Вернувшаяся в Далий, после свидания с Темным Князем, Каллида, пребывала в блаженном состоянии, ожидая скорого появления излюбленного раба. Первое, что она ему поручит, это завоевание новых миров, и начать можно будет с того, откуда прибыл странный предмет, наполненный энергией невообразимой силы.

При мысли о мешочке, дарованном Константином, колдунья бессознательно подняла ладонь, слегка коснулась предмета кончиками пальцев.

— Великолепно! — пробормотала она, прикрыв глаза, наслаждаясь энергетическим потоком, струящимся от мошны.

Уединение ее прервал неожиданно прозвучавший голос мужчины:

— Моя госпожа, с возвращением, ваше присутствие истинное благо!

Каллида повернулась, в глазах блеснули гнев и неудовольствие, при виде Домитиана, вошедшего в покои большого зала, излюбленного места колдуньи, хранившего магические письмена, предметы и зелья.

— Я не звала тебя! — негодующе выпалила она, отвернулась к высокому арочному окну.

Раздражение в голосе жрицы звучало привычно, Домитиан пропустил неприветливый тон мимо ушей, прошел к центру комнаты, к массивному столу из цельного дуба, уселся на один из резных стульев с высокой спинкой.

— Не припомню, чтобы в последнее время я нуждался в приглашении, — с деланной обидой выговорил он, прищелкнул пальцами, и в руке у него тут же материализовался бокал, наполненный алым, словно свежая кровь, вином.

— Ты забываешься, Домитиан! — прошипела Каллида.

С поднятым к верху подбородком, она прошествовала к полкам с древними письменами, рукописи зашуршали под ее тонкими изящными пальцами.

— Не понимаю, чем мог я вызвать подобное неудовольствие к своей персоне? — напрягся мужчина, начиная чувствовать неподдельный гнев колдуньи.

— Тем, что всегда был слишком слаб! — брезгливо выговорила та.

Искомая рукопись показалась средь множества листов пергамента, жрица отнесла ее на стол, развернула, сосредоточенный взгляд побежал по вычурным иероглифам.

— Что это? — спросил Домитиан, старательно пряча досаду, обидные слова женщины неприятно резанули по сердцу, задели мужское самолюбие.

— Древний магический манускрипт, с помощью которого я, наконец, заставлю Армана полностью мне подчиниться, отдать волю и остаться верным на века. Слишком долго он скрывался, чтобы заставить верить тому, что теперь снова готов вернуться.

— Темный Князь дал согласие вновь служить тебе? — удивленный прислужник дернулся на стуле. — Не могу в это поверить!

— От чего же? — хмыкнула Каллида.

— Он долго и тщательно скрывался от подобной участи, а тут вдруг согласился за столь короткий промежуток времени после твоего визита. Это мало похоже на правду, моя госпожа!

— Думаешь, я этого не понимаю, — хитро улыбнулась колдунья. — Мне нужен лишь доступ к его душе через тело. Этим скоро буду обеспеченна. Остается приготовить зелье, прочесть заклинание, и как только мой дорогой Арман выпьет магический напиток, уже ничто не вырвет его из моей власти. Пусть думает, что я попалась на его уловку, так будет легче все устроить.

Прислужник отвернулся, туча негодования и злости наползла на красивое лицо, план жрицы безупречен и в скором времени претворится в реальность, Константин станет в ряды слуг Каллиды, и что тогда будет с ним, с Домитианом? Снова отойдет на второй план, будет забыт, приставлен выполнять грязную, никчемную работенку, ковырять ящерную печень, рвать крылья могильных бабочек для очередного магического зелья? Но это блекнет по сравнению с тем, что жрица перекроет ему доступ к ее безупречному телу, такому сладостному и вожделенному. Да, после любовных игр с колдуньей практически не остается жизненной энергии, жрица высасывает ее посредством интимных утех, но это не имеет значения, неделя-другая восстанавливают утраченные силы. Она приучила его к удовольствиям, похоть не унять, но оно того стоит и делиться он не намерен.

— А как же я, Каллида? — ревниво выпалил Домитиан, расправил плечи. — Столько веков служивший тебе верой и правдой! Отбросишь меня на второй план?

— Ты же прекрасно знаешь, что Арман во всем превосходит тебя, — просто ответила колдунья, — так чего же задавать бессмысленные вопросы. Если бы ты имел хоть малую часть той энергии, силы и мощи, которой он обладает, разве искала бы я его на протяжении нескольких сотен лет, разве тратила бы попусту время, вместо того, чтобы поглощать и порабощать города и даже миры?

Оскорбления сыпались на голову мужчины справедливо, но отступать он не собирался, распаленный яростью, швырнул бокал в сторону, алые капли запятнали каменный пол, резко встал, твердым шагом приблизился к жрице, грубо схватил за плечи.

— Как могут подобные слова касаться твоих уст? Оставь мысли о Темном Князе, я твой верный раб и полководец! Он не достоин тебя! А я люблю тебя! Слышишь?

Каллида молчала, презрение горело в ее глазах, но мгновение, и на лице расцвела сладострастная улыбка. Она встала на цыпочки, жгучий поцелуй опалил губы прислужника, он жадно принял пламенную ласку, думая, что женщина осознала его важность. Разбуженное желание охватило его, руки сжали податливые бедра колдуньи, притянули ближе. Погрузиться в страсть с головой не позволило тихое гортанное клокотание, долетело до его ушей, он посмотрел на любовницу, неприятный холодок пробежал по позвоночнику, остудив пыл. Жрица смеялась, глухо, надменно.

— Пойми, Домитиан, твоя любовь пустое, мне этого недостаточно, — с подчеркнутой брезгливостью сказала она, оттолкнула прислужника, шагнула назад.

Домитиан растерялся, игра, затеянная колдуньей, не укладывалась в здравом сознании. Он хотел возразить, потянул воздух и замер, в горле образовался удушливый ком, дыхание потяжелело, появилось жжение на губах и в груди, то осознал. В один роковой момент пришло осознание, гнев и ярость сменились страхом.

