ГЛАВА 1

Гнусная чахоточная серость Северного моря ухудшила мое и без того паршивое настроение. Протопав битых два часа по дюнам, до курортного городишка Ля Панн я добрался на последней стадии раздражения. Да и было, по правде сказать, из-за чего: песок тянул книзу отвороты штанов, резал глаза, набился в башмаки, а уж из легких его при вскрытии можно будет выковырять столько, что вполне хватит на реконструкцию, скажем, Берлинской оперы. В довершение всего, песок скрипел на зубах, навевая приятные воспоминания об оккупационном хлебе. Я всегда терпеть этого не мог и поэтому первым делом решил препроводить по назначению кружечку-другую «Гёза», крепкого бельгийского пивка — глотку-то надо промочить! Хотя, по правде говоря, и без этого способного доконать кого угодно песка я бы поступил точно так же.

Сказано — сделано, и я отправляюсь к пляжу, то и дело сходя с тротуара, чтобы уступить дорогу немцам, без дела слоняющимся по городу. Чем ближе я подхожу к воде, тем ядовитее она кажется на вид. Да, вечерок, похоже, будет погрустнее продуктовой карточки — повсюду серость, и даже закатное солнце выглядит пустым и потухшим. Ну и осточертело же ему освещать этот сволочной мирок! Впрочем, я его понимаю: солнце тоже предпочитает птичек торпедам и любит, чтобы вокруг росли цветы, а не сторожевые вышки.

Порывы ветра доносят с пляжа тучи песка, от которого глаза начинают слезиться хуже, чем у спаниеля. Короче говоря, этот уголок бельгийского побережья был немногим веселее каторги Синг-Синг. Чтобы сидеть в такой дыре, нужно или здесь родиться, или быть заброшенным со спецзаданием — а это как раз и есть мой случай.

Повторяю про себя адрес, данный майором Паркингсом: Камиль Слаак, «Альбатрос». Наверное, «Альбатрос» — что-то типа бистро, где хозяйничает нужный мне человек.

Я справляюсь, как до него добраться, у торговца велосипедами на главной улице. Он указывает на переулочек, ведущий дальше к морю:

— Это там, — и приветливо улыбается, осведомляя не только о своей интеллигентности, но и о пристрастии к сыру бри за обедом.

Буркнув что-то вроде «благодарю-вас-вы-очень-любезны», я отправляюсь туда, куда мне было указано. «Альбатрос», как и ожидалось, представляет собой небольшое, изящно отделанное заведение; на фасаде розового мрамора красуется розовая же вывеска со светло-голубыми буквами, из которых ясно, что цель моих поисков — передо мной.

Я вхожу. Внутри тоже довольно мило, а лакированная стойка бара напоминает дорогую яхту. На полочках — уйма разноцветных склянок всех мастей и калибров, и я уже вижу, как совершаю в этой области ознакомительную экскурсию. Только бы они не были наполнены лишь подкрашенной водичкой — я не раз прокалывался так в аптеках.

Несмотря на звякнувший над входной дверью колокольчик, никто не вышел. Бармен, должно быть, в погребе.

Я усаживаюсь на один из высоких табуретов у стойки:

— Э-эй! Контора!

Нет ответа. Спрыгнув с насиженной жердочки, я снова крикнул:

— Есть тут кто-нибудь?

Подумать только, да здесь пусто, как в черепе у жандармского капрала! Что ж, придется предпринять небольшую разведку местности. Отодвинув занавес из стекляруса, заменявший дверь в одной из стен, оказываюсь в комнатушке, заставленной ящиками с разным пойлом.

— Господин Слаак!

Сделав несколько шагов, попадаю на кухню. О-о, а вот и хозяин! Спокойно себе отдыхает у холодильника, от которого, пожалуй, не скоро отлипнет из-за шпаги, проткнувшей ему грудь. Судя по предельно точному описанию, которым меня сопроводил майор Паркингс, это и есть тот самый Камиль Слаак. Всякое приходилось повидать на своем веку, но наткнуться на парня, убитого шпагой, — да-а-а… Какая великолепная, истинно мушкетерская смерть… несколько, правда, неожиданная в середине XX века.

Осматриваю труп. Тот тип, что столь оригинально уладил свои дела, должен быть дьявольски крепко сложен — лезвие не только насквозь прошило незадачливого бармена, но еще и глубоко вошло в деревянную дверь холодильника. Мой, с позволения сказать, корреспондент оказался приколотым к доске, будто бабочка к картонке.

— Кто ж тебя так?.. — вырвалось у меня.

Бедняга, понятное дело, ничего не ответил. Подбородок его свесился на грудь, глаза остекленели, а из угла рта сбегала тоненькая струйка крови. Убит он был не больше четверти часа назад.

Вдруг в голову мне пришла мысль, что, войди сейчас кто в «Альбатрос», я буду презабавно смотреться в подобной обстановке, особенно, если это окажется кто-нибудь из немцев. Оторвав клочок от большого листа бумаги, очутившегося под рукой, я быстро написал печатными буквами: «Закрыто», задвинул засов на входной двери и наспех прицепил писульку к занавеске. Таким образом, если, конечно, не произойдет ничего непредвиденного, пока можно быть спокойным.

Принимаюсь обшаривать дом. Ничего интересного, если не считать того, что в столовой на стене я наткнулся на коллекцию оружия, в которой не хватало злополучной шпаги. Итак, оболтус, что пришил Слаака, был из своих и знал, что где лежит. Я возвращаюсь в бар, чтобы плеснуть себе коньячку. Вот уж действительно, лиха беда начало!

Дело в том, что среди ребятишек из бельгийского Сопротивления завелся один сукин сын, который вставлял в колеса общего дела не то что палки, а целые балки! Именно этого предателя в службе Интеллидженс-Сервис, на которую я работаю, мне и поручили выявить и убрать. Слаак своими советами должен был этому способствовать, а сейчас… сейчас, пожалуй, он может поспособствовать лишь плодородию почв, щедро снабжая их азотными удобрениями.

Кто же его пристукнул?

Явно не немцы, это точно. Они бы его сначала прокатили до комендатуры, допросили, а уж только потом отправили в рай малой скоростью с билетом в один конец… Да и такой своеобразный способ расправы никак не вяжется с их привычными методами.

Я покидаю «Альбатрос» через черный ход — не знаю даже, почему, но как-то не хочется, чтобы меня тут засекли. Завтра труп Слаака найдут, торговец велосипедами, конечно, вспомнит что я спрашивал про бистро, и… понеслась, короче. Да, хреново дело! Сероштанники сейчас порубали столько народу, что сотрут в образцово-показательный порошок любого со стороны, кто рискнет сделать то же самое; фрицам позарез надо обелиться и прослыть законниками без страха и упрека. Вот так петрушка…

Размышляя об этих малоприятных вещах, я тем временем выхожу на площадь, превращенную в гигантскую стройку: гансы сейчас очень шустрят с сооружением «Атлантического вала», считая, что за этой штуковиной они будут чувствовать себя спокойнее влюбленной парочки в каморке под крышей.

Ночь уже слилась с мрачной полосой моря в воздухе по-прежнему носятся песчаные бури… Вокруг ни огонька, и лишь глухой злобный шум волн и ветра наполняет этот унылый уголок пустынного мира.

Выждав, пока порывы ветра стихнут, вдыхаю полной грудью. Да, в такую погодку, мое вам слово, я бы весь «Атлантический вал» отдал за то, чтобы очутиться во Франции, в милом спокойном домишке, поближе к бюсту какой-нибудь покладистой очаровашки.

— Простите, огоньку не найдется?

От неожиданности я аж подпрыгнул — фраза была сама по себе довольно безобидной, но не очень-то приятно, когда тебя огорошили прямо посреди ночи. Обернувшись, я увидал складненькую женскую фигурку и, несмотря на темень, разглядел и лицо — на вид, поверьте, поприятнее окровавленного мордоворота Слаака.

— Да, разумеется, всегда рад…

Я вытаскиваю зажигалку и пытаюсь дать своей собеседнице прикурить. Как бы не так — на таком ветру, к тому же все усиливающемся, мне бы скорей удалось переплыть Ла Манш на водном велосипеде, чем зажечь сигарету!

Откинув полу плаща и прикрываясь ею, я таки высекаю пламя. Девушка приникает ко мне, пытаясь прикурить, и в нос мне уда ряет запах обалденных духов, из тех, что даже монахам не дают спать спокойно. Я втянул воздух… Фантастика, ничего не скажешь, и, если это куплено не на улице де ля Пэ, то тогда я — кузен Геринга!

Малышка, поблагодарив, быстро испарилась. Времени, пока я подбирал слова, думая, завязать разговор, ей вполне хватило, чтобы скрыться на горизонте, и мне ничего не оставалось, кроме как продолжать свою одинокую прогулку, с затаенной грустью вдыхая рассеивающийся аромат. Короткая встреча уже начала стираться из моей памяти, и вот от нее остается лишь эта легкая тянущая печаль, этот неясный силуэт, этот нежный запах…

Весь во власти воспоминаний, машинально кладу зажигалку в карман. Что такое? Рукой я касаюсь странного предмета, которого пару минут назад там не было.

Прежде чем извлечь эту штуку наружу, тщательно ее ощупываю. Размером с большой спичечный коробок, но много тяжелее… Вытащив ее наконец из кармана, я обнаруживаю, что это микрофотоаппарат!

Так, дело решительно осложняется… События, надо вам сказать, развиваются более чем стремительно: я еще и часа не проторчал в Ля Панн, как уже напоролся на продырявленного шпагой бармена и дал прикурить цыпочке, изловчившейся затолкать мне в карман фотик, пока я играл в эксперта по парфюмерии! Причем именно последнее происшествие потрясает меня больше всего — это какими надо обладать способностями, чтобы копаться в штанах у Сан-Антонио, оставляя его в полном неведении…

 

ГЛАВА 2

Подозревая, что это отнюдь не последний сюрприз, с которым предстоит столкнуться, я возвращаюсь на проспект. Если бы не война, эта улочка могла быть весьма привлекательной: яркие магазинчики, элегантные витрины… В них бы еще товар завезти, да света подбавить, и тогда вообразить себе что-нибудь позаманчивей будет не так просто.

Замечаю неподалеку вывеску фотографа и направляюсь к ней. Из-за прилавка навстречу мне спешит хозяин — маленький, зябко поеживающийся человек, проведший, казалось, в своей темной мастерской всю жизнь. Я спрашиваю, сколько потребуется времени, чтобы проявить пленку, и слышу в ответ, что, оставь я кассету прямо сейчас, завтра утром все будет готово.

Ну-у, это меня никак не устраивает. Если и есть сейчас под бельгийским небом парень, не уверенный в своем завтрашнем дне, так это ваш покорный слуга. Я гляжу на часы.

— Значит, сделаем так: вы проявляете пленку сейчас же, а я плачу за срочность вдвое больше. Идет? Только имейте в виду, снимки нужны не позже, чем через час!

Задумавшись, он внимательно меня разглядывает. Похоже, мой приказной тон на него подействовал. Глянув украдкой в зеркало на стене, вижу, что в плаще и мягкой шляпе я — вылитый фриц, только в штатском.

— Ну что ж, хорошо, месье… — бормочет фотограф.

Я покидаю его лавчонку и, расположившись на зимней террасе ближайшего кафе принимаюсь детально анализировать все произошедшее.

Надо признаться, что, к своему стыду, сути дела я не просекаю. Эта партия, разыгрываемая кем-то под носом у немцев, меня несколько озадачивает. Два вопроса не дают мне покоя: кто убрал Слаака и что это за штучка с фотоаппаратом?

Что касается девочки, то, будь она из наших, так уж, наверное, дала бы как-нибудь об этом знать. Может, за ней следили?.. Хм, а в этом что-то есть!

Я заказываю двойной джин и, чтобы подчеркнуть его вкус, тройной коньяк. Занятная, кстати, вещь получается, поверьте — уж в области напитков я собаку съел. Но, как говаривал один палач попавшему к нему по ошибке заключенному, сейчас это уже не важно.

Час, назначенный виртуозу гипосульфита, истек, и я, заплатив, возвращаюсь в ателье.

Озябший пуще прежнего, фотограф встречает меня удивленным взглядом, в котором также сквозит беспокойство. Я мысленно чертыхнулся, подумав, что доверил ему пленку, кадры которой не предназначались для широкой публики и могли просто привести его в ужас.

— Ну как, — без большой уверенности осведомляюсь я, — готово?

Не говоря ни слова, он протягивает мне еще влажную фотографию.

— Как, и это всё?!

— Да, больше на пленке ничего не было… Кстати, я зарядил вам новую пленку, извольте.

Я склоняюсь над карточкой. Каково же было мое разочарование, когда я, ожидая увидеть нечто сногсшибательное, различаю лишь часть фасада какого-то магазина, кусок чьего-то пальто и ногу в штанине и грубом башмаке! И это все, что смог запечатлеть не наведенный на резкость объектив. Ну что за кретинство!

— У вас хоть лупа есть? — спрашиваю у маленького фотографа, и он, порывшись в ящике, протягивает требуемое.

Я принимаюсь внимательно разглядывать фотографию и вдруг делаю потрясающее открытие: кусок витрины на фото — это же витрина «Альбатроса»! И точно, теперь я отлично вижу на стекле белое крыло одного из пернатых — эмблемы кафе.

Что все это может значить? И главное, когда был сделан снимок?

Перехожу к мелким деталям. При более тщательном рассмотрении на тротуаре виден спичечный коробок. И тут мне в голову ударяет блестящая идея — такая же блестящая и ударяет так же знатно, как вспышка неоновой рекламы. Щедро заплатив старику-фотографу, несусь в «Альбатрос». Так и есть! Коробок еще здесь, следовательно, фотография совсем свежая: ведь редко случается, чтобы пустой спичечный коробок, штука достаточно легкая, долго пролежал на одном месте.

Я продолжаю изучать снимок, стараясь встать на ту точку, в которой находился объектив. Оглядевшись, я прихожу к выводу, что это может быть только под аркой в доме напротив; тогда становится понятным, почему лишь часть фигуры попала в кадр — остальное заслонил железный столб, попадающий в фокус.

Что же это за человек на снимке?.. Большой палец моей левой ноги подсказывает, что это тот мерзавец, что кокнул Слаака, — и я склонен ему поверить. Действительно, предположим, что малышка учуяла в «Альбатросе» неладное; у нее есть фотоаппарат, и она прячется под аркой, чтобы подождать, чем кончится дело. Но у куколок такого плана всегда плохо с реакцией: пока она настраивала фотоаппарат, убийца уже успел зайти за столб, хоть и невольно, но удачно, так, что осталась видна лишь нога да уголок пальто.

Ну как, рассуждение, по-моему, неглупое?

И, вздохнув на зависть самому морскому ветру, я заключаю, что настало время передохнуть, и самым мудрым решением было бы пойти в какой-нибудь славный кабачок и навернуть там мидий с жареной картошечкой — что я немедленно и делаю.

Выбор мой падает на весьма недурной с виду ресторанчик на главной улице. Он, правда, битком набит немцами, но чихать я на них хотел! Наоборот даже, среди гансов чувствуешь себя спокойнее… Уж поесть-то тут наверняка можно лучше — эти ребята не любят, чтобы при них экономили продукты в кладовке.

Я усаживаюсь за столик в углу, и вот еда уже передо мной. Надо ли говорить, с каким аппетитом я на нее набрасываюсь: пробежка по дюнам, ошеломляющие открытия и свежий воздух прогрызли у меня в желудке дыру побольше иного мраморного карьера, и заделать ее будет ой как нелегко!

Приносят вино. Бутылка красного бургундского стоит здесь целое состояние, но мне-то что — Ее величество королева Англии платит! Я успокаиваю свою совесть тем, что сразу же пью за ее королевское здоровье. Второй бокал, конечно же, за мою бравую матушку, которая, надо думать, места себе сейчас не находит, думая о своем любимом сыночке, ну, а остальные, как водится, я пропускаю за себя самого. Через некоторое время в теле начинает распространяться приятная слабость, и я решаю осмотреться.

Малоприятная обстановка вокруг и давящая на уши тевтонская болтовня вызывают желание отыскать хоть одно приятное лицо, чтобы как-то смягчить впечатление от пьяных в доску фрицев. Поиски увенчались успехом — мое внимание привлекает мордочка одной крошки на другом конце зала.

Мы обмениваемся продолжительными взглядами, и тут до меня внезапно доходит, что эта девочка — та самая лапуля, что не так давно сунула мне в карман фотик.

Я было хочу подняться и подойти, но малышка, похоже, просекла мой замысел, так как незаметно подает знак, который, если ты не полный осел, можно легко истолковать как: «Не дергайся, делай вид, что мы не знакомы». И действительно, весь ее облик как бы кричит: «Внимание! Опасность!».

Опасность! Она наполняет воздух в ресторане так же, как песок — воздух снаружи, аж в нос шибает. О, уж этот запах мне хорошо знаком…

Украдкой, поверх бутылки рассматриваю свою пташку. Перед такой ягодкой трамваи должны останавливаться как вкопанные, уступая ей дорогу. Каштановые волосы с рыжим отливом придают ее нежной коже слегка матовый оттенок, а несколько веснушек вокруг носа лишь дополняют своеобразный, чуть старомодный шарм. У нее большие серые глаза и ротик, достойный кисти старого китайского мастера — короче, это как раз тот тип рождественских подарков, который любой мужик мечтает найти в своем башмаке.

Да-а-а, кабы не война, я бы отважился пойти на абордаж и устроить что-то типа доклада на тему «О любви» с демонстрацией диапозитивов. Мое резвое воображение рисовало мне картинки одну почище другой — вот я уже на Лазурном берегу, рядом со своей кошечкой, и предлагаю ей заняться до того дурацкими делишками, что аж самому стыдно…

Но все мечты, надо вам заметить, создания в высшей степени хрупкие, вот и моя жила недолго. Точнее — пока со стороны террасы не раздалась автоматная очередь, и моя мисс Икс не уткнулась носом в тарелку.

Фрицы повскакивали со своих мест, голося так, будто высадился целый полк англичан. Повсюду шум, гам, тарарам, полный бардак! Немцы срываются и ломятся в двери, официанты сбились под стойку, повар на кухне, по идее, давно уже должен бухнуться в хлебный ларь, но напротив, никакого интереса к происходящим разборкам не выказывает. Меня же волнует лишь судьба моей бедной божьей коровки — она, похоже, единственная жертва в этой стычке, и счет к оплате ей уже предъявлен!

 

ГЛАВА 3

Я быстро соображаю, что сейчас-то и начнется самое интересное, только при более активном участии немчуры. Им явно не понравится, что кто-то решил поиграть в битву при Ватерлоо именно там, где они имеют обыкновение подзаправиться. Никто из них не убит, но это абсолютно не мешает гансам быть твердо уверенными в том, что тот чувак с пушкой хотел проредить капусту именно в их банде Кованых Сапог.

Ресторан быстро заполняется ребятами из фельджандармерии, совершенно не настроенными, судя по виду, шутки шутить: сверкая своими нагрудными бляхами, с багровыми физиономиями, они застыли в напряженном ожидании. За «девушкой с фотокамерой» приехала скорая, а сероштанники принялись потрошить тех бедняг, что по нелепой случайности не носят их форму.

Внезапно холодок пробежал у меня по спине: я вспомнил, что под мышкой висит мой верный «Люгер», а это игрушка, происхождение которой будет весьма сложно объяснить. Даже фрицы не настолько тупы, чтобы поверить, будто я таскаю его с собой для прочистки дымоходов.

Вытаскиваю потихоньку пистолет и кладу себе на колени. Сижу я в достаточно удаленном уголке, патруль доберется сюда в последнюю очередь. Таким образом, есть немного времени, чтобы принять меры предосторожности, действуя как можно аккуратней.

Взяв с тарелки нож, всаживаю его куда-то под крышку стола. Убедившись, что воткнулся он крепко, салфеткой привязываю к нему пистолет. Уф, готово! Теперь-то я понимаю, почему майор Паркингс так настаивал на том, чтобы меня забрасывали без оружия. Но Сан-Антонио без своей машинки для стесывания острых углов — это все равно что художник без кисти, или шлюха, не умеющая целоваться. Без нее я гожусь разве что ботинки чистить на вокзале Сен-Лазар.

Эти козлы наконец доползли и до меня. С утомленным видом протягиваю им портфель, и они принимаются перетряхивать мои бумаженции. На этот счет я спокоен: у меня просто куча официальных свидетельств того, что я — некий Ришар Дюпон, коммерсант из Брюсселя, и что меня можно и нужно оставить в покое.

Так и происходит, наш маленький маскарад окончен. Гарсон уже подметает осколки разбитой витрины, а другой посыпает опилками красное кровяное пятно на полу. В зальчик постепенно набиваются вновь пришедшие голодные люди. Мне же вся эта жратва стоит поперек горла, я спрашиваю счет, тайком забираю свою пушку, накидываю плащ, и — прощай, трагический ресторан (не сомневаюсь, именно так его и назовут в утренних газетах!).

Погода переменилась, пошел дождь. Сырые мостовые поблескивают в свете фонарей, а трамваи, огибающие побережье, почти плывут, зажатые с одной стороны дождем, а с другой — морем.

Что дальше, я, честно говоря, не знаю. Похоже, делать мне в этой дыре особенно нечего, а вот шанс словить по нечаянности чуток свинца в пузо довольно велик…

Слаак, который должен был поставлять мне информацию, мертв; малышка, столь забавным способом заявившая о себе, должна уже составить ему компанию. Единственное, что у меня осталось — неудачная фотография, проще говоря — хрен с маслом! Правильнее всего в данной ситуации будет поскорее смыться; представляю себе, как запахнет жареным, когда наконец найдут тушу Слаака.

Хм, и все же любопытно было бы провернуть вот какую штуку: попытаться установить личность девушки, застреленной в ресторане. Если все хорошенько обдумать, то не так уж это и сложно.

Ясно, что больниц в таком городке — раз-два, и обчелся. Я справляюсь об этом у полицейского. Он кивает головой и объясняет, что одна клиника есть совсем рядом, на улице Руаяль. Отыскать ее не составило большого труда — это огромное, обнесенное высокой стеной здание, вход в которое закрывает здоровенная кованая решетка.

Первым мне предстал обольстительный бюст, а затем — и его обладательница, санитарка, открывшая дверь на звонок. Моему взору никак не удается расшнуровать ее корсаж, но он так настойчив, что бедняжка не выдерживает, краснеет и принимается лопотать что-то по-фламандски.

Все ясно: класс — румяненькие, вид — самочка аппетитненькая. Такая не должна, по идее, долго ломаться, предложи ей какой-нибудь хваткий паренек пойти взглянуть на его коллекцию японских эстампов. Но, с другой стороны, по части заставить вас полетать под потолком они, как правило, не то, чтобы очень… Да, таких телочек я имел стадами, и знаю, как их приручить.

— О, мадемуазель, вы восхитительны, — начинаю я с деланной пылкостью, — простите мне мое замешательство, но я никак не ожидал встретить здесь такую девушку, как вы!

Она доходит до высшей стадии багровости и потому больше не краснеет, но губы ее начинают слегка подпрыгивать, а ресницами она хлопает так, будто отстукивает морзянку.

Итак, клиент дозрел для парада-алле:

— Позвольте представиться — Ришар Дюпон, журналист. Я работаю в редакции «Бельгийской звезды» и по чистой случайности оказался неподалеку от того ресторана, где было совершено нападение на доблестных офицеров оккупационной армии. Но, как мне показалось, была ранена только какая-то девушка, не так ли?

Она не в силах выговорить ни слова и лишь усердно кивает. Я еле-еле сдерживаю хохот, иначе она вот-вот просечет, что я завираю. Но как бы не так — девчушка слушает меня, открыв рот.

— И что, ее привезли сюда?

— Да.

— Она… мертва, надо полагать?

— Нет.

— А она выкарабкается?

— Главный врач так не считает — ей только что сделали второе переливание крови.

— Ай-яй-яй!

