О изумление! О ярость! Угадайте, кого я обнаруживаю на кухне? Я не ставлю тысячу франков, это было бы выше официального курса, но ставлю девятьсот восемьдесят! Берю и Морбле.

Они сидят за большим столом и прихлебывают кофе, который им подала Августина. Августина – толстая, тучная, дородная баба с прической, напоминающей приют для путешествующих диких голубей. Она подливает им в кофе солидную дозу алкоголя.

– Что это значит? – возмущенно спрашиваю я.

– Сейчас я тебе объясню, – нечленораздельно бормочет Берю. – Так как утром делать было совершенно нечего, то хороший кофе с капелькой нашатырного спирта был бы кстати. Ну и мадемуазель, которая сама доброта...

Я завладеваю бутылкой, чтобы ее понюхать. Ни мое предчувствие, ни исходящий из ее горлышка запах меня не обманули: это, конечно же, кальвадос!

– Ты называешь это нашатырным спиртом?

– Нет. У нее его не оказалось. Ну и пришлось, как говорится, жрать раков, если нет рыбы, разве не так?

Не желая учинять скандал в присутствии вышепоименованного Дюрона, который меня сопровождает, я откладываю на более позднее время круиз в Сарказмово море.

– Господин Дюрон, – вкрадчиво говорю я, – не могли бы вы рассказать, чем занимались вчера вечером?

О! Как он подпрыгнул, мои рыбки! Ох и не любит же он намеков, этот пребывающий в печали зять.

Таящееся в вопросе подозрение сминает его лицо, словно туалетную бумагу. В мгновение, в одно-единственное мгновение этому красивому парню удается стать таким безобразным, как тридцать шесть обезьяньих задниц, висящих на одной палке.

– Что вы хотите сказать? – мяукает он.

– Ничего, кроме того, что сказал, – отвечаю я спокойно. – Я вас спрашиваю, что вы делали вчера в Париже?

Он сжимает челюсти, словно созданные, чтобы раскалывать орехи.

– Господин комиссар, я не вижу, чем мое времяпрепровождение в Париже может вас заинтересовать?

Ну, это уже переходит всякие границы! Вы прекрасно знаете вашего дорогого Сан-Антонио, цыпочки мои: терпение не относится к моим сильным сторонам.

– То, что вы не видите, не имеет ровно никакого значения, – наставительно говорю я ему, – важно, что вижу я.

Раздается рев, издаваемый Морбле.

– Паяльную лампу, в бога мать!.. – вопит экс-унтер-офицер. – Дайте мне паяльную лампу, и я заставлю его сознаться в чем угодно – в прошлом, настоящем и будущем!

Его Величество успокаивает Морбле до краев налитым стаканом кальвадоса.

– Так что, господин Дюрон?

– Дюрон, Дюрон, считай ворон! – напевает Берю, который никогда не упускает случая продемонстрировать обширность своей культуры.

Дюрон растерянно озирается вокруг. Он видит лишь враждебные лица. И самое враждебное среди всех – лицо Августины, которая, похоже, его более чем недолюбливает.

– Должен ли я говорить при прислуге? – поспешно спрашивает он.

Ну и наглец! Мне просто приятно его унизить!

– А вы предпочли бы говорить в присутствии вашей супруги? – невинно спрашиваю я.

– Я ужинал с одной дамой, – признается он.

– В самом деле?

– Да, конечно.

– Как звали даму?

– Люлю.

– Этого маловато, чтобы иметь о ней представление.

– Это все, что я о ней знаю. Я ее встретил под вечер в одном из больших кафе Булонского парка, пригласил ее поужинать.

– Куда?

– К Лассеру.

– А затем?

– Мы отправились в ночной бар «Безумная лошадь».

– А потом?

– Потом было три часа утра. Думаю, что с этого момента могу считать себя вне подозрения?

– Все-таки расскажите, – настаиваю я.

– Мы отправились в гостиницу недалеко от площади Этуаль. Я вам дам точный адрес.

– Хорошо. Все! Можете идти к жене и успокоить ее.

С недовольным видом он выходит из комнаты и сильно хлопает дверью, чтобы дать мне понять, что он обо мне думает.

– Мне не нравится этот хлыщ, – заявляет Морбле. – Клянусь своей пенсией, что это его рук дело. Зря вы тут разговорчики ведете, теряете время, приятель. А вот с помощью паяльной лампы... ну, вы бы потратились слегка на бензин, зато сэкономили бы на слюне.

– Эй вы, «гестапо», помолчите! – громыхаю я.

И тут же перехожу к допросу толстой Августины.

– А вы, заинька? Расскажите, как вы провели вечер?

Служанке мое обращение нравится как устрице морская вода. Затем ее довольная улыбка гаснет.

– Я пошла спать! – говорит она.

– Одна? – бросает Берю.

– Как вам не совестно, бесстыдник, что вы себе думаете? – протестует Августина. – Я девушка честная и не сплю с мужчинами у своих хозяев!

– Вы ничего не слышали?

– Совсем ничего.

– Даже приезд вашего хозяина и инспекторов, которые его... (чуть не сказал, «которые его охраняли»), которые его сопровождали?

– Да, я смутно слышала шум машины и стук дверцы, но это было сквозь сон.

– Значит, ничего существенного сказать не можете?

