера установлена прямо над ней.

Что же мы, все вместе, видим? Лицо женщины обращено к объективу. На переднем плане находятся две ее руки, дрожащие и ощупывающие систему труб, промышленных кранов, рукояток, разнообразных втулок. Особенно осторожно ее пальцы касаются одного большого рычага и дрожат при этом еще сильнее.

Ее окружает грязная окислившаяся белизна металлического цилиндра, свет в который падает сверху, через крошечное зарешеченное слуховое окошечко, где я установил цифровую видеокамеру.

Таким образом, чтобы увидеть немного света, центральная часть должна тянуться вверх и поднимать голову в направлении объектива камеры. Таким образом, она должна поднимать глаза к вам, друзья-читатели. Она вас не увидит, хотя будет на вас смотреть. Вам, чтобы ее увидеть, даже не придется смотреть на нее.

И совершенно не придется слушать, чтобы услышать.

Боюсь, что я повторяюсь, пусть так. Я – всего лишь младший брат Дьявола, я – его усиленный реверс, перемещенный в этот мир, в это тело, я – единичный индивидуум.

Я тоже переворачиваю все, особенно порядок, установленный моим Братом, потому что он имеет право на отдых, он имеет право на то, чтобы кто-то занялся людьми вместо него.

И вот первая инверсия, первая основная тенденция: наказывать сильнее менее виновных, быть к второстепенным преступникам-жертвам более жестоким, чем к большим мастерам, которыми, в любом случае, в надлежащее время займется мой Брат.

Первое усиление: людскому зверству я противопоставляю ледяную механику, на грубость и жестокость я отвечаю расчетом и детерминизмом физических законов.

Именно это и переживает сейчас наша героиня.

Поскольку, как я вам уже сказал, я ей абсолютно все объяснил, не утаив ни одной детали.

На этот раз, друзья-читатели, друзья-зрители Интернета, событие знает про себя больше, чем те специалисты-аналитики, которые попытаются восстановить его ход, или те, кто будет наблюдать за ним в прямом эфире.

Она дарила обманчивые мечты о свободе своим жертвам, которые оказывались в тюрьме ее мужа.

Я ей не оставляю ни одной мечты, я ограничился тем, что заставил ее прочесть список, уничтожающий любую мечту, список, делающий из вас мертвеца еще до смерти.

Список.

Список ее совершенно реальных свобод.

Список явлений, которые непростительно последуют одно за другим.

Она, в свою очередь, превращается в процесс. Она – всего лишь процесс. Список послужил программой, машина сделает остальное: она очень скоро станет похожей на саму машину, она очень скоро с полной отдачей заработает в качестве ее основной части, она очень скоро экспериментально подтвердит перед вами незыблемые законы физического мира.

* * *

За первой инверсией-усилением идет вторая.

Первое: она не оставляла никакого выбора, кроме иллюзии свободы, жертвам своего мужа.

В машине же центральное устройство, вы сами заметили, совершенно свободно в своих движениях. Его совершенно ничто, никоим образом, не стесняет. Наоборот, именно свобода ее и убьет, и она в самой глубине своего естества знает это. У нее по-прежнему останется выбор между двумя вариантами, но без всяких иллюзий относительно их последствий.

Второе: это – завершение работы моей ловушки. Она умрет в любом случае, она об этом знает, она должна будет выбрать, как я вам уже говорил, друзья-читатели, между огнем воды и водой огня.

По этой причине она сейчас умоляет, поэтому просьбы о помощи, стук в стальные стенки цилиндра и беспомощные яростные крики уступили место слезам и отчаянным рыданиям.

Следите внимательно за тем, что происходит в самой нижней части цилиндра, там, где центральное устройство словно привинчено к металлическому полу. Следите за этой, отчасти фиолетовой, клейкой массой, которая появляется из отверстия, расположенного в основании цилиндра, за массой, которой ее ноги инстинктивно стараются не касаться. Масса льется со скоростью, позволяющей за несколько секунд покрыть весь пол и лишить ноги возможности избежать соприкосновения с ней.

Но она свободна в своих движениях в том мире, который я для нее сконструировал. Я ее не связывал и не бил, как делал ее муж со своими жертвами, поэтому она вытягивается вверх, вдоль труб, настолько высоко, насколько это возможно.

На этом свете я ограничиваюсь оживлением изобретательских технических способностей, в области которых мы с Братом – патентованные эксперты.

Вот теперь вы лучше видите: пол залит полностью, жидкость неумолимо поднимается, закрывая стенки и ноги центрального устройства.

Да. Это жидкость.

Это жидкость, и она жирная.

Это жидкость, и она спокойно, в размеренном ритме, заполняет резервуар, в котором центральное устройство бьется, испуская слабые, приглушенные физическими усилиями крики.

Вы видите ее лицо в центре экрана, оно смотрит на вас, оно умоляет вас, оно безмолвно обращается к вам всем, то есть ко мне.

Я ничем не могу ей помочь. Я сконструировал ей мир, но я в нем больше не хозяин. Этот мир, как любая машина, сам стал своим единственным хозяином, точно так же, как она случайно выбирала жертвы и теряла власть над ними, как только они оказывались в семейном убежище, в мире ее мужа.

Вы, друзья-читатели, друзья этого мира, вы никогда не были способны сделать что бы то ни было ни для себя, ни для других. На вас ей уж точно рассчитывать не приходится.

Она свободна. Следовательно, одинока.

Да, конечно, я бросаю время от времени взгляд на контрольный экран, убеждаясь в том, что все идет так, как задумано, без всяких механических проблем, но я точно знаю, что вы не можете оторвать глаз от экрана. Эти кадры будут преследовать вас до конца ваших дней, и поэтому вы любой ценой хотите их увидеть. Я уже знаю, что в средствах массовой информации сообщается о появлении чрезвычайно сильной зависимости от видеокоммюнике, которые я выкладываю в Интернет. Мужчины, женщины, дети больше не спят, не едят, не выходят из дому, они навсегда подключены к миру, который я создал внутри мира.

Следуйте их примеру, присоединяйтесь к общине Мира Князя сего, подключайтесь к www.welcometohell.world.

 

Коммюнике номер шестнадцать

Так и есть, час спасительной свободы приближается, друзья-читатели, дорогие мои товарищи по черной зоне Сети. Центральное устройство находится в необходимом и достаточном состоянии для выбора, в полном понимании происходящего, и обладает всей необходимой свободой. Понимание появилось в результате частых посещений моего Брата, а свободу предоставил ей я – в награду.

Ах, друзья-читатели, посмотрите же на лицо устройства, окруженное фиолетовой, с пурпурными и оранжевыми отсветами жидкостью.

Жидкость достигла уже ее шеи. Она продолжает прибывать. Центральная часть «Ольга» поднимает голову как можно выше, она тянется к верхней части цилиндра, цепляется за толстые трубы, пытается прижаться губами к крошечному окошечку вверху емкости. Мы можем пересчитать оставшиеся у нее во рту зубы, облачко тумана затемняет объектив камеры. Она очень жадно вдыхает воздух, словно надеется таким образом вырваться из цилиндра. Она действительно делает все, что в ее силах, чтобы убежать из этого мира.

Но вырваться из этого мира можно, только обретя последнюю из свобод.

Посмотрите внимательно, друзья-читатели, какое отчаяние выражают глаза центрального устройства. Жидкость дошла уже до основания его подбородка и ушей.

Эта жидкость, в которую она скоро погрузится, эта жидкость переменчивого цвета. Это вязкая жидкость, теперь вы ее видите отчетливо, вы различаете ее особенности, текстуру, свойства, вы почти можете почувствовать ее характерный запах.

Да.

Конечно.

Бензин.

Центральное устройство достойно самого лучшего. «Ультрамар октан сюпрем 90».

В эту минуту свободный выбор устройства «Ольга» осуществится. В эту минуту центральная часть машины просит низким, надтреснутым, далеким голосом: помогите мне, я вас прошу, помогите мне, остановите это.

Но кто же может ей помочь? Кто может остановить мир?

Ни вы, ни я, друзья-читатели, друзья-зрители Интернета.

Она одна сможет себе помочь.

Помочь себе сделать выбор.

Сделать выбор между двумя страшными смертями, каждая из которых служит зеркалом для другой.

Я надеюсь, что центральное устройство ценит внутреннюю красоту Ловушки, которую я назвал «свобода».

* * *

Поскольку, пока резервуар наполняется и грозит утопить наше центральное устройство, вы по-прежнему не представляете, что же находится вокруг ловушки, вне машины, за этим миром.

Резервуар, металлический цилиндр, в котором поток бензина, поднимаясь снизу вверх, пропитывает центральное устройство, это всего лишь конечный этап совершенно детерминистской системы зубчатых передач, ведущий к альтернативе «ВКЛ/ВЫКЛ», к этой бесконечной свободе, которую вам предоставляет любая машина.

Устройство «Ольга» уже знает все, что я вам сейчас объясню, оно знает обо всем, что с ним произойдет.

В этом секрет всей техничности Зла. Я не таю никаких сюрпризов. Я ведь не для собственного удовольствия работаю.

Я – профессионал.

Я – педагог.

По этой причине машина столь совершенна, ведь в ней используются лишь технологии, существовавшие еще в Средневековье. Техника – всего лишь способ, особенно для нас, ее хозяев, особенно для нас, умеющих сделать ее хозяином всего.

Устройство «Ольга» прекрасно знает, что у него есть способ остановить поток бензина и не утонуть.

Это большой рычаг, вокруг которого столько раз трепетали ее пальцы.

Он соединен с клапаном, открывающим подъемный затвор, расположенный в нижней части цилиндра и позволяющий бензину вытекать наружу. Да. Наружу из машины.

Но рычаг можно использовать только после того, как уровень жидкости достигнет своего максимума, я сконструировал его таким образом, чтобы он работал single-action remote, то есть, приведя его в действие, вернуть его затем в исходное положение невозможно, и, опустив его, вы перекрываете трубу, по которой поступает бензин. Я парень осторожный и не мог допустить, чтобы Ольгу терзало искушение прервать эксперимент в самом его начале. Итак, она сможет прервать опыт только в конце. Который явится для нее новым началом.

Я только что разделил экран на две части. Внутри/Снаружи. Рассмотрите внимательно на правой стороне экрана, где и как установлен резервуар: куб из бревен служит ему основанием, старая яма для дров укреплена прочными подпорками, а свободное пространство в середине заполнено высокой пирамидой хвороста.

Да, это костер. Но он не зажжен.

Он загорится лишь тогда, когда устройство «Ольга», пользуясь своей свободой, сделает выбор и откроет подъемный затвор, который позволит бензину вытечь на хворост, бревна и подпорки.

И на огоньки, которые я расставил по периметру ямы, на светлячков, ожидающих жидкого ада.

Так и есть, лицо устройства «Ольга» поглотила вязкая жидкость, оно почти исчезло. Остались только пара выпученных глаз и губы, которые, шевелясь, выпускают длинные гирлянды ноздреватых пузырей.

Она немного похожа на рыбу, попавшую в разлившееся по морю нефтяное пятно, надо бы не забыть послать ей на помощь отряд Гринписа.

Глаза помутнели, пузыри вырываются изо рта резкими толчками и долгие секунды плавают на поверхности жидкости в виде пенных сфер.

Она свободна.

Ее руки хватаются за рычаг. Чувствуется, что она колеблется, но пузырей становится все больше и больше.

Вот.

Он происходит, этот освободительный акт: две руки вцепились в рычаг и яростно потянули его вниз.

Какой-то рев, усиленный отхаркиванием, плевками, рвотой, занял все звуковое пространство.

Ее лицо покрыто вязкой, темной коркой, струйки фиолетовой пены текут изо рта, волосы превратились в клейкую, жирную, пористую массу.

Уровень бензина понижается с той же скоростью, с которой он повышался.

Она свободна, она еще более свободна, она все более и более свободна.

Теперь она свободна в своем ожидании.

Она свободна в ожидании другой стороны свободы, стороны ее уничтожения самой себя.

Свобода – самая хрупкая вещь на свете. Устройство «Ольга» познает это на практике: простая ручка «ВКЛ/ ВЫКЛ», и свобода свелась к свободе ожидания.

Помещая ее в цилиндр, я ей все тщательно объяснил. В списке был план, она знала все о своем выборе, она знала все о своей новой свободе, она знала все о мире, который я создал для нее.

Окружающие конструкцию огоньки – это просто кубы с древесным углем, раскаленным докрасна на установленной поблизости жаровне. Я разместил их так, чтобы струя бензина из резервуара не попадала прямо на них.

Реакция пламени была бы слишком резкой, огонь стремительно взметнулся бы к своему источнику, к цилиндру, и заставил бы все заполыхать в одном разрушительном взрыве.

Совсем не так запланирован процесс, в котором наше центральное устройство «Ольга» является основной деталью.

Теперь главное – дать ей вкусить обретенную свободу.

Зная, что рано или поздно струя или даже капля бензина попадет на уголь, немедленно воспламенив практически весь костер.

Но не ведая ни когда, ни как именно роковое возгорание произойдет. Здесь все – механика, определенность, расчет, непредсказуемость.

Подъемный затвор уже герметически закрыт, так же как и труба, из которой текло горючее. Емкость отделена от того, что было его содержимым.

Но внутренние стенки цилиндра еще покрыты большими маслянистыми пятнами, так же как и обнаженное тело устройства «Ольга».

Вот что я ей объяснил со всей надлежащей точностью: жар будет нарастать, сначала постепенно, потом все быстрее и быстрее. Это элементарная термодинамика. Цилиндр превратится в печку. Нижняя часть цилиндра очень скоро нагреется, единственная опора для ног станет раскаленной железной плитой, иными словами – поверхностью чистой боли. Пальцы ног почернеют, пятки быстро превратятся в языки пламени, ногти расплавятся, кожа изгиба стопы превратится в пепел. В конце концов, в результате повышения температуры, загорятся внутренние стенки резервуара и кожные покровы устройства «Ольга». Она поджарится, как лакированная утка, волосы вспыхнут, кожа потрескается, словно жирный пластик, даже рот, некогда самый важный ее жизненный орган, воспламенится. Устройство «Ольга» очень быстро испечется снаружи, гораздо медленнее – изнутри. Она останется в сознании довольно долгое время, достаточно долгое для того, чтобы понять, что ее дыхательные пути сантиметр за сантиметром обугливаются, а то, что она выплевывает, – это кусочки ее самой.

И это будет лишь начало конца.

Скорее это будет начало без конца.

Начало ее вопля. Ее вопля, родившегося в пламени, зажженном ею самой, вопля, который будет продолжаться вечность. Вечность пыток в бескрайних лагерях-машинах, находящихся, за редчайшим исключением времени каникул, в ведении моего Брата.

Этот вопль станет длинным коридором отрицания, «НЕЕЕТ», напрасно брошенным в незыблемое лицо Космоса и его законов.

Тех самых, которые я посвятил в инструменты непростительного наказания. Посмотрите на нее, на устройство «Ольга»: ее лицо обращено к небу, которое она едва видит сквозь крошечное зарешеченное отверстие, к небу, образованному из объектива моей мини-камеры, то есть из вас всех.

Она ждет точно так же, как ждете вы. Она ждет, когда костер, чью воспламеняющую силу она высвободила, загорится. Вы узнаете об этом гораздо раньше ее, и сделать вы ничего не сможете.

Она узнает об этом гораздо позже вас, и сделать она сможет всего одну вещь, но совершенно свободно.

Она сможет бесконечно кричать, безумно сожалея о том, что не выбрала другой предложенный мной вариант.

Следите внимательно за картинкой, показывающей цилиндр изнутри: она ждет, когда свобода, которую я ей приготовил, эта великолепная машина, созданная по размеру, начнет действовать. Она ждет, привалившись к металлической стенке, издавая невнятные звуки, прерываемые рыданиями и икотой тревожных приступов удушья. Она ждет, слившаяся отныне воедино с машиной-для-выбора, ждет, когда ее запекут, как лакированную утку в духовке кухонной плиты.

Она ждет.

Как и вы.

Вы ждете, я знаю. Вы не отключились. И правильно сделали. Вы не будете разочарованы.

Не забывайте, вы подключены к www.welcometohell.world.

 

Коммюнике номер семнадцать

Nowhere in this world [84]

Здравствуйте все, все, кроме тех, кто скоро проснется на ваших глазах. Я воспользуюсь этим кратким подготовительным моментом, чтобы предостеречь всех журналистов, оплачиваемых сдельно или понедельно, от высказывания нелепостей, которые они печатают обо мне. Я чувствую, что мой талант пиротехника скоро снова будет поставлен под вопрос.

Мне все-таки придется повториться – никакой логики в моих преступлениях нет.

Существовала ли логика (надеюсь, это слово еще не потеряло для вас смысл) в Освенциме?

Честно говоря, я должен признать, что ответ на этот вопрос должен быть утвердительным. Да. Несомненно.

Одна лишь логика в Освенциме и существовала, а всякий смысл, напротив, там был уничтожен. Не стоит и говорить, что Освенцим стал одним из самых совершенных творений моего Брата. Он сам удивился, поняв, как нетрудно превратить людей двадцатого века при содействии других человеческих существ (во всяком случае, существ, принявших с Его помощью человеческий облик) в различного рода материалы или пепел. С еще большим удивлением он понял, с какой необыкновенной легкостью можно вынудить целые народы, неисчислимые в своей массе, к истреблению других народов, так же неисчислимых в своей массе.

Даже благодаря только этому примеру, я могу понять, почему мой Брат решил немного отдохнуть на одном из частных пляжей ада, отведенных исключительно для нас.

Мы с Братом – хозяева общей механики человеческих существ, то есть любой совершенно неприкрытой логики.

Логика, ставшая бесконечным превышением самой себя, вплоть до Небытия, – вот наш мир.

Вот мир, который вы у нас купили за деньги, не прекращающие девальвироваться вместе с вами.

Поэтому двести пятьдесят человек, коллективно, опосредованно ответственных за смерть одного человека, были хладнокровно расстреляны на снегу в конце этой зимы, со всей должной неумолимостью.

Одна женщина, виновная, как соучастница, в жестокой смерти дюжины, даже, скорее всего, большего количества молодых девушек, отправлена непосредственно в ад, при помощи физического появления этого ада в том месте, где она находится, и ее собственными усилиями.

Это ужасно логично.

Это совершенно омерзительно.

Это не имеет никакого смысла.

Это наше творение, а следовательно, и ваше.

Вы еще не все узнали о себе самих.

Вы, кстати, скоро поймете, что эта история лишь начинается.

Главное, не пропустите следующую серию.

Не забудьте прямо сейчас занести в свои «любимые сайты»: www.welcometohell.world.

Направляющая мои поступки бессмысленная логика заставляет меня, словно в противовес этому сошествию в ад, совершать настоящее наращивание силы, поднимаясь к невыносимому.

Это правило номер один нашего опыта.

Правило номер два – это упрямое стремление подчиняться двойному движению: чем дальше развертывается наша операция, тем менее жертвы будут «виновными», я имею в виду человеческое «правосудие», осуждающее или не осуждающее их.

Чем дальше продвигаемся мы вперед, тем безобиднее, в каком-то смысле, будут преступления и тем ужаснее, напротив, будут наказания.

Мы снова перепрыгнем квантовую орбиту.

Вы действительно готовы следовать за мной и туда?

Мы уже не будем довольствоваться политизированными, спиритуализированными или извращенными социопатами.

Теперь мы хотим того, кто выдвинут этим миром в качестве образца, этим миром, который одновременно производит на свет и «Ольгу», и «Храмы Высшего Создателя».

Внимание: мы по-прежнему соблюдаем незыблемое правило номер три, венчающее и заключающее все остальные правила: логику слияния палача-жертвы, которую мы создаем. Этот гомункулус синтеза – наш, мы усиливаем его возможности до максимального предела и постепенно полностью переиначиваем его.

Поэтому «сошествие в ад» будет похоже на что угодно, но только не на плавное и прямолинейное движение к верной смерти.

Смерть, естественно, всегда верная. И каждый раз разная, каждый раз с применением разных приемов, с использованием новых изобретений.

Смерть верная, но наступающая после долгого и захватывающего катания на американских горках, где спуск к инфернальному огню станет похож на вознесение на небо.

С нами ни в чем, кроме конца, нельзя быть уверенным.

Со мной ужас будет одновременно неотвратимым и всегда полным сюрпризов.

Мир – это праздник! Жизнь – это игра!

Теперь как раз настала очередь паяцев, продающих радость в мире, окруженном нами колючей проволокой, под сторожевыми вышками, в промежутках между организованными нами геноцидами, над которыми они уронят крокодилову слезу в чашу для пожертвований. Да, им пора заплатить за потерю покровительства моего Брата, поскольку мы хуже, чем рэкетиры. Когда мы предаем, мы предъявляем счет всем этим андроидам, всем этим еще до начала нашей операции слившимся воедино палачам-жертвам. Они теперь посмотрят себе в лицо. В лицо, которое они так любят, часто до обожания, самые слабые из них – порой до идолопоклонничества.

Теперь они встретят секретный мир Ловушек, спрятанный мир настоящих Машин. Машин Сукиных Детей. Машин, которые являются именно тем, что они есть.

Формами жизни.

То есть формами смерти.

Все эти живые громкоговорители, загромождающие визуальное и аудиопространство своим едва поддающимся опознаванию желудочным урчанием или лицемерными высказываниями, существа еще худшие, чем журналисты, которых я сжег в виде предисловия. Это они блещут на кино- и телеэкранах то одного, то другого континента, это они своими словами заражают мозг тысяч, миллионов, следуя вашему стандартному восприятию слова. Они, быть может, не самые виноватые, но для нас они – жертвы, достойные самого тяжкого, какое мы только можем выдумать, наказания. Более жестокое наказание мой Брат обычно приберегает только для невинных мира сего.

Другими словами, самое худшее вас еще только ждет.

Начнем урок снова. Я – педагог, я не оставлю ваш мозг в покое: нет ничего лучше хорошей порции теории перед тем, как перейти к практике.

Мы с Братом двойственны. Не потому, что нас двое, а потому, что каждый из нас является одновременно и тем и другим. Если бы мы не были чудовищными близнецами, можно было говорить о некоем типе кары.

Но нет, с нами все всегда двойственно.

Во всех возможных формах.

Например, наша дорогая Ольга была доведена до состояния, когда ее свобода, полная и нераздельная, состояла в выборе между тем, чтобы захлебнуться в бензине или сгореть в его пламени. Вы, конечно, помните дошедшие до вас кадры, изображавшие пылающую, окутанную облаком токсичного газа массу, испускавшую неописуемые вопли. Из ее глотки вырывались струи пламени, а ноги горели на докрасна раскаленной, заменявшей пол плите, среди огня, стекавшего со стенок.

Как раз перед тем, как моя камера тоже расплавилась.

Этому существовала альтернатива: конец мог стать другим. Мы могли бы наблюдать, как она задыхается в жидком бензине до тех пор, пока она не распростерлась бы на металлическом дне резервуара, практически исчезнув из поля нашего зрения.

Теперь мы переходим границы в нашем сошествии в ад. Невинные-виновные станут все менее и менее виноватыми по вашим нормам. Во всяком случае, мы вас хорошо обучили. Должен сказать, отныне двойственность доведет парадокс до монолитности, до монограммы.

До монохромности.

Для начала – черный. Это первая машина.

Это то, что вы видите на экране, я – тоже.

Вы не знаете, что же мы не видим, но вы смутно слышите человеческое дыхание.

По моим расчетам через минуту-другую дыхание резко участится. Вы услышите голос, просьбы о помощи, вы, несомненно, узнаете этот голос.

Но сам голос себя не узнает.

Конечно, эта двойственность будет монохромной, но не впадайте в заблуждение, друзья-читатели, она останется двойственной.

Не могу же я себя переделать, в моем-то возрасте, равном возрасту мира.

Теперь вы видите на экране полностью занявшую его вспышку света.

Это обратное лицо кромешной темноты предыдущей картинки. И сейчас вам тоже кажется, что вы слышите человеческое дыхание. Это вторая машина.

Издаваемые ею звуки как будто более прерывисты, чем у первой машины, и даже, как странно, можно подумать, что машин две и каждая из них обладает своим ритмом.

Но свет уничтожает всякую разницу между тем, что существует, и тем, что можно увидеть. Абсолютная чернота прячет вещи, абсолютный свет открывает их все одновременно.

В обоих случаях ничего не видно.

В обоих случаях мы слепы.

Но по-разному.

Ад вымощен не только добрыми намерениями, он залит асфальтом диалектики.

Так и есть, в машине «черный экран» вы, кажется, что-то замечаете. Движение? Пугливую тень в сердце тени?

Или это оптическая иллюзия, вызванная неожиданным учащением дыхания?

Что это?

Где мы?

Вы – нигде. В не-существовании, которое вы не видите, которое само себя не видит и которое, вы скоро в этом убедитесь, не сможет даже услышать себя.

О… Вот.

Вопль.

Долгий крик чистого ужаса.

Ужаса, порождающего знание.

Знание самой темной ночи.

Вы слышите шум, вы едва различаете движения, до вас доносится дыхание.

Ваши уши воспринимают возобновившийся крик. Странно, он звучит словно очень издалека. Что-то вибрирует, кто-то скребет по шероховатой поверхности, наносит удары по чему-то твердому.

Вопль, который, кажется, никогда не затихнет, приглушенный какой-то ватной атмосферой.

Как обычно – отрицание. Отрицание реальности.

Нет!

Нет!

Нет!

Нет!

Нет!

Это можно услышать, но отрицать реальность нельзя. Особенно мою.

Здесь просыпаются, испуская вопли.

Вот она, эта самая машина: я просто зарыл в землю живого человека. Я украл его из его дома, я усыпил его при помощи мощного нарколептического средства. Я поместил его в гроб моей конструкции, чтобы как можно лучше расширить его образование (не забывайте о моей педагогической жилке), а потом опустил все в яму, терпеливо вырытую мной в затерянном уголке восточной Манитобы.

Я – «человек» терпеливый. Некоторые из моих ловушек ждут годами. У меня даже есть искушение заявить, что они ждут с того самого дня, как люди решили поиграть с нами в Сукиных Детей.

Я снабдил гроб последними достижениями техники. Мы – хозяева общей механики, я – инженер моего Брата, я могу воспроизвести средневековый костер, добавив к нему самые совершенные современные новинки, я могу также вспомнить античные традиции и перенести их в настоящее будущее, проживаемое человечеством. Я могу, например, в целях своей онтологической миссии инверсии-усиления пересмотреть очень древнюю казнь – зарывание в землю живым.

Когда тебя зарывают живым в землю, ты ничего не видишь.

Но он скоро увидит.

Он очень ясно увидит, где он находится.

А главное, он увидит себя самого там, где он находится.

Это будет его светом, это будет его видением снаружи: себя самого и земли, в которой он погребен.

Поскольку, в отличие от традиционных гробов, мой сделан из поликарбоната последнего поколения, он совершенно прозрачен и при этом прочен, как сталь.

Более того, он снабжен определенным количеством электронных реле, подсоединенных к экрану телевизора, установленного под дном ящика. Экран усилен системой оптического волокна, способной снимать в почти полной темноте.

Экран телевизора будет для него единственным источником света. Одновременно с этим он станет его собственным взглядом, устремленным на себя: на экране он не увидит ничего, кроме своего изображения.

Он будет своим собственным светом. Чего этот человек всегда и хотел.

Он сможет наблюдать за собой при свете своей собственной агонии.

Я – Мастер Ловушек, и эта, наверное, одна из самых успешных. Благодаря устройству «Ольга», я сумел сочленить смерть с альтернативой, основанной на раздвоении одного и того же активного принципа, бензина.

Здесь, в этом ящике, двойственность преодолевает еще одну квантовую орбиту, а вместе с ней и ужас. Например, ящик сделан из совершенно прозрачного материала, но эта прозрачность дает увидеть лишь неоспоримую реальность его нахождения под землей. Способ употребления убедит его в том, что он погребен на стандартной глубине в три метра.

Затем, здесь, в этом не-месте, нет того единственного жеста, предоставленного в ваше распоряжение и ведущего к двойственному выбору между смертью от того, что ты утонешь, или смертью от того, что ты сгоришь.

Здесь, в этой специфической ловушке, есть множество механизмов, и человек, являющийся центральным устройством машины, напротив, должен беспрерывно совершать некие действия для того, чтобы остаться в живых.

В то же время, беспрерывно действуя, он с каждым жестом будет немного приближаться к смерти.

Я представляю вам Томи Васри, нашу следующую центральную деталь. Вы увидите, как он все больше и больше станет походить на ящик, содержимым которого является.

Это ящик запишет в режиме реального времени его агонию, а главное, заснимет, как он будет наблюдать за самим собой умирающим, заснимет, как будет сниматься его собственная смерть, и он будет об этом знать.

Ну вот, экран в его ногах зажегся, распространяя достаточно света для того, чтобы он понял все и сразу.

По экрану движется инструкция по применению машины жизни/смерти, которую я придумал.

Потом появляется изображение: вид его тела, снятого снизу, занимает видеомонитор. Электронное зеркало, которое посылает ему картинку, одновременно излучает достаточно света для того, чтобы разобраться в деталях машины.

А в предназначении деталей машины ему разобраться стоит.

Свое изображение он в конце концов не захочет больше созерцать, но либо изображение, либо ничего. Либо оно, либо полная темнота.

