Я должен был догадаться по голосу…

Несмотря ни на что, я удивлен.

Восхитительный и обаятельный, дети мои, педопредставитель.

Хрупкий, задорный, с розовой кожей блондина.

Шаловливые глазки, тонкое лицо, гармоничные черты… Талия (дикой) осы.

Короче, совсем не тот тип посланца, которого ожидаешь увидеть на коврике у порога с инструкциями относительно предстоящего убийства.

Ореховый цвет глаз, пухлые губы, похоже, дающие обещания, которые они способны сдержать.

— Добрый вечер, мистер Брахам, надеюсь, я вам не помешал?

Вежливый молодой человек выпалил мне это с порога, едва я открыл дверь, в доказательство того, что он не знал Мартина Брахама и согласен на предъявителя.

— Вовсе нет, входите!

— Проклятый самолет опоздал на три часа из-за тумана в аэропорту Мадрида.

Ввожу (если можно так сказать) мадемуазель Двупол в «мою» комнату.

— Садитесь. Заказать что-нибудь?

— Нет, спасибо, я выпил в баре, ожидая, когда вы будете готовы.

Смотрим друг на друга. Жаль, что этот фальшивый молодой человек не настоящая девушка, так как это была бы «очаровательная девушка». Природа иногда допускает промахи. Ну, вы же меня знаете? У меня нет привычки восставать против ошибок «стрижено-брито»; я довольствуюсь тем, что сожалею о них…

— Я не сказал вам, что меня зовут Чарли Уэбб? — мурлыкает прибывший, хлопая своими шторками.

— Нет, но вот вы это уже сделали.

Жду, когда этот ветреник пропоет свой куплет. В моем положении надо максимально использовать внимание, иначе рискуешь запачкать кисть в туманной болтовне. Чарли продолжает меня разглядывать. Постепенно ощущаю нарастание планомерного беспокойства в саду моих восприятий. К чему такой глубокий экзамен моей физиономии? Дали ему, что ли, словесный портрет Брахама и теперь у него сомнения?

— Ну и что? — бросаю я с нарочитой небрежностью.

— Извините, — говорит вежливый молодой человек, но одна из ваших бровей прикреплена наоборот.

У меня вдруг в глубине души возникает предчувствие беды.

— В самом деле! — парирую я, косясь в зеркало.

Действительно, второпях я перевернул одну из них, что придает мне клоунское выражение.

Более-менее обретая самоконтроль, я прилаживаю бровь как надо.

— Слишком торопился одеться, — объясняю я.

Чарли продолжает улыбаться.

— Не хотелось бы выглядеть нескромным, но убежден, что без этого вы будете гораздо привлекательнее.

И он жестом показывает на парик. В ответ я строю уклончивую гримасу.

— Может быть, но вы же не сомневаетесь, что при моей профессии необходимо уважать народные предания, у ремесла есть свои традиции.

— Вы часто меняете внешность?

— А вы? — парирую я.

Чарли Уэбб поднимает брови.

— Что, я?

— Вы меняете пол, тогда как я довольствуюсь сменой внешности. Ваше превращение гораздо серьезнее. Как ваше настоящее имя, Чарли? Шарлотта?

Повышаю тон из-за того, что мой визави поспешно пытается изобразить возмущение.

— Не протестуйте! Я буду называть вас «дорогой месье», если вам это так необходимо, но при условии, что вы позволите мне испробовать вкус ваших губ. Этот в высшей степени превосходный рот выдает вас больше, чем известные деликатные округлости, кстати, грешно их так зажимать. Не увечьте себя, моя дорогая.

Какой-то момент избегаем смотреть друг на друга. Что-то новое тревожит нас и связывает. Смутное ощущение, которое за несколько минут раскрыло мне секрет обаяния «визитера». Инстинкт — это здорово! Веяния — разоблачители! Волны — ударные! Безрассудная плоть имеет свои рассуждения, которых рассудок не знает. Она познает истину через осмос, посредством взаимного проникновения.

