Если есть человек, способный принимать быстрые решения, то это я. Понимаю, что без толку поднимать на ноги службу безопасности и лучше умолчать о несчастном случае (если можно так назвать произошедшее на моих глазах). Пусть все идет своим чередом. Кстати сказать, когда я поднимаюсь на террасу, до меня доходит, что в самый раз избавиться от прилипшего ко мне шарфа. Одним словом, я просто выбрасываю его в пропасть. Затем отряхиваю свой смокинг.

— Наверное, хорошо бы поправить и узел на галстуке, мой дорогой, — слышится в темноте голос агента А.С.116 (эта девочка, несмотря на номер, вероятнее входит в первую десятку, между нами говоря!).

Вы хотите сказать, она мой ангел-хранитель? Скорее тюбик с клеем! Глядишь, я и в сортир буду ходить под пристальным наблюдением.

— Вы все видели, Глория?

— Все. Очень увлекательный спектакль. Но и неожиданный, следует признать!

— Она была отчаянным игроком, но…

— Конечно, — соглашается моя коллега и заодно невеста. — Я так думаю, между вами и Экземой произошел последний разговор?

— Боитесь, я начну утаивать от вас важную информацию, мисс Фараон?

— С мужчинами нельзя быть ни в чем уверенной, — шутит она. — Они не умеют врать, а единственная ложь, которую они еще как-то умеют применять, так это замалчивание. Так что она вам сказала?

Последнюю фразу Глория произносит резким, почти лающим голосом. (Раньше я бы написал что-нибудь типа «собачьего гавканья».)

— Призналась, что хотела прикончить детей Окакиса. Я подозреваю, наш судовладелец внес в завещание определенные пункты, гарантирующие переход наследства в полной неприкосновенности своим детям. А это не устраивало нашу Экзему, которая надеялась на безбедную жизнь и после смерти своего старого супруга.

— Почему она выбрала именно это время торжественного приема гостей, чтобы провернуть свое гнусное дело?

Я целую Глорию в щеку, чтобы не возбуждать в ней излишних эмоций.

— Да потому что представился идеальный случай. Присутствие именитых особ гарантировало поверхностное расследование. Вы же не посмели бы настаивать, чтобы эквадорская полиция начала обыскивать королей и принцев. Представьте себе хотя бы мамашу королеву Брабанса или сырного короля, проходящих процедуру допроса с пристрастием! Поэтому, скорее всего, подумали бы о нападении анархистов. Может, это слишком сложное умозаключение для женской логики, а?

Она улыбается, как всегда чистосердечно.

— А вы, большой хитрец с недюжинным мужским умом, решили, что така женщина, как Экзема, будет своими руками бросать начиненные взрывчаткой мячи на корт или втыкать нож в сердце своему родственнику, хоть и по мужу? А ведь у нее были подручные!

Вынужден признать ее аргументы весьма весомыми.

— Ладно, нарисуем еще один вопросительный знак на полях нашего отчета, — заключаю я. — А там посмотрим. Во всяком случае, она подтвердила одно мое предположение, и я готов поверить в ее правдивость: Экзема не имеет абсолютно никакого отношения к своевольному исчезновению с острова кораблей и самолетов Окакиса, а также ничего не знает о спрятанных на дне ящиках. Пойдем потанцуем?

Мы возвращаемся в зал. На этот раз музыканты играют блюз, более томный, чем закат солнца на плакатах туристических компаний. Вполне возможно, он называется «Не двигайся, не то я быстро кончу». Под такую музыку не танцуют, а тихо трутся друг о друга.

Берюрье все еще в трансе со своей возлюбленной Ла Кавале. Классная парочка. Увидев меня, он приближается походкой стопоходящих. Собственно, это его стиль танца.

— Ты видел, какие па я тут накручивал? — спрашивает он радостно. — Моя кошечка меня научила!

— Браво! Снимаю шляпу, Толстяк.

— Да ты бы снял не только шляпу, если бы видел меня только что, Сан-А! Кроме того, я приготовил вам всем сюрприз, но сначала ты должен посвятить меня в последние новости. Кстати, когда будешь все это рассказывать нашему другу Пинюшу, придется тебе клясться головой своей матери, иначе он не поверит!

И, высказавшись, он быстро убегает, будто черт запрыгнул обратно в табакерку. Его слова, однако, оставляют у меня в душе некоторое беспокойство.