Томи Васри – актер. Он приехал из Франции, где к нему пришел успех после сериала, в котором он играл шофера лимузина. В Канаде он оказался по одному из серии приглашений, разосланных кинофестивалем Монреаля и Торонто.

Он – не преступник, хотя не знаю, какой каре надо бы подвергнуть его фильмы, чтобы воздать им то, чего они действительно достойны. Нет, я вам повторяю опять, настоящие, серьезные преступники остаются для моего Брата.

Я же здесь предоставляю свои услуги подмастерьям, тем, кто хочет быть, тем, кто сумел сделать из своих преступлений и глупости не только социально приемлемый образ жизни, но и образец, которому жаждут подражать.

Они ведь поставили свою натуру рангом ниже, чем ранг обычных насекомых, запрограммированных как биологические роботы.

Раз насекомые являются биологическими роботами, то эти люди – механизированные животные. Они не лишены сознания, они сами решили от него избавиться, как от одноразовой салфетки, и по этой причине я должен обращаться с ними так, словно это настоящие механизмы, потому что именно таковыми они и стали задолго до того, как я занялся ими.

Они просто об этом не знают или отказываются сами себе в этом признаться.

Я здесь нахожусь для того, чтобы преподнести им необходимый урок. Не сомневайтесь в моем педагогическом таланте.

В эту минуту я занимаюсь тщеславным шутом, позволяющим себе, без малейших угрызений совести, на канале государственного французского телевидения в прямом эфире грозить смертью специально приглашенному писателю, над которым нависла убийственная фетва «союзников» моего Старшего Брата. Причем никто не возмущался, поскольку эта сцена в последний момент была вырезана при монтаже. Мой Брат – друг всех монтажных столов мира.

Мой Брат – большой друг корпорации фальсификаторов. В СССР в течение полувека он являлся их основным, постоянно используемым, оплачиваемым поставщиком, даже входил в состав расстрельных команд.

В перерывах между ночами, проведенными в «Plazza», и выведением из строя «порше» или «феррари» наш друг-актер вместе со своими собратьями беспрестанно красуется в рядах борцов «против исключений и бедности», но при этом он разбил тяжелую бутылку шампанского о голову курьера, который доставил ему посылку с пятиминутным опозданием, и отправил его прямо в ближайшую больницу с тридцатью шестью порезами на лице. Мне говорили, что он окружен многочисленными помощниками, занимающимися такими гнусными делами, как избиения, разнообразные угрозы, вымогательство, шантаж. Он укладывает в постель в среднем трех-четырех начинающих актрис в неделю. Это – старый добрый план моего Брата, непременное условие знакомства с тем или иным режиссером.

Я также узнал, что, вместе со своим любимым режиссером, он сделал цифровые копии видеозаписей с участием многих писателей, деятелей кино, а также актеров-конкурентов для того, чтобы переделать их, вставив туда кадры, взятые из третьеразрядных порнографических фильмов, а затем разместить в Интернете. И все это – из честного и простого желания выразить свою нелюбовь, испортить репутацию, навредить человеческим особям. В своей категории он – один из лучших учеников моего Брата.

Этот парень сохранил близость к народу. Он воспринимает его, в принципе, как форму движимого имущества, в определенных случаях пригодного к использованию.

Жизненный путь основного механизма ящика, механизма, который сможет до самого конца восхищаться собственным фильмом на экране телевизора, с такой точностью подпадает под определение современного гомо сапиенса, низведенного нами и вами на этот глубинный уровень, что он действительно, со всех точек зрения, является символическим собирательным образом. Не ящик был создан для Томи Васри.

Томи Васри – человек, созданный для ящика.

Ах, Нарцисс зеркала с электронно-лучевой трубкой, маленький человечек, мнящий себя великим благодаря размеру своего бумажника и «медиатического покрытия», то есть тяжелого савана, в котором ты хоронишь правду! Теперь ты понимаешь, в каком мире я заставил тебя заново родиться? Здесь шампанское будет тебе совершенно ни к чему, а вот голосовые связки, напротив, побереги. Диалоги фильма будут простейшие: твое дыхание, звук пришедших в движение механизмов ящика, вопль отчаяния, который в конце концов, несомненно, вырвется из твоего рта.

Теперь, когда устройство «Томи» видит, где оно находится, и понимает, что с ним произошло, его мычание больше до вас не доносится. Он сменил регистр страха в квадрате, отныне абсолютный ужас слышится в еле слышном отзвуке беспомощного плача, в приступах отчаяния, перемежаемых детскими рыданиями и призывами к матери, которую он никогда по-настоящему не любил и которую с трудом может вспомнить.

Хотите узнать правду? Настоящую?

Ну, так знайте, что наш гость слышит эти разнообразные шумы, исходящие из его горла, не лучше, чем вы, и даже, без сомнения, гораздо хуже, поскольку мой микрофон явно превосходит качеством его естественные слуховые каналы.

Вот она – красота техники, появляющаяся тогда, когда такой виртуоз, как я, создает с ее помощью истинную форму абсолютного искусства.

Гроб прозрачен, но для того, чтобы его обитатель мог лучше «видеть» подземную темноту, в которую он помещен.

Это то, что касается зрения, но существует еще одно чувство, которым мне нужно заняться: поликарбонат обшит специальным покрытием, делающим из ящика конструкцию ахолическую, то есть впитывающую звуки, как губка впитывает воду.

Его собственные вопли едва доходят до его ушей.

Он еще более одинок, чем это возможно на Земле, поскольку он – не на ней.

Но теперь он знает, что они, он и его изображение, находятся уже где-то в Небытии.

И скоро он поймет заключенный в этом смысл.

Перейдем теперь к другой машине. Освещающей машине. Вы очень быстро поймете, до какой степени в каждой своей детали она является противоположностью предыдущей машины.

Из всей этой машины можно увидеть лишь чистую электрическую монохромность, стену света инфернальной белизны.

Действительно ли это та же самая машина?

Что же, я создал ловушку, в которой темнота сменяется ярким светом?

Посмотрим… а зачем тогда телевизионный экран и мелкие механизмы, которые вы едва успели заметить в ящике?

Нет, моя двойственность – всегда повторение предыдущего: в этой машине – два человека. Но в действительности они образуют одно целое. В то время как в первой машине человек один, но он двойственен.

Не впадайте в панику, я вам объясню. У вас будет время через несколько минут получить опыт страха в квадрате, поверьте мне.

Нет никаких пределов моему разуму, разделяющему для того, чтобы лучше соединить. Нет никаких пределов моему таланту перевертывания любого смысла: вы увидите, как одинокий человек станет двойственным в машине, логически тяготеющей к темноте, и как два индивидуума составят в конце концов единое целое, одну машину, одно устройство, находящееся внутри того, что логически тяготеет к освещению.

Со мной реверсии бесконечны. Главное, не забывайте об этом, чтобы не пропустить самое интересное.

С одной стороны, человек, закрытый в прозрачном ящике и зарытый под землю, где он может видеть свое электронное изображение на видеомониторе и не может слышать голоса, вырывающегося из своего горла. В его распоряжении находятся многочисленные системы, инструкция к которым, с объяснением их применения, сразу появилась на экране и постоянно повторяется снова и снова для того, чтобы центральное устройство с гарантией успело все как следует прочитать, все как следует усвоить, а главное, ничего не забыть. Я – сторонник fair-play.

Мир – праздник! Жизнь – игра!

Наше устройство «Томи» отныне несет за это полную ответственность, оно – светоч всех ваших «истин», тех, что вы с таким размахом покупаете на свалке металлолома моего Брата.

Устройство должно проникнуться мыслью, что у него нет ни одного шанса выбраться из ящика, но при этом с помощью разных способов, часто парадоксальных, оно может оставаться в живых, по крайней мере некоторое время. Но ведь вся жизнь – это, в любом случае, некоторый отрезок времени, не так ли?

Устройство «Ольга» было свободным, свободным в выборе одного из двух вариантов, каждый из которых вел прямо к смерти, и в том, и в другом случае – к смерти долгой и ужасной, это ясно без слов.

Устройство «Томи» тоже свободно в своем ящике, но предлагаемый ему выбор заключается не в двух вариантах смерти, поскольку вариант смерти здесь один, а в разнообразии способов выживать там, где жизнь больше не имеет никакого смысла. Там, где жизнь гораздо хуже смерти, там, где жизнь является смертью, находящейся в самой сердцевине жизни.

Хорошо. Теперь, как я вам и рекомендовал, обратим некоторое внимание на машину-свет: мы явственно слышим несинхронное дыхание двух человек, мы видим только белый свет, словно исходящий от поверхности раскаленного металлического листа, но при этом здесь можно все очень отчетливо рассмотреть, может быть, даже… слишком отчетливо?

Здесь, несомненно, находятся два человека. Но где? Где это «здесь»? За стеной света?

Тайна так же непроницаема, как и тень, окружающая экран машины-темноты.

Приготовьтесь войти в машины, делающие из жизни заменитель смерти, двумя совершенно противоположными способами, но с одинаковым результатом – успешной вершиной моих ужасающих диалектических построений.

Мы перейдем из тени в свет, друзья-читатели, правда сменив одну ловушку на другую. Другими словами, на этот раз вы будете в какой-то степени в центре опыта, вы будете переходить из тени в свет и обратно. Для каждой из машин ее состояние неизменно. Отныне ваш мозг, турист по местам ужасов, будет метаться между двух полюсов.

Первый полюс: свет. Попробуем отодвинуться на некоторое расстояние. Вот мы начинаем различать реальность вещей.

Стена. Стена из неоновых трубок, каждая в тысячу ватт. Это промышленный прожектор, прочный, с гарантией.

Стена состоит из десятков и десятков трубок. Она не только светит, можно сказать, что она греет.

Восхититесь совершенной геометрической композицией неоновой стены. Я прошу вас, позвольте вашему эстетическому чувству направить вас на восприятие приводимых мною в действие феноменов: существует ли на свете более чистая форма, чем это трубчатое скопление убийственных фотонов?

И если объектив продолжает движение, начинаешь отдавать себе отчет в том, что стена света находится здесь не для чего-то или кого-то. У нее есть четкая цель и совершенно определенная функция. Она связана с человеческой единичностью. Она вырабатывает свет так же, как какая-нибудь такая же единичная машина. Натура машины?

Здесь также очень важен технический аспект: мне достаточно перейти на второе оптическое волокно, смотрящее в другую сторону, направляющее свой объектив не на источник света, а на то, что он освещает. Это микрокамера военного производства, она способна выследить цель в диапазоне световой выдержки, близкой к вспышке ядерной бомбы. Их надо было бы распределять в массовом порядке среди японцев где-нибудь шестого мая 1945 года, чтобы они сделали свои последние семейные фотографии. И вспышка им бы не понадобилась.

Поэтому сразу после стены чистого света вы с медицинской точностью видите то, что он освещает, во всем его сиянии.

Свет создан для того, чтобы его видели, не так ли?

Ну вот, поверьте мне, этот свет видят самым абсолютным, насколько это можно вообразить, образом.

Теперь экран показывает вам нечто живое.

Вы видите орган, не так ли?

Орган. Орган, поддерживающий очень специфическую связь со светом.

Вы видите глаз, ослепленный стеной неона, расширенный глаз с высохшей или практически высохшей роговицей, глаз, постепенно становящийся слепым. Глаз, чья поверхность тает и исчезает с бесконечно малой скоростью, с биологической скоростью, со скоростью живого, которое уже не совсем и живое.

Свет = тепло.

Свет любит глаз.

При помощи этого органа он заставляет мозг танцевать.

Вы заметили? Все-таки странно немного, нет? Под таким водопадом люменов глаз инстинктивно должен был бы закрыться, и вы не видите, кстати, никакого искусственного приспособления, которое помешало бы этому столь чувствительному органу защититься, например моргать, опуская ресницы.

Нет, точно, нет никакого орудия пытки, никакого особого инструмента, никакой булавки, иголки, винта, никаких швов.

Нет. Нет ничего, нужно об этом сказать, друзья-читатели, друзья сайта welcometohell. world, нет ничего в прямом смысле этого слова.

Этот глаз не закрывается и не моргает просто-напросто потому, что такое действие отныне стало для него невозможным. Потому, что для того, чтобы закрыть веки или моргать ресницами, нужно еще ими обладать.

А это, наверное, самая легко отделяемая, по сравнению с другими, часть человеческого тела.

Мне понадобилось всего несколько секунд для того, чтобы отрезать веки выдвижным писчебумажным ножом и бросить их на неоновую стену, где трубки сожгли их, как обычные крылышки ночной бабочки, прямо на глазах, широко открытых глазах их владельца.

Глаз не может не смотреть на стену тысячеваттных прожекторов, ему некуда больше смотреть. Он составляет со светом одно целое.

И как вы понимаете, теперь мы перешли к соседней камере. Ведь существует соседняя пара глаз, вынужденных противостоять стене света, не имеющих возможности опустить веки, ампутацию которых я очень кропотливо выполнил. Итак, в этой особой машине находятся два человеческих существа. Когда мой монтажный стол переходит от одного из них к другому, от одних глаз без век к другим глазам без век, перемещение всегда происходит при помощи вспышки чистого света, по которой лишь и можно догадаться о том, чем он является в действительности.

Добро пожаловать в мир, где свет затемняет, а тьма – освещает. Я вас оставлю на некоторое время с нашими новыми гостями. Чувствуйте себя как в Star Academie или в какой-нибудь другой идиотской телевизионной игре, которыми мой Брат вас кормит, чтобы как-то наполнить ваше существование, лишенное им всякого смысла. Да, давайте знакомьтесь с нашими кандидатами. Я начинаю серьезно подумывать о системе, которая однажды позволит вам с ними общаться.

Мы поднимемся еще выше по шкале взаимодействия между людьми. Они действительно станут друг для друга инструментами, служащими для забавы и забавляющими толпу. Эти инструменты будут, таким образом, забавляться и между собой. Но в ожидании этого самого радостного из дней я вам просто предлагаю понаблюдать за новым проявлением единичного процесса, о котором ни один из этих людей не думал и который, благодаря своей единичной онтологии, ведет их к их собственной гибели.

Я думаю, что мой Брат будет гордиться мной. Вы увидите тень-свет и свет-тень точно так же, как вы видели огонь-жидкость и жидкость-огонь, только на этот раз альтернатива не предоставлена «человеку», превращенному в деталь машины. Альтернатива честно поделена машиной и относится к той или к другой ловушке, то есть она просто уничтожена, или, вернее, интегрирована в механизм, как центральная поворотная деталь.

Поэкспериментировать с ней сможете только вы. В этом заключается единственное преимущество, которым вы обладаете по сравнению с другими кандидатами. Навигатор, запрограммированный на режим случайности, по своему капризу будет посылать вам ту или иную картинку из той или иной машины.

На этот раз центральное устройство машины – вы, постарайтесь об этом не забывать.

Мир – праздник! Жизнь – игра!

 

Коммюнике номер восемнадцать

Сейчас мы вернулись к другому полюсу: человек в прозрачно-темном ящике начинает представлять себе топографию окружающей местности.

Он действительно находится в машине.

Здесь есть экран, в котором он может видеть себя, как в зеркале.

Есть также ряд механизмов, разбросанных по ящику.

И есть инструкция, бегущая цветной полосой по внутреннему краю экрана.

Инструкция по применению машины.

Другими словами, инструкция по применению его самого.

Теперь давайте вместе детально разберемся, из чего же состоит машина. Рассмотрим сначала центральное устройство по имени «Томи Васри»: он совершенно обнажен, но и совершенно свободен в этом мире-ящике, который я для него смастерил. Он может действовать, чтобы выжить. Обратим внимание, например, на этот точный механизм: на дне ящика, внутри его, видно нечто, напоминающее педальное устройство велосипеда. Ноги детали «Томи» начинают взаимодействовать с ним. Также заметен предмет, похожий на какую-то широкую педаль прямоугольной формы, находящийся совсем рядом с ними. Ноги детали «Томи», кажется, стараются не соприкасаться с ним.

Почему? Вам надо было следить за содержанием правил, что наше устройство «Томи» не преминуло сделать, как только поняло, что его выживание зависит от этого.

Выживание вашей души зависит от эксперимента, но эту душу я у вас уже забрал и поместил ее рядом с нашими кандидатами. Вы – в совершенном молчании – будете составлять им компанию. Они не узнают о том, что вы здесь, но вы не сможете забыть о том, что вы там были.

Слева от устройства «Томи» вы замечаете большую круглую кнопку, прикрепленную к стенке из витроуглерода. Вы очень скоро поймете ее предназначение.

Рядом с ней вы видите окаймленное металлом отверстие прозрачной трубки, похожей на трубку для перфузии. Принцип ее действия, чья простота является техническим, то есть моим, достижением, вы также скоро поймете.

С другой стороны, на противоположной стенке, вы, несомненно, различаете нечто вроде маленького решетчатого окошечка. Это отверстие не предназначено для моих камер, оптическое волокно которых тоньше волоса и встроено непосредственно в ящик, на его вершине и в основании. Они, естественно, отсоединены от внутреннего видеокабеля ящика и экрана. Ящик – машина, он – мир со своим единичным горизонтом, моим горизонтом, созданным мной.

Вы, друзья-посетители Интернета, вы есть мир, то есть другое видение, мое видение.

Зарешеченное окошечко снабжено очень сложной системой, подключенной ко всем остальным, и к той, что носит имя в какой-то степени человеческой серии и начинает действовать для того, чтобы выжить в ящике. В сущности, это система выживания, или, точнее, система самоконтролируемого выживания.

Это последняя реверсия, к которой я прибегну с устройством «Томи»: впервые в его жизни он должен будет работать для того, чтобы жить. Даже если в конечном счете он, как все в этом Мире, где царит мой Брат, в Мире, который является также и его Миром, будет работать лишь для того, чтобы отодвинуть срок смерти, одновременно приближая его.

Он должен будет работать.

Он должен будет истратить немного жира, накопленного в каннских и голливудских гостиницах.

Если вы ничего не имеете против, сосредоточим снова внимание на другой машине. На той, что, кажется, состоит из стены света и двух пар глаз, смотрящих на нее и лишенных возможности моргать.

Сделаем быстрое приближение, позволяющее нам составить более точное представление о том, к чему эти органы прикреплены.

Что за человеческие существа должны противостоять свету и почему?

О, я чувствую, как некое нетерпение нарастает среди моих друзей-посетителей Интернета. А волноваться-то, кстати, не о чем: их общая судьба решена.

Звук двух дыханий. Две пары глаз. Два лица.

Похоже на мужчину и женщину, но, поскольку их черепа полностью обриты, я признаю: до конца определиться трудно.

У них глаза блестят от слезной соли, медленно высыхающей на роговице, а рты закрыты странным аппаратом черного цвета, похожим на вентиль кислородной подушки, подсоединенной к креслу тонким медным кабелем.

На этот раз вы можете представить себе целиком и механизм, и места, занимаемые в нем каждым из человеческих устройств. И со страхом и удивлением вы понимаете, что они действительно являются частями машины, они сами – активные устройства замкнутой системы.

В этой машине каждое человеческое устройство связано с самим собой и с другим таким же устройством способом, должен сказать, в высшей степени изобретательным.

Каждому из устройств также предоставлена определенная личная свобода. Оно может понизить интенсивность яркости световой стены. Оно действительно может это сделать.

Камера вам постепенно показывает все детали машины: крепко связанное устройство, точно так же как и его сосед, сидит на особенном стуле, немного похожем на кресло в самолете. Оно снабжено одним-единственным приспособлением, до которого можно дотянуться рукой: джойстиком, расположенным на конце подлокотника.

Все остальные части тела прочно приклеены к креслу клейкой лентой. Шея обездвижена ортопедическим аппаратом, голова поддерживается в неподвижном положении металлическими полосами, привинченными к спинке кресла. Свобода здесь – разновидность комфорта.

Дотянувшись до джойстика, можно уменьшить яркость прожектора, но из-за этого отведенная часть электрического тока, питающего машину, направится в другую часть ловушки. К креслу. Или, точнее, к человеческому устройству, сидящему в нем.

Свет = электричество.

Каждый раз, когда вы при помощи джойстика понижаете яркость света, который вас ослепляет, отведение тока служит причиной появления разрядов в сто десять вольт в металлических деталях кресла, а следовательно, и в находящихся в нем живых деталях, то есть в вас.

Последнее усовершенствование системы направляет напряжение в сто десять вольт в стальной микрозажим, прочно держащийся на вашем болтливом языке. И в своем непредсказуемом ритме часть электричества станет играть с плотью, благодаря которой рождались на свет ваши слова.

Электрические разряды болезненны, но относительно выносимы. Они являются лишь переходной ступенью к инверсии/усилению источника света, они являются всего лишь образом, совершенно аналогичным физике, принявшейся здесь за дело. Свет является одновременно волновым и корпускулярным. Свет – это электричество и вибрация.

Если вы выключаете электричество или уменьшаете его мощность, то вы, воздействуя на квантовые основы, из которых оно состоит, способствуете появлению электронов, которые начнут колебаться в вашем теле, а альтернативный поток изменяет полярность.

Более того, свет прямо переместится в другое физическое поле, также колебательное и очень ему близкое.

В звук.

Чем больше вы снижаете яркость прожектора, тем все более громко, благодаря новейшей аудиомедицинской системе, вживленной в барабанные перепонки и подключенной к очень мощному усилителю, раздается в ваших ушах пронзительный звук, сопровождаемый целой гаммой сверхнизких звуков, находившихся в начале эксперимента на относительно низком уровне.

От фотонных частиц до пучка электронов. Мы дойдем до простейшей акустической динамики. Великолепная реверсия физики! Несравненная поэзия механизированной диалектики! Конечная совершенная изобретательность!

Убедитесь в том, насколько эта машина, на каждой ступени своей онтологии, является противоположностью ящика: она находится в закрытом, но очень значительном пространстве. Особая электросеть зарытого в землю ящика, его конструкция поглощают все звуки. Самый страшный из воплей прозвучит как жужжанье насекомого, ваш рот здесь издает лишь тишину.

Полная инверсия машины-света, где не только ваши собственные крики усиливаются электроакустической системой, связанной с вашими барабанными перепонками, но и ваш язык станет звеном замкнутой цепи. Орган слова превратится в неотъемлемую часть машины, станет устройством для усиления звука, станет контуром электрического тока.

В черно-хрустальном ящике человек одинок. Он должен разбираться с рядом механизмов, особенность которых состоит в том, что они связаны между собой и находятся вокруг него. Здесь же, в осветительной машине, наоборот, людей двое, и они подключены друг к другу устроенной мной сложной и затейливой системой механизмов с последовательной реверсией при помощи одного устройства, джойстика, который скоро станет единым целым с их рукой.

Поскольку связаны они действительно неразрывно. Они совершенно точно являются неотъемлемыми частями замкнутой цепи.

Они стали двумя центральными устройствами. Каждое изолировано на своей полярности, но оба участвуют в процессе, происходящем внутри одной и той же машины.

Мой шедевр?

Учитывая присутствие соседа в ящике, я думаю, что приближаюсь к неповторимому моменту, который для вас, друзья-читатели, друзья www.welcometohell.world, станет вершиной вашей жизни вуайеристов-пожирателей-идолов, вашей жизни, полной пустоты, которую оставил там мой Брат.

Дайте же мне возможность заполнить ее снова.

Посмотрите внимательно, как человек становится машиной в ее самой чистой наготе.

 

Коммюнике номер девятнадцать

Я думаю, вы начинаете понимать. Вы делаете головокружительные успехи. Скоро придет день, когда я сделаю из вас себе дельных помощников. Пока просто наблюдайте и учитесь, будьте очень внимательны.

Два человека сидят перед стеной прожекторов. Два человека, управляющие осветительной машиной, являются, я вам уже говорил, неотъемлемыми частями замкнутой цепи.

Это не метафора.

Это последняя реверсия, которой удается замкнуть мое двойственное противодействие. Восхититесь технической простотой, лаконичной техничностью механизма.

Простой выключатель «ВКЛ/ВЫКЛ», аналог клапана.

Когда одно из устройств понижает уровень яркости света, направленного ему прямо в лицо, его атакуют разряды электричества в сто десять вольт и акустическая вибрация очень большой мощности, способная разорвать ему барабанные перепонки.

Ему больно, но он может терпеть, по крайней мере некоторое время.

Но в тот же момент его товарищ по несчастью, его сообщник, видит, что яркость света его неоновой стены соответственно возросла, так же как и высыхание его роговицы. Он тоже подвергнется электрическим разрядам случайного ритма. Их появление должно напомнить ему о том, что он является неотъемлемой частью замкнутой цепи, так же как и его сосед, его брат-в-машине. По-настоящему утешает лишь диалектическая инверсия, физический вибрационный уровень: так же как и его друг-недруг, он слышит долгий ряд пронзительных базовых звуков. Белый шум будет снижать громкость, но тем не менее останется на уровне, который после длительного звучания продолжает провоцировать появление резкого гула в ушах. Но поскольку им все объяснили при помощи их слухового канала в самом начале эксперимента, каждое участвующее в цепи устройство знает, что самая страшная опасность, как для одного, так и для другого, заключается в светящейся стене, которая постепенно ослепляет их.

Электрические страдания – всего лишь мелочь по сравнению с перспективой гарантированно потерять зрение, пусть даже и рискуя слухом.

Выход? Подождать, пока машина, в своей обычной случайной манере, не предоставит управление в его руки. Тогда он сможет, в свою очередь, начать контролировать операцию и, следовательно, заставить соседа вытерпеть то, что он сам только что вытерпел, а сам – пережить пережитое напарником.

Такая динамика совершенна, поскольку она основана на контролируемом неравновесии. Положения очень похожи, но не идентичны. Нужно суметь не ослепнуть ценой страдания, электрифицированного самим светом, рискуя навсегда отрезать себя от вселенной звука. Нужно противостоять атакующей в лоб сверхмощной волне, а взамен удостоиться соответствующей электротравмы и последовательного понижения силы звука.

Возможность действовать чередуется очень быстро. Очень быстро каждый организм чувствует свои личные границы, каждое тело начинает следовать свойственному ему ритму, один разум отделяется от другого по мере того, как они скрещиваются в замкнутой цепи и становятся двигателем процесса.

Абсолютная замкнутая цепь, основанная на диалоге, тем более существенном, что он происходит в самом парадоксальном безмолвии: безмолвии ужаса и страдания.

Это – нечто, что не имеет названия и создано так, чтобы названия не получить.

Итак, первое из наших человеческих устройств приходит в движение в своем черно-прозрачном ящике.

Что оно делает?

Оно вращает педальное устройство велосипеда, в которое засунуло ноги. Оно прекрасно поняло принцип действия этого устройства.

Оно прекрасно поняло, что это единственный доступный источник энергии в его новом мире.

Если ему нужен свет, то есть его собственное изображение на телеэкране, оно должно крутить педали. Это принцип элементарного электрогенерирующего агрегата.

Но мое сочувствие не знает никаких границ. Этот механизм, основанный на мускульной энергии, питает не только видеомонитор, источник света.

У нашего устройства «Томи» хватило времени усвоить всю информацию из инструкции.

Педальный механизм позволяет выработанному таким образом электрическому току привести в движение и другое устройство, еще более необходимое для жизни, чем источник света.

Этот жизненно важный механизм находится как раз за зарешеченным окошечком, расположенным справа от его лица.

Это вентиляционный ход с осмотическим вентилятором. Пока электрический ток вырабатывается, лопасти вращаются, захватывают воздух извне, и осмотическая мембрана поддерживается в максимально открытом состоянии. Чем меньше поток электроэнергии, тем меньше воздуха засасывается, тем больше мембрана закрывается.

Когда педальное устройство останавливается, вентилятор прекращает движение, мембрана принимает полностью закрытое положение. В ящик больше не поступает воздух снаружи, удушье неизбежно.

Ловушка снабжена последним усовершенствованием, которое делает ее действительно не поддающейся никакому сравнению: нажимая на педали, наш юный друг вырабатывает электричество, необходимое механизмам, встроенным в ящик, а также заряжает запасные батарейки. Поэтому, когда он перестает нажимать на педали, вентилятор еще некоторое время продолжает работать, словно под воздействием силы инерции, которую человек из ящика никак контролировать не может. Скоро вы поймете смысл всего этого.

Позвольте мне обратить ваше внимание на специфическую двойственность этого механизма: воздух и свет неразрывно связаны. Без света не будет воздуха, и наоборот.

Итак, я не хочу, чтобы он в чем-то нуждался.

И особенно я не хочу неопровержимой «телереальности» его смерти.

Перед нами механизм самоконтролируемого выживания абсолютной степени.

Поскольку, я вам уже говорил, мое сострадание, пусть и несколько особое, я это охотно и с гордостью признаю, совершенно не знает границ.

Если наше человеческое устройство должно ежедневно расходовать определенное количество мускульной энергии для того, чтобы вырабатывать жизненно необходимое электричество, то ему необходима и какая-то пища, возмещающая затраченные усилия. Калории.

Для этого и служит перфузионная трубка.

В отличие от людей из бункера, он не знает точного объема питательного концентрата, находящегося в его распоряжении.

Нажав на большую кнопку, расположенную рядом с ним, он получает возможность перейти от питательной жидкости к обессоленной воде совершенно альтернативным образом, но и здесь он не знает, какое количество влаги ему отведено.