Я поколебался мгновение, прежде чем сформулировать свою просьбу, настолько я уверен в ее безрезультатности:

— Скажите, я могу ее повидать? Малышку как током дернуло:

— Что вы, ни в коем случае!!!

— Совсем-совсем?

— Ни в коем случае, я сказала!

— Ну, а исключение для репортера?..

— Доктор предписал: никаких посещений и полный покой.

— Черт, вот незадача: только ухватил интересное дельце, и на́ тебе…

Толстушка лишь глупо улыбается. Видно, что ей очень хочется помочь, но уж больно моя пташка дрейфит перед начальством.

— Ах, простите, я, наверное, вас отрываю…

— Нет-нет, что вы, — поспешила возразить она, — я дежурю, пока мои коллеги в столовой.

Хм, подумал я, такого случая может больше и не представиться.

— А могу я хотя бы узнать личность потерпевшей?

— Нам она самим неизвестна.

— Как, при ней не было документов?

— Никаких.

— И… здесь ее не знают?

— До сегодняшнего вечера ее вообще никто раньше не видел.

— Ну что ж…

Я улыбаюсь как можно обольстительнее:

— Тем хуже для моей газетенки. Я же могу лишь благодарить судьбу за счастье познакомиться с вами. Могу ли я надеяться на следующую встречу?

Наклонив голову, она промурлыкала, что не знает. Должен вам сказать, друзья мои, что на дамском жаргоне «я не знаю» всегда означает что-то типа: «Что за вопрос! Где ляжем?»

Я спрашиваю, в котором часу мадемуазель заканчивает трудиться, и, услышав, что она собирается слинять где-то к полуночи, обещаю за ней зайти. Подкрепив данное обещание чарующим взглядом, я ретируюсь, и слышу, как за спиной у меня хлопает дверь.

Излишне объяснять, что уходить я вовсе не собирался. Не доходя до решетки на воротах, я устраиваюсь в засаде за кустами бересклета. Растолкую, зачем я все это проделываю, ведь вы такие тупицы, что в башке у вас, похоже, вырос вопросительный знак величиной с канделябр!

Пока эта бестолочь санитарка заливала, что она дежурит и все такое, я скатал в шарик какую-то бумажонку, завалявшуюся у меня в кармане, и сунул ее в замок. Я заметил, что дверь связана с электрической системой охраны и теперь, когда я разомкнул контакт, двухлетний младенец сможет ее открыть.

Свет в холле погас, путь свободен. Возвращаюсь к двери, легонько толкаю ее — как и предполагалось, она открывается без особых затруднений. Я вхожу в холл, весь заставленный кадками с какими-то пальмами, потом дальше — в коридор. Резиновое покрытие на полу… Неплохая была мысль у строителей этого домишки — настелить повсюду резины, теперь мои башмаки стучат не громче мушиных лапок на гусином пуху. И еще один плюс: в каждой двери проделан глазок, через который, не входя, можно видеть, что творится в самой комнатенке. Довольно быстро вычисляю палату, куда положили «мисс с фотокамерой» (ибо, за неимением ничего другого, я продолжаю называть ее так). Пухлая санитарка сидит в изголовье и мусолит какую-то книжонку в цветастой обложке. Аж вздрагивает вся, болезная… Верно, видит меня на месте героя своего романчика. Этих дурех не разберешь!

Одно меня, правда, удивляет: вместо того, чтобы убавить свет, его врубили на полную мощность. Впрочем, резонно: если бедняжка уже при смерти, то ей он уже не помешает, зато сиделка может постоянно следить за ее самочувствием.

Опять же, и мне этот свет на руку — взвожу затвор фотоаппарата и делаю пару снимков комнаты.

 

ГЛАВА 4

Я захожу в кафе. Как цветы тянутся к солнцу, так и парнишка по имени Сан-Антонио тянется ко всякого рода бутылочкам, при непременном условии, разумеется, чтобы они были полными.

…Все эти дела начинают уже становиться небезопасными. Похоже, скоро в мою медицинскую карточку будут внесены серьезные изменения, я чую это, даже не взяв себе за труд как следует прочистить нос.

Сдается, в городишке я не остался незамеченным, особенно сейчас, в столь нелюдное время года. Я не удивлюсь, если кто-нибудь видел, как «девочка с фотокамерой» подходила ко мне и, хоть у фрицев здравого смысла не больше, чем у бочонка с пивом, они явно захотят покалякать о том о сем с единственным сыночком моей мамочки. Мне же совсем не улыбается заполучить раскаленную кочергу в задницу — я не из тех уверенных в себе молодчиков, которые утверждают, что не заговорят, что бы с ними ни делали. На самом деле, как раз такие ребятишки, когда их поприжмут, первыми и раскалываются, принимаясь пересказывать телефонный справочник Боттэна по Парижу и окрестностям, стоит только чуть нахмурить брови.

Итак, первое, что надо сделать — это припрятать отснятые кадры фотопленки, и второе — удрать отсюда, и как можно скорее.

Вынимаю кассету из фотоаппарата. Зайдя в туалет и выключив лампочку, на ощупь отрываю отснятое начало пленки и заворачиваю в фольгу. Сунув все в конверт, возвращаюсь к столику.

Надписываю конверт своим вымышленным именем и помечаю: «Брюссель, до востребования». Кажется, у двери бистро я видел почтовый ящик — так скорее на улицу!

В нос бьет хорошо знакомый запах паленого, и я тут же уверяюсь, что опасность — где-то поблизости.

Направляюсь к почтовому ящику и, подойдя, останавливаюсь закурить. Конверт у меня между пальцев, и, когда я взмахнул рукой, чтобы потушить спичку, он скользнул точно в щель. Есть!

Закончив с первым пунктом, пора переходить ко второму и канать потихоньку из этого городка. Моя цель — Остенде. Только вот как до него добраться? Последний трамвай из тех, что ходят по побережью, наверное, уже ушел… И тут, как бы отвечая на мой вопрос, на улицу медленно въезжает пустое такси.

Я махнул рукой, не сильно надеясь, что таксист остановится, но, похоже, мне сегодня везет — машина притормаживает. Подбегаю:

— Остенде, шеф?.. Не обижу!

— Садись, — буркнули мне из темноты.

Запрыгиваю в тачку, не дожидаясь повторного приглашения. И, только я со всей своей слоновьей грацией опустился на сиденье, другая дверца мгновенно открывается, и в машину вваливается здоровенный детина.

— Вы что, не видите, что такси занято?! — завопил я.

Ответом мне был лишь идиотский гогот этого субчика, который, однако, имел все основания веселиться. В руке у него я увидел короткоствольный обрез, и штука эта глядела мне прямо между глаз.

Вот это мне нравится, черт побери! Дуло его пушки в таком ракурсе выглядит шире тоннеля метро. И хотя всякие там подонки обращаются ко мне с подобным хозяйством в руках не первый раз, я все-таки неприязненно поморщился.

— Что все это значит?

Не отвечая, увалень захлопывает дверцу. Шофер, который, конечно, был с ним заодно — слишком поздно я это понял, — не моргнув глазом, трогает с места.

— Отлично разыграно!

Мистер Горилла злобно усмехнулся:

— Месье, я гляжу, знает толк в таких делах.

— Вы что, ребята, на денежки мои позарились?

— Не твое дело.

— А вы, судя по всему, француз?..

— Работал двадцать лет официантом в Париже.

Я взглянул на него: этот тип явно был немцем, его физиономия не провела бы даже и жандарма.

— А-а, и готовили реванш, подавая тем временем «Пикон-Гренадины»?

— Заткнись!

— Тевтонский рыцарь лимонада и…

— Закрой хлебало, я сказал! Или хочешь зубами своими подавиться?!

Я, честно говоря, не силен в иностранных языках, но если и есть диалект, который я просекаю с полуслова, так это тот, что я услышал.

— Понял, понял… — пробормотал я, забиваясь в уголок.

Верзила с довольным видом откинулся на спинку сиденья. Да, такой тип для любого кинорежиссера — просто находка: блондинистый, здоровый, не морда, а колода для разделки туш… Когда наши взгляды встречались, я вздрагивал, как от прикосновения к оголенному проводу. Одним словом, такой парень намотает вам кишки на шею, а желудок привесит болтаться вместо кулона, не переставая при этом делать себе педикюр.

Такси, между тем, неслось в ночную тьму. Шины мягко зашуршали по ровному покрытию шоссе, когда мы выехали за город; по сторонам замелькали громадные коттеджи. Слева недовольно ревело Северное море, небо и горизонт были пустынны; я почувствовал себя одиноко. Да, лучше, конечно, было остаться в Британии и крутить где-нибудь в шотландской глуши амуры с местными пейзанками.

«Таксист» резко взял вправо и свернул на вьющуюся меж дюн дорогу. Еще один поворот, и мы въезжаем в ворота огромной виллы.

Машина остановилась у шикарного подъезда, водила выскочил, чтобы открыть нам дверцы.

— Приехали, ваша светлость, — сострил наш новоявленный Одним-махом-семерых-убивахом, ткнув пушкой мне в спину.

Я посмотрел на него так, что он, похоже, понял: не торчи у его светлости под ребром девятимиллиметровка, познакомиться ему тогда с прямым коротким в челюсть.

По-прежнему подталкиваемый обрезом, я поднялся по ступенькам.

 

ГЛАВА 5

Когда мы преодолели последнюю, створки дверей распахнулись, и в освещенном проеме показалась гигантская фигура — видимо, местный вышибала. Он произнес по-немецки несколько слов, и мой конвоир ответил ему утвердительным тоном.

Предком этого типа в дверях был, судя по всему, сам Кинг-Конг: из его бровей можно было настричь волос на добрую дюжину помазков, а щеки наводили на мысль, что не брился он со времен Бурской войны как минимум. Голова же, наоборот, по наличию растительности приближалась к стоваттной лампочке. Его тупые зенки приведенного на бойню быка наконец остановились на моей физиономии, впечатлившей его, впрочем, не больше, чем старые щипцы для завивки волос.

Я сердечно приветствую его:

— О, господин Бозембо, как поживаете?

Обведя свои губищи толстым, как подошва, языком, он выдавливает из себя на скверном французском:

— Э-э, да ты шутник? Не люблю я шутников… Артур, ведите его в гостиную.

И вот мы уже в интимной обстановочке. Как и все бельгийские гостиные, эта отделана весьма недурно. Бельгийцы, они вообще жить умеют: тачки у них у всех под стать пароходу, а две трети импорта нашего бургундского приходится на их маленькую дружественную нам страну. Немцы, столь наглым образом навязавшие мне свое общество, похоже, устроились здесь, как кукушки в пустом гнезде, предварительно немного поразвлекшись выжиганием по шкуре предыдущих владельцев.

Посреди гостиной возвышается великолепная фисгармония, за которой сидит какой-то педик и знай себе наяривает старинный церковный гимн.

— Эй, если вы меня сюда на вечерню пригласили, то незачем было бензин тратить, я бы и в городе в церквушку забежал…

Мистер Горилла вдруг нахмуривает свои шваброобразные брови и говорит:

— Я где-то видел этого человека!

Любезно отвечаю ему, что и я его уже видел, было это в Венсеннском зоопарке, я даже бросил ему несколько земляных орехов.

Он не унимается:

— Как ваше имя?

— Христофор Колумб!

Артур, не выдержав, отвешивает мне увесистую затрещину по кумполу, и не будь у меня крыша из хромированного никеля, висеть моим мозгам вокруг на книжках. А так я еще успеваю сделать, пошатываясь, пару шагов и рухнуть в подвернувшееся кресло.

Олух за клавикордами продолжает лабать свои песнопения, налегая на педали так, будто готовится к гонке «Тур де Франс».

— Я все-таки где-то видел ваше фото, — продолжает бубнить Бозембо, — во французской газете, прямо перед войной… Или раньше?..

Внезапно он хлопает себя по лбу:

— Ну конечно! Дело об ампуле, комиссар Сан-Антонио, так? Ну и задали же вы нам тогда работенку, наши так и не успели вас убрать…

И он улыбается, нежно глядя на меня:

— Надеюсь, эта небольшая ошибка будет исправлена в самом ближайшем будущем.

При этих словах парень за фисгармонией берет последний аккорд, быстро оборачивается, и я вижу, что он, в отличие от остальных, шпаной не выглядит. А насчет педика, так это я обманулся его светлой шевелюрой и более чем хрупким сложением. По его виду, по выражению лица сразу понимаешь, что это важная птица. Физиономия у него — ну прямо альпийские снега, голубые глаза — ледяные, как горные реки, а губы так тонки, что рот походит на простую морщину. Элегантен, почти красив… В общем, занятный тип.

Он не спеша встает и подходит ко мне — вылитая кошка! Шайка почтительно замолкает, и я просекаю, что самый главный шеф здесь — он. Во внезапно наступившей тишине я как никогда остро чувствую, что если сейчас не произойдет чуда, рассвет я буду встречать уже в гостях у Святого Петра.

Музыкант засовывает руку мне под куртку и извлекает «Люгер» на свет божий. Судя по холодному тону, каким он бросает несколько слов своим корешам, понятно, что им вставляют пистон — пушки надо вовремя вытаскивать! Еще прохладнее он обращается ко мне:

— Эти господа недооценили вас, комиссар, и даже не сочли нужным разоружить.

И, выдержав короткую паузу:

— Итак, путешествуем по Бельгии?

— Как видите…

— Вояж, разумеется, организован Лондоном?

— Как вы догадались?!

— А я много слышал о вас, комиссар…

Я склоняю голову:

— О-о, вы мне льстите.

— Положим, не льщу, а отдаю должное… Вы здесь со спецзаданием?

Тема беседы становится скользкой, и я молчу.

— Молчание — знак согласия, — продолжает он, — а коли у вас есть задание, есть, стало быть, и люди, находящиеся с вами в контакте. Нам было бы чрезвычайно любопытно с ними познакомиться.

Терять мне нечего, и я решаю взять его на понт:

— Послушай, дружище, не стирай себе зря язык. Ты ведь сам сказал, что обо мне наслышан, а значит, должен знать, что я тебе ничего не скажу. Конечно, вы можете проделать со мной все эти ваши штучки — пожалуйста, если вам, как и большинству ваших коллег, нечем больше заняться. Но предупреждаю вас — так, чисто по-дружески, — что это вам ничего не даст… Все, на этом я замолкаю!

«Музыкант» задумчиво вытаскивает из внутреннего кармана пиджака великолепный портсигар и ровными, размеренными движениями закуривает сигарету. Я уже представляю, что он, как водится в плохих фильмах, предложит и мне, и улыбаюсь. Но он все так же неторопливо, даже не взглянув на меня, засовывает портсигар обратно. Вот так облом!

— Ну что ж, будем играть по-честному, господин комиссар, — наконец произносит он. — Я действительно прекрасно понимаю, что вы не заговорите, а посему милостиво избавляю вас от всех маленьких условностей, делающих людей куда как более красноречивыми…

Он поворачивается к Артуру и шоферу:

— Отведите этого господина в подвал и прикончите — но без всяких жестокостей!

Он улыбается:

— Мы, сами видите, умеем иногда быть галантными.

— Не знаю, как вас и благодарить, — нашелся я.

Артур пистолетом указывает на дверь, и я встаю.

 

ГЛАВА 6

Бросаю прощальный взгляд на главаря. Он выдернул манжеты и опять усаживается за клавиши, приготовившись, судя по всему, поимпровизировать на тему генделевского «Ларго», но я его отрываю:

— А, скажите…

— Вам еще что-то нужно?

Легкая нотка презрения проскользнула в его голосе. Похоже, приятель вообразил, будто я сдрейфил, и уже приготовился к тому, что я брошусь лизать ему башмаки, рассказывая всякие байки про старушку-маму.

— Как вас зовут?

— Ульрих, а в чем дело?

— Да нет, просто так… если вдруг доведется встретиться как-нибудь на днях.

Признаться, сразил я ребят — они поотвешивали челюсти и пялятся на меня, как на чудом очутившегося в Бельгии марсианина.

— Месье все хорохорится, — первым пришел в себя Артур, — месье еще не знает, куда мы его сейчас отведем.

— Кончайте с ним, да побыстрее! — отрезал Ульрих, прищелкнув пальцами.

«Да побыстрее»… Черт возьми! У мальчика развито чувство стиля!

Гуськом выходим из комнаты: первым идет водила, Артур же опять тычет дулом мне в спину. Мания у него такая, что ли?

Я умоляю своего ангела-хранителя вызвать дежурную счастливую звезду и прислать ее поскорее сюда, зависнуть над моей замшевой куртенкой. «Да, и пусть на техстанции ее моют как можно быстрее, а то она рискует не успеть!» — причитаю я про себя.

Я раскидываю мозгами так стремительно, что не успеваю даже собирать их по сторонам. Думать, думать — когда мы спустимся в подвал, будет уже поздно!

Так, вот и лестница. Пот струится у меня по лбу, как будто я играю в кочегаров. Боже, как медленно тянется время!

И тут в башке у меня что-то щелкает. Есть секунд пять времени, и использовать их нужно по максимуму. Шанс хлипковат, как листок папиросной бумаги, но попробовать можно — это может быть последней попыткой на этом свете.

Вот в чем, собственно говоря, дело: я успеваю заметить, что лестница, по которой мы спускаемся, выходит в узкий, идущий к ней прямо перпендикулярно коридор. Таким образом, оставив позади последнюю ступеньку, наш маленький кортеж вынужден будет, как ни крути, повернуть — либо направо, либо налево. Улавливаете?

Значит, принимая во внимание узость коридора, в один из моментов этого поворота я на какие-то доли секунды окажусь вне поля зрения одного из моих сопровождающих. Тем более, что, как и в большинстве подвалов, здесь довольно темно.

И вот мы в коридоре. Не теряя самообладания, с невинным лицом делаю лишние полшага вперед, чтобы оказаться чуть ближе к шоферу, чем к Артуру.

Ну, понеслась! Скорый на руку, как хамелеон на язык, вмачиваю шоферу здоровенную оплеуху, которая, пожалуй, свалила бы и носорога — столько я вложил в нее силы! Тот, издав что-то типа легкого кудахтания, плавно оседает на пол. Прижимаюсь к стене и, когда появляется Артур, выдаю ему такой же нехилый удар между ног. На все про все мне потребовалось несколько секунд — гораздо меньше, чем ушло времени на рассказ об этом. Пошатнувшись, Артур, тем не менее, успевает выстрелить — пуля проходит совсем рядом. Хм, парой сантиметров правее, и я мог бы уже примерять деревянный бушлат!

Сжав зубы, бросаюсь на него, и мы оба грохаемся на пол. Вторая пуля попадает мне в ногу. Черт, у этих ребятишек все задатки для стрельбы в темном коридоре…

Понимая, что медлить нельзя, цепляюсь за его руку и выхватываю пистолет как раз в момент третьего выстрела, успев понюхать пронесшуюся прямо перед носом пулю. Уже собираясь выпрямиться с отвоеванным стволом в руке, вовремя замечаю, что в левой у Артура блестит нож и, приподнимись я чуть больше, финальный росчерк пера будет не за горами.

Я скрежещу ему на ухо:

— Да брось ты свою зубочистку! — но в ответ мне несутся лишь матюки. Лезвие уже уперлось мне в бок. Дьявол, да это змея, а не человек! Надо пошевеливаться: — А ну бросай, а не то словишь пулю в лоб! — говорю я и приставляю пистолет к его тупой башке; но это мое движение позволило ему еще больше высвободить руку, и нож уже входит мне в тушу. Ну, вилять некогда, я стреляю — осколки черепа этого молодчаги стучат в дальних концах коридора.

Вскакиваю на ноги и осматриваю шофера. Тот, похоже, скоро очухается; на затылке у него красуется шишка величиной со страусовое яйцо, и, любя гармонию во всем, ставлю ему вторую такую же на темечко. Малыш опять вырубается, не заставляя себя упрашивать, а новая шишка растет полным ходом, как пузырь на старой камере от мяча.

Теперь — бегом в гостиную. Прежде, чем открыть дверь, прислушиваюсь: Ульрих все играет. И вот — театральный выход — я и моя пушечка.

Мой несостоявшийся гомик-пианист как раз воздел руки, чтобы родить очередное фа-диез, но…

— Але, гараж, — врезаюсь я, — надеюсь, я не сильно задержался?

Толстый Кинг-Конг от удивления аж слюну на галстук пустил и все силится разглядеть хоть что-нибудь у меня за спиной.

— Не сверни шею, Бозембо. Если ты тех двух казачков ищешь, так они внизу: Артур свинец переваривает, а второй лоботряс отдыхает, уставленный шишками, как банками от простуды.

Жиртрест все никак не отойдет от потрясения. А интересно, он действительно стальной, как с виду, или-таки из мяса? Проверку производим рукояткой пистолета в области виска. Все в порядке — из мяса: просвистев носом умильное «э-э-х-в-в-ф», он уже репетирует роль коврика у кровати.

 

ГЛАВА 7

И вот я наедине с моим милым музыкантом. Тот, надо признать, сумел довольно быстро взять себя в руки и теперь держится спокойно, даже почти насмешливо.

— Браво! — промурлыкал он. — Я вижу, ваша репутация отнюдь не преувеличена, и должен был предположить, что двое сопровождающих покажутся явно недостаточным эскортом человеку вашей закалки…

Вы себе даже представить не можете, как мне осточертели его длинные фразы! Этот тип уже начинает действовать мне на нервы — он, похоже, даже читать учился по учебнику для начинающих рыцарей. От подобных упражнений у него поехала башка, парень почему-то решил взяться за ремесло гангстера, но никак не может не приукрашивать его напыщенными оборотами. Что ж, познакомим его теперь с моей манерой изъясняться.

— Слушай, крошка, — начинаю я, — у меня волосы дыбом встают на голове от таких парней, как ты. Всякие там козлы, осветляющие себе прическу пергидролем, как-то не очень подходят моему темпераменту, а уж если они приказывают меня пришить, то я и подавно рассовываю их по соковыжималкам, понял, нет? Думаешь, ты крутой, раз треплешься под стать графьям с лубочных картинок, но я клал на все это с прибором, вот в чем дело!

Я собираюсь было оттягиваться и дальше, но очередная насмешка застревает у меня в горле: Бозембо, похоже, справился с моей затрещиной и поигрывает пукалкой на другом конце комнаты. Так, время читать лекцию о жизни пчел явно упущено!

Все-таки здорово, что Сан-Антонио реагирует чуточку быстрее тарелки макарон: в мгновение ока всаживаю ему на сто су железа в грудь, и наш общий друг уже разевает рот и покашливает с несколько растерянным видом. Он больше не вспоминает о своем пистолете, как я, скажем, не вспоминаю о маркизе де Севинье: зашатавшись, он рухнул прямо на ульрихову фисгармонию. Забавно получилось, такой, знаете ли, концерт для агонии в до мажор.

— Вот так вот, дружище, — поворачиваюсь я к Ульриху, держа перед собой еще дымящийся пистолет.

А что, на войне, как на войне! Только что он командовал парадом, а теперь это будет делать единственный сын моей мамочки, иначе говоря — знаменитый комиссар Сан-Антонио, который и нажимает сейчас на курок. Пиф-паф, ой-ой-ой!

Что за черт?! Ульрих, вопреки всем ожиданиям, не падает навзничь, а остается стоять, причем весьма прямо, и на его тонких губах играет легкая улыбка. Просто он догадался гораздо раньше меня, что мой пистолет пуст, словно школьные классы летом: последнюю пилюлю я скормил Кинг-Конгу.

— Нет, дружище, скорее вот так, — нараспев протянул Ульрих и не спеша поднес руку к внутреннему карману пиджака.

Вот сволочь, знает, что я безоружен, что между нами — эта треклятая фисгармония, и я не могу ему помешать, — и тянет время. Куда ему торопиться…

В подобных случаях полезно бывает напомнить себе, что, если поставить одну ногу впереди другой и быстро повторить это много-много раз, результаты могут быть просто потрясающими!

По счастью, я не успел прикрыть дверь — прыжок назад, и я уже в коридоре. На днях надо будет устроиться кроликом к какому-нибудь фокуснику: у меня есть способности. Ульрих из окна стреляет мне вслед, но его милые послания попадают лишь в торчащие по сторонам деревья.