— Ты отравила меня! — задыхаясь, прохрипел он, ладонь обхватила глотку, словно мог нащупать невидимую удавку. — Как?

— Мой глупый, никчемный Домитиан, — промурлыкала колдунья, наслаждаясь видом растущей агонии жертвы, — ты слишком наивен. Комната переполнена ядами, ты знал это. Мне не составило труда нанести на уста во время поиска древних рукописей.

— За что? — хрипел несчастный, захлебываясь кровавой пеной, хлынувшей изо рта.

— За предательство! — неистово закричала Каллида, лицо изуродовала гримаса ненависти. — Думал, не узнаю, что ты нашел Армана задолго до того, как сообщил мне об этом? Думал, не узнаю, о попытке предупредить его, позволив скрыться? Да только ты просчитался!

— Но я пытался привести… — кровь заглушила слова, потекла по подбородку, Домитиан не смог закончить фразу, упал на колени, умоляюще глядя на жрицу.

Та оставалась непреклонной, стояла, гордо выпрямив спину, вздернув подбородок. Прислужник рухнул на пол, дрожащая рука потянулась к ее ногам, не смог коснуться, агония поглотила, сотрясла умирающее тело, отдавая смерти положенную дань.

Бывший раб затих, мертвенная бледность, стихшие хрипы, возвестили о кончине, жрица склонилась над трупом, небрежно уронила:

— Ты жалок, мой глупый Домитиан. Пришло время уступить место сильнейшему, что, наконец, сможет воплотить мои грезы в реальность. Тем более, твоей никчемной энергии абсолютно ни на что не хватало, а я крайне нуждаюсь в жизненных силах, после того, как побывала в мире теней. Долина мертвых исковеркала мою душу, пожрала энергию, увы, выдернувшая меня оттуда венария не учла подобного, за что поплатилась жизнями соплеменниц. Жаль, конечно, не своей, но это поправимо. Согласен? Молчишь?

Каллида расхохоталась, зная, что собеседник мертв и не ответит ей, склонила голову набок, заглянула в его остекленевшие глаза.

— Прощай, Домитиан, — наигранная трагичность прозвучала в ее голосе.

Труп почернел, мышцы скукожились, превратив кожу в подобие гармошки, одряхлел, ссохлось, и рассыпался прахом, оставив пыльный след фигуры человека на каменном полу. Жрица переступила через пятно, взмахом подола разметав пепел в стороны, снова перенесла внимание на древние магические манускрипты, выделанные из человеческой кожи с символами, написанными кровью, разбросанные по столу. Люди давным-давно превратили большую часть магии в нечто зловещее, способное творить мрачные дела, ублажая их алчные натуры, и Каллида с непередаваемым удовольствием поглощала плоды неосторожности венарий и человеческой подлости, корысти и жадности. Она соберет необходимые ингредиенты для зелья, и, сотворив его, отправится за Темным Князем, последует в любой мир, где бы он ни находился. Константин остался глупцом, считает, что она будет ждать его возвращения. Этому не бывать, она ускорит процесс, больше никаких уловок, обмана, ей нет равных в хитрости.

Лукавая улыбка заиграла на ее устах, схватила один из манускриптов, свернула в рулон, направилась к стенду с множеством баночек, склянок, колб, наполненных содержимым для магического варева. Золотая чешуйка венарии не помешала бы сейчас, она намного полезней и эффективней, увы, таковой в наличии не имеется, мерзкие твари навсегда перекрыли доступ к Пещере Каменного Плодородия и безграничной силе магии Омниса. Ничего, придет время, и способ отыскать и пещеру, и существ найдется, уж тогда она не упустит шанса заполучить желаемое и истребит ненавистных тварей, всех до единой.

Вспомнив о венариях, Каллида необычайно разозлилась, существа всегда выводили ее из равновесия. Эта их добродетель, искренность, жалость, вера в хорошее, бессмысленная трата времени. Чувства благодарности за спасенную жизнь она не испытывала, тени долины мертвых услужили ей больше, исковеркав душу, наполнив мраком в момент «призыва» Фиды. Ей пришлось повернуть на полпути, отвернуться от света, и тогда-то она осталась совершенно беззащитной к атакам черноты, беспомощной перед страхом и ужасом, утонув в непроглядном сумраке. Магия существа вырвала ее из адских объятий демонов, но кровоточащие раны души не зажили и по сей день. Вместо крови из них теперь сочится мрак, она заполнит им весь мир, заставит страдать каждого, кто встанет на пути.

На полках жрица отыскала необходимые компоненты для зелья, разложила их на столе, руки запорхали в воздухе, заклинание сорвалось с губ. Небольшой черный котелок, с раскаленным докрасна днищем, материализовался под действием слов колдуньи. Посудина зависла над четвероногой чугунной подставкой, запыхтела, стала потрескивать.

Каллида поочередно сложила ингредиенты в котел, прочла наговор из манускрипта, наблюдая, как, клокоча, булькая на дне сосуда, зелье набирается сил. Окончив работу, посудина опустилась на чугун, колдунья взяла пустую склянку, наполнила варевом до краев. Хищная улыбка наползла на красивое лицо, свободная рука инстинктивно потянулась к мешочку на шее, прикоснулась, и, шепча новое заклинание, жрица Далия шагнула в коридоры межмирья.

