– Эктор ушел, – говорит мне Фелиси.

– Тем лучше, – отвечаю я.

– Ты хорошо провел день?

– Очень хорошо, спасибо, ма! Она не настаивает. Фелиси воплощенная сдержанность.

– Остались пирог, зеленый горошек и сыр. Пойдет на вечер, а? Если ты очень проголодался, я приготовлю фаршированные яйца.

– Я не хочу есть.

– Ты не болен?

– Можно же не хотеть есть и при этом не быть больным, ма... Запомни это раз и навсегда, иначе ты умрешь от тревоги...

Эта фраза действует на меня, как удар электрического тока.

Умереть от тревоги...

А от чего все-таки умер Бальмен?

От страха.

Да, чем дальше, тем лучше я вспоминаю его лицо, когда он отходил от железного козырька. Это было лицо человека, больного от страха... Само лицо страха...

Кого он боялся? Парьо?

Тогда почему тот написал на корешке чека призыв помощи?

Разве нападающий станет звать на помощь? Нет!

Следовательно, надо сделать вывод, что Парьо тоже был жертвой, что ему тоже грозила опасность... Ему грозила опасность, но он не мог об этом сказать! Он мог только писать... Так, значит, рядом был кто-то, кто следил за ними?

– О чем ты думаешь? – спрашивает меня Фелиси. Я спускаюсь на землю.

– О... О разных вещах, – отвечаю. – О странных вещах...

– О каких?

– Это история старика, умершего от страха, ма... У меня идиотское чувство, что человек, который его пугал, позвал на помощь... Вообще-то, он не позвал, а написал, что вроде бы показывает, что он тоже боялся... С этим вторым я сегодня разговаривал. Если бы ему было что сказать, у него была возможность сделать это... А он наоборот, пускал мне пыль в глаза... Как видишь, дело сложное...

Фелиси секунду размышляет.

– Я сделаю тебе фаршированные яйца, – решает она. – Пирог слишком тяжел для вечера!

В черноте мои мысли витают над постелью. Эти мысли прожорливы и ожесточены, как вороны.

Я хотел бы на секунду отогнать их и поспать, чтобы дать котелку отдых.

Но тяжелые черные мысли упрямо крутятся и крутятся... Маленький старичок, умерший от страха... Я снова вижу его белую физиономию, наморщенный нос, выступивший на висках пот. Он плохо себя чувствовал и начинал умирать посреди равнодушной толпы, на глазах у полицейского... А второй, в кожаном пальто, этот Парьо с его самообладанием?.. Какую роль он играл? Палача? Товарища по несчастью?..

Он друг старика Бальмена; они вместе работают больше десяти лет.

Деньги предназначались ему, чего он и не скрывает. Он сразу бежит сообщить об этом полиции... Не боится запачкаться...

Все заставляет меня думать, что это чемпион! Он расчетлив, составил весь план... Но это «На помощь» опрокидывает все расчеты!

Под металлическим козырьком этих двух можно было видеть только со спины, и то при условии, что тот, кто за ними следил, – если следил – стоял перед входной дверью. Я, ждавший перед окошком, ничего не заметил...

Человек, зовущий на помощь, нуждается в том, чтобы ему помогли. Он мог бы попросить помощи у дежурного ажана, у служащего, с которым вполне мог незаметно поговорить... Посреди народу им было нечего бояться!

И все-таки!

Я снова вижу в красках маленького педика, строящего из себя роскошную кошку в уютной квартире на бульваре Курсель.

Тоже странный персонаж. Скользит между пальцами, как намыленный... Прячется за фасадом своего порока и выжидает...

Он ждет наследства старика. Скорбит ли он? Нет... Он достаточно откровенен или недостаточно соображает, чтобы ломать комедию отчаяния. Он изображает интриганку, охотницу за наследством...

Зачем Парьо явился сегодня во второй половине дня к покойному антиквару?

Он не голубой, в этом нет никаких сомнений...

Все это крутится в моих мозгах, как в миксере. Прям центрифуга...

Бальмен, Парьо, Джо, толстая консьержка, маленький доктор, боксер, корешок чека! На помощь! На помощь! Литр красного. Смешайте все, взболтайте и подавайте в горячем виде! Тайны надо всегда подавать очень горячими.

Я засыпаю, просыпаюсь и верчусь на своей кровати. Пружины громко протестуют...

Голос Фелиси:

– Не можешь заснуть? – Нет, ма...

– Наверное, из-за фаршированных яиц. Я положила слишком много соуса!

