С улицы доносились знакомые шум, гомон, топот. Дарина поморщилась, перевернуться на другой бок, сильнее зажмурилась. Как же не хочется просыпаться, волшебная ночь еще свежа в памяти, сонные мысли утекают к деталям, так сладко.

Назойливые крики не смолкали, настойчиво вытягивая девушку из дремы, безмятежность принялась таять, она ощутила нарастающую тревогу, распахнула глаза, растерянно уставилась в пространство затуманенным взором. Господи, что это? В момент подскочила, голова повернулась в одну, другую сторону, ледяной озноб пробежал по позвоночнику, на лбу и верхней губе выступили капельки пота. Она узнала место, жилище Гордея, стены, обстановку.

— Не может быть! — хриплый шепот вырвался из пересохшего горла девушки, с трудом признавшей, что она вернулась под крышу палача в Великий Новгород.

Входная дверь отворилась, пронзительно скрипнув петлями, Дарина подпрыгнула на месте. Она устремила взгляд на вошедшего мужчину и едва не лишилась чувств. На пороге стоял Гордей, вперив в нее изумленный взгляд, тяжелый мешок выскользнул из его рук, послышался глухой удар при падении.

— Воротилась?! — громыхнул он, сомнения спирали широкую грудь, невеста не раз являлась ему в грезах, давала надежду и внезапно исчезала, стоило поверить в ее реальность.

Сердце Дарины сжалось в страхе, Гордей двинулся на нее. Не думая, она сорвалась с места, быстро попятилась, глаза неотрывно следили за действиями мужика, споткнулась, остановилась, принялась испуганно озираться по сторонам.

— Ну уж нет, — осклабился палач, — не знаю, что за нелегкая тебя воротила, но боле не сбежишь.

Он преградил путь к двери, предугадав мысли девушки, шагнул ближе, загоняя ее в угол, словно охотник нерадивого зверька. Дарина охнула, рука легла на грудь, сердце вот-вот выпрыгнет, снова попятилась. Что-то твердое уперлось ей в спину, стена, туманная пелена заволокла взор, это тупик. Надо бежать. Но куда? Зачем? Не имеет значение, страх слишком велик, чтобы подчиняться доводам разума.

Голова Дарины поникла, глаза защипали слезы отчаяния, она увидела подол до боли знакомого старого сарафана, ее сарафана, ни мягких изгибов, ни пышных складок, ни расшитых цветами юбок, лишь выцветшая, поношенная грубоватая льняная ткань. Все верно, колдун воротил ее в Великий Новгород, как обещалось. Но почему сейчас? Почему не сказал, не предупредил, не научил защищаться? Все это ошибка! Глупая, нелепая ошибка! Она же ничему не успела обучиться, не знает и заклинания!

Комната поплыла перед глазами. Если она не знает заклинания, помощи от нее Темному Князю не дождаться, он в опасности. Страх за жизнь Константина пересилил отчаяние, Дарина подхватила подол сарафана, прыгнула на Гордея, надеясь сбить с ног, желанная дверь к выходу показалась ближе.

— Стой, дуреха! — заревел тот, шире расставляя руки, подобно тому, как раскидывает рыбак сети.

Дарина ударилась о палача, как о каменную глыбу, охнув от боли и неожиданности, поняла, что сама загнала себя в ловушку, крепкие, грубые руки сжали ее предплечья, она попалась словно мотылек в липкую узорчатую паутину хищника. Но борьба на этом не кончилась. Девушка принялась брыкаться, лягаться, стараясь вырваться из цепких объятий, отвращение смешалось с яростным желанием воли, подстегивало, давало сил.

— Да ты никак взбесилась! — зарычал палач, крепче стискивая стальные объятия.

— Пусти, — задыхаясь, пропищала неудавшаяся невеста, еще чуток сожми мужик ручищи и у нее захрустят косточки.

— Нет, Даринка, ты моя, слышишь, моя!

Темные пятна замелькали перед глазами Дарины, кровь отлила от лица, губы посинели, затряслись, тело обмякло, разум погрузился во мрак, не в силах принять очевидный факт, палач прав, она в его полной власти.

В бессознательном состоянии девушка пробыла почти двое суток. Гордей уложил ее в свою постель, состояние невесты тревожило его, еще никто, никогда не вызывал в черством сердце подобных чувств. Он усердно следил за ее состоянием, прислушивался к тихому дыханию, наблюдал, вглядывался в бледное осунувшееся лицо, ловил малейшее подрагивание ресниц, в надежде увидеть, как разомкнутся девичьи веки и лазуревые глаза посмотрят на него не с ненавистью, но хотя бы без страха.

В день повторного исчезновения невесты, палач обошел Великий Новгород вдоль и поперек, обрыскал окрестности, даже к Угриму наведался по-тихому, старательно оставаясь незамеченным, чтоб ненароком девку не спугнуть, если отыщет, но усилия были тщетны, та словно в воду канула, надежда постепенно угасла, и он оставил всякие попытки отыскать беглянку. Посему, воротившись домой и, обнаружив пропажу после долгого отсутствия, ставшую краше, желаннее, Гордей буквально ополоумел от радости, изумления и гнева. Несколько мгновений он не мог признать реальности видения, Дарина чудилась очередным прекрасным наваждением, понадобилось немного времени, чтобы признать реальность виденного. Само небо вернуло ему суженную, вернуло невесту палачу, теперь он глаз не спустит со строптивой девки. Отныне и навечно она принадлежит лишь ему.

Тихий стон вырвал Гордея из раздумий. Он быстро соскочил с соседней кушетки, вытянул шею, став похожим гуся, заглянул в бледное лицо Дарины. Густые золотистые ресницы, отбрасывали тени на щеки, легонько затрепетали, глаза распахнулись.

— Проснулась, — облегченно прошептал палач, добавил громче, — чего ж ты так душу то мою изводишь? Убежала сперва, невесть где пропадала, невзначай воротилась. Мы ж венчаться должны были, а ты воно как поступила. Эх, дуреха ты дуреха, Даринка, разве не видишь, люба ты мне, ох как люба.

Девушка молчала, отказывалась верить в реальность происходящего. Сейчас она немного полежит, закроет глаза, снова откроет, а перед ней покои Амбра Каструм и улыбающееся лицо Константина. Она крепко зажмурилась, поморгала, увы, палач и все вокруг реально. Мелкая дрожь покатила по телу, набежали слезы, крохотная хрусталинка упала на подушку. Сквозь влажную пелену посмотрела на Гордея, он терпеливо наблюдал, не прикасался, не бранил, качал головой, хмурился, неразборчиво бурчал под нос накопившиеся обиды. Палач не выглядел зверем, как раньше, пугавшим, заставлявшим бежать без оглядки, спасаться. У Дарины отлегло от сердца, угрозы она не чувствовала, прислушалась к неразборчивому бормотанию мужика.

— Пообещай, — пыхтел тот, — пообещай, Даринка, что не убежишь боле, не спрячешься от меня. Мы повенчаемся, детишками обзаведемся…

Девушка едва не вскрикнула, слишком рано она успокоилась, Гордей не отступился от старого. Что же делать? Что сказать? Дать обещание и не исполнить нельзя. Ответить отказом, изобьет до смерти, покалечит.

— Не молчи, пообещай, — страдальчески простонал палач.

Дарина тяжело вздохнула, нет сил принимать решения, пусть думает, что хочет, а сердце вот-вот остановится от навалившейся тоски и тревоги, она прикрыла налитые свинцом веки.