* * *

Ярость клокотала в груди палача, шагавшего домой. Мрачные, раздражающие мысли роились в его голове, подпитывая нарастающий гнев. Как он мог проиграть, да еще кому, иноземцу! Подобное просто немыслимо! Удача была на его стороне, это казалось ясным, словно летний погожий день, ведь все последние броски увенчивались успехом, каждый раз выпадала шестерка, а то и две. Да и последний бросок открыл три победоносные кости, но проклятому чужаку все же повезло больше, повезло так, как ему самому никогда не везло. И теперь придется отдать Даринку, единственную отраду его души. И дернул же черт за язык согласиться на нее сыграть. А этот иноземец будто знал все наперед, будто именно Дарина ему и была нужна, ведь золото не забрал, оставил проигравшему. Зачем, спрашивается, тогда вообще играл? Азарт! Кровь кипит! Все это пустое, словечки для головной мороки, чтобы невесту отнять. К тому же, будто насмехаясь, три дня сроку дал, чтобы помучался мужик подольше, глядя на несостоявшуюся в очередной раз супружницу, а та дороже жизни стала. А может случится так, что забудет за выигранную чужую девку, авось не придет забирать? Хотя, какой там забудет, уж больно взгляд у иноземца прошибной, решительный, как у ведьмака какого-нибудь.

Внезапно родившаяся в голове палача мысль, заставила его резко остановиться, словно прирасти к месту. А ведь и правда, чужак изредка глядел ему в глаза, но каждый раз, случись взглядам скреститься, его пробирали стуженый холод и дрожь, а на лбу моментально выступала испарина. Он списывал подобную реакцию на переживания из-за игры, но так ли это на самом деле. Ему вдруг на память пришел случай из далекого, давно минувшего прошлого, в те времена он был совсем юнцом.

В селе, откуда он родом, многие года случались вычурные дела, то воронья черного полчище, невесть откуда, налетит, тучей кружит на одном месте, то скотина передохнет в одном дворе вся разом, то собаки в одночасье выть начинают. Со временем сельчане привыкли к странностям, и все бы ничего, да только мор среди людей пошел от неизвестной хворобы. Одного мужика в лесу нашли, кожа его белее савана была, и покрыта неведомыми землистыми пятнами, остекленевшие глаза выпучены, кровью налиты, в пустоту с ужасом взирали. Через недолгое время мертвую женщину у реки обнаружили с тем же видом, как у первого покойника.

Оба мертвеца в ссоре были с местным дровосеком, тот без причины всегда странным казался, нелюдимым, дружбу редко с кем-либо водил, часто, бредя по улице, бормотал себе под нос всякую ерунду. Никто никогда на это не обращал внимания, а тут вдруг сельчане насторожились, решили мужики проследить за дровосеком. И как оказалось не зря.

Поначалу особого ничего дровосек не творил, по селу болтался как обычно, бубнил неразборчиво, людей чурался, на закате же третьего дня слежки отправился в лес. Мужики последовали за ним, держались поодаль, чтоб не заприметил.

Шел он долго, едва переставлял ноги, придирчиво разглядывал деревья с пожелтевшей осенней листвой, тянул время. Лишь дневное светило спрятало за горизонт последние лучики, остановился, положил топор на землю, достал из кармана небольшой сверток, вырыл в земле ямку, сунул тряпицу в углубление и принялся закапывать, непрерывно бормоча. Закончив дело, быстро срубил тоненькое молодое деревце, взвалил на плечо и быстрым шагом затопал обратно в село.

Мужики дождались, пока дровосек скроется из виду, раскопали свежую землю, сверток мирно покоился в углублении. Сгустившаяся темнота мрачной пеленой застилала взоры, разворачивать находку не стали, все равно мало что удалось бы разглядеть, отнесли в село, решив поутру разобраться в деталях.

Лишь утренние лучи коснулись все еще спавшей земли, как мужики, подгоняемые любопытством, собрались у избы человека, взявшего сверток на сохранение. Переступив порог избы, разом все замерли, ледяной холод сковал конечности, изморозью побежал по позвоночникам, стоило увидеть лежавшее на полу, почерневшее, бездыханное тело. Недалеко от покойного валялся размотанный сверток дровосека, тряпица хранила отрезанную голову филина, из клюва, выпачканного потемневшей сухой кровью, торчал огромный иссохший паук.

Люди шарахнулись из избы мертвеца, до смерти перепуганные зрелищем, ринулись к жилищу дровосека, вопя до хрипоты: «Ведьмак! Ведьмак!».

Селяне, разбуженные криками, выбегали на улицу, растирая сонные глаза, страхи росли, свидетели на ходу с пылом, запинаясь, повествовали о деяниях ведьмака. Когда схватили дровосека, Гордей наблюдал за возбужденной суетой, стоя неподалеку. Взгляд избитого колдуна блуждал в пространстве, ни на чем не концентрировался, отрешенный, пустой, словно у набитого соломой чучела, но наткнувшись на мальчика, изменился. Гордей ощутил злую, прошибную силу, попятился, его буквально молнией поразило, на лбу и нижней губе выступили крупные бусины пота.

Вечером того же дня ведьмак горел на костре, прах его собрали, развеяли по ветру, спустя недолгое времени жизнь в селе наладилась, но его недобрый взгляд долгое время преследовал Гордея. Жизнь текла дальше, в суете дней воспоминания постепенно угасли, затерялись в прошлом, до сегодняшнего дня, взгляд иноземца поразил его до самой глубины души, как топор, одним махом снимающий голову с плеч, осознание пришло внезапно, никаких сомнений, чужак ведом в колдовстве. И что, он должен отдать невесту нечистой силе? Не бывать этому! Но как же тогда честное слово, данное победителю? Ведь как-никак он проиграл! А что если иноземец явился за Дариной, зная наперед, что она тоже ведьма? Люд на базаре шептался про это, зыркая на нее, пальцами тыкал. Столь ли это важно? Он не отдаст невесту, не вынесет мысли, что досталась другому. Не ему, значит никому! Иного выхода не остается, он вырвет жизнь из девушки, но как это сделать и самому выйти сухим из воды? Если оплошает, всплывет правда о смерти первой жены и ему несдобровать. Но если и так, пусть, Дарине все одно — не жить!

Решение принято, Гордей ускорил шаг и вскоре оказался дома. Невесту он застал мирно спавшей, пригляделся к любимым чертам лица, безмятежным, мирным во сне, и такая злоба его охватила, что, подскочив, едва не схватил, не затряс, осекся, железной волей сковал чувства, сжать кулаки.