Фелиси, как вы знаете, находит «желудочные» объяснения всем проблемам своего единственного и любимого сына.

Мне наконец удается отправиться в страну снов, и, когда я просыпаюсь, уже белый день.

В конце концов, может быть, на меня действительно плохо действовали фаршированные яйца. При солнечном свете все кажется мне намного проще... Не то чтобы правда проще, но прояснить дело вполне реально.

Бог создал тайны, чтобы полицейские их раскрывали, и правильно сделал...

Я надеваю халат и спускаюсь на кухню, где меня ждут отлично поджаренные тосты. Фелиси просто волшебница. Горячий, аппетитно пахнущий завтрак всегда ждет меня как раз в тот момент, когда я вхожу в кухню.

– Есть почта, ма?

– Счет и выписка с твоего банковского счета...

Именно то, чего не надо было говорить!

Веселый аккордеон, игравший во мне, внезапно замолкает.

Я смотрю на маленький желтый конверт, присланный из банка, и бросаюсь к телефону... В нашем пригороде он еще настенный, как в деревенских бистро.

– Ты не будешь завтракать? – стонет Фелиси.

– Одну секундочку, ма...

Голос шефа! Чистый, как рукопожатие...

– Доброе утро, Сан-Антонио.

Нет нужды представляться. Когда он снимает трубку, его чутье сразу подсказывает ему имя звонящего.

– Привет, патрон. Есть новости?

Каждое утро на прошлой неделе я молил небо, чтобы он ответил мне утвердительно, но сегодня мои молитвы обращены в другую сторону.

– Да, – отвечает он. – Я как раз собирался вам звонить. Во мне что-то екает.

– А!..

– Вы вылетаете в Чикаго, – говорит он. Мой рот в одну секунду раскрывается размером с автомобильный туннель!

– В Чикаго?!

– Да... Я прикажу приготовить ваши документы. Вы отправляетесь послезавтра. Зайдите завтра ко мне, я введу вас в курс дела.

Он кладет трубку.

В Чикаго...

– Есть новости? – эхом спрашивает Фелиси, опасающаяся, что ее стряпня остынет.

– Послезавтра я вылетаю в Штаты!

– О господи! – стонет она. – В такую даль! Я щелкаю пальцами.

– У меня остается сорок восемь часов, чтобы заняться моими друзьями, – решаю я.

– Какими друзьями? Я смотрю на нее.

– Да так, есть тут кое-кто...

Она не настаивает. Я листаю телефонную книгу и лихорадочно набираю нужный номер.

Долгие гудки, наконец трубку снимают, и голос, похожий на шум вытекающей из ванны воды, спрашивает:

– Кто это?

– Вчерашний полицейский, мадам. Вы меня помните?

– Гм!

Я принимаю этот звук за выражение согласия и продолжаю:

– Если придет почта на имя Бальмена, не относите ее педику, а отложите для меня, понимаете?

– Гм!

Я кладу трубку.

Фелиси следит за мной глазами спаниеля.

– Поторопись, а то завтрак совсем остынет.

– Одну секунду, ма.

Я набираю третий номер – полицейского управления.

– Соедините меня с инспектором Шардоном. Некоторое время я жду. Уязвленная Фелиси уносит мою чашку с кофе на кухню, чтобы подогреть его.

Наконец Шардон ревет «алло», пытаясь разом проглотить штук пятнадцать орехов, забивающих его рот.

– Не торопись, толстяк! – смеюсь я. – Если ты задохнешься, в Париже одним бочонком станет меньше... Он заканчивает свое глотательное движение.

– Прощу прощения, господин комиссар... Как ваши дела?

– Хорошо. А как твое расследование?

– Мое расследование?

– Смерти моего жмурика.

– А! Так дело ж закрыто... Как вы знаете, тип ум нормальной смертью!

Мне очень нравится это выражение: нормальная смерть. Как будто смерть бывает нормальной!

– А как быть с корешком чека, на котором он написал «На помощь», умник? – усмехаюсь я.

– Ему стало плохо, а поскольку говорить он не мог, написал это... Я не настаиваю.

– Ладно. Я просто хотел узнать, как продвигается расследование...

Его охватывает беспокойство:

– У вас появилась какая-то идея?

– Ты когда-нибудь видел полицейского, у которого появлялась бы идея?

– Вы думаете, что?..

– Ты когда-нибудь видел думающего полицейского? Упав духом, он бормочет:

– Нет, господин комиссар!