Оцените изящество ловушки, изысканность системы: надавливание на кнопку провоцирует активизацию питательной системы и одновременно с этим отключает электрический механизм, питающий видеомонитор и вентилятор. Центральное устройство может питаться, конечно, но для этого ему необходимо остановить работу. Таким образом, оно располагает глубоко диалектической свободой, у него есть выбор между двумя полюсами машины самоконтролируемого выживания, оно осознает истинное значение слова «пролетариат». Есть, чтобы жить. Жить, чтобы есть. Но не в одно и то же время.

Вы знаете не хуже меня, что любое поступление калорий и питательных веществ в биологический организм вызывает процесс, называемый введением пищи в желудок. Процесс этот незаметен для постороннего глаза, он происходит внутри устройства. Он замкнут в ящике из плоти, нажимающем на педали в ящике из полиуглерода.

Как вы также знаете, любой процесс введения питательных веществ в желудок заканчивается образованием некоторого количества органических последствий. Во-первых, протеины, углеводы, липиды, разнообразные витамины перерабатываются в мышечные ткани и энергию, и педальный механизм от этого работает только лучше.

Но процесс этот невидим как для вас, друзья-читатели, так и для него. В ящике есть еще один механизм, который вы не можете видеть. Он очень простой, но важный для жизни. Не забывайте о том, что со мной все и всегда подчиняется дьяволятам диалектики.

Одним из последствий введения пищи в желудок является трансформация некоторого количества несъедобных веществ в фекальные массы. Эти фекальные массы передвигаются по кишечнику, а затем выходят наружу через анальное отверстие.

И речи не может быть о том, чтобы я подверг Томи Васри, идола начинающегося века, наказанию в стиле эстетики римского подземного застенка, где люди умирали от голода и безумия среди собственных экскрементов.

Ящик – это современная машина, она должна оставаться чистой, незапятнанной, клинически стерильной. Я не собираюсь топить Томи Васри в его собственном дерьме.

Я утоплю его в нем самом, что гораздо хуже.

В ящике есть механизм, такой же невидимый, как и его кишки. Существует механизм, со всех точек зрения являющийся копией процесса, спрятанного в его мышечном ящике. Механизм, созданный для продолжения биологического процесса вне его тела.

Туалет.

Дыра, снабженная аспиратором, расположенным прямо под ним, там, где находятся его ягодицы. Керамика высоких технологий, электросистема, подключенная к общей цепи, работающая только тогда, когда педальный механизм остановлен, питающаяся энергией от запасных батареек. Он будет есть в темноте. До окончания процесса. Это чисто, стерильно, логично. Мое изобретение достойно кабины космического корабля.

Да он именно там и находится – в космической капсуле. В космической капсуле, кружащейся вокруг себя самой со скоростью Земли. В космической капсуле, чей космос так же черен, как межзвездное пространство, только ни одно светило здесь не сияет.

Космическая кабина без космоса.

Счастливого пути.

Благодаря беспрерывно повторяющейся инструкции он знает все, абсолютно все, что нужно, чтобы сразу оказаться на орбите ужаса в квадрате. Темная зона, касающаяся его запасов воды и еды, также тщательно рассчитана по этому принципу: вместо того чтобы затормозить орбитальный подъем, базирующийся на детальном и полном знании его не-будущего, это очень специфическое не-знание гарантирует, напротив, совершенное взаимодействие механизмов ящика и самого устройства «Томи».

Итак, последнее приспособление машины – широкая металлическая педаль, расположенная рядом с велосипедным механизмом.

Это система полного отключения всех электропотоков. Окончательного отключения. Без всякой возможности вернуться назад. Погаснет видеомонитор, немедленно остановится вентилятор, питательная система тоже будет заблокирована.

Раз и навсегда.

На этот раз не будет силы инерции, не будет запасных батареек, никакого способа вновь привести в движение педальное устройство, никакого разрешения изменить решение, даже в последнюю минуту.

Это механизм последней минуты.

Это конечная система машины самоконтролируемого выживания.

Система самоубийства.

Одна-единственная система, при помощи которой он может «выйти» из ящика, то есть из мира.

Я получаю по электронной почте срочные сообщения, содержащие вопросы относительно имен и преступлений, совершенных двумя устройствами, находящимися в осветительной машине. Может быть, мне действительно стоило начать с них?

Мне смешно вас слушать. Вы так ничего и не поняли? Разве есть хоть какая-нибудь осмысленная связь между их именами, «преступлениями» и карательными машинами, которые я им уготовил? Вы до сих пор не уловили, что для меня любая человеческая единичность интересна лишь процессом ее уничтожения? На каком языке я должен выражать свои мысли, какие ужасающие машины я должен изобрести, чтобы ваш заснувший мозг усвоил мои уроки?

Эти два человека – такие же устройства, как и остальные. Они ошиблись, и мой Брат отдал их мне на съедение. У них есть имена, семьи, биографии. Скорее всего, они даже обладают тем, что вы называете сознанием.

Тем, на что мне в высшей степени наплевать.

Должен признать, что я похитил два устройства для осветительной машины потому, что имел самые веские основания сделать это.

Я не буду снова говорить о цели своей специфической миссии, о своем извращенном временном исполнении обязанностей Брата. Я говорю сейчас о механической абсолютной связи между невинными-виновными и между праведным судом-неправедным судом, который над ними учинили.

Рассмотрим два этих устройства как две единичные детали, просто объединенные звуковой-осветительной-электрической машиной.

Конечно, у них есть имена, у них есть паспорта, но не это свело их здесь вместе. Объединил их именно свет.

Свет, которому они противостоят. Свет, носителями которого они сделались.

Проблема заключается в том, что единственный носитель света в этом низком мире и еще ниже – это я, и только я. Некоторые из вас назвали меня Люцифером, воображая, что я несу горящий факел в темноте. Это имя мне нравится, почему бы и нет? Однако вам неплохо было бы осознать, что мы уже ворвались в двадцать первый век.

Я – Люцифер, конечно. Я – инженер моего Брата. Дайте мне несколько вольт электрического тока, и у вас появится возможность немного полюбоваться факелом, который я способен зажечь в темноте.

«Свет Мира».

«Фронт Защиты Планеты Земля».

«Sunshine Revolution Warriors».

«The Ray of Light».

«Torch fire of Truth.com».

«Воины Гайи».

У меня есть целый список. Это ассоциации, журналы, газеты, сайты Интернета и другие организации или издания, с которыми мои два устройства связаны самым тесным образом.

Безо всякого сомнения, они олицетворяют собой достижения двух тысячелетий подрывной работы моего Брата в черепах всех этих двуногих человекообразных.

Антитеистический иллюминизм: единственная возможная трансцендентность – это сам человек, единственный свет – это мы сами. Только сам человек контролирует свою собственную жизнь.

Античеловеческий иллюминизм вступает в противоречие с предыдущим тезисом. Человек – лишь переменная величина живого процесса, природы. Социальная евгеника должна поддерживаться для обеспечения позитивного взаимодействия с планетарным окружением, сохранение естественных экосистем в условиях бурного развития человечества является приоритетным.

Луддитский антитехнический иллюминизм: нужно вернуться к непродуктивному образу жизни, закрыть ту часть научно-исследовательских работ в области медицины, которая основана на опытах над животными. Кстати, эксперименты над человеческими эмбрионами не представляют собой этической проблемы. Загрязняющие окружающую среду технологии (то есть все или почти все) должны быть запрещены раз и навсегда. Космические, физические, генетические изыскания должны быть прекращены немедленно. Используя компьютеры последнего поколения китайской, калифорнийской или японской сборки, мы издаем призывы к уничтожению информационных сетей, насаждающих милитаристскую и империалистическую пропаганду.

Геоцентристский иллюминизм: речь уже идет не о том, чтобы «голосовать за планету» (одна из шуток, которые мой Брат больше всего сейчас ценит), а о том, чтобы «освободить ее от распространившейся на ней человеческой болезни».

Революционный иллюминизм: «Только сформировавший сознание авангард сможет принять активное участие в антитехнологическом джихаде. При этом он должен приложить максимальные усилия для привлечения к своей деятельности народных масс».

Это – особенно успешный сгусток ядов моего Брата, который извращенно-чудесным образом создает людей, воспринимающих человечество как нечто менее важное, чем какая-нибудь порода жесткокрылых насекомых или сорт зонтичных растений, и при этом еще пытающихся привлечь «народные массы» к своему «джихаду за Планету».

Нацистам, благодаря нашей бесценной помощи, удалось опустить людей до уровня животных, достойных бойни. Экологи очень сильно продвинули вперед наш коллективный труд: отныне группа пингвинов, разновидность двукрылых, колония муравьев-легионеров или даже один перелетный голубь имеют в их глазах большую важность, чем их собственный род. Они настолько его очернили, что не выносят больше своего внешнего вида, не выносят больше вида собственного лица. А ведь именно с такой позицией мы достигаем высшей ступени демонического перформатива: утверждая, что человек значит меньше, чем исчезающая или даже не исчезающая порода животных, мы де-факто готовим постепенное исчезновение человека, поскольку утверждение, произнесенное вслух, становится правдой.

Поэтому мы – Дьявол, вы произносите слова, артикулируете предложения, пишете тексты, а мы вдыхаем в них жизнь, то есть смерть. Мы им даем смерть, которую они несут.

Я долго искал достойных кандидатов именно для этой игры, собеседников для машины, которая вернет их к самим себе.

Один из них, назовем его просто Джон, – активист-музыкант, англофон из Британской Колумбии, чья группа «Torchfi re» играет folk-punk-rap, открыто пропагандируя уничтожение медицинских лабораторий, любых промышленных инфраструктур, так же как и апологию бактериального и ядерного терроризма. Он призывает к убийствам рыбаков и охотников, к систематическим взрывам на транспортных магистралях. Их девиз, по достоинству оцененный моим Братом, это: «Science is a Crime against Humanity».

Согласно сведениям, которые я получил от Брата, он был мозгом операции, направленной на уничтожение вице-президента уже не помню какой нефтяной корпорации. Бомба, брошенная в ее машину, взорвалась не так, как было задумано. Женщина отделалась несколькими сильными, но не смертельными ожогами. И тем не менее осталась частично обезображенной.

Герильерос в майках с изображением Че Гевары, которые не могут изготовить даже несчастный «коктейль Молотова»! Бунтовщики на скейтбордах из повторно использованных материалов, воображающие себя городскими вьетконговцами! Я понимаю, почему мой Брат не уделил вам никакого внимания. Может быть, он даже сделал все, что было в его безграничной власти, чтобы полицейским удалось схватить вас как можно быстрее.

Джона, правда, никогда не преследовали. Мой Брат, несомненно, решил предоставить его мне, а вот участники движения, непосредственно ответственные за проведение операции, оказались за решеткой менее недели спустя. И они могут считать себя счастливчиками. Где-нибудь в Европе, году так в тысяча девятьсот сорок третьем, они не протянули бы и двух часов.

Его сосед, нет, уточним, его соседка, назовем ее Мари-Клод, является его франкофонским аналогом из Квебека. Она играет скорее в тональности анализа и политических опытов. Она – профессор университета, советник в предвыборной кампании кандидата-женщины от одной из экологических группочек, которые размножаются с тех пор, как мой Брат решил снова переделать Землю в Идола. Она мужественно перенесла партизанскую операцию, проведенную группой Джона, сравнив раненого вице-президента с «американским военным оккупантом, подавляющим сопротивление иракцев», а сообщества радикальных ассоциаций, объединенных прямыми действиями против капиталистических корпораций, стали, благодаря ее перу, мультиклонированными собратьями Жана Мулена, а то и генерала де Голля. Мой Брат расхохотался, показав мне эту патетическую статейку в каком-то блоге.

Есть ли большой смысл в том, чтобы давать вам список ее произведений? Хватит и нескольких из них: «Фашистская Америка двадцать первого века», «Против экономики, за экологию», «Дети Великой Матери», «Тысяча одиннадцатое сентября», «Цивилизация или планета», «Новая глобальная революция».

Она была прилежной ученицей моего Брата, совсем как ее сосед-англофон.

Возникает следующий вопрос: будут ли они такими же прилежными учениками машины? Будут ли они в состоянии изучить, в прямом смысле слова, истинную натуру света?

 

Коммюнике номер двадцать

Китайская поговорка утверждает, что одно изображение стоит десяти тысяч слов. Это неправда. Изображение стоит стольких мертвецов, сколько оно может произвести.

Более того, изображение стоит не больше, чем слова, способные описать эти убийства с максимально возможной точностью.

Сколько времени наши друзья, пара мужчина/женщина, взявшие на себя обязанность просвещать при помощи своих добродетелей целую планету, смогут продержаться внутри образованной ими замкнутой цепи, перед стеной неметафорического света? Когда они сдадутся, когда они позволят своим глазам стать белыми непрозрачными стекляшками? Сумеет ли человек в хрустальном ящике правильно распределить мускульные затраты и питательные поступления так, чтобы продолжить работу машины и сохранить свою жизнь – или то, что от нее осталось, – как можно дольше? Когда он решится разорвать инфернальную цепь, которую составляет сам с собой, со своим изображением, со своей собственной агонией?

Это зависит от неисчислимого количества факторов. Но результат, кстати, все равно останется неизменным. Как бы ни менялись местами члены уравнения, что бы ни сделал человек в ящике, он умрет. Его воля к жизни будет подвергнута испытаниям, но он умрет, и он об этом знает. Его жизнь в ящике – лишь видимость существования, она гораздо страшнее смерти. Он превратился в машину.

Люди, находящиеся перед стеной света, не умрут. Вы, естественно, понимаете, что речь здесь идет не о проявлении сочувствия по отношению к ним, а скорее о высшей степени сарказма, являющегося свойственной мне формой милосердия: сначала последний пируэт, который я исполню перед ними. Правда, видеть меня они не смогут, и поэтому их помощь полиции окажется крайне ограниченной. Все, что они хотели сказать, они уже сказали или говорят сейчас, с огромным количеством децибелов, на языке машины. Не забывайте: они были машиной с самого начала операции, но по окончании эксперимента их жизнь станет страшнее, чем смерть. Слепые, наполовину глухие, скорее всего немые, травмированные разрядами электричества и ужасом в квадрате… Сколько им останется жить после того, как машина, в своей непредсказуемой манере, решит прекратить подачу питания? Жизнь будет жизнью лишь номинально.

Вы начинаете лучше понимать значение слова «техничный»?

Человек в ящике жмет на педали. Он занялся этим сразу же после того, как очнулся. Это одно из основных положений инструкции, хотя и совершенно пассивное. Ящик содержит чуть больше четырех тысяч пятисот литров воздуха. Примерно пять часов автономного дыхания без помощи электроцепи.

То есть в ящике можно спать. Условия, конечно, спартанские, но, по крайней мере, ты уже лежишь.

Воздух разряжается в постоянном темпе. Пять часов сна – это дозволенный максимум, притом что ящик действительно до отказа наполнен кислородом. Маятник качается между мускульными затратами и усталостью, вызванной нехваткой сна. Равновесие шаткое, сколько оно продлится – неизвестно, поскольку оно зависит от питательной трубки.

Ему не только нужно работать, но и, как и любому трудящемуся, нужно думать только о своей работе.

Здесь нет поклонниц, нет грума, которого можно оскорблять, нет курьера, которого можно изуродовать ударом бутылки шампанского.

Есть только ящик и ты, друг мой.

Ты и твое изображение в телевизоре, которое на тебя смотрит.

Апофеоз телереальности: то, что ты видишь, – это ты, наблюдающий за собой и передающий себе изображение. Ты тоже замкнут в цепь, как пара, противостоящая светящему прожектору.

Цепь практически не выходит за пределы ящика, за пределы тебя, она поляризуется между тобой и тобой, между тобой и твоим изображением, между тобой и призраком, в которого ты превратился, призраком, чьим воплощением в самого себя ты будешь восхищаться.

Я надеюсь, что, помимо престижных автомобилей, ты немного интересовался и велогонкой «Тур де Франс».

Камера потока света: вернемся к двум друзьям, утонувшим в свете, носителями которого они являются. Носителями и регуляторами.

Глаз.

Фотоны.

Высыхание роговицы.

Рука.

Джойстик.

Боль от электрического удара.

Разрываемые белым шумом барабанные перепонки.

Электрическая цепь.

Все сначала.

Распределение времени контроля цифровой случайностью.

Пульт выживания органов при помощи пульта уничтожения органов соседа.

Замкнутая цепь.

Все сначала.

Вопли, отмечающие колебания интенсивности светового, электрического или звукового потоков.

Вопли, издаваемые тем самым органом, который испытывает боль.

Машина для обжигания языков.

Машина для кремирования слова.

Свет, производящий темноту.

Электричество по кругу.

Насыщенная цепь.

Все сначала.

Глаз.

Фотоны.

Кровь на роговице.

Побелевший от слепящего света хрусталик.

Рот, распухший от разрядов электричества и ставший куском фиолетового мяса.

Истерзанные уши, травмированные слуховые каналы, струйки крови, стекающие к мочкам.

Судорожная дрожь в конечностях.

Судорожная дрожь руки, держащей джойстик.

Абсолютная цепь.

Все сначала.

«Science is a Crime against Humanity»?

Позвольте мне исправить это высказывание так, чтобы оно подходило для наших друзей машины:

«Crime is the Science against Humanity».

Джон? Мари-Клод? Torchfi re? Ray of Light?

Так пусть же мой смех выплеснется вам прямо в лицо. Что здесь, по вашему мнению, можно было бы так назвать?

Нет, здесь есть устройство А и устройство А'. Точка. Они очень тесно связаны, но при этом и очень четко отделены друг от друга тем, что их объединяет, – электрическим потоком, процессом, происходящим в машине, которой они стали.

Тут возникает один важный вопрос: сколько времени продержатся их органы?

Вопрос коррелированный: когда случай решит остановить машину?

Вы начинаете понимать все лучше и лучше эту прекрасную последовательность инверсий, приводящих во взаимодействие машину-ящик и машину-свет. Здесь важен человек. Насущно важен, надо сказать, поскольку без устройства из плоти, которое я помещаю в середину машин, их трудно было бы отличить одну от другой.

Единственный способ остановить машину в ящике – это привести в действие деталь, контролируемую человеческим устройством. В машине-свете – это сама машина, но ни она, ни устройства, которыми она занимается, не могут заранее догадаться, в какой момент отключится электричество. Это решит только случай. Машина – всего лишь счетчик. Случай укажет желаемую цифру, естественно, после того, как пройдет некоторое время, минимальный период, определенный мною в качестве периода существования этого мира. Поэтому мы посвятили его в боги замещения.

Наблюдайте внимательно и попробуйте оценить разницу в ритме работы двух механизмов.

Я очень хотел бы, чтобы мои труды не пропали зря.

Устройство «Томи» в своем ящике учится контролировать систему выживания. После долгих часов паники, после целого дня, истраченного на слезы и попытки позвать на помощь неизвестно кого или заговорить с кем-нибудь, способным его услышать, вернее, выслушать, устройство поняло, что для выживания нужно просто подчиняться законам машины.

Оно их очень быстро усвоило. Гораздо быстрее, чем законы республики или простые правила хорошего тона.

Оно крутит педали. Останавливается для того, чтобы поесть, прижимает лицо к вентилятору и пытается заснуть, используя инерционное движение лопастей и слабый ток, производимый литиевыми батарейками.

Иногда сон побеждает его, он проваливается в тяжкую кому и просыпается в поту, почти задохнувшись, превысив время, отведенное для свободного дыхания в ящике. Его ноги со страшной скоростью впрягаются в педальное устройство, и, плача от отчаяния, Томи Васри – старлетка, любящая бить чужие морды, – находясь на трехметровой глубине под землей, глядя на свое собственное изображение, вновь должен подражать Эдди Мерксу.

А ведь ему не стоило бы впадать в такое отчаяние, благодаря мне и видео он превращается в последнего актера, в образцового студийного актера, только в десять раз более сильного. Он сыграет свою агонию, проживая ее в действительности, это станет, несомненно, главной ролью его жизни.

Следите за движениями, за их структурой во времени, за их развитием в пространстве.

Нажимать на педали. Безграничная ротация механизма и ног. Питаться: поместить кончик трубки в рот. Прекращать вырабатывать электричество в ящике. Есть и пить в абсолютной темноте. Снова начать производить движения при помощи педального устройства. Периодически отдыхать. Испражняться и мочиться во всасывающее отверстие. Спать, прижавшись ртом к вентиляционному ходу, в то время как ящик снова погружается в полную темноту. Просыпаться. Снова есть. Испражняться. Мочиться. Снова нажимать на педали, чтобы зарядить запасные батарейки и заставить функционировать всю замкнутую цепь.

Молиться богу, которого не увидишь. Молиться богу, который примет облик моего Брата. Нажимать на педали. Прижимать рот к вентиляционному ходу. Питаться в темноте. Видеть свое изображение сразу же после появления электричества.

Видеть свое изображение, нажимающее на педали, видеть свое изображение, постепенно умирающее, видеть только его или ничего, жить с ним или жить в темноте.

Нажимать на педали. Питаться. Испражняться. Спать. Не слишком долго. Достаточно. Испражняться. Питаться. Нажимать на педали…

Контролировать систему выживания.

Выживать благодаря системе контроля.

Человек еще жив, хотя эта жизнь страшнее смерти.

Пара не умрет, хотя ей лучше было бы умереть.

Идеальный момент, чтобы прервать нашу передачу, не находите?

Идеальный момент, чтобы предоставить их самим себе, то есть их машинам, их мирам, которые я создал для них.

Момент, чтобы оставить вас наедине с вашим мозгом и с тем, что он в состоянии вообразить.

Просим нас извинить, часть нашего персонала бастует.

 

Коммюнике номер двадцать один

All around the world [98]

Последняя изобретенная мною машина стала, по всей вероятности, апогеем моей карьеры диалектика и механика единичностей. Двойная машина составляла одно целое. Она состояла при этом из трех частей и вела в Небытие: не явился ли этот своего рода шедевр почленной инверсией происхождения Святой Троицы?

Машина, в которой человек раздваивался до самой смерти. И машина, в которой два индивидуума образовывали в конце концов единый, совершенно кибернетический, полностью объединенный потоками электронов и фотонов, целиком освещенный организм. Из разных источников информации я узнаю, что меня разыскивают все силы североамериканской полиции. Я, видимо, нарушил, даже того не осознав, одну из их границ, как вода, проходящая через сито.

Это – основная причина, объясняющая, почему я решил оставить незавершенным последний эксперимент, посвященный человеческой единичности. Вам заранее известна участь этих существ, очеловеченных моим Братом, вы могли наблюдать начало их агонии. Одна агония будет парадоксально состоять из попыток сохранить жизнь, которая не стоит того, чтобы ее проживать, но которая будет продлеваться в органической темноте, порожденной светом. Другая агония завершится самоубийством, поскольку оно станет единственным способом избежать невыносимого выживания в полной темноте, под землей, на самой территории смерти. Вы могли следить за всем процессом, картографировать расположение цепи, создать план каждой машины. Вы видели, как человек в ящике учился самодисциплине, учился самостоятельно контролировать свой организм и функционирование машины в целом. Вы видели, как он постепенно терял силы, как он слабел, как много раз терял сознание от усталости, как спазматические приступы рвоты усиливались, учащались, ускорялись. Каждый раз ему удавалось вовремя запустить велосипедное устройство. Ближе к концу вы несколько раз видели, как его нога зависала над смертоносной педалью.

Вы никогда не узнаете, какой выбор он сделал. Это станет его секретом. Секретом, который он разделит лишь со своей машиной.

Наблюдая за другим устройством, вы могли перейти от органа-машины, руки и джойстика к машине-органу, глазу, обреченному относительно быстро погибнуть. Вы могли отметить побочные повреждения слуха, вы, скорее всего, попытались вообразить хаотичное повторение электрических разрядов. Вы, может быть, мысленно представили себе вопли, воспринимаемые каждым ухом, и разрушенный электричеством рот.

Вам отлично известно, каков конец этого опыта. Через некоторое время машина остановится, но вы, так же как и она сама, никогда не узнаете, в какой именно момент это произойдет.

Быть может, эти люди сейчас, когда я с вами разговариваю, уже мертвы, а может быть, и нет. Быть может, они ослепли, оглохли, онемели, задохнулись, сгорели от электрических разрядов. Если это еще не произошло, то осмелимся предположить, что им действительно не везет.

Цените же свою удачу, ведь вы даже не являетесь игрушкой в моих руках.

Чтобы удовлетворить ваше непреодолимое желание любой ценой найти объяснение моим поступкам, ваше трогательное стремление уцепиться за уже известное явление, чтобы успокоить ваш смехотворный страх перед несколькими картинками и горсткой слов, я сделаю вам подарок. Брошу, так сказать, косточку собачке.

После моего шедевра в виде двойной машины я понял, что в этой области я достиг потолка. А так как я – ваш должник, то я позволил себе на недолгий переходный период вернуться к более простой версии моей игры. К версии, которую даже вы сможете понять, не слишком напрягая мозг. Вот чем я займусь теперь.

Возьмем, например, этого человека.

Вы видите, как он бежит по туннелю с электрическим фонариком в руках.

Вы думаете: ох, нет, не будет же он повторять историю Люцифера… и все в этом роде…

Бедные тараканы, которые в один прекрасный день, несомненно, окажутся на месте всех этих жертв. Если бы у меня был стимул хотя бы вас ненавидеть. Мне кажется, вы не стоите и той капли презрения, которое я вам выказываю.

Если человек бежит по туннелю с электрическим фонариком в руках, это значит, что он тоже попал в ловушку моих диалектических манипуляций, на этот раз самых простых, способных удовлетворить полушария вашего мозга, читатели глянцевых журналов.

Фонарик позволяет ему ориентироваться в туннеле. Ведь он находится в обширном лабиринте со стрелками, проставленными согласно очень простой системе указателей: зеленый – правильное направление, желтый – неправильное направление, красный – вы потерялись. Человеку было отведено время, чтобы он прочел «правила поведения» перед тем, как он пустился бежать. Лабиринт старинный, но указатели сделаны в современном урбанистическом стиле. Он закодирован, но не содержит никакой загадки. Это единственная и одновременно многоканальная дорога в Бесконечность, путь к выходу ведет в Бесконечность свободы.

А что вы слышите там, вдалеке?

Тявканье да лай собак.

Свора сведенных с ума доберманов преследует человека, бегущего из последних сил, – теперь вы лучше понимаете почему.

Проблема с фонариком заключается в том, что, позволяя лучше ориентироваться, он одновременно с этим делает человека видимым для собак-убийц, которые к тому же используют свой сверхнатренированный нюх для того, чтобы выследить даже самый слабый из его запахов.

Он должен бежать. Чем дольше он бежит, тем сильнее он потеет, чем сильнее он потеет, тем больше всякого рода молекул он оставляет после себя в воздухе.

Это очень старый принцип, очень античная машина.

Как зовут этого человека, вы не узнаете. Я сам не знаю или забыл, к тому же мне наплевать на его имя. Теперь он – отрезок туннеля. Мобильный отрезок, испускающий вопли тогда, когда приближается лай. Когда лай усиливается. Когда слышится глухое рычание.

Что он сделал? Господи, вам обязательно нужна причина?

Да почему он должен был что-то сделать? Ничего, он ничего не сделал. Совершенно ничего.

Однажды в воскресенье после обеда он прогуливался недалеко от сквера, где играли дети.

Маленькая девочка отделилась от группы ребятишек и подошла к нему.

На его питбуле не было намордника. Он сорвался с поводка, набросился на шестилетнюю девочку, которую изуродовал на всю жизнь, и на четырехлетнего карапуза, которому оторвал одну конечность.

Человеку назначили большой штраф и какой-то крошечный условный тюремный срок за то, что он забыл надеть на собаку намордник.

Он скоро поймет значение слова «штраф» и весь смысл, заключающийся в маленьком кусочке кожи, надеваемом на морды представителей семейства псовых. Вы уже видите четвероногие тени, увенчанные фосфоресцирующими зелеными огоньками, быстрые, как смерть. Теперь вы уже различаете коралловый отблеск клыков, сияющих в полутьме туннеля.

Вы присутствуете при самой простой из смертей. Это мой прощальный подарок на этой фазе эксперимента: возвращение на начальную клетку, возвращение в дикую эпоху, когда люди ежедневно умирали таким образом.

Вы увидите момент, когда свора бросится на него, когда его горло, его лицо, его конечности, живот, гениталии будут разорваны и растерзаны рычащими от плотоядного наслаждения пастями.

Как и вы, он увидит свои внутренности, длинной губчатой лентой вываливающиеся из чрева. Все, в конце концов, станет красным от его крови. Он окрасит стены туннеля своими органическими веществами, он будет судорожно дергаться, мыча, словно маленькое, попавшее в ловушку животное. Быть может, звук собственного голоса напомнит ему о воплях детей, растерзанных его питбулем?

Конечно, современные города кишат подобными «людьми». Они, затянутые в фирменные майки, под руку с дурой, которая не открыла ни одной книги в течение всей жизни, прогуливаются по всем широким бульварам мира с выставленными напоказ собаками на шикарном поводке. Хотя, может быть, все наоборот – и это собаки прогуливаются с выставленными напоказ людьми на шикарном поводке?

