Нет, ты увидишь, милая девочка, насколько это приключение поучительно и остолбестранно. До невероятности.
Не верь, если хочешь, как говорит Берю, но факи неопровержимы, и не забудь еще об одном, моя нежная: излишний скептицизм порождает одиночество. Чем меньше ты веришь, тем более покинут в этом бедном мире, который становится таким тесным, что вскоре каждому придется стоять на одной ноге.
Пока Мари-Анна колеблется, я звоню на КП спросить у Матиаса, нет ли каких известий от наших бандитствующих собратьев.
Мне отвечает Ахилл, хорошо отжатый своей жеманной центрифугой. Он полон прежней спеси: медный тембр (колокольный), голосовые модуляции трибуна, вслушивающегося в звучание своей болтовни и не приступающего к следующей фразе, пока эхо предыдущей не умрет собственной смертью.
— Где находитесь, что делаете? — спрашивает он.
Похоже, Папаша полагает, что вернулся во времена моей беспрекословности. Мне теперь ежечасно напоминать ему, что отныне именно Сан-Антонио у руля?
— Я там, где должен быть, Ахилл; что дальше?
Облитый ушатом холодной воды, он осознает скромность своего нынешнего положения в группе и умеряет тон на десять пунктов.
— Естественно, мой дорогой, естественно. Ах, что я вам скажу: как только Матиас поведал мне о вашем приключении в клубе Аполлон с мсье Прэнсом, я тотчас же позвонил в Институт судебной медицины, куда транспортировали тело для первичного осмотра. И заключение экспертизы уже готово!
— Остановка сердца, — иронизирую я, как Хирохито в Хиросиме.
— Да.
Старая дубина!
Папаша продолжает.
— Остановка сердца вследствие инъекции стрихнина. Ему ввели иглу в пятку.
Дорогой Ахилл! В пятку!
А я еще насмехался!
Как искупить мне эти гнусные издевки, не испачкав притом штаны вплоть до самых колен?
Прэнс убит!
Все в точности, как я только что объяснил его крале. Короче говоря, я придумал правду. Потрясающе!
Убит! Он! Почти в моем присутствии!
Но сильнее всего я сейчас ощущаю облегчение. Таким образом, он умер не от ультрафиолетовой передозировки. Я совершенно ни при чем в его преждевременной кончине.
— Отлично, хорошая работа, Ахилл, — тараторю я.
Кладу трубку, забыв справиться заодно о наших коллегах.
Образы беспорядочно толкутся в моей памяти. Я снова вижу лысого пузана в раздевалке клуба, нетерпеливо требующего места под солнцем. Это он убийца! Он вошел, когда Прэнс начинал выбираться из аппарата, и вжик! всадил ему злодейский шприц в подошву.
С усилием я возвращаюсь в реальность. Вдова Клито по-прежнему в своем кресле, с невеселым видом.
Берю продолжает шарить по квартире. Он поет, теперь это: Маленький птенчик, сосущий грудь матери. Следом не замедлят Матрасники. Его лиризм бодрит.
— Твой муженек упокоился от укола стрихнина, — говорю я, пристраиваясь на подлокотник ее кресла.
И добавляю:
— Ваши маленькие приятели работают тонко. Сейчас речь идет о том, чтобы действовать быстро, если ты хочешь стоять перед могилой, а не лежать в ней, когда будут закапывать беднягу Прэнса.
Не скупись на мрачное, желая возбудить страх. Посмотри на кинематограф, все время одни и те же шаблонные приемы для обмачивания зрительских трусов: крик в ночи, кладбище под луной, зловещий дом, ставни которого хлопают; не беспокойся, оно работает. Если ты чересчур целомудрен, тебя корежит. Но думаешь, я бы сделал карьеру, пытаясь развлекать только чистыми теплыми апартаментами и словами из лексикона послушных детей? Черта с два! Шпателем, дружище! Мастерком! Накидывай погуще, чтоб держалось! Шмяк, шмяк! Художественная расплывчатость, от нее уже блюют. На Рождественских открытках, в крайнем случае, да, немного туманной дымки, на это готовы пойти. Но они любят тушеное мясо с овощами по-овернски, свинину с картофелем и кислой капустой, тулузское рагу из птицы с бобами, все эти основательные блюда, от которых вспучивается брюхо. Моя литература набивает живот. Она не из этого онанизма в японном стиле: сырая рыба и прочая хренотень, переваренная еще до того, как ее съедят. Я предпочитаю плотность, прощелыги! От которой пукается и рыгается во время поцелуя! Ты можешь выходить без шарфа и стеганой душегрейки. У тебя будет здоровье землекопа, чавк, швырь, шмяк! Так что бери своего карманного Сан-А и прямо в жизнь, малыш, прямо в жизнь…
Исключительно, чтоб посмеяться.
