За три дня до Рождества я сижу в «Мерри-баре», что на улице Колизе. У меня ватные костыли, а щеки цветом напоминают страницы старой книги, и тем не менее я чувствую себя в ударе. Выздоровление заканчивается. Неделю назад меня выписали из больницы, и я начинаю потихоньку ковылять. За время, проведенное параллельно потолку, я спокойно обдумал ситуацию. Когда долго лежишь, становишься философом. Жизнь предстает перед тобой в природном величии, и ты начинаешь понимать, что нашими действиями руководит рок. Мы всего лишь мелкие воришки, мотающие свой срок в этой жизни. Посмотрите на Сан-Антонио с самого начала оккупации он сидел тихонько, не желая продолжать участие в игре, но рок — тот еще сукин сын — нашел его посреди жизни рантье. От судьбы, ребята, не уйдешь. Сходите за молотком и хорошенько вбейте себе в голову эту истину…

Моя работа — раздача билетов в Сантэ и в рай. Я хотел выйти из игры, а получилось так, что я чуть было сам не отправился на небеса, где самая красивая девушка была бы мне не более полезна, чем гидравлический насос. Из всего этого следует, что самое лучшее, что я могу сделать, — это запрятать тапочки подальше и вернуться в драку. Для начала я должен уладить старые счеты с типом, подстриженным бобриком. Каким бы хитрым этот тип ни был, от меня он не уйдет. Я обещаю себе, что при нашей встрече засажу ему в пузо столько кусочков свинца, сколько понадобится для того, чтобы он уже никогда больше не встал на ноги. С этого момента я всего себя посвящаю его поискам.

Я думаю как раз об этом, когда в бар входит Жизель. Увидев ее в прикиде как у принцессы, я вздрогнул. До сих пор она представала передо мной только в белом халате. Сегодняшний туалет идет ей, как фата. Она подкрасилась и выглядит просто потрясно.

— Ну, — спрашивает она, протягивая мне руку, — как себя чувствует мой больной?

— Не так уж плохо. С вашей стороны было очень любезно прийти на это свидание.

Она не отвечает и садится рядом со мной.

— Живот зажил?

Я беру ее за руку.

— О моей географии не беспокойтесь. У меня это не первая передряга. Видели бы вы меня голым! Мое тело не отличишь от района, подвергшегося бомбардировке.

Жизель смеется и заказывает чинзано-джин. Я смотрю, как она потягивает вино. Это зрелище мне нравится. Она напоминает мне маленькую кошечку.

Неожиданно я спрашиваю:

— Ну что, пойдем чего-нибудь порубать? Мне шепнули адресок одного ресторанчика, где можно съесть эскалоп в сухарях, не рискуя вечной каторгой.

— Вы считаете разумным начинать ночную жизнь?

— Милая моя, разум и я давно разошлись по причине несовместимости характеров.

Я расплачиваюсь за выпитое, и мы выходим.

Ночь холодна и темна. Мы направляемся к Елисейским Полям, чтобы сесть в метро. К счастью, я замечаю свободный фиакр и вталкиваю в него мою спутницу.

— Это похищение! — восклицает она.

— Совершенно верно, — соглашаюсь я — Мой отец всегда говорил, что прогулка на фиакре сногсшибательная вещь, если хочешь заключить красивую девушку в свои объятия, чтобы рассказать ей сказку.

— Вы собираетесь рассказывать мне сказки? А я думала, что ваша специализация — шпионский и гангстерский романы…

— Совершенно верно, — отвечаю я, — но рядом с такой девушкой, как вы, забываешь об автомате и в голову лезут мысли только о лунном свете.

Я беру ручку Жизель и подношу к губам. Красавица ее не вырывает. Даже если вы тупы как пробка, все равно должны понимать, что при подобных обстоятельствах парень, знающий женщин, должен развивать достигнутое преимущество. Что я и спешу сделать. Этот фиакр просто спортивные сани и постоянно бросает нас одного на другого. Воспользовавшись очередной рытвиной, я целую Жизель.

