Чёрные тучи висели над каменным, готического вида, замком тёмного Князя Константина Ратмирова. Это было необычное строение, и уникальность архитектуры Амбра Каструм, заключалась не в форме постройки, и даже не в размерах, