Огромная столовая с лепными украшениями и потолком во французском стиле; еще более огромная гостиная, в которой гипсовые украшения начинают рассыпаться; потом кабинет, где пахнет плесневелым деревом.

На первом этаже больше ничего нет. Мебель старая, некрасивая и колченогая. На некоторых стульях чехлы. Железные жалюзи закрыты, и открыть их, должно быть, трудно из-за ржавчины. По-моему, его превосходительство редко дает здесь костюмированные балы.

Прямо замок Дрыхнущей Красотки, честное слово! Нежилые дома имеют очень специфический запах. Этот пахнет не просто как нежилой, а как заброшенный. В нем хоть в прятки играй.

Возвращаюсь в холл, косясь на лестницу. Мой чемодан все еще стоит там, потому что Вадонк Гетордю не указал мою комнату.

Что делать? Подождать или продолжать экспедицию? Я решаюсь ступить на лестницу. На втором этаже нет того грустного запаха, что стоит на первом. Здесь угадывается человеческое присутствие. Где-то хнычет младенец. Я поворачиваю за угол коридора и замечаю моего друга-гориллу, сидящего на старом облезлом диване. Он читает алабанскую газету. При моЕм появлении он опускает брехаловку и испепеляет меня зверским взглядом.

– Чего вы хотите?

– Работы, – отвечаю. – Я закончил мыть «пежо» и хотел бы знать, что должен делать теперь.

– Спускайтесь вниз, вам скажут.

Что делает в коридоре этот мускулистый малый? Кажется, за кем-то следит. За кем? За новенькой няней? Или за молодой блондинкой?

Я медленно спускаюсь. Плач младенца в этом запущенном доме производит на меня странное впечатление. В атмосфере есть что-то гнетущее, тревожное, немного зловещее...

Я предпочитаю пройтись по парку. Стоит типичная для Иль-де-Франса погода: хмурая и теплая. Я поворачиваюсь в сторону окна, в котором увидел молодую женщину. Та покинула свой наблюдательный пост. Я слышу, как она с кем-то оживленно разговаривает на алабанском. Потом хлопает дверь и возвращается мертвая тишина.

К счастью, в этих стенах есть Клэр. По крайней мере, хоть она живая.

На крыльцо выходит Вадонк Гетордю. Он щелкает пальцами, подзывая меня к себе.

– Вы отвезете няню с ребенком, – говорит он и вынимает из кармана бумагу. – Доставите их по этому адресу и там оставите. Ночь проведете где хотите, а сюда приедете завтра, скажем, к девятнадцати часам.

Я изображаю радость от короткого, но скорого отпуска.

– Месье, – бормочу я, – прошу прощения, но не могли бы вы выдать мне авансом сотню франков? Это меня бы очень устроило, я... э-э... Вы понимаете?

Такие маленькие детали придают образу особую правдоподобность. Если у Вадонка Гетордю еще оставались какие-нибудь подозрения на мой счет, то они только что развеялись.

Он достает бумажник и протягивает мне купюру.

– Большое спасибо, месье, – благодарю я.

– Еще один момент, – перебивает он. – Завтра будьте в парадной ливрее. Его превосходительство отправится на официальный прием.

Я снимаю фуражку:

– Слушаюсь, месье.

– Хорошо. Идите помогите няне.

Я возвращаюсь в холл, где Клэр Байе ждет меня с младенцем на руках, беру чемодан хорошенькой няни, чемодан мальца и веду мою очаровательную пассажирку к машине. Укладывая вещи в багажник под ледяным взглядом Вадонка, слышу доносящийся из дома пронзительный крик.

Я смотрю в ту сторону, но Вадонк, улыбаясь, качает головой.

– Не волнуйтесь! – говорит он. – Это радио. Сейчас передают детективную пьесу.

Его объяснение говорит о не слишком богатом воображении, но я делаю вид, что оно меня удовлетворило.

И вот мы в пути. Я смотрю на бумагу, переданную секретарем, и читаю: «Кло Флери», Верней-сюр-Авр. Я еду в направлении Сен-Жермена, чтобы выехать на западную автостраду. Клэр с мальцом села сзади. Он молчит.

– Он спит? – спрашиваю.

– Да.

– Вам не трудно пересесть вперед?

– Зачем? – удивляется (или притворяется удивленной) Клэр.

– Я терпеть не могу все время смотреть в зеркало заднего обзора. Кроме того, это опасно. Если бы вы сидели рядом со мной, мне не пришлось бы смотреть на вас в зеркало.