Им случается проходить мимо скверов или школьных дворов, им случается встретить меня.

Насладитесь дикостью в ее самом чистом виде. От подошвы ног до макушки черепа зубы терзают плоть со всех сторон. Они разгрызают кости, рвут мышцы, уничтожают нервы. Вопли разрывают пространство. Кричащий рот атакует увенчанная красными точками пасть. Судорожные движения человека, поваленного наземь звериной массой, лишь усиливают бешенство своры. Однако так оно и есть, моя диалектика сплачивает все, что разделяет: он вопит, он вырывается, он теряет сознание, но при этом становится неотъемлемой частью своры. Она приняла его, она дробит его на мелкие кусочки для того, чтобы ее организм лучше его усвоил.

Скоро он полностью превратится в часть своры, он будет в каждой собаке.

Вот мы и вернулись в домашинное время, в ту эпоху, когда роль машины играла сама природа.

Он будет долго умирать, в этом все машины похожи.

Поскольку иногда одна секунда длится целую вечность.

Так как люди в основном копошатся, словно бациллы, в обширных городских конгломератах современного мира, я вынужден, как вы понимаете, вновь пересечь квантовую орбиту и сменить мир единичностей и лишенных смысла машин на мир больших масс, больших чисел, больших катастроф, находящихся по ту сторону смысла и бессмысленности.

Теперь весь мир покорится механике моих законов, и вы, друзья-читатели, действительно начнете вкушать ядовитые плоды диалектики.

Вы станете машиной во всей ее целостности.

Отныне за моей задницей гонятся все силы североамериканской полиции, от Техаса до Юкона. На какое-то время я должен заняться собственным выживанием, это будет довольно легко, потому что еще века назад мой Брат оставил на этой Земле все, в чем я нуждаюсь сегодня.

Он изобрел туризм.

Он изобрел радиоактивные изотопы.

Он изобрел толпу.

И он изобрел высококонтагиозные бациллы.

Я не оставлю вас в неведении надолго. Вы забудете в конце концов единичности, умирающие в местах, которые никогда не найдут, поскольку отныне, как я вам и обещал, участниками игры станете вы сами.

Я прошу вас, не паникуйте. В том, что я говорю «вы», нет ничего личного, я просто этим хочу сказать, что вы все, толпа, будете теперь играть со мной.

Но я – не один из многочисленных союзников моего Брата, я вам это продемонстрировал. Если я говорю «со мной», это значит – со мной.

На моей стороне.

Я не буду делать из вас жертву моих ловушек.

Я сделаю из вас помощников великого Мастерового, ожидая, пока мой Брат начнет вас мастерить.

 

Коммюнике номер двадцать два

Я уверен, что многие из вас совершенно ничего не знают о точных корнях и особой истории слова «стратагема».

Сегодня слово «стратагема» означает «ловушка», оно присоединилось к миру механики («mekanes» по-гречески, что также переводится как «ловушка»).

Вот мы и дошли до сути темы.

Изначально слово «стратагема» при помощи суффикса обозначало какую-то игру. Какую-то стратегическую игру, судя по префиксу.

Конечно, для всех, кроме греков, слово «стратегия» значило не «ряд абстрактных понятий», а «искусство ведения войны». «Stratia(s)» – это «армия», с которой человек становится более опасным, чем природа, и его ловушки, ловушки кочевников, переходят на службу к военной машине.

Таким образом, для греков Античности стратагема являлась эллинской версией наших современных kriegspiel и wargames.

Стратагема была игрой по-настоящему. Парадокс, но это значит, что она была уловкой, то есть ловушкой, машиной.

Машиной для обмана врагов, игрой, в которой убивали на самом деле. Вы отдаете себе отчет в том, какой долгий путь мы проделали с вашими собственными словами, с вашими собственными понятиями, с вашим собственным языком?

Нужно было, чтобы несколько человеческих существ послужили конкретными примерами во время моего показа. Без этого, боюсь, вы бы мне уделили лишь немного внимания.

Ваши обессиленные цивилизации создали видимость слов. Мы ограничились советами в области маскировки. Уничтожить смысл слов нам, конечно, по силам. Но гораздо смешнее их фальсифицировать, извращать их смысл. Мы можем также рассчитывать на целые толпы индивидуумов, которые на самом деле таковыми не являются и считают себя свободными, находясь в оцеплении из невидимой колючей проволоки, которую мы натянули вокруг них.

Отныне слова значат что попало. Свобода не имеет больше никакого смысла, она становится мечтой, которая продается в отделе символических продуктов. Авторские права на эти продукты полностью принадлежат моему Брату, и создается впечатление, что именно об этом и мечтало человечество в глубине своей души.

Не сомневайтесь во мне, уж я-то смогу вернуть реальность в вашу жизнь. Как вы уже убедились, я знаю толк в свободе, я превратил свою мастерскую общей механики в специализированный департамент, посвященный ей.

Весь мир целиком станет моей игровой площадкой, вы все будете моими стратагемами. Вы все – резиденты шара по имени Земля, люди, отныне попавшие в ловушку вашего собственного мира.

Который является нашим, осмелюсь напомнить.

Я пришел к мысли, что полиция должна остаться полицией, пусть она меня преследует. Так будет даже смешнее. Движение той же мысли, ставшее разрушительным, привело меня к заключению о том, что пришло время сеять зерна, которые я сумел так удачно взрастить в сердцах людей, гниющих на этой планете. И это будут не горчичные зерна, можете мне поверить!

Ни одно растение не может дать вам хотя бы смутное и приблизительное представление о том, что появится. Ни одно растение не может помочь вам вообразить титановые радиоактивные джунгли, которые сожрут ваше сознание.

Я со всей очевидностью понимаю, что нахожусь в Соединенных Штатах. Я останусь здесь ненадолго, только на время, необходимое для внедрения моей инфернальной диалектики в гущу общества, в глубину каждого сердца. Затем я пересеку другие границы, где другая полиция бросится меня искать, где целая планета начнет меня ловить. Но все, что будут делать эти людские массы, уже давно предусмотрено планом моего Брата.

Хороший этот городок в Вирджинии. Блэксбург. Банальный, похожий на тысячи других американских городков, известный лишь благодаря своему знаменитому университету «Вирджиния-Тек».

О, господин мой Мефисто, как это будет просто. Кажется, что все предначертано уже давно. Насколько же все будет ужасающе логичным, насколько же все будет лишено хотя бы малейшего смысла!

Вы по-прежнему со мной, друзья-читатели?

Вы вместе со мной, здесь, в эту минуту, входите с двумя автоматическими пистолетами в студенческий городок «Вирджинии-Тек»?

Вы со мной, каково бы ни было мое имя? Его узнают лишь через двадцать четыре часа.

Понаблюдайте внимательно, как ему легко убивать людей. Оцените в деталях четкость, с которой убийца, то есть вы, действует, чтобы загнать в ловушку студентов в Норрис Холле. Дерзните восхититься холодной и бессмысленной выдержкой, с которой вы открываете огонь в четырех разных аудиториях и на центральной лестнице здания. Отметьте скрупулезную предусмотрительность, с которой вы заперли входную дверь и запасные выходы.

Посмотрите внимательно на последовательную игру задействованного оружия, вслушайтесь в четкий ритм каждой очереди: правая рука, левая рука, «Glock» 9 мм, калибр «22». Восхититесь механическими промежутками времени, с которыми сумасшедший стрелок открывает огонь по своим товарищам. Вскоре подсчитают среднее число пуль, полученных каждым студентом: как минимум, три. Умножим на тридцать, не считая промахи. Мы идем на рекорд: действительно, научный анализ сцены преступления сводится к внушительному результату – около ста семидесяти пуль были выпущены за девять минут!

Сто семьдесят пуль калибра «22», сто семьдесят пуль на тридцать жертв. Все было подготовлено, все было спланировано до микрона, все было так, как я способен сделать.

Вернее, как я способен заставить сделать.

Я уже знаю содержание видеосюжетов, которые этот молодой кореец послал на канал NBC в промежутке между двумя утренними массовыми убийствами. Сюжеты были подготовлены заранее, по всем законам телевизионного маркетинга. Они и являлись истинной целью операции, достигнутой лишь после его смерти. Он – тоже «педагог», во всяком случае, человек, который хочет срочно обучить чему-то своих современников. Он – тоже жертва. Он из того типа жертв, которые всаживают вам пулю в голову и подсчитывают количество перхоти, упавшей с вашего волосяного покрова.

Он тоже любит массмедиа, видео, фотографии, письма-манифесты, посылаемые в адрес всего мира. Он тоже явился устанавливать «справедливость», он – образ человеческий, то есть опустившийся. Насколько мне известно, он – невинный-виновный в чистом виде. Мне бы страшно не повезло, если бы я не заехал в этот маленький, такой спокойный американский городок.

Вы – это он, и в гораздо большей степени, чем я.

Теперь вместо длинных фильмов про тайные смерти нескольких индивидуумов я буду максимально мощным медиатическим блицкригом предавать гласности коллективные катаклизмы в разных уголках земного шара, которые спровоцирует всего лишь мое присутствие.

Самое смешное, что транслировать изображения по всей планете буду не я, а вы сами.

Да, вы. Вы, члены большого человеческого сообщества. При помощи ваших телевизионных экранов, где бы они ни находились, вы сможете следить за моим большим путешествием, за моей туристической поездкой вглубь того, что вы есть.

Теперь лучшим средством для того, чтобы вы действительно смогли идентифицировать себя в качестве и палачей, и жертв, исчисляемых мириадами, является не изображение. Изображение дает возможность увидеть, оно может вас привлечь, заворожить. Оно может вас заставить идентифицировать себя с другим человеческим существом, таким же, как вы. Например, наш друг, все еще нажимающий на педали в ящике или уже решивший умереть от удушья, представляет собой одну из вершин такой кинематургии, какой ее создал мой мозг, состоящий из мозга всех умерших за историю этого человечества.

Но для того, чтобы вы, в свою очередь, смогли стать тем, что вы есть, чтобы вы смогли идентифицировать себя с самими собой, со своим человечеством, я вижу лишь один эффективный способ: писать.

Сайт welcometohell. world лишь повторяет в виртуальном мире реверсии, которые я осуществляю в мире реальном. Я даже способен, вы в этом убедились, сделать с каждого мира копию, более настоящую, чем оригинал.

Мой сайт в Интернете ничего вам не покажет, ему это будет не нужно. Вы сами, по собственной воле, из любопытства, из испорченности, коллективно или индивидуально, прекрасно справитесь со съемкой всадников смерти, которые пройдут через ваши города. Вы размножите их изображения при помощи Интернета, телевидения, мобильных телефонов, видеокамер и веб-камер… Мир покажется во всей своей наготе, человечество зафиксирует свою собственную гибель. Ваша масса раздавит толпы.

Не забывайте о том, что вы сами являетесь этим миром, пусть даже мы – его неумолимые повелители.

Мне же придется заняться наиболее важной (или наименее важной, это смотря какой точки зрения придерживаться) вещью: вашим мозгом.

Чтобы занять мозг, сгодится и изображение.

Но если нужно завладеть им полностью, ничто не сравнится по эффективности с глаголом.

Теперь вы находитесь под моим контролем, и я чувствую, что вам это нравится.

Вы увидите, вам будет это нравиться все больше и больше.

В конце концов вы больше не сможете обойтись без вас самих.

Поинтересуемся более подробно техническими решениями, применяемыми на этом этапе моей работы. В технике я разбираюсь, я ее младший брат, такой же способный, как она.

Оптическое волокно, камеры, экраны, навигаторы, клавиатуры, модули GPS и тому подобные скобяные изделия мне отныне уже не нужны, поскольку они совершенно интегрировались в то, что можно назвать моим «телом», моим «устройством».

Они – это я, я – это они. Я везде и нигде одновременно, словно сеть. Кстати, сеть – это именно то, чем я являюсь. Невидимая сеть, тайно создающаяся между вами. Я – все электронные письма, которые мы не решились отправить и которые исчезли в каких-то реестрах, запрятанных в глубинах соединенных между собой компьютеров. Я – масса информационных байтов, ожидающих времени, когда они взорвут мир. Я – самые преступные мысли, спрятавшиеся внутри ваших черепов. Я – то, что никто не видел. Я – то, что никто не слышал, то, что никто не читал и, видимо, никогда не прочтет, то, что я передам из своего мозга прямо в ваш мозг.

Если можно отнести меня к разряду живых существ, то я – биологическое оружие. Мои глаза – сканеры, способные обнаружить все частоты Вселенной. Я могу услышать, как бьется ваше сердце, а главное, как оно перестает биться. Мой голос подсоединяется к вашим системам телевещания, мой голос взял под оперативный контроль ваши слова, и, кстати, уже очень давно. И то, что мой голос говорит, отныне пишется повсеместно – на экранах телевизоров и компьютеров, на городских указателях, на рекламных плакатах и, конечно, в ваших любимых журналах. На самом деле все пишется в органической машине, расположенной внутри вашей черепной коробки, в той машине, что может сделать из вас скорее по-настоящему распрямившихся животных, чем пресмыкающихся полубогов, которыми вы хотели стать.

В вас, да, в вас всех, спресованных-разделенных еще до меня, в вас я пишу свое имя. Рабство живет в каждом грамме вашей плоти, в каждой молекуле вашей крови, в каждой клетке ваших нервов. Я присваиваю вам номер, я делаю вас тождественными вам самим, массе, количеству, населению, статистике.

Вы – мои средства массовой информации, вы превратились для меня в средство общения.

Поскольку существо, подобное мне, создано для того, чтобы общаться с небытием.

Добро пожаловать каждому из вас.

Вы все находитесь на www.welcometohumanity.world.

Вы – у себя дома.

 

Коммюнике номер двадцать три

Вы все едины до такой степени, что, как я узнал благодаря вашим телевизионным каналам, буквально через два дня после моего визита в городок в Вирджинии аналогичный инцидент едва не произошел в колледже в городе Монреале. У меня, кстати, не было никаких сомнений в том, что трагедия в «Вирджинии-Тек» вдохновит тех, кто склонен к подобным действиям. Я ведь для этого и пришел сюда – по-своему выполнить работу моего Брата.

Несколько часов спустя в городе, где мои приключения начались с небольшого обязательного пожара, в багажнике машины было найдено тело, лишенное конечностей.

Затем, на следующий день, в Джонсоновском космическом центре в Хьюстоне, в городе, который я давно хотел посетить, повторилась такая же патологическая резня.

Полицейские специалисты называют такое crime clusters. Первое преступление сопровождается определенным числом похожих, уголовно наказуемых деяний (их волна может быть разной протяженности и интенсивности), совершенных другими убийцами, чья активность была спровоцирована первым преступлением или одним из последующих.

Обычно crime clusters прекращаются так же быстро, как и начинаются, но начинаются они со скоростью, превышающей скорость мысли.

Моя идея состоит в том, чтобы сделать из этих crime clusters, из этих разрозненных ядер, огромную подземную корневую сеть, которая станет только расти, да так, что все забудут, что и когда дало ей рождение. Я предчувствую, что вы окажетесь чрезвычайно способными учениками.

Да, я отлично вижу, что урок постепенно входит в вас, в ваш разум, в ваше тело, как самое прекрасное из всех когда-либо изобретенных лезвий.

Мимикрия.

Основное качество подобных вам приматов.

Вы – эксперты в этой области. Вам протягивают зеркало – вы подражаете себе. Вам протягивают изображение – вы подражаете образцу. Вам протягивают портрет невинности – вы отводите глаза.

Невинность не может быть ограничена. Это бездна, находящаяся в глубине каждой единичности, это уже открытая рана. Те, кому обычно удается ее уничтожить, взяли на вооружение нашу извечную тактику, нашу инфернальную реверсию: преграждать ей путь всеми возможными способами.

В большинстве случаев мы отметили отчетливую тенденцию к той специфической форме насилия, при которой невинность атакуется грубой силой, сосредоточенной в основном на гениталиях названной невинности. Одна из самых интересных разновидностей этого феномена наблюдается в недрах семьи. Я не знаю, сколько раз мой Брат подводил внимательных отцов к кроватям их маленьких дочерей, прежде чем они засовывали свой член в рот или в маленькое влагалище своего собственного чада. Но я готов держать пари, что за несколько тысяч лет он сумел сделать из серийных кровосмешений и насилия целую бухгалтерскую галактику, в которой количество преступлений, случаев нанесения вреда здоровью и пожизненного травматизма далеко превосходит численность населения планеты, начиная с самой зари человечества.

Преступление всегда больше, чем совершающий его человек. Невинность всегда более хрупка, чем самый человечный из виновных.

Закрытая, закупоренная, заткнутая, запертая, зашитая, обрушившаяся сама на себя невинность становится раной более страшной, чем настоящая рана, поскольку зарубцеваться сама по себе она не может. Сломленная, она осквернена и продезинфицирована одним и тем же чувством тайны и стыда, она заключена в гипс секретной медициной демонов, вновь укрывающих бездну для того, чтобы она бесконечно углублялась. Для того, чтобы она не превратилась в единственный способ снова увидеть свет.

Мы очень хорошо знаем, что делаем. Я хочу сказать: мы прекрасно знаем, что делаете вы, поскольку это мы вас подталкиваем к совершению этого, чаще всего при вашем восторженном сообщничестве.

Теперь я знаю, что приближаюсь к последней орбите. Той, что очерчивает весь ваш земной шар. Я знаю, что мужчины или женщины из последних сил бегут в глубине туннеля или по огромным снежным равнинам. Я знаю, что они зарыты в прозрачных ящиках под землю, что они ослеплены-оглушены стеной светомузыки в центре заброшенного завода, зашиты, разрезаны на мясные кубики на корм животным. Они пожираемы изнутри и заключены в клетку, извлеченную мною из их души. Я знаю, что трупы разлагаются в забытом всеми бункере, навсегда погруженном в темноту. Я знаю много вещей, и это не говоря уже о тех, которые я вам не показывал из-за небольшой проблемы с полосой пропускания, возникшей лишь благодаря моему равнодушию.

Заметили ли вы необыкновенно высокий уровень необъяснимых исчезновений людей буквально в течение начала этого года? Как вы думаете, сколько мужчин и женщин я похоронил живыми, слегка обезвредив их при помощи какого-нибудь лекарства? Сколько времени они кричали, очнувшись в темноте? Сколько времени они тщетно стучали в стенки гроба, среди которых ящик Томи является технической и эстетической вершиной, сделавшей честь веку, заняться которым доверил мне мой Брат? Сколько человек я сжег тем или иным образом, медленно или быстро, дедовским способом или как-то усложненно, а затем развеял их пепел по дороге из окна машины? Скольких я убил, сначала насильно надев им на голову пластиковый пакет и закрепив его вокруг шеи клейкой лентой, а потом снимая процесс удушья и показывая его им крупным планом до тех пор, пока они, бессмысленно выпучив глаза, не начинали сосать пакет изнутри? Скольких я сбросил, утяжелив цементом, в самую середину ледяного озера в ночь полнолуния, наблюдая, как они судорожно взмахивали руками, словно пытались улететь от черных вод, в которые их тянула сила притяжения? Скольких я вытолкнул из самолета или вертолета где-то высоко над Гренландией или Северной Атлантикой с зонтиком от солнца или с детским спасательным кругом в виде Дональда Дака? Скольких спрессовала своими огромными челюстями дробилка в багажнике машины под включенное на полную мощность радио? Скольких я запер в холодильных камерах скотобоен или, наоборот, в промышленных печах, между мешками с замороженным мясом или керамическими изделиями для ванных комнат?

Я проявил по отношению к вам мягкость и великодушие. Я показал вам не все, и теперь я ограничусь тем, что предоставлю вам свободу действовать против вас самих, пользуясь затеняющим светом, который я несу. Я и себе, в свою очередь, подарю в каком-то смысле небольшой отпуск.

Вы все – мои сводные братья и сводные сестры, вы все вместе совокуплялись в течение миллионов лет в отвратительном кровосмешении, которое будет продолжаться до тех пор, пока мы не положим ему конец.

Осмельтесь понять: я пришел вас спасти.

Я пришел сделать из вас то, что вы есть. Я пришел освободить вас от неподъемного груза вашей невинности.

То есть от всех ваших тайных преступлений.

Мир – это праздник! Жизнь – это игра!

 

Коммюнике номер двадцать четыре

Как много я путешествую с тех пор, как мой Брат ушел в отпуск! Я проехал практически всю Канаду с востока на запад, Соединенные Штаты с севера на юг, часть Латинской Америки. Теперь, когда я только что пересек океан и достиг Берлина, где вовсю идет Love Parade, я чувствую, что мы удвоим рвение. С нами ночь не прекращается, мы – это жизнь. Когда никто не спит и все просыпаются слишком поздно, мы готовы к большому космополитическому трансу смерти. Я опоздал на фестиваль в Рио на несколько недель, там я мог бы заставить все школы, обучающие самбо в городе, весело перебить друг друга. Но я чувствую, что здесь, в сердце того, что было Третьим рейхом, на том самом месте, где мой Брат замышлял свой заговор против разума, в этом городе, который теперь искупает свою вину праздничным пацифизмом, я повеселюсь от души. Я хочу сказать, вы страшно повеселитесь. Я не должен ни на минуту, точно так же как и вы, забывать о том, что вы – это я, что я – это вы, что единственное, что нас разделяет, – это именно Небытие, то есть то место, из которого я прибыл и в которое беспрестанно возвращаюсь. С вами.

Мир – это праздник! Жизнь – это игра!

В этом городе однажды разверзлась Пропасть, которая начала углубляться внутрь континента. После того как мой Брат, как всегда, предал своего временного «союзника», истребительная Пропасть была быстро заполнена заменителями, которые вы предпочитали. Дойч-марками, автомобилями, кинематографом, уничтожением памяти об исторических трагедиях, интеллектуальной путаницей, запрограммированным возвращением некоторых отбросов былых времен, заменой тирании ее диалектической инверсией, неоспоримыми мастерами которой мы являемся.

Из Пропасти выросла Стена.

Потом Стену разрушили.

Что стало Одой к Радости.

И было целью упражнения.

Заставить поверить всех этих людей в то, что они наконец победили рабство, в то время как мы укоренили его в каждом из них!

Дать им напиться допьяна иллюзией своей «свободы», чтобы они, разрушив Стену, смогли породить своим разумом, отравленным вином утопий, лишь динамику общего уравнивания единичностей.

Вот это моя территория, вот это мое время, вот это моя миссия.

Это то, что я есть.

Это то, что вы есть.

Это то, что мы есть.

Все вместе.

Как это красиво – все вместе.

Здесь царит любовь во всем великолепии, которое мы сумели ей придать: улыбающееся лицо анестезирующей смерти.

Десятки тысяч человек собрались сегодня в этом городе, могу даже сказать, сотни тысяч.

Мы – в Берлине, но на самом деле мы везде, в любом месте мира.

Люди приехали со всех широт, со всех долгот с целью претворить в жизнь сиюминутный лозунг: «Мир – это праздник! Жизнь – это игра!»

Все задумано так, чтобы улыбки не исчезали. Все организовано так, чтобы тела находились в постоянном движении. Все сделано так, чтобы весь мир затих, застыл вне всякой истории и географии. Чтобы все забыли все.

Чтобы даже память исчезла.

Особенно память.

Огромный кортеж состоит из нескончаемой вереницы непохожих друг на друга колесниц, вокруг которых толпятся люди, телеконтролируемые звуками и игрой светомузыки, лазеров, разнообразной пиротехникой, освещающей этот мир.

Мир, принадлежащий мне. Вы увидите.

Я замечаю колесницу с южноамериканскими гомосексуалистами в кожаных стрингах, которые пританцовывают на своей бело-розовой повозке в такт звукам песни «I will Survive» в исполнении Глории Гейнор.

Теперь мимо меня проезжает группа экологов-радикалов, близких к тем, чей руководитель столкнулся со своим озарением в моем мире-празднике. Итак, повторяю, проезжает, комментируя теракты против научно-исследовательских центров, группа экологов-радикалов. Они размахивают сине-зелеными флагами и яркими плакатами, призывающими к разрушению «технофашистского» мира.

Они вызывают у меня сострадание, поскольку ничего не знают о технике. Они не знают, что мы являемся ее слугами, а не хозяевами, что именно из глубин этой техники может возникнуть ее возвышение над самой собой, другими словами, их спасение в качестве человеческих существ.

Они ее уничтожат, а следовательно, реализуют таким образом план, давно составленный моим Братом. От этого все они погибнут.

Или почти все.

Но я совсем не завидую участи выживших.

Меня техника не пугает, я не претендую на контроль над ней, потому что знаю, что это единственная вещь в этой Вселенной, которая сама может контролировать мое парадоксальное присутствие. Мне кажется, я вам это уже продемонстрировал.

Я ей служу, и делаю это тем усерднее, чем сильнее человечество хочет избавиться от нее. Потому что она дошла до той точки развития, когда она ненавидит себя с таким озлоблением, что ее собственная продукция будет разрушена раньше ее самой – из-за нее самой, для того, чтобы пришла ее собственная гибель.

Мы – короли общей механики, и я – инженер моего Брата.

Мы – двойственность, которой люди, если могут, всегда подражают. Наше предательство находится на уровне преступлений, которые они совершают во имя нас. Наше правосудие – это усиленная реверсия логики, руководящей совершенными мерзостями. Из любви, например, мы умеем делать оружие массового уничтожения.

Здесь любовь везде, то есть нигде. Она пришла отовсюду, то есть ниоткуда конкретно. Она похожа на огромный бродячий цирк, который ратует за справедливость, танцуя под плохое диско. Этот незабываемый парад под экстази прославляет мир и солидарность, в то время как мы окружили мир большим, чем когда бы то ни было за всю нашу историю, количеством одновременно идущих войн.

Их сотни тысяч. Они все несут невидимый факел. Факел, освещающий лишь их собственную темноту. Я имею в виду нашу темноту.

Они больше не рисуют огромных пламенеющих свастик, как в великую эпоху моего Брата. Сейчас время моего заместительства, теперь они змеятся по улицам, что анахронично лишь внешне, потому что на самом деле они превращаются в едва живые протезы урбанизма, через который проходят.

Они – это мир. Мир, который они разрушают каждым шагом. Они в Берлине, но здесь нет ни Пропасти, ни Стены. Здесь есть только поступательное движение их тел, подключенных к центру контроля онтологической пустоты, то есть к нам. Они не приехали из какого-то города, из какого-то полиса. Они явились неизвестно откуда, они – неизвестно кто, они – кто попало.

Они невинные-виновные и навсегда спресованы-разделены мегатоннами человеческого мяса.

Вот еще один мир, который я должен перевернуть, вот еще одна ловушка, которая лишь собой и является. Вот моя следующая машина.

Вот моя следующая игра, моя стратагема.

Это будет очень просто, совершенно, технично, красиво, без всяких ненужных эффектов. Я несу в себе точку воспламенения – это самое интересное, что есть в человеческом биологическом материале. При некотором упорстве из него действительно удается сделать единственный и неповторимый товар.

Я – это техника, которая становится микроскопической для того, чтобы снять мерку с Вселенной. Я – это техника, которая становится живой для того, чтобы эффективнее нести смерть. Таким образом, я – цереброспинальный менингит, сибирская язва, птичий грипп, атипичная пневмония, разнообразная чума, бацилла Коха, метапневмовирус, испанский грипп. Я – новая внутрибольничная инфекция, невосприимчивая ко всем известным антибиотикам, как некоторые формы ядовитых паразитов или определенные мутирующие штаммы туберкулеза. Действительно, я – последняя форма жизни, я – омега безо всякой альфы, я теперь – в вас, в них, в каждом из нас.

Я разгуливаю по Love Parade, я бегу по нему из стороны в сторону, и на каждом шагу мое дыхание, мой пот, частички моей кожи несут им то, что скоро всех их объединит и со мной, и между собой.

Я снова встречаю карету экологов-радикалов, проповедующих «вооруженную борьбу против медицинского фашизма». Скоро они пожалеют о терапевтических экспериментах над животными. Они пожалеют о том, что не стали морскими свинками для каких-нибудь опытов.

Потому что речь идет именно об опыте, но не с животными. Животные обладают значительно большей истинной индивидуальной единичностью, чем вся эта одновременно аморфная и лихорадочная толпа, которую я, просто улыбаясь ей своей самой широкой улыбкой, заражаю всеми возможными в этом мире болезнями. Любите друг друга без всяких ограничений, потому что ограничения – это я, то есть вы сами.

Вы позволите мне сделать уточнение? Моя вечная мания точности: я не смог использовать все возможные болезни. Некоторые вирусы действительно привлекли мое внимание, такие как ВИЧ, но они требуют непосредственного или даже интимного контакта с партнером.

А я не хочу никакого прямого и уж подавно интимного контакта с этим образованным скотом. Я хочу просто быть «нулевым пациентом» всех бактериологических интоксикаций, которые распространятся здесь, посреди Love Parade.

Я – начальная точка, наложенная на конечную точку. Я – омега всех омег, я – то, что вы есть, потому что я – ваша собственная смерть.

Теперь следите за развертыванием событий. Все и каждый участвуют в процессе, просто они пока об этом не знают. Когда они узнают, их участие станет еще активнее.

Это традиция.

Праздник – это мир. Игра – это жизнь.