— Что ж ты делаешь со мной, проклятая девка! — в отчаянии зашептал он, присел рядом на койку, закрыл лицо руками.

Сон Дарины давно стал чутким, неспокойным, она сквозь дрему ощутила постороннее присутствие, открыла глаза, подле нее сидел Гордей. Несчастный вид его, отчужденный, навеял дурное предчувствие, от скверного человека всегда ждешь подвоха, в один момент жалостливый, участливый, в другой вспыльчивый, озлобленный и бесконтрольный. К прочему отчетливо улавливался запах перебродившего хлебного вина, значит, палач явился домой под утро навеселе и, конечно же, с очередным немыслимым предложением.

О побеге она думала с тех пор, как повидалась с отцом, неважно куда, лишь бы подальше от здешних мест и горестных воспоминаний, пока Гордею не наскучило доброе отношение, пока в нем не пробудился зверь. Темный Князь сослал ее без предупреждения, ждать его появления под пристальным пугающим вниманием палача больше немыслимо. Вчерашний вечер укрепил решение бежать, но горе-жених сдержал обещание, запер ее, задуманное оказалось невозможным.

Дарина исподтишка продолжала наблюдать за Гордеем. Тот мрачно вздохнул, грубая ладонь потянулась к ней, застыла на полпути, сжалась в кулак, он боролся с собой. Видимо победило благоразумие, палач тяжело встал с ее лежака, а через мгновение уже громко храпел в собственной постели.

«Хватит дрожать!» — мысленно приказала себе девушка, пришло время действовать. Она тихонечко приподнялась, спустила босые ноги на пол, прислушалась к храпу, громкий, видать крепко заснул горе-жених, вперед, выход близко. На цыпочках прокралась к двери, схватилась за ручку и обмерла от страха, услышав хриплый голос палача:

— Куда собралась?

Не останавливаться, бежать, Дарина резко потянула за ручку, дверь распахнулась, свобода показалась реальной, метнулась через порог и тут же вскрикнула от резкой боли в предплечье. Палач, вскочивший на ноги, в два прыжка преодолел расстояние между ними, схватил невесту за руку, дернул так, что захрустели косточки. Он развернул беглянку, сгреб в охапку, грубо стиснул, не давая возможности вырваться.

— Нет, Даринка, не уйдешь! — горячо выдохнул ей прямо в ухо.

— Не буду твоей, не буду! — закричала девушка, сдавленные легкие горели.

Гордей разозлился, кровь заиграла в жилах, круто развернувшись, он с силой швырнул несчастную на пол.

— Ты и не была моей, — выплюнул мужик, — никогда не была, как бы мне не хотелось! Ты околдовала меня, заворожила! Ведьма! Сон из-за тебя утерял, лишь о тебе помыслы тревожили, лишь твой лик пред очами стоял! А ты… нос как воротила, так и воротишь. Отец твой продал мне тебя, за гроши продал! Слышишь?

— Замолчи! — надрывисто выпалила Дарина, не в силах вынести тираду. — Замолчи! Остановись!

Повелительный крик всегда робкой девушки охладил Гордея, он замер, глупо таращась на нее, прищелкнул языком, и, осклабившись, прошипел:

— Что, зубки прорезались? Никак решилась на поверку ведьмины проказы выпустить?

Дарина опешила, ее не впервые зовут ведьмой, несправедливо, но не беспочвенно.

— Думала не узнаю, не догадаюсь, а?

— О чем? — девушка физически ощутила нарастающую тревогу.

— Ох и хитрая же ты бестия, — хмыкнул Гордей. — Не уж то сама не сознаешься?

— Да в чем же?

— Ведьма ты! — заревел палач. — Ведьма!

Возбужденный и одновременно разъяренный, он отступил назад, зная наверняка, не сумеет сдержаться, пожалеет. Девка так и манит, глядит снизу вверх, очи сверкают, волосы растрепались, разметались по плечам, сарафан до колен задрался. С трудом глотнул воздух пересохшим горлом, стиснул зубы, стукнул кулаком себя по бедру и выскочил на улицу.

Утренняя прохлада отрезвила Гордея, наспех подпер снаружи дверь, в сарае, где мирно похрапывала его лошадь, ожидая кормежки, взял топор, зашагал в сторону главных ворот, гонимый принятым решением. Он казнит девку, через три дня, за воротами Великого Новгорода казнит! Ведьмак явится, потребует выигрыш, его право! Вот и пусть заберет то, что от нее останется.

За воротами палач направился вдоль реки Волхов к небольшой рощице, деревца шелестели молодой сочной листвой, танцующей в порывах легкого утреннего ветерка, словно шепча слова приветствия незнакомому гостю. Пышные ясени, стройные березы, вытянутые к куполу небес осины, покачивались из стороны в сторону плавно, непринужденно, любовно поддаваясь воздушным потокам. Пройдя вглубь леска, мужик выбрал подходящие для срубки деревья, занес топор над головой, остервенело замахал, выкалывая куски из худощавого ствола. Обреченное на гибель бессловесное создание содрогалось от ударов могучего орудия, роняя на холодную землю изумрудные слезы, пуская тонкие струйки бело-золотистого сока, подобно человеку, раненому в смертельном бою, истекающему алой кровной.

Отсекая ветви сваленного древа, Гордей тщательно укладывал их в плотную кучу, сырыми те полезнее станутся, дрова будут гореть медленнее, несомненно, причинят больше страданий. Глупая девка заслуживает печальной участи, отреклась от любви простого мужика, должна поплатиться.