В соседнем номере бухие немцы пытаются продолжить новогоднее празднество. Вечный шум океана создает ритм ночи. Ничего нет более назойливого, безнадежного, агонизирующего, чем это туда — обратно водяной массы. Море кажется отступающим в бесконечность, как если бы оно только что покорилось суше. Его усмиряет глубокое послушание. Нарастает неустойчивое состояние затишья, нерешительного бормотания волн. И затем вдруг снова взлет, создающий скачущую ярость. Они вздымаются с гривами по ветру в казачьей атаке…

— Вы кажетесь слишком уверенным в своем диагнозе, — вздыхает, наконец, моя подруга. — А если вы ошибаетесь?

Я веселюсь.

— Это другие меня обманывают, со своей стороны я Всегда веду честную игру с самим собой. Вы девушка!

— Спорим?

— Спорим!

— На что!

— На ночь любви! Таково мое условие, если вы представительница прекрасного пола.

— Согласен. Моя ставка тоже ночь любви, — отвечает она так же метко.

У меня пересыхает в горле. Ребята, представьте, если я продую!

Чарли снимает пиджак и вешает его на спинку стула.

Развязывает галстук.

— Продолжать или объявим неявку? — спрашивает он.

Я очарован его грудью. Налицо выпуклость, но формально это еще не убедительные габариты. У многих мужиков кое-что колышется в этом секторе.

— Продолжайте! — приказываю я.

Ночной гость расстегивает рубашку. Под ней очень узкая тенниска-распашонка, туго застегнутая спереди на крючочки. Чарли слегка улыбается, уж не знаю стеснительно или иронично. Вы знаете, как смешиваются порой самые противоречивые чувства.

Слежу за игрой крючочков, поддающихся один за другим. Поверьте или идите к…, но, по правде говоря, это лишь форма напряженного ожидания.

Когда шесть крючков испустили дух, стриптизер (ша) хватает полы тенниски и не распахивает ее. Подходит ко мне с туманной улыбкой. Момент сверхнапряженный. Артериальное давление падает до ножек моего стула.

Честное слово, Чарли — храбрец!

Поучительный великий вызов.

Решительное столкновение.

Ффллопп!

Двойным резким жестом он сбрасывает тенниску!

Мерси, Сеньор! Ты добр к Сан-Антонио. Безупречен! Не злопамятен к бедному грешнику, кто я есть. Истинное наслаждение обращаться к Тебе. В следующий раз, когда я заступлю на пост в Твоем гарнизоне, в моем меню вместо отбивных фомы неверующего будет «хлеб наш насущный…»! О, Боже, как я люблю Твое существование! Достаточно достичь возраста оргазма (или органа), попросишь — и Ты уже здесь! Имей жалость к страждущим. Они сомневаются в Тебе, проклинают, бросают вызов, потому что они больны, рогаты, испорчены, бедны, покинуты, раздавлены, одиноки, измучены, осмеяны. Потому что голодны и испытывают жажду, хотят спать и больше не могут спать друг с другом, страдают и не могут заменить старый телевизор на новый. Потому что нечестно, когда новая машина ломается. Потому что их девахи заставляют их потеть. Дети вырастают и ругают их. Де Голль вернулся в царствие твое. Правому режиму угрожают слева, левому — справа. Во время свадьбы у жены еще не было расширения вен, а теща не была вдовой! В отпуске все время дождь. Сильные лупят слабых. И доза наркотика вместо Тебя! Потому что трубка излечивает лучше молитвы! Потому что это именно так! Потому что то Хонда, то Хитачи, то Яма, то Канава! Потому что эти мерзавцы… Потому что эти уроды… Потому что нет причин, чтобы их жены шерстили вне дома! Потому что есть более богатые, более увенчанные лаврами, более здоровые, чем они сами! Потому что все время война! Потому что она всегда будет! И еще по тысяче других причин, таких же нелепых, как вышеприведенные, они сомневаются в Тебе, Господи! Говорят, что это выдумка. Утопия. Чудовища! Неблагодарные! Накажи их, дураков, Господи! Заставь их еще больше обоср…ся, чтобы научить их умирать (потому что жить они никогда не научатся). Оскопи их, Боже! Пусть они писают кровью, гадят внутренностями, иссушают гланды, сморщивают зоб! Вежливость — это угрызения совести за других: они-то слишком невежливы, чтобы быть чистыми, Боже! Ты позволил им слишком наслаждаться! Они говорят, что совокупление — это Ты и есть! Чтобы посмеяться над Тобой. Хочешь, я скажу Тебе, Боже? Ты слишком добрый дьявол!