— Вы слишком торопитесь, — шепчет она.

— Жизнь так коротка!

— В общем, вы ловкач.

— Зачем вам анализировать, кто я? Есть старая латинская пословица: «Пользуйся моментом». Я не могу вам процитировать ее по латыни, потому что не очень способен к иностранным языкам, но уверен, что парень, давший этот совет, отлично знал, что говорил.

Жизель прижимается к моей груди и подставляет губы. Можете мне поверить, я использую их по прямому назначению. Как она целуется! Не знаю, преподают ли это в школе медсестер, но если их не учат любви, как, в американских университетах, Жизель, должно быть, училась этому заочно.

Когда она отодвигается от меня, я задыхаюсь.

— Сан-Антонио, — шепчет она дрожащим, как у продрогшего столетнего старика, голосом, — Сан-Антонио, вы сводите меня с ума.

Я делаю глубокий вдох, как ныряльщик перед погружением в воду, и запечатлеваю на ее губах второй, еще более затяжной поцелуй. Такие упражнения великолепно развивают дыхание.

Через некоторое время я замечаю, что наша карета стоит, а кучер смотрит на нас через окно в дверце и скалится, как параша.

— Эй, — говорю я ему, — тебе тут что, кино?

— Почти, — отвечает он.

Поскольку я не люблю таких извращенцев, то выхожу из коробчонки и хватаю его за грудки.

— Эй, хозяин! — кричит он. — Не шути так. В конце концов, вы в моей коляске, и я имею полное право посмотреть, что в ней происходит.

Малышка делает мне знак замять дело, и я расплачиваюсь за проезд. Тип влез на козлы, но, прежде чем он успевает сказать «но», его скамейка срывается с места тройным галопом, как будто решила выиграть чемпионат мира. Извозчик вцепляется в вожжи, пытаясь ее задержать, но кляча несется с такой скоростью, что нужен гоночный автомобиль, чтобы догнать ее.

— Что с ней случилось?

— Не знаю, — говорю я и делаю вид, что размышляю, прежде чем добавить с фальшиво-невинным видом: — Разве что это из-за моей сигареты, которую я незаметно сунул ей под хвост…

Жизель громко смеется. Вдруг она останавливается и снова подставляет мне свои губы. Если она будет продолжать в том же темпе, через неделю я смогу просидеть без воздуха целый час… Однако я пользуюсь ее предложением. Как сказал не помню кто: «Не упускай случая поцеловать красавицу».

Мы входим в ресторан. Представьте себе зал благотворительного общества с гирляндами и лампочками. За центральным столом сидят новобрачные: он во фраке, она в белом платье.

— Нам повезло! — радостно восклицает Жизель. — Мы попали на свадьбу.

Но я тут же просвещаю ее:

— Эта свадьба — туфта.

— Что?

— Я говорю, что это не настоящая свадьба. Парочка, одетая а-ля «возьми меня целиком», — оплачиваемые артисты Эта идея позволяет владельцу ресторана дурачить налоговую службу. Если легавые явятся к нему и станут заглядывать в кастрюли, он им скажет, что справляет свадьбу племянницы, поставит им бокальчик шампанского, даст небольшой презент и парни отвалят, предварительно поздравив новобрачных. Ничего не скажешь, хитрая задумка…

Жизель не может опомниться. Бедняжка не очень осведомлена о тайнах черного рынка.

Мы садимся в уголке и заказываем плотный ужин.