— Полно, Даринка, полно, — разволновался мужик, подался вперед, схватил в лапищи маленькую ледяную ладошку невесты, — не буду боле липнуть к тебе. Ты полежи, отдохни, а я ягод для тебя раздобуду, съешь их, повеселеешь.

Гордей встал, нехотя отпустил безвольную девичью руку, бросил последний взгляд на невесту с бледным лицом покойницы, скрылся за дверью. Уход палача принес облегчение, но не ослабил боли, камнем повисшей на сердце девушки, душа ее стонала, металась в агонии, распирая грудь, мысли не давали покоя. Чем больше она рассуждала, тем увесистее становился камень, тянувший, усиливающий страдания.

Дарина не прекращала плакать, глаза опухли, покраснели, подушка вымокла. Гордей вернулся с обещанными ягодами, и вид невесты напугал его сильнее прежнего. Он приблизился к кровати, тихонечко поставил корзинку на пол, шепотом позвал ее по имени. Девушка не отреагировала. Не зная, как поступить, палач сел на край постели, потянулся и положил руку ей на живот, на этот раз реакция последовала незамедлительно, юное тело напряглось, сжалось, сконфуженный взгляд, полный ужаса упал на распластанную ладонь.

— Не надо, — дрожащим от страха голосом прошептала она.

Мужик отдернул руку.

— Даринка, чего ты, я же просто, без умысла какого, то раньше…

Он запнулся, не зная, как выразить словами то, что, наконец, раскаялся за совершенные прежде поступки, что-то невнятно промямлил, мысли в голове кружились, но фразы не складывались. Насупился, махнул рукой, подтянул корзинку.

— Ладно, — в голосе мужика слышалось напряжение, — что было, то прошло. На ка вот, лучше ягод пожуй, сладкие.

Гордей захватил в жменю лакомство, протянул невесте, тонкий, дразнящий аромат приятно пощекотал ноздри. Палач добр, но милость его соперничает с гневливостью, судьбу лучше не испытывать, не доводить до греха, Дарина знала, чем обернется неповиновение, приподнялась на постели, робко взяла пару ягод рано созревшей земляники, положила в рот, разжевала, не чувствуя вкуса, с трудом проглотила.

— Так-то лучше, — похвалил мужик, довольный маленькой победой.

С этого момента жизнь Дарины потекла обычной бессмысленной чередой событий. Гордей переменил к ней отношение, ухаживал, ограждал от тяжелой работы, не прикасался, и пока не упоминал о венчании. Но душевная тоска не отступала, усиливалась, день и ночь Темный Князь грезился ей, приходил во снах, прижимал к могучей груди, шептал ласковые слова утешения. На утро девушка просыпалась разбитой, обессиленной, полной тревоги, ей не с кем было поделиться горем. Она мало ела, почти не выходила из дому, молчала, изредка отвечая на несущественные вопросы палача, улыбка не касалась ее губ, глаза потускнели. Незаметно минуты перетекали в часы, часы в дни, а дни в недели, она сильно исхудала, осунулась, казалось, еще немного и от нее останется лишь тень.

Гордей сходил с ума, наблюдая за девушкой, он не понимал, не видел причин мрачному состоянию, она рядом, но ускользает, страх потерять невесту снова рос, усиливался, появилась необходимость принять серьезные меры.

Утро выдалось солнечным, свежим, палач рано проснулся, запряг лошадь в двухколесную телегу, разбудил невесту, приказал одеваться и выходить на улицу.

— Зачем? — сонно промямлила Дарина.

— Поедем отца твоего повидаем, а после на базар…

— Отца?

— Его самого, — кивнул палач, насупился. — Чего? Не желаешь?

Ответ застрял в горле, девушка послушно встала с койки, принялась одеваться.

— То-то же, — пробубнил мужик, вышел на улицу.

Он не мог стерпеть вида ее тела, прикрытого тканью ночной сорочки, сводившего с ума. Помнил вкус пухлых губ, прикосновения к нежной коже, тепло, исходившее от нее, мягкость и тяжесть волос, пахнущих цветами. Он взял ее лишь раз, взял силой, против воли, причинил боль, но память об этом воспламеняла его плоть, заставляла кровь кипеть, снова и снова подталкивала пойти на преступление. Он крепился из последних сил, надеясь, что однажды невеста ответит взаимным желанием, тогда больше не придется ломать ее, принуждать, а впрочем, время покажет.

Дарина вышла на улицу, прищурилась, занимающаяся заря неприятно резанула по глазам, привыкшим к мраку. Солнце повсюду разбросало тонкие лучи, утренняя роса блестела, переливалась цветами радуги, скатывалась с травинок, наполняя землю живительной влагой. Улицы Великого Новгорода дышали свежестью, прохладой, просыпались, сбрасывали ночную дрему.

Попривыкнув, девушка огляделась, вдохнула полной грудью, облегчение приятной волной нахлынуло на нее, но лишь на мгновение. Не проронив ни слова, забралась в телегу, Гордей хлыстнул лошадь кнутом и окрестные пейзажи замелькали, сменяя друг друга.

Пустынные улицы города постепенно оживали, люди сновали вдоль дороги, спеша по делам, девушка безмятежно наблюдала за кутерьмой, старательно отметая назойливые тоскливые мысли, не дающие покоя. За городскими вратами суматоха угасла, внимание перешло к облакам, мирно плывущим по лазурной глади небес, так незаметно подкатили к отчему дому. Вблизи деревянной хатенки Угрима стояла непривычная тишина, лишь издали доносились птичьи трели, ни кур, ни гусей, ни другой одомашненной твари не наблюдалось. Никак разбежались все, или еще хуже, подохли. Неприятная мысль насторожила девушку, спрыгнув с телеги, она быстрым шагом направилась к входной двери, не обращая внимания на палача.

Дверь со скрипом отворилась, развернув печальную картину перед незваной гостьей. Жилище запущено, повсюду разбросаны грязные вещи, пыль серым полотном накрыла скудные пожитки хозяина, казалось, взмахни рукой, и серая масса запляшет в помещении, закружит, завертится. Полы усланы пучками соломы, разодранная испачканная сажей «перина», когда-то служившая спальным местом босоногой девчушке, покоится в углу, стены голые, вязанки сухих грибов, колосьев пшеницы исчезли, саманная печь чернеет открытой давно не чищеной «пастью», на припечке глиняные горшки в засохшей, заплесневелой каше.

Угрим спал, возвышаясь на печи вздымающейся опадающей горой, забористый храп сопровождал крепкий похмельный сон. Разочарованная Дарина переступила порог под звуки рычания, свиста, перебиваемого сопением, запах перегара ударил в нос. Впрочем, чего она ожидала? Радушного приема? Перемен в отце? Глупо и наивно! Тихонечко подкралась, встала на цыпочки, заглянула в бородатое лицо, хмурое, грозное даже в забытье.

— Батюшка, — позвала чуть слышно.

Храп стих, мужик поерзал, замычал, приоткрыл глаз и сразу зажмурился.

— Голова, м-м-м! — прохрипел он, морщась от боли, в глотке пересохло, губы потрескались.

Дарина отпрянула, сраженная вонью, удержалась, чтобы не прикрыть нос ладошкой, страх, привычка повиноваться родителю брали над ней верх. Угрим раскачиваясь, кряхтя, перевалился на бок, не без труда сел, свесил ноги с печи, исподлобья глянул на дочь.