 

Коммюнике номер двадцать пять

Anywhere inside your brain [101]

Толпа под галлюциногенами понемногу рассеивается, каждый возвращает себе индивидуальную единичность в тот самый момент, когда умирает. Сорок восемь часов беспрерывного праздника, потом начинаются первые признаки заболеваний. Кривая растет вверх, взрывная динамика, экспресс-пандемия.

Мир – это праздник! Жизнь – это игра!

Танцоры гроздьями падают на пол своих колесниц, их рвет, изо рта у них идет кровавая пена, у них начинается понос. Женщины, дети, подростки, гомосексуалисты, гетеро-сексуалисты, сорокалетние и пятидесятилетние люди валятся, сгибаясь пополам, на асфальт, лежат без сил в углах улиц, привалившись к дверям, к витринам. Их глаза налиты кровью и полны паники.

Вы видите их, поскольку я о них пишу. Вы здесь, поскольку я здесь.

Ликующая толпа великолепно справилась со своей задачей. Мне оставалось лишь следовать за ней для того, чтобы ее обогнать. Мне оказалось достаточно смешаться с ней для того, чтобы поглотить ее всю целиком. Мне оказалось достаточно пройти сквозь нее для того, чтобы внедриться в нее навсегда.

Мне нужно было только находиться рядом с ней для того, чтобы она, словно страдая странной коллективной аутоиммунной болезнью, заразила себя сама.

Действие убийственных бацилл смешивается с эффектом от применения мощных психотропных средств, люди не знают, впали ли они в bad trip из-за приема галлюциногенов или все это происходит с ними в действительности.

Моя двойственность в последний раз пронизывает их мозг в момент смерти. Вымысел? Реальность? Многие из них не способны даже отчетливо понять, прошли они через это или нет. Некоторые не замечают ничего, кто-то проваливается в кошмар более настоящий, чем окружающий мир.

Они заражают друг друга всеми болезнетворными бациллами, посеянными мною в их сгрудившихся телах, которые теперь разлучит только смерть.

Посмотрите на эти искаженные конвульсиями лица, на полные исступления глаза, на сокращающиеся мышцы, на внезапно охватывающую тела лихорадку, на неожиданные обмороки или оцепенение, постепенно овладевающее людьми. Обратите самое пристальное внимание на все более жестокие приступы рвоты, на кровь, при каждом отхаркивании брызгающую во все стороны, распространяющую новые армии невидимых убийц. Понаблюдайте за лежащими на больших проспектах и на примыкающих к ним улицах телами, за остановившимися посреди проезжей части колесницами, за их свалившимся на землю грузом в виде неподвижных танцоров.

Сирены «скорой помощи» раздаются в Берлине, словно мощная, управляемая мною симфония. Во время бомбардировок русской и союзнической авиацией столицы рейха точно такими же завываниями мастерски дирижировал мой Брат.

Крики – страх, стоны – боль, жалобы – отчаяние, плач – паника, безмолвие – ужас.

Вот хорал, вот голоса, пришедшие из катаклизма, спрятавшегося под фальшивой памятью, вот реквием по Четвертому рейху, впитавшему от предыдущего трупа весь этот натурализм, романтизм, молодизм. Они как раз и руководили зарождением политического режима, который мой Брат спешно основал, а затем так же спешно разрушил.

Четвертый рейх – простая инвертированная копия предыдущего строя: те же массовые манифестации, та же смесь близорукого пацифизма и слепой жестокости, то же использование техники для рекламы и связи, та же трансцендентность при субституции, те же преступления, совершаемые против ума и красоты. В этом чувствуется рука моего Брата, знатока своего дела.

А я, с его полного согласия, пришел положить конец всем договоренностям, которых он с вами достиг. Я сниму показания со счетчиков, и, поскольку мой Брат все делает основательно, количество счетчиков, с которых надо снять показания, превышает все возможности исчисления.

Но я все-таки буду стараться изо всех сил.

Я попытался вам все объяснить. Я надеюсь, что вы поняли, насколько это важно: мне больше не нужны ни изображения, ни телевизионные экраны, ни навигаторы Интернета, мне не нужно больше hardware, я стал software вашего мозга.

Это и есть литература, возможность перенести мысль прямо в чужую голову, слово – в чужое тело. Картины видят глаза не того, кто пишет, звуки слышат не его уши.

Я – в вас. Со всеми другими.

Вы захотели последовать за мной, вы не знали, что моя конечная цель заключается внутри вас самих.

Я вам, однако, об этом говорил, теперь вы станете моими компаньонами. Вы все, я вам напоминаю, сводные братья и сводные сестры. Вы все вместе – одна большая и единая кровосмесительная семья. Вы все совершенно одиноки, бесконечно разделены и являетесь монолитной массой. Вы все – единый кислотный выброс, электронными завитками поднимающийся к небу. Вы двигаетесь, подчиняясь их ритму, но ваши головы ничего не воспринимают. Вы танцуете под сводом, усыпанным звездами, но не видите, как они падают на вас.

Здесь, в гуще Love Parade, я придумал игру. Захватывающую игру, в которую вы все будете вовлечены в качестве активных участников. Игру, которая даст вам возможность управлять жизнью и смертью, которые я в состоянии щедро распределять.

Жизнь и смерть тысяч индивидуумов.

Вы все поймете. Оставайтесь подключенными к Сети, включите телевизор, любой канал. Это не важно, я пишу это прямо у вас в мозгу. Вы – мои марионетки, и игра вам понравится так же, как она нравится мне, поскольку такова ваша роль.

Некоторые ученые идиоты считают, что писателю необходимо спрашивать себя о том, должен ли он действовать как некий Бог или демиург по отношению к персонажам и мирам, которые он описывает.

Это так глупо, что мне даже не смешно.

Конечно, писатель становится Богом или, скажем, демиургом во время своего творческого акта.

Только вовсе не по отношению к персонажам своего романа.

А по отношению к людям, которые его читают.

И я вам прямо сейчас это продемонстрирую.

 

Коммюнике номер двадцать шесть

Начнем нашу Большую игру Бессмысленной Логики с первой из моих новых машин. Моих массовых машин. Моих разрушительных стратагем высокой интенсивности.

Начнем с первой из тех двойственностей, что я подготовил, – так будет проще. Затем вам понадобится переходить на более высокие уровни сложности, как в любой компьютерной игре. Но сейчас Праздник – это мир, а Игра – это жизнь.

Игра ошеломляюще проста, как любой современный выбор, как любая телереальная передача, делающая из нас то, что мы есть: «Да. Нет».

Двоичная логика в самом чистом виде, диалектика как горизонт и как зенит.

Вы быстро научитесь.

Вы не забыли о том, что я, благодаря любезному содействию своего Брата, распространил серию высококонтагиозных бацилл? Я – завод по производству живых токсинов, если слово «живой» имеет для меня какой-то смысл. Ботулизм, сибирская язва, атипичная пневмония, чума, птичий грипп, туберкулез, клостридиоз. Я – бактериологическая бомба. Бомба, взрывающаяся внутри ваших организмов, невидимая бомба, становящаяся вами. Более того, я перешел на новую орбиту. Я решил поперчить бактериологию самыми лучшими из расщепляющихся материалов: кобальтом 60, полонием 210, радием, цезием и даже несколькими миллиграммами плутония. Обратите внимание на то, насколько далеко простирается мое стремление к совершенству и к праздничному досугу: к этой фатальной комбинации я добавил несколько унций очень сильных нервно-паралитических веществ, VX и зарин, хорошо известных практически мгновенным действием, особенно в замкнутом пространстве.

Микроорганизмы, радиация, нервно-паралитические вещества последнего поколения – вот точка пересечения всех невидимых войн, вот Демоническая Извращенная Троица, вот ваше будущее. Вот что такое жизнь, свет, химия, ставшие проводниками смерти, темноты, черной магии.

Вот он я, среди вас.

1. Я прогуливаюсь среди толпы, где-то в Мире, там, куда привел меня случай – единственный бог, в которого я могу верить. Я встречаюсь с танцующими или пролетаризированными массами, с колесницами, с утренними автобусами и вечерними субботними машинами. Я сталкиваюсь с проявлениями гордости, основанными на собственных ресурсах, с проявлениями этнической, сексуальной, культурной гордости или с официальными гуманитарными манифестациями. Я иду, иногда против течения, иногда отдаваясь динамике толпы.

2. При помощи возможностей, полученных мною от Брата, я полностью контролирую радиоактивные и пандемические выделения, я способен какое-то время сдерживать микробиологические потоки и смертельное излучение, но все-таки регулярно должен высвобождать их.

3. Благодаря очень простой системе, возникшей из мозгового процессора, коим является литература, я могу показать вам, словно маленьким лазерным лучом, группы мужчин и женщин, ставших моими потенциальными жертвами. Дыхание, небольшое количество пота, крошечные частички кожи, а теперь и распыление некоторого количества расщепляющихся или нервно-паралитических веществ: всего этого более чем достаточно, что я и продемонстрировал вам в Берлине. И как говорил злополучный союзник моего Брата: сегодня – Берлин, завтра – весь Мир. А со мной завтра – это сейчас.

4. Выбираете вы, я вам уже сказал, Дьявол – совершенный демократ, он доверится тому, что прочтет в ваших головах, так, словно вы подключены к моему старому сайту в Интернете.

5. Что, кстати, и происходит. Только теперь сайт находится во мне, вернее, сайт – это я, и вы подключены к моему мозгу, к моей машине, той, что пишет в вашем мозгу, в ваших мыслительных машинах.

Да. Нет. Вам нужно просто выбрать, зная, что я периодически должен освобождать свой организм от находящихся в нем болезнетворных бацилл и радиации. Да. Нет. Именно вы должны серьезно взвешивать свои решения, серьезно размышлять о своем выборе. Именно вы достойны стать богами на земле, чего вы, кажется, так желаете. Каждый раз, на каждом «этапе» игры, жизнь десятков тысяч человек находится в ваших руках: Осака, Москва, Каир, Париж, Стамбул, Нью-Дели, Шанхай, Буэнос-Айрес, Тегеран, Сидней, Лагос, Хельсинки, Вена, Куала-Лумпур, Бангкок, Нью-Йорк… Внимательно следите за моими перемещениями по земному шару, а главное, внимательно следите за маленькими красными огоньками на «индивидуумах», составляющих эти предназначенные для бойни массы, занятые праздничными воспоминаниями о самих себе. Не теряйте их из виду. Они показывают, насколько вы способны сознательно послать на смерть целые толпы для того, чтобы спасти другие толпы, притом что и первые, и вторые горды быть тем, чем они являются. Я обучаю вас естественному отбору. Я демонстрирую вам границу последнего отбора. Я вас знакомлю с миром, который вы создали при помощи моего Брата.

Мы в парижском метро. Среда, вечер. Шесть часов ровно, час пик. Вагоны и платформы заполнены людьми.

Линия Дефанс – Шато де Вэнсенн очень загруженная, пересекающая столицу через центр с востока на запад и обратно.

Я нахожусь здесь.

Здравствуйте всем.

Моя новая двойственность опирается на отношения между единичностью и статистическими массами. Я чувствую, что вам ужасно понравится.

Я в поезде линии номер один, вокруг меня спрессовано огромное количество материала. Это человеческие существа, не повинные ни в чем, кроме того, что они продолжают заниматься своими повседневными делами в то время, как царствование моего Брата, в виде шествия мерзостей, никогда еще столь полно не овладевало умами обитателей этой планеты.

Они ни в чем не виноваты. Совсем ни в чем, и на этот раз это – правда, в том числе и с точки зрения нашей бессмысленной логики.

Если только мы не придем к ее последней инверсии: оттого, что они ни в чем не виноваты и даже не способны ни на какое преступление, они и являются самыми невинными-палачами из всех, с которыми мы до сих пор сталкивались. Они ничего не сделали, ни за, ни против. Они ничего не видели, ничего не слышали, ничего не сказали. Они остались совершенно равнодушными. Они не только не ведают, что творят. Они не понимают, что, ничего не делая, они делают нечто демоническое, то есть дают парадоксальную жизнь Небытию, являющемуся нашим достоянием, моим и моего Брата. Они остались безучастными, они остались с самими собой – вот выбранная ими участь.

Но теперь я – в них, в их мире буржуазно-рабочих троглодитов, в туннеле, где поезд мчится от одной станции к другой.

Посмотрите теперь на их лица крупным планом, по очереди. Постараемся найти в них остатки их единичности, поскольку очень возможно, что она существует последние секунды.

Посмотрите, как все это просто. На половине тех лиц, которые вы рассматриваете, можно заметить маленькую световую отметку, как раз посередине лба, – знак огненно-красного цвета, в форме креста, как на прицеле. В крестах мы с Братом разбираемся прекрасно.

Каждый из отмеченных людей будет заражен моим бактериологическим-токсическим-радиоактивным набором. Другая половина останется в живых. Пока, во всяком случае. Вот так все просто, вы выбираете. Дьявол – демократ, он подчинится большинству без малейших колебаний, с нами большинство всегда право.

Праздник – это мир! Игра – это жизнь!

Я – software вашего мозга. Для того, чтобы играть вместе со мной, вам не нужно никакой технологии, кроме той, которой вас снабдила природа.

У меня больше нет ни камер, ни компьютеров, ни навигаторов. Я не только сам стал Интернетом во всей его полноте и каждой клеткой, его составляющей, но и имею доступ к мозгу каждого из вас, к памяти каждого из вас, к пропасти в каждом из вас. Вам нужно лишь силой воображения представить себе клавиатуру и экран, при помощи которых вы будете связываться со мной, осуществляя свое право голоса во время великих выборов.

Я – software вашего мозга, я пишу в нем все, что хочу, обо всем, что я делаю, обо всем, что я разрушаю. Я пишу в нем о том, чем вы являетесь.

Я думаю, вы это заслужили.

Посмотрите же на результаты вашего выбора в парижском метро.

В первом вагоне вы согласились с моим первоначальным отбором. За несколько минут половина пассажиров не только была заражена, но и, благодаря своим беспрестанным перемещениям под землей доброго старого города Парижа, перенесла вирусы и бацилл из одного конца города в другой, к самым отдаленным пригородам. Они умрут первыми.

Как этот маленький ребенок, который начинает громко плакать, и струйки крови текут из его широко открытого рта. Посмотрите на эту пару стариков, обнимающихся на полу, едва понимающих, что с ними происходит, и до последнего мига держащихся за руки. Вокруг них первые жертвы сибирской язвы, VX, полония или штамма туберкулеза падают и корчатся на земле. Остальные готовятся бежать со всех ног, как только откроется дверь, оставляя мертвых с полумертвыми, бросая их на произвол судьбы, пытаясь любой ценой спасти собственную шкуру. Они не знают о том, что их смерть лишь отсрочена.

Платформы в конце концов становятся похожими на странные поля боев сразу после невидимой атаки. Мужчины, женщины, дети, взрослые, молодые люди выплевывают куски окровавленных легких на большие рекламные плакаты. Кто-то шатается рядом с автоматом-распределителем и обрушивается на скамейку посреди широкой лужи мочи. Кто-то катается по полу с выпученными глазами и полным ртом горькой слюны. Я узнал, что некоторые, более удачливые, свалились на пути и умерли от электрошока или были раздавлены поездом. Так действительно получается умереть быстрей.

Конечно, голосуя, осуществляя вашу селекцию, вы выбирали тех, кто умрет, и тех, кто не умрет.

Но моя Игра – это жизнь, ее копия, более настоящая, чем сама жизнь. Никто не вечен в этом мире, все в конце концов умирают, это просто вопрос времени. Вы выбираете, если говорить точнее, между тем, кто умрет немедленно, и тем, кто умрет позднее. Между тем, кто будет подвергнут эвтаназии незамедлительно, и тем, кто, быть может, естественным образом доживет до своего последнего вздоха. Я сделал из вас врачей, врачей по своему образу.

Я целый день оставался в парижском метро, испробовал все действующие линии, испробовал также всех действующих людей. «Зази в метро», версия двухтысячного года. Раймон Кено, думаю, и вообразить не мог подобного римейка, с Харви Кейтелем вместо Филиппа Нуаре.

Большие рекламные плакаты, развешанные на стенах и в переходах пересадок, покрыты органическими веществами разнообразного происхождения, и везде, на каждой станции столицы, их первоначальное корыстное содержание заменено агитацией моего сайта в Интернете, отныне являющегося сетью мозга каждого из вас.

Ярко-красные, словно кровь, которую я у вас возьму, буквы напечатаны на серой стали дверей. Эти двери скоро откроются для всех вас там, где Работа делает свободным.

На каждой афише повторяются, словно мантра абсолютного рабства, следующие слова:

Приговорить вас – значит быть спасенным.

Вами.

Ваш выбор не всегда оказывался таким же, как в первом вагоне. Кое-кто изменил стратегию, пытаясь мне постоянно возражать. Другие, наоборот, без остановки поддерживали мои предложения, третьи, наконец, все время меняли мнение.

Например, эта маленькая девочка, лет десяти, со своей старшей сестрой, лет четырнадцати, занимающая заднее сиденье, линия номер семь, Мари д’Иври – Ля Курнёв, и бросающая на меня беглый взгляд в тот момент, когда я усаживаюсь напротив них. Посмотрите на их лица. Эбеновые волосы, зеленые глаза, бледная кожа. Искры ума и чувствительности, детский смех, вытяжка из хрусталя просыпающейся жизни.

Менее чем через десять минут их волосы выпадут, из глаз потечет кровь, изо рта пойдет ядовитая желчь, лица станут белее, чем нетронутый паковый лед.

Если, конечно, вы не решите, что они примут участие в следующем розыгрыше.

Я смею надеяться, что вы оцените по достоинству безграничную власть, которую я вам дал.

Вы уже давно о ней мечтали.

Вы о ней мечтали. А я сделал.

 

Коммюнике номер двадцать семь

Как это грустно. Не хватило буквально нескольких голосов, и стрелка весов не склонилась в пользу двух маленьких девочек. То есть они примут участие в розыгрыше, который начнется так, как я описывал. Надо сказать, я хотел, чтобы они посоревновались с многочисленными младенцами возрастом в несколько месяцев и очаровательным малышом трех или четырех лет в сопровождении молодой мамы. Ничтожная разница в количестве голосов, отданных за каждый лагерь, показывает, до какой степени жесткой была борьба в ваших душах, жалким слугой которых я, простой писарь, являюсь.

Следовательно, наступает время перехода к моей следующей машине массового истребления.

Начиная с этого дня, моя игровая двойственность между единичностями и статистическими массами будет развиваться совсем в другом направлении. На этом этапе вас ждет особый уровень сложности.

Теперь вы будете выбирать между одной единичностью, уникальной во многих отношениях, и основной массой населения.

Вы должны будете определить, должен ли я казнить будущего Моцарта или будущих Ницше или да Винчи ценой спасения слепого стада города или этого делать не стоит.

Вы должны будете выбрать между одним невинным ребенком и ста тысячами взрослых, каждый из которых, как всегда, в чем-нибудь да виновен.

Вы должны будете выбрать между тем, что вы есть, и тем, чем вы могли бы стать.

Получить власть – легко, использовать ее и не погубить при этом свою душу – гораздо труднее.

К счастью для вас, вы свою душу уже давно продали.

В новостях дня моя прогулка по парижскому метро стала сообщением первостепенной важности. Точное число погибших неизвестно, так же как и количество зараженных. Служба общественной безопасности обратилась ко всем, кто мог находиться на определенных линиях в определенное время.

Чувствуется начало паники. Говорят о группах Аль-Каиды в Европе, о GSPC, говорят о коммандос, годами сидевших в подполье, спрашивают, как все эти бактерии и вирусы, не говоря уже о радиоактивных элементах, могли так соединиться. Общество задает себе те вопросы, которые только может задать.

То есть те вопросы, на которые оно не может дать ответа.

Поскольку единственный ответ на этот вопрос – это я. А я не произошел от вас. Это вы произошли от меня.

Парижское метро – это хорошо, но прогресс не должен останавливаться.

Авиакомпании и аэропорты, в свою очередь, отлично справятся с задачей, превратив мой последний спектакль в настоящий праздник мировидения, во время которого смерть будет равномерно распределяться по всей поверхности земного шара.

Психологическая пандемия, распространенная мною на североамериканском континенте, уже дает результаты, на которые я и не надеялся: crime clusters беспрестанно множатся, и на этот раз, похоже, их ничего не сможет остановить.

Говорят, что мое приключение в метро французской столицы дает плоды, непредвиденные для всех, кроме меня и Брата, хотя и мы не ожидали подобного.

Результаты отбора и споры, которые они спровоцировали среди голосующих, привели к особенно жестоким стычкам между этническими, религиозными и просто территориальными группами. Даже между мужчинами и женщинами. У нас есть великолепная возможность показать вам, из какого теста вы сделаны.

Начнете ли вы на этот раз самозабвенно убивать друг друга без нашего прямого в том участия? Сумеете ли вы найти необходимые аргументы для оправдания будущих массовых истреблений без подсказанных нами на ухо ключевых слов?

Что верно, то верно, за полвека вы добились успехов.

Отныне вы свободны, независимы.

Мой Брат правильно сделал, что взял себе отпуск.

Вы будете на высоте наших ожиданий, которые являются косметикой отчаяния.

Я не только мир, я – весь мир.

Я – его виртуальная сторона, вы об этом прекрасно знали. Я существую и в физическом обличье, вы это тоже знали. Отныне я есть в космополитическом плане, и вы не могли об этом догадаться: я – мир, я – в каждом из вас, я – нигде в частности, но я активен повсюду.

Я нахожусь одновременно в трех по крайней мере местах. Во всяком случае, братья и сестры, сосредоточимся на какое-то время именно на них.

Я иду по переполненным тротуарам широкого проспекта Буэнос-Айреса. Я лечу в большом, битком набитом пассажирском самолете из Китая в Малайзию. Я плыву на роскошном круизном лайнере в открытом море неподалеку от французских Антильских островов.

Это мои каникулы, это мой черед, я хочу сказать – ваш черед.

Демократия предполагает долевое участие, или это уже не демократия.

 

Коммюнике номер двадцать восемь

Буэнос-Айрес. Танго. Военные. Общий кризис. Буэнос-Айрес. Толпа на улицах. Все время то тут, то там проходит какая-нибудь демонстрация, человеческие массы находятся в постоянном движении.

Вот наш первый участок. Целый город или почти целый. Скажу прямо, со мной все может быть только целиком.

Целый город.

И этот ребенок. Подросток. Типичное дитя бедных пригородов большой метрополии.

Диего. Диего Скотт Версини. Ему тринадцать лет. Хорошее число. Он еще не знает об этом. Он – ничто. Он еще не знает об этом, но ему противостоит целый город.

Я сижу в кресле К-19 «Боинга-747» Сингапурских авиалиний, курсирующих между Шанхаем и Малайзией. Самолет переполнен. Большинство пассажиров – китайцы и малайские или индонезийские мусульмане. Несколько тайцев, два или три японца-бизнесмена. И еще эта очень старая, практически восьмидесятилетняя дама, которая была настоящим гением колоратурного сопрано в середине века, легшего на моего Брата столь тяжким бременем. Ее я противопоставил целому межконтинентальному самолету.

На «Lady D of the Seas» для совершения чудесного тропического круиза собралось более двух тысяч пятисот человек. Я подражаю Брату, одна моя рука держит «дайкири», другая небрежно свисает с подлокотника полосатого шезлонга, а солнце Гваделупы расплавляет море и окутывает меня мягким теплом. Круизный лайнер еще не знает об этом, но он уже находится на одной чаше весов, а один из его пассажиров – на другой. Вернее, одна из его пассажирок. Молодая девушка. Двадцать один год. Индуска, родившаяся в Нью-Дели, дочь крупного электронного магната Бангалора, с самым блестящим будущим.

Вы улавливаете?

Нет?

Вы увидите все уловки, на которые способен ваш разум, пытающийся придумать предлог для оправдания вашего выбора. Тут будет все. Чувства, рассуждения, расчеты, в основном идеологические, этнические, культурологические, религиозные, еще не знаю какие. Короче, весь набор того, из чего вы сделаны, обрекающий каждого играть со смертью других.

Например, молодой аргентинец, родом из бедных предместий города, обескровленного разоренной страной, вовсе не готовит себя к карьере героя-революционера. Это было бы слишком просто, тут ваш выбор был бы предопределен.

Нет, Диего Скотт Версини, как раз наоборот, превратится в один прекрасный день в мультимиллионера, причем в старых добрых американских долларах. Он станет лучшим футболистом всей первой половины двадцать первого века. Легенды о нем превзойдут славу Круиффа, Пеле, Марадоны, Дель Пьеро, Зидана, Рональдо, Бекхэма, Беккенбауэра, Рональдиньо. Он сделается самым великим игроком всех времен. Он одолеет Бразилию, Голландию, Шотландию, Португалию, Бельгию, Швецию, Уругвай, Мексику, Южную Африку, англичан, итальянцев, французов, испанцев, хорватов, русских, немцев, мадридский «Реал», «Барселону», «Манчестер юнайтед», «Арсенал», «Ливерпуль», «Ювентус», «Милан АС», «Интер», «Аякс», «ПСВ», «Баварию», «Шалке-04», московский «ЦСКА», «Динамо» Хьюстона, «Галакси» Лос-Анджелеса. Он будет играть во всех великих клубах и все их победит.

Да, легенда, уникальный случай. Последний футболист, самый великий из всех.

Если он останется в живых.

Если вы проголосуете за него. И следовательно, против целого миллиона человек, которые падут жертвами общего заражения в старом добром Буэнос-Айресе, где Диего Скотт Версини провел все свое детство.

То же самое относится и к нашей молодой индуске с парохода «Lady D of the Seas». Еще никто не знает, что она станет одним из величайших математиков грядущего века, что она одна произведет революцию в квантовой физике. То же относится и к старой леди известного возраста, чей ангельский голос услаждал эту бедную Землю.

Если вы решите спасти последнюю, я заражу четыреста с хвостиком отцов азиатских семейств, которые, кстати сказать, ничего никогда не изобретут. Старая дама, которая уже прожила свою жизнь, но чье имя останется в истории, против анонимного самолета, полного молодых предпринимателей, торговых представителей, туристов и нескольких эмигрантских семей.

Если вы выберете бедного уличного мальчишку из Буэнос-Айреса, я уничтожу Буэнос-Айрес целиком. Бедный мальчик, который станет очень богатым, против всего города, некогда очень богатого, а ныне погружающегося в нищету.

Если вы склонитесь к молодой индийской математичке, я истреблю примерно две тысячи пятьсот человек, привыкших к роскоши, к легкости и ждущему их неизменно светлому будущему. По сравнению с этим гибель «Титаника» покажется лодочной прогулкой на озере в Венсенском лесу. На корабле много детей, целые семьи высокопоставленных инженеров, крупных ученых, банкиров, промышленные короли, знаменитые артисты. Я вам их подробно показал, чтобы они тоже предстали перед вами во всех своих индивидуальных особенностях. Рандрашантия происходит из того же зажиточного социального среза, что и вся эта космополитическая аристократия.

В случае с самолетом я за fair-play. Пассажиры заразятся в последний момент, не буду же я спасать жизнь пожилой даме для того, чтобы вместе со всеми утопить ее в море.

Что касается остальных – no mercy. Заражение будет немедленным, отсрочки не получит никто.

Вы поняли, что мои пары единичность – анонимная масса будут ставить перед вами серьезную нравственную проблему. Неким, максимально демоническим образом я устроил так, чтобы каждая единичность, всегда с извращенной и разной двойственностью, значила почти столько же, сколько и целое стадо, положенное на другую чашу весов. Я вас хорошо изучил, я вас знаю досконально. Теперь вы являетесь детерминистическими и полностью детерминированными процессами.

Выбор ужасающе прост: да, нет. Но вы обнаруживаете, что он изобилует бесконечными возможностями, в каждом случае совершенно единичными.

Гениальный футболист – уничтоженный город.

Чудо математики – роскошный лайнер.

Бывшее уникальное сопрано двадцатого века – самолет популярной авиалинии.

Подумайте обо всем, подумайте хорошенько. Потому что я покажу вам то, что ждет этих людей, и единичности, и стадо, каков бы ни был выбор, который вы сделаете.

Удобно устроившись в шезлонге на верхней палубе «Lady D of the Seas», я оказываюсь ближайшим соседом юной Рандрашантии. Оцените тонкость ее черт, овал янтарного лица, черные, окаймленные чистым золотом глаза, рот, выделяющийся на фоне загорелой кожи.

Она красива. Она молода. Она – чудо, однажды она перевернет мир.

В определенный момент я ей тоже все объяснил. Естественно. Она – центральное устройство машины, составленной из всех вас. Она знает о том, что ее ждет, если вы все-таки решите спасти остальных пассажиров лайнера.

Но ни один их двух тысяч пятисот пассажиров не знает о том, что он делает, чем он является, какова его роль в Игре-которая-стала-жизнью. В этом отношении наше наказание оказалось просто образцовым: для них ничего не изменится, даже когда они впадут в агонию. Они будут умирать, не понимая, что с ними случилось, почему это с ними случилось, не понимая, что именно так и должно было случиться.

Не понимая, что нельзя оставаться под защитой Дьявола и ничего не делать.

Они забыли о том, что ничего не делать для нас – признак настоящего предательства.