Невеждам, рассказывающим, будто влюбленные сыты любовью, следовало бы подлечиться в дурдоме. Могу вас уверить — они совершенно чокнутые. Лично у меня ничто не вызывает такого отличного аппетита, как любовь: влюбленный, я мечтаю о жареном цыпленке и шашлыке из почек в мадере гораздо чаще, чем в те периоды, когда я свободен в своих чувствах. Все типы, что играют в бестелесную любовь, — придурки, считающие себя обязанными морочить головы своим телкам и принимать позы поэта в экстазе. А стоит только им расстаться со своими избранницами, как они тут же бегут в первую же тошниловку и набираются солянкой под завязку! Лицемеры!

Я делюсь с Жизель своей точкой зрения, и она заявляет, что согласна со мной. Девушки всегда с вами согласны, когда вы им что-то предлагаете.

Гарсон приносит заказ. Все идет хорошо; с хорошим ужином и каламбурами часто достигаешь своих целей. Мои, как вы догадываетесь, заключаются в том, чтобы убедить медсестренку прогуляться со мной до уютного места, где я смогу в спокойной обстановке рассказать ей о том, что проделал с Хименой Родриго после того, как кокнул ее предка.

Мои дела идут как нельзя лучше. Жизель смотрит на меня все более нежно. Я знаю одного парня, которому в самое ближайшее время будет не до скуки…

Эта малышка мне нравится. Если бы я был, как все, то без колебаний оделся бы под клоуна за главным столом и повел ее к мэру. Только по-настоящему. После свадьбы мы бы открыли кафе. Жизель бросила бы работу в больнице, сидела б за кассой и вязала километры носков. А я наливал бы выпивку и резался с клиентами в белот. Это могло бы быть мечтой многих… Вот только Сан-Антонио создан для совсем другой жизни. Опять вопрос о судьбе и предназначении каждого. Я машинально подношу руку к заднему карману, проверяя, там ли моя пушка. После выписки из больницы я с ней больше не расстаюсь. Она там. Я ласково поглаживаю ее морду. Она славная зверюшка. Я ее очень люблю, и мы с ней добрые друзья.

За десертом появляется мужик, прикинутый, как деревенщина, и спрашивает, не желают ли гости жениха и невесты послушать немного музыки. Разумеется, гости орут, что желают.

Тогда мужик делает знак своему приятелю и оба влезают на стол: первый с аккордеоном, второй с саксофоном, и начинают играть «Турецкий марш».

У них неплохо получается. Сотрапезники аплодируют… В этот момент аккордеонист говорит, что, если почтенное собрание позволит, его друг сыграет вещь своего сочинения. Почтенное собрание готово позволить все, что угодно. Саксофонист начинает свое произведение, напоминающее арабскую музыку. Медленная монотонная мелодия обрывается и уступает место какому-то бормотанию. Я внимательно слушаю, стараясь найти хоть что-то напоминающее связную мелодическую линию.

— Это бледная имитация новоорлеанского джаза, — шепчет мне Жизель.

Я делаю ей знак замолчать, быстро достаю из кармана карандаш и принимаюсь делать заметки на скатерти. Ошибки быть не может: этот хренов саксофонист и не думал подражать американским неграм. Я вам скажу, что он делает: передает сигналы морзянки. Поскольку я знаю ее досконально, то записываю передачу точно. Согласитесь, — придумано хитро!

Моя спутница, ничего не понимая, смотрит, как я вычерчиваю тире и точки. Она собирается задать мне вопрос, но я делаю ей знак закрыть рот на задвижку.

Наконец музыкант-радист заканчивает свою композицию и вместе с напарником затягивает «Улицу нашей любви». Я заказываю вино для Жизель и двойной коньяк для любимого сына Фелиси. Потягивая его, я перевожу сообщение на нормальный язык. Это занимает не много времени и дает следующее: «Сегодня вечером, улица Жубер, дом 14, 4 этаж, дверь слева».

— Объясните мне все-таки, — говорит Жизель, — что все это значит.

Чтобы удовлетворить ее любопытство, я рассказывают своем открытии. Сестричка сидит остолбенев.

— Ничего себе! — наконец восклицает она. — Вы раскрыли это в одиночку?