— Ишь, кто пожаловал, — голос мужика осип, во рту сухо, будто песка объелся.

— Батюшка, это я, — от волнения у девушки вспотели ладошки.

— Да уж вижу, — отмахнулся тот, как от назойливой мухи. — Чем обязаны?

— Вот, повидаться пришла.

— Повидалась? — раздраженно спросил Угрим, неуклюже сполз, проковылял мимо дочери к столу. — Ступай обратно восвояси.

Обида хлестнула девушку толстым кнутом, подступили слезы, покатились по бледным исхудалым щекам. В дверях показался палач, вид плачущей невесты разозлил его, лицо потемнело, глаза метнули молнии, сжал кулаки, быстрым шагом направился к Угриму. Вот так успокоил родитель дитяти, сейчас за это и получит сполна!

Дарина остановила палача, помотала головой, тихо сказала отцу:

— Прощаю тебе, батюшка, твою нелюбовь ко мне.

Круто развернувшись, она направилась к выходу, опустив голову, избегая недовольного взгляда Гордея.

— Постой! — оклик отца остановил ее, не поднимая головы, не оборачиваясь, она ждала. — Постой, Даринка, погорячился я, иди-ка, присядь за стол. — Обратился к Гордею, — дозволь с дочерью объясниться, ступай на двор, обожди.

Палач негодующе уставился на мужика, сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, но увидел умоляющий взгляд невесты и подчинился. Скрипнув от ярости зубами, он резко повернулся, направился к выходу, уже в дверях обернулся, пригрозил:

— Тронешь ее, шкуру спущу.

Дверь захлопнулась с грохотом и в комнате воцарилась мертвая тишина. Угрим собирался с мыслями. В дальнем углу комнаты стояло деревянное ведро с водой, он подошел к нему, зачерпнул горсть, шумно хлебнул с ладони, плеснул немного влаги в лицо. Движения тяжело давались ему, похмелье тому виной, медленно, по-медвежьи развернулся, добрался до скамейки, сел сам, позвал дочь.

— Присядь, потолкуем.

Дарина села.

— Говоришь, прощаешь мне грехи-то?

— Бог грехи прощает, — сказала Дарина, — я же прощаю твою нелюбовь ко мне.

— Что ж, благодарствуй, дочка! — в голосе Угрима не слышалось насмешки или фальши, он говорил от чистого сердца. — Я ведь и не надеялся, что ты когда-нибудь промолвишь мне эти словечки, поэтому не силился их заслужить. А столько поганости, сколько тебе пришлось вытерпеть от меня… Эх!

Мужик резко ударил себя по лбу, замычал, опустил локоть на стол и зарылся лицом в огромную мозолистую ладонь.

— Что ты, батюшка, — хрупкая девичья рука невесомо легла на отцовское плечо, — прошлого не воротишь, оставь.

— Ты пойми, Даринка, — не унимался Угрим, — я ж не спроста-то бесновался, злоба лютая душила, покоя не давала, а все от того, что ты мне не родная.

— Как? — словно громом пораженная, девушка не смогла сдержаться, руки затряслись, над верхней губой выступили капельки пота, лицо и грудь разукрасили алые пятна. Она ожидала услышать все что угодно, но это!

— Мать твоя, покойница, шла за меня, будучи на сносях от другого мужика.

— Нет, не может быть, — губы Дарины нервно подрагивали, она с трудом верила услышанному.

Принести дитя в подоле, как любили поговаривать в народе, незамужней бабе, на всю жизнь позора набраться. Как могла ее гордая, сильная, прекрасная мать допустить подобное? Но мысли о собственной судьбе, внезапно ворвавшиеся в воспоминания, заставили более трезво посмотреть на жестокую реальность.

— Верея жила в чертогах града, — говорил Угрим, — изредка бегала в лес по грибы, тогда-то я ее заприметил. Она мне сразу по нраву пришлась, тонкая, как березка, шустрая, да и краше девок, чем она, нигде не встречал. Да только подступиться к ней не решался, боялся, откажет, не переживу. Помимо меня были и другие, до красы ее охочие, один больно прыткий сыскался, варяг, соблазнил девку-то, а сам воеводить ушел, да так и не воротился обратно, многое передумали, и что вместе с дружиной на поле брани полег, закололи, али голова с плеч. А может и не нужна ему была-то, так, попортил девку и концы в воду. А Верея от варяга понесла, пузо расти стало, в граде зашептались, что, мол, девка-то гулящая, дитя в подоле принесла. Вот тогда-то я и решился, стал замуж звать, чтоб от позора уберечь, а она ни в какую, мол, люблю своего варяга, дождусь возвращения… Отпиралась долго, пока слух прошел, что весь полк полег, где и варяг ее был, да не просто был, а вел он полк тот, потому как княжеская кровь в жилах его текла. Только тогда-то и согласилась Верея пойти за меня, но с условием, что дитя, родившееся признаю за своего, чтобы позор на голову его не полег. Куда мне отказывать было… согласился, но простить так и не смог, что варяга того она любила больше. Ты росла, постоянно мозолила очи, как напоминание о варяге, о том, что Верея сердешные чувства по прежнему питает к покойнику сомнений у меня не было, и ненависть во мне вскипала все сильнее… а когда она померла, тебя стал ненавидеть еще пуще, люто. Думалось, что твоя во всем вина, от этого, я даже продал тебя палачу!!! Да, да, Даринка, продал, за гроши, так сильно мне хотелось избавиться от тебя!!! Но… понимаешь, Даринка, когда ты ушла, то понял, что неправ был, что зазря обижал, бранил, выгонял… зазря! Ведь ты и только ты, все, что у меня в жизни-то оставалось. Ох, стыдно-то как… стыдно…

Мозолистые грубые ладони закрыли бородатое лицо, Угрим издал стон, перешедший в хрип. Девушка глядела на него с жалостью, но в душе от выплывшей истины поднялась горечь, хотелось бежать, куда ноги понесут, не оглядываясь, сдержалась. Лишь теперь она поняла, лишь сейчас осознала, что двигало отцом, вызывало к ней жуткую неприязнь, но ни злобы, ни ярости не было, наступило осознание сути прожитых ушедших дней, наполненных пустыми надеждами.

— Не казнись, — тихо сказала Дарина, — я не держу в душе зла, и никогда не держала. Что было, то прошло.

Девушка поднялась со скамьи, чувствуя дрожь в коленях, не простившись, пошла на двор. Угрим не остановил ее, лишь мрачно, с болью глядел в след, исповедь не принесла облегчения, слишком поздно он понял совершенные ошибки, одиночество, вот его наказание, расплата за грехи.

Гордей дожидался невесту подле двухколесной телеги. Раздобыв немного сена, он протягивал пахучую траву к лошадиной морде, та хватала угощение мягкими губами, фыркала, жевала, прядала ушами от удовольствия. Дарина улыбнулась, как мало нужно животному для счастья, подошла ближе, потрепала сбившуюся в пряди гриву, маленькая ладошка легла на вытянутую морду, погладила.

— Скоро же вы управились, — пробурчал Гордей.

— Скоро, — эхом отозвалась девушка, — здесь боле нечего делать, едем.

Палач скрыл удивление, перечить, расспрашивать не стал, Дарина выглядела еще более подавленной, чем до встречи с отцом, зря привез ее сюда, только хуже сделал.