Мокрый асфальт пахнет дождем и водорослями; то и дело оглядываясь, ковыляю вперед. Неосторожно, конечно, оставаться на этом шоссе, слишком оживленном для человека, за которым уже, может быть, гонятся. Но так, по-моему, куда лучше, чем петлять по дюнам, не зная местности и не подозревая о возможных ловушках.

За поворотом показалась какая-то деревенька. У большого приземистого дома стоит немецкий грузовик, битком набитый, если нюх мне не изменяет, свежим хлебом. Мотор работает на тихом ходу, значит, скоро машина уже будет рассекать ночной туман.

Это как раз то, что мне нужно, и я, не раздумывая, забираюсь в кузов. Уж здесь-то сероштанники точно не станут меня искать. Как следует спрятавшись за штабелем хлебных буханок, я жду… Ожидание было недолгим: два фрица споро простучали сапогами по лесенке в кабину, и мы трогаем.

Осторожно выглядываю из-под чехла: грузовик мчит вдоль побережья, на полной скорости оставляя позади спящие городишки. Через некоторое время чувствую, что машина начинает притормаживать — пора покидать экипаж, а то симпатично будет, если я приземлюсь как раз во дворе казармы, от подвала до флюгера забитой солдатней! Бр-р-р, от одной этой, мысли мурашки по коже…

Я повисаю на руках и — хоп-ля — прыгаю на дорогу. Лодыжку пронзает острая боль, и я с ужасом думаю, что вывихнул себе ногу. Но нет, похоже, все тип-топ.

Не спеша, наслаждаясь свободой, бреду по мокрому после дождя шоссе. На указателе огромными буквами написано: «ОСТЕНДЕ, 2 КМ».

Хлопаю себя по карманам, хоть бы где сигаретка завалялась, но — увы! Карманы пусты, как пуст и пистолет, который я обнаруживаю в одном из них.

Вот это-то как раз обидно. На свет просматриваю обойму и — так твою растак! — не могу сдержать ругательства: пушка вовсе не пуста!!! В заряднике еще целых четыре патрона, а выстрела не было потому, что, прихлопнув Бозембо, я случайно сдвинул предохранитель. Этот хренов Ульрих так никогда и не узнает, до какой степени ему повезло!

 

ГЛАВА 8

До Остенде я добрался уже совсем поздно. Дождь так и не перестал, а наоборот, как будто лишь усиливался с каждым часом. В затхлом воздухе пахло лежалой собачьей шерстью, углем, смазкой…

Сейчас явно не время осматривать город, и я вваливаюсь в первую попавшуюся гостиницу. Довольно приличное заведеньице, неподалеку от конечной трамваев, курсирующих по Рут Руаяль. Портье за сносную цену предлагает мне комнатенку на четвертом и, услышав в ответ: «Пойдет, давай…», протягивает ключи и указывает на лифт.

М-да-а, клетушка, конечно, не Бог весть что: холодная, голая, отдающая — как и весь город — сыростью. На кровати — пурпурное покрывало… Нет, не номер, а ателье художника-модерниста! Ну, мне на красном кошмары не снятся, и я, не важничая, плюхаюсь в эту красную пустыню и уже через пару минут дрыхну без задних ног. Но даже во сне я слышу всю мощь своего храпа! Я так храплю, что соседи должны хвататься за одежонку и нестись сломя голову в бомбоубежище, спасаясь от налета американской авиации.

Я смертельно устал, я пьян от свежего ветра и по горло сыт сегодняшними приключениями. Засуньте мне в задницу зажженную динамитную шашку, я и то не проснусь! Надо как следует выспаться, чтобы держаться с утра на ногах — кто знает, что завтра может наклюнуться интересненького.

Разбудил меня вежливый стук в дверь. Распахиваю зенки — матерь Божья, да за окном уже ясный день! Вот что значит, что земля крутится…

— Чего надо? — спрашиваю я сквозь дрему.

— Завтрак для месье…

Что ж это за дерьмовая хибара такая, где вас будят без предупреждения и насильно впихивают жратву, которую вы, к тому же, не заказывали?! Ну, хрен с ним, в любом случае, это как нельзя кстати, я чертовски проголодался.

С трудом поднимаюсь и иду отпирать дверь. Моему взору предстает пара ребятишек — этаких шкафов старинного ореха, которые без лишних слов заходят в номер; один из них при этом упорно держит правую руку в кармане.

Я — мужик не промах, и сразу врубаюсь, что имею дело с легавыми, да не с хиловатыми бельгийскими шпиками, а с настоящими гитлеровскими головорезами.

— В чем дело, господа? — любезно осведомляюсь я.

— Мы из рейхсполиции, — растягивая слова, выговаривает тот, что, похоже, заправляет церемонией.

Другой же направляется прямиком к моему шмотью, брошенному на стуле, и принимается тщательнейшим образом прощупывать — а не завалялось ли там чего из оружия… Здесь, правда, этот тип прокололся — своего маленького друга я, когда ночую в незнакомых местах, обычно кладу под матрац.

Первый заявляет:

— Вы арестованы. Одевайтесь!

Спрашиваю, стараясь потянуть время:

— А, собственно, за что?

Тот лишь пожимает плечами.

— Но ведь не арестовывают же людей просто так, безо всякого повода!

— Что вы, конечно, нет, — с ухмылкой шекспировских злодеев отвечает мне ореховый шкаф, — вы обвиняетесь в убийстве и… может быть, еще кое в чем, — заканчивает он, сладко улыбаясь.

Ну что ж, значит, я в некотором роде уволен. Моя карьера секретного агента на службе у Интеллидженс-Сервис была недолгой, а ребята с майором Паркингсом во главе станут думать, что Сан-Антонио, ас асов французской контрразведки — всего лишь маленький барахляный мальчишка с грязной попкой. И будут по-своему правы — куда это годится, подставиться на первом же деле! Ох, и почешут они языки по моему поводу…

Двое амбалов внимательно следят за мной — один у двери, другой около окна. Тот, что за привратника, все так же держит руку в карманчике своих брючонок. Его томные взгляды в мою сторону не оставляют никакого сомнения: дернись я, и он нашпигует меня пулями, как баранину — чесноком.

— Одевайтесь, — повторяет его напарник.

Принимаюсь пехтериться, ворча вполголоса для пущей убедительности: моя цель — пройти за идиота, весьма удрученного таким поворотом событий; два этих парня должны быть уверены в том, что клиент порядком сдрейфил. Они — сами, кстати, неслабые трусохвосты — до того считают себя суперменами, что все остальные для них — всего-навсего драющие сортиры шестерки.

Рыбка клюнула: расслабившись, ребятишки начинают веселиться и отпускать в мой адрес всякие шуточки на своем варварском наречии. Я уже одет и тянусь за туфлями, усиливая впечатление тем, что не сразу их нахожу: изображаю из себя жутко взволнованного… И изображаю, надо вам заметить, небезуспешно — когда я присаживаюсь на край кровати зашнуровать свои шкарята, они и ухом не ведут, а так, спокойно поглядывают на меня время от времени.

Со шнурками порядок… Ну, пора хватать удачу за хвост! Если в данный момент она вышла прогуляться, то я сильно облажаюсь, если же нет — неплохой шанс выбраться из этого дерьма.

Отнимая правую руку от ботинка, слегка поворачиваюсь и сую ее под матрац. Мой верный «Люгер»! Сжимаю его покрепче, вытаскиваю из уютного гнездышка и резко поворачиваюсь к полицаю у двери. У того не было времени даже рот раскрыть, я уже проделал свой фокус-покус. Нет, не зря все-таки все призы за стрельбу у нас в полиции срываю именно я: сливку я ему привесил точь-в-точь промеж фар. Это, как ни странно, сильно изменило выражение его лица — мое вам слово, посмотри он сейчас в зеркало, ни за что бы себя не признал!

Но подолгу разглядывать дело рук своих время не позволяет — остался еще один приятель и, готов поручиться, он вряд ли сейчас от нечего делать вспоминает арабский алфавит. Стремительный прыжок к другому краю койки — и я приземляюсь на коврик под аккомпанемент фрицевской карманной бормашины. Пули, по счастью, уходят в матрац, я подтягиваюсь и неожиданно вырастаю совсем у другой ножки кровати.

Бах! Бах! Прямо в яблочко… Черт, я сегодня в превосходной форме! Малыш принял свою конфетку прямо на грудь и уже растянулся на паркете, как огретый обухом бык на скотобойне.

Не забыв про вежливое Good Night, делаю то, что вы, крошки мои, всегда делаете, когда встречаете мужа своей любовницы, выходя из ее спальни, а именно — пулей слетаю вниз по лестнице, рискуя сломать себе шею.

Куколка у регистрационной стойки обалдело уставилась на меня, когда я вылетел в холл, заполненный привлеченными выстрелами людьми.

— Скорее! — ору я. — Скорее, полиция! Там наверху люди сейчас поубивают друг друга!

И пользуясь всеобщим смятением, даю деру по соседней улочке. Пробежав квартал-другой, сбавляю скорость, чтобы не привлекать внимание, и уже совсем степенно выруливаю на проспект — мне нужно попасть на вокзал, и желательно без напрягов.

Войдя в кассы, взъерошиваю волосы, ослабляю узел на галстуке и бросаюсь к окошечку, крича благим матом:

— Третий класс до Антверпена, живо!

Все, что мне нужно — это привлечь внимание кассира, чтобы тот мог сообщить моим преследователям — а они здесь будут меньше, чем через четверть часа — что я взял билет именно в этом направлении. Ясное дело, в Антверпен я собираюсь так же, как в Гватемалу.

Выбегаю на перрон и как раз застаю там антверпенский поезд. Я впрыгиваю на подножку и в мгновение ока просачиваюсь в пустое купе. Захлопнув дверь, выворачиваю наизнанку свой двусторонний плащ, вытаскиваю приготовленную заранее типично бельгийскую кепку и натягиваю ее по самые уши.

Однако, старик Паркингc — крутой шеф, забавно же он экипирует своих агентов! Но надо отдать ему должное — изменив подобным образом свой внешний вид, я уже и в мыслях величаю себя Ришаром Дюпоном, уроженцем Брабанта.

На полустанке спрыгиваю со своего поезда и пересаживаюсь на скорый до Брюсселя. Выбираю головной вагон, так как именно с него и начинают контролеры, и именно там их легче всего провести.

У меня издавна заготовлен особый прием на случай путешествия зайцем. Нет, поймите меня правильно, во мне говорит не скупость, или, больше того, лень — просто засвечиваться еще в одной кассе явно непредусмотрительно.

Что же до моего трюка, то он весьма прост: на перегоне я встаю в коридоре вагона, лучше — в самой его середине. Когда контролер добирается до меня, протягиваю уже руку к портфелю, но, спохватившись, с извиняющейся улыбкой мямлю:

— Ох, что же я это — они у жены…

Этот козел чапает дальше в надежде нарыть мои билеты. Дождавшись, пока он влезет в ближайшее купе, несусь через весь поезд до последнего вагона, что дает мне известный запас времени. Схожу на первой же станции, и, обежав поезд по перрону, поднимаюсь в первый вагон — а контролера уже и след простыл! И не было еще ни разу, чтобы эти олухи не поймались.

Так и есть, моя уловка удается на все сто. И при выходе с брюссельского вокзала дю Миди я гордо кладу в руку служащему билет до Антверпена.

 

ГЛАВА 9

Паркингс заранее известил о моем прибытии шефа брюссельской организации, и тот совсем не удивился, когда, ввалившись в его мебельный магазинчик, я выпалил:

— Лифт можно отослать!

Он порывисто протянул мне руку:

— Рад познакомиться с вами, комиссар, давно наслышан о ваших подвигах.

Небрежно махнув рукой — жест этот был преисполнен пленительной скромности, — я вслед за хозяином вошел в подсобку.

Лавчонка, надо сказать, у него не из мелких и просто трещит от набитого барахла: гарнитуров для столовых и спален, диванов, шкафов — словом, всего, чем должна быть забита контора по обустройству человечьей норы.

Хозяина зовут Буржуа. В нем течет французская кровь друга его отца, лет ему уже под сорок, он спокоен, но энергичен. Паркингс похвально отзывался о нем — Буржуа сразу просек, что в его команде наблюдаются утечки информации, и живо свистнул в Лондон.

— Надеюсь, предатель будет найден, — сказал он, откупоривая бутылку шампанского.

— Сделаю все от меня зависящее!

Я вкратце описываю перипетии своего первого дня на бельгийской земле.

— Слаак убит! — восклицает хозяин.

— Как кролик! Я не знаю, конечно, может, это дух д'Артаньяна нанес удар, но я никогда еще не видал людей, укокошенных шпагой.

Я глотнул шампанского.

— Видимо, труп нашли раньше, нежели я предполагал: ребятишки шустро взялись за дело, я же, как последний болван, остановился на ночь в Остенде прямо около конечной остановки трамваев. Ясное дело, легавые с этого отеля и начали… Короче, из этого дельца я выпутался, но посуды побито немало, и, сдается, мои приметы сейчас быстро разлетаются по стране. Может случиться масса неприятностей, если я не буду приглядывать за собственной шкурой.

— Может, вам лучше вернуться в Англию? — предлагает Буржуа. — С трудом могу себе представить, как вы будете работать под колпаком у полиции, это слишком неосторожно.

В принципе, я с ним согласен, но…

— Послушайте, дорогой друг, Сан-Антонио пока еще ни разу не делал в штаны. Меня послали сюда приструнить ваших молодчиков, тянущих на себя одеяло, и я это сделаю. Не опасайтесь ничего, мое присутствие здесь не повредит ни вам, ни вашим сотрудникам. Я сейчас выйду отсюда, и больше вы меня не увидите. Единственное, что мне потребуется, так это отослать письмо в Лондон, да еще, пожалуй, список ваших людей с их адресами.

Он смутился и затем довольно сухо заметил:

— Если вы думаете, что я переживаю за себя, то глубоко ошибаетесь, комиссар. Когда человек решил заняться теми вещами, какими занимаюсь сейчас я, он уже не заботится о собственной безопасности. Просто на мне немалая ответственность, и я не могу пустить все на самотек…

— Ну, дружище, — прервал я, похлопывая его по плечу, — вижу, в нас столкнулись два бузотера! Что вы, Буржуа, вы мне крайне симпатичны, и я думаю, мы славно обтяпаем это дельце.

— Надеюсь, у вас достаточно тренированная память, чтобы запомнить семь имен с адресами? — спрашивает Буржуа, уже в который раз наполняя мой бокал. — Я не могу вам их написать, это слишком рискованно.

— О чем разговор!

И он выдает мне перечень своих сотрудников: пятеро мужчин, две женщины, все из Брюсселя. Когда Буржуа собирается перейти к детальным характеристикам, перебиваю его:

— В этом нет необходимости, — постараюсь составить о них представление сам.

— Что ж, — согласился он, — так, наверное, будет даже лучше.

— А скажите, есть возможность отпечатать пару фотоснимков?

— Разумеется!

Сделав мне знак, он подходит к огромному старому шкафу; распахнув дверцы, Буржуа, к моему великому удивлению, шагает внутрь и дергает за какую-то веревочку.

Задняя стенка отъезжает в сторону, открывая взору маленькую — ни окон, ни дверей — комнатенку. Не в силах сдержать восхищенного возгласа, я приподымаю кепку — лучше тайника не сыскать! Кто из гансов заподозрит, что какая-то рухлядь в этом хаосе может скрывать секретную дверь?

Я тоже захожу в шкаф, потом в комнату, и за нами все встает на место.

— Примите мои поздравления! Ваша каморка в полном порядке.

— На случай опасности она полностью в вашем распоряжении.

В комнате я разглядел радиопередатчик, фотоувеличитель и другие фотопринадлежности. Отдаю Буржуа аппарат и уже через пару минут восхищаюсь той ловкостью, с которой он работает.

— Не думаю, что это будет очень хорошо, — бросаю я ему, — свет был так себе…

Он не отвечает. В свете красной лампы он заряжает пленку в бачок с проявителем, а проявив ее, высушивает и укрепляет в увеличителе.

Жду, пока фотография будет готова. Хорошо, если на ней можно будет хоть что-нибудь разобрать и установить личность девушки. Эта симпатяшка так меня занимает, что я хочу знать о ней все от начала и до конца. Только бы она в ящик не сыграла, это было бы досадно — такая стройненькая, симпатичненькая… Я, видите ли, сентиментален и люблю все прекрасное — «Лунную сонату», Деда Мороза, не забывая, конечно, и о девочках из «Фоли Бержер».

Резко вспыхивает свет, и я первое время лишь моргаю глазами, стараясь к нему привыкнуть.

— Не так плохо, — послышался голос Буржуа протягивающего мне еще сырой кусочек глянцевого картона, — взгляните!

Действительно, раненая видна очень хорошо, и рядом с ней — моя милая толстушка. А, кстати, эта дурочка должна была рвать и метать, напрасно прождав меня тогда на месте полуночного свидания. Что ж, всякое разочарование — путь к опыту…

— Недурно, — одобрительно киваю я, — это фото можно послать в Лондон?

— Конечно, почему же нет…

Беру карандаш и надписываю на обороте: «Кто это?»

Прибавьте к этому пару слов о моем прибытии. Да, о передрягах с гестапо, я думаю, лучше умолчать! — замечаю я.

— Не беспокойтесь, — улыбается Буржуа, — приходите за ответом сюда.

— А я вас тут не засвечу, в магазине?

— Бросьте… Позвоните заранее, вот и все. Вы ведь теперь должны фрицев спинным мозгом чувствовать?

— Уж это точно!

Вот и чудесно. Необходимые предосторожности — и дело в шляпе.

Нет, в самом деле, Буржуа — крутой парень! Мы выходим из его шкафа, и я покидаю магазинчик.

Пройдя несколько метров, принимаюсь энергично тереть правый глаз, и вот он уже покраснел и припух. Я захожу в «Оптику».

— У меня конъюнктивит, — объясняю я. — Свет чудовищно утомляет зрение. Нет ли у вас слегка затемненных очков?

Хозяин сразу смекает, что мне нужно, и я выбираю себе очки с простыми, но темными — слегка, чтобы не очень уж привлекать внимание, — стеклами. В ближайшем бистро захожу в туалет и, запершись в кабинке, отрываю каблук у одной из туфель, что существенным образом меняет мою походку — я вдруг начинаю страдать легкой хромотой. Завтра, кстати, у меня уже отрастет щетина, и даже моему фининспектору меня не узнать. Что ж, должно подействовать; к тому же, у фрицев есть мои описания только от случайных людей, а тех двух амбалов, что приходили по мою душу, я пришил… Если держать ухо востро, то особо бояться оккупантов мне нечего.

Покупаю вечерние газеты. Все они, конечно, полны описаниями моего дела и в один голос называют меня убийцей, чудовищем, опаснейшим террористом и так далее в том же духе. Не без интереса узнаю, что я, оказывается, и есть убийца Слаака, тело которого обнаружил какой-то паршивый почтальонишко, и что, по всей видимости, я также вхожу в террористическую группировку, обстрелявшую в Ля Панн ресторанчик «Отважный петух». О девушке ничего особенного не говорится, за исключением того, что она тяжело ранена; ее называют не иначе, как «несчастная жертва», что, естественно, ничего не проясняет.

Разочарованно выбрасываю газету в водопроводный сток и решаю серьезно взяться за это дельце. Перебираю в уме имена подпольщиков — их семеро, и предатель — среди них.

А что, если начать с женщин?

 

ГЛАВА 10

Одну из них зовут Лаура. Сказав себе, что у киски с таким имечком физия будет явно не как у продавщицы унитазов (прекрасный пол я чувствую, как рыба — воду), решаю начать расследование с нее.

Обитает она рядом с площадью Парламента, на маленькой улочке, серой и печальной — как старая книга с облупившейся позолотой. Но есть в этом и свой шарм — глядя на фасад с зарешеченными оконцами, я чувствую, как теплая волна приливает к сердцу. Поиски предателя, война — все это так мне опротивело, что больше всего на свете хотелось бы сейчас оказаться в уютной такой комнатушке, меж двух белых ручек… Любовь, что ни говори — единственная клевая штука на этой сволочной планете!

Тут, прервав мои умствования, из подъезда выпархивает нечто, похожее на античную богиню. Мой звоночек под кумполом — ну, как те, что на вокзалах дают знать о прибытии поездов — сразу же тренькнул мне, что это карманное издание вселенской красоты и есть Лаура.

На ступеньках она сталкивается с огромной, солидной матроной — не у́же магазинов на Больших Бульварах — и улыбается ей:

— Добрый день, мадам Дёлам.

Хотите верьте, хотите нет, но голосок у нее под стать внешности — встряхивает от него не слабее, чем от удара током.

Кошелка басит ей в ответ:

— Здравствуйте, здравствуйте, мадемуазель Лаура.

О! Что я вам говорил! Нюх у Сан-Антонио хоть куда — чтобы узнать, что к чему и почему, ему совершенно не обязательно забегать к гадалке за углом.

Недолго думая, навостряю за девчушкой лыжи. Ступая по ее не успевающим остыть следам, прикидываю, как у малышки с рельефом местности. М-да-а, когда встречаешь такую кошечку, поневоле задаешься вопросом, сколько же нужно хлопнуть брома, чтобы уже больше не тревожиться по этому поводу!

Сложена эта конфетка не хуже Венеры Милосской: под кофточкой в такт шагам подпрыгивают обольстительнейшие грудки, умопомрачительные светлые волосы спускаются чуть ниже пояса, а ножки у нее должны брать все призы на конкурсе красоты.

Она уверенно вышагивает по мостовой — по походке сразу видать спортсменку. Повиляв немного по улочкам, выходим на огромную площадь, серее и печальнее которой в Брюсселе, наверное, ничего нет. Пташка прямиком летит в кафе и усаживается за один из столиков — я поступаю так же и, скрывшись за газетой, принимаюсь ждать. Не проходит и несколько минут, как какой-то тип подваливает к столику Лауры и опускается на стул рядом с ней. Не спеша оглядываю его. Высокий, худой, довольно приятное лицо, которое, правда, слегка портят бегающие глазки. Явно не ухажер — моя лапочка довольствуется тем, что лишь вяло пожимает его клешню.

Сдвигаю ушки на макушку, стараясь уловить, о чем там базар. Но не тут-то было: треплются они по-фламандски, а этот язык непросто просечь бельвильскому пареньку, из иностранных языков знающему только матерный.

Ничего не остается, кроме как наблюдать, и я не отказываю себе в этом маленьком удовольствии. Странно — когда я смотрю на этого мужика, мне кажется, что я его уже где-то видел. Но — что самое поразительное — это чувство пропадает при первом же взгляде на лицо. Что за черт! Началось это, как только он вошел и повернулся спиной, проходя между столиками. Усердно чешу себе башку вилкой, но ясности от этого не прибавляется…

Голос его мне явно ничего не говорит, жесты тоже… Вот незадача! Это как с именем — на языке вертится, а в голову не приходит.

Стараюсь подумать о чем-нибудь другом, но впустую — этот вопросительный знак пляшет передо мной, как соломинка в водовороте. Где же я видел этого козла, мать вашу?! Случайно опускаю глаза, как бы надеясь отыскать ответ в устилающих пол опилках, и это неожиданно замыкает цепь в моих мозгах.

Лезу в портфель за той фотографией, что была сделана девушкой из Ля Панн. Внимательно ее разглядываю, и мой наметанный глаз лишь подтверждает пришедшую в голову мысль. Кусок пальто, нога в брючине, туфля — вне всякого сомнения, это их я вижу под соседним столиком, они принадлежат тому парню, который болтает с Лаурой. Узнаю клетчатую ткань его пальто, полосочки на брюках, трехслойные подошвы, и даже выбоину на каблуке, видную на фото!