Чтобы избежать побочных последствий и возможного падения самолета, я разделил пассажиров аппарата на две мишени разного типа. На летающий скот. Для них предусмотрены бактериальное и вирусное заражение, со штаммами относительно медленного действия, персонализированными по генетическому коду. Они почувствуют себя плохо после выхода из самолета, в аэропорту, в такси или в везущем их домой вагоне метро. Они начнут умирать через несколько часов, о них забудут через несколько дней.

И на леди Осборн. Мне надо будет лишь дунуть ей в лицо для того, чтобы летучие составляющие радиоактивного кобальта прямым потоком попали в ее легкие, а затем распространились по всему организму. Все произойдет довольно быстро. Вы уже наблюдали за воздействием на человеческий организм радиоактивных или мощных нервно-паралитических веществ? Посмотрите, например, на Рандрашантию, которая вдохнула большую дозу VX. Ее лицо, словно покрытое липким лаком, блестит и выделяет пот. Ее охватывают бесконечные приступы рвоты, ее желудок словно хочет вырваться наружу через рот. Кровь, розовая от органических веществ, выплескивается на палубу и бортовой ящик для хранения коек. Она задыхается от жидкостей, которые хотят как можно быстрее покинуть это тело, обреченное роковой отравой на смерть. Ее крики, ее конвульсии, ее громкие стоны искажают ее красивое лицо и пугают остальных пассажиров. Она смотрит на меня, кожа ее синеет. Она корчится неподалеку от моего шезлонга, потом смотрит на меня остекленевшими глазами, полными бесконечной грусти, такой же бесконечной, как жизнь, которую она не проживет. В конце концов она падает посередине палубы, ничего не успев мне сказать. Да и что, в любом случае, она могла бы мне сказать, кроме того, что все люди – сукины дети. А это я уже знаю.

Теперь обратим свое внимание на госпожу Катлин Осборн, бывшее колоратурное сопрано, соревнующееся с «Боингом» и его пассажирами. Какой же красивой она была, наверное, в молодости, полвека назад! Ее морщинистое лицо излучает ауру вечности, синие, кобальтовые, глаза сияют чувствительностью и умом, далеко превосходящим интеллект всех собравшихся здесь, в этом пассажирском самолете. Я говорю с ней о ее великолепной карьере, пришедшейся на начало шестидесятых – конец восьмидесятых годов. «Я начала карьеру во время ракетного кризиса, а закончила во время падения Берлинской стены», – говорит она мне с совершенно очаровательным смешком. Я отвечаю ей широким, радостным оскалом, щедрым, полным историй едва ушедшего века. Я намекаю на романсы Штрауса и Малера, на вагнеровские достижения, на историческое исполнение роли Изольды. Она мне нежно, почти по-матерински, улыбается. Под морщинами старой дамы я отчетливо вижу черты самой блистательной ученицы Элизабет Шварцкопф.

Красота в ее самом чистом виде, молодость, проявляющаяся с возрастом. Отбор, друзья мои люди, придумали вы.

Ее нейроны испытывают мощную атаку кобальта-60. Смерть наступает довольно быстро, прямо посреди полета. Мертвенно-бледное лицо, судорожно сжатый рот, из которого ползет пузырящаяся желтоватая пена. Она пристально смотрит на меня лазурным, постепенно угасающим взглядом, взглядом, словно говорящим «я понимаю». Она знала, чем она рисковала, рассуждая о классической музыке, я рассказал ей также и о том, что стояло на кону здесь, в воздухе. Она заразит, быть может, несколько стюардесс или одного стюарда, но самолет благополучно прибудет к месту назначения.

Наш юный Диего Скотт Версини согнулся пополам на тротуаре. Его обходит толпа, которую вы спасли, равнодушная к его хрипам и испражнениям. С ним я говорил о футболе, упомянул нескольких великих, легендарных игроков, стоя посреди города. Я обрисовал и ему детали операции, объяснил, каким образом он станет центральным устройством машины, являющейся миром, в какой степени его судьба находится в руках толпы, а судьба толпы – в его руках. Он практически не дрогнул. Я думаю, он доверял человечеству. И был совершенно прав. Может быть, он доверял и себе самому, верил в свои способности сверходаренного ребенка. Тут он ошибся.

Поскольку вы выбрали, как мне кажется.

Посмотрите на лицо ребенка, в котором смешалась испанская, итальянская и английская кровь. Обратите внимание на яркий блеск его глаз, полных взрывчатой жизненной энергии, энергии будущего, которое расщепляется, как сверхновая звезда. Посмотрите на его фигуру. Все в нем говорит о том, кем он станет, если вы дадите ему шанс. Его очень скоро прозовут «The Sniper». Все в нем ведет его к знаменитому Кубку Мира-2018, во время которого он уничтожит Бразилию, забив три из пяти голов своей команды, причем один – легендарный, в верхний угол ворот, ударом с места, с расстояния в тридцать метров, за минуту до окончания матча. Это очень красивый подросток. Буквально через пятнадцать лет он будет более знаменит, чем самые знаменитые актеры Голливуда, более богат, чем самые богатые рок-звезды, более известен, чем модели-транссексуалы. Его лицо воплощает в себе невинность детства, проведенного под лазурью южных небес. Его страна проваливается в черную дыру не-экономики, а его мечты восстают против реальности, которая состоит из вас, из Мира, Мира моего Брата.

Он одинок, уникален, беден. Он идет по улицам города. Город тоже одинок, беден и в своем роде уникален. Понятно, что вы выбрали. Ваша чистая совесть взволнованно ищет этическую соломинку, за которую можно схватиться. А в соломинках я знаю толк. Вы даже представить себе не можете, какое количество людей я повесил без суда и следствия на этих самых соломинках! Диего Скотт Версини покорил бы человечество своим талантом, но он резко сползает на землю по стене здания, ползет к подвальному окну, оставляя позади себя след из разнообразных органических веществ, беспрерывно исторгающихся из его тела. Он покрыт лихорадочным потом, глаза налились кровью, тело сотрясает конвульсивная дрожь. Розоватая, желтушная жидкость, выделяющаяся у него изо рта и ноздрей, постепенно заполняет его легкие и душит его. Он протягивает руку к толпе. Толпа проходит мимо. В этом мире стало слишком просто встретить кого-то, еще более бедного, чем ты.

Молодая индуска распростерлась у моих ног, медицинский персонал «Lady D of the Seas» суетится вокруг нее, но тщетно. Она умерла, зная, что две тысячи пятьсот человек выживут, потому что вы выбрали их вместо нее. Она умирает, зная, что это вы ее приговорили. Она испускает свой последний вздох, зная не только о том, до какой степени вы виновны, но и о том, до какой степени вы делаете все, чтобы скрыть это, особенно от самих себя. Она умирает, проклиная все человечество, – и она права.

Во всяком случае, с нашей точки зрения.

Вы спасли роскошный туристический пароход, воздушный коммерческий рейс и город homo lambda internationalis ценой жизни молодой женщины, которая однажды приобрела бы большее значение, чем Эйнштейн и Мария Кюри, вместе взятые, ценой жизни старой дамы, которая оставила свой след даже в музыке сфер, и ценой жизни мальчика, который скоро покорил бы всю планету своим талантом.

Это было предсказуемо.

Вы выбрали безопасность. Вы выбрали количество. Вы выбрали то, что вы есть сами.

Я должен сказать, что примерно этого и ожидал.

 

Коммюнике номер двадцать девять

Where nothing could help you [113]

Я беспрестанно объезжаю весь Мир для того, чтобы показать вам все его упущенные возможности. В каждом городе я организую свою лотерею жизни и смерти, и, конечно, теперь это уже известно повсюду на обитаемом вами земном шаре.

Я держу всю планету в страхе в квадрате. Вы все знаете, что произойдет, вопросы – лишь приложение к машине. Какой город я выберу в следующий раз? Каким будет modus operandi? Каковы будут правила игры? Между кем и чем мы должны будем выбирать?

Ваши вопросы законны. Например, эта японская семья, собравшаяся дома вокруг стола за ужином и с ужасом смотрящая по своей катодной трубке новости, в которых рассказывают обо мне. Сколько таких же семей по всей планете спрашивает себя: а вдруг мы станем следующими? Какому необыкновенному таланту противопоставит он нас?

Что мы будем делать, чтобы спастись?

До недавнего времени выбирающие находились большей частью в городах, о которых шла речь, но с распространением игры по континентам и полушариям они, решая свою судьбу, должны не только бороться с собой. Отныне они вынуждены вступать во все более и более яростное соревнование со всем остальным миром.

Почему бы не выбрать уничтожение Лондона, Берлина, Мекки, Токио, Ле-Кап или Мехико для того, чтобы спасти самого великого литератора, музыканта, физика, деятеля кино или философа начинающегося века? Такой предлог способен меня удовлетворить, так как он предусмотрен в реестрах вашего спасения.

Это, может быть, защитит вас в следующий раз, кто знает? Я не могу вам этого обещать, но я могу дать вам на это надежду.

Я рассчитываю на международную, а также на региональную, этническую, религиозную, политическую, расовую и социальную рознь. Я рассчитываю, в принципе, на все эликсиры ненависти, которую ваша мозговая желчь постоянно вырабатывает.

Кульминационный момент последней фазы, таким образом, заключается в этом последнем приближении нашей бессмысленной логики.

По нашему мнению, невинности не существует. Поскольку мы – в каждом из вас. Как иначе, скажите мне, мы, по определению не имеющие возможности стать личностью, могли бы столь широкомасштабно действовать в этом мире? В мире, который вы называете своим. В мире, который вы давно нам перепродали и который беспрестанно закладываете нам под проценты.

Мы прекрасно знаем, что если бы Бог вновь послал на Землю ангелов, чтобы найти тут, скажем, сто или тысячу праведников, то ему пришлось бы столько же, как минимум, уничтожить городов, пытаясь остаться на относительной высоте того, что пережили Содом и Гоморра. Там мы сумели, должен сказать, усовершенствовать наше искусство сверх всяких ожиданий.

Но нам не важно, есть ли один, или сто, или тысяча, или даже больше праведников среди людей.

Нам важны остальные. Те, кто будет смеяться над их предупреждениями или над единственным сигналом тревоги.

И если бы я его случайно встретил, то он, безо всякого сомнения, немедленно покинул бы обреченный город.

Я заметил его здесь, на авеню Америки. Он пристально смотрел на меня с другой стороны улицы. Я вернулся в Нью-Йорк, я беспрерывно путешествую. Я – новый «кочевник», jet-setter, космополит, я – супертурист, которого вы уже и не ждали. Движущаяся толпа окружала меня, люди вокруг начинали спотыкаться. Рядом со мной уже можно было увидеть упавших на землю, прислонившихся к стене, рухнувших на скамейки мужчин и женщин.

Ребенок смотрел на меня не отрываясь.

Я машинально перешел на другую сторону и пошел ему навстречу.

Это был мальчик лет двенадцати, с волнистыми белокурыми волосами и светлыми глазами. Он смотрел на меня не отрываясь.

Я делал то же самое.

Я знал эту внешность, эти глаза, это худое лицо, эти черты.

Знал прекрасно. Я был им, это был я. Я был таким ребенком в ту пору, когда Мир еще давал мне возможность верить в существование невинности, задолго до того, как я превратился в младшего брата Дьявола.

Я протягиваю руку к нему/ко мне, я знаю, что этот жест станет для него роковым, но он не делает никакого движения в мою сторону. Он остается безмолвным и неподвижным и смотрит на меня не отрываясь.

Понемногу я замечаю некий странный феномен, происходящий с поверхностью его кожи, вернее, под ней. Астральный свет, свет призрачный, мягко сияющий в диапазоне цветов альбиноса.

Я продолжаю протягивать ему свою руку, он смотрит на нее, улыбаясь, и решает повторить мой жест.

Свет. Вспышка.

Я шатаюсь. Я оседаю, привалившись к стене, поднимаю глаза на маленького мальчика, которым когда-то был. Его свечение становится все более заметным, теперь сияние, вырывающееся из его рта, заставляет меня упасть прямо посредине улицы. С его губ слетают буквы из чистого фотона, из его глаз струится начало Космоса. Я знаю, что он представляет собой самую большую опасность для нас с Братом. Я знаю, что он – нечто большее, чем то, чем я являюсь и чем когда-либо буду. Я знаю, что он, скорее всего, пришел сюда с совершенно определенной миссией. И мне кажется, я догадываюсь, в чем она может заключаться.

– Ты – ангел? – спрашиваю я его.

Он кивает. Точно.

– Как твое имя?

Световые буквы отвечают: у меня нет имени для того, кто работает на Смердящего.

Он действительно Ангел, он – один из тех охотников за наградой, которых Бог бросил в погоню за нами.

Но мы, Архангелы, павшие или не павшие, всегда можем попытаться найти общий язык. Мы же, в конце концов, из одного племени, мы говорим на одном языке, пусть и во всех возможных формах, мы живем в одном пространстве-времени.

– Чего именно ты хочешь?

Буквы, вылетающие из его рта живыми огненными светодиодами, говорят:

– Я хочу видеть того, кого ты называешь Братом. Я хочу видеть того, кого ты выбрал в качестве союзника.

– Я не выбирал его союзником, это он меня выбрал. Я не оставил ему выбора.

Раздается смех ребенка. Он звенит чище, чем хрустальный колокольчик.

– Ты не человек, но ты им был, Дьявол вступает в союз лишь с теми, кто этого желает.

– Если хочешь знать, дитя мое, я не желаю абсолютно ничего. Этим я и сумел заставить его стать мной. Скажем, уступить мне свое – временно вакантное – место.

– Это одно и то же, ты сам прекрасно знаешь. Поскольку вас, конечно, двое, но двое – в каждом из вас, вы – гибрид во всей его чудовищности.

Настала моя очередь рассмеяться во весь голос, полыхнувший, как огонь на углях.

– Мне нравится слово «чудовищность». Это то, что мы есть: монстры. Мы демонстрируем человеку все гнусности, которые он делает при помощи второй половины гибрида. Мы – педагоги, дитя мое. Мы доводим человечество до его лимитов и подсказываем, как их можно обойти. Например, я уверен в том, что наши человеческие братья без малейших колебаний променяют тебя на посетителей, сгрудившихся в том или другом большом музее твоего города. Кстати, сообщаю тебе о том, что именно в эту минуту началась игра, я получаю первые голоса. Для тебя все идет пока не очень удачно. У Баския еще есть все шансы.

Этот маленький мальчик не станет ни гениальным художником, ни великолепным композитором, ни великим ученым, ни самым знаменитым писателем своего века.

Он станет тем, чем стал я. Несомненно, он станет младшим братом Дьявола, потому что он – это я до трансформации.

– Это ты так думаешь, – говорят мне слова-фотоны, – но ты – мой старший брат, и я с тобой никакого договора не подписывал.

Мой огненный смех полыхает снова.

– Ты снова ошибаешься, дорогой невинный, ты ошибаешься в направлении. Наша логика извращена: это я должен был бы заключать с тобой союз, и в каком-то смысле я это и делаю.

– Ты ничего не делаешь, Агент Небытия, и сам прекрасно об этом знаешь. О том, что я пусть и двенадцатилетний, но еще свободный человек.

– Двенадцатилетний! То есть человек, едва начавший определять свой пол. И ты говоришь со мной о свободе?

– Свой пол я определяю наверняка лучше, чем ты можешь себе вообразить, и уж точно лучше, чем это делаешь ты. Я повторяю тебе: я свободен.

– И как же твоя свобода тебе поможет? Все эти добрые ньюйоркцы тоже свободны, они вольны выбирать между тобой и собой, но жители Санкт-Петербурга, Мадрида или Джакарты тоже могут выбирать. Все свободны в этом мире, дитя мое. Ты не можешь себе представить, до какой степени наша правда делает их свободными!

– Не смеши меня. Правда – одна, по определению, ты это прекрасно знаешь. И она не может быть вашей, ты знаешь это еще лучше.

– Очень хорошо. Допустим, что релятивизм действительно является одним из наших самых утонченных открытий. Они живут, быть может, с совершенно фальшивой правдой, но ты не можешь отрицать, что они свободны. Кстати, если игра продолжится, ты сам в этом убедишься.

– Они могут делать лишь то, что они хотят, они могут узнать лишь то, что им известно, они могут быть лишь тем, что они есть. Я знаю, как ты извращаешь смысл слов, знаю твою мошенническую семантику.

– Естественно, это моя профессия, о, юный мальчик, который был мной еще до того, как появился этот мир.

– Я хуже тебя. Поскольку я – тот, кто пришел после тебя. Я – тот, кто извратит твои извращения, я – тот, кто в самой высшей степени опасен для твоей демонической двойственности. Отведи же меня к своему Брату, если не боишься.

– Я покажу тебе свою храбрость, я представлю тебе ее доказательства, о, мой очень юный ангел. Я не стану противопоставлять тебя слепым народным массам. Мне кажется, что новый этап Игры-Жизни, Праздника-Мира зарождается в моей голове, которая, как ты знаешь, никогда не прекращает работать. И на этом новом этапе развития человечества ты не будешь ставкой. Ты будешь моим сообщником, более того, ты будешь моим двойником. Поскольку я как следует подготовлю тебя к тому, чем ты станешь, а станешь ты мной.

– Ничего из того, что ты способен сделать, не может на меня воздействовать. Если я последую за тобой в твоем разрушительном путешествии, ты отведешь меня потом к своему Брату?

– Ты прекрасно знаешь, что мы никогда не держим своих обещаний, так стоит ли обещать?

– Предположим, что это обещание ты сдержишь. Ты сам, кстати, убедишься в этом.

Мой огненный смех катится по авеню Америки, взрывая стоящие вдоль проезжей части фонари, разбивая лобовые стекла проезжающих машин, провоцируя множество аварий.

– Я чувствую, что мы с тобой отлично поладим. Нью-Йорку на этот раз повезло. Надо сказать, что количество конкурирующих с ним мегаполисов превышает все, что можно вообразить: Жизнь – Игра! Праздник – Мир!

Ребенок, которым я был когда-то, одаривает меня скупой улыбкой. Блеск его глаз кажется мне более опасным, чем все пожары, которые я разжег как на этой Земле, так и в сердцах людей, ее населяющих.

 

Коммюнике номер тридцать

Новая игра будет грандиозна. Называется она Армагеддон. Я рассказал о ней американскому ребенку, который ответил лишь загадочной улыбкой.

Как ты убедился, люди пожертвуют любой единичностью для того, чтобы обеспечить выживание и господство толпы. Я надеялся, что у этого правила есть хотя бы одно исключение. Я занялся отбором для того, чтобы увеличить шансы индивидуумов, противопоставленных массе: бедный подросток, молодая богатая женщина, старая дама из творческой элиты.

Ничего не помогло. Они запрограммированы, словно муравьи. Ты сам понимаешь, что у меня нет никакого желания все оставшееся время умирать от скуки. Скука – это одна из форм, которую мы принимаем, но ей самой принимать нашу форму непозволительно.

Отныне игра достигнет своего апогея.

Человечество – машина, ловушка, абсолютная ловушка. Одновременно я делаю из него его собственное центральное устройство, его жертвенную ось, оно – и машина, и состоящая из плоти деталь в машине. Оно является и тем, и другим в отдельности, однако оно отныне составляет с собой единое целое, как и все подопытные кролики до него.

Дотянитесь-ка до моего уровня в диалектических изысканиях, старый добрый профессор Гегель!

Никто не хочет, в виде исключения, спасения ценой гибели стада. Никто не желает сохранения жизни незнакомого гения взамен на жизнь двух тысяч или двухсот тысяч дураков, увенчанных дипломами?

Тогда перейдем к другим вещам.

Вы все – гении.

Так постановила демократия, в этом она вас убедила. Это она с вами сделала, это мы с вами сделали: безграничная пошлость гениев, соблюдающих полное равенство. Вы все равны, вы все равны Микеланджело, Максу Планку, Францу Кафке. Вы все стоите друг друга. Как только этот принцип подвергается сомнениям, вы начинаете спасать друг друга любой ценой, всеми доступными способами. Вы как можно скорее убиваете невинность, способную своим присутствием доказать преступление против разума, которое вы таким образом совершаете с помощью моего Брата.

Вы все равны. Вы все гении. Вы все убьете друг друга.

«Ты видишь, – сказал я маленькому американскому мальчику, – они совсем не знают ни возможностей падшего Ангела, ни возможностей разбившегося человека».

Они не подозревают о могуществе, которое мой Брат доверил мне, несмотря на то что каждый день они могут следить за развитием Великой Игры на своих телевизионных экранах.

Ты видишь, мой маленький заблудший Ангел, они продолжают быть тем, что они есть, они продолжают уничтожать красоту Создания клейкой массой своего образования. Они предпочитают стадо индивидуальности, считая это средством борьбы против слабых и тем более против сильных! Теперь они продолжат делать то, что делали всегда: ставить на одно стадо против другого стада, на свое против чужого. Это будет как раз на уровне века, бремя которого доверил мне Брат, пусть и на время. Это будет Игра всех против всех, это будет разрушение Мира им самим, это будет просто божественно.

Здравствуйте, сводные человеческие братья, сводные человеческие сестры, здравствуйте, все!

Мы начнем с такой конфигурации: на арене находятся два города с сопоставимым количеством обитателей, каждый из них обладает своим специфическим обаянием.

Каждый из городов может голосовать за свое разрушение или против него. Я знаю, что могу рассчитывать на большое число людей с суицидальными патологическими устремлениями, которые добавят перчинку в процесс окончательного отбора.

И наконец, «публика». То есть Мир. Мир избирателей, мир голосующих. Мир тех, кто выберет между тем и другим городом.

Это новая версия Хиросимы, это Total Panic World Cup, это Humankind Idol со мной в качестве единственной истинной поп-звезды, это выпуск новостей, где вы видите свое собственное изуродованное лицо в самом центре экрана.

Вы не можете оторвать взгляд от своего изображения, не так ли?

Все ведет к вашему царствованию, которое будет нашим. Я жду с нетерпением ядерной зимы, которую вы себе устроите. Несчастные микроцефалы, боящиеся всеобщего потепления, будут довольны. Холод, темнота, всполохи – это все наша специальность, которая быстро станет вашей.

Я, может быть, немного поторопился, утверждая, что мой Брат – абсолютная инверсия Бога. Это не совсем верно. И в связи с этим у него всегда были неприятности.

Мой Брат – падший Ангел, то есть он Создание Божье. Он – не Бог, даже Богом Зла его назвать нельзя, поскольку Бог – один, на наше несчастье.

Раз Бог – один, то и Абсолют – один, который и есть Он. Следовательно, Абсолютное Зло – нелепость, по крайней мере, неточность. Никакое Зло не может претендовать на Абсолют, поскольку оно всегда имеет разную степень и разные формы. Победа дополняется пошлостью, безраздельным господством логики над смыслом.

Итак, мой Брат ни разу не смог достигнуть состояния Абсолюта. Он также не может познать эксперимент воплощенной жизни. Он не может дать жизнь, уясните это себе хорошенько, если вы еще способны на это. Он может лишь отнять жизнь, и даже не для себя! Конечно, овладевая человеческими душами, он, приняв мужское или женское обличье, предается блуду с избранными им жертвами. Но как вы хотите, чтобы он зачал кого бы то ни было без этого?

Он – Противник, но он также и инструмент Бога Единого и Абсолютного, который решил, что мы должны мучить человечество его собственными руками.

Мы – Селекционеры, мы – Игроки, мы – Испытание, мы – ваша без конца повторяемая Мука на этой Земле. Таким образом, неоспоримо то, что мы способствуем, против нашей воли и, без сомнения, против вашей, вашему возможному спасению.

Дьявол остается хотя и падшим, но Ангелом. Он – Архангел, командующий мириадами легионов демонов. Но он напрасно старается, собирает такую паству, такие толпы, такие дьявольские армады, он напрасно делает все возможное. Он по-прежнему бесконечно далек от Абсолюта, изгнавшего его из своего Света. И он лишь зажигает свои собственные факелы в темноте, освещая ее огнями Ада.

Поэтому, не имея возможности ни воплотиться по-настоящему, ни достичь какого бы то ни было Духа, мой Брат на века остается бесплодным. Все дураки, которые говорят вам о существовании пресловутого Сына Дьявола, просто не понимают, что Дьявол никоим образом не может гипостазироваться в другую личность. Единственное, что ему доступно, это – извращать умы для того, чтобы они извращали тела.

Дьявол – не личность, по этой причине он – Братство. Он не может иметь сына, но он может иметь братьев, таких как я.

 

Коммюнике номер тридцать один

Теперь я – оружие массового уничтожения. Повсюду, где я прохожу, в воздухе распространяются смертельные радиоактивные следы, газ нервно-паралитического действия настигает центральную нервную систему двуногих животных, бациллы и вирусы проникают в органы и клетки их организмов.

Мое тело – машина для убийств, хотя ему не нужно ничего делать, ему нужно лишь поддерживать свое дыхание.

Описывать вам проклятые города, через которые я прохожу, проходил и скоро пройду, бесполезно.

Это города, которые либо замарали, по нашему предписанию, имя свободы, либо превратили правду в рабство. Они знакомы вам, они полны маленьких дипломников, обучившихся выкованной нами науке. Если они вам не знакомы, значит, они для вас запретны, поскольку вы не поклоняетесь их идолам.

У каждого из вас свой Бог. Мы с Братом никогда и не надеялись, что наше дело увенчается столь полным успехом. Пусть я это уже говорил, но должен повториться: ваша раса, несомненно, является самым податливым материалом по сравнению со всеми другими человечествами, которые мы совратили в этой Вселенной.

Конечно, вы это поняли: я – просто человек, гнев которого пересилил его самого. Вы сделали из меня худшего из террористов, поскольку, как всякий уважающий себя камикадзе, умирая, я придам вирусу его полную мощность.

А пока другие смертельные семена, семена радиоактивности, убивающие меня еще быстрее, чем набор болезнетворных бактерий, будут косить тысячи жертв. Я стану тенью бомбардировщика, атакующего каждый ваш дом, каждый секрет, которые вы там прячете.

Я сажусь в самолеты, в поезда, в автобусы, в пароходы, в метро, в такси, на баржи. Я хожу по улицам, по торговым центрам, по туристическим зонам, по музеям, по кинотеатрам, по концертным залам.

Я тоже человек.

Я совершенно то же, что и вы.

Коллективная анонимность больших конурбаций уже пришла в действие. Посмотрите, с какой легкостью я смог избавиться от Калькутты, соревновавшейся с Парижем. В мире еще много туристов, и они умеют голосовать так, чтобы защитить любимые места отдыха. Миллионы трупов устилают улицы, плывут вздувшимися фиолетовыми гроздьями по водам Ганга, покрасневшим от крови. Многочисленные пожары, случайные или сознательно подстроенные, пылают по всему городу, чьи выжившие обитатели занимаются широкомасштабными грабежами.

Посмотрите на лицо этой молодой женщины из Пенджаба: ее много дней подряд насиловали, а потом обезглавили напавшие на нее сикхи. Ее черты выражают мольбу о пощаде, и я вам показывал это, но участь города, участь женщины была предрешена. Вами, раз и навсегда.

Гуманисты тоже голосуют. Благодаря им, я смог стереть с лица земли Сидней и его окрестности в обмен на спасение мексиканского города Оаксака.

Конечно, множество сёрфингистов умерло на пляжах из мелкого песка, погибли также целые детские приюты. Как этот, например: безмолвные комнатки, кровати и колыбели, совершенно неподвижные, как и тела в медицинских халатах, усеивающие коридоры, лестницы, лаборатории, лежащие у изголовья младенцев. Ни криков, ни воплей, ни плача. Эвтаназия на службе счастья, сомнения недопустимы.

Добро пожаловать в машину «Человечество»! Рассмотрите как следует ее центральное устройство, ее саму. Отметьте все детали ловушки, в которой заперта семья сводных братьев и сестер. Теперь обратите внимание, с какой изобретательностью я слегка переориентирую вектор на особенно чувствительные в геополитическом плане точки.

Тегеран. Мекка. Карачи. Рим. Иерусалим. Вашингтон. Москва. Пекин.

Кто и за кого будет голосовать, зная о том, что от его выбора зависит приведение в активность ракет с ядерными боеголовками, направленных на тот или иной город, готовый к немедленному адекватному ответу?

Понаблюдаем, например, за поведением семьи Спрингфилд из Сиднея, полностью охваченного эпидемией, и за семьей Альвеира из Лисабона, города, который я противопоставил Рио-де-Жанейро. Естественный выбор, вы не находите?

Я иду рядом с ребенком с Шестой авеню. Он сказал мне, что он ангел, но не захотел назвать своего имени. Может быть, это святой Михаил, или архангел Михаил? Может быть, Христос?

Нет. Разве Христос решился бы появиться в подобном виде, в обличье брата Сукиного Сына, до того, как Он стал таковым?

А если бы даже так оно и было, то почему тогда он позволяет мне совершенно безнаказанно закончить Игру-которая-стала-Жизнью? Почему не останавливает меня во время этого Праздника-Мира, чьим смертоносным диджеем я являюсь?

Почему я еще здесь, почему не отправлен к своему Брату, на раскаленный пляж?

– Тебе тоже очень скоро откроется правда, – говорит мне ребенок. – Теперь и ты испытаешь страх в квадрате. Теперь знаешь все, что будет происходить, секунда за секундой, и так целую Вечность.