Обратный путь сопровождало гнетущее молчание, Гордей не мог выдавить ни слова, доехав до базара на городской площади, он вздохнул с облегчением. Солнце ощутимо припекало, решил поторопиться, взять необходимое и поскорее отправиться под тень крыши дома. Но не тут-то было. Люди, завидев Дарину, стали шушукать, тыкать пальцами, некоторые с опаской поглядывали в ее сторону.

— Глянь-ка, Авдотья, — донеслось до ушей палача, — не та ли это, что коня взмахом руки завалила?

— Вроде та, — ответ прозвучал с опаской, и еще тише, — ведьма.

— Да нет, — послышалось с другой стороны, — та посправнее была, кажись… эта больно тощая.

— Колдовство-то оно силы отнимает…

— Она это, помяните мое слово, чур, меня, чур…

Говорившая бабка перекрестилась, плюнула себе под ноги, скрылась в толпе. Гордей нахмурился, сказал так, чтоб услышала только невеста.

— Слышишь, Даринка, не про тебя ли молва в народе ходит?

— Какая молва? — девушка встрепенулась, обрывки фраз долетали до ее ушей, но погруженная в раздумья, не обращала внимания на нелепый базарный гомон, и лишь сейчас осознала их смысл.

Сердце ухнуло куда-то в пятки, действительно о ней судачили, и как узнали ее, всего один раз видели? Не думала, что случай так в души людям западет, что запомнится на долгое время.

— Едем, — попросила осипшим голосом, — дурно мне.

Палач окинул базар пристальным взглядом, девка явно скрывает что-то не доброе, но что толку допытываться, давать повод для больших пересудов. Хлестнул лошадь, та прибавила шаг, дома потолкует с невестой, не сознается по-хорошему, что ж, применит силу, надоело в няньках ходить, пора мужику характер показать.

* * *

Над замком Амбра Каструм нависли черные обрюзглые, налитые холодной влагой, грозовые тучи. Константин сидел в кресле перед разожженным камином библиотеки и потягивал из бокала коньяк. Брови его, сошедшиеся на переносице, давали понять, что он не в самом позитивном расположении духа.

— Как долго нам бездействовать? — мрачный голос Алтэры прозвучал за спиной Темного Князя. — До лунного затмения остались считанные дни.

— Знаю, — отмахнулся колдун.

— Каллида так и не показалась больше, — не унималась дух-защитница, — ее необходимо спровоцировать…

— Нет, — отрезал Константин, — она сама объявится, ждать не долго. Ступай, Алтэра, я хочу побыть один.

— Нельзя постоянно находиться в одиночестве. С тех пор, как избранница…

— Алтэра! Ступай!

— Как будет угодно, — пробурчала та и растворилась в пространстве.

Оставшись наедине с удручающими мыслями, колдун сделал глоток янтарной жидкости, заглянул на дно полупустого бокала. Он постоянно возвращался разумом к предстоящим событиям, терзался сомнениями, правильный ли сделал выбор, если допустить хотя бы один неверный шаг, то вековые усилия пойдут прахом.

Бокал его опустел, жажда не пропала, пусть разум ненадолго успокоится, затуманится, Константин поднялся, в камине затрещало полено, глянул на него с упреком, что отвлекло от напитка, направился к тумбе с графинами. Сосуды ждали хозяина, жидкости в них пропускали сквозь себя теплый золотистый свет, игравший на стенах и книжных полках разными оттенками. Князь поднял графин с янтарной жидкостью, мерцающее пламя камина плясало, отражаясь в хрустале, и на память пришло мгновение: он дает бокал с коньяком Дарине, та пробует, ее щеки покрывает нежный румянец, в глазах появляются искорки. Ненужные воспоминания резанули по сердцу, внезапным порывом нахлынуло раздражение, он силой швырнуть графин в стену. Хрустальный сосуд ударился о твердую поверхность и с жалобным звоном раскололся, разлетелся на тысячи осколков, рассыпался по полу.

— Будь ты проклята, Каллида! — прорычал Князь.

— Только не говори, что клянешь меня из-за той белесой девки, — голос жрицы Далия, внезапно материализовавшейся в комнате, прозвучал на удивление дружелюбно.

— Явилась, — буркнул Константин, довольный тем, что задуманный план принялся воплощаться в реальность.

— Не смогла устоять, мой дорогой Арман, — съязвила колдунья, и направилась к хозяину замка, стоявшему к ней спиной. — Ты ведь отменил большую часть защитных наговоров, позволил мне беспрепятственно проникнуть в твою обитель.

— Что же тогда медлила? Защита давно снята.

— Просто обдумывала… — спокойным, раздражающим Темного Князя тоном, произнесла Каллида.

— Что именно? — грубее, чем намеревался, спросил он, повернулся к женщине лицом.

— Стоит ли мне доверять тебе, или ты пытаешься заманить меня в ловушку, — пропела та медовым голосом, льстиво улыбнулась.

Колдун же нахмурился, чувствуя подвох в словах.

— Но потом решила, — продолжала жрица, угрюмость колдуна ее не смущала, — решила, что моя магия превосходит твою в сотни раз, и как бы ты не старался, я снова приручу тебя.

— Этого не потребуется, — в тоне Константина слышалась твердость, он шагнул вперед, вплотную приблизился к врагу. — Я уже в твоей власти. Ты была права, моя госпожа.

— Права? — Каллиды не ждала скорой капитуляции, глаза ее подозрительно сузились, превратившись в тонкие щелочки, вскинула голову, заглянула в кобальтовые глаза бывшего раба, но лжи не обнаружила. Либо тот искусно маскируется, либо с уст действительно срывается правда, это следует выяснить. — Что же заставило тебя так резко изменить мнение? Ведь ты не одну сотню лет отрицал свое предназначение служить мне! К тому же, несколько минут назад проклинал меня, не так ли? Да и как же та глупая девчонка?

— Все это больше не имеет значения, — тон мужчины по-прежнему оставался твердым, но спокойным. — Я многое обдумал с момента твоего последнего визита, и наконец, понял, что наша встреча была предопределена. Мы должны быть вместе…

— Но как же девчонка? — не унималась колдунья.

— Не стану отрицать, — признался Князь, — она была мне дорога, но не столь сильно, как ты, госпожа.

— И ты избавился от нее?

Темный Князь кивнул.

— И как же ты от нее избавился? — язвительно поинтересовалась Каллида, ей до безумия хотелось услышать подробности, посмаковать поражение соперницы.

Князь не доставил порочной женщине удовольствия, склонился к ее уху, прошептал:

— Неважно, главное, что беспокоиться более не о чем.

— Что ж, — недовольно фыркнула жрица, — тогда докажи, что твои слова правдивы, поцелуй меня так, как прежде, до того, как покинул.

Константин едва сдержался, чтобы не сжать кулаки, тело напряглось, желание отступить промелькнуло в сознании, но он подчинился требованию женщины. Темноволосая голова склонилась, глаза сверкнули холодными льдинками, потянулся к устам колдуньи, властно накрыл их, впился жестким поцелуем. Он сминал податливые губы беспощадно, до боли, стон удовольствия вырвался у Каллиды, бесстыдно подалась вперед, ей не хватало этой страсти сотни лет, пока ее верный раб находился в недосягаемости. Но теперь она снова властвует над ним, пожирает жизненную энергию, диктует условия, теперь он не ускользнет, ни за что, никогда.