Я торжествую: взял-таки я его за задницу, того чувака, что прихлопнул Слаака и бедняжку с фотоаппаратом. Я его застукал, и теперь он, прежде чем отправиться на каникулы туда, где над землей перед дождем низко летают не ласточки, а ангелы, выложит мне все подробно и обстоятельно, как шеститомный словарь «Ларусс».

Залпом допиваю бокал и выхожу — предпочитаю дождаться своего подопечного снаружи, так он не заметит, что за ним следят. Спрятавшись за фонтаном, я покуриваю отвратительную сигару, дымящую, как асфальтный каток, да и пахнущую примерно так же.

Через четверть часа парочка выползает на воздух; попрощавшись, они расходятся в разные стороны. Я, конечно, отправляюсь за Клетчатым, так как найти Лауру, зная ее адрес — не проблема.

Он двигает к ближайшей трамвайной остановке. Просекаю его замысел и, чуть поспешив, прихожу туда раньше — азбука сыска в том и состоит, чтобы опережать, а не следовать.

Мы поднимаемся на платформу, каждый со своего конца; я стою спереди и могу легко наблюдать за маневрами клиента, пока, правда, погрузившегося в раздумья. Едем мы довольно долго, несмотря на бешеную скорость, которую развивают бельгийские трамваи.

Слезает парень уже на окраине, задымленной и грязной, где повсюду копошатся дети. Я, понятное дело, следую его примеру.

Дальше идти надо по пустырю, и я стараюсь держаться стен, оставаясь незамеченным — присутствие нового человека всегда подозрительно. Минут десять спустя мы подходим к дряхлой развалюхе, держащейся, похоже, лишь на собственных обоях. Начинает темнеть, воздух тяжелеет от сырости.

Клетчатый заходит в дом; немного подождав и заметив свет на втором этаже, в свою очередь захожу и я. Деревянные лестницы, гнусные, облупившиеся стены, испещренные рисунками и надписями; штукатурка с потолка, видимо, падает целыми кусками, так, что в образовавшиеся дыры просвечивает арматура.

Вытащив «Люгер», начинаю подниматься по лестнице — осторожно, чтобы она не скрипнула. И вот я уже на втором… Тишина — слышно, как муха пролетит; под дверью — свет, там кто-то есть. Согнувшись в три погибели, приникаю к замочной скважине, но ничего не вижу — с той стороны, видимо, опущен язычок.

Переминаюсь с ноги на ногу, не зная, что предпринять, как вдруг что-то твердое упирается мне в спину. Штуки подобного рода случались со мной настолько часто, что я не сильно теряюсь в догадках — если это не ствол мне там щекочет лопатки, то я — синий троллейбус. Вообще-то сама по себе пушка — вещь безобидная, но слишком уж много зависит от настроения того, в чьих она руках.

Я не поворачиваюсь — шальной пули мне только не хватало! Рука из-за плеча резко выдергивает мой пистолет.

— Открывай дверь, — сухо звучит в тишине.

Я подчиняюсь, и мы втроем — «бульдог» со своим хозяином и я — заходим в комнату. Такая конура доставила бы немало радости режиссеру-реалисту: вонь, плесень, обои цвета мочи, курчавящиеся у пола наподобие стружек… Из мебели — стол да пара стульев.

— Садись!

Ну, я и сажусь. Только теперь я могу рассмотреть лицо — как и предполагалось, это Клетчатый.

— Добрый вечер, — бормочу я.

Тот, похоже, не оценил шутки:

— Нагни голову!

— Что такое, выход короля?

— Нагни голову!

— У меня, знаете ли, остеохондроз…

— Нагни голову, я сказал!!!

Голос становится все более повелительным и — как следствие — угрожающим. Я наклоняю голову, потому что он так хочет, а отказать в чем бы то ни было человеку с пушкой в руке я просто не в силах.

В то же мгновение я получаю убийственный удар по затылку, и в голове у меня разрываются разноцветные петарды. На празднике 14 июля в Париже масса ребятишек, которых хлебом не корми, дай только поглазеть на подобный фейерверк!

 

ГЛАВА 11

Такое впечатление, будто в башке у меня плещутся волны… Уши буравит пронзительный свист… Я открываю глаза — как заново родился.

— Он приходит в себя, — звучит откуда-то сверху.

Я собираюсь с силами. Не могу сказать, что это прибавляет энергии, но зато теперь я могу отметить, что в комнате, где меня так знатно оглоушил Клетчатый, стало одним человеком больше, и постепенно до меня доходит, что это Лаура.

Я слабо улыбаюсь. Желания веселиться у меня не больше, чем у идущего по проволоке над Ниагарским водопадом, но, когда в поле зрения попадает такая куколка, то почему бы и нет?!

— Хелло! — вступает в разговор мой новый знакомец. Провожу рукой по затылку — она вся в крови.

— Огромное спасибо за бубнового туза, что вы мне сзади на котелок привесили. Это с помощью паровоза, да?

Пожав плечами, он бросает Лауре:

— Парень не из молчунов, это нам на руку.

С трудом поднимаюсь и встаю, пошатываясь, словно хлопнул целый пузырь.

— Сядьте! — приказывает Лаура.

— Вы что, других слов не знаете?.. — выдавливаю я.

— В смысле?

— Перед тем, как хорошенько отделать, ваш напарник попросил меня о том же.

Без сил валюсь обратно на стул. Поставив локти на стол и упершись подбородком в ладони, закрываю глаза, чтобы хоть немного унять головокружение.

Свист в ушах затихает, и сера уже не вспыхивает перед глазами.

— Ладно, — встряхиваю головой, — на чем мы там остановились?

— На чем мы остановились? — переспрашивает Лаура и недоуменно смотрит на Клетчатого.

— Просто этот тип следил за мной, поднялся сюда с «Люгером» в руке и подслушивал у двери, как последний лакей. Я нахожу это… несколько странным, скажем так, и требую объяснений.

Выдержав мой пристальный взгляд, он подходит ближе.

— Ну?!

Лаура с ужасом смотрит на меня:

— Надо же, я и представить себе не могла! Я его, конечно, заметила там, в кафе, но подумать, что он… Какая, все-таки, удача! что я забыла тогда отдать вам конверт — ради этого я сейчас, собственно, и пришла.

Клетчатый надменно усмехается:

— Вы думаете, один я бы его не одолел? Когда вы вошли, он уже был в отключке…

Присев на край стола, он приподнимает мою голову за волосы:

— Будешь говорить или нет? Ты кто?

— Король Эфиопии, а может, Фернандель!

— Все шутим, да?

Он облизывает пересохшие губы:

— Шутников я люблю…

Отразить его хук я не успел — скорость у этого молодчика, как у чемпиона по боксу.

— Имя! Как тебя зовут?!

В носу у меня уже начинает пощипывать, и я встаю:

— Нет, слушай, ты меня долго тут за половик будешь держать?..

Если у этого типа нет черного пояса по карате, то он — разносчик — сладостей, это точно! Удар локтем — и я уже дегустирую на паркете обильную пыль.

Ну, тут я быстро оправился! Что? В присутствии самой клевой кошечки Бельгии меня будет месить какое-то дерьмо?! Схватив стул, на котором только что покоилась моя задница, запускаю его этому козлу в башку, что сильно его пошатнуло. Бросок, затем «японский ключ», который должен быть хорошо ему знаком, и, не заставляя себя долго упрашивать, малыш уже на полу. Прыгаю обеими ногами ему на грудь — треск пошел, как от рухнувшего самолета! По его перекошенной физиономии понимаю, что без объявления в газетах свое дыхание он обратно не получит.

Завоеванное превосходство хорошо закрепить ударом башмака под дых. Как он завыл, мама родная! Можно подумать, у него в штанах муравейник… И вот он уже извивается у моих ног хнычет и сучит ножонками.

Длился весь этот рекламный ролик меньше минуты.

Представление окончено. Я перевожу дыхание и только тогда замечаю, что малышка Лаура, подобрав ствол Клетчатого держит дуло прямо у меня перед носом.

— Ой! завопил я. — Дорогая моя, не стреляйте… Я ведь вам весь костюмчик забрызгаю, а счет из чистки оплатить уже не смогу!

Она колеблется: палец на курке чуток ослаб. Как долго тянется это мгновение, ё-моё, как же долго! Подумать только, какие-то идиоты жалуются в поездах, мол, перегон слишком длинный… Посмотрел бы я на них с девятью миллиметрами перед фотокарточкой, а в голове один вопрос: станет эта штучка играть в Пирл Харбор или нет?..

— Руки!

— Конечно-конечно…

Вытягиваю клешни, стараясь не терять присутствия духа:

— Послушайте, Лаура…

Она вздрагивает:

— Как?! Вам известно мое имя?

И не только это.

— Вы кто?

— Ангел небесный…

Уже было собравшись рассердиться, Лаура внезапно понимает скрытый смысл этих слов:

— Нет, серьезно?

— Да, говорю вам.

Показываю на постанывающего соперника:

— А что это за боевик хренов?

— Тьерри Фрэйзер… Покопавшись в памяти, что-то не нахожу этого Тьерри в списке Буржуа.

— Он работает на вас?

— Да.

— Буржуа в курсе?

Она с облегчением кладет пистолет на стол. Произнесенное имя полностью уверяет ее, что я — из своих.

— Я ему сказала, что познакомилась с человеком, который согласился поставлять интересующую нас информацию, и он только попросил быть поосторожнее; до сих пор все было в порядке. Тьерри из Люксембурга, его брата убили немцы, и он теперь готов им глотку перегрызть, поэтому и сотрудничает с нами.

Хм! Все это кажется мне не слишком правдоподобным. Сдается, девчушка позволила этому засранцу Тьерри себя облапошить.

Кстати, он уже приходит в себя.

— Ну что, поговорим по-честному? — поворачиваюсь я к нему. Он поднимается. Создается впечатление, что обмен любезностями еще не окончен, но Лаура вскрикивает:

— Довольно!

Мы оба останавливаемся.

— Послушайте, — продолжает она, — вся эта история кажется мне страшно запутанной…

— О, прямо мои слова! — встреваю я.

— Давайте вызовем Буржуа и проясним дело. Мне кажется, только он способен навести здесь порядок.

— О'кей, — соглашаюсь. — Так и сделаем.

— Прекрасно, — цедит сквозь зубы Тьерри. — Пока этот тип не скажет всего, что знает, я не буду себя чувствовать спокойно.

Открыв окно, при свете фонарей он что-то черкнул на листке, завернул в него монету и свистом подозвал какого-то парнишку.

— Позвони-ка по этому номеру, пусть приезжают немедленно.

Пацан живо улепетывает, а мы остаемся сидеть в полумраке комнаты. Лаура вытаскивает из кармана пачку сигарет и предлагает нам. Закуриваем.

— Надеюсь, Буржуа не заставит себя ждать, — нарушает молчание Лаура. — Вы, кстати, упомянули о…?

Слова замирают у нее на губах, а глаза широко распахиваются. Лицо заливает смертельная бледность.

— Боже мой! — бормочет она.

Тьерри явно смущен.

— Но вы же не знаете его адреса! Вы не знаете ни номера телефона, ни пароля, ничего! Где же была моя голова?! Вы не его послали предупредить!

Он напряженно улыбается и продолжает курить.

— Кому вы просили позвонить?

Я толкаю ее локтем:

— Вот кому! — и указываю на окно.

Против дома останавливаются две машины с немецкими солдатами.

 

ГЛАВА 12

Пожалуй, даже у того, кому назначено гореть в адском пекле, больше поводов для оптимизма, чем у меня. Жалей не жалей, а приходится констатировать, что дело дрянь: все дальнейшее будет настолько неприятным, что на рассвете моя туша примет весьма причудливый вид, сильно отличающийся от настоящего.

— Мои поздравления, — только и нахожу, что сказать Тьерри. — Со времен сотворения мира большего дерьма, чем ты, на свет не появлялось.

Ему, конечно, плевать на мои разглагольствования — он уже схватил свою пукалку и готов, при случае, разъяснить, что к чему.

— Одно хорошо, — не унимаюсь я, — людишки твои по ошибке не в ту дверь ввалились, — и смотрю в окно.

Яснее ясного, и он туда глянул — это естественно. Не дожидаясь, пока клиент допрет, что его надули, прибегаю к крепенькому апперкоту в левую скулу — прекрасное средство для укладывания непослушных детишек в постельку! Стремительно выбиваю у него пушку, подбираю ее — самое время уплатить долги! Удар рукояткой в висок, и, схватив Лауру за руку, в другую комнату — по лестнице уже стучат сапоги…

На висках выступают капельки пота. Сейчас прольется чья-то кровь, помяните мои слова!

По степени запущенности соседняя клетушка ничем не отличается от предыдущей, и, что удачно, в ней тоже есть окно. Распахиваю его — задний двор, а вернее — пустырь, по которому шли мы с Тьерри.

Высота — метра три, плюс обильные заросли крапивы на месте предстоящей посадки.

— Ну, прыгайте! — кричу Лауре.

Другого выхода нет — как в прямом, так и в переносном смысле — и она это прекрасно понимает. Переступив небольшие перильца, крошка прыгает и весьма ловко приземляется. Ну, что я говорил — спортсменка! Мне не понадобилось много времени, чтобы к ней присоединиться, и оба мы, сдается, так сдрейфили, что даже не чувствуем ожогов крапивы.

Слава Богу, уже совсем темно, и, когда наконец раздается первая очередь, мы успеваем скрыться в тени палисадника. Рассиживаться некогда, и мы рвем с места так, что Лядумег показался бы рядом с нами одноногим.

Фрицы не тратят ни времени, ни патронов на пустую стрельбу в темноту. За спиной весьма скоро раздается гулкий топот множества ног, приказы, проклятия… Похоже, и в Германии есть свои олимпийские чемпионы, так как от шайки преследователей отделяется какой-то солдат и быстренько начинает нас догонять. На мой взгляд, даже слишком. Палец давно на предохранителе — сбрасываю его и, резко обернувшись, стреляю. Паренек, помахав с минуту граблями наподобие матроса-сигнальщика, рухнул как подкошенный. Но этот импровизированный тир, к сожалению, не охлаждает пыла сероштанников.

С естественным в нашем положении беспокойством спрашиваю себя, как долго еще продлятся эти тараканьи бега, и главное — куда они приведут. Мы оставляем за спиной ту no man's land, которая начиналась пустырем, и выбегаем на довольно освещенную улицу — а это уже хуже… Только цифр на спине не хватает — мишени бы получились хоть куда!

Не сбавляя скорости, толкаю Лауру в боковой проулочек… Если кто скажет, куда это мы так несемся, буду очень признателен!

Внезапно я слышу музыку, и, еще раз свернув, — что, впрочем, нисколько не обманывает желающих нам лишь добра гансов — мы, с горящими глазами, задыхаясь, вылетаем на занятую ярмаркой площадь.

Возблагодарив провидение — надо же было свернуть именно сюда! — я уже понадеялся было затеряться в толпе, но воздух тут же прорезал пронзительный свисток.

Ему ответил второй, потом еще один, и вот уже со всех сторон появляются знакомые серые мундиры. Да мы же просто окружены в этой ярмарочной гулянке! Ничего себе… Чудесный выходит эпизод — смерть, бродящая среди каруселей, автодромов и лотков с мороженым.

То, что мы влезли в самую гущу веселья, придает странное чувство безопасности — пусть нас убьют, но останутся свидетели! Утешеньице, в общем, так себе…

Лаура стоит красная как рак, это видно даже в разноцветном мигании лампочек. Наверное, от быстрого бега, но, как мне кажется, и без крапивы тут дело не обошлось.

Эта девочка не из робкого десятка — и это мне в ней нравится! Да и потом, ее покладистость в данной ситуации тоже вещь немаловажная. Не глупая покорность забитой школьницы, а разумное и сознательное повиновение девушки, почуявшей опасность и решившей довериться надежному человеку, чтобы выпутаться из передряг. Мысль о том, что надежный человек — это ваш покорный слуга, наполняет меня гордостью так, что я становлюсь похож на резинового человечка с рекламы шин «Мишлен».

Останавливаемся.

— Бежать бесполезно, давайте-ка передохнем и покумекаем, как быть, — предлагаю я.

Прикинувшись давними любителями стрельбы, подходим к тиру. Чтобы думать быстрее, я готов бросить себе в башку пару новеньких монеток!

Тьерри все еще жив, вот что самое паршивое! У меня не было времени его ухлопать, и в данный момент он, как пить дать, возглавляет разыскивающих нас бошей. Эти идиоты не поленятся перерыть весь город, лишь бы нас зацапать; площадь уже окружена и, чтобы отсюда выбраться, мыла придется извести немало.

По сторонам начинается странная суматоха, и я догадываюсь, что означать это может только одно — потрошиловка началась.

— Идем!

Хватаю Лауру за руку.

— Куда?

— Прокатимся на автодроме…

Она удивлена, но молча следует за мной. Очередной заезд как раз начинается; вталкиваю мою лапочку в одну из машинок и сажусь за руль.

— Может, нас не заметят — мы слишком на виду, понимаешь?

Она кивает.

— Тот, за кем погоня, или бежит, или прячется, а не выпендривается в свете прожекторов перед тысячной толпой.

Положив револьвер на колени, втискиваюсь в гущу кретинов, находящих жутко забавным врезаться друг в друга.

Лаура прижимается ко мне, и только тут я замечаю, до чего же она маленькая и хрупкая. Ее движение наталкивает меня на мысль: обнимаю ее за плечи — и вот мы уже влюбленная парочка.

Волнение в толпе докатывается до нашего манежа. Отовсюду слышно: «Папир! Папир!». На платформу взбираются несколько солдат; быстро окинув взглядом машинки и, видимо, не найдя ничего подозрительного, они убираются восвояси.

Никогда больше не сяду в эти сволочные тачки на автодроме! Третий, четвертый, пятый круг… Пол начинает уходить из-под ног, а в голове звенит от передергивания затворов — удар Тьерри даром не прошел. Хорошо еще, у меня под боком Лаура и ее горячее плечо; она так дышит в ухо, что жутко хочется жить!

— Господи! — вдруг подает голос малышка. Мать моя, как она побледнела!

— Что такое?

— Вон там, у кассы…

Смотрю туда — Тьерри! С маленькой эстрады обводит толпу таким взором, словно стоит на караульной вышке. Слава Богу, он к нам спиной…

— Ну, спокойней!

Мы обнимаемся еще крепче, и я, обливаясь потом, пробую удержаться в самой гуще машинок.

Но что это? Пронзительный крик раздается над манежем, и я вижу, как какая-то девица тычет в меня пальцем, вопя, как попавшая в капкан лисица. Остальные, проследив, куда она показывает, тоже принимаются голосить во все горло.

Вот те на! Я что, уже стал кентавром, или, еще хуже, бородатой женщиной? Чего это они на меня вылупились?

— О нет! — простонала Лаура.

— Да в чем дело?

— У вас открылась рана, кровь просто хлещет!

Так вот почему по шее разливалось такое странное тепло! А я думал, пот…

До меня доносится свисток Тьерри. По нелепой случайности этому болвану удалось-таки нас засечь! По его знаку механик вырубает ток, музыка глохнет. Несмотря на всеобщий ажиотаж, воцаряется гнуснейшая тишина.

Ну, ребята, открывайте зонтики — сейчас польется свинцовый дождик!!!

 

ГЛАВА 13

Так и есть — первая пуля чиркает по рулю машинки. Что за черт, откуда? Бес его знает; скорее всего, у какого-то фрица нервы не выдержали, вот он и пустил калиброванную слюну — Тьерри со времени своего свистка не шевелился. Он смотрит на меня полными ненависти глазами, а рожа его просто сияет садистским восторгом. Попади мы сейчас к нему в руки, у нас тоже кое-что засияет…

— Все пропало, — не выдерживает Лаура.

Фантастика! В самый критический момент всегда находится такая цыпочка и брякает эдакое, что у вас аж кровь закипает.

«Пропало»! Мать вашу, да у нас не больше шансов улизнуть, чем у горящего в крематории доходяги — умереть от переохлаждения, и все равно надо попробовать! Надо, если тебя зовут Сан-Антонио, а в товарищах по несчастью — кошечка типа Лауры.

Срикошетившая пуля производит эффект если не разорвавшейся бомбы, то уж, по меньшей мере, лопнувшей лампочки — всех балбесов, что веселились вокруг, словно ветром сдувает, и мы остаемся одни в окружении сероштанников.

Ну, начали! Хватаю с коленок пушку и с ходу укладываю пару стоящих напротив солдат.

— Живо! — это уже Лауре.

Она выскакивает из машинки и бросается за мной, но дорогу ей преграждает толстенный фриц. Бац! Рукояткой по виску — нечего с ним церемониться! Этой самой рукояткой, надо сказать, черт знает что вытворяют последнее время…

Рванувшись к восьмерке американских горок и добежав до бортика манежа, не могу не чертыхнуться, да так, что в Марокко, наверное, слышно. Мы окружены! В лицо смотрит добрая дюжина автоматов, и остается только поднять клешни.

Вынырнувший из-за спин солдатни Тьерри цедит что-то по-немецки.

— Чего он там бормочет? — спрашиваю я Лауру, слегка секущую гансову болтовню.

— Говорит, чтобы брали живыми.

— Вон оно что! Будет на хлеб зарабатывать, возя нас по ярмаркам?

Снова беру ее за руку. Я с ней и часа не проторчал сегодня, а чувство такое, словно полжизни не расставался.

Резко дергаю ее к калитке в бортике, и мы влетаем внутрь аттракциона. Защита, правда, не Бог весть какая — от автоматчиков отделяет всего лишь тоненькая дощатая перегородка.

— Стоять! — завопил Тьерри.

— А иди ты!..

Мы понемногу отступаем, лицом к сероштанникам. На «горках» больше ни души, кабинки продолжают крутиться вхолостую. Как только одна из них приближается, мы резво в нее запрыгиваем — раздаются удивленные вопли немчуры, окружившей деревянные стояки.

Трюк этот, ясное дело, совершенно бесполезен — кабинка, сделав полный круг, вернется туда, откуда отъехала. Но все равно — хоть чуть-чуть оттянуть время.

Мы взлетаем над праздником; довольно забавно парить над бандой шпиков и солдатни, присланных сюда единственно затем, чтобы схватить нас. Но до этого еще далеко, так вот! Вдруг, когда до вершины остается всего метра два, наш маленький экипаж останавливается. Тьерри, видимо, приказал патрону вырубить ток, и мы повисаем над землей метрах эдак в двадцати пяти.

— Бросайте оружие! — орет снизу человечек в столь знакомом клетчатом пальто.

— А ты за ним сбегаешь, коли далеко улетит?

— Вы окружены, сдавайтесь!

— Да брось ты, забирайся сюда — воздухом подышим!

Не могу сказать, что реплики мои отличаются богатством содержания, но они изводят Тьерри, а это уже немало!

— Мужик, похоже, большая шишка у этих колорадских жуков! — бросаю я Лауре.

— Почему?

— Смотрите, как он лихо заправляет делами!

— Все равно мы погибли…

— Ну, добавляйте в таких случаях «наверное».

— Вы не окажете мне небольшую любезность?

— Хоть сотню, радость моя. Ради вас я готов на все, если это, разумеется, в моих силах.

— Пустите мне пулю в лоб!

— Не понял…

— Я прошу вас меня пристрелить. Я не должна попасть живой в руки гестапо, потому что слишком много знаю и… немножко боюсь пыток, — добавляет она, опустив голову.

— Только не говорите глупостей, Лаура. Такой симпомпончик, как вы — и предлагает мне такие вещи! Да я не раз бывал в переделках посерьезнее — и ничего, выбирался, прямо как в детективах…

Я, знаете ли, герой симпатичный, а в складно написанных книжонках симпатичные герои никогда не загибаются. Вам, должно быть, такой разговор на ярмарочном аттракционе, над головой у кучки стерегущих нас вооруженных солдат и сотни-другой зевак, покажется идиотским. Но, клянусь, это сущая правда: мы мирно болтаем, как на террасе какого-нибудь кафе.

— Вы чего там ждете? — ору между делом Тьерри. — Чтобы вам птичка на голову покакала?

— Бросьте револьвер, тогда мы включим ток и позволим вам спуститься.