Палач шмыгнул носом, дурные мысли покоя не дают, злобно оскалился, челюсть выдвинулась вперед, решимость довести задуманное до конца крепла с каждой минутой. Воспоминания о проигрыше раззадоривали, раздражали, выводили из равновесия, придавая сил, разжигая ярость. Зарычав, подобно дикому зверю, он рубанул топором по очередному стволу, надеясь частично высвободить разрывавшие изнутри чувства. Древо издало храпнувший звук, покачнулось, зашелестело листвой, накренилось, спустя три, четыре новых удара повалилось с шипящим хрустом наземь. Мужик с торжествующей злобой уставился на очередное деяние своих рук, довольный скорой победой, сейчас древо пред ним пало, а через несколько дней околдовавшая ведьма канет в лету, прекратив его сердечные терзания. Дровишек нужно заготовить побольше, чтоб костер дымил, да пылал ярко, пожирая строптивицу, а вместе с ней его безответную любовь и надежды чужака, пожелавшего отнять единственное, что дорого сердцу палача.

Все три дня Гордей провел в леске, в граде не показывался, рубил, крушил деревца, готовя кострище, предназначавшееся для сожжения несостоявшейся невесты. В течение этого времени он ничего не ел, воду пил прямо из реки, черпая грязными ладонями, покрытыми мозолями от интенсивного махания топором, спал на сырой холодной земле, не чувствуя ни зноя, ни голода, питаемый бурлящим в душе гневом.

Срок отдать Дарину иноземцу подошел скоро, но палач оказался во всеоружии, место казни было готово. Поутру назначенного колдуном дня, собравшись отправляться в град за жертвой, он решил напоследок оглядеть результат трехдневной работы. Кострище внушало благоговение и страх, бревна и сучья выложены вдоль по кругу, образуя слегка приплюснутый конус для возможности взобраться наверх, достигнуть середины, где прямым грузным колом несокрушимо стоял толстый древесный ствол. Мужику стоило немыслимых усилий свалить подходящее древо, обтесать сучки, а затем взгромоздить волыну в сердцевину кострища. Старания оказались не напрасны, «башня» выдержит сопротивления ведьмы, несомненно, она будет барахтаться, вырываться, лишь поймет, что гонима на смерть, но сухая трава, высланная поверх древесины, полыхнет быстро, на бегство времени не хватит. Дело осталось за малым, притащить девку к месту казни, да побыстрее.

Не смотря на черные мысли палача, день весело пробуждался, утреннее солнце уже карабкалось ввысь по небосводу, ярче освещая зарождающиеся новые сутки. Кинув последний взгляд на заготовку, Гордей направился к дому, где отчаявшаяся выбраться на волю Дарина, выплакав слезы бессилия, покорно ожидала неминуемой участи.

Глухой бухнувший звук упавшего на землю бревна, возвестил о возвращении палача, отбросившего импровизированную затворку. Он со скрипом отворил дверь, остановился на пороге, ожидая увидеть забившуюся в угол от страха девушку. Не оправдав предположений, та мирно сидела на койке, упавший на него взгляд спокоен, отрешен, никаких тревог, грусти, переживаний, губы слегка подрагивают, будто силится улыбнуться. Такая внезапная покорность заставила сердце мужика дрогнуть в сомнении, решить отступиться от задуманного, но всплывший в памяти образ победителя ведьмака, отбросил колебания.

— Пойдем, Дарина! — выдохнул Гордей, опустив глаза.

— Я никуда не пойду, — голос ее звучал тихо, но твердо, она искренне считала, что и на сей раз отказывается идти в церковь венчаться.

Палач взбесился, опять девка ему перечит, разбушевавшимся ураганом пронесся по комнате, грубо подхватил строптивицу по локоть, рывком поставил на ноги, злобно выплюнув:

— Поднимайся!

— Если так ты относишься к тем, кого любишь, — скривилась девушка, — страшно подумать, что ожидает тех, кого ненавидишь!

Повторный всплеск бесстрашия и дерзости всегда кроткой, пугливой девчонки обескуражили Гордея, на минуту он замер, остолбенев от несвойственного поведения невесты.

— Довольно голову морочить, — придя в себя, зарычал палач, потащил жертву к выходу, — боле меня не проймут ведьмины хитрости.

— Ведьмины… хитрости? — пролепетала Дарина, шустро перебирая ногами, стараясь поспеть за широкими шагами мужика, тащившего ее к базарной площади.

Шумная толпа попрошаек, купцов, заборщиков суетились, трудом встречая новый день, кричали, ругались, зазывая, переманивая к своим прилавкам тех, кто готов заплатить за товар, кинуть монетку в дырявый карман, осчастливиться прибылью или новой покупкой. Базарная площадь по сложившемуся обычаю жила собственной бурной жизнью, в обыкновении ничем не нарушаемой, пока в поле зрения народа не появился Гордей, волочащий девушку, о которой с недавних пор ходила дурная слава. Та не упиралась, торопливо семенила ногами, изредка морща нос, мужик железной хваткой сжимал ее предплечье, намеренно причинял боль.

Народ приметил странную пару, притих, жужжащий гул, гомон и шепотки покатили по толпе, любопытные вытянули шеи, походя на гусей, узревших лакомого кузнечика или саранчу, стараясь пристальнее рассмотреть разворачивающуюся сцену.

Добравшись до открытого места практически в центре базарной площади, палач оглядел шушукающихся людей, убедился, что привлек всеобщее внимание, остановился, крепче стиснул руку Дарины, та едва не вскрикнула.

— Новгородцы, — громогласный призыв возымел действие, зевак стало больше, — новгородцы, поглядите сюда!

Гул в толпе мгновенно усилился, люди теснились, толкались, зрелище обещало принять интересный разворот.

— Поглядите на эту девку! — продолжал ораторствовать Гордей, — Сама чистота, ни крупицы гнили, да черни?! Не обманывайтесь, новгородцы, эта девка — ведьма!

Единый громкий вздох прокатил по толпе, стоявшие вблизи палача с девушкой люди отпрянули назад, словно чума взмахнула болезненной рукой пред их перепуганными лицами. Дарина в ужасе уставилась на мужика, не веря собственным ушам, не в силах осознать всю степень навалившейся беды, она ощутила нервную дрожь, расползающуюся по телу, сотрясающую его, подобно разрядам молнии, бьющим в рыхлую землю.

