– Что за идея звонить в дверь псарни в такой час, – удивляется Великолепный. – Ты хочешь купить себе кабысдоха?

– Не утомляй мозги, Эйнштейн.

Мы в Нантерре, в «Псарне Императрицы», которую держит один мой бывший инспектор, который всегда питал слабость к псинам. Меня встречает хоровой лай. Дверь открывается, и появляется бывший инспектор Карлен в охотничьем костюме с пуговицами, украшенными тиснеными собачьими головами.

Карлен прищуривает свои глаза спаниеля и восклицает:

– Но я же сплю!

– Ничего подобного! – отвечаю я.

Обмен приветствиями и обычный диалог: «Как дела?» – «Нормально, а у вас?» – «Спасибо, тоже». Он ведет меня в кухню, где в наполненной ватой корзинке агонизирует рахитичный щенок.

– Чему обязан удовольствием, господин комиссар? Вы случайно не кобелька ищете?

– Нет, мой дорогой Карлен, сучку.

– Какой породы? Я развожу овчарок, боксеров и бордоских догов.

– Слушай, Карлен, порода не имеет для меня значения. Мне нужна сука, доросшая до случки. Он выпучивает глаза:

– Как это?

– Все просто: мне нужна сука, доросшая до случки. У тебя должны оставаться с весеннего помета, а?

– Да, но...

– Тогда веди ее, я беру. Предупреждаю, мне нужна жуткая шлюха, вроде Берты Берюрье!

– У меня есть то, что вам нужно: боксер-четырехлетка.

– Веди ее.

– Вы серьезно ее покупаете?

– Покупаю. Пришли счет в контору, это служебные расходы.

Он отвык от моих фантазий, и я чувствую, что он в двух пальцах от инсульта.

– Ты мне сказал, что мы едем на рыбалку, – замечает Толстяк, – но это скорее похоже на охоту. Как зовут этого милого песика?

– Жюли, – говорю.

– Странная кличка для пса.

– Это сука.

– Глядя на ее острые уши, в этом нельзя усомниться.

– Я думал, если хочешь определить пол животного, надо смотреть не на уши.

Я гоню к Мальмезону и незадолго до полуночи останавливаюсь в нескольких сотнях метров от большого поместья.

– Держи мадемуазель на поводке, – говорю Жирному. – Игра становится очень деликатной!

И действительно, едва мы подошли к воротам, как к ним подскакивают два дога. При помощи моей знаменитой отмычки я открываю замок. Игра заключается в том, чтобы втолкнуть в поместье мадемуазель Жюли прежде, чем в нем поднимется тревога. Мамонт, с которым я поделился моим планом действий, шепчет, показывая на двух зверюг:

– Если они вырвутся, Сан-А, нам будет хреново.

– Внимание! – говорю. – Я сейчас приоткрою ворота. Приготовься втолкнуть к ним мадемуазель до того, как они поздороваются с нами зубами.

Так все и происходит. Берюрье прижимает молодую особу к себе. Я открываю створку, и Толстяк вталкивает суку в поместье.

– Дамы пожаловали! – игриво объявляет он. Догам не надо повторять дважды. Нужно видеть, какой прием они оказывают Жюли! Их носы так и ходят ходуном. Бедняжка не знает, как себя вести с этими господами. Она бегает по кругу, там огрызнется, здесь лягнет, но чувствуется, что делает она все это без души. Она возражает только из стыдливости. Берю, наблюдающий за сценой, толкает меня локтем.

– Суки, – говорит он, – такие же шлюхи, как бабы. Взгляни на эту. Она же просто подыхает, как ей хочется, но строит из себя девственницу и мученицу, прежде чем раздать им пригласительные билеты.

Мы недолго ждем, потом три собаки уходят в тень парка. Наш черед действовать.

Согнувшись пополам, мы продвигаемся по лужайке, чтобы приглушить звук шагов. Я был прав, решив, что дом выглядит одинаково как ночью, так и днем.

В бледном лунном свете жилище консула ничуть не мрачнее, чем при солнечном. Всего в одном окне горит свет. Это то самое, в котором днем я видел белокурую даму.

Мне кажется, у нее бессонница.

Я делаю Толстяку знак подождать меня и обхожу вокруг дома. Все тики-так.

– Иди сюда, славный полицейский.

Он следует за мной. Я заметил низкую дверцу, служащую, очевидно, для загрузки угля. Она закрыта на ключ, но вы же знаете, как я расправляюсь с замками!

Мы спускаемся по полудюжине ступенек. Гигантский котел отопления окрашивает подвал слабым красным светом. Этого мало, чтобы ориентироваться, и я включаю мой карманный фонарик. Такие места редко бывают веселыми, но это особо мрачное.

Я принюхиваюсь, как охотничья собака.

– Что именно ты ищешь? – спрашивает Берю.

– Я и сам не знаю! Он пожимает плечами.

– Очень остроумно – рыбалка в темном подвале. Толстяк останавливается и вскрикивает от боли.

– Что с тобой?

– Какая-то гадость воткнулась мне в ногу, потому что я потерял один ботинок в парке.

Я предупредительно направляю луч фонаря на его копыта. Его носки черные. Он снимает один, и я вижу, что он весь в дырках, только на ноге это было незаметно. В пятку Берю воткнулся маленький блестящий предмет. Он его вытаскивает.

– Кнопка? – пытаюсь угадать я.

– Не совсем, – отвечает Берюрье и показывает мне пуговицу от воротничка.

Я издаю такое тихое восклицание, что оно остается неуслышанным.

– Это же пуговица от воротничка Морпьона!

– Ты уверен?

– В наше время только он носит целлулоидные воротнички. Знаешь, Берю, я тебе соврал, когда сказал, что не знаю, чего искать. Я ищу беднягу Морпьона. Я подозревал, что эти мерзавцы привезли его сюда!

– Чтобы устроить ему подлянку?

– Естественно.

– Значит, его труп должен быть где-то неподалеку. Мы начинаем лихорадочные поиски. Мне каждую секунду приходится просить Толстяка работать потише, потому что он шумит, как экскаватор.

Мы роемся в угле, в куче сломанных вещей, занимающей часть подвала, встряхиваем бочки: пусто.

– Вывод: нам не повезло, – говорит мой славный искатель, залитый пролетарским потом. – Если они убили твоего учителя, то закопали его в саду или...

Он указывает на топку котла отопления. Я киваю

– Что будем делать теперь? – беспокоится Александр-Бенуа.

Вместо ответа я прохожу в маленький закуток, продолжающий погреб. Это прачечная. Каменная ванна, насос, ржавая проволока для белья.

Смотрю в ванну. В нее наложили муки или... Трогаю: это известь. Да еще лучшего качества!

Я тыкаю в нее палкой, и она упирается в компактную массу. Тогда я начинаю быстро раздвигать известь лопаткой и нахожу труп, уже почти целиком сожженный негашеной известью.

– Ну вот мы и нашли твоего учителя! – шепчет Берю.