Ясное дело, моих птенчиков бесит, что они выглядят перед брюссельцами круглыми дураками. Мы как аттракцион — занятнее не придумаешь!

Я глянул чуть выше. Вершину восьмерки «горок» венчает крохотная платформа, за которой следует головокружительный спуск.

И тут, поскольку мы, как я уже говорил, висим над всем праздником и видим его сверху, я вдруг замечаю, что жаждущие нашей крови немцы стоят внутри ограды. А, стало быть, если спуститься по одному из стояков, далеко выходящих за ее пределы, мы спасены — эти тупицы, давя и толкая друг друга, ринутся в узенькую калиточку, когда бросятся за нами в погоню.

— Сядьте спереди! — приказываю Лауре.

Снизу видны только наши головы, да и то, надо думать, — неважно — из-за темноты.

Стаскиваю с себя плащ и, свернув его, перетягиваю поясом — получается плотный сверток, который я держу за конец ремня. Если все пойдет, как нужно, скоро мы уже будем потешаться над этой историей. Фрицы по-прежнему лопочут где-то внизу.

— Последний раз предлагаю, бросайте револьвер! — слышится голос Тьерри. — В противном случае открываем огонь!

Просто офигеваю, чего это им так сдалась моя пушечка?! Видно, убедились, что пользоваться ею я обучен, и желанием вторично с ней познакомиться явно не горят.

— Ладно! — кричу. — Ловите!

Бросаю пистолет в толпу, надеясь, что кто-нибудь словит его крышей и приобретет славный синячище себе на котелок.

Быстро объясняю Лауре:

— Когда они врубят ток, тележка доедет вон до той маленькой площадки. Как только мы там окажемся, я попробую заклинить шестерню плащом. Снизу этого не будет видно — они подумают — поломка или еще что… Надеюсь, вы достаточно ловки и не боитесь головокружения: нужно будет шагнуть через перильца и скатиться вниз по стояку — никто этого не заметит, слишком сейчас темно. А основание стояка далеко за оградой, и не сойти мне с этого места, если кто-нибудь там есть!

Не успеваю даже закончить, как тележка трогается с места. Держу плащ наготове — если не удастся заклинить передачу, мы устремимся навстречу большим неприятностям, и это наверняка станет концом моей образцово прожитой жизни. Да что я говорю, двух жизней! На милосердие к Лауре особо рассчитывать не приходится, ей в жизни не простят, что она была со мной в этот незабываемый вечерок…

Подъезжаем к платформе. Оп! Точным движением засовываю сверток под колесо, и тут же обливаюсь холодным потом — кабинка продолжает двигаться! Правда, я слышу, как что-то хрустнуло… Ну и ну! Переедет колесо через плащ или нет?! Пропасть, и смертоносный спуск уже в каких-нибудь десяти сантиметрах, вот уже в двух, вот уже…

— Прыгайте!

Лаура проворно вылетает из тачки, и в этот момент наш главный экипаж останавливается — завис над бездной… Самое время!

Я тоже скоренько вылезаю и перепрыгиваю упор восьмерки. Обняв толстый стояк, как родного брата, скольжу вниз, аж ладони горят. Когда я прыгаю на землю, Лаура уже там. Обменявшись торжествующими взглядами, мы исчезаем в темноте.

 

ГЛАВА 14

Никогда еще ночной воздух не казался мне таким свежим и пьянящим. Выбирай из всех вин мира — забористей свободы не найти.

Не могу не позлословить по адресу фрицев; представляю себе, какую мину они состроили, обнаружив, что кабинка пуста… Вот радости-то было! Много бы я отдал, чтобы глянуть в этот момент на Тьерри — олуха царя небесного!

Мы идем по тихим улочкам, куда почти не достает свет фонарей. Но после всех этих выкрутасов под ярмарочными прожекторами я, наверное, еще долго не пресыщусь темнотой. Жизнь вновь обретает смысл; одно, правда, меня тревожит — нужно — кровь из носу! — где-нибудь спрятаться. Пора, по-моему, поговорить об этом с Лаурой:

— Ваша квартира теперь, наверное, безнадежно засвечена. У вас есть семья?

— Нет, я живу одна.

— Тем лучше… Так вот, вы знаете Брюссель, а я нет — не приходит вам в голову, где мы могли бы отсидеться некоторое время?

— Это надо у Буржуа спрашивать.

— Буржуа! Черт побери, его нужно срочно предупредить, с ним, ненароком, тоже может что-нибудь случиться!

— Не тревожьтесь, — успокаивает она меня, — его настоящая фамилия вовсе не Буржуа, и Тьерри о нем я ничего не говорила.

— Но за вами должны были следить! Вы давно его знаете, этого… Тьерри?

— Месяц, от силы.

— Ну ладно, чего теперь говорить… Надо все-таки звякнуть Буржуа.

Мы как раз проходим мимо маленького кабачка, куда и заворачиваем. Переступив высокий порог, попадаем в типично фламандский зальчик с низким потолком — деревянный паркет, немного керамики, медные финтифлюшки.

Хозяйка этого заведеньица, полная, опрятно одетая светловолосая женщина, посмотрела на нас с заговорщическим видом.

— У вас телефон есть?

— Вон в ту дверь…

Зайдя в указанную дверь — действительно, там есть телефон, — в двух словах обрисовываю Буржуа положение дел. Он не может скрыть изумления…

— Предупредите остальных! — трещу я скороговоркой. — Пусть будут поосторожнее, да и вы тоже. Лаура, конечно, мне сказала, что не болтала лишнего, и я ей верю, девчонка она — что надо, но кто знает… Этот подонок мог — да какое там! — должен был за ней следить. Смените адреса, коды, имена, пароли — словом, все.

— Понял вас.

— Да, кстати, где нам можно перекантоваться? Мы жутко подставились; Жанна д'Арк, наверное, была в большей безопасности…

Он дает мне адрес какой-то своей знакомой — у нее небольшое бистро, куда я всегда могу прийти от его имени, сказав пароль: «Крепкий ветер слабому дождю не помеха». Фраза эта напоминает заклинание, и, похоже, стоит мне ее произнести, как я получу все, чего ни пожелаю: от блинчиков с ликером до ласточкиных гнезд.

Запомнив адрес, благодарю Буржуа и вешаю трубку.

— Два джина! — громогласно объявляю я, возвращаясь в зал. Спиртное приятно бодрит. Повторив заказ, расплачиваюсь, и мы прощаемся с хозяйкой.

Только было собравшись поставить ногу на порог, вижу, как на улицу въезжает цепочка немецких мотоциклистов.

Похоже, не удастся нам сегодня половить ночных бабочек — а так хотелось! Опять нас выследили… Черт-те что, на этой Богом забытой планете всегда находятся пошляки, которым нечего делать, только за вами присматривать!

Тяну Лауру назад и живо захлопываю дверь.

— В чем там дело? — любопытствует хозяйка.

Вопрос, конечно, интересный, но лучше на него не отвечать. Тогда она сама подходит к двери и выглядывает на улицу.

— А, фрицы!

Ее тон гораздо красноречивее слов — сероштанников эта дама, похоже, недолюбливает.

— За вами?

Я по-прежнему молчу. Мотоциклисты останавливаются у ступенек бара.

— Точно! — восклицает толстуха.

Схватив наши стаканы, она сует их в цинковую раковину.

— Быстро — через заднюю дверь, увидите деревянную лестницу во дворе, она ведет на чердак. Там глухое окно, на самом деле — вход в тайник, прячьтесь!

Никогда не думал, что человек может говорить так быстро: на все про все ей хватило пяти секунд.

Я толкаю дверь в подсобку и слышу за спиной, как на крыльце грохочут сапоги. Так, захламленный какой-то рухлядью дворик — быстро вычисляю, где эта самая деревянная лестница. Четыре прыжка — и вот мы уже на чердаке, огромном, как и все чердаки мира; по сторонам — старые железные кровати, чемоданы, стенные часы, разбитые детские машины, ржавые трубы…

Через слуховое оконце пробивается свет — на улице, доставая прямо до крыши, торчит фонарь. Это кстати — чердак неплохо освещается и можно довольно сносно ориентироваться. Действительно, в глубине видно заколоченное окно, о котором говорила хозяйка. Вперед!

Осторожно нащупываю ручку, и мы попадаем в маленькую, чуть больше каюты на корабле, комнатку. Закрывая окно, обнаруживаю огромную перекладину — специально для того, чтобы наглухо задраивать вход. Ну, если уж и здесь нас гансы застукают!..

Не видно ни зги: я не решаюсь даже воспользоваться зажигалкой, чтобы нас не выдал свет. Лаура шепчет, что нашла кровать — усаживаемся рядышком и принимается ждать. Сердце стучит, как на краю пропасти; такое впечатление, что время остановилось…

Наконец послышались шаги — неторопливые, тяжелые и уверенные.

— Откройте, ребятки, это я! Отпираю.

— Что, сдрейфили? — на пороге стоит хозяйка с фонариком в руке, улыбается. — Ничего себе тревога была… Ребятишки на улице сказали им, что видели какую-то парочку, но, на ваше счастье, фрицы точно не знали, то ли вы, то ли нет… Они и меня расспросили — я, не будь дурой, сказала, что тоже видела подходящих по описанию людей, но они прошли мимо.

Энергично протягиваю ей руку:

— Вы самая шикарная женщина во всем Бельгийском королевстве, мадам…

— Брукер.

Я вздрагиваю:

— Как вы сказали?

— Брукер…

— Мать моя родная! А на какой мы сейчас улице?

— Шарлеруа.

Нет, случай, все-таки, самый хитрый парень из всех живущих на земле — этот самый адрес мне только что дал Буржуа!

— Невероятно!

— Что именно?

— Минут двадцать назад я позвонил одному приятелю и спросил, где можно спрятаться. И знаете, что он мне ответил? Посоветовал пойти к мадам Брукер на улицу Шарлеруа и сказать ей: «Крепкий ветер слабому дождю не помеха». Это я от вас, кстати, звонил!

Дамы принимаются охать и ахать, а я еще раз повторяю себе: случай, что ни говори, мастак на все руки!

— Оставайтесь, сколько понадобится! — радушно предлагает хозяйка. — Я пока пойду поищу чего-нибудь перекусить.

Ну и замечательная же она тетка — таких на дюжину тринадцать штук нужно, точно!

Когда мы, наконец, пожелали мамаше Брукер спокойной ночи, в комнате воцарилось неловкое молчание.

— Ну что ж, Лаура, — решился я, — ложитесь на кровати…

— А как же вы?

— Да я тут как-нибудь… на коврике.

 

ГЛАВА 15

Не знаю, случалось ли вам ночевать бок о бок с киской, которую вы знаете лишь несколько часов. Смею вас уверить, эффект прелюбопытнейший!

Успокоившись и почувствовав себя в безопасности, ловлю себя на том, что новое, сложное и противоречивое чувство не дает уснуть — сколько ни кутаюсь в свой коврик, никак не могу прогнать из своей коробчонки для мозгов образ крошки Лауры. Как она сложена!..

Мне уже видится ее прелестное тело, утомленное приключениями этого дня, ее вздымающаяся грудь… Клянусь, других таких грудок во всем Брюсселе не сыскать! Глубокое дыхание напоминает о ее губах… просто сногсшибательных губах! Да что там говорить — у нее все сногсшибательное!!!

Я кручусь на подстилке, как уж на сковородке.

— Вы не спите? — шепчет Лаура.

— Нет.

Вам, наверное, неудобно на полу?

— И не такое бывало…

И опять тишина. Тишина, скрипящая в ушах как несмазанное колесо.

Поднимаюсь и потихоньку двигаю на коленках к кровати, ориентируясь на тепло тела. Неуверенно протягиваю свои шаловливые руки…

— Что вы делаете?! — ее как подбросило.

Хотите — верьте, хотите — нет, но при этих суровых словах я, Сан-Антонио, бывалый мужик, делавший и не таких, первейший волокита — разнюниваюсь, как последний школьник, и принимаюсь блеять что-то типа:

— Лаура, подождите… я… Лаура, — да еще таким дрожащим голосом, что слова застревают в глотке.

Она же куда более решительна:

— Сан-Антонио! Прошу вас… — и твердо отталкивает меня. Что ж, наверное, я не в ее вкусе… А может, у бедняжки в сердце засел какой-нибудь хлыщ, и она поклялась ему в верности до гроба.

Как бы то ни было, мне остается лишь удрученно пролепетать:

— Извините меня, Лаура, — и поплестись как побитая собака, к себе на коврик. Свернувшись так, что пролез бы и в дуло револьвера, стараюсь поскорее заснуть, и, что любопытно, это мне легко удается.

Не знаю, сколько я продрых, но что-то вдруг вырывает меня из забытья, и этим «чем-то» была пара очаровательных губок.

«Оп-ля, да прелестная андалузка, никак, передумала», — говорю я себе. Не то чтобы это сильно меня удивляет — по опыту знаю, что дамы набрасываются, как сифилис на попов, именно на тех, кто не настаивает.

Дурачки, слушайте сюда: никогда не давите цыпочкам на психику! Вот я, например, — не допел Лауре свою серенаду, малышка не смогла заснуть, и вот уже она обвивается вокруг меня как плющ вокруг дерева.

Не знаю, если под нами — комната мамаши Брукер, толстуха точно решит: секреты у этих секретных агентов ничем от обычных людских не отличаются. Но какой пир духа, дети мои… не говоря уже о теле!

Далеко за полдень нас будит чей-то стук в дверь. Узнаю голос Буржуа:

— Открывайте, свои!

Прыгая на одной ноге, натягиваю штаны и, накинув простынку на прелести Лауры, иду к заколоченному окну, откидываю перекладину и впускаю Буржуа. Он оторопело таращится на разбросанные по полу шмотки; всеобщий беспорядок не оставляет никакого сомнения в том, какие тут творились дела.

— Я, собственно…

Лаура отворачивается, вся красная от смущения, а я веселюсь:

— Привет, Буржуа! Ну-ну, не делайте такие глаза, дружище, а то я ненароком подумаю, что, когда вы были ребенком, ваш папа вам ничего не рассказывал!

— Лаура, — бормочет он ошеломленно, — чистая, непорочная Лаура…

Похоже, парень действительно здорово озадачен. Эх, будь мы одни, я бы живо растолковал ему, что из себя представляет так называемая непорочность бабенок, но, боясь сойти за грубияна вхожу в роль:

— Что вы хотите — пережив мгновения, подобные вчерашним невольно чувствуешь определенное родство душ…

Буржуа, может быть, супермен Сопротивления, но в любовных делах он петрит, что твоя ватрушка с творогом, и моя невинная, отдающая нафталином, фраза чуть не вызывает у него слезы на глазах. Он порывисто жмет нам руки:

— Если бы вы знали… это превосходно! Весь город об этом только и говорит — отважная парочка кладет гестапо на обе лопатки! Это подвиг — да-да, подвиг, который будет вписан золотыми буквами в историю этой войны.

Если его не остановить, то минут через десять он запоет национальный гимн.

— Ну ладно, проехали, — вовремя вмешиваюсь я, — что новенького?

— Ах, да, — спохватывается он, — вчера я послал вашу фотографию в Лондон, самолетом, вот ответ: «Женщина на фото — австрийская шпионка Эльза Маурер, кодовый номер БХ–78».

Девушка с камерой — шпионка?! Вот так дела!

— Должен признаться, я что-то ни черта не понимаю… Почему тогда крошка так себя повела? Почему отдала мне аппарат? Почему, наконец, ее убрали, если она из немецких спецслужб?

Надо пошевелить шариками, иначе здесь не разобраться…

— Одно из двух, — продолжаю я, — либо англичане что-то напутали — но в это поверить сложно, их агенты никогда не передадут непроверенной информации, либо она решила сменить окраску… Будем надеяться, что будущее все прояснит.

Уже более детально рассказываю Буржуа о том, что же вчера случилось.

— Как видите, — подвожу итог, — времени даром я не терял и вычислил-таки парня, повинного в тех самых утечках…

— Но я ему ничего не говорила, клянусь, — не выдерживает Лаура. — Не может быть, ведь это он — слышите, он — должен был поставлять мне сведения!

— А идя от вас, следил за другими! Он чертовски ловок, этот Тьерри…

— Ну, нет, — миролюбиво замечает Буржуа, — если бы он, как вы говорите, «следил за другими», то мы все были бы уже давно за решеткой.

Не успевает он договорить, как влетает мамаша Брукер.

— Господи, какое несчастье! — рыдает она. — Немцы арестовали наших — все шестеро схвачены этой ночью!

Резко оборачиваюсь к Буржуа:

— Вы что, не предупредили своих, как я вам вчера сказал?

— Уже было поздно, они ушли на задание, а вернуться с него должны были прямо ко мне, не заходя домой.

— Что за задание?

— Засечь баржу с тяжелой водой из Норвегии.

— А где их застукали? — это я уже толстухе.

— В поезде между Брюгге и Брюсселем.

— Дьявол! У Тьерри, как я и думал, были их приметы. Упустив нас, он взялся за остальных, разослав повсюду их устные описания.

Лаура бросается ничком на кровать, голося:

— Это все из-за меня, — не может она успокоиться, — я познакомилась с этим кретином.

— Ну, тут вы неправы, — перебиваю ее, — это он с вами познакомился — типчик еще тот…

— Да и потом, — опечаленно бубнит Буржуа, — вы ведь держали меня в курсе дела; вы свободны от всякой ответственности…

Тут я взрываюсь:

— Что за черт?! Вы тут в Бельгии все такие, так вас растак. Самое время почесать языки про всякую там ответственность и прочую белиберду… Шестеро наших влипли, и надо подумать, удастся ли вытащить их из гестапо.

— Браво! — восклицает мамаша Брукер.

Похоже, она поэнергичнее остальных, несмотря на свои шесть пудов веса!

 

ГЛАВА 16

— Вы уверены, что вне подозрений? — спрашиваю я у Буржуа. — Тьерри, застукав остальных, должен был засечь и вас.

— Дело в том, что ребята никогда не приходили ко мне домой, я виделся с каждым по отдельности в одной местной церквушке.

— Значит, по отдельности их и выследили! С чего вы взяли, что сами не под колпаком?

Несмотря на всю серьезность момента, он широко улыбается:

— Просто мы встречались у исповедальни: я переодевался священником и беседовал со своими «прихожанами». Мой брат — кюре одного из приходов Брюсселя; вся эта система работала исключительно благодаря его помощи.

Я не могу скрыть своего восхищения:

— Да ну?! Ай да Буржуа! Тогда вас, до поры до времени, можно считать «чистым»; отлично! Возвращайтесь-ка поосторожней к себе и попробуйте выяснить, где держат ваших друзей. Когда что-нибудь узнаете, свистните мне и, пожалуйста, побыстрее — время дорого!

Он вылезает через окно, толстая кабатчица — за ним. Опускаю перекладину обратно, после чего и сам, под стать ей, принимаю горизонтальное положение — когда, кроме как ждать новостей, делать нечего, лучшего варианта не придумаешь.

Рядышком тихонько всхлипывает Лаура. Нежно обнимаю ее за плечи, прикосновение к ее горячей коже вызывает легкую дрожь… в общем, явных признаков волнения стараюсь не подавать.

— Да не убивайся ты так, солнышко, пустое это все.

— Легко сказать, — вздыхает она, — они были такими храбрыми!

— Да ладно тебе, вытащим мы их оттуда!

Заметьте, сказал я это без всякого значения, как щелчком отшвыриваешь назойливого муравьишку, карабкающегося по руке. Но Лаура, истолковав все слишком буквально, садится на кровати, не обращая внимания на то, что ее грудь агрессивно подпрыгивает перед моими уже готовыми лопнуть иллюминаторами:

— Ты сможешь им помочь?

В голосе ее слышится вызов. Ну конечно, все они одинаковые, эти телочки: ведут себя так, будто ты — прядка грязных волос, застрявших в старой гребенке.

— Что ты, где уж мне! — зло усмехаюсь я. — Ты ведь прекрасно знаешь, дорогая, перед тобой — ходячий кусок гусиного жира!

— Прости, милый, ты просто великолепен, прости!

В полдень мамаша Брукер, прикрыв свою пивную лавчонку, позвала нас обедать. Она сварганила весьма аппетитный харч, который мы все втроем поглощали на кухне, а бутылочка бургундского приятно скрасила нашу маленькую трапезу. Я бы с бо́льшим удовольствием скрывался не на чердаке у толстухи, а в погребке — боюсь только, тогда было бы не до Лауры…

Мы уже почти поели, когда прибежал запыхавшийся и сильно встревоженный Буржуа.

— Ну как, — спрашиваю, — все спокойно?

— Не совсем, — едва отдышавшись, выпаливает он. — Мне удалось кое-что разузнать. Наших действительно арестовали в брюссельском поезде и отвезли в заброшенную школу, теперь перешедшую в руки гестапо. Место это, к сожалению, охраняется так, что и пробовать нечего.

— Как это нечего?! Попробовать-то как раз всегда можно, и я это вчера доказал!

Энтузиазм мой, правда, никому не передается — новости не из тех, что вселяют надежду.

— Черт, вы меня тут за Тартарена, что ли, держите? Если я сказал, что рискну своей башкой и вытащу ваших парней, то это значит, что так и будет — причем немедленно! Буржуа, вы тут как-то обмолвились, что ваш брат — священник. Какой у него приход?

И услышав название:

— Где это?

— К северу от города.

— Прекрасно, будьте у него через час, там и встретимся.

На меня тут же посыпался целый град восклицаний:

— Эй!

— Вы что?!

— Никак, наружу собрались?

— А вы думали, я тут буду играть в старичка-лесовичка до конца войны? Есть у кого-нибудь оружие?

Мамаша Брукер лезет в радиоприемник и вытаскивает стандартную модель шестого калибра.

— Подойдет?

— Не хочу вас огорчать, мадам — эта штука не заменит и хорошего штопора, но я попробую ею удовольствоваться, — отвечаю, засовывая револьвер в карман брюк. — Да, и еще: у вас найдется мешок угля?

— Не поняла…

— Мешок угля. Вы не знаете, что это такое?

— Полный?

— Ну разумеется!

— В подвале есть…

Спустившись в это своего рода святилище, окидываю умиленным взором батареи бутылок.

— До скорого, лапочки мои, — нежно шепчу я им и устремляюсь к куче угля. Засовываю в нее по локоть руки и вымазываю себе все лицо, после чего набиваю искомый мешок.

Проходя мимо зеркала, не могу не улыбнуться: выгляжу я и впрямь, как заправский угольщик, и надо быть посмекалистей рядового фрица, чтобы распознать Сан-Антонио под таким слоем пыли.

— Открывайте дверь! Буржуа, через час в церкви — надеюсь, вы придете раньше меня. Предупредите брата, чтобы не очень удивлялся!

Я выхожу из дома.

Идея такого маскарада была неплоха — улицы просто кишмя кишат патрулями. Инструкции гансам выданы самые жесткие, это видно по тому, как они оглядывают прохожих: заори сейчас какой-нибудь лопух «Долой Адольфа!», его бы мигом превратили в дуршлаг. А я тащу уголек по городу, в душе проклиная себя, что столько его набил. Не знаю, как насчет пыли на лице, но уж мешок-то точно не липовый!

Через полчаса с небольшим я, как и было условлено, прихожу в церковь. Поискав глазами дверь, вижу стоящего перед ней Буржуа и с облегчением сваливаю на землю злополучный мешок. Уф! Правое плечо вообще ничего не чувствует.

Буржуа представляет меня, и я долго трясу кюре руку. Передо мной довольно симпатичный мужичонка, смахивающий на своего братана. Они, наверное, близнецы — похожи, как два голых негра в темной комнате!

— Господин аббат, вы бы не одолжили мне сутану? Такая просьба не особо его шокирует; не говоря ни слова, он направляется в соседнюю комнату, где, как я слышу, открывает гардероб, всеми своими петлями выпрашивающий хоть каплю масла.

— Возьмите вот эту, она принадлежит моему викарию, он приблизительно вашей комплекции.

Молоток, с ходу смекнул!