— Это не правда, — беззвучно выдохнула она, утратив голос, шевеля пересохшими губами.

— Страшные деяния сотворила эта девка, — кричал Гордей взбудораженный, возбужденный собственной ложью, — слышите, новгородцы?

Неожиданно, как для палача, так и для обвиняемой, не дожидаясь разъяснений и описаний колдовства, якобы творимого приведенной на площадь ведьмой, толпа подхватила упреки, заулюлюкала, стали слышны возгласы:

— Это ж та самая, коня опрокинула…

— Да, да, рукой махнула… животину как перышко…

— Так и знал…

— Ведьма, говорила же ведьма…

Толстая неопрятная старуха в обносках выступила из толпы, бесстрашно подковыляла к Дарине, плюнула ей под ноги, почавкав беззубым ртом.

— Чтоб тебе пусто было, ведьма проклятая! — прошепелявила она, скорчила злобную гримасу.

— Нет, — закричала Дарина, широко распахнув глаза от страха и удивления, — не правда, я не ведьма!

Палач выкрутил ей предплечье, заставив невольно вскрикнуть от новой порции боли и замолчать, не хватало, чтоб начала оправдываться.

— Надо сжечь, проклятую! — выпалил он.

Обезумевшая толпа, с необъяснимой жаждой крови, подхватила, завопила, словно кричали ни десятки собравшихся, а один человек с тысячей голосов: «Сжечь! Сжечь!». Ни единому горожанину не приходило в голову оправдать девушку, допустить мысли, что несчастная невиновна, никакой порчи, и уж тем более проклятий не насылала на людей, никто не желал разбираться в сложившейся ситуации, каждый из присутствующих, кроме жертвы алкал зрелища, наказания обвиняемой, не испытывая ничего, лишь первобытный инстинкт желания убить.

Гордей получил абсолютную поддержку народа на рыночной площади, подгоняемый толпой, он дернул жертву, потащил к главным воротам, люди расступились, пропустили вперед и последовали за ним по пятам, боясь упустить даже махонькую крупицу представления. Обвиняемая пришла в неописуемый ужас от того, ее собрались сжечь без разбирательств, без возможности оправдаться, она принялась упираться, вырываться, кричать, стараясь избавиться от железной хватки. Попытки не увенчивались успехом, действовать необходимо жестче, извернулась, дотянулась ртом до державшей ее руки и с яростью вцепилась зубами в мягкую плоть, кожа под натиском хрупнула, тонкий кровавый подтек остался на месте укуса. Палач взвыл от боли, на короткое мгновение выпустил жертву, но не дал ей ощутить вернувшуюся на миг свободу, замахнулся, отвесил пощечину с такой силой, что Дарина потеряла равновесие, упала на землю, в голове неприятно зашумело, с рассеченной нижней губы по подбородку потекла кровяная струйка. Окружающий мир поплыл перед глазами, людей заволокло серовато-белым туманом, все происходящее в один момент утратило смысл, возникла пугающая, и в то же время умиротворяющая легкость. Мир не прекращал вертеться, кружиться, танцевать, даже когда мучитель потянулся к ней, поставил рывком на ноги, продолжил тащить к месту казни, под одобрительное улюлюканье толпы, не знающей, куда именно направляется.

Подготовленное кострище одиноко ждало предназначенную ему жертву, оставаясь сырым в сердцевине, откуда торчала толстая волына. Как только толпа народа, ведомая палачом, выбравшись за пределы града, проследовала к сооружению, оно словно ожило, струящийся в щелях между дров ветер унывно засвистел, приветствуя жестоких гостей, казалось, даже толстый кол закивал им, слегка пошатываясь.

Дарина, оглушенная ударом, безвольно шагала следом за убийцей, толкающим ее в лапы смерти. Она не сопротивлялась, когда увидела выстроенное кострище, когда Гордей взял ее на руки, поднял на самый верх, прислонил спиной к стволу срубленного древа. Вытянув из-за пояса жирную тугую веревку, он грубо дернул бывшую невесту, связал ей запястья, обкрутил узкую талию, плечи, бедра, старательно привязав к волыне. Она не реагировала, терпела измывательства, молчаливо водила пустым взором по толпе, окружившей место казни, ни гнева, ни ненависти, ни обиды не испытывала, лишь жалость к людям, со скопившейся в сердцах чернотой. Эти озлобленные человечки негодуют от того, что в душе совершенно несчастны, рвутся высвободить ярость, обрушить на любого, кто попадет под горячую руку, и, если ей не посчастливилось оказаться загнанной ланью на охоте, значит, так тому и быть.

— Гляньте, новгородцы, ведьма затихла, небось, ворожбу задумала, — закричал палач, тыкая пальцем в привязанную девушку.

Люди инстинктивно затихли, кто-то поежился, приняв на веру очередной бред Гордея, слегка отступили от кострища, рассредоточившись поодаль, чтобы ни дай Бог, ведьмино проклятье на них не легло. Дарина не отреагировала на злобное высказывание, высунула кончик языка, коснулась им саднившей ранки на рассеченной губе, стараясь немного смочить засохшую кровь, ощутила неприятный солоноватый железный привкус, поморщилась.

— Змея уж и язык высовывает, — тут же подхватил палач, чувствуя, что на самом деле в сердце неожиданно кольнуло иглой жалости и сомнения.

Стараясь не утратить решимость довести задуманное до конца, он быстро вытащил из кармана огниво и кремень, присел на корточки, подтянул заранее подготовленную палку, один конец не плотно, но обильно обмотан куском сухой ткани, оторванной от его рубахи, а между тканевыми прослойками торчат пучочки тонкой иссохшей до невозможности травки. Самодельный факел слегка растрепался, Гордей поправил намотанную тряпицу, уложил на кучку сена, крепко сжал в кулаках камни, и уже со второго удара высек снопы искр, разлетавшиеся в разные стороны. Несколько из огненных крох упали на сено, полыхнул язычок пламени, пополз, сжевывая солому в тряпице, кольцом обхватил верхушку палки.