Но это не смешно.
Похоже, не вышло, однако плевать. Двести страниц мне нужно заполнить не закопченным Клоделем и не винегретом из Валери, черт возьми!
Ну да ладно, тут у нас дама начинает колоться. Я подгоняю. Давай настраивай свои мозги, не растекайся. Пошло-поехало. Тебе никогда не застопорить процесс, если я возьмусь газовать.
Да, она в курсе дела в ГДБ. Прэнс там был головой. Это он все скомбинировал. Превосходный организатор. Составил план, собрал команду. Немногочисленную, всего лишь пять человек: Прэнс, Педро, Коротышка Дзан, Когтистый, известный полиции угол, получивший кличку за ногти, как у китайского мандарина, длиной не менее пяти сантиметров, помогающие ему при вскрытии запоров. Своего рода природный инвентарь. И чтобы заполнить комплект, Благочестивый Робер, бывший семинарист, сбросивший рясу. Она мне его описывает. Ничего общего с парнем в пеньюаре из клуба Аполлон.
Дело они провернули без проблем, после тщательной подготовки. Каждый на своем месте, один за всех и все за одного. Прэнс вскоре поделил золото и банкноты, найденные в сейфах. Прочее, все прочее, переправил торговцу, сбывающему краденное, с которым они законтачили еще до налета. Он был очень осмотрительным, Флавий. Он не хотел рисковать, оставляя какую-либо драгоценность, купчую крепость или иную ценность. Он убедил в том и своих скаутов. Так что передал все это с общего согласия.
— Кому? — спрашиваю я.
Мари-Анна поднимает на меня прекрасные повлажневшие глаза.
— Памятью моего мужчины клянусь, что не знаю. Мне знакомы его подельники, потому что они собирались здесь, но мне ничего не известно о барыге.
— Чего хотел Педро, только что?
— Просто заезжал спросить, когда подгонят бабки за хабар.
По выражению я понимаю, что очаровательница на самом деле плоть от плоти преступного мира, постоянная спутница господ воров, живущих своей более или менее маргинальной жизнью.
— Хорошо, теперь мне нужны координаты залегания Когтистого и Благочестивого Робера, с остальными все в ажуре, они под приглядом…
— Я могу вам дать только телефоны, у Флавия они записаны.
— Этого будет достаточно, — уверяю я.
Мари-Анна встает и идет к полке с аппаратом; поднимает его и показывает мне полоски бумаги, прилепленные к изнанке подставки. Аккуратно отрывает их и наклеивает на листок блокнота.
— Вот, все здесь.
— Спасибо.
Мы покидаем ее, порекомендовав никому не открывать; когда сами вернемся, то стукнем в дверь шесть раз после трех звонков, о’кей?
* * *
— Звонили Люретт и Лефанже, — сообщает Матиас. — Самое забавное, что они вместе, поскольку их клиенты, соответственно Педро и Жокей, устроили встречу в одном ресторане в Тернах; они завтракают в компании двух типов, один из которых подходит под описание того субчика, что сопровождал Педро в Бар Трески.
— Это чересчур прекрасно, чтобы быть правдой! — восклицаю я. — Вся банда в одной куче, похоже на сон! Ладно, свяжись с нашими парнями, скажи им, будем брать всех, пусть держатся наготове.
Берю начинает облизываться, как хороший охотничий пес, увидевший, что хозяин снимает ружье с крюка.