Первым делом — в ванную, слегка ополоснуть физиономию. Став сияющим, как… как настоящий кюре, с чистой совестью натягиваю сутану. Вообще-то впервые приходится переодеваться священником — обычно предпочитаю играть честно, я не склонен к подобным театральным штукам, но… Мы живем в такое время, что удары ниже пояса тоже идут в ход.

— Ну как, — спрашиваю, — смачно?

— Да, неуверенно блеет аббат, — но будет еще… с позволения сказать, смачнее, если вы на время оставите свою красочную манеру выражаться!

 

ГЛАВА 17

Должен вам заметить, ребятки, что я, как бумеранг, всегда возвращаюсь к исходной точке.

Майор Паркингс выпихнул меня из самолета с куском простыни за плечами — отыскать того типа, что мутит воду в хозяйстве у Буржуа, и уладить с ним дела. Найти-то я его нашел, а вот до второй части задания пока не добрался. Пора приступить к ней — рано или поздно Тьерри свое получит, если только кто-нибудь из его подручных не приляпает мне раньше свинцовыми заклепками на лоб мою метрику. Надо думать, раз товарищей Лауры закатали в эту школу-тюрягу, то не иначе, как там Тьерри и залег; это совершенно точно, ведь именно он до сих пор занимался этой брюссельской группой.

Добравшись до школы, первым делом изучаю площадку, на которой должен состояться решающий матч. Так, что мы имеем?.. Здание кирпичное, недавней постройки, вокруг торчат заграждения, на всех воротах — часовые, а на главном входе — целый контрольно-пропускной пункт.

Внутри весьма оживленно, туда-сюда снуют разные пикапы, тюремные фургоны, лимузины… Да, в такой толчее зацапать Тьерри будет непросто, остается надеяться только на везение и… и, конечно, на мой орлиный глаз!

Везение тут же приходит на помощь — напротив бывшей школы, за которой я наблюдаю, находится домина типа каталажки, на самом же деле — церковный интернат. Таким образом, присутствие священника около подобного рода заведения ничьего внимания не привлечет.

Аббат снабдил меня своим требником, который я, вышагивая взад-вперед перед интернатом, внимательно изучаю. В этой книженции целая куча разнообразных молитв, и я проглядываю их все до одной — может, это умаслит моего ангела-хранителя, и он освободит меня хоть от молитвы за упокой.

Проходят минуты, за ними — часы, ноги уже начинают неметь; еще немного, и они порастут мхом.

На город медленно опускается ночь, воздух свежеет, прохожие поднимают воротники пальто. Минуя тюрьму, они переходят на другую сторону улицы и стараются не смотреть на это огромное мрачное здание, от которого им явно не по себе.

Вот уже дважды сменился караул, и я начинаю опасаться, как бы один из часовых, посмышленее своих дружков, не заподозрил неладное в этих моих челночных передвижениях. Быть секретным агентом, знаете ли, не всегда такое приятное занятие, как кажется. Все уверены, что наша жизнь течет молоком и медом, красота, да и только: бах-бах, люстра вдребезги, красотку на колени — и карманы трещат от бабок… Как бы не так!

Наконец, совсем замаявшись, решаю досчитать до ста, а потом прекратить эту пытку. Вот будет сотня — и прямиком в стойло к мамаше Брукер!

Не успеваю дойти и до дюжины, как из ворот выползает машина, а за рулем — кто бы вы думали — Тьерри! Проводив ее глазами, вижу, как она останавливается метрах в ста от меня, у почтового отделения, куда и ныряет наш общий друг. Тут во мне происходит нечто необъяснимое — я рву к машине, на ходу бросив взгляд в сторону почты, резко открываю дверцу и запрыгиваю на заднее сиденье.

Да у парня просто мозги на холоде смерзлись, скажете вы. Может быть, но позволю себе заметить, что слабаки в войлочных тапочках никогда еще не приживались в спецслужбах!

По мне, лучше уж сразу прыгнуть через горящий обруч, чем ждать, пока пламя погаснет. Мне надо все поскорее, и теперь, ухватив, похоже, Тьерри за задницу, не отпущу его, пока не продырявлю как сито!

Жду я недолго: почти тут же увесистая туша плюхается на сиденье, и машина трогается с места. Порулив слегка по городу, Тьерри перестает щелкать скоростями — мы выехали на шоссе. Самое время раскрыть свои карты!

Незаметно поднявшись и сев, приставляю свои шесть миллиметров к затылку этого идиота и нежно мурлычу.

— Прекрасный осенний вечерок, не так ли?

Что тут началось!.. Машину резко дернуло вправо, затем в другую сторону, и лишь в последний момент мы избежали кювета.

— Стар стал папашка — глаза сдают и рука не та!

— А, это вы… — вздыхает он.

— Вот те на́, мы уже не на «ты»?

— Слишком много чести, мать… вашу!

Я усмехаюсь:

— Согласись, неплохо это было, с горками?

— Просто чудесно! Внучатам буду рассказывать.

— Э-э, боюсь не видать тебе своих внучат…

— Да ну? Что так?

— А так… Просто ты сейчас последний раз в жизни закат видел.

Он молчит. Не люблю я эти внезапные паузы… На то, похоже, есть все основания — с быстротой молнии Тьерри вытаскивает левой рукой из внутреннего кармана автоматический пистолет и, не оборачиваясь, стреляет в меня, ориентируясь по зеркальцу над головой.

Да, ловкости ему не занимать: все это быстрее, чем я успел сказать «ой!». Но если времени на это нехитрое междометие мне не хватило, то, чтобы резко хлопнуться на сиденье, его было явно в избытке — очередь прошла парой сантиметров выше. Услышав печальный щелчок магазина, возвестивший о том, что он пуст, принимаю исходное положение.

— И чему вас только учат в этих ваших разведшколах? Ты что, не знаешь, что из автоматического пистолета не стреляют очередями? Хорош же ты сейчас, со своей пукалкой, пустой, как детская соска!

Опять молчание.

— Ну ладно, дядя, давай разворачивайся…

Он по-прежнему едет прямо, не глядя по сторонам; на спидометре тем временем скакнуло за сто тридцать.

— Что теперь? — цедит он сквозь зубы. — Пристрелите меня? Так не терпится влететь в дерево?

— Ничего новее твои мозги в сметане выдумать, я гляжу, уже не могут…

— Новое — хорошо забытое старое!

Остервенело пихаю спинку переднего кресла:

— Тормози немедленно, сука, а то свинца нажрешься — я ждать не буду!

Вместо ответа он улыбается. Храбрый паренек, черт его дери… Пришил бы его с удовольствием, да уж больно хочется пообщаться с ним на предмет шестерых наших. Как бы его вырубить поспокойнее? Рукояткой не вмажешь — размаха нет…

И тут в моем активно кипящем от размышлений котелке всплывает совет одного старого знакомого, скромного убийцы по роду занятий. «Если тебе нужно отделать парнягу, — говаривал он, — не попортив ему внутренностей — пальни ему в затылок, только держи ствол наискосок, так, чтобы пуля лишь поцарапала его».

Эффект получился потрясающий.

Вздрогнув, Тьерри тюкается носом в приборную доску. Я спешу перехватить руль и нажать на педаль тормоза — машина останавливается как вкопанная. Осмотрев Тьерри, замечаю, что пуля не просто прошла впритык, но и задела кожу — причем весьма сильно. Кровь хлещет из него, как из забитой к празднику свиньи.

Сняв с сутаны пояс, связываю ноги, а при помощи его же собственного ремня разбираюсь и с руками. Ну теперь-то он точно никому не навредит! Перекинув клиента на заднее сиденье, занимаю место за рулем.

— Вот недоумок, — бормочу я, поглядывая в зеркальце, — думал, крутой, да?

И тут меня, такого довольного собой, осеняет весьма щекотливый вопрос: а куда бы мне оттаранить эту «передачу»?

Для подарочка мамаше Брукер крупновато, да и к Буржуа везти неосторожно, машина немецкая, ее быстро вычислят.

На обочине попадается небольшое кафе. Остановив тачку подальше, чтобы хозяева не разглядели номера, заваливаюсь в него.

— Что изволите, господин кюре?

Я уже почти обернулся, чтобы посмотреть, с каким это кюре болтает трактирщик, но, слава Богу, вовремя сообразил, что к чему:

— Пива, пожалуйста. Я могу от вас позвонить?

Аппарат привинчен к стене рядом со стойкой. Жалко, нет кабинки — приходится выкладывать все при бармене:

— Алло, Буржуа?

— Кто это?

— Аббат Антоний.

— А-а…

— Я хотел бы оставить вам на попечение одного моего прихожанина. Ему нужен отдых, этот бедняга перенес тяжелое потрясение… э-э-э… нервного характера. Куда я мог бы его доставить?

— Привозите его ко мне на склад, улица Слакен, 16.

— Отлично. Вы тоже туда выезжаете?

— Да, тотчас же.

Поворачиваюсь:

— Ну что, шеф, сколько я вам должен за всю эту римско-католическую оргию? — спрашивает аббат Сан-Антонио у ошеломленного бармена, ставя на стойку пустой бокал.

 

ГЛАВА 18

Склад представляет собой довольно просторный сарай, почти незаметный на тихой улочке среди шикарных вилл.

Нас уже ждут. А этот Буржуа явно в курсе, что такое хороший тон на свиданках! Давлю на клаксон — деревянные створки ворот распахиваются, и я заезжаю внутрь. На улице темно, как в бочке с гудроном, и случайные прохожие вряд ли заметят немецкий номер машины.

Вытаскиваю нашего гостя на воздух. Он уже пришел в себя и забавно таращит глаза, старясь понять, куда это он попал.

— Буржуа, — указываю на него, позвольте представить небезызвестного вам Тьерри.

Мой компаньон сжимает кулаки:

— Негодяй!

Развязываю своей божьей коровке задние лапки и оттаскиваю в глубь сарая.

— Можно взять стул?

— Разумеется!

Усаживаю Тьерри и прикручиваю ему руки позади спинки стула — по опыту знаю, нет ничего более деморализующего, чем быть связанным в таком положении.

— Ну, дорогой, — обращаюсь я к нему, — настало время поговорить по душам. Вот как мне представляется это дело: шестеро наших друзей были вчера схвачены по твоей наводке, мы же ими очень дорожим, а посему требуем, чтобы ты немедленно помог нам их освободить. Сам видишь, я говорю прямо — красоты стиля не по мне, и сейчас не до лирики. Значит так: либо ты соглашаешься и по окончании этой операции летишь на зимовку в Лондон, либо отказываешься — тогда бригада по уборке мусора найдет тебя завтра на свалке вперемешку с помоями. Ну как?

Он, как всегда, недобро усмехается:

— Видимо, я действительно не увижу завтрашнего утра…

— Значит, нет, я правильно понял?

— Более чем!

Принимаюсь медленно расхаживать вокруг него:

— Слушай, ведь это же глупо! Нет, я говорю вовсе не о твоей вонючей шкуре… Но заставлять достойнейших людей марать об нее руки! Знаешь, я не привык разделывать туши, но, когда на карту поставлены шесть жизней, выбирать не приходится.

— А, пытка? Понимаю… — злобствует он, — я ведь и сам в этом деле мастер.

— Думаешь, тебе удастся промолчать?

— Я не думаю, я знаю!

— Только вот этого не надо, ладно? Не надо… Никто никогда не может быть уверен в том, что не заговорит, если от него потребуют. Это ведь всего-навсего вопрос времени… времени и изобретательности!

— Ну что ж, вперед, ребятки!

Отчаянный малый! Мы с Буржуа обмениваемся восхищенными взглядами: смелый человек — всегда приятно. Сокрушенно вздыхаю, совершенно не чувствуя себя в настроении нарезать этого парня ломтиками. Мне приходилось видывать и настоящих «королей», которые раз решив заткнуться, не проронили ни слова. Посади вы их на громоотвод, они не сказали бы и девичьей фамилии своей бабушки… И тут во мне вдруг все закипает.

Кроме шуток! Чего это я тут сопли распускаю… Передо мной святой сидит или дерьмо, по его же собственному признанию, пытающее и убивающее истинных патриотов?!

Парочка крепких ударов слева-справа заставляют его морду задрожать не хуже гитарной струны.

— Так, проба пера, — поясняю я, — просто чтобы создать приятную атмосферу…

Мужичок, чувствуется, явно не в себе. Ну, тогда еще раз по репе — в этот удар я вкладываю все набранные за день калории. Скула становится красной и тяжелой, как спелый томат; и под завязку — прямо в торец, чтобы юшка потекла. Есть, знаете ли, такие типы, которых кровь — их собственная, конечно, — заставляет расчувствоваться.

— Чудесно! — заключаю я. — Похоже, я набираю форму. Нет, что ты, я совсем не спрашиваю, не передумал ли ты! Это ведь были еще даже не закуски, а так — маслинки, что ты лопаешь перед аперитивом…

Замечаю в углу пилу и живо хватаю ее. Разбив ударом ноги пустой ящик, любовно выбираю пару планочек покрепче, которые затем привязываю с обеих сторон к ноге моего клиента — ну прямо сандвич получается!

Вытянув ее, кладу ступню на другой стул и, как вы уже догадались, начинаю пилить. Потихоньку так… Вот уже и до самой ноги добрались — зубья визжат совсем по-другому. Тьерри, сморщившись от боли, глухо стонет, я же непоколебимо продолжаю свою гнусную работенку. Главное — не заговаривать с ним, ждать, пока сам развяжет язык. В распиле заструилась кровь, и Буржуа, не выдержав, отходит в сторону. Слышу, как его тошнит.

Вот это то, что нужно! Своего рода подливка к этой пытке, внешнее, так сказать, продолжение. Рвота должна подействовать на психику Тьерри так же, как пила действует на тело.

— Остановитесь, — выдавливает он.

Не выразив ни словом своего ликования, как подсказывает все тот же опыт, просто говорю:

— Ладно.

В душе я рад, что-таки надул его: ведь, сделав лишь поверхностный надрез, все остальное время пила ходила чуть выше ноги. Боль, видать, была просто адская, раз он этого не заметил…

— Итак, — говорю, — мы не собираемся требовать от вас планов или формул, способных повредить вашей родине. Все, что нужно — это вернуть свободу людям, которых вы одолели в нечестном бою.

Мое «выканье» окончательно добивает его.

— У меня в портфеле… блокнотик…

Порывшись в портфеле, действительно нахожу блокнот, что-то вроде чековой книжки, с надписями по-немецки.

— Буржуа, что это за штука?

Он пристально разглядывает книжонку:

— Пропуска на освобождение из-под стражи.

— Чудесно! Тьерри заполнит шесть таких пропусков, вписав туда имена ваших сотрудников. Проследите за этим, пожалуйста…

Освобождаю пленнику руку и протягиваю его же ручку:

— Чтобы все было в порядке, идет? Мне не хотелось бы перепилить вам уже обе ноги — вы, надеюсь, поняли, что я на это способен.

Тот лихорадочно принимается писать, и, чего это ему стоит, легко можно понять по гримасе боли на лице. Когда с этим, наконец, покончено, отправляюсь к тачке — вылезая, я заметил там офицерскую шинель. Не знаю, чего меня дернуло осмотреть заодно и всю машину — в откидном карманчике левой дверцы натыкаюсь на небольшую печатку, которую вместе с шинелью и протягиваю Буржуа.

— Это для чего?

Осмотрев печать и разобрав текст, он изрекает:

— Эмблема гестапо.

— Вот и отлично, проштампуйте им все шесть пропусков.

При этих словах Тьерри слегка вздрагивает, что не ускользает от моего внимания:

— Ага, цыпа, ты собирался нас провести, так ведь? Готов спорить, без этой печати нас укокошили бы в четверть часа. Хорошо, нюх у Сан-Антонио хоть куда!

И уже обращаясь к Буржуа, продолжаю:

— Буржуа, дорогой, теперь ваш черед действовать! Я бы и сам занялся освобождением ваших людей, но это никак невозможно — в немецком я смыслю как свинья в апельсинах. Напяливайте-ка шинельку и дуйте с этими пропусками в гестапо; наплетите там, что речь идет об очной ставке, например, ну, я не знаю, что еще… Да, и возьмите машину. Удачи! Он дрожит, как лист на ветру:

— До встречи…

— До скорой, — подчеркиваю я, — встречи!

Но того уже и след простыл. Мы с Тьерри остаемся с глазу на глаз.

— Ну вот, — говорю я ему, — остается лишь пожелать, чтобы все прошло нормально. Игра сыграна, не так ли?

Он лишь сжимает зубы от злости.

— Встреться мы в тридцать восьмом, может, мы подружились бы. А уж если в пятьдесят восьмом, то нас бы тогда уж точно водой не разлить, а?..

— Вы, французы, — выдавливает он с ненавистью, — просто банда слезливых трепачей!

Я быстро заканчиваю фразу:

— Так вот, нас бы не разлить водой в пятьдесят восьмом, но сейчас война, и… — беру со стола револьвер, — ведь это будет справедливо, Тьерри, не так ли?

— Да, — выдыхает он и отворачивается.

От этих малокалиберных револьверов все-таки так мало шума!

 

ГЛАВА 19

Через час возвращается Буржуа, уже в сопровождении шестерых заключенных.

— Немцы, скажу я вам, не семи пядей во лбу, — торжествующе бросает он, входя в помещение склада. — Десятилетний мальчуган почуял бы липу в моем поведении… Но как они прокололись, это совсем уже!

— В смысле?

Он помрачнел.

— Дело в том, что одна из наших сотрудниц, Джейн Спакен, этим утром покончила с собой во время допроса, выбросившись в окно.

Я похолодел, представив себе, чем могла закончиться для нас неосведомленность о случившемся.

— Но этот остолоп, дежурный офицер, немного поколебавшись, привел мне взамен другую заключенную. Вот она; наше вторжение, таким образом, спасло жизнь прекрасной незнакомке…

Подойдя к группе освобожденных, с великим изумлением вижу, что незнакомка эта — не кто иная, как та самая сиделка, что дежурила у постели «мисс с фотокамерой» в ля-паннской больничке!

Она меня тоже узнает:

— Как… вы?.. — бормочет она, распахнув удивленные глаза.

— Потрясен не меньше вашего. Как же это вы, любезная сестричка, угодили в лапы к гестаповцам?

Она насупилась:

— Как, как… Из-за вас, как же еще?

— Из-за меня?

— Ну конечно, ведь это вы убили бармена в Ля Панн, вы же и в девушку стреляли. Началось расследование, один из моих коллег сказал в полиции, что видел, как мы мило беседовали — вот меня и схватили. Сколько я ни уверяла, что ничего не знаю, а вас вообще ни разу в жизни не видела, мне не поверили и упекли, в конце концов, в эту каталажку.

— Ну что ж, пусть невольно, но я все-таки исправляю причиненные мной неприятности — так как вы здесь именно благодаря мне. Справедливости ради замечу, что ничего такого, о чем вы говорите, я в Ля Панн не совершал. Кстати, как поживает та девушка?

— Умерла.

— Вот те клюква! Досадно… Я бы с удовольствием с ней пообщался — это, похоже, была опасная немецкая шпионка, и я не совсем ясно себе представляю, что за роль она играла во всей этой истории.

Пожимаю руку пятерым оставшимся беглецам — бравым ребятам от признательности покрасневшим до ушей. Кажется, Буржуа уже порассказал обо мне, и они готовы теперь считать меня чуть ли не самим Господом Богом.

— Надо как можно скорее спрятать ваших людей, — поворачиваюсь я к Буржуа, — да и вас, кстати, тоже — засветились вы порядочно!

— За меня не беспокойтесь, комиссар. Я позаботился о том, чтобы меня не узнали, и одел очки, слегка изменив внешность…

— Браво, вот что значит школа!

— А что до наших друзей, так я отвезу их в Лимбург, на ферму к моим родственникам, там они будут в полной безопасности.

Он осматривается вокруг:

— А где Тьерри?

— Уехал.

Буржуа аж подпрыгнул:

— Что?!

— Уехал занять адольфовой своре местечко у Святого Петра; будем надеяться, оно вскоре пригодится. Помогите мне погрузить его в машину.

— Что вы собираетесь с ним делать?

— Наехать автомобилем на какое-нибудь дерево и поджечь — пусть немцы думают, что это авария.

— А как вы его убили?

— Пушкой мамаши Брукер.

— И вы думаете, что, найдя в теле пулю, немцы поверят в аварию?

— А зачем им находить в теле пулю? Я его прихлопнул рукояткой — лучшее, к слову сказать, применение для этой мухобойки, да и шуму меньше…

— Да вы просто…

— Ужасный, сногсшибательный и вместе с тем восхитительный тип — знаю, знаю, мне это повсюду талдычат!

Один из беглецов, здоровенный детина с огненно-рыжей шевелюрой — ни дать, ни взять раскаленная жаровня! — спрашивает:

— Эти места вам знакомы?

— Честно говоря, не очень…

— Тогда предоставьте мне заняться машиной и ее содержимым.

— Хорошо, — кивает Буржуа, — только побыстрей; мы ждем вас здесь, — и обращается к остальным: — А вы, прежде, чем уйти, расскажите, как задание с баржей…

Прерываю его:

— Так, это уже дело не мое, и тем более не этой молодой особы. Если позволите, засим мы вас покидаем.

— Вы идете к Брукер?

В голову мне сразу приходит мысль о Лауре, которая, должно быть, ждет, ломая руки. Если я ввалюсь с подобной сменой караула, она может и взбунтоваться. Когда две хорошенькие женщины рядом — жди электрического разряда!

— Знаете, не сейчас… Скажите женщинам, что я зайду их навестить. Кстати, мы можем, наверное, и с вами там встретиться?

— А где вы тогда спрячетесь?

— Подумаем… Он не отстает:

— Только не в гостинице, это будет верхом неосторожности.

Буржуа, как всегда, прав, и такое положение дел меня озадачивает. Бросить вот так свою санитарочку я не могу, бедняга и так уже хлебнула горя. С парой симпатичных буйков под кофточкой и нежным взглядом она выглядит так беззащитно!..

Буржуа отводит меня в сторону:

— За домом моего брата, священника, есть большой сад, а в глубине — маленькая лачужка. Не думаю, что там сейчас очень тепло… но возьмите, на всякий случай, ключ от садовой калитки.

— Спасибо, старик!

— Итак, до завтра?

— До завтра. И не наделайте тут без меня глупостей!

Протягиваю санитарке деньги:

— Ты тут еще не сильно примелькалась, сходи купи чего-нибудь пожрать. Да, и не экономь на качестве — сама королева Англии башляет это дело!

Скрывшись в одном из подъездов, вижу, как она заходит во всякие лавчонки, торгуется… Любезные коммерсанты, надо думать, заливают ей про разные там карточки, но с такими бабками никакие нормы не страшны!

Она возвращается, обильно навьюченная провиантом.

— Кстати, — говорю, — а как тебя зовут?

— Тереза.

— Тереза?.. Очень мило… Тебя не смущает, что я на «ты»? Я, видишь ли, человек чувствительный, и стоит мне завидеть такую потрясающую малышку, я просто таю, как клубничное мороженое!

— Да нет, ничего, — мурлычет она, краснея.

— И не сердись на меня, что я тебя тогда вечером продинамил, ладно? У меня просто фрицы на хвосте висели… Надеюсь, это достаточно уважительная причина?

— Я не сержусь.

— Вот и славно!

Ну просто очаровашка! Нет в ней, конечно, той возбуждающей красоты, как у Лауры, но в определенном шарме ей не отказать. А что — здоровая, как молодая кобылица, скромная, застенчивая… От таких, как я уже говорил, не приходится ждать сногсшибательных подвигов, да и здравого смысла тут немного, но что в ней берет за душу, так это ее наивная чистота!

Быстро отыскав сад кюре и справившись с замком, я пинком распахиваю калитку, выходящую на уснувшую ночную улицу. Павильончик — справа от входа; так себе хижинка, метра два на четыре, вся заваленная хворостом, соломой, садовым инвентарем, пустыми мешками. Откапываю в этом бардаке огрызок свечки… А тут неплохо вдвоем!