Во всяком случае, спасибо за то, что Ты только для меня сделал! Эта пара титюшек, друзья!

Резко освобожденные, они прыгают мне в физиономию, хорошенькие плутовки!

Скушать хочется!

Готово: я их ем!

Бог мой (всегда Ты), как это вкусно!

Настолько, что я забываю гротескность ситуации. Она заслуживает резюме.

Я выступил в роли наемного убийцы, не думая, собственно говоря, почему. Сан-Антониевская инициатива, дети мои! Был ли приказ действовать так? Хм-хм. Говорил ли про это Старик там в занюханной берлоге? Дудки! Я решил все сам. Как чаще всего и бывает! Очаровательный молодой человек появляется с инструкциями злодею-убийце. Поздно ночью! Уже не очень банально! Он говорит, наш красавчик: «У вас бровь наклеена наоборот». «А ты, парень, вообще-то девушка» отражает выпад Сан-А. Прелестный диалог! Прямо, как в пьесе Йонеско. После чего молодой человек доказывает, что он молодая девушка, вываливая парочку млеконосящих, и комиссар набрасывается на них, как истинный Сан-Антонио, не получавший свою порцию девичьих ласк уже целых четыре долгих дня!

Надо сказать, что зрелищу невозможно сопротивляться. Девушка в мужских брюках с обнаженным торсом… Не хотел бы, чтобы вы заработали воспаление гланд, глупенькие мои, но бывают случаи, когда самый цивилизованный мужчина (впрочем, убежден, что это я) ведет себя, как худший из солдафонов (впрочем, убежден, что это опять-таки я).

Мы спорили. Я выиграл. Она выполняет условия пари.

И, поверьте мне, выполняет отлично. У мадемуазель Чарли щипчики для колки орехов — вещь, пардон, не умозрительная. А автоматическая передача скоростей бросает меня то в жар, то в холод! Никогда не видел подобной виртуозности! Или если и видел: забыл! Забвение — это тайное оружие мужчины (и женщины). Я всегда падок на непамятливость. Едва прожил неплохо кое-что с кем-то: вжик, вжик! Оно уже стирается полностью или частично. Да так удачно, что ты, как пионер, всегда готов, чтобы жить заново.

Впрочем, мужчина, солидно сориентированный на настоящее, находит удовольствие в утверждении, что он уникален в своем роде. Никогда он не: ловил форели такого размера; читал такой книги; имел такой чувихи; видел такой Венеры Милосской (в тот день освещение было такое особенно особенное).

Так вот, ваш герой до этого момента никогда не наслаждался девушкой, более способной в любви. Восхитительная снизу доверху! Вкуснейшая! Незабываемая!

Незабываемое — это значит возобновляемое немедленно!

О, этот набор самовыражений наших возлюбленных, негодники мои! Это деликатно-самозабвенное «ой, мамочка!», как на раскаленной сковородке! Песня золотого урожая! Как запело бархатное тело! И потом, упругость, вот что! Да, особенно упругость! Старушки, допускаю, хороши в упряжке из-за искушенности. Но вязкость материала — вот их злой рок! Схватишь, пощупаешь — тесто! Тронешь пальчиком и нужно добрых четверть часа, чтобы их ляжка стала вновь гладкой. Упругая старая дама, да еще без избыточного запаха — мечта мужика. Недостижимый идеал. Поэтому мы вынуждены довольствоваться телятиной. Они подставляют вам барабанные задницы. Играешь — а они резонируют. Хлопнешь, — вибрируют, а не выдают звук спущенного колеса.

Поверьте мне: первейшее качество женщины, даже в возрасте, — быть молодой.

Закончив исполнение нашего концерта для матраса, ненадолго впадаем в прострацию, не для восстановления, а для смакования прощальных волн, заключительной ласки.