– Ничего.

– Сегодня утром вы встали как обычно?

– Да, я приготовила завтрак для хозяина. Когда кофе был готов, я пошла его звать. Ответа не было. Я открыла дверь: комната была пуста. Я испугалась и побежала за полицейским.

– Вы не спускались в гараж?

– Нет. Зачем бы я туда спускалась?

– Пока все. Спасибо!

Мы покидаем третий дом с преступлением. Морбле, который находится под хорошим газом, заносит, и он валится на лужайку. И добрый самаритянин Берю поднимает своего друга на ноги и отряхивает его костюм, наставительно говоря:

– Ну что ты, Пополь, честное слово, уже даже литра не держишь?

– Это тот нашатырный спирт меня подвел, – оправдывается Морбле.

– Но это был не нашатырь, это был кальвадос! – возражает Берю.

– А я тебе говорю, что это был нашатырь, я по вкусу определил.

Берю, который пришел в себя, усаживает своего приятеля в машину, советуя ему проспаться. Потом он возвращается ко мне в гараж, где я приступаю к повторному осмотру. Добиваясь, чтобы я простил ему утреннюю пьянку, Берю вовсю подлизывается. Он задает вопросы, касающиеся орудия преступления... Когда я сообщаю, что речь идет о кирпиче, он хмурит свои мощные брови:

– Ты ничего не замечаешь, Сан-А?

– О чем ты?

– Стены гаража сделаны из кирпича.

– Ну и что?

– А может, он сам ударился башкой о стену и вырубился...

– Он умер, и сам ухитрился выключить свет?

Но моя ирония не нарушает убежденности Ужасного.

– Плакаты были здесь? – спрашивает он, указывая на сверток, лежащий на полу.

– Похоже, что да.

– А до этого они находились в машине?

– Да, sir!

Верзила погружается в пучины плодотворных размышлений.

– Думаю, что я все понял, приятель. Забавно, как добрый стакан белого вина с утра в придачу к хорошо сдобренному алкоголем кофе приводит мозги в боевую готовность!

– Давай рассказывай! – приказываю я.

– Значит, так. Ляндоффе въезжает в гараж после того, как Мартине открыл ворота и включил свет. Правильно?

– Именно так...

– Ладно. Мартине закрывает за ним ворота. В это время Ляндоффе ставит машину на место, оборачивается, берет сверток с плакатами и бросает его через опущенное стекло из машины.

– И что дальше?

– Сверток длинный. Он ударяется о стену, нажимает на выключатель, и свет в гараже гаснет. Можешь это проверить, парень. Выключатель находится как раз над свертком.

– Правильно. Дальше.

– Дальше Ляндоффе на ощупь выходит из машины, чтобы включить свет. Он плохо рассчитывает движение и ударяется головой о кирпичную стену. От этого он теряет сознание, и его нос оказывается возле выхлопной трубы. Ничего себе амбразия!

– Амброзия, невежда!

– Пусть будет амброзия, если ты так хочешь. Господин несостоявшийся депутат вдыхает ее, и на этот раз – на вечные времена...

Наступает тишина. Он чешет макушку, проводя рукой между тульей и лентой шляпы.

– Что думает об этом большой начальник?

– Все, что ты мне сказал, представляется мне правдоподобным, Толстуша. Выходит, это всего лишь несчастный случай?

– Конечно, выходит! – ликует Верзила. – А для нас одним Преступлением меньше, и это уже хорошо, не так ли?

– Меня беспокоит одна мелочь.

– И что же это-с?

– То, что Ляндоффе не выключил двигатель, когда заехал в гараж. Представь себе, вот человек приехал. Приехал! К тому же еще и разгрузился. И. все это делает, не выключая двигатель! Это меня удивляет, Берю!

– Ну и пусть удивляет, только не выводи меня из себя! – ворчит Король мудаков. – Я прихожу сюда, помогаю тебе разобраться. Я проделываю «восьмерки» мозгами, чтобы вывести из затруднения моего хренового комиссара, а он вместо благодарности не находит ничего лучшего как сказать, что он удивляется!

Он берет меня за руку.

– Хочешь, я скажу тебе как мужчина мужчине?

– Попробуй, мой козлик, я согласен.

– В этот раз – это несчастный случай.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что в этот раз, похоже, речь идет о преступлении в закрытом помещении и потому что – ты меня извини! – в преступлени в закрытом помещении я не верю. В романах Тата Грисби, Руа-Викера, Си-мэ-Нона такое возможно. Но в жизни этого не бывает, потому что это невозможно.

– А остальные преступления, великий хитрец?

– Какие остальные?

– Два первых преступления. Там ведь речь идет как раз об убийствах, а не о несчастных случаях.

– Согласен, но, смотри, ведь там же помещения не были закрытыми. Никто не видел убийцу, но там были окна и двери. Здесь же обе двери закрыты изнутри! Отсюда и мое заключение: несчастный случай! А теперь, если тебе так хочется, ломай голову над вопросами «почему», «как» и «зачем» он не выключил двигатель, а я лучше пойду сыграю в белот.

Я хлопаю его по плечу.

– Спасибо, Толстый! Я принимаю твою версию о несчастном случае. Ну а если это убийство, то, по крайней мере, руки у меня будут развязаны!