Расправившись с шамовкой, на скорую руку сооружаю из набитых соломой мешков некое подобие кровати.

— Это тебе, конечно, не номер в «Эксельсиоре», дорогая, но, по-моему, все лучше, чем нары в общей камере…

Тереза, по-прежнему молча, без особых манер укладывается на мешки.

— Ты позволишь, я прикорну тут рядышком?

— Да, — еле слышно отвечает она.

Примостившись около нее, слышу ее прерывистое дыхание.

— Что с тобой? Ты прямо задыхаешься… Наверное, тебе жмет лифчик!

Расстегиваю его сзади — она не двигается. Не спеша ощупываю уже упоминавшиеся буйки; забавно, однако — груди у нее не такие большие, как можно было предположить по пухлому корсажу, но упругие и налитые, как спелые яблочки. Да такие тепленькие, податливые… гнездо голубки, одним словом!

Тереза принимается тихонько постанывать — ни дать, ни взять, горлица воркует. Ну, девки, так с вами голубятником станешь!

 

ГЛАВА 20

Глубокой ночью я проснулся от странного шума, похожего на торопливые шаги. Приподнявшись на локте, сжимаю револьвер… Надо быть готовым ко всему.

Тихий стук в дверь и голос Буржуа:

— Комиссар!

Открываю. Он совсем озяб, запыхался, как гончая, а усы заиндевели.

— Дружище, дело принимает неожиданный оборот. Город ходуном ходит; я отвез ребят в Лимбург и сразу к вам.

— Что-то не ладится?

— Да так, одно дело…

— Тяжелая вода?

— Да нет, тут как раз все в порядке. Моим людям удалось-таки засечь баржу, перевозившую ее, и уже вчера я отправил радиограмму в Лондон. Сейчас в районе Остенде бомбы должны сыпать, как из ведра!

Говоря это, Буржуа игриво посматривает через мое плечо на Терезу, одна грудь которой аппетитно высунулась из-под простыни. Он, видимо, уже понял, что как донжуан я кое-чего стою!

— Так вот, — продолжает он, — я в полной растерянности… Из Лондона пришла шифровка, что начальник бельгийского гестапо фон Грессен будет сегодня вечером на приеме в итальянском посольстве. Этот тип обычно вообще не показывается на людях, и по мнению начальства лучшей возможности избавиться от него и ждать нечего.

— Вполне вероятно.

— Да, — вздыхает Буржуа, — только Лондон не в курсе, что сделать это сейчас крайне сложно. Группа наша в полном развале; остаюсь только я, но и мне нужно быть начеку…

— Короче, вы бы хотели, чтобы этим делом занялся я? Он не ожидал прямого вопроса и забормотал:

— Но… значит… но, черт возьми, ведь вы полны энергии, отваги…

— Бросьте, Буржуа. Я вроде еще не собираюсь под венец, так что расхваливать меня рано. Ладно, так и быть, позабочусь о вашем фон… как его там, забыл…

Он с благоговением пожимает мне руку — так в кино отцы благодарят героя, помешавшего их любимой доченьке попасть под поезд или под какого-нибудь маньяка.

— Дельце будет не из легких, — замечаю я.

— О да!

— Вы мне понадобитесь…

— Надеюсь, буду полезен.

— Но это может стоить вам жизни!

— Она уже давно предоставлена общему делу, комиссар, по этому располагайте ею, как вам заблагорассудится.

— У вас сигареты есть? Во рту сушняк такой…

Буржуа протягивает пачку — мы закуриваем. Выпуская в гнусную утреннюю серость аккуратненькую струйку дыма, обмозговываю предстоящую операцию.

— Нам понадобится быстроходная тачка, оружие и смокинги.

— Достанем!

— Чудесно, тогда в восемь у мадам Брукер.

Весь день мы только и делали, что пили да веселились.

Прав был чувак, сказавший, что аппетит приходит во время еды. Вчера вечером малышка Тереза не очень впечатляла, пытаясь отправить меня на седьмое небо. Несмотря на свое искреннее желание заставить меня скрипеть зубами и позабыть дату собственного рождения, она была слишком скована. Но за несколько часов ей удалось добиться некоторого прогресса в этой области, и, если бы существовал экзамен, который сдают, задрав ноги кверху, сестричка получила бы неплохую отметку.

Ох и любит она играть в зверя о двух спинах! Иногда мне даже приходилось зажимать ей рот, чтобы заглушить звериные стоны наслаждения. Хороши бы мы были в нашей хибаре голышом, зайди туда служанка кюре… Будем надеяться, Буржуа уведомил своего симпатягу-братана о нашем присутствии.

Убивая время, я, тем не менее, даром его не теряю. Можете быть спокойны, единственного сына моей матушки Фелиции Тереза будет еще долго вспоминать. А уж если в мужья ей попадется тип, в котором темперамента будет не больше, чем в диванном валике, несладко же ему придется!

Семь вечера; пора завязывать. Я тих и кроток, как ангел, а Тереза просто с ног валится от усталости. У санитарочки моей сейчас так трясутся руки, что она не попала бы клизмой в задницу, будь та даже шире главного входа в Лионский вокзал.

— Так, последний ломтик ветчины, и будем закругляться, не то мы с тобой в обморок хлопнемся. Меня ждет одно дельце, и силы мне еще понадобятся.

— Возьми меня с собой, а? — мурлычет она мне прямо над ухом.

— Ты это о чем?

— Не дури, я все слышала утром, когда приходил этот господин. Вы, похоже, собираетесь на какую-то вечеринку, чтобы ухлопать одного сукиного сына из гестапо. Ну возьми, прощу тебя… Я могу быть тебе полезна, ведь женщине всегда доверяют больше.

— Прекрати, я не привык брать женщин в опасные переделки.

— Я ничего не боюсь, когда ты рядом!

Короче, она не отставала, пока я, в конце концов, не уступил. Она действительно может пригодиться со своей глуповатой мордочкой — но об этом я, понятное дело, умолчал.

Будь у Лауры вместо глаз пистолеты, орать мне тогда, как маршалу Нею: «Цельтесь в сердце, только поберегите лицо». Завидев меня, входящего к мамаше Брукер с другой телочкой, она подскочила так, словно уселась на змеиный выводок. Я непринужденно целую ее в щечку.

— Знакомься, это Тереза, наша новая сотрудница… Девушки невнятно пробормотали что-то вроде приветствия; сестричка, надо сказать, не обращает ни малейшего внимания на разгневанное лицо Лауры.

— Скажите, мадам Брукер, — разряжаю я обстановку, — у вас не найдется вечернего платья для мадемуазель?

— Что за вопрос! — всплескивает та руками. — Моя дочка — она работает в Париже, в модном ателье — оставила кучу платьев, которые напяливает здесь на себя, чтобы покрасоваться перед подружками. Идемте со мной, милочка!

Они исчезают.

— Однако, — медленно произносит Лаура, — ты всегда так общителен?

— Ты что, ревнуешь? Вот уж не из-за чего; ты только посмотри, во что она одета…

— Ну, в постели ей тряпки не нужны!

— В постели?! Послушай, Лаура, эта девочка — всего лишь несчастная санитарка, которая из-за меня влипла в прескверную историю, ничего в ней не смысля. Я занимаюсь ею, потому что… ну, не последнее же я дерьмо, в конце концов! Мы держимся на расстоянии, по-дружески, вот и все!

— Конечно, именно поэтому ты берешь ее с собой.

— Просто у нее такая физиономия, которая вызывает доверие.

— Что еще у нее вызывает доверие?

— Да ты взгляни на нее! У этой девицы вид, как у хрустальной салатницы, ее даже к причастию без исповеди допустят…

— Ну да, а я, значит…

— Слушай, оставь меня в покое, а?

— Что?!

— А то… Ревновать меня к такой простушке, да неужели ты до такой степени не уверена в себе?

Довод убийственный — Лаура отворачивается и больше ни гу-гу. Подхожу к ней сзади и запускаю руку в вырез ее блузки. Она пытается заехать мне по физиономии, что, право слово, в таком положении нелегко. Тогда малышка резко поворачивается, наши губы встречаются… и вот уже от ее злости не осталось и следа.

— Ну, а мне что делать?

— Когда?

— Пока тебя не будет…

— Молиться, чтобы все кончилось хорошо, дорогая.

— А что, если…

Догадавшись, что она хочет сказать, нежно прикрываю ей рот рукой:

— А что, если тебе немного помолчать? Сглазишь еще… И мою руку сменяют губы.

 

ГЛАВА 21

Тереза, не без помощи мамаши Брукер, выглядит теперь гораздо лучше. Так она, правда, еще сильнее смахивает на подгулявшую колбасницу, ну да ладно, будем надеяться, сойдет.

Через несколько минут заявляется разодетый в пух и прах Буржуа, в весьма и весьма элегантном смокинге. В каждой руке у него по чемодану; в одном — тряпье для меня со всеми необходимыми причиндалами, в другом — автомат. Конечно, две эти вещи не очень смотрятся рядом, и трость с серебряным набалдашником была бы, может, и уместнее, чем этот скобяной товар, да эффект не тот…

Лаура помогает мне одеться.

— А план действий у вас есть? — беспокоится Буржуа.

— Нет, разберемся на месте…

Наскоро распрощавшись с обеими дамами, мы выходим. Буржуа садится за руль — город он знает, как свои пять.

— Итальянское посольство — вон тот особняк, весь в огнях, — не оборачиваясь, говорит он.

— О'кей, остановите здесь и подождите меня.

Выйдя из машины, напяливаю поверх смокинга плащ, в кармане которого — добавочная артиллерия в виде новенькой девятимиллиметровки, и достаю помятую шляпу.

— Вы куда?

— На разведку. Или вы думаете, что перед нами распахнут все двери только потому, что мы прилично одеты? Надо еще поискать лазейку…

И я направляюсь к посольству. С тротуара напротив хорошо виден освещенный холл, утопающий в зелени и цветах, весь увешанный знаменами, швейцары при входе… Сдается, тут не пройти!

Продолжая обход, замечаю расположившийся под платаном на углу особняка вооруженный патруль. Да, охрана здесь, что надо… Что ж, зайдем с другой стороны.

Взгляду открывается так же основательно прикрытый служебный вход. Туда-сюда снуют халдеи, а в сторонке попыхивает сигарой толстый повар-итальяшка, болтая с одним из часовых. В голову мне вдруг приходит любопытная мысль, и я возвращаюсь к машине.

— Ну как? — спрашивает Буржуа. — Можно пролезть?

— Надеюсь, но для этого нам понадобится ящик шампанского.

— Вы шутите…

— Ничуть.

— Тогда поехали к мадам Брукер.

Та действительно немедля нам его выдает.

— Аж слезы на глаза наворачиваются, стоит только подумать, что такой хороший товар придется оставить каким-то итальяшкам.

— Искусство требует жертв, — вздыхает она. — Только вы там поосторожнее, ребятки…

Подмигиваю на прощание Лауре, и мы отправляемся.

— Остановитесь у ближайшего цветочного магазина — не надо жадничать, когда едешь развлекаться.

Слава Богу, цветов там навалом. Раскошеливаюсь на этакую клумбу, вроде тюильрийских, которую и взваливаю на Терезу.

— Буржуа, наденьте плащ сверху, как у меня, так нас примут за метрдотелей или еще за кого-нибудь в том же духе. Входим с ящиком, если часовой потребует объяснений, говорите, что мы от виноторговца — придумайте, от какого — по заказу посольства. Тереза, с тобой то же самое. Впрочем, я думаю, нас никто ни о чем не спросит: вот если б руки были свободны, тогда другое дело, а с такой ношей на нас и внимания не обратят.

Я не ошибся. Спокойно подходим к охранникам; машина оставлена на соседней улочке, а автомат мирно подремывает на дне ящика с бутылками. Если этим идиотам придет в голову поближе ознакомиться с его содержимым, придется туго! Но на нас и не взглянули; Тереза, проходя первой, осмелилась даже улыбнуться часовым из-за своего букета. Мы попадаем в низкий коридорчик, как за кулисами в театре, битком набитый прислугой.

Итальянец-метрдотель спрашивает на плохом французском:

— Это что?

— Шампанское.

— Что еще за шампанское?

— Которое Его честь заказывали у Бюисманса! — бодро выпаливает Буржуа.

Итальяшка почесывает затылок:

— Ну ладно… Слушайте, тащите его в подсобку, а то холодильник уже трещит!

Миновав кухню, оказываемся в комнатке, заставленной метлами и прочим барахлом. Метрдотель внимательно следит, как мы ставим ящик. Шел бы ты уже, что ли… Он же, напротив, нагибается и вытаскивает одну из бутылок, чтобы проверить марку, а, собираясь поставить ее на место, этот козел, разумеется, видит наш автомат.

— Madre di Dio! — только и смог он прошептать.

Паренек, конечно, выразился бы подлиннее, да и погромче, кабы у него хватило на это времени. На затылок ему обрушиваются все мои восемьдесят кило, вложенные в рукоятку револьвера — раздается треск, как от свалившегося с лестницы мешка с орехами, и метрдотель присоединяется к паутине на полу. Оттащив его в угол, маскирую тело ведрами и тряпками, обильно представленными вокруг.

— Понеслись, — коротко бросаю я, — засиживаться в гостях — дурной тон… — Сделаем так: вы, Буржуа, останетесь и с автоматом будете прикрывать коридор отсюда до зала, где идет прием. Если увидите, что я бегу оттуда что есть мочи, хватайте вашу пукалку и прочищайте дорогу на воздух. Кстати, вы умеете им пользоваться? — и указываю на автомат.

— Будьте уверены!

— Чудно. Мы идем в зал, слышишь, Тереза? Я потихоньку покажу тебе фон Грессена, ты подойдешь к нему и скажешь: «Месье, у меня для вас важное сообщение, касающееся гибели вашего сотрудника Тьерри». Запомнишь? Тереза старательно повторяет:

— У меня для вас важное сообщение, касающееся гибели вашего сотрудника Тьерри.

— Правильно. И добавишь: «Не могли бы мы побеседовать с глазу на глаз?»

— С глазу на глаз?

— Да. Вы уединитесь; если это будет в какой-нибудь комнатенке — отлично, уберем его без шума. Если просто отойдете в сторонку, уже хуже! В любом случае я подойду к вам с подносом, как прилежный официант. Кончим с делом, ни о чем не беспокойся, иди к машине, но только не бегом, спокойно. Если начнется паника, горлань вместе со всеми — короче, не отрывайся от коллектива!

Протягиваю руку Буржуа:

— Счастливо, старик, рад был познакомиться. Он бледнеет:

— Сан-Антонио!

— Тише!

— Вы ведь не хотите сказать…

— Я ничего не хочу сказать. И тип, с зонтиком вместо парашюта прыгающий с третьего яруса Эйфелевой башни, тоже ничего не хочет сказать. Просто не надо строить из себя идиота — никогда нельзя заранее знать, как повернутся дела. Если поймете, что мне крышка, не упрямьтесь и спокойно делайте ноги. Как только дело будет сделано — если мне это удастся — каждый сам за себя!

Я усмехаюсь:

— Ну, ладно, ладно… Не вешайте нос, мне почему-то кажется, что нам этой ночью повезет!

И взяв с сервировочного столика уставленный бокалами поднос, на пару с Терезой ковыляю к парадному залу.

Створки двери распахиваются, и у меня рябит в глазах. Ничего себе картинка! Увешанные орденами, галунами и прочей дребеденью мундиры, сверкающие наряды, драгоценности, блики, золото…

В глубине огромной комнаты оркестр шпарит Верди, аккомпанируя штурму буфета. Можно подумать, с голодной окраины все сбежались. Набивают рты, сволочи… Гнилье!

Народу человек двести. Как бы не вспотеть, вычисляя среди них фон Грессена! А главное — как бы его убрать без особого шума?..

Поискав Терезу глазами, вижу, как она уже вовсю болтает с каким-то гансом из высших чинов. Только бы не ошиблась! Подхожу к официанту и, стараясь говорить с бельгийским акцентом, спрашиваю:

— Ты не знаешь, кто тут знаменитый генерал фон Грессен, шеф немецкой полиции?

— А вон тот, что болтает с девчонкой в розовом… Девчонка в розовом — это Тереза. Удачно попала, черт возьми, не такая уж она балда, какой кажется!

Какой кажется?..

Матерь Божья! Как человек, потерявший память, вдруг от какой-нибудь встряски вспоминает забытое, так у меня в голове все сразу встает на места. Все ясно, как божий день, буквально ВСЁ!

Позвоночник леденеет, а мозг начинает так чудовищно распухать, что, не нахлобучь мне сейчас на голову стальной обруч, осколков черепа не собрать.

На запрос о фото, щелкнутом в ля-паннском госпитале, Лондон ответил, что речь идет об австрийской шпионке Эльзе Маурер. Но спецслужбы имели в виду не бедную «мисс с фотокамерой», а эту толстую суку Терезу, эту долбаную санитарку, куда более ясно различимую на снимке!!!

 

ГЛАВА 22

В ушах начинает звенеть, и я говорю себе, что на этот раз партия проиграна всухую, причем расплачиваться за жетоны придется не только мне, но и Буржуа, мамаше Брукер, Лауре — короче, всем.

А виноват я один! Это я сел в лужу, так прошляпив опасность, — я, слывший за парня с неслыханной интуицией! Черт возьми, ведь проще пареной репы было додуматься, что та бедняжка с фотоаппаратом не могла быть шпионкой хотя бы потому, что пожертвовала жизнью ради поимки Тьерри. Шпионкой как раз была Тереза, так называемая Тереза… Замаскировавшаяся под невинную санитарку, чтобы сподручнее было следить за Слааком.

Глянув в ее сторону, вижу, как она полным ходом вводит фон Грессена в курс дела. Вне всякого сомнения, гестапо вовсе не купилось тогда на пропуска для освобождения из-под стражи, подписанные Тьерри; просто, вместо того, чтобы убрать Буржуа, они решили нас облапошить, подсунув нам Терезу.

Да, она, похоже, действительно предупредила фон Грессена — тот с беспокойством озирается по сторонам. Меня ищет… Если не хлопнуть его сейчас, все пропало.

Обходя группки гостей и стараясь по возможности не выделяться из толпы, приближаюсь к шефу гестапо сзади. Тереза настолько поглощена описанием деталей, что на время выпустила меня из виду. Тем лучше — чтобы остановить нас с Буржуа без битья посуды, им придется очень сильно пошевелить мозгами.

И вот я уже в нескольких метрах от этой парочки; прикинувшись, будто уронил перчатку, ставлю поднос на столик и укрываюсь за огромным креслом — там, между диваном и оконным проемом, меня никто не заметит. Вытащив из кобуры свою девятимиллиметровку, натруженным в этом деле большим пальцем взвожу курок.

Встаю на колено, сгибаю левую руку и устраиваю нечто вроде опоры — мне никак нельзя промазать, не время сейчас выкидывать фокусы. Закончив это весьма щекотливое дельце, скорее всего, не придется выходить на середину зала, дабы поприветствовать почтенную публику и сорвать аплодисменты. Я ойкнуть не успею, как буду изрешечен пулями, да так, что через мою тушу можно будет читать даже при не очень сильном освещении. Так что надо попасть — по всему, этот мой выстрел будет последним.

Прищурив глаз, медленно поднимаю ствол и, когда железный крест на груди почтенного фрица, повернувшегося в этот момент ко мне, попадает в прицел, нажимаю на курок.

Все происходит совсем не так, как предполагалось. Запомните, вы, шайка безмозглых тупиц — на самом деле случается отнюдь не то, что вы там себе напридумывали. Вместо всеобщей паники, которую можно бы было предвидеть, вокруг какое-то время продолжает царить полное спокойствие — просто музыка наяривала так оглушительно, топот, звон бокалов, шум разговора были настолько громкими, что выстрела никто не заметил, если не считать, конечно, самого фон Грессена, завалившегося набок с куском свинца в сердце, да его верной помощницы, завопившей что было сил…

Эти ее крики мне только на руку: вокруг парочки образуется плотная толпа. Надо бы, по идее, уладить дела и с этой сучкой — слишком уж она много знает, — но достать ее через сотню-другую кретинов, давящих друг друга возле трупа фон Грессена, будет явно непросто. Остается только с разочаровывающей простотой сматываться.

Сталкиваюсь в коридоре с Буржуа.

— Дергаем! — бросаю я коротко.

— Все в порядке?

— Да.

— Тогда съ.....емся!

Забывшись, он впервые за время нашего знакомства произнес бранное слово, чем, похоже, сильно смущен. Как будто сейчас время смущаться!

— Где автомат?

— В шкафу, а…

— Бегите, время дорого!

— А как же вы?

— Надо кое с кем рассчитаться — для этого мне и понадобится тяжелая артиллерия. Тереза — та самая шпионка, опознанная в Лондоне на отправленном вами фото. Ее необходимо убрать, она чересчур осведомлена… Дело рисковое, и вам вовсе незачем гибнуть вместе со мной, так что бегите, черт вас подери!

Музыка внезапно стихает, и поднимается невообразимый гвалт.

Пока я стою, развесив уши, Буржуа залезает в шкаф, вываливается оттуда с автоматом наперевес и отталкивает меня плечом, буркнув на ходу:

— Теперь мой черед! — и устремляется в зал.

Собравшись было последовать за ним, я быстро передумываю. Если парень хочет сыграть свою партию соло, принести свою тушу на алтарь этой гнидской войны — это его право. Час пробил, он это услышал — и вот его ответ.

До меня доносится грубое рявканье автомата, который, как разряд грома, сеет вокруг смерть полным ходом. Ему отвечает несколько выстрелов, и глухое ворчание смолкает. Настало время отсюда выбираться, да притом на цыпочках. Буржуа, похоже, уже откатал обязательную программу, а вот нам, если ему не удалось ухлопать Терезу, будет совсем не до произвольной!

Бросаюсь к выходу, приняв абсолютно идиотский вид и горланя:

— На помощь! Сюда, скорее, убивают!

Я безутешно заламываю руки и подбегаю к охранникам. С криками «Achtung!» тычу им на здание пальцем, и они, клюнув на такую нехитрую удочку, бросаются сломя голову внутрь посольства.

Путь свободен, по крайней мере, на время. Обидно все-таки, что бедный Буржуа поставил кеды в угол — он был храбрым малым, мировым мужиком и предводителем крутых парней. Я не девочка, но моя щека подозрительно взмокла, когда я думал об этом славном парняге, созданном прожить жизнь тихим маленьким коммерсантом, коротать время за картишками с бургомистром и фининспектором да потягивать пивко. Но эта б…ская война превратила его в окровавленный труп, которому присвоят какую-нибудь медальку и навсегда забудут.

Размышляя обо всем этом, направляюсь к машине — не бегом, но достаточно быстро, поскольку меньше всего хочу, чтоб меня окликнул часовой. Только бы эти олухи из посольства не успели еще позвонить в полицию: тогда перекроют все дороги, а мне еще Лауру с толстухой забирать. Куда я, правда, их повезу? That is the question! Забавное положеньице…

Завидев тачку, ускоряю шаг. Открываю дверцу и уже скольжу на сиденье, как кто-то произносит:

— Руки!

С другой стороны машины вырисовывается тень, которую я быстро узнаю:

— Тереза, девочка моя!

— Она самая!

— Буржуа тебя упустил, да, зараза ты этакая?

— Да он просто лопух, я, как только увидела, что он входит, сразу нырнула в боковую дверцу.

Она обходит автомобиль спереди и командует:

— Повернись спиной.

Делать нечего — повинуюсь. Свободной рукой она шарит у меня в кармане и выуживает оттуда револьвер.

— Ну а теперь действительно можешь сесть за руль.

— Как, ты меня не сейчас пришьешь?

— Что ты, у нас с тобой все еще впереди!

Забираемся в тачку.

— Я уж было обрадовалась, — усмехается эта стерва, — думала, ты совсем купился.

— А я, собственно, и купился, если бы не увидел в последний момент, как ты чешешь язык с фон Грессеном — тогда я все понял!

— Вот как! Почему же это?