— Короче говоря, эта королевская тусовка больше смахивает на конгресс легавых! — громко шепчет моя Глория.

— Общего много!

Малышка Антигона пляшет с профессором В. Кюветтом, который трясется в танце, как тарелка с лазаньей. Он снует маленькими шажками, высоко задирая ноги, будто переходит лужу на базарной площади. Через плечо профессора Антигона передает мне мимикой сигнал, означающий SOS. Я отвечаю немым обещанием. Ах бедняжка, она даже не подозревает, какая страшная участь ее ожидала, ведь коварная мачеха непременно хотела стереть ее с лица земли!

«Да, малышка, — думаю я про себя, — мы обязательно спляшем с тобой. И если ты не против прогулки под луной, я готов пропеть тебе песни Вертера — при условии некоторой компенсации».

Блюз заканчивается, и я снимаю руки с Глории.

— Если позволите, дорогая невеста, пойду потанцую с сироткой!

— Я знаю, она вам страшно нравится, — шепчет замена мисс Виктис. — И очень похоже, что это обоюдно. Примите искренние поздравления, дорогой Тони. Она действительно настоящая наследница! С ее деньгами, когда она их получит, вы сможете купить всю префектуру полиции, чтобы переделать ее в автостоянку.

Глория отклеивается от меня, но, понятное дело, это временно и она будет продолжать слежку за мной. Ух, милая Глория — настоящий партизан!

Я, однако, интеллигентной походкой, которая так нравится дамам, направляюсь прямо к Антигоне. Старый В. Кюветт задыхается, как списанный паровоз на подъеме (черт, куда подевались все мои метафоры?).

— Отдохните, господин профессор, — говорю я вкрадчиво, — иначе ваша коробочка с эмфиземой рискует вылиться в резервуар с астмой.

И я похищаю у него партнершу одним ловким движением. Профессор смотрит нам вслед, отдуваясь.

— Ну наконец! — вздыхает Антигона. Ах, как приятно слышать такой нежный вздох! Оркестр меняет пластинку — начинает наигрывать самбу. Такой танец мог бы произвести фурор в маленьком кафе на Монмартре — люди бы с ума сошли! Называется просто: «Танцуй самбу!» Начинается с ля-ля, ля-ля и кончается примерно тем же, что в принципе разрешено цензурой.

— Послушайте, моя милая Антигона, — стараюсь я пропеть в ритме танца, — расскажите мне о своей мачехе…

Она делает такую паузу, будто фильм оборвался. Удивление читается на ее лице так же четко, как название фильма на фронтоне «Колизея».

— Странный вопрос! — выдавливает из себя дорогое во всех отношениях дитя.

— У меня впечатление, будто вы ее совсем не любите! Я прав?

— Действительно, — соглашается она. — Но, думаю, все дети, чей отец женится вторым браком на женщине почти их возраста, испытывают подобную неприязнь, не так ли?

— Покушение на вашего брата, случившееся только что, произвело на вас сильное впечатление?

Она робко бросает взгляд на меня, и тут ее несет.

— Да! Она виновата во всем! Но как предупредить отца? Он от нее без ума. Поскольку она боялась ехать сюда, он дошел до того, что. оплатил ее личных телохранителей, чтоб те не отходили от нее ни на шаг.

На этот раз единственный и любимый сын своей матери Фелиции перестает танцевать.

— Телохранителей? — вскрикиваю я. Бог мой, ну конечно же! Примерно в том же духе восклицает комиссар Коломбо в знаменитом сериале об интеллектуальных возможностях полиции, когда считает, что очередная серия и так достаточно затянулась и пора объявить о развязке.

Ведь Экзема позвала на помощь своих качков, дав им понять, что я ей угрожаю! Ах, бедные ребята!

— Они говорят по-французски?

— Кто?

— Ну эти телохранители?

Антигона прыскает со смеху.

— Да нет же! Они курды.

Надо срочно сообщить новость Глории. Вот у нее вытянется лицо, когда она узнает, что замочила честных людей.

Мы продолжаем отплясывать самбу. Никогда еще не присутствовал на подобных вечерах! Монархов — битком! Все такие манерные, кланяются, делают реверансы, стучат ножкой. И одновременно танцуют. А между танцами идут смотреть, как кто-то умирает. Потрясающе! Античный мир! Рим времен Цезарей!

— Мы можем увидеться во Франции? — спрашивает меня Антигона.

— С превеликой радостью, милая девочка.