Колдунья не распознали лжи, ярость, пылавшую в синих глазах мужчины, приняла за страсть, облизнула влажные, припухшие губы, довольно хмыкнула:

— Мой дорогой Арман, я тосковала по этим ласкам, наконец, ты одумался. А теперь, нам пора, у меня накопись поручения…

— Еще не время, — Константин не отводил взгляда от госпожи, изучая ее реакцию.

— И что это значит? — раздраженно спросила женщина.

— Это значит, — ответил колдун, сдерживая нарастающий гнев, — что у меня есть неоконченные дела в Амбра Каструм.

— В этом замке?

— Да, моя госпожа.

Каллида зло сверкнула глазами, только что он клялся в верности, а через мгновение ищет предлог, чтобы снова увернуться.

— Арман, — закричала она, — в какие игры ты со мной играешь?

— Я больше не играю в игры, Каллида! — резко отрезал Князь. — Мне действительно необходимо кое-что уладить прежде, чем твоя власть поглотит меня полностью. Если не веришь мне, возьми вот это, в знак повиновения и преданности.

В руке колдуна материализовался тряпичный мешочек.

— Что это? — колдунья брезгливо уставилась на странный предмет.

— В этом предмете сокрыты великая и чистая энергия, — пояснил хозяин замка, — он долгое время впитывал светлые энергетические потоки, переплетенные с лазурной волной…

— Так он из другого мира? — было заметно, как интерес колдуньи к тряпице возрос, лазурная волна редкое кратковременное явление межмирья, раздобыть даже малейшую крупицу этого чуда практически невозможно.

Рука жрицы непроизвольно потянулась к мешочку, слегка коснулась его, легкий щелчок по пальцам дал понять, что в крохотном предмете сокрыта величайшая сила, способная умножить магические возможности в сотни, в тысячи раз. И если колдун так легко расстается с тем, что возможно помогло бы ему справиться с ней, значит, он действительно отныне в ее власти. Хищная улыбка расцвела на лице Каллиды, повернувшись спиной к мужчине, торопливо выговорила:

— Надень его на меня.

Тряпица повисла на изящной шее колдуньи, она возбужденно потрогала подношение, чувствуя потоки чистой энергии, разливающиеся по ее телу, внутри все дрожало, кожа покалывала.

— Великолепно! — почти зарычала женщина, с трудом сдерживая магическое напряжение.

— А теперь, моя госпожа, — глухо выдавил Князь, — возвращайся в Далий.

— Ты что, приказываешь мне? — выпалила жрица, резко повернувшись, игривый взгляд выдал истинный настрой.

— Отнюдь, — льстивая улыбка украсила лицо колдуна, возбудившая Каллиду до предела.

— Ох, ладно, — все же отступилась она, — на сей раз будь по-твоему. Но не затягивай, мой дорогой Арман, ты же знаешь, твоих ласк я жажду больше всего на свете и долго ждать отныне не намерена.

«Жаждешь, — подумал мужчина, — но не больше, чем власти.»

— Слушаюсь, моя госпожа.

Подарив ему томную соблазнительную улыбку, Каллида растаяла в воздухе. Поистине магическая сила женщины стократно приумножилась, Константин надеялся, что этот факт не построит дополнительных трудностей, а впрочем, чему быть, того не миновать. Сбросив маску послушного раба, Князь зашагал прочь из библиотеки, время утекает, необходимо как можно быстрее попасть в Великий Новгород, все готово к перемещению.

Влетев ураганом в конюшню, он услышал приветственное ржание Фрагора. Конь нетерпеливо бил копытом в стойле, храпел, мотал головой, запах хозяина будоражил его, предвкушение скачки делало нетерпеливым.

— Хэдес, — позвал колдун, дух незамедлительно явился, — ты знаешь, что делать, к моему возвращению все должно быть готово.

Фантом кивнул, Князь прошел мимо него к стойлу верного друга, запряг и скользнул в коридоры межмирья.

* * *

Деревянное веретено, юлою бегало по полу, Дарина выпустила из рук тонкую ниточку пряжи, продолговатый предмет вздрогнул, упал, закатился под скамейку. Рука девушки легла на грудь, сердце билось сильнее, покалывало, странное предчувствие овладело ею, навалилось необъяснимой тяжестью, слабость сковала тело. Грядут перемены, только вот хорошие ли?

Отругав себя за минутную слабость, Дарина отбросила глупые мысли, потянулась к веретену и застыла, неведомая тень, до боли знакомого человека, мелькнула за окном. Взгляд метнулся к небольшому отверстию, затянутому бычьим пузырем, сердце обмерло, силуэт вырисовывал образ Темного Князя. Невеста палача резко вскочила, подбежала к двери, распахнула настежь, выскочила на улицу. Голова возбужденно металась из стороны в сторону, но на улице не было ни души. Вечернее зарево окрасило небо багровыми красками, и девушка ощутила знакомую горечь разочарования, это закат ее надежды.

Тяжелый вздох вырвался помимо воли, медленно побрела обратно, уныло претворила дверь, не подозревая о тайном наблюдателе. Константин успел скрыться за углом соседнего здания, ей нет нужды знать, что он здесь, достаточно того, что она невредима.

Колдун направился к главным воротам Великого Новгорода, вечерний мрак подступал, серым плащом ложился на его плечи. За пределами града Темный Князь огляделся, по близости ни души.

— Фрагор! — выкрикнул он в сумеречную пустоту.

Горизонт окутала плотная дымка, стук подкованных копыт поднял в воздух стаю ворон, сидевших поблизости на ветвях высокого тополя. Конь грациозно выпорхнул из пустоты, закружив дымку причудливым узором, рысью подскакал к хозяину, фыркнул, загарцевал на месте, покачивая головой, размахивая черной гривой.

— Фрагор, мой верный друг, — проговорил мужчина, похлопал коня по холке, вскочил на него и поскакал вдоль дороги в сторону небольшого поселения, к дому, где выросла Дарина.

Стоя перед обветшалой хатенкой, Константин хмурил брови. Омерзение, гнев, презрение, необходимо усмирить эти чувства, прежде чем завяжется разговор с нерадивым отцом, продавшим дочь палачу. Подступив к двери, толкнул, петли неприятно скрипнули, отворился проход, похожий на черную пасть, могильным повеяло холодом, нехорошее предчувствие мелькнуло в сознании. Колдун переступил порог, внутри царила мертвая тишина, повсюду расползся мрак, мерзкое зловонье витало в спертом воздухе. Тихий скрипучий звук привлек внимание Князя, его глаза постепенно привыкли к сумраку, напрягся, мороз пробежал по позвоночнику, шагнул вперед, поднял голову и застыл на месте. Под камышовым потолком, слегка покачиваясь на натянутой до предела веревке, обвившей толстую шею, висело безжизненное тело Угрима.

— Безумец, — мрачно выговорил Константин.

Он рассчитывал перекупить Дарину, расторгнуть договор, заплатить отцу сумму большую, чем дал палач, но непредсказуемый поступок мужика оказался совсем некстати, планы необходимо пересмотреть.

Натянутая веревка скребнула по потолочной балке, высвободив едва уловимый хруст, колдун мрачно хмыкнул, отметил, что на физиономии мертвеца застыло выражение покоя, освобождения и даже умиротворения. В его чертах ни читалось, ни страха, ни гнева, ни раскаяния, ни отчаяния, глаза плотно зажмурены, рот слегка приоткрыт, но приглядевшись, Князь заметил отпечаток боли, боли душевной, вырвавшейся наружу едва уловимыми чертами, приподнятостью густых бровей и уголками рта, опущенными к низу. Стало ясно, Угрим страдал при жизни, но тщательно скрывал гнетущие душу муки, прикрывался буйством, гневом, раздражением. Как бы там ни было, теперь все это уже не имело значения.