Я не отвечаю и рассматриваю ужинающих, одновременно задавая самому себе вопрос: к кому из них обращался саксофонист. Понять это невозможно. У всех раскрасневшиеся физиономии, все выглядят любителями хорошо пожить, озабоченными только тем, как бы поскорее попробовать форель с жареным луком.

— Вы думаете, что это трюк группы Сопротивления? — спрашивает девушка.

— По-моему, похоже на то.

— А как вы считаете, почему саксофонист посылал сообщение азбукой морзе, вместо того чтобы незаметно передать записку?

— Возможно, он не знает, кому адресовано его сообщение.

Малышка в сильном возбуждении. Для нее это самое большое приключение в жизни… Она бы не поменяла свое теперешнее место на работу поставщицы стульев в церковь Сент-Огюстен. Меня же эта история нервирует. Как голодная собака нюхом чует фазанью ножку, я чую здесь какую-то авантюру. Мое бездействие в последние годы меня раздражает. Я ощущаю щекотку под черепком и в ладонях.

— Что вы собираетесь делать?

Ее вопрос только усиливает мою нервозность.

— А что, по-вашему, я должен делать? — спрашиваю я с легким раздражением. — Бежать в гестапо докладывать, что тут затевается? Я не стукач, а тем более не предатель…

Мой резкий выпад расстроил ее.

— Ну, моя маленькая Жизель, простите меня. Вы должны понимать, что ситуация очень деликатная Конечно, если бы подобный случай произошел до войны, я бы поднял на ноги все службы, потому что тогда ошибиться было невозможно: подобный прием может использовать только тайная организация. Гарантирую, я бы вывел это на чистую воду… Но, милая моя девочка, времена переменились: идет война, и тайную борьбу ведут многие хорошие парни…

Она вздыхает, от чего ее блузка сильно натягивается. Я пользуюсь случаем, чтобы рассмотреть ее груди, и как по волшебству мои мысли принимают другое направление.

— Может, уйдем, Жизель?

— Как хотите…

Мы выходим на улицу Аркад. Становится все чернее и холоднее, на что зимняя ночь имеет полное право. Мы идем под ручку, следуя за белыми облаками нашего дыхания.

— Куда вы меня ведете?

— Вам не кажется, что нам будет гораздо лучше в каком-нибудь уютном уголке? — Я рискую на полную катушку: — Мы могли бы пойти к одному моему приятелю, который держит поблизости гостиницу, и там спокойно побеседовать.

— Какой ужас! — вскрикивает она. — Полиция постоянно устраивает там облавы… Нет, лучше пойдем ко мне. У меня очень милая квартира. — Она смеется и добавляет: — У меня тепло и есть что выпить…

Я беру ее за запястье и заявляю, что она может вести меня куда угодно.

Ее квартирушка находится на улице Лаборд. Как и сказала Жизель — это просто игрушка. Представьте себе прямоугольник с обтнутыми кретоном стенами, с современной мебелью из светлого дерева, с книгами и безупречно белым, как невинность девочки, радиоприемником. Электронагреватель распространяет приятное тепло.

Жизель берет у меня пальто и указывает на диван. Я устраиваюсь так, словно должен дождаться на нем окончания военных действий. Включаю радио. В комнату входит медленная музыка. Я довольно улыбаюсь.

— Коньяк или шампанское?

— Ваши губы!

Возможно, это не шедевр оригинальности, но моей медсестричке доставляет удовольствие. Она садится на диван рядом со мной.

Если позволите, здесь я задерну штору. Во-первых, потому что то, что будет происходить после этого момента, вас не касается; во-вторых, потому что если бы я все же рассказал вам о наших подвигах, вы бы отложили эту книгу и пошли спросить свою жену, не хочет ли она сыграть партийку в ты-меня-хочешь-ты-меня-имеешь. Единственное, что я могу, вам сообщить, не нарушая приличествующей джентльмену сдержанности: у моей маленькой Жизель на высоте не только глазки и сисечки. О-ля-ля, дамы! Если бы вы видели ее попку, то лет шесть просили бы милостыню, лишь бы получить такую же. От нее просто глаз не отвести.