Дрожащими, от внезапно родившегося волнения, руками Гордей схватил самодельный факел, бросил огниво на землю, встал, поднял пылающий предмет над головой, прохрипел:

— Огонь да очистит тебя от грехов, ведьма!

Шагнул к кострищу и невольно замер, заколебался, разрываемый на части неожиданно проснувшимися угрызениями совести, сомнениями, растерянностью. Толпа, алчущая жуткого зрелища, недовольная замешательством палача, зароптала. Лишь один человек в скопившейся гуще наблюдал за происходящим с ледяным на вид спокойствием, скрываемый под черной мантией с капюшоном, отбрасывающим мрачную тень на красивое лицо.

Не произнося ни звука, не шевелясь, Константин с замиранием и болью в сердце следил за происходящим, ожидая развязки. К шествию толпы, провожающей невинную девушку на казнь, он присоединился у главных ворот Великого Новгорода, незаметно проскользнув в середину скопившегося народа, поглощенного представлением, не обратившим внимания на странного незнакомца. Казалось все шло как надо, по плану, но Темный Князь не испытывал радости, видя страдания Дарины, старательно пытавшейся не выказать страха. Колдун знал, ей осталось недолго, увы, это не умаляло терзаний его совести. В момент, когда девушка, высунув алый язычок, коснулась им запекшейся крови на губе, он готов был сорваться с места, ураганом пронестись меж, одурманенных его же заклятием и призывными криками палача, людей, схватить избранницу на руки и унести прочь от проклятого места казни. И все же заставил себя отказаться от необдуманного порыва, сжал кулаки, крепко зажмурил глаза, постарался отогнать непрошеные мысли. Не сейчас, только не сейчас, пройдено слишком много, осталась лишь малость, крупица, пищика мгновения в бесконечной пустыне времени и задуманное свершится.

Легкий трепетный ветерок, коснулся, потрепал подол мантии, Князь тяжело поднял веки. «Она здесь!», — промелькнуло в его голове, вызвав в душе крохотную толику облегчения, и одновременно с этим тревоги. Он поднял глаза к голубому куполу небес, созерцая танец луны, надвигающейся тенью на солнечный диск, медленно, но целенаправленно тот подминал под себя ярило, затмение набирало обороты. Время пришло, теперь все зависело от Дарины, от того, осталась ли она чиста душой или горечь, отчаяние и обида поглотили, уничтожили непорочные ростки невинности. Последняя искра надежды угасла в глазах, как только палач отправил ее на кострище, а веревка крепко обвила тонкий стан, это Константин видел отчетливо, но выбора не осталось, лишь надежда.

Колдун переместился в толпе, стараясь незаметно выследить немаловажную деталь давно запланированного ритуала, шепчущий ветер по-прежнему трепал мантию, как бы «говоря»: «Она близко». Сконцентрироваться оказалось сложнее, чем представлялось, он втянул в легкие тяжелый воздух, едва ощутил поток слабой, пропитанной магией, энергии, излучаемой телом Каллиды.

Жрица Далия, надеялась остаться незамеченной, выпорхнув из коридоров межмирья, она стояла поодаль от дурно пахнущей, верещащей толпы людей, кучкующейся вокруг деревянного сооружения. В центре к столбу привязана девушка, колдунья не сразу признала в несчастной жертве недавнюю соперницу, и довольно хмыкнула, поняв, что ту вот-вот сожгут. Но в чужой мир она пришла не за этим, энергетический след Армана здесь отчетлив, ее верный раб по близости, его нельзя упустить.

Возникшие мысли приятно пощекотали нервы колдуньи, пальцы заиграли, сминая флакончик, наполненный пагубным зельем. Темный Князь наверняка среди этих гогочущих простолюдинов, мерзкое сборище помеха в поисках, как же приятно будет заставить вернувшегося раба отправить их в долину мертвых.

Пошарив взглядом по гадкому сборищу, Каллида наткнулась на фигуру, отличавшуюся от остальных, высокую, широкоплечую, облаченную в черную мантию, не способную скрыть мощи ее обладателя, стоявшего к ней спиной. Могучие потоки энергии, рождаемые аурой обнаруженного, не оставляли сомнений, она нашла, кого искала, оставалось подобраться ближе. Но колдун ускользнул вновь, двинулся в гущу толпы, подобрался к кострищу, он словно видел ее, знал о присутствии и затеял игру кота с мышью.

Злоба жгучей отравой разлилась в груди жрицы Далия, раздраженная, она направилась к толпе, прикрыла нос платком, морщась от запахов источаемых телами простолюдинов. Несколько горожан бросили изумленные взгляды на красивую незнакомку в темно-алом, почти черном плаще, брезгливо кидавшую взгляды по сторонам, остальные же, недовольные замешательством палача, принялись роптать, изредка выкрикивая:

— Сожги ведьму!

— Чаво ждешь?

— Жги ее, жги…

Гордей слышал подначивания, но по-прежнему колебался, любовь и ненависть боролись в его душе, требовали сделать выбор, способный перевернуть всю никчемную жизнь. В какой-то момент решимость обрушить огонь обрела готовность отступить, сердце обратилось к любви, и лишь рука с факелом дрогнула, в разум вторгся чужой настойчивый голос, зашептавший: «Она не принадлежит тебе, не принадлежит, ты проиграл, отдал чужаку, отдал без колебаний, за гроши…»

Мрачный шепоток камнем лег на сердце мужика, любовь померкла, вернулись отчаяние и гнев. Душераздирающе взвыв от неизбежности и нестерпимой боли, разорвавшей могучую грудь, Гордей бросил пылающий факел к ногам той, в ком заключались его счастье, страдания, надежда, безысходность и спрыгнул на землю, спасаясь бегством от всепожирающего пламени. Огонь лизнул сухую траву, та мгновенно вспыхнула, золотисто-красные язычки яростно заплясали, перебросились на заготовленные бревна, охватив кострище, побежали к босым исцарапанным ногам девушки.