Когда мы в темпе проходим за колонной, я решаю воспользоваться случаем и клею ей поцелуй в стиле экспрессо, как кофе, горячий! Она краснеет, но не манерничает и не сопротивляется. Воспитанная девочка. Несмотря на огромные деньги, она очень мила.

Все имеет свой конец, даже самба. Наш танец, как я вам говорил выше, заканчивается на двух ля-ля, ля-ля.

Музыканты хотят устроить себе небольшой перекур, но в это время происходит новое событие. Толстяк выходит на середину зала и, привлекая к себе внимание, хлопает в ладоши, так что стекла дрожат. Я немного обеспокоен, как бы Берю опять чего не выкинул.

— Короли и королевы, заместители королев и принцы, президенты и президентши, — атакует он с ходу. — С целью немного разнообразить меню и не обращая внимания на знаки господина профессора В. Кюветта, воображающего, будто он в автобусе и хочет выйти на остановке по требованию, я вам сейчас оглашу одну новость. Присутствующая здесь мадам Ла Кавале, с которой я только что имел честь общаться, нашла красивым мой голос в тембре баритон-бас с субтитрами и решила спеть со мной дуэтом, то есть я и она. Совершенно случайно она также знает мою любимую песню, я бы сказал, гимн о каторжниках. Так вот, она их знает на ихнем, итальянском, но на это наплевать, поскольку, как известно, ноты как свисток паровоза — интернациональны! Если вы не против пения в принципе, мы вам тут сейчас сбацаем быстренько, как на газу. Прошу вас всех вместе подтягивать куплет, значит, хором. Я вам покажу где! Если не знаете слова, тогда можете петь тра-ля-ля, но музыкально, ясно?

С некоторым недоверием, но тем не менее охотно, ради разнообразия, гости соглашаются. Папаша Окакис даже провозглашает такую мысль вполне достойной. Он отдает распоряжение подтащить рояль в центр зала. Несчастный вдовец — он еще ни о чем не знает! Я вижу, как он глазами ищет свою супругу. Возможно, он думает, что она пошла проверить состояние Гомера. Ух, что начнется, когда обнаружат сразу три трупа, — все начнет бурлить, как в кастрюле, можете поверить мне на слово! Придется вызывать полицию с дубинками, чтобы погасить панику. А когда коронованные гости узнают, что остров отрезан напрочь от остального мира, тут — о-ля-ля! — придется подносить к их августейшим носам нашатырь, дабы очухались. Но пока все чинно благородно.

Слуги поднимают капот рояля, чтоб двигатель не грелся. Один из них чистит молоточки и клапаны пастой «Сигнал», другой натирает педали газа и сцепления кожей зомби. Словом, инструмент к запуску готов.

Как и после завтрака, королева-маманя Мелания садится за клавиши. Она не знает гимна каторжников, как и своего собственного, у нее нет партитуры, но Ла Кавале объясняет, что нужно всего лишь вовремя нажимать на клавиши 24,6-бис, 14,11,29,2,8,19-бис, 12,44,39,17, 48 и 30, чтоб не выбиваться из общего звукового потока. Поскольку Мелания мудрая женщина (она недобрала в 1881 году до получения диплома лишь сорок очков, так как не смогла постичь таблицу умножения из-за удаления миндалин и пропустила по слабости здоровья весь год, что часто случается в королевских фамилиях), по причине природного ума и врожденной интеллигентности (по крови) она все быстро схватывает.

Итак, на сцене дуэт Ла Кавале — Берюрье. Отныне человечество делится на две части: первая — та, что присутствует при выступлении эпохального дуэта, и все остальные. Я рекомендую вам примкнуть к остальным!

Стартером служит Ла Кавале. Она испускает сильно-сольное си-бемоль, затем тремоло в той же тональности. И тут, как тракторный двигатель от пускача, вступает Берю. Он изрыгает несколько гласных и умолкает, затем снова дребезжат стекла от надрыва лучшего в мире контральто.

Впечатление сильное — будто спускают воду из старой ванны.