На дворе послышалось ржание коня, Темный Князь направился к выходу, вскочил в седло, небрежно махнул рукой. Яркая искра метнулась от его пальцев к обветшалой хатенке, та полыхнула, занялась пламенем.

— Вперед, Фрагор! — колдун пришпорил коня.

Огромный вороной жеребец храпнул, заглушая топотом копыт, треск горящих бревен, рванул к стенам Великого Новгорода.

Ночь принесла в град пустоту, люд разбрелся по домам и кабакам, невзирая на яркую, полную луну, разливавшую лучи взамен дневному светилу. Безлюдные улицы приветствовали Константина тишиной, он пронесся вдоль незамысловатых построек, натянул поводья у жилища палача, Фрагор послушно остановился, запрядал ушами, мотнул головой, звякнув сбруей.

— Тише, друг, тише.

Колдун потрепал гриву жеребца, спешился, в небольшом оконце мелькали знакомые силуэты, он напряг зрение, стараясь понять, что происходит.

Не подозревая о затеянной слежке, Гордей зажигал лучину. Утомленная Дарина спала на скамье, опершись спиной о стену, палач нагнулся, рассматривая невесту, в руках ее покоилась пряжа, деревянное веретено лежало у ног без дела. Слегка склонившись над девушкой, мужик потряс ее за плечо.

— Даринка, ты чего тут уснула?

Девушка вздрогнула, резко открыла глаза, затуманенные дремой.

— Что? — выдохнула она, инстинктивно отдернула плечо.

— Тише, — Гордей ощутил неприятное томление, — тише, Даринка.

— Темно! Ночь на дворе?

— Ночь ли, день ли, — загадочно проговорил палач, — а минуло много времени, с тех пор как ты воротилась.

Знакомый страх прокрался в сердце Дарины, брошенные в лицо слова не предвещали ничего хорошего, неприятно кольнуло в области груди. Она силилась не подать вида, спрятала вспотевшие ладони в складках сарафана, опустила глаза, поджала губы.

— Может, все ж, поведаешь, где пропадала, спустя то столько времени, — хмуро прохрипел палач, разбивая надежды девушки на маленькие осколки, — да почему люд на базаре ведьмой называл? Ясно ж, что про тебя шушукали… а, Даринка? Ну что молчишь, как в рот воды набрала? Отвечай, коли спрашивают!

Девушка молчала, горло сдавило, стук сердца отдавался в ушах. Что она могла сказать? Уж конечно не правду о колдуне, магии, другом мире, совершенно не похожем на здешний. Не оставалось ничего, кроме как покорного ожидая неминуемой участи.

— Молчишь, — прорычал мужик, — опять молчишь. До коли ж ты мучить то меня будешь, а?

Неожиданно, Гордей рухнул на колени, руки упали, крепко обхватили бедра невесты, уронил голову, зарывшись лицом в подол сарафана.

— Не могу без тебя, — хрипел он, — не могу!

Дарина с ужасом взирала на упавшую ей на колени голову. Страх сменился жалостью, медленно, настороженно протянула руку, пригладила взъерошенные на затылке короткие волосы. Мужик напрягся, мышцы спины закаменели, он резко поднял голову, схватил тонкое запястье девушки, прижал горячие уста к ее ледяной ладони. Она не смогла сдержать прерывистый вздох, дернула руку, но не высвободилась. Гордей не собирался отступать, слишком долго ждал, пока сама его позовет. Но она не звала, и не позовет, он все возьмет в свои руки, здесь, сейчас, пусть видит его любовь, пусть знает, как дорога ему.

Перейдя в наступление, Гордей продолжил лобызать руки невесты, поцелуи становились жарче, настойчивей, губы поднимались выше, к локтям, плечу, ключице. Он старался не замечать, как девушка корчится, неприязненно отворачивается, пытается отстраниться.

— Прошу, прекрати, перестань, — с едва сдерживаемым отвращением просила она.

Палач не желал слышать отказа, мольба в голосе не останавливала его, кровь закипала, возбуждение нарастало, разжигая древние животные инстинкты, огненным потоком стремящиеся к низу живота. Зов плоти туманил разум, поддавшись искушению, он сунул руки под подол сарафана, неуклюже лаская обнаженные бедра, раздвинул девушке ноги.

— Не-е-т! — закричала Дарина, сорвалась с места, бросившись в сторону, забилась в угол, словно там крылось спасение.

Отчаянный стон вырвался откуда-то из недр души Гордея, голова поникла, с размаху стукнул кулаком по лавке, проревел, поднимаясь с колен:

— Ну почему?

— Не могу, — лепетала та, широко распахнув глаза, слезы застилали взор, — не могу! Оставь меня! Оставь!

— Вот что, Даринка, — голос палача стал суров, брови сошлись в кучу, — я боле не намерен терпеть твои выходки! Довольно! Завтра же мы с тобой обвенчаемся, на то уже давно разрешение дано! Тогда не отвертишься… а если снова бежать вздумаешь… так заруби себе на носу, сыщу даже на том свете! А пока взаперти посидишь!

Резко повернувшись, мужик выскочил на улицу, дверь с грохотом захлопнулась, едва удержавшись на петлях. Схватил длинную толстую палку, валявшуюся неподалеку, одним концом воткнул в землю напротив входа, другим упер в дверь так, что даже если надави на нее с обратной стороны с большой силой, все равно не поддалась бы и не отворилась. Перепроверил, подергал палку, та крепко застыла в установленном положении.

— Посиди, подумай, дуреха, — пробубнил он под нос, горечь безответной любви разъедала душу.

Мрачный взгляд упал на запертую дверь, в лунном свете она показалась Гордею недоступным проходом в райские кущи, зарычал, отогнал прочь искушающие мысли. Если повторно возьмет девку силой, она и руки на себя наложить может. Нет, надо сдержаться и идти прочь, подальше от наваждения, от мыслей губительных, надо идти в кабак!

Шел Гордей быстрой тяжелой поступью, гнал прочь мысли о Дарине, думал о загульной ночи, о трудах и совершенных деяниях, но как бы ни старался забыться, все равно возвращался к образу невесты. Ее светлые голубые глаза, окаймленные густыми ресницами, сводили с ума, губы манили, пьянили, заставляли забыть обо всем на свете, кроме медовой сладости, что обещали даровать при поцелуях. Хрупкий стан, прикрытый одеялом золотых локонов, каскадом ниспадающих вдоль тела, обещал трепетать от наслаждения в сильных мужских объятиях. И если бы он ни сорвался в ту роковую ночь, если бы не взял ее насильно, а завоевал медленно, настойчиво, все это могло бы уже принадлежать ему.

Неестественный звериный рык вырвался из глотки палача, сжал кулаки. Дать бы кому в морду, чтоб полегчало! Мужицкий хохот отвлек от нарастающего гнева, Гордей поднял голову, перед ним, словно из-под земли вырос кабак. Видать, сильно задумался, пути не заметил пройденного, оно и к лучшему.

Внутри Гордей почувствовал себя лучше, в ноздри ударили знакомые резкие запахи браги, лошадиного пота и немытых тел, предвестники веселой ночки. За столами сидели мужики, большие деревянные кружки, крепко зажатые в мозолистых ладонях, то и дело метались вверх вниз, туманящий разум напиток пачкал усы, стекал по бородам, шум, гомон, болтовня неслись со всех сторон.