Он и вправду славный, этот мальчуган. Я чувствую, что еще немножко, и он действительно станет мной. Если я тоже уеду в отпуск, мне кажется, он без усилий сумеет занять мое место. В конце концов, он же Ангел.

Точно так же, как мы. Достаточно заставить его пасть. Нам уже надоело способствовать вашему падению.

На вверенной вам Земле при моем, или, другими словами, вашем, появлении вы провоцируете возникновение катаклизмов в виде огненных торнадо и пирокластических снежных бурь, охватывающих пламенем ваши города, ваши утопии. Знайте, что это всего лишь начало. Теперь Игра подошла к финальному уровню: она развивается сама по себе, она создает сама себя, она разрушает саму себя, потому что она – это вы, а вы – это она, во всем вашем кровосмесительном и бесконечном слиянии. Вы больше не нуждаетесь в моей помощи. Мне говорят, что сложные казни, которые я придумал во время первого этапа моей миссии, теперь подхвачены, а порой и улучшены различными вооруженными группировками. Я знаю очень хорошо, что прогресс не остановить, особенно в периоды большой резни. Призвания умножаются – такова изначальная цель моей миссии, успех которой превосходит все упования, хотя это слово для нас не имеет ни малейшего смысла.

В Сиднее семья Спрингфилд умирает, зная об этом. В Лисабоне семья Альвеира ждет результата выбора. В три часа утра, мое любимое время, я объявлю результаты соревнования.

Силы очень разные, согласитесь, но они формируют единый процесс, полностью детерминистический, совершенно детерминированный.

Я – Инженер своего Брата. Но мой Брат, он – Философ.

У него, кстати, есть все докторские степени этого мира.

Джулия Спрингфилд – младшая дочь в семье. Она умирает в страшных конвульсиях, вызывающих у нее бесконечные стоны. Ее отец Джонатан – единственный представитель этой семьи из северных предместий города, способный как-то передвигаться. В данный момент австралийцы котируются не слишком высоко. Они белые, в большинстве своем консерваторы, и они живут в количестве двадцати миллионов человек европейского происхождения на острове-континенте размером с Бразилию или Китай.

У них совершенно нет шансов в борьбе с другим городом, погрязшим в бедности и потрясающим иконами с изображением Фиделя Кастро в надежде избавиться от нищеты.

Вот почему семья Спрингфилд умирает. Потому что вы – не только гении, но и гуманисты.

Джонатан Спрингфилд ничего не смог сделать, чтобы спасти свою жену, унесенную первой волной моих экспресс-мультиэпидемий. Нет больше врачей, нет больше удобных больниц. Общественный транспорт, администрация, государственные, а также частные службы буквально уничтожены.

Теперь Джонатан Спрингфилд бьется, как может, пытаясь спасти троих своих детей. Он наверняка подозревает, что у него нет ни единого шанса на победу. Не тот у меня характер, чтобы дать шанс тем, кто вас приговорил к смерти, господин Спрингфилд. Вы, конечно, умрете, но те, кто вас уничтожил, вас и вашу семью, победители в Игре, поймут, что представляет собой счастливый лотерейный билет, который держит в руке мой Брат.

Здесь мне служит метапневмовирус последнего поколения.

Рассмотрим последствия воздействия болезнетворного вируса на маленькую – девятилетнюю – Джулию Спрингфилд.

Отхаркивания следуют одно за другим с изнурительной частотой. Органические выделения, полные крови, желчи, лимфатической жидкости, зараженных гноя и слизи. Мышечная боль, бронхиолит, пневмония, ринотрахеит представляют собой общие типичные симптомы патологии ретровирусного вида, близкого к APV, avian pneumovirus (птичий пневмовирус) и к hRSV, human respiratory syncytial virus (человеческий респираторный синтициальный вирус). Возбудитель инфекции, принадлежащий к семейству парамиксовирида, стремительно занимает все респираторные, носоглоточные пути и легкие. Все это сопровождается очень высокой температурой, приступами рвоты, значительным обезвоживанием и жестокими мигренями.

Джонатан Спрингфилд, скорее всего, ничего этого не знает. Его маленькая дочь умирает, а два сына находятся на последней стадии болезни.

И что ему за дело до всего этого, как эти знания могли бы помочь ему спасти маленькую Джулию? Как они могли бы помочь ему в тот момент, когда его маленькая дочь испустила свой последний вздох, и это было показано на миллионах телеэкранов, на миллионах мониторов подсоединенных друг к другу компьютеров, в мозгу миллионов людей, для которых я пишу эти слова?

Эти знания бесполезны. Для меня они имели значение лишь в качестве дополнительной эстетической жестокости. Техника – это ловушка. В этом отношении она может позволить себе роскошь быть более чем саркастичной, она может продемонстрировать полнейшее безразличие.

Почему он выжил? Почему? – кричит он, обращаясь к небу. Его лицо залито слезами, его рот искривлен от неизмеримой боли, потому что его дочь умерла на его глазах. Он не знает, что подобен Ольге в ее машине и что свой взгляд, свой крик, свое отчаяние он адресует нам, Миру, миру моего Брата, миру всех своих братьев, что нет «почему», а есть лишь «как», что во всем этом нет никакого смысла, а есть лишь неумолимая логика.

Состояние братьев маленькой Джулии тоже оставляет желать лучшего. Самый младший находится практически при смерти, его пылающее от температуры тело уже практически неподвижно.

Джонатан Спрингфилд смотрит – час за часом, – как умирают его дети. Он знает, благодаря кому он испытывает ужас одиночества, благодаря кому погибли все его близкие. Он знает, благодаря кому разрушена его жизнь и благодаря кому его ждет одинокая смерть. Он знает, благодаря кому текут его слезы, которые не могут не вымывать из него все соли, всю влагу, весь огонь.

Он один. Совершенно один, и у него нет никакой надежды.

Он один среди своих братьев.

 

Коммюнике номер тридцать два

Вместе с ребенком с авеню Америки я смог составить очень точную топографию города Лисабона. Этот античный, с извилистыми улицами, с очень разными кварталами, город должен быть внимательно изучен на тот случай, если мне придется натравить на него псов Апокалипсиса. То же самое с Рио, где я тщательно исследую направление и смену ветров, дующих с океана и с Амазонии.

В Лисабоне семья Альвеира ждет. Они видели то, что случилось в Сиднее. Они постоянно молятся о том, чтобы Рио был избран Селекторами, остальным миром, их братьями.

Семья Спрингфилд медленно агонизирует, семья Альвеира ждет.

Уже три часа утра. Скоро придет время оповестить о результатах голосования весь мир, в том числе самых заинтересованных. Время швырнуть целый город в бездонную пропасть страха в квадрате.

Ах, дорогие друзья-умы, дорогие друзья-читатели своего собственного мира, если бы вы могли проследить за этой эпической битвой, достойной реалити-шоу, когда планета делится на болельщиков Рио и приверженцев португальской столицы.

Три часа утра. Вам пора все узнать.

Вот.

Самба победила фаду.

Кариокас победил жителей Лисабона, в частности семью Альвеира, которая, как и все другие, только что узнала, что я уже петляю по улицам их города.

Да, я тут. Ку-ку. Лисабон – чудесный город. Он, наверное, станет самым красивым кладбищем, какие только встречались в истории.

Именно по этой причине я выбрал для этого специфического городского человечества ядерный, а не бактериологический вариант. Вариант, который я сначала приберегал для Нью-Йорка, до того, как я встретил ребенка с Шестой авеню, до того, как решил, что, в конце концов, все города Земли имеют право на свою Graund Zero.

Возможности, предоставленные мне моим Братом, становятся все более и более широкими. Я превратился в настоящий реактор-размножитель. Я произвожу плутоний и кобальт-60 при малейшем проявлении жизни со стороны моего организма: при дыхании, при потении, при любом выделении запаха или влаги. Я иду и обязательно убиваю. Я иду, и радиоактивность плывет вокруг меня. Я иду, и смерть – в виде невидимого света – идет рядом со мной.

Как же будет красив этот опустошенный, мертвый, усеянный трупами, а вскоре и просто скелетами город. Он будет светиться день и ночь на десятки километров в округе.

Семья Альвеира знает все симптомы заражения, происходящего после взрыва расщепляющихся веществ. Им уже показали, вне Игры, очень четко, в натуральную величину, на что похожа подобная катастрофа. Они могли видеть то, что случилось с городами Бангкок и Монтевидео.

Таков эффект воздействия нейтронной бомбы: она не только убивает людей и животных, оставляя недвижимую и промышленную инфраструктуру нетронутой, она убивает противника, еще не достигнув цели, она убивает его еще до того, как упадет на него.

Она убивает его психологически.

Как, например, семью Альвеира, которая даже не находит сил, необходимых для попытки бегства из города. Конечно, это было бы бесполезно, но я ожидал, что они сделают это усилие.

Но нет. Возникает впечатление, что человечество устало, очерствело, постарело раньше срока. Я подозреваю, что мой Брат и тут сыграл свою роль.

Отныне вся полиция мира идет по моему следу, правда, гонится она за химерой, за ложной целью, за фантастикой, превратившейся в правду, за правдой, превратившейся в легенду. Она преследует тысячи и тысячи мужчин и женщин, служащих деталями машины.

Мною задействованы не только радиационное облучение, бактерии, токсичные вещества, являющиеся nec plus ultra современной войны. Как я вам и говорил, мир моего Брата – это мир бесконечных реверсий. Временность? История? География? Эти слова, без сомнения, чаще других вызывают его смех.

Пока мое радиоактивное оружие, вирусы и мощнейшие токсичные вещества ведут Мир в будущее, а скорее все-таки будущее в Мир, все формы войны, когда-либо существовавшие на Земле, возрождаются. Убивают холодным оружием, револьверами, автоматическим оружием, гранатами, бомбами. Убивают голыми руками.

Чудо демократии! Города и народы мстят за не понравившиеся им по тем или иным причинам итоги голосования, их злоба вскармливает гнев. Повсюду, словно атомные грибы, растет ненависть, возникают союзы, всплывает вековая вражда. Все делают выбор, бьются за свой выбор, убивают за свой выбор.

Коляски, детские сады, школьные дворы и ясли стали мишенью для серийных снайперов. Целые семьи обезглавлены, а затем расчленены топором пожаров. Резня, вспарывание животов, разделка заживо одних за другими, каждого на глазах соседей, ждущих своей очереди. Девочек-подростков насилуют, а потом бросают в реки, в колодцы, овраги или сжигают заживо, облив бензином и сбросив в контейнер для мусора. Людей убивают на месте, вскрывая им череп многочисленными сокрушительными ударами, их душат, сомкнув руки им на горле, расплющивая гортань и трахею, с них снимают скальп, им отрезают язык, уши, гениталии, груди, руки, ноги, им выкалывают глаза. Внутренние органы разрываются, испуская фонтан жидкости, пурпурные струи крови, кристаллы плоти… людей душат всеми вообразимыми способами. Иногда вспомогательным средством служит пластиковый мешок, и все это практически на всех сайтах Всемирной сети. Welcometohell. world уступил место welcometohumanity. world. Теперь вы понимаете, почему сайт «Дьявола» – это вы все, вы – блог ваших собственных мерзостей. Ваш успех растет.

У меня даже нет уже достаточно места для того, чтобы позволить вам наблюдать за каждым преступлением в его единичности. Все кончено, мы окончательно вошли в эпоху образованного стада, в эру масс, распыленных на направленные на себя субъективности, которые скоро превратят друг друга в пыль в глобальном метацентре, которым станет Мир.

Итак, теперь я переместил Игру на клетки глобального геополитического поля. Она начинает, как я вам и говорил, становиться автономной. Вы делаетесь свободными! Вы можете безжалостно убивать друг друга по всем поводам и причинам, которые мы с Братом оставили в ваших умах в тот момент, когда вы забыли, для чего же нужно использовать разум.

Мне больше не нужны машины. Машины – это вы все. Мне больше не нужно центральное устройство, вы – центральное устройство во плоти. Вы свободны в этом Мире-Празднике, вы подобны Богам в этой Жизни-Игре!

Что же точно происходит, когда термоядерная бомба в десять или, скажем, в двадцать мегатонн обрушивается на город?

Чтобы понять это, сначала надо уяснить, в чем заключается универсальность термоядерной бомбы.

Любая традиционная бомба, даже тысячетонная, выбирается от рельефа местности, на которую она должна приземлиться, а также от точного местоположения цели и ее структуры.

Это логично: традиционная бомба взрывается при соприкосновении с землей.

Ядерная бомба взрывается не при контакте с поверхностью почвы, а гораздо раньше, обычно на высоте примерно в пятьсот метров. Огненный шар может достичь максимального объема перед тем, как вырыть кратер диаметром, как минимум, в километр и поднять в атмосферу гриб обломков, земли, пламени на высоту от десяти до двадцати километров.

Процесс полностью детерминистический и совершенно детерминированный.

1. Просто в момент воспламенения взрывается сначала «нормальная» атомная бомба, называемая «бомба А», принцип действия которой основан на цепной реакции расщепления двух масс плутония или урана.

2. Эта бомба не является сама по себе орудием уничтожения, на самом деле она – всего лишь спичка. Спичка, которая смогла стереть с лица земли Хиросиму, и тем не менее только спичка.

3. Поскольку действие термоядерной бомбы, называемой «бомба Н», основано не на расщеплении, а на синтезе. Восхититесь еще раз моими талантами в области диалектической реверсии.

4. Атомная бомба воспламеняет термоядерную бомбу, поднимая температуру до миллиона градусов. Это – температура центра Солнца, она необходима и достаточна для синтеза двух атомов водорода в атом гелия, а попутно она высвобождает такое количество энергии и радиации, которое вызвало бы падение на Землю небольшой звезды.

Как же протекает процесс, если смотреть на него со стороны, так сказать, глазами тех, кто умрет, или тех, кто только что сбросил роковой снаряд?

1. Свет.

2. Огонь.

3. Удар.

4. Радиация.

Процесс совершенно детерминистический и полностью детерминированный.

В Хиросиме и Нагасаки от «простых» атомных бомб весом от пятнадцати до двадцати килотонн погибло в каждом случае около восьмидесяти тысяч человек. Втрое большее количество людей было тяжело ранено, и это не считая облученных выживших, которые через месяцы или годы умерли от радиации.

Двадцать килотонн тринитротолуола. Двадцать тысяч тонн.

Фотографии обоих японских городов после взрывов дают четкое представление о силе энергии, которая буквально стерла с лица земли все постройки на многие мили вокруг точки попадания.

Теперь, друзья-умы, друзья-читатели, друзья-люди, сводные мои братья, я вас прошу представить себе эту разрушительную мощь, умноженную в тысячу раз.

Стандартная термоядерная бомба. Двадцать мегатонн тринитротолуола. Двадцать миллионов тонн.

На этот раз вы можете быть уверены, что одним ударом уничтожите мегаполисы с десятью, с двадцатью, а то и с тридцатью миллионами жителей. Тонна тринитротолуола на каждого горожанина. Подумать только, кое-кто жалуется на вопиющую несправедливость распределения земных ресурсов! Не беспокойтесь, мы с Братом займемся этим, мы – великие уравнители. Кратер сможет конкурировать с кратером от падения маленького астероида, гриб из огня, земли и обломков поднимется до краев атмосферы. Ни одно здание, ни один болт, ни один человек, даже ни одно насекомое не выживет после такого события. Ничто не может пережить двадцать миллионов тонн тринитротолуола.

Даже Тегеран.

Даже Карачи.

Даже Париж.

Даже Лондон.

Даже Москва.

Даже Лос-Анджелес.

Даже Берлин.

Даже Рим.

Даже Иерусалим.

Даже пустыня.

Я, может быть, не Ангел, но я быстро обучаюсь своему ремеслу демона. Я – тот, кто властвует над разрастанием чувства вражды, тот, кто благословляет жажду мощи в слабых и подлых, тот, кто вдувает патологии моего Брата в их сердца.

Я также внушил некоторым из них, самым слабым и самым подлым, до какой степени техника беспощадна.

Эти идиоты, со своей идеологией и дерьмовой религией, благодаря которой они отстали на тысячу лет, думают теперь, что могут беспрепятственно завладеть мощью, создаваемой святейшим плутонием. Они забыли о том, что Бог создал этот металл, как и все остальное, специально для того, чтобы испытать человечество или то, что на данном единичном этапе своего развития таковым себя называет.

Итак, скажем для материалистических ушей, верящих только в нас, да и то не особенно, что я – движущая сила естественной селекции.

На самом деле, еще раз говорю вам, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, до какой степени я воплощаю собой стремления человечества – до какой степени я – это вы – и особенно ваше будущее. Необходимо подчеркнуть, что вы отныне – активные селекционеры одних в ущерб другим.

Вы депортированы все разом, словно в одном поезде, на платформе финального отбора. Вы дали мне себя пронумеровать, вы надели разнообразные полосатые пижамы всевозможных цветов, вы сами, сами натянули колючую проволоку, построили сторожевые вышки, газовые камеры, печи.

И теперь вы будете пытаться заставить меня поверить, что вы этого не хотели?

Теперь, когда ваши надутые от спеси города разлетаются в пыль один за другим?

Посмотрите на облака раскаленной пыли, гигантскими колоннами поднимающиеся до потемневших небес. Посмотрите, если выдержите, на повторяющиеся вспышки света, предвещающие циклоны радиации. Посмотрите на набухающий, словно маленькое солнце, огненный шар, которому предшествует стена жара, уничтожающая все на своем пути.

Что происходит?

Вы отступаете перед угрозой рокового огромного гриба?

Ну же, вы ничем не рискуете, вперед! Вы же стали теперь «Великой Державой».

Что мне больше всего нравится в людях, так это то, что они отдают себе отчет в ничтожности своей мощи только тогда, когда она перестает существовать!

Говорят, что некоторые из них уверены в том, что после совершения всех этих преступлений их ждет Рай. Они правы.

Рай моего Брата.

Отныне ядерная ночь стала судьбоносным горизонтом этого человечества. Более того, умножение мощных электромагнитных импульсов, появляющихся в результате взрывов в атмосфере, погрузило планету в темноту. Всеобщий Свет погас. Больше нет огней, лампочек сигнализации, экранов, диодов, больше нет ничего. Электричества больше нет. Нигде.

Электричество – это огонь света, это не наш огонь. Наш огонь – это огонь темноты. Уничтожение всех машин, работающих благодаря электричеству, вызовет к жизни бесконечное господство машин гораздо менее послушных, подчиняющихся только нашим рукам. Рукам созданий, чье Падение является не начальным эпизодом, а единичным мотивом, объясняющим все их поступки.

В этом и заключается красота: огонь Света в результате погружает мир в темноту и в особый огонь, наш огонь.

Да. Этот Мир во всей своей полноте никогда не был настолько вашим миром.

Восхититесь, прошу вас, красотой процесса, друзья-умы, друзья-читатели…

– Все это бессмысленно.

Американский мальчик заговорил со мной, прервав письмо моих мыслей.

Я разражаюсь мегатонным хохотом:

– Конечно, это бессмысленно. Войны всегда бессмысленны, в этом и состоит их смысл.

– Ты – не человек и не ангел, даже падший. Ты не знаешь, кто ты есть.

– Какая разница! Знание того, кто ты есть, никому не помешало делать все что угодно. А что касается меня, дорогая моя живая икона невинности, то я – брат Дьявола, и не стоит уточнять, что я прекрасно знаю, что я делаю, когда вбиваю гвозди в крест.

Улыбка американского ребенка становится шире, словно наполняется астральным светом, исходящим от его тела.

– Ни человек, ни ангел, ни животное, ни машина. Кем же ты можешь быть, на твой взгляд? Кажется, это тебя не особенно заботит, я понимаю. Может быть, ты – именно ничто?

– Я был человеком… давно… этот мир еще не существовал. Сейчас мы его воссоздаем, но теперь я уже не человек, я – брат Сукиного Сына.

– Если уж ты всюду поспеваешь, если ты способен быть в Сиднее и в Оаксаке одновременно и переноситься в наносекунду из Нью-Йорка в Буэнос-Айрес, если ты был когда-то человеком, то ты должен отлично понимать, что ты никак не можешь быть Ангелом, даже падшим, как тот, кого ты зовешь своим Братом.

– Он именно таков и есть, не сомневайся, мое нежное дитя.

– Я не сомневаюсь, да это и не важно. Важно то, что тебе необходимо признать истину, касающуюся того, что ты есть на самом деле. Но для этого ты должен сдержать обещание, которое ты мне дал.

– Я не давал тебе никакого обещания. А если и давал, все вынуждает меня не сдержать его.

– Это – правда, я должен исправиться: только обещание, которое ты дал, обещание отвести меня к твоему Брату может помочь тебе понять, кто ты есть на самом деле, кто ты есть и кем ты был.

– Моему Брату это очень не понравится – он ненавидит нежданных посетителей.

– Это будет не так уж важно. В каком-то смысле слова, он знаком со мной, и он тоже знает, кто ты есть на самом деле.

– Ни один Ангел не может проникнуть в последний круг Ада, не подпав под власть моего Брата. Ты это тоже знаешь, надеюсь?

– Мы и так уже находимся в последнем круге Ада. И это очень хорошо, у меня как раз создалось впечатление, что твой Брат ждет нас. Он уже здесь.

– Он всегда здесь, – исправил его я.

Итак, теперь мы в мире моего Брата, и этот мир, несомненно, ваш. Он его на самом деле и не покидал, ограничившись временной передачей полномочий мне для того, чтобы его отсутствие стало более правдоподобным. Он все время был здесь, и я все время об этом знал. Его пылающий пляж ждет нас под не менее пылающими облаками, которые, благодаря людям, появляются над поверхностью земного шара.

Я был человеком, я – не Ангел. Я младший брат Дьявола. Но кто я на самом деле, если я не этот ребенок, которым я был и который сопровождает меня до рокового обиталища?

Личность моего Брата сумрачна во всей ее ясности. Моя – ясна во всей ее сумрачности: я не знаю ничего или почти ничего о своем прошлом, и мне на это совершенно наплевать. Я родился в тот миг, когда Дьявол пришел предложить мне свою дружбу, временную, естественно. На тот период, пока он уедет на каникулы из этого Мира, который он так и не покинул.

– Ты забыл суть натуры твоего Брата, – говорит мне маленький мальчик, – ты забыл, что это он – верховный мастер диалектических реверсий. Он извратил фаустовский пакт, но лишь для своей выгоды, потому что в любом случае, ты это прекрасно знаешь, одерживает верх лишь предательство.

– Но разве он может предать самого себя? – ответил я.

Улыбка американского ребенка полна всех прошлых, настоящих и будущих Хиросим.

– Меня удивляет такая наивность с твоей стороны. Конечно, Сатана может предать самого себя, он на это и тратит время своей «жизни», поскольку он увлекает в этот процесс всех заключивших с ним договор людей.

– Я больше не человек. По этой причине твоя теория неверна. Отношения между Дьяволом и мной не только не симметричны, они даже толком и не установлены. Мы – братья, конечно, но встречаемся мы раз в миллион лет.

– Мне известно это. Причиной тому – твоя сущность, о которой ты ничего не знаешь, но твой Брат тебе скоро все откроет.

И я читаю во взгляде ребенка, которым я был, что Время пришло. Час моего Брата настал. Каникулы Дьявола закончены, мое временное исполнение его обязанностей – тоже.

Моя встреча с мальчонкой с авеню Америки должна была бы меня встревожить.

Где же мы теперь?

Это не играет совершенно никакой роли. Мы где-то в этом мире, мы где-то – не важно где – в Мире моего Брата, мы на пылающем пляже, возвышающемся в самом центре одного из многочисленных Ground Zero, усеивающих планету.

Не важно где. Мой брат купил их все за горсть гамма-лучей. Мы идем, скорее всего, по всем Ground Zero планеты одновременно.

Обугленные, облученные, растерзанные мертвецы, составляющие почерневший фиолетовый ковер вокруг него, побелевшие скелеты, медленно превращающиеся в мелкий меловой песок, разлагающиеся, изъеденные червями трупы, всех их ждет одна судьба. Пляж – это океан тел, противостоящий океану огня.

На горизонте я замечаю преграду – массу предметов, сложенных в высокую металлическую стену в форме математически совершенного круга. Она напоминает буровые вышки, систему труб нефтехимической промышленности. Я даже различаю то там, то тут пылающие факелы.

– Это граница предпоследнего круга. Там твой Брат, как раз перед тем как самому прийти к костру, создал машины для самых невообразимых промышленных пыток. Дьявол – это процесс. Полностью детерминистический, совершенно детерминирующий.

Там, вдалеке, рядом с кромкой бурунов пылающей пены, я замечаю шезлонг своего Брата, похожий на черный трон с украшениями в виде отрезанных голов.

Он вспомнил о своих старых добрых привычках, время отдыха действительно закончилось. Работа возобновляется. Работа-делающая-свободным.

Мой Брат улыбается мне. Он с пользой провел свои каникулы. Я улыбаюсь ему в ответ, я тоже с пользой провел его каникулы.

– Я думаю, что правильно сделал, доверившись тебе. Если бы раньше ты был всего лишь человеком, то вел бы себя как простое животное.

Он в течение секунды смотрит на ребенка, которого я привел с авеню Америки.

– А, – говорит он не слишком заинтересованно. – Ты его прямо сюда привел? А ты знаешь, кто это на самом деле?

– Он – это я, каким я был до того, как стал таким, как есть.

Мой Брат широко улыбается.

Стоящий рядом со мной маленький мальчик смотрит на него. Ни сам Брат, ни его пляжный трон, ни океан огня, ни океан тел, ни омерзительные, окружающие нас машины не производят на ребенка никакого впечатления.

– А, младший брат, да, это почти правда. Так же, как почти правда то, что ты – мой младший брат. Ты знаешь, в этом я силен: со мной ничто не будет до конца неверным, ничто не будет истинным. Все всегда неясно, спутанно, относительно.

Ребенок с Шестой авеню поворачивает голову в мою сторону. Он ничего не говорит, но в его глазах я читаю: час предательства, час Дьявола.

– Видишь ли, – продолжает мой Брат, – если уж считать правдой то, что я состою в Братстве, то я должен уточнить, что я – Брат всем вообще и никому в частности. На самом деле я никому не Брат, даже тем из людей, кто со мной побратался.

– Я не братался с тобой, ты сам пришел ко мне, потому что тебе нужно было тело.

Взрыв смеха моего Брата на пылающем пляже.

Неумолимые голубые глаза мальчика, пристально смотрящие на меня и продолжающие внушать мне: час предательства пришел. Три часа утра наступили для тебя, как и для всех остальных.

Мой Брат удобнее усаживается на своем троне смерти, он смотрит на меня с улыбкой, с моей улыбкой, только еще более страшной.

– Мне не нужно было твое тело, мне, кстати, никогда не нужно было тело для себя самого, потому что все тела, ну или почти все, принадлежат мне.

– Но мое тело тебе было нужно, раз ты пришел и отдал ему свое могущество! Иначе я остался бы просто человеком, серийным убийцей, как все другие.

Мой Брат смотрит на меня, ребенок смотрит на меня, последний круг Ада смотрит на меня.

Потом мой Брат бросает веселый взгляд на мальчика, а мой взгляд теряется за горизонтом, усеянным машинами.

– Хочешь ему объяснить?

Ребенок ничего не отвечает. Он снова, одновременно с моим Братом, поворачивает ко мне голову:

– Он хочет это услышать?

– А что я должен хотеть услышать или не услышать?

Ребенок смотрит огненно-синими глазами прямо мне в глаза, его взгляд спрашивает: ты действительно хочешь услышать правду?

– Я считаю, что Ад – идеальное место для такого разговора.

– Лучше не скажешь, – бросает мой Брат со смешком, для забавы бросая кости и черепа в океан лавы.

– Ну, в чем же заключается эта правда? В том, что ты не пришел отпечатать свою тень в глубине моей души для того, чтобы я по-своему продолжил твое дело? Со своими личными инструментами справедливости, созданными по моему образу? Применяя свои особые наказания, созданные по образу наказаний человека? Ты осмелишься сказать, что не доверил мне замещать тебя, ты осмелишься сказать, что мы не были каждый раз вдвоем, что мы не слились в демоническом единстве, потому что мое оставшееся независимым тело не подчинилось тебе, но приобрело твои инфернальные возможности? Ты осмелишься унизиться до такой ничтожной лжи здесь, на центральном пляже Гадеса?

– Для того, чтобы это сделать, место идеальное. Но ты ошибаешься, никакой лжи тут нет.

– Как ты можешь говорить так? Я пришел сюда – и, поверь мне, оставил свой след на очеловеченном земном шаре.

– Я и не утверждаю обратное. Просто ты ошибаешься, если думаешь, что я тем или иным способом воспользовался твоим ТЕЛОМ.

– Я уже ничего не понимаю. Ты – это я, потому что я согласился стать твоим двойником. Я – это ты, потому что ты попросил меня им стать.

Мой Брат бросает взгляд на ребенка с Шестой авеню и одновременно швыряет пригоршню побелевших фаланг пальцев в океан огня.

– Объясни ему, – просит он.

Ребенок смотрит на меня, его лазурные глаза пронизывают меня насквозь, его взгляд как будто хочет проникнуть мне в душу, но некая противоборствующая сила не дает ему сделать этого. Тогда ребенок говорит. Это первые и последние слова, которые он произносит здесь.