Коронованный народ начинает смеяться, они получают настоящее удовольствие. Но Толстяк плевать на всех хотел. Закрыв глаза, рука об руку с замечательной Ла Кавале, он бурчит, хрипит, срывается на фальцет, выворачивает желудок, вспучивает живот, надрываетс, зеленеет, затем таращит глаза, снова закрывает, при этом у него отрываются пуговицы брюк и лопается прекрасная крахмальная манишка. Вдруг на очередном фа у него изо рта вываливается вставная челюсть и падает на крышку рояля. Аппарат для терзания бифштексов скользит по крышке розового дерева и падает на клавиатуру. И надо же такому случиться, что именно в этот момент Мелания решается стукнуть по клавише, где лежит, от удивления раскрыв лопасти, вставная челюсть. Мамаша королева берет аккорд, и челюсти смыкаются на монаршем пальце. Мелания взвизгивает! Гости, думая, что так задумано по сюжету, кричат от восторга сильнее королевы.

Но Берю не перекричать, он поднимается на пару тонов выше, что вызывает у присутствующих разные чувства и мысли. На эстраде музыканты корчатся в судорогах. Эдгар Слабуш предвидит крупные неприятности в верхах. Что касается Мелании, то она, бедняжка, сосет палец, стараясь утихомирить боль в ревматических суставах, и пропускает двадцать три ноты. Теперь старушка из предосторожности играет только левой рукой, и правильно делает, поскольку челюсть продолжает угрожающе скалиться. Не может же музыкантша вернуться в свое королевство с опухшим или забинтованным пальцем, а еще хуже — с ампутированным. Хоть протезирование в последнее время и сделало значительный скачок по пути прогресса, но нельзя же держать скипетр деревянной рукой.

Но Берю не унять, не остановить. Легче расслышать пук мухи во время землетрясения, чем всякие там фа-диезы Ла Кавале. Она, конечно, старается изо всех сил, пытается обратить на себя внимание, берет такое оглушительное ля, что любая пилорама облилась бы горючими слезами от зависти, но куда там! Разве этого мажорика переорешь? Нужна дивизия тяжелых танков с прогревом двигателей, и то, я вам скажу, — вряд ли!

Берю покрывает все и вся! Он сеет бурю и, как результат, пожинает ветер! (Я не ошибся — просто на кой черт мне кого-то цитировать!) Он в апогее своей вокальной силы, со вздувшимися венами на шее! Ла Кавале пускает петуха, ее знаменитое контральто тут не проходит. Теперь ей придется восстанавливать голос с помощью лишней пары анальных свечей.

Как прекрасен мой Берю в такой момент! Королева Мелания забыла о своем укушенном пальце, о боли в ушах. Она стоически переносит все! Вот такие они, наши королевы! Они умеют страдать втихомолку. Возьмем, к примеру, Марию-Антуанетту. Разве она орала перед тем, как на ее голову свалился механический топор? Нет! И даже потом она ни слова не произнесла! Ни словечка! Молчание — вот в чем достоинство королей!

Наконец мы доходим до припева — пристегните ремни, поем все вместе!

Монархи восторженно мычат, надрывая глотки. Они, похоже, балдеют от самого сюжета песни.

И вот завершающий обвал! Это конец! Короли, королевы, принцы и президенты сидят со слезами умиления на глазах. Они ужасно растроганы! Они долго будут помнить о Франции и знать, что Франция способна на многое!

Глория смеется, держась за бока, и подходит к нам.

— Ну силен ваш товарищ! Я как бы невзначай говорю ей, мило улыбаясь:

— Два типа, которых вы уложили в комнате Экземы, были добропордочными гражданами и простыми телохранителями.

И что вы думаете? Нет ни заламывания рук, ни проклятий, ни хотя бы гримасы конфуза. Вместо этого она смеется еще сильнее. Меня мороз по коже пробирает.

— Ну и что? Они же хотели вас убить, не так ли?

— И это все, что вы можете сказать?

— Но, Тони, дорогой, вы странный человек — белая ворона, честное слово! И потом, телохранителей для того и нанимают, чтобы они подставляли свою шкуру под пули!

Непостижимая женская логика — она не знает границ!

Берю, из-за потери голоса Ла Кавале, приходится заканчивать песню одному. Певица надулась, она обещает подать жалобу в профсоюз крикунов. Она больше не любит Толстяка, никогда ему не простит его господство в вокальной сфере.

Присутствующие скандируют «браво» и хлопают от души. Король Фарук даже поранил руку об алмазный крест на груди. Собственно, это можно отнести к профессиональной травме на производстве, поскольку всякий риск при аплодисментах будет покрыт королевской страховкой. Кстати, адрес королевской страховой компании Лондон, Букингемский дворец.

Словом, у всех едет крыша Не спеша. Я даже умудряюсь на время забыть, в каком опасном положении мы все находимся, как вдруг…