— Да потому, что ты пошла к нему, не успел я тебе еще его показать, дурища!

После короткой паузы спрашиваю:

— Куда едем?

— В гестапо, а то куда же?! Говорю же, у тебя богатая программа.

— А если я откажусь вести машину?

— Не откажешься!

— Ну, а все-таки…

Она приставляет мне к носу дуло пистолета:

— Тогда я отстрелю тебе нос, что весьма плачевно отразится на твоей внешности.

— Да уж понимаю…

— И, заметь, не убьет!

— Ты так цепляешься за мою жизнь?

— Даже представить себе не можешь, до чего цепляюсь! Ты заплатишь за все, каждым своим будущим днем заплатишь. Воображения на это у меня хватит, ты можешь мне поверить… Вперед!

И, пока я собираюсь с силами, внезапно происходит чудо, как случалось всегда, стоило мне только дать холостые обороты. На заднем сиденье метнулась тень, похожая на собаку, но это была вовсе не грязная псина, а Лаура, схватившая Терезу — Эльзу Маурер за руку и держащая пушку дулом кверху.

— Вырывай у нее револьвер! — кричит она мне.

Я так и поступаю, прибрав к рукам заодно и свой. Не дожидаясь повторного приглашения, щедро отвешиваю шпионке удар рукояткой по затылку — мой, как вы уже заметили, излюбленный прием — почти такой же силы, как только что впаял итальяшке-метрдотелю.

Не теряя времени, жму на газ. Слава Богу, на этот раз обошлось, и мы спокойно можем вернуться к мамаше Брукер — ее явка, надеюсь, еще не провалена.

— Как ты здесь очутилась? — оборачиваюсь я к Лауре.

Та улыбается:

— Ревность, дорогой, иногда имеет приятные последствия. Эта девка сразу же показалась мне подозрительной, Сан-Антонио, — слишком уж глупа. Ну, просто очень глупа, гораздо больше, чем это бывает на самом деле. И потом, меня взбесило, что ты взял ее с собой на задание, и, вопреки мольбам мамаши Брукер, я поехала за вами, нашла машину и села в нее, поджидая вас.

— Ты самая замечательная кошечка из всех, что я встречал. Будь я министром хоть чего-нибудь, навешал бы на тебя все существующие награды и придумал бы еще сотню других для тебя лично!

 

ГЛАВА 23

— Ну? — спрашивает мамаша Брукер, стоит нам только переступить порог ее таверны. Она видит, что я держу Терезу на мушке, и глаза ее расширяются от изумления: — Ничего не вышло?

— Отчего же, задание выполнено, вот так!

— Вы пришили его? Этого фон…

— Все, как в лучших домах — он сейчас подписывает у святого Петра свой маршрутный лист в преисподнюю.

— А… Буржуа?

Мы опускаем головы, как удрученные происшедшим персонажи плохих пьес.

— Господи! — шумно выдыхает она.

Ее румяная физиономия кривится, а на глаза наворачиваются слезы:

— Такой храбрец!..

— Война, мадам Брукер, что вы хотите… Буржуа был патриотом и счел за счастье отдать свою жизнь за Бельгию. Но это еще не все: нужно кое-что предпринять, а то нас ждут неприятные последствия. Отыщите мне веревку попрочнее, перепояшем-ка эту красотку.

— А что она такого сделала?

— Ничего особенного, свое дело. Она — нацистское дерьмо!

— Не может быть!

— Хорошо еще, что я вовремя это понял, а то б вам меня больше не видать…

С нежностью взглянув на Лауру, без сил опустившуюся в кресло, продолжаю:

— По счастью моя маленькая Лаура с ее невероятной отвагой оказалась на месте…

Вкратце рассказываю толстухе, что к чему, и та только успевает вставлять свои «ах!» и «да что вы!».

Как следует привязываю Терезу к стулу, следуя своей доброй привычке.

— Подождите меня немного, я отгоню машину.

— Ну уж нет! — вскакивает Лаура. — Я не позволю тебе выходить: дело закончено и пора подумать о нас!

— Что никак не получится, если оставить машину возле дома! Не забывай, она принадлежит Буржуа, которого уже давно опознали…

Не слушая ее возражений, быстро выхожу.

Миновав две-три улочки, выезжаю на большую площадь, как вдруг раздается резкий свисток и гортанный голос произносит:

— Стоять!

Вглядевшись, различаю пару немецких солдат, довольно резво приближающихся ко мне.

— Документы!

— Сейчас-сейчас, — бормочу я, запуская руку во внутренний карман. Один из сероштанников направляет мне в лицо луч карманного фонарика, а другой тем временем просовывает в окошко дуло автомата. Резко выхватываю пистолет и всаживаю свинцовый леденец в грудь тому, что держит фонарь. Его напарник, матюкнувшись, нажимает на спусковой крючок, но очередь застревает в крыше автомобиля — на руки ему падает тело первого фрица.

Распахнув левую дверцу, вываливаюсь наружу и, быстро обогнув тачку, даю о себе знать второму. Не успевает ночная тишина сомкнуться за прозвучавшими выстрелами, как уже слышится топот кованых сапог.

Ну, пора смываться! Слава Богу, я успеваю влететь в тень прежде, чем немецкий патруль прибывает на место происшествия, и по стеночке, хоронясь малейшего шума, добираюсь до заведеньица Брукер.

— Быстро, мамаша, прикрывайте лавочку! Город бурлит, как труп коровы, пролежавший на солнце пару недель.

При всей своей дородности, та шустрит на зависть любой стройняшке. Пока она клацает засовами, втаскиваю Терезу вместе со стулом на чердак, а Лаура с керосиновой лампой в руке освещает мне дорогу.

Забравшись наверх, оглядываю шпионку. Ба, можно подумать, что у нее тут с каким-нибудь чемпионом по боксу разборки были! Щеки ее побагровели, а под глазом красуется здоровенный синячище.

— Мать моя женщина! — восклицаю я. — Что это с нашей мышкой?

— Ну, понимаешь, — начинает оправдываться Лаура, — ты запаздывал, тут еще эти выстрелы, я подумала, что… что-то случилось, ну и… не сдержалась!

— Ничего себе не сдержалась! Приди я пятью минутами позже, она бы превратилась в отбивную котлету… Да нет, тебя никто не упрекает — эта падаль вполне заслужила подобную трепку, как, впрочем, и много других вещей, до которых, надеюсь, мы еще дойдем.

Вытаскиваю кляп у Терезы изо рта:

— Ну что, милочка, покалякаем за жизнь?

— Мне что-то сегодня не до разговоров…

— Все женщины болтливы, в большей или меньшей степени.

— Исключения лишь подтверждают правило! Решительно отстранив меня, Лаура подходит к пленнице:

— Дай я ею займусь, хватит цацкаться. И потом, эта шлюха тебя еще, чего доброго, разжалобит. Со мной же ничего такого не будет, и она это знает. Точно, знает, ты только посмотри на нее!

И верно, наша гостья по цвету лица приближается к мумии Рамзеса II, губы ее начинают подрагивать. Этим надо воспользоваться.

— Слушай, — трогаю ее за плечо, — если ты не хочешь разговаривать со мной, то с тобой побеседует Лаура, пока я пойду пропущу стаканчик-другой…

— Нет, только не это!

— Я ведь не собираюсь спрашивать у тебя доказательства всяких там теорем, мне просто хотелось бы внести немного ясности в историю, случившуюся в Ля Панн. Что это была за девочка, которую потом пристрелили?

— Любовница Тьерри.

— Немка?

— Нет, она из Люксембурга.

— Так, дальше…

Она откашливается.

— Я получила задание вывести на чистую воду одного человека из Ля Панн; мое начальство заподозрило, что у него дома — перевалочный пункт для парашютистов. Чтобы не привлекать к себе внимания, я устроилась работать санитаркой в больницу по соседству, что было не так уж сложно, так как она большей частью была занята нашими войсками. Я выполнила поручение, мне удалось раскусить Слаака. Когда наши были предупреждены, приехал Тьерри, чтобы лично убрать бармена и пошарить у него в доме в поисках тайника. За некоторое время до этого он увлекся некоей Мод Брюмер, которую вы видели.

— Дальше…

— Мне сразу не понравилось, что Тьерри всюду таскал ее за собой. Да и сама она… Я начала за ней следить и пришла к выводу, что и она в свою очередь следит за Тьерри. А когда я увидела, как она фотографирует своего любовника возле дома Слаака, то поняла, что не ошиблась на ее счет, и сразу же предприняла все необходимое, чтобы ликвидировать ее без ведома Тьерри. Тот явно был бы не в восторге, узнав, что его девочка арестована по моей наводке.

— Черт, а ты времени даром не теряла…

— Что правда, то правда.

— Ну, а потом?

— Все. Раненую привезли в госпиталь, и я занялась ею уже непосредственно.

— И довела дело до конца?

— И довела дело до конца, естественно. Я было хотела еще отыскать сам фотоаппарат, но он как сквозь землю провалился. А когда вы попросили повидаться с ней, до меня дошло, что вы тоже замешаны в этом деле, и я передала ваши приметы в гестапо.

— Так-так…

Я почесал себе нос.

— И все-таки это совсем не объясняет, почему кошечка, которую я до этого в глаза не видел, сунула фотик в карман именно мне?

— Она и на этот счет исповедалась мне, прежде чем дать дуба.

— Ты называешь это «исповедаться»! А у тебя неплохо с чувством юмора.

Она улыбается.

— Эта девчонка бродила возле кафе, так до конца и не разобравшись, что же все-таки произошло… Увидев, как вы вошли, затем вышли, но так и не побежали в полицию, она сразу поняла, что вы — из Сопротивления.

— Она тоже сопротивлялась — но только по-своему.

— Это точно.

Лаура нежно берет меня за руку:

— У тебя сигареты есть?

— Да, вот, держи…

Она зажигает одну, прикуривает от нее вторую, которую и протягивает мне со словами:

— Я считаю разговор с мадемуазель на этом законченным. Она нам больше не нужна, правда?

Подтекст этой реплики я просекаю тут же: лапочка Лаура, вооружившись своим темпераментом волчицы, сгорает от желания посчитаться с Терезой. Это мне совсем не по душе: мне, сентиментальному вздыхателю, будет чрезвычайно тяжело убрать бабенку, с которой я тискался ночи напролет.

— Спокойно! — отвечаю я. — Мы постараемся раздобыть для этой мышки… серенькой мышки… неплохой билетик.

— Билетик в пекло преисподней?

— Не исключено, но только через Лондон!

 

ГЛАВА 24

Почти целые сутки мы проводим на чердаке. Шпионка по-прежнему привязана к стулу; время от времени она впадает в прострацию, иногда плачет, а иногда испепеляет нас таким взглядом, будто только и мечтает, что выковырять нам глаза чайной ложкой.

Чувствую, что скоро тронусь с этими двумя самочками, тем более, что Лаура все меньше и меньше сдерживает свое желание. Она уразумела, что между австриячкой и мною что-то все-таки было, и ей не терпится взять реванш. Обильно расточая ласки, поцелуи и легкие пощипывания, она в конце концов дико меня возбуждает.

Ну а что, я ведь всего-навсего мужик и, что самое печальное, мужик, временно никем не занятый. Я поддаюсь на ее соблазнительные уловки, и, хотя до сих пор мне не приходилось проделывать подобные штуки в присутствии аудитории, малышка так орудует пальчиками, язычком и всем остальным, что заставляет забыть о соседстве третьего — по всем правилам лишнего.

Просто черт знает что только можно выдумать! Праздничный салют, даже ясным днем, не так впечатлил бы, как наш номер «бери-меня-всю». Готов спорить, Лаура нарочно так стонала и издавала звериные вопли…

Когда мы наконец отрываемся друг от друга, бросаю взгляд на Терезу. Да-а-а… По бледности она не уступает кабачку, на висках — пот, а глаза горят, как раскаленные уголья.

— Он просто великолепен! — говорит ей Лаура, показывая на меня.

Та ничего не отвечает и отворачивается. В общем-то лучшей пытки для нее и придумать нельзя…

Внезапно дверь распахивается, и на пороге предстает мамаша Брукер с доброй сотней своих килограммов.

— Объявлено осадное положение, — выпаливает она, — город прочесывается снизу доверху, каждый дом перерывают до нитки… Ах, ребятки, я так боюсь!

— Что ж, пора поднимать якорь.

— Но это невозможно!

— Не говорите глупостей. Я не собираюсь навечно похоронить себя в вашей клетушке, меня по ту сторону Ла-Манша ждет работа… После гибели Буржуа все контакты с Лондоном оборваны. С моим шефом, майором Паркингсом, было уговорено, что неделю спустя после моего прибытия, в полночь, на поле возле Веурна меня будет ждать самолет. Это мой последний шанс попасть в Лондон; надо ехать сегодня же.

— Но все дороги патрулируются, вас арестуют! Почесав за ухом, спрашиваю:

— Скажите, мадам Брукер, отсюда, с чердака, виден домик вашего соседа. Чем он занимается, этот парень?

— У него отделение похоронного бюро.

— Я так и думал… Он может быть нам полезен. Та всплескивает руками:

— Да вы что, и думать даже забудьте! Он отъявленный коллаборационист! Он ни за что не согласится вам помочь и, что еще хуже, сразу же выдаст.

— Тем лучше.

— Что значит — тем лучше?

— Тем лучше, что он против нашего дела. Это позволяет нам расценивать его как врага, а следовательно — не церемониться… Он живет один?

— Да, он холостяк.

— Сейчас этот холостяк у себя?

Она выглядывает в слуховое окно, выходящее на задний двор:

— Да, в кабинете горит свет…

— Э-гей, мои крошки, ждите меня здесь!

Открываю оконце и аккуратно ступаю на черепицу. Спрыгнув на крышу сарайчика, проникнуть во двор — дело простой ловкости. Приземлившись на освещенное пространство, быстро вскакиваю на ноги и прилипаю к стене, совсем рядом с застекленной дверью кабинета, где и сидит старичок. Это здоровый, хотя уже и седеющий тип лет пятидесяти, эдакий полнокровный крепыш — он должен неплохо махать граблями.

Вытащив пушку, тихонько открываю дверь. Он оборачивается, недовольный тем, что его потревожили, и недоуменно смотрит на меня, потом переводит взгляд на револьвер, потом опять на меня. Выражение его лица меняется, как горный пейзаж, когда набегают грозовые тучи; глаза вылезают из орбит, а гриборезка широко распахивается.

— Клешни вверх!

— Что вам угодно? — квохчет он, быстро исполнив приказ.

— Сейчас узнаешь. Давай-ка в глубь комнаты, вот в этот угол, так… Встань коленями на стул… Руки на стену!

Он послушен, как молодой барашек. Удовлетворенно осматриваю его сзади: в таком положении сюрпризов от дедули ждать не приходится. Я засовываю пистолет в карман.

— У тебя есть автомобиль-катафалк?

Тот удивлен столь нелепым вопросом, но, тем не менее, утвердительно кивает. Бросив взгляд на разбросанные по столу бумаги, вижу, что они касаются перевозки трупа: тип, двинувший коньки в Брюсселе, назавтра должен быть похоронен в Генте. Это надо обмозговать!

— Подвал в доме есть?

— Э-э…

— Да или нет?

— Да.

— Пошли.

Вот тут он сдрейфил основательно, и коленки его принялись стучать не хуже кастаньет.

— Вы ведь не…

— Давай спускайся!

Ну, он и спускается. Миновав прямую и отвесную, как стремянка, лестницу, оказываемся в таком сыром погребке, что я не могу унять дрожь; около стены один на другой поставлены пара десятков гробов.

Говорю почтенному факельщику:

— Вот туда-то ты сейчас и отправишься, козел! — И делаю вид, что ищу револьвер.

Тот, не теряя времени, бросается на меня, и, придись его удар по назначению, подавиться бы мне тогда моими зубами. Но ведь все это была показуха, вы же поняли? Отступив чуток назад, остужаю его пыл прямым коротким справа — старик ссыпается на пол, как карточный домик. Дабы слегка утихомирить клиента, вмачиваю башмаком в подбородок — и можно спокойно связывать его валяющимися рядом веревками и с комфортом укладывать на угольную кучу.

Поднявшись в дом, основательно обыскиваю комнаты и нахожу все, что доктор прописал: траурные покрывала, драпировку с кистями… Все в порядке, и, придвинув к крышке раздвижную лесенку, влезаю к себе на чердак.

— Замечательно, — говорю я дамам, — можно ехать.

— Как это, интересно?

— В катафалке.

— В ката…

— …фалке, правильно. План несложный: я — факельщик в парадном одеянии, Лаура — заплаканная вдова (во что ее одеть, найдем), а эта сучка, — показываю на Терезу, — будет покойником. Да, старушка моя, поедешь в новеньком таком гробу… Подумаешь над своим поведением. Мадам Брукер, вы с нами?

— Нет, — отвечает она, — мое место — здесь.

— Тогда имейте в виду, что ваш соседушка валяется у себя в подвале. Мне совсем не нужно, чтобы он сдох от истощения, и, если до завтрашнего вечера его никто не обнаружит, поднимайте тревогу. Скажите, что, глянув к нему во двор, почувствовали неладное — дабы оправдать ваше «беспокойство», я наведу там небольшой беспорядок. Вы сойдете за сочувствующую, и власти вам еще благоволить будут!

События развиваются, как и было задумано. Наши наряды — в полном порядке, бумаги — тоже, а шпионка, должным образом связанная, покоится в гробу с несколькими дырками в крышке для вентиляции.

Вперед!

Катафалк повсюду вызывает почтение. Машины уступают нам дорогу, а немецкие солдаты даже берут под козырек. Патрули, останавливающие нас, быстро просматривают бумаженции, и мы продолжаем нашу зловещую прогулку.

 

ГЛАВА 25

Все шло хорошо, пока мы не подъехали к Генту, где нам попался весьма серьезный патрульный пост, офицер которого, даже не взглянув на бумаги, потребовал показать гроб.

Вот тут, пожалуй, я струхнул порядком и, скатывая ящик по рельсам катафалка, подумывал, не ослабила ли веревки эта мразь Тереза — дернется, и нам каюк.

Офицер осматривает гроб.

— Открывайте! — коротко приказывает он.

Мне показалось, что в горле у меня комом встал пакет ваты. Прикидываюсь пораженным:

— Но это невозможно, господин офицер, вы же видите, здесь пломбы. Если я их сорву, у меня будут ужасные неприятности с семьей покойного. Вы ведь знаете, они как свихнулись все со своими принципами.

Тот пожимает плечами, как бы говоря, что разгневанные родственники волнуют его меньше всего на свете.

— А если тот человек внутри не мертв? Вдруг это террорист, которого вы прячете?

С усилием выдавливаю слабое подобие улыбки:

— Вы, наверное, шутите — я лично присутствовал при том, как его укладывали.

Такая наивность отметает последние подозрения, и офицер нехотя протягивает:

— Ну ладно…

И только я приготовился втолкнуть гроб в катафалк, как рядом с нами останавливается черная машина с передним приводом. За рулем — человек, в котором трудно не узнать (кожа моя съеживается, как дешевая рубашка после стирки) шефа ля-паннского гестапо Ульриха. Я натягиваю кепку по самые брови и кривлю морду в безумной надежде хоть слегка изменить внешний вид.

Ульрих заговаривает с офицером, который, резво отдав ему честь, как важной птице, сразу становится подобострастным. До чего же эти вояки дрейфят перед гестапо; наверное, мало кому на свете оно внушает такой страх.

Выйдя из машины, гестаповец с той же недоверчивостью оглядывает гроб. Ё-моё, в чем дело?! В этой деревянной коробке нет ничего особенного, они же на нее уставились, будто это могила Наполеона!

Внезапно Ульрих вынимает револьвер и не спеша стреляет четыре раза, равномерно располагая отверстия по всей длине гроба.

— На всякий случай, — бросает он в мою сторону, не удостоив и взглядом. Должно быть, моя внешность ничего ему не напоминает. Тем лучше…

— Можете ехать, — жестко произносит офицер, видимо не одобряющий подобных методов.

Не заставляя себя упрашивать, живо вскакиваю на сиденье и трогаю с места.

Удаляясь, бросаю взгляд в зеркальце на оставшуюся позади группку. Ульрих и офицер что-то бурно обсуждают и, судя по жестам, отнюдь не в светлых тонах. Манеры гестаповца, должно быть, несколько смущают охранника, но ему ли не знать, что все это еще цветочки!

Лаура вся позеленела, как свежая трава, и вот-вот упадет в обморок. У меня самого, по совести сказать, подкатывает к горлу, стоит только представить прошитую пулями Терезу. Хлопаю Лауру по плечу:

— Противно, да? Но она это заслужила…

Не успеваю проехать и четырех километров, как в зеркальце показывается машина Ульриха и быстро нагоняет нас. Но вместо того, чтобы обогнать, она, наоборот, слегка притормаживает.

Оп-па! В чем дело? Наш виртуоз пыток передумал? Или вдруг припомнил меня?

Насколько возможно, слежу за ним через зеркальный диск. Его правая рука высовывается в окошко, держит какой-то черный предмет… И вдруг этот черный предмет принимается плеваться свинцом по моим шипам, так что требуется немало ловкости, чтобы всем троим Лауре, трупу Терезы и мне — не грохнуться в кювет. Несколько зигзагов, и мне удается утихомирить катафалк.

— Пригнись, — приказываю Лауре, — и не вздумай соваться в наш разговор!

Схватив револьвер, чтобы держаться с Ульрихом на равных, выскальзываю из машины.

— Сдавайтесь! — орет немец.

— Хрена с два!

— Сдавайтесь, — не унимается он, — я знаю, вы террористы!

— Это кто тебе сказал?

— Из фургона капает кровь, значит, в гробу был живой человек! Мертвяки не кровоточат.

Эта грёбаная Тереза, по всей видимости, спокойной жизни нам так и не даст. Я уже начинаю жалеть, что не ухлопал ее раньше. Осмотрев дорогу, по которой мы только что проехали, действительно вижу цепочку красных пятен.

Положение складывается критическое. Меньше чем в сотне метров — первые домишки Рента; ни для кого не секрет, что сероштанник сейчас живо известит власти, и мне тогда придется выдерживать в своей кладовке для трупаков настоящую осаду. Не говоря уже о том, что с минуты на минуту могут появиться полные машины гансов. Надо поторапливаться…

Стянув с себя куртку и скатав ее комом, запуляю его вправо от машины — и очередь тотчас же вспарывает воздух. Воспользовавшись тем, что фриц попался на мою удочку, бросаюсь на землю и ползу влево. Добравшись до колеса, привстаю на коленях и с пушкой на согнутой для упора руке выжидаю, когда Ульрих высунется.

Так в конце концов и происходит, и, хотя вылезает он ненамного, этого достаточно, чтобы рискнуть. Завидев руку с револьвером, показавшуюся из-за капота его тачки, нажимаю на курок и — вжжик! Точно в кисть!

Выронив свой мушкет, он, рыча от боли, катается в дорожной пыли.

— Здоро́во, Ульрих! Я же сказал, что мы еще встретимся!

— Сан-Антонио!

— Он самый! Ты ведь знаешь, я парень типа Фантомаса, и, чтобы меня словить, приходится вставать ни свет ни заря.

Он морщит лицо:

— Ты оказался сильнее… Ну что, прихлопнешь меня?

— Поживем — увидим, — отвечаю я и подзываю Лауру, которая ни жива ни мертва от страха: — Иди сюда, лапуля, познакомься с господином Ульрихом, гестаповской шишкой. Ты умеешь водить машину?

Она утвердительно кивает головой.

— Тогда садись за руль, а мы с этим господином расположимся сзади. Смотри, детка, он дарит нам свою машину!

В дорогу!

— Куда мы едем? — спрашивает Ульрих.

— В Лондон.

— Как вы сказали?!

— В Лондон, вот как! Этим вечером нас заберут на самолете, и я надеюсь — ради вашего же блага, — что на борту отыщется лишнее местечко. Не откажу себе в удовольствии привезти моим английским друзьям небольшой сувенир из Бельгии!