— Глядите-ка, кого это нелегкая принесла! — грубый мужицкий бас выделился на фоне общего гула.

— Здрав будь, Богша! — подхватил палач, направившись к обладателю грозного голоса.

Высокий, широкий в плечах мужик, одетый в простую потрепанную рубаху, сидел за дальним столом, потягивая брагу из засаленной кружки.

— И тебе не хворать, — прогромыхал он, развалившись на стуле.

Гордей подсел за стол к знакомцу, и кивнул хозяину заведения. Тут же перед ним очутился невысокий мужичок, тщательно вытиравший руки о изрядно испачканный фартук.

— Чаво изволите? — поинтересовался он.

— Хлебного вина, да утварь поболе дай, — распорядился палач, и переключил внимание на Богшу. — Что, друже, отыгрываться будешь?

— Не сегодня, — скривился знакомец, снова прикладываясь к кружке, — уже продулся Могуту, без гроша меня оставил.

— Эх ты, Могута обыграть не смог, тьфу, — разочарованно выпалил Гордей, грозно зыркнув на мужичка, быстро семенящего в их сторону.

Шустрым привычным движением тот поставил кружку на стол, развернулся, намереваясь уйти, но палач остановил его, раздраженно спросил:

— И это, по-твоему, большая посудина?

Поднял кружку, в два глотка осушил содержимое, вручил обратно кабатчику, и потребовал нести еще, мужичек откланялся за добавкой.

— Ба, гляньте-ка, важная птица! — хрюкнул Богша.

— От чего ж не важная-то? — обиженно пробубнил Гордей, приняв реплику на свой счет.

— Да вона, туды глянь! — мужик кивнул в сторону входа, палач оглянулся.

В дверном проеме стоял высокий статный мужчина, широкополая шляпа отбрасывала тень на лицо, длинный черный плащ едва не касался пола, начищенные до зеркального блеска высокие сапоги дополняли образ. Весь кабацкий сброд умолк, любопытные взоры скользили по незнакомцу.

Константин расценил обстановку, как вполне подходящую для осуществления задуманного плана, двинулся за пустой стол, недружелюбные косяки, бросаемые в его сторону, проигнорировал, занял свободное место, в ожидании, руки в кожаных перчатках легли на шершавую поверхность стола. Кабатчик засеменил к знатному иноземцу, в тонких искривленных артритом пальцах тряслась пустая кружка, заказ палача можно отложить, на горизонте маячит захожий побогаче.

— Чаво изволите? — льстиво улыбнувшись, спросил он.

— Выпить, — сказал колдун, не поднимая глаз, протянул руку и бросил на стол три золотые монетки. — На твое усмотрение.

Кабатчик, отродясь не знавший такого богатства, взвизгнул, схватил со стола монетки и убежал за питьем для щедрого гостя.

— Про мое вино не забудь! — крикнул ему вдогонку Гордей, раздраженный появлением чужака, слишком много чести иноземцу.

— Упиться решил? — спросил Богша, привлекая утраченное внимание приятеля.

— Тебе что за дело? — рыкнул палач. — Ночь длинная, домой мне до утра дорога закрыта, в кости срезались бы, да ты ж вона, Могуте продулся!

— Так я и в долг могу!

— Чего кочевряжился тогда? Не сегодня! Не сегодня! Тьфу!

— А ты плохо уговаривал, — хохотнул Богша, вынимая из кармана четыре пожелтевших кубика.

— Уговоры не про меня, — отрезал Гордей, хмель ударила ему в голову, — если надобно чего, силой беру!

— Не в этот раз, — осадил приятель, небрежно бросил кубики на стол, — остынь, а то погляжу, совсем разгорячился…

— Нечего мне указывать! — громыхнул палач, здоровенный кулак обрушился на стол с такой силой, что все четыре кубика одновременно подпрыгнули.

— Да кто ж тебе указывает? — спокойно проговорил Богша, глотнул браги. — Бери кости, давай сыграем, так и быть, уступлю, ходи первым.

— А на что играть будем? — Гордей взял кубики, принялся трясти, перемешивать. — Что в долг загонишь?

— Известное дело, — хмыкнул Богша, широкая ладонь скользнула в карман, вынырнула, увлекая за собой горсть монет-чешуек, простерлась над столом, тонкий мелодичный звон сопроводил упавшие на шершавую поверхность кругляшки, — на денежки.

— Ты ж сказал…

— Остынь, друже, пошутил я.

— Эх ты, ладно, на деньги, так на деньги, — палач не стал спорить, положил на стол всего две монетки-чешуйки.

— Чего мало достал-то? — удивился приятель.

— Да ты это сперва выиграй.

— Начинай, — нахмурился Богша, его ужасно раздражала самоуверенность знакомца.

Гордей с удвоенной силой потряс кости, бросил их на стол и наклонился ближе, ища взглядом возможные выпавшие шестерки. Но как назло, один кубик упал двойкой вверх, два других показывали четверки, третий единицу. Богша, видя неудачный расклад соперника, громко захохотал.

— Ишь, как перышки тебе да пообщипало! Давай сюда кости, моя очередь.

Приятель яростно затряс кости, сквозь его ладони слышался отчетливый треск ударяющихся друг о друга игральных предметов.

— Не сломай, — хмыкнул палач, поддразнивая.

Перетасовав шестигранники, Богша швырнул их на стол, те разлетелись в разные стороны, едва не слетев с шершавой деревянной поверхности. Резко склонившись над кубиками, тут же отпрянул, грубо выругался.

— Рано радовался, — позлорадствовал Гордей, не обнаружив в раскладе приятеля ни одной выигрышной цифры, сгреб кости, потряс, бросил.

Фортуна улыбнулась ему, две выпавшие шестерки принесли первую победу, Богша скрипнул зубами, подвинул одну монету в сторону соперника. Везение продолжилось, последующие коны сопровождались новыми кругляшками, двигающимися ближе, палач выбрасывал кубики с шестерками, победоносно скалился, раздражая знакомца, к великому ужасу которого, ни один его бросок не оказался выигрышным. В скором времени монеты Богши, все до единой перекочевали к Гордею. Довольная улыбка расцвела на его смуглой физиономии, глядя на кучку денег, он с жаром потирал ладони.

— Чего зубоскалишь? — гневно выпалил Богша, злоба клокотала в груди.

— Чего не зубоскалить? Не я ж продулся! Двоим за вечер! — съязвил палач, сунул монеты в карман.

— Ну, знаешь! — громыхнул приятель, ударил кулаком по столу, вскочил и подался к выходу.

— Богша, постой, ты чего? — крикнул Гордей вдогонку, но тот отмахнулся, и яростно хлопнув дверью, выскочил из кабака. — Ну и проваливай!

— Со мной сыграешь? — вопрос прозвучал где-то рядом, палач обернулся.

Иноземец в странном одеянии стоял подле него, широкополая шляпа по-прежнему бросала тень на незнакомое лицо, смазывая черты. Алчная искра блеснула в глазах Гордея, удача сопутствовала ему в игре, монеты чужака сами покатятся в его карманы, надо соглашаться.

— От чего ж не сыграть, сыграю, — палач кивнул на пустой стул ушедшего переваривать досаду приятеля.

Константин снял шляпу, перчатки, положил на стол, в движениях прослеживались покой и уверенность. Кто-то их выпивох громко хохотнул, стукнул кружкой по дереву, Гордей вздрогнул, резкие звуки всегда его раздражали.