Поскольку она не отвечает, я настаиваю, бросив на нее через плечо самый что ни на есть бархатный взгляд:

– Подумайте о своей безопасности и о безопасности доверенного вам ребенка, Клэр.

– Без фамильярностей! – сухо отрезает она. – Терпеть не могу лакеев, строящих из себя покорителей сердец. Что называется – по всей морде. Как она меня отшила, эта малышка! Сердитая красотка... Жаль, она мне приглянулась. Я всегда любил все красивое. Я гоню в сторону Нормандии. Это не та провинция, где я появился на свет, но все равно приятный уголок. Молчание давит мне на нервы. Эта сильнее меня: когда в моем жизненном пространстве оказывается красивая куколка, я никак не могу молчать. Через десять километров я нахожу тему для беседы.

– Мне кажется, мы попали в странное место, а? – говорю я. – Эти алабанцы веселые люди.

– Это верно, – соглашается Несравненная. – Лично я нисколько не расстроена отъездом из этого мрачного дома.

Она успокаивает малыша, который проявляет признаки нетерпения. Я смотрю в зеркало заднего обзора, очарованный ее нежными движениями.

– У вас никогда не было желания работать на себя? – спрашиваю.

– В каком смысле?

– Я хочу сказать: вам не хочется ухаживать за своим собственным ребенком?

– Я об этом думаю, – соглашается Клэр.

– Когда примете окончательное решение, дайте знать мне. Я вам с удовольствием помогу. Уверен, что у нас с вами получится нечто очень милое.

Она снова насупливается. Вы ни за что меня не убедите, что у нее нет парня, с которым она познакомилась совсем недавно, а потому хранит ему верность. В отличие от того, что воображают многие, верность – это не призвание, а каприз. Если девчонке нравится какой-нибудь парень, она кладет на него лапу и играет в эксклюзив. Она как будто связана контрактом. Не дает до себя даже дотронуться. Потом, однажды, малый ей надоедает и она превращает свою кровать в проходной двор. Но до того ломает комедию. Носит свои прелести, как священные реликвии. Не трожьте, это для него, единственного! Куколки любят кино и в жизни ведут себя, как героини с экрана.

– Вы помолвлены? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она.

– Не хотите же вы сказать, что живете одиноко, как в пустыне Гоби?

– У меня есть подруга.

У меня перехватывает горло. Она сказала «подруга», да? В женском роде? Я попал на охотницу до розовой любви? Мадемуазель работает языком! Чисто женское занятие. Так она не скоро получит своего собственного мальца. Даже старикашка лет семидесяти пяти и то сделал бы пи-пи в носки от досады! Видеть такую красотку, как Клэр, и знать, что она потеряна для страдающего человечества! Да от этого свихнуться можно. Так и хочется взять посох паломника и идти в Лурд молиться о ее исцелении.

– Вы меня разочаровали, – удается мне выговорить. Ее это не расстраивает.

– Правда?

– Такая богиня, как вы, и вдруг пальцем... Это печально. Скажите, а вы никогда не пробовали с мужчиной?

– Пробовала, но результаты меня не удовлетворили.

– Это потому, что вам попался какой-нибудь доходяга. Хотя у каждого свои вкусы.

«Кло Фрели» – это миленький нормандский пансион, расположенный посреди парка на берегу Арвы. Заведение содержат две чистенькие старые девы, которые начинают кричать от восторга, едва увидев младенца. Они щекочут ему подбородок и придумывают для него экзотические имена, постанывая от восхищени.

Я удивлен, потому что этот приличный дом совершенно не соответствует тому, что я себе представлял. Я ожидал увидеть подозрительное место, но здесь, наоборот, все чисто, дышит здоровьем и покоем. Тихая провинция во всей ее прелести.

Пока Клэр обустраивает своего подопечного, я расспрашиваю одну из хозяек:

– Вы знакомы с его превосходительством?

– Нет. Договариваться о найме приезжал его секретарь. Обязательно передайте господину консулу, что мы, моя сестра Ортанс и я, безмерно счастливы этим выбором. Оказав такую честь нашему скромному дому, он...

И т.д. и т.п.

– Вы знаете алабанский гимн? – спрашиваю я.

– Нет...

– Придется выучить. Его превосходительство хочет, чтобы вы пели его каждое утро его сыну, когда тот проснется.

Оставив старую деву сильно встревоженной, я еду назад, в Париж.