Пот сочится из-под моего парика. Чувствую себя отлично; душа в гармонии с телом — редчайшая штука.

Раздается тремоло телефона. Спрыгиваю с лежбища, чтобы ответить.

— Извини слегка, если прошу пардону, — возникает голос Толстяка, — но я только что над своей башкой слышал сеанс кроватной терапии, который довел мои чувства до истощения. Это, случайно, не от тебя?

— Точно!

Его Величество подписывается на минуту тишины. Слышно, как ворочаются мысли в огромной полости его пустого мозга.

— Подожди, — бормочет он, — если я правильно понимаю, ты только что был на седьмом небе, без экивоков, парень?

— Именно так!

— В то самое время, как я отмеряю Мартину по черепушке каждые пять минут, чтобы вновь его усыпить, ожидая тебя?

— Да, в то время как!

— Ах, так, ну а можно поинтересоваться, кто счастливый бенефициант твоих устремлений?

— Догадайся!

— Нет, я сделаю как ты, приятель: придержу язык для лучшей цели!

— Немного упорства, какого черта!

— Кое-кто из обитательниц гостиницы?

— Не-а!

— Кто-то извне?

— Точно, старина.

— Кроме визитера, о котором предупредили… я не представляю никого другого.

— Горячо!

— Эй, пардон, это не он самый?

— Влез в огонь! Обожжешься!

— Он?

— Душой и телом!

— Он!!!

— Ага, и через миг я собираюсь вновь накрыть на стол и даже быстрее, чем немедленно.

— Но… Сана! Вот дерьмо! Это совершенно невозможно! Ты, он… вы! От такого расклада я могу сразу получить дистрофию простраты! Не говори мне, что здесь на Канарах у тебя перекрутились гормоны! Что они сдвинули тебе по фазе секрецию! Ты не повторишь историю Хловиса, хмыря, который сжег то, что позолотил! Малый, вроде тебя, не может с вечера до завтрашнего утра играть в скачущую газель! Не говори мне, что ты осуществляешь «лунный запуск», что делаешь «пробой подола рубашки», что…

— Созвонимся позже! — прерываю я резко.

Возвращаюсь в постель, где «Чарли» покоится в отключенном состоянии, но готовый немедленно возвратить мне аппетит, буде понадобится.

— Вас не затруднит, дорогая, сменить имя? — мурлычу я, целуя ее источник мучительных стонов. — А то я чувствую себя слегка растерянным, занимаясь любовью с неким Чарли.

— Окрестите меня заново, — отвечает обожаемое создание.

— О’кей, тогда я начну считать с нуля и возобновим все, начиная с самого начала. Ева вам нравится?

— Превосходно.

— Почему вы замаскировались под юношу?

Она гладит сладострастным жестом мое потное плечо.

— А почему вы надели парик, Мартин?

Ага, не стоит слишком сбиваться с пути. Наши любовные игры не заставили ее забыть о главном… истинная Ева.

— Поговорим? — предлагает она. — Ибо, по правде говоря, я не только для «того самого» сюда приехала.

Она смеется. Коралловые зубки блестят так, будто искры срываются с губ.

— Мне нравится, что «то самое» произошло до деловых разговоров, сердечко мое, — уверяю я, продолжая прогуливаться по ней руками, глазами и губами.

— Это было неожиданно, — подтверждает она. Тем большим было удовольствие. Хорошо, я слушаю вас.

Поверьте, трудновато перейти от наслаждения к разговору о делах. Некоторые женщины испускают флюиды, которым невозможно сопротивляться. Они сами суть «любовь»! Приближение к ним приводит вас в состояние действия. Бесполезно уточнять, но Ева принадлежит к этой возвышенной категории.

От их обаяния можно спастись, только насладившись. Гомеопатический метод! Вылечиться от желания наслаждением!

— Мартин — это произойдет на следующей неделе!

Хрясь! Подайте мне мочалку! Одной фразой я вышиблен из кайфа. Послан в штопор.

Соломки мне!

— Ах, вот как?

— Точнее, в следующую среду.