— Правила знаешь? — бесцеремонно спросил он.

— Знаю, — присев, ответил Князь.

— А есть у тебя на что играть?

Колдун вынул из складок плаща довольно увесистый кожаный мешочек, золотые монеты сверкнули в тусклых бликах зажженных свечей кабака, звеня, упали на стол.

— Устроит? — спросил Князь.

— Меня-то устроит, — палач пожирал глазами богатство иноземца, — да только не смогу предложить тебе равного…

— Тогда прировняем твои монеты к моим, — предложил незнакомец.

— А тебе выгода какая, если так?

— Дело не в выгоде.

— В чем же тогда?

— В удовольствии, азарте…

— Ну, если дело в этом, — пожал плечами Гордей, вдаваться в подробности не хотелось, блеск золота отвлекал, — ходи первым.

Уверенным, твердым жестом, Темный Князь взял кости, и, не перемешивая, бросил. Кубики выбили чуть слышную дробь, покатилась, резво перевернулись.

— Ишь ты, — прищелкнул языком Гордей, рассматривая три выпавшие из возможных четырех шестерки, — прытко начал!

— Твоя очередь, — лицо незнакомца оставалось бесстрастным.

Одним грубым движением палач сгреб шестигранники, потряс, швырнул, брови его угрюмо сдвинулись в кучу, ни одной выигрышной цифры не выпало, первый бросок оказался неудачным.

— Нет, так дело не пойдет, — пробубнил он, положил одну монету-чешуйку ближе к иноземцу, — бросай, че ждешь-то!

Игра продолжилась, раз за разом колдун выбрасывал выигрышные шестерки, раззадоривая, раздражая соперника до тех пор, пока не увидел, что тот, разочаровавшись готов отказаться от продолжения. Пришло время ослабить хватку, несколько конов подряд он подтасовывал кости, позволяя сопернику обыграть себя. И как только азартный запал палача достиг необходимого пика, Князь решил изменить условия игры.

— Бросай, — нетерпеливо рыкнул палач, глядя на шестигранники, уныло перекатывающиеся в пальцах незнакомца, бросать игральные предметы тот не спешил.

— Довольно, — резко сказал колдун, отложил кубики в сторону, — рассвет близится, устал я, идти пора.

— Куда идти? — запротестовал Гордей, он горы свернуть готов, нельзя чужаку позволить сорваться с крючка. — Струсил что ли? Боишься, что я все денежки у тебя выиграю?!

— Нет, не боюсь, — от спокойного тона соперника палачу стало не по себе. — Предлагаю сыграть последний раз, да только не по одной монете, а все сразу на кон…

Гордей, не раздумывая, согласился, фортуна благоволит, отчего не воспользоваться. Он достал все имеющиеся деньги, сдвинул в середину стола.

— Давай! — пылко сказал он, звериная ухмылка кривила физиономию.

— Погоди, так дело не пойдет, — лукаво проговорил Константин, хитро прищурившись, — теперь и мне выгодно сыграть хочется.

— Но это все, что у меня есть, — пожал плечами палач.

— Думаю, у тебя есть еще кое-что, способное заинтересовать меня!

— И что же это? — насторожился мужик.

— Девушка, что живет в твоем доме, голубоглазая, светловолосая…

— Даринка? — Гордей догадался, к чему клонит незнакомец. — На нее играть не стану.

— А если добавлю еще золота? — Князь достал мешочек, намного больше первого, потряс им, монеты зазвенели, распустил завязку, высыпал половину содержимого на стол.

— Все одно — не стану, — заупрямился палача, при этом жадно взирая на образовавшуюся золотую горку.

— Как знаешь, — деланно согласился Константин, рисовано положил ладонь на монеты.

Гордей мучительно наблюдал, как от него ускользает шанс, выиграть богатство иноземца, способное обеспечить ему безбедную жизнь. Здравый смысл шептал, что он поступает верно, отказываясь от денег, не рискует лишиться любимой невесты в случае проигрыша. Но алчность, желание наживы, азарт, да и хмель от выпитого за вечер хлебного вина, ударившая в голову, заставляла пересмотреть, изменить принятое решение, согласиться на последнюю игру, и получить все, став удачливым победителем.

— Погоди! — наконец не выдержав, крикнул он, как раз в тот момент, когда незнакомец уже собрался отправлять золотые монеты обратно в мешочек. — Погоди! Согласен!

— Согласен рискнуть, и в случае проигрыша отдать мне девушку, живущую в твоем доме? — громко спросил Князь, привлекая внимание зевак, и без того разместившихся неподалёку от них, и с любопытством следивших за игрой двух противников, на протяжении всего времени, что те играли.

— Да, — выдавил Гордей, нахмурился.

— Скажи яснее, чтобы все слышали и от слов своих ты не отступился, — настаивал колдун, словно подтрунивая над противником.

— Я согласен, — раздраженно выпалил палач, — если продуюсь, отдам выигранные монеты и свою невесту Дарину тебе, иноземец! Но если выиграю, то ты отдашь мне все золото, которое сейчас при тебе, до единой монетки!

— Договорились!

— Первый бросок за мной, — распорядился Гордей, быстрым движением сгреб кубики, принялся усердно трясти их в руках. — У кого больше шестерок выпадет, за тем и победа!

С этими словами он швырнул шестигранники на деревянную поверхность стола, присмотрелся, и чуть не подпрыгнул на месте от радости, обнаружив, что на трех костях оказались заветные числа. Он выиграл! Почти выиграл! Поскольку шанс выбросить сразу четыре шестерки за один кон невелик, если ни совсем невозможен.

— Что ж, — Константин медлил, давая сопернику возможность насладиться мнимой победой, — моя очередь.

Легко подхватив кости одной рукой, не тасуя, колдун небрежно выронил их, кубики рассыпались на плоской поверхности, прокатились и все четыре легли шестерками вверх. Наблюдавшие за игрой зеваки охнули в один голос, устремив взгляды на проигравшего палача, в воздухе повисла гробовая тишина, ждали реакции Гордея. Тот побледнел, рассеянно уставился в черные точки на белых поверхностях шестигранников, не принимая неожиданную удачу чужака.

— Я приду за девушкой через три дня, — голос Князя звучал словно издалека.

Гордей поднял голову, оторвавшись от проклятых игральных костей, вперился затуманенным взглядом в иноземца, не в силах признать поражение.

— Ничего ей не говори, — продолжал колдун, поднимаясь.

Потерянный вид мужика его не смущал, он надел шляпу, натянул перчатки, выпрямился, в глазах не светилось ликования, это продуманная, подстроенная победа, все идет по плану.

— Золото можешь оставить себе, и помни, ты дал слово… теперь Дарина тебе не принадлежит.

Развернувшись, он взмахнул длинным черным плащом и скрылся за дверью кабака. Свидетели игры оставались в недоумении, возбужденно шептались, прихлебывая брагу, палач же сидел неподвижно, деньги утратили значимость, золото поблекло, он проиграл много больше. Гордей чувствовал, как ярость внутри нарастала, закипала, пока ни зарычал, словно зверь, ударенный копьем в сердце, два мощных кулака обрушились на стол, монеты подпрыгнули, деревянная кружка опрокинулась, расплескав остатки хлебного вина.

— Проклятье! — заревел он, швырнул кружку на пол и уставился на монеты взглядом, полным ненависти.