– У тебя нет тела. Ты уже не человек, и гораздо дольше, чем ты думаешь.

– Ну и кто же я тогда?

– Ты умер. На самом деле, если говорить точно, ты умер, но твоя душа еще бродит по этому миру и может, следовательно, появляться во всех мирах, кроме мира твоего Создателя.

Улыбка моего Брата завладела всем последним Кругом, и, без сомнения, всеми остальными тоже. Но я понимаю, что это создают духи, что из-за этого мой Брат таков.

Я призрак, привидение.

Я – не тело, но я – устройство в машине, и я – машина, содержащая устройство. Я – дух машины, я – машина, не имеющая тела.

Я уже давно не человек, но я продолжаю оставаться пленником этого мира. Мой единственный аварийный выход – владения моего Брата.

Ловушка – это я. И я – в ловушке.

Последняя ловушка Дьявола находится в этом неподражаемом перевертыше: он не призывал на помощь ни тело, ни живую душу. Он удовольствовался пролетарием, пролетарием лимба, который отдал ему силу своего бродячего духа, как человеческие пролетарии продают свою телесную силу, меняя завод за заводом.

С моей помощью Дьявол обрел лицо, вид, подлинность этичного и справедливого капиталиста. Он не делал из меня раба, я ему не принадлежал, мы не заключали никакого фаустовского договора. Он оставил меня свободным.

Я был свободен, потому что не имел уже никакого конкретного существования.

Все возвращается, наконец все обретает смысл, наконец логическая тирания скоро исчезнет.

Правда заключается в светлом взгляде ребенка, здесь, прямо в середине Кругов Ада, а также она заключается в улыбке моего Брата, вновь завладевающего своим Королевством.

Правда – это тоже машина, заключающаяся в себе самой.

 

Финальное коммюнике

Where only one thing can save you [121]

«Потерянные души ничего не знают ни о своей прошлой жизни, ни уж тем более о своей смерти. Они точно так же не знают, что произойдет с ними в будущем. Они подобны пленникам, не имеющим никакого понятия о времени. Ты понимаешь, что в качестве младшего брата ты являлся великолепным кандидатом. Если бы ты был просто человеком, то, как и все другие, ты подпал бы под воздействие моих разнообразных эликсиров мести, ты начал бы сам творить „правосудие“, ты, может быть, стал бы устрашающим серийным убийцей, короче, одной из моих обычных креатур. А мне нужно было нечто большее. Я хотел, хотя бы один раз, как-то воплотиться в мире, и я мог это сделать только в НЕ-ТЕЛЕ, так что ты оказался идеальным кандидатом».

Да, все имеет смысл, ничто уже не логично, ничто не работает.

Ничто уже не является детерминистическим, ничто уже не детерминировано.

Все – правда.

Я действительно был маленьким мальчиком, найденным на авеню Америки, я действительно был этим лазурным взглядом, я действительно был этой несокрушимой, как титан, невинностью. Но я был также и этим убийцей, который поджег город Монреаль как раз в тот момент, когда некто, называвший себя моим Братом, нанес мне визит и предложил временно занять его место. Но раньше, до начала моей стажировки в качестве братишки Дьявола, я был этим ребенком, я был этой невинностью, сделавшей из меня убийцу.

Только этот ребенок, которым я являюсь, которым я был, которым я, быть может, однажды буду, способен восстановить в памяти мою историю, свою историю.

Тем временем тот, кто был моим Братом, то есть Дьявол, руководит сбрасыванием многих миллионов трупов с высоких машин, окружающих пляж.

Я – невинный ребенок. Я – убийца. Я – смерть. И при этом моя потерянная душа еще бродит по этому миру.

Почему?

Эта правда заключается в другой правде, словно ловушка, помещенная внутрь капкана. Почему.

Почему невинный ребенок, почему убийца, почему смерть, почему призрак?

Почему я?

– Потому что для того, чтобы создать убийцу, нужен невинный, – отвечает ребенок на мой безмолвный вопрос.

– Невинный?

– Ты прекрасно знаешь, что для того, чтобы создать совершенно беспощадного убийцу, нельзя брать существо жестокое, поскольку оно не знает жалости и может подпасть под ее воздействие.

– Но ведь, именно не зная жалости, и не подпадаешь обычно под ее воздействие, разве нет?

– Нет. И ты это тоже знаешь: нужен невинный, потерявший свою невинность, нужен кто-то, в ком истребили жалость. Нужен кто-то, кто знает. Вот это настоящий убийца. Каким был ты, каким однажды стану я.

– Я был убийцей до того, как стал замещать Старшего Брата?

Я слышу, как упомянутый Старший Брат хохочет, а гигантские ковши заполняют разлагающимися телами бездонные ямы.

– Ты был им, им не являясь.

– Это бессмыслица.

– Ты ошибаешься, это кажется нелогичным, но смысл здесь очень ясный. Ты мог бы быть убийцей. Все в тебе, все во мне предназначено для того, чтобы им стать.

– Почему?

В гуще темноты всегда кроется вопрос.

– Потому что некоторые люди таковы. Их невинность как раз и является самой страшной опасностью, которая их подстерегает, совсем как окружающее их общество. Я тебе напоминал об этом: существовавшая, а затем уничтоженная невинность превращается в одержимость демонами.

– Был ли я демоном до встречи с Дьяволом? Опять бессмыслица.

– И опять ты ошибаешься. Ты был спящим демоном. И для того, чтобы это произошло, тебе нужна была всего лишь искра.

– Потенциальный демон?

– Да. Когда невинность погибла, ты созрел. Я знаю, я – всего лишь твое потерянное детство, поскольку я – Ангел, кроме того, я – тенденция всей твоей жизни.

– Значит, я не совершил никаких убийств до того, как Дьявол отдал мне власть над людьми?

– Ты мечтал о них. Их давно уже совершил твой Брат. Теперь задай себе настоящий вопрос: почему Дьявол выбрал тебя? И главное, почему ты согласился?

Всепожирающий хохот раздается оттуда, с другого края пляжа, где ужасные машины предпоследнего Круга выплевывают массы переплетенных, изломанных, раздробленных, обугленных тел, и этот смех поднимается до огненного неба.

Я не знаю, что ответить потерянному ребенку, прячущемуся в каждой секунде моей жизни. Почему я согласился занять место Князя Мира сего, почему я неожиданно совершил столько преступлений, столько ужасов, почему я открыл Книгу Зла и, в свою очередь, собственной кровью написал в ней главу об истории ужаса?

– Я говорил тебе, и ты это знаешь: поскольку твоя разбитая вдребезги невинность делала на тот момент из тебя самого лучшего кандидата, какого только смог найти твой Брат.

– Ты сам мне сказал, что я не совершил никакого преступления.

Ребенок мне улыбается:

– Правильно. Это именно то, что хотел твой Брат. Твою невинность уничтожили, это явилось начальным, а не конечным этапом. Ему пришлось исходить из этой ситуации, так как она оказалась многообещающей. Ты еще не совершил никакого преступления, следовательно, ты ничего не знал о зле. После потери невинности ты мог очень быстро начать творить зло, используя весь свой ум извращенной невинности.

– Почему я умер?

Еще одно «почему?». Бесконечная машина… может быть, в ней таится вечность?

Ребенок смотрит на меня долгим взглядом, пришедшим с северного неба.

– Ты умер потому, что умерла вся твоя семья.

Я ничего не помню ни о какой семье. Я родился в роли пиромана, поджигавшего здание в квартале Плато-Мон-Руаяль. Я – призрак, у меня нет никакого прошлого, мое будущее никогда не идет дальше следующей секунды.

Кто я? Вернее, кем я был? И почему я стал тем, кем стал?

Тройственный союз: почему, кто и как. Неразлучная троица, лишенная всякого единства. Двойственность, одновременно господствующая и апофатическая. Мы находимся в Мире моего Брата, в Мире Князя сего, где двойственность существует лишь для того, чтобы еще больше все сгладить.

– Моя семья? Странно, я не ощущаю в себе никаких следов того чувства, которое иногда называют любовью к семье. Единственная известная мне семья – это сводные братья и сестры моего Брата, которыми я активно занимался.

– Не забывай о том, что ты тоже был человеком. Ты же знаешь об этом и словно не понимаешь, что это за собой влечет.

– Я прекрасно знаю, что был человеком. Странно, я чувствовал и до сих пор чувствую свою принадлежность к телу.

– Ничего удивительного, привидения живут в ложной вселенной. Во вселенной более правдивой, чем настоящая. Поэтому они и не могут выйти из нее.

– Почему я умер? Почему умерла моя семья? Почему я – призрак?

Новый триптих «почему?», по-прежнему не способных прояснить истину. Прояснить ее может только ребенок.

– Ты умер потому, что тебя убили. Твоя семья умерла потому, что ее убили. Ты призрак потому, что твоя невинность извратилась в чувство мести, и тогда твой «Брат» использовал тебя в качестве заместителя. Ты не мог найти покоя, и Дьявол использовал твой гнев.

«Почему?» важны, это так, но в области, где царит техника, «как?» еще важнее.

– Как я умер? Как умерла моя семья?

И «как?» прекрасно довольствуются двойственностью.

– Их убили. Ты выжил. Ты пытался отомстить. Полиция схватила тебя. Началась погоня. Твоя машина упала в реку, сбив парапет на мосту Жак-Картье. Ты умер мгновенно. Тебе повезло гораздо больше, чем твоей жене и двум твоим дочерям.

Ужас. Кошмар. Вторжение. Насилие. Ублюдки субботнего вечера, пьяные хари, перепившиеся, оскотинившиеся, безжалостные. Они в доме, я – на полу, меня осыпают ударами, я слышу вопли моих дочерей на втором этаже, я вижу свою жену, всячески подвергаемую гнусному насилию со стороны мелких хулиганов, которые в качестве наказания будут обязаны посещать групповые занятия по терапии. Меня бьют, меня осыпают ударами, я слышу вопли своих насилуемых дочерей, мольбы моей подвергаемой пыткам жены. Меня бьют снова и снова. «Ну что, урод, как тебе зрелище? Посмотри, как Марио займется ее мохнушкой», – повторяют мне, покрывая мое тело ударами. В конце концов я вижу сквозь кровавую жидкую пелену лишь эти совершенно бессмысленные движения.

Меня продолжают бить и тогда, когда я впадаю в кому. Мне кажется, что меня продолжают бить даже тогда, когда я прихожу в сознание в больнице.

И я продолжаю получать удары, я продолжаю слышать крики о помощи моих дочерей, я продолжаю видеть, как кромсают половые органы моей жены, – каждую ночь, каждый день, каждый восход, каждый закат. Я бросаюсь сам на розыски ублюдков, разрушивших мою жизнь и уничтоживших мою семью. Я продолжаю видеть, я продолжаю слышать крики моей жены, разделываемой заживо, словно окорок в мясной лавке. Груди, уши, пальцы, язык… ей отрезают все, совершенно ВСЕ. Я непрерывно слышу крики моих дочерей, которых насилуют и подвергают всем вообразимым гнусностям, затем их топят в ванной или отрезают им головы в стиле Заркауи.

Я продолжаю видеть и слышать резню сквозь вращающиеся фонари на полицейских машинах, я продолжаю навсегда оставаться здесь, в доме, прижатый к полу, вынужденный слышать все, что происходит с моими дочерьми и женой. Я по-прежнему нахожусь дома в тот момент, когда проникаю в жилище одного из скотов, одаренных способностью производить бурчание, я продолжаю все видеть и слышать тогда, когда разбиваю ему голову своим американским кастетом (модель «касколом» тысяча девятьсот восемнадцатого года – массивная сталь, отлакированная латунью). Я вскрываю ему череп до самых мозгов, методично откручиваю ему голову, устраиваю взрыв из серого вещества, покрывающий беловатыми, кровавыми брызгами все вокруг него, все вокруг меня. Я ломаю ему каждую лицевую кость, надбровные дуги, скулы, лобную массу, я крошу его челюсть до самого последнего зуба. Он стал ничем. Полицейским понадобится много дней для того, чтобы установить его личность. Я продолжаю все видеть и слышать в то время, как его кровь обливает меня с головы до ног в метрономном ритме наносимых мною по этой голове ударов, по голове, которую я в конце концов раскраиваю надвое, словно перезрелый арбуз. Мой кулак стал органически-металлическим протезом, неразличимым под жидкой, текучей анемоной в ярко-красном цветении, навсегда соединившей мою руку-кастет с головой, которую она разбила. Я продолжаю все видеть и все слышать тогда, когда продолжаю поиски по всей Канаде и северо-востоку Соединенных Штатов. Мою жену, изрезанную бритвой, моих дочерей, насилуемых раз за разом.

Их было много, я знал, что смогу перестать все видеть и все слышать только тогда, когда увижу и услышу, как они сами, в свою очередь, бесконечно вопят. Я знал, что я выйду из дома смерти только тогда, когда заставлю их всех войти в него.

Но у Дьявола своя стратегия. Закон и Порядок могут порой быть ему полезными. А безнаказанное Преступление, как всегда, его самый верный союзник.

Это и объясняет мне юный Ангел, который, кажется, послан сюда для того, чтобы спасти мою потерянную душу.

Не сумев совершить свою месть, но при этом хладнокровно убив человека и не получив оправдания от правосудия, практически случайно погибнув, я обречен на вечные скитания в виде призрака по Миру Князя.

Сей Князь действовал столь успешно, что я согласился занять его место и во сто крат умножить свою месть за мою уничтоженную семью, за мой личный крах, направив ее против совершенно не связанных со мной мужчин и женщин, являющихся при этом идеальными жертвами этого исполненного преступлений Правосудия. Правосудия моего Брата, чей смех встречает миллионы мучеников, каждый день приходящих дать ему дополнительную работу, которую он обожает.

Дьявол любит истории, которые действительно плохо заканчиваются, даже которые и начинаются так, что хуже некуда. Истории, чья начальная точка – разрушение всего человеческого в человеке.

Граф Монте-Кристо, его оправданный реванш, который в конце концов оборачивается против него самого, – все это не в стиле Дьявола. Он – не литератор, не бухгалтер и уж совсем не механик, одержимый логикой и потерей смысла. Он решительно предпочитает неоправданную месть, которая обернется против всех людей.

Я хранил в себе не воспоминания об убийствах, а четкую генетическую память о казнях, рассматриваемых как отрасль точных наук. Я хранил в себе код машины, я хранил в себе расчеты, я хранил в себе планы, я хранил в себе уравнение всех смертельных ловушек.

Дьявол не стремился к тому, чтобы я отомстил за убийство своей семьи уничтожением участников резни. Об этом он как раз никогда, где бы он ни был и в какую бы эпоху события ни происходили, совершенно не заботился.

Он оставил в зоне моей досягаемости одну-единственную добычу, предназначенную в жертву на мой алтарь в реальном мире, вынудив меня покидать этот мир лишь для того, чтобы посещать его мир, притом что оба мира составляют одно целое.

Я стал двойником, одновременно слившись с ним в одно целое, что, по его мнению, дало мне свободу.

Я являлся двойником согласно его инфернальной логике: мы с ним объединились, мы стали не им, не мной, а некой третьей, бесформенной, формой, существом/не-существом, ни живым, ни мертвым, мертвым и, тем не менее, живым.

Я – призрак.

Мне все равно, когда, где и на кого обрушится моя месть.

Она не даст осечки.

Она будет сильнее меня.

Она сумеет поставить мир на колени.

Она сумеет поставить на колени даже меня самого.

Мегатонны трупов безостановочно вываливаются на пляж мертвых. Мой Брат – организатор работы, он – Генеральный Директор Великого Лагеря, он руководит операцией, словно дирижер – исполнением симфонии. Вагонетки, заполненные телами, порой еще шевелящимися, отправляются по железнодорожным путям к огромным водосливам-спускам, откуда человеческая масса сбрасывается в огненное озеро.

Дымящиеся на горизонте машины безостановочно затемняют небо, которое, тем не менее, остается раскаленной плитой, где духовка на пределе своих термических возможностей играет роль солнечного светила.

Этот мир – самый настоящий из всех настоящих, мир настолько ложный, что он информирует настоящий… или, точнее, беспрестанно деформирует его. Это фальшивый мир душ, каждую секунду воссоздающийся в человеческом мире.

Здесь, я это понимаю, приоткрывается пропасть. Здесь я должен буду выбрать, я это знаю.

Но я не знаю точно, между чем и чем. Вот она, привычная диалектическая асимметрия миров моего Брата: я знаю, что я должен либо остаться здесь, как один из демонов на службе Начальника Лагеря, либо избрать себе совершенно неизвестную судьбу – быть может, гораздо худшую.

– Ничто не может быть хуже этого места, оно таким задумано. Смех твоего Брата должен был помочь тебе это понять.

Ребенок смотрит на меня, потом медленно переводит взгляд на совершенно безутешную картину, до самого горизонта расстилающуюся перед нашими глазами: каждый квадратный сантиметр этой земли состоит из наслоений трупов, лежащих друг на друге иногда уже в течение тысячелетий.

Какая участь может ждать меня? Стать одним из несчастных проклятых, разлагающихся на пляже в ожидании костра, или сделаться Демоном, обязанным пытать этих несчастных до «последнего» момента сжигания?

Быть может, теперь и я – созданная из плоти деталь машины?

Быть может, мне расставляет ловушки холодный монстр диалектики?

Быть может, я должен выбрать между жертвой и палачом? Быть может, я обречен бесконечно трудиться в лимбе, между двух миров, составляющих одно целое? Быть может, я – вечный пленник двойственной машины, делающей из меня привидение, «существо» без права на существование, но тем не менее действующее в мире?

Быть может, теперь и я – пленник самого страшного из устройств, этой дьявольской альтернативы между смертью и не-жизнью? Быть может, пленник машины, диктующей мне свой выбор: быть проклятым или быть проклятием?

Мне не нужно смотреть на ребенка, проникшего в меня, на Ангела, посланного мне посреди всех несчастий, которые я нес. Мне совершенно не нужно встречаться с его пылающими глазами для того, чтобы узнать высокое напряжение истины.

Привидение я или нет, то, что я совершил в последние месяцы, очевидно, не заслуживает ни малейшего снисхождения. Я возвысил преступление и рассчитанную гнусность до уровня прикладной науки. Я действительно это сделал, более того, я выдал секрет человечеству для того, чтобы оно пошло до конца в своем саморазрушении.

Я запирал людей в ящиках, в бункерах, в подземных туннелях, я сжег заживо, как минимум, одну женщину, я казнил и заставил казнить более двухсот человек на лоне природы, я вынудил к взаимному разрушению города, целые нации поставлены мной на грань исчезновения с лица земли.

Нет, я не вижу альтернативы, любой выбор, неизбежно приведет меня в то же место, в то же время, сюда, на пляж Последнего Круга, в Мир моего Брата. С нами, вы знаете, два всегда равняется одному-единому нулю.

Непрекращающийся смех моего Брата сопровождает прибытие всех этих мужчин, всех этих женщин, даже всех этих детей. Я включил цепную реакцию их массовых самоубийств и разжег у них аппетит к геноциду для того, чтобы провести их через все концентрические Круги, формирующие особую архитектуру Лагеря моего Брата, и доставить сюда.

– Ты ошибаешься, как всегда.

Ребенок снова смотрит на меня. Никогда свечение, источником которого кажется его тело, не представлялось мне столь заметным. Может быть, он должен защищаться от царящих здесь инфернальных сил?

– Ничто здесь не может причинить мне зло. И у тебя есть выбор.

На этот раз мой смех эхом вторит смеху моего Брата, который руководит выбрасыванием полумиллиона трупов в огненный океан.

– Да, такой же, что я оставил нашей подруге Ольге!

– Нет, ты снова ошибаешься. Кажется, царство твоего Брата затемняет твой ум, точнее, направляет его против него самого. Ты был гораздо сообразительнее, когда совершал свои преступления в реальном мире.

– Если я совершил все эти преступления и еще много других, как, по-твоему, я могу избежать Последнего Круга?

И не являешься ли ты частью ловушки? Не ты ли меня привел сюда?

Смех ребенка, подобный жемчужной песне звезд, вынуждает умолкнуть смех моего Брата, там, на горизонте, где дымятся и движутся машины, светя огнями в пиротехнической ночи.

– Я привел тебя сюда потому, что здесь – начальная точка создания тебя, одновременно являющаяся конечной точкой любого разрушения. Я привел тебя сюда потому, что ты совершил свои преступления, когда ты уже не был человеком. Я привел тебя сюда для того, чтобы подарить тебе самую законченную из всех ловушек, самую индетерминистскую из всех машин. Твое спасение.

– Ты действительно считаешь, что сможешь на равных бороться против Дьявола и всех его помощников?

– Мне не нужно бороться с ним. Тебе, кстати, тоже. Мне не нужно бороться ни с кем. А ты должен будешь не только победить себя, но и уничтожить.

Надо признать, что Мир моего Брата исключительно хорошо устроен. Он управляет здесь одновременно и главным, и второстепенным, и самоотверженностью, и предательством. Он управляет, конечно, злом, но невольно задаешься вопросом: не руководит ли он некоторыми добрыми и милосердными делами? Ему подвластны и богатство, и бедность, он распределяет диктатуры и революции, мнимые свободы и истинные тирании в широком толковании слова. Надо признать: он властвует над всеми аспектами жизни на Земле.

Кроме одного.

Есть одна закрытая для него область. Где бы он ни находился, в какой бы точке пространства ни оказался, одну область он закрыл для себя сам под страхом быть заброшенным навсегда в неведомую тьму, из которой ему никогда не будет возврата.

Эта область – Благодать.

Благодать – это тайна, секрет, чье раскрытие проясняет другие секреты.

Дьявол – мастер ясности, его единственный секрет – это он сам, и можно держать пари, что он не может его понять.

Здесь, в Мире моего Брата, являющемся всего лишь подземной стороной настоящего мира, в котором люди, как они считают, живут, Благодать становится невидимым оружием, тайным оружием, предназначенным для спасения единичности из массы.

И Благодать эту, естественно, несет в себе ребенок. И Благодать – это выбор, взывающий ко мне в то время, как ребенок произносит судьбоносные слова:

– Что бы ты ни натворил, будучи призраком, это не имеет отношения к тебе как к живому существу. И я пришел сказать тебе, что если ты совершишь правильный выбор, то тот поступок, который сделал тебя виновным в качестве человеческого существа, будет прощен.

Я не помню, на сколько веков я задержал дыхание.

– Очень хорошо, и какой же выбор?

Небесно-лазурный взгляд ребенка, который был уничтожен во мне. Черное и красное небо Мира моего Брата Дьявола, океан лавы, изрыгающий рвоту своей раскаленной лавы на пляж, переполненный разлагающимися телами.

Ребенок улыбается мне. Я прекрасно знаю, что он – последняя Ловушка. Но не ловушка моего Брата или одного из его приспешников, каким был и я сам.

Ловушка Благодати. Ловушка, против которой Дьявол ничего не может, никогда ничего не мог и никогда ничего не сможет поделать.

– Выбор очень прост. Он не будет ограничен двойственностью, хотя здесь ничто не может быть полностью свободно от двойственности. У тебя будет два варианта решения, но теперь они составят не единое целое, они составят тройственность.

– Тройственность?

– Да. А ты что думал? Что происхождение чисел во Вселенной подчиняется случаю? Первая альтернатива, альтернатива твоего Брата: стать либо проклятым, либо Демоном. В обоих случаях, хотя и разными, инвертированными способами, ты навеки останешься здесь, на пляже, в Мире твоего Брата. Его обычная диалектика аннулирования.

– А какой же путь ведет отсюда?

– Путь отсюда – снова стать человеческим существом и согласиться заплатить за преступление, которое ты совершил, будучи человеком.

Смеяться на самом деле мне не хочется, но саркастическое бурчание вырывается из моего рта.

– Такое у вас, у Ангелов, понимание прощения? Почему бы просто сразу не послать ко мне агента моего Брата?

Глаза ребенка стали жесткими, как два бирюзовых камня.

– Ты прекрасно знаешь, где находится свобода между выбором твоего Брата и отсутствием альтернативы, которое предлагаю тебе я. Ты прекрасно знаешь, что свобода не имеет ничего общего с логикой и принципом исключения противоречия. Твой Брат предлагает тебе две формы рабства, а я указываю единственный путь к спасению.

– Тюрьма? Быть может, пожизненная?

– Возможно, хотя в Канаде, ты прекрасно знаешь, это будет лишь метафорой.

– Снова стать простым человеческим существом, как все остальные?

– Да.

– Со всеми воспоминаниями? О моей семье, которую убили, о моих детях, которых замучили, о моей жене, которую те подонки изнасиловали, истерзали и зарезали со смехом?

– Да. Со всеми воспоминаниями. Со всеми потерями. Со всеми страданиями. Со всем, что было уничтожено. Со мной.

Я смотрю на ребенка, который когда-нибудь растворится во мне. Я помню, что читал где-то в античной книге одного из Отцов Церкви, что человеческая душа была создана по образу Божественной Троицы.

Несомненно, что наша природа едина, но все ежесекундно подтверждает то, что мы состоим из трех личностей, не как отдельные сущности, поскольку сущность одна и она едина, но как реальные и различающиеся формы существования, зародившиеся в абсолютной общности, которая лишь и способна дать рождение бесконечности множества.

Ангел объяснил мне, почему его послали напомнить мне об этом: из-за Отцов Церкви, из-за Отца, судьи и дарителя, из-за Сына, преемника и дарителя, из-за Святого Духа, заступника и дарителя, двойственность интегрирована в триаду. Они пересекаются на Даре Благодати, они никогда не отделяются от онтологической общности.

В нас присутствовали три ипостаси, но со времен грехопадения они в конце концов исчезли, смешались, переплелись, перепутались. И когда они окончательно распались, мнимая троица моего Брата заняла их место в сердцах людей – ложная Троица, Троица Суки, ее сына Ублюдка и его Братьев, которые являются одним целым.

Ребенок – это действительно последняя ловушка этого мира. И действительно, понадобился Ангел для того, чтобы я понял все это на пляже того, кто был моим Братом.

Выбора, кстати, у меня нет. Ребенок пришел не для того, чтобы с сарказмом двойственности подарить мне мнимую свободу. Он здесь, чтобы принудить меня пойти по единственному пути к спасению. Тюрьма. Одиночество. Ад на земле.

И чтобы добиться этого, маленький гений применил оружие, с которым мой Брат ничего не может, никогда ничего не мог и никогда ничего не сможет поделать.

Ребенок, который станет однажды моей уничтоженной невинностью, воспользовался Благодатью.

В мире моего Брата, в Мире Князя сего, где миллиарды полуживых тел населяют его планету, здесь, на пляже огненного океана, промышленных машин смерти и заводов для пыток, Благодать может называться лишь одним именем. Именем, заставляющим того, кто был моим Братом, прекратить смеяться и заткнуть уши.

Имя Благодати – Прощение.

Итак, кем бы вы ни были теперь, где бы вы ни находились, в какой бы эпохе вы ни жили, вы должны знать, что я вернулся в мир людей, поскольку конец Ангела поставил предварительную точку – и благодаря этому я смог избежать участи проклятого, так же как и участи демона.

Я – человек.

Не ждите, чтобы финальное коммюнике смогло заключить историю, которая началась не только со своего конца, но и с конца всего человечества. Мы здесь находимся на вечной Ground Zero, которая отметит все города Земли. Нет ни альфы, ни омеги, ноль никогда ничего не начинает, ничего не заканчивает, ничего не вычитает, ничего не прибавляет. Он – в серой зоне любой памяти обо всех событиях во всех мирах.

Пришел конец этому особому миру. Принадлежало ли мое могущество призрака сошедшему с ума из-за потери близких человеку или он действительно являлся одним из настоящих всадников Апокалипсиса, вы не узнаете, потому что я сам этого не знаю. Я снова человек. Греки говорили, что лишь забвение созидательно.

Запирали ли людей в ящики-гробы с самоконтролируемым выживанием, принуждали ли женщин принимать решение поджигать костер, на котором им придется сгореть, заставляли ли кого-то играть в электронную игру с джойстиком, машиной и еще одним игроком, превращалась ли судья по моей указке в массового убийцу, скорее всего, вы никогда не узнаете. Вы никогда не узнаете, происходили ли в действительности все ужасные преступления из этого списка именно так, как описано, совершались ли они вообще в этой Вселенной, в этой окончательно вашей Вселенной, – в одном лишь этом я не сомневаюсь, точно так же как и вы.

О том, что Дьявол однажды сменит стратегию для того, чтобы осуществить свои замыслы, я думаю, вы совершенно точно узнаете очень скоро. Я вам настоятельно советую прислушиваться к своему собственному миру.

В то, что существовал когда-то человек, потом призрак, потом снова человек, вы, несомненно, откажетесь поверить, притом что без колебаний продаете свой разум любой рыночной идеологии. Но, верите вы или нет, вы можете представить себе, каких переживаний мне все это стоит!

Поскольку это я, вопреки тому, что вы можете думать, совершил все это, какова бы ни была форма, в которую все вылилось. Это я сошел с человеческой орбиты, я также и вернулся к вам, в ваш мир, сюда, в эту тюрьму посреди каторги, в ящик, заключенный в машину.

Это я нахожусь в этой камере, наконец свободный.

Это я, вопреки всему, продолжаю писать на машине вашего мозга.

Это я сделал все это.

Это я внутри вас продолжаю делать это.