Как медсестра она неплоха, но как любовница — просто фейерверк. Я нисколько не жалею, что воспользовался ее услугами как в том, так и в другом плане.

Когда я заливаю в желудок стаканчик коньячку — уже одиннадцатый час вечера. Радио продолжает играть, но на него никто не обращает внимания. На этом звуковом фоне можно говорить проникновенные вещи, не боясь пауз. Но музыка заканчивается и диктор сообщает, что пришло время сводки новостей.

— Закрой ему пасть! — просит Жизель. — Ненавижу новости, которые читают по этому поганому радио.

Я тяну руку, чтобы выполнить ее просьбу, и — увы! — делаю неловкое движение и опрокидываю на свои брюки стакан вина

— Безрукий!

— Ничего страшного, — говорит моя цыпочка. — Я смою это холодной водой.

Жизель идет на кухню и возвращается с мокрым полотенцем. Пока она возится на столе с моими штанами, диктор заливается соловьем. Он рассказывает, что люфтваффе посбивало все английские самолеты, а америкашек вышвырнули из Северной Африки за меньшее время, чем нужно, чтобы сварить яйцо всмятку. Все это обычная брехня, которую слышишь и читаешь каждый день. На нее никто не обращает внимания. Но вот, выложив набор туфты, парень делает небольшую паузу.

«Последние новости, — объявляет он. — Нам только что сообщили, что полицейский патруль обнаружил на улице Жубер труп знаменитого комиссара Сан-Антонио. Офицер полиции был буквально изрешечен пулями, две из которых попали ему прямо в сердце. Имеются предположения, что это месть. Напоминаем, что Сан-Антонио прославился до войны своими исключительными способностями в деле сыска».

Не знаю, бывало ли с вами такое, но могу заверить, что посмертные похвалы по вашему адресу вызывают странные чувства, особенно когда вы находитесь в обществе киски, которой только что доказали, что очень даже живы.

Жизель смотрит на меня глазами, какие были, наверное, у Гамлета, когда он пялился на привидение своего папаши.

— Тони! — кричит она. — Тони, дорогой, что это значит?

Я встаю.

— У тебя есть телефон?

Она ведет меня к стоящему в спальне аппарату. Я быстро набираю свой домашний номер, чтобы успокоить Фелиси на случай, если она слушала радио Сделав это, я хватаю пальто.

— Ты куда? — спрашивает Жизель.

— Посмотреть на «свой» труп.

— Ой, возьми меня с собой!

Я стою в нерешительности, поскольку не очень люблю таскать за собой красоток, когда бросаюсь в дело, где идет свинцовый дождь. Но за короткое время бедная девочка стала свидетельницей стольких странных вещей, что если я откажу ей в этом удовольствии, завтра консьержка найдет ее умершей от любопытства

— Одевайся.

Она не заставляет повторять дважды. Обычно женщины тратят на одевание от двух часов до трех месяцев, но эта управляется с такой быстротой, что мне кажется, будто я смотрю мультфильм. Десять минут спустя мы уже бежим в комиссариат на улице Тебу. По причине позднего времени комиссар отсутствует, но есть его заместитель Вилан, которого я прекрасно знаю. Увидев меня, он выкатывает шары и становится зеленым, как лужайка весной. Я вижу, как дрожат на столе его руки.

— Привет, Вилан. Вам что, нездоровится? — спрашиваю я, смеясь.

— Но это… не может быть! — задыхается он.

— Нет ничего невозможного. Я пришел опознать свой труп.