Воздерживаюсь от некоторых вопросов, которые муравьятся в башке. Главное — не делать ненужных движений. О чем можно спросить? О чем нельзя? Тайна! Будущее за теми, кто умеет экономить слюни. Кваканье — это потеря энергии. Разговор — это кровотечение. Он ослабляет. Надо быть скупым на рассусоливания, если хочешь дойти до цели целым!

— Но до среды есть одна проблема, дорогой… Должна быть решена деликатная проблема.

— Узнать ее — это уже вступить на путь ее решения.

Она не может отказать себе в удовольствии запустить в меня лапку на предмет углубленного исследования. Большая весенняя побелка. Вот-вот приступим к действию. Но нам мешают профессиональные заботы. Чуть-чуть.

— Мартин, все произойдет в среду во время вечернего приема, который устраивает семья знатных испанцев Нино-Кламар в своей летней резиденции на той стороне острова, около площадок для гольфа. Необходимо, чтобы вы добились приглашения на этот вечер.

Размышляю. Сегодня суббота. Значит, у меня полных три дня, чтобы стать другом детства этих аборигенов. Если, конечно, я решусь продолжать играть роль убийцы!

И внутренний голос говорит мне, что я решусь и довольно скоро. Ох и любопытен же ты, Сан-Антонио! Интроспектор полиции, а?

— Отлично, — Говорю я, как будто нахожу вполне естественным требование «заказчиков». — Сделаю как можно лучше. И потом? Предположим, что вы приглашены…

— Я буду приглашен.

— Во время приема вам укажут… клиента!

Это надо слышать, чтобы поверить в такие хитроумности, не так ли?

— Не раньше? — теряюсь я.

— Нет, не раньше!

— И кто же меня предупредит?

— Не знаю. Могу только сказать, что «мишень» будет вам указана в удобное время.

Вкладываю пять пальцев левой руки в пять пальцев правой и дую на них, будто надеясь охладить пыл моего положения.

Ева наблюдает за мной с интересом, может быть, и с насмешкой. Затем смотрит на карманные мужские часы и вздыхает:

— Мне пора ехать.

— Вы уедете с Тенерифе?

— Увы! Туда-обратно. Я просто курьер, Мартин. И поручение, несмотря на его важность, было приятно исполнить.

Она одевается, не сводя с меня глаз.

— Вы обещали мне ночь любви, — возражаю я. — Строго говоря, она еще не закончилась!

— Я не обещала вам непрерывной ночи, дорогой. Мы закончим ее потом. Признайтесь, что это был неплохой задаток?

Вот циничная беспутница.

— Суммируя, — говорю я, — моя миссия очень проста: познакомиться с Нино-Кламар, добиться приглашения на фиесту в среду. И ждать, когда кто-то из приглашенных нашепчет мне на ухо в течение вечера имя другого приглашенного, которого я должен уничтожить!

— Действительно, невозможно сделать более наираспонятнейшего резюме.

— Вы так говорите, будто мы еще увидимся, Ева. Только я не знаю ни вашего имени, ни адреса.

Она приближается, целует меня.

У ее поцелуя вкус дикого фрукта.

— Доверьтесь провидению, Мартин.

— Легко сказать.

— И еще легче сделать: надо только подождать.

Она повторяет с долей ностальгии:

— Ждать… Вы мне очень нравитесь, Мартин. И, поверьте, это не банальный комплимент. Так приятно будет закончить нашу ночь! До свидания…

На этот раз она не целует меня. Она знает, что поцелуй, чтобы сохранить свое достоинство, никогда не должен быть прощальным. Так что она уходит просто, не теряя времени на сладостные взгляды.

Я невольно дергаюсь, чтобы последовать за ней в коридор. Хочется еще раз взглянуть на нее. Полюбоваться фальшивым мужским силуэтом. Убедиться, что мне это не приснилось, как говорится в компетентных книгах.

Но опять в который раз квакает бигофон.

Толстяку, натурлих, не терпится. Заметьте, его можно извинить!

Снимаю трубку.

— Ну что там, пожар, что ли? — рявкаю я.

— Нет, конечно, но ситуация, тем не менее, серьезная, — отвечает мне Мартин Брахам.