— Во что ты собираешься их засунуть? — беспокоится Избыточный.
— Ты о чем?
— Не повезет же каждый своего в одиночку. Они не овцы, нужны еще руки для присмотра.
— О’кей, распоряжусь, чтобы направили фургончик к кабаку.
Звоню директору Фараонии по поводу транспорта для работы.
Он в полуобморочном состоянии, уже посреди Рубикона.
— Сан-Антонио, дорогой друг, явите милость, придите на помощь, эти проклятые американцы, дерьма куски, насели на меня и угрожают всеми мыслимыми бедами! Они желают, чтобы им вернули чемоданчик любой ценой и немедленно.
— Всему свое время, не доставайте меня. Если будут сильно скандалить, посылайте их в обратный зад, скажите, что, в конце концов, им следовало всего лишь не позволять обворовывать себя, как мальчиков из церковного хора, у которых увела общий бумажник вокзальная шлюха!
— Но дело движется?
— Двумя ногами сразу, милейший!
— Вы рассчитываете добиться результата вскоре?
— Даже раньше, спите спокойно!
Я кладу трубку.
— В путь, Толстый. Твой инвентарь при тебе?
Ощупывая свои многоэтажные карманы, он проводит предстартовую проверку mezza-voce и успокаивает меня длинным и сложным сотрясанием щек, имитирующим шум, производимый утками при обшаривании тины.
— Тогда по машинам!
— Эй! Не так быстро, господа! Не так быстро! — восклицает Ахилл, выходя из студии, куда наведывался к своей залежавшейся дульсинее для подавления повторного восстания в штанах. — Не так быстро господа: я тоже иду!
Замечательно. Если г-н Тревиль желает присоединиться к своим мушкетерам, нельзя, чтобы он от этого испытывал какие-то неудобства.
* * *
Издалека можно подумать, что Лефанже ловит форель на течении. Именно с таким видом он стоит, приклеившись плечом к стене, неотрывный взгляд через окно устремлен внутрь кабака. Я представляю его некоей терпеливой ивой, более или менее плакучей, наблюдающей за игрой тайменя в прозрачной воде.
Не моргнув глазом он смотрит на наше приближение.
Я оглядываю ближайшие окрестности и обнаруживаю Жана Люретта, жующего свой каучук за рулем малолитражки, которая старее его матери. Мне остается лишь дождаться фургончика, вытребованного в верхах. Сегодняшний день, поистине, более гармоничен, чем любая вещь из Моцарта: он тут же нарисовывается, ведомый бригадиром Пуалала, факт сам по себе исключительный, поскольку Пуалала приставлен лично к нашему директору.
Он приветствует меня длиннющим гудком, балбес! По пояс вылезши из окна. И в довершении всего, он в форме!
— Куда подавать? — орет на всю улицу этот выдающийся работник.
Я подпрыгиваю и бросаюсь к нему.
— Почему вы не пустили вперед мотоциклетный эскорт и не включили сирену с мигалкой?
Он стушевывается.
— Но господин комиссар, господин директор ничего не говорил об этом.
— Тогда снимите ваше кепи и китель, приткнитесь во втором ряду метрах в десяти отсюда и ждите, когда мы выйдем из ресторана в компании шикарного квартета, повязанного веревками (на бантик)!
— Слушсь, гспдин кмссар! — отвечает он тоном жалким, как пук диаретика.
Прошу прощения за проскользнувший «пук», но сегодня ветрено и его уже отнесло порывом.
— Ахилл, — говорю я Старику, — вы у нас воплощение класса, так что войдете первым и закажете у метрдотеля столик на четверых. Сделайте это погромче, словно туговаты на ухо, чтобы наши маленькие протеже ничего не заподозрили. Я появлюсь через несколько минут вместе с Берю и Жанно. Вы закричите: «А вот и они!», как хозяин, обрадованный гостям. Встанете и двинетесь нам навстречу. И тут мы все четверо бросимся к столу злоумышленников.
— Слушаюсь, господин комиссар, — отвечает мой бывший патрон, подчиняясь.
Он поправляет шляпу, вытягивает манжеты и скрывается в дверях ресторана.