Вилан никак не придет в себя

— Это самое удивительное сходство, с которым я когда-либо сталкивался, — бормочет он наконец. — Я сам проводил первый осмотр на улице Жубер Не очень красивое зрелище. Я думал, это вы… Я был так в этом уверен, что передал сведения прессе.

Я предлагаю Жизель стул, а сам сажусь на угол стола.

— Придите в себя, старина. Вы же видите, что я в полном здравии, как говорит академик из «Зеленого фрака». Вы слышали о «несчастном случае», произошедшем со мной два месяца назад?

Вилан утвердительно кивает.

— Конечно. Потому-то я и не сомневался, опознавая вас. Прецедент уже был.

— Согласен, вы столкнулись с темным случаем, но для меня он светлеет, как северное утро. У меня был двойник. Одного из нас кто-то хотел убить. Один раз он ошибся. Вопрос только в том, когда именно: тогда, когда стрелял в меня или в тот момент, когда саданул в похожего на меня парня? Я склонен думать, что убийца обмишурился, паля именно в меня. А теперь, будьте любезны, расскажите мне, как все было.

Вилан начинает свою повесть.

Около Девяти вечера ему по телефону сообщили, что совершавший объезд участка велопатруль на улице Жубер нашел жмурика. Он отправился на место происшествия…

Я его перебиваю:

— Жмурик лежал случайно не перед четырнадцатым домом?

Вилан смотрит на меня так, будто я превратился в сиамского кота.

— Откуда вы знаете, шеф?

— От моего пальца. У него нет от меня секретов. Продолжайте, дружище.

Бросаю взгляд на Жизель. Красавица в восторге. Она считала, что такие приключения бывают только в книжках.

— Консьержка дома показала, что убитого звали Луи Дюран и жил он…

— На четвертом этаже, дверь слева, — шепчет Жизель.

Я разражаюсь хохотом. Она поняла, что к чему. Вилан ее как будто только что увидел и гипнотизирует своими вытаращенными зенками точь-в-точь так, как только что гипнотизировал меня. Когда по возвращении домой он расскажет обо всем произошедшем жене, та выплеснет ему в морду ведро холодной воды, потому что решит, что муженек надрался.

— Ну, дорогая, — подмигнув, говорю я куколке, — дай месье сказать.

Вилан пожимает плечами.

— Чего говорить, — ворчит он, — если вы все знаете лучше меня?

Мне не очень нравится, когда младший по званию начинает разговаривать таким тоном.

— Мы остановились на консьержке, — сухо напоминаю я.

Он краснеет и продолжает:

— Имя Луи Дюран меня не удивило: я решил, что вы не хотели называться своим собственным. Я велел перенести тело в квартиру, потому что сегодня на вечер немцы реквизировали все «скорые». Криминальная полиция сейчас должна быть там.

— Что дал первый осмотр?

Он машет рукой.

— Почти ничего. Выстрелов никто не слышал.

— Черт! Убийца стрелял через карман… — Я встаю. — Раз уж я здесь, будьте добры выдать мадемуазель и мне аусвайсы. Мне кажется, что мы задержимся на улице и после наступления комендантского часа, а оказаться в комендатуре у фрицев нам вовсе не хочется.

Он спешит исполнить мою просьбу.

— На будущее, когда окажетесь перед трупом, похожим на меня, посмотрите на его грудь, чтобы не ошибиться при опознании.

Я распахиваю рубашку.

— На моей два метра шрамов, от подбородка до колен. — И добавляю совершенно серьезным тоном: — Я так продырявлен, что дамы, дарящие мне свою благосклонность, просыпаясь наутро, думают, что спали с девяносто кило швейцарского сыра…

Я галантно подставляю свою руку Жизель, и мы выходим под ошеломленным взглядом Вилана. Ставлю деревянную ногу против канатной дороги, он уверен, что у меня уехала крыша.

Большинство людей таковы: стоит вам над ними подшутить, как они считают, что у вас в котелке ослабли пружины.