Толпа охнула, ожидание с реальностью ни шло в сравнение, затихшие люди, с раскрытыми ртами наблюдали, как огонь расползается по кругу, набирает силы, громкий треск поленьев казался нестерпимым в гнетущей тишине.

Дарина почувствовала нарастающий страх, она с ужасом взирала на подбирающиеся языки пламени, как внезапно взгляд ее смягчился, потеплел, в нем отразились жалость и сочувствие. Подняв взор к людям, осудившим на смерть, она вдруг улыбнулась сквозь набежавшие слезы.

— Прощаю, всех вас прощаю!

На небе, яркий золотой диск потускнел, затмение обрело полную силу, высвободив полумрак, мгла расползлась по земле, обволокла чернотой все, до чего сумела дотянуться, густым покрывалом накрыла ораву вокруг кострища. Людей охватила паника, но никто не двинулся с места, словно единое парализованное существо, толпа застыла, глядя на потемневший в вышине круг. Не крикнуть, не убежать, глотки пересохли, ноги, будто приросли к земле, это знак, кара за убийство.

Пламя обвило стан Дарины, добралось до груди, она не видела, ни затмения, ни народа, ни Константина, стоявшего у костра, золотые язычки пламени безуспешно тянулись к его черной мантии. Не стонала, не вопила, не боролась за жизнь, упрямо смотрела на Гордея, мучавшегося сожалением и болью потери, слезы раскаяния бежали по его лицу, он не пытался их стереть.

— Прощаю тебе… — беззвучно, одним губами сказала девушка, и палач ее понял.

Пламя вспыхнуло алым кровавым цветом, выплюнув сноп искр, и с головой поглотило жертву, ни звука не сорвалось с ее уст, ветер завыл вместо нее, затянул унывную песнь.

— Свершилось, — сказал Темный Князь, ни один мускул не дрогнул на красивом лице.

Скинул капюшон, обернулся, жрица Далия, стояла невдалеке от него, взгляд полон ужаса и непонимания, бледное лицо осунулось, стало практически неузнаваемым. Исхудавшие в момент руки, с выпирающими костяшками, задрожали, миниатюрный флакончик с зельем выскользнул из тонких пальцев, шлепнулся на землю, от удара крохотная пробка выскочила, отрава пролилась на землю, образовав мерзкое пенящееся темно-зеленое пятно.

Медленно, не произнося ни слова, Константин направился в сторону Каллиды. Поравнявшись с бывшей госпожой, он, холодно взглянув в ее умирающие глаза, едва заметно склонился, отвернулся и зашагал прочь не оглядываясь, зная наперед, что именно ожидало безжалостную, алчную женщину.

Тьма, нависшая над Великим Новгородом, последовала за Князем, стремительно рассеявшись в проступивших освобожденных лучах солнца. Черный диск, спрятавший ярило, понемногу отступал, высвобождал пленника, и тот радостно бросал золотые нити на землю, освещая округу. Затмение близилось к концу, и когда цикл полностью завершится, о нем никто никогда не вспомнит, словно не было ничего, колдун позаботится об этом, старательно сокроет следы магического вмешательств.

Еще мгновение и огненный шар окончательно высвободился из объятий мрака. Пламя костра, по-прежнему яростно полыхало, тянулось к облакам трепещущими язычками, Гордей не отходил от бушующей стихии, стоял рядом, но жара не чувствовал. Тело убийцы сотрясала крупная дрожь, глаза переполняли жгучие слезы, дыхание прерывалось, воздух с хрипом выталкивался из легких, со свистом вылетал изо рта.

— Дарина, — тихо, почти беззвучно произнес он пересохшими, потрескавшимися до крови губами.

«Прощаю тебе…», — зазвенело в голове палача, словно девушка склонилась над его ухом, повторяя сказанное, — «Прощаю, прощаю, прощаю…»

Боль острым клинком пронзила его черствое сердце, зажала в стальные тески. В отчаянии мужик рухнул на колени, руки обхватили голову, готовые раздавить черепушку с вертящимися в ней жалящими мыслями.

— Что я натворил? Что… натворил?! Простила она… простила меня! А я не прощу… Себе не прощу!

В одно мгновение в нем вспыхнула решимость, он подпрыгнул, вскочил на ноги.

— Дарина!

Крик застыл на устах палача, одним мощным рывком он бросился к костру в бушующее пламя, и оно поглотило его, выплюнув сном искр, взметнувшихся к небу.

Толпа ахнула в один голос, ужаснувшись, неожиданный поворот вывел людей из ступора, обретя способность движения, народ бросился врассыпную, вопя и толкаясь. Они проводили на смерть незнакомку, не сомневаясь в правоте обвинителя, но он шагнул за той в пламя, так была ли девушка в чем-либо виновна? Кары не избежать за несправедливое убийство, понимание этого и страх гнали участников сожжения прочь от места казни с невероятной быстротой.

Костер долго еще горел, ни крики, ни шепот не сопровождали трепыхания его обжигающих языков, черный смолянистый дым толстым размытым столбом поднимался к белым облакам, пачкая небо. Тлеющие угли угасли лишь поутру нового дня, когда рассыпавшиеся тонкие струйки дождевых капель, омыли совершенный грех, оставив влажный круг пепла, напоминание о сотворенном зле. Жизнь в Великом Новгороде потекла по обычному руслу, но в сердцах тех, кто присутствовал на казни незнакомой девушки, на века запечатлелись тихие слова дарованного прощения. Теперь уже никто не сомневался, что осудили на смерть невинную душу, оттого в стыде все молчали, не желая вспоминать наваждение, позорящее их пред лицом правды, надеясь, что со временем все забудется. И лишь один или двое участников позорного деяния рискнули вернуться к остаткам кострища, возложить букетики простых полевых цветов, безмолвно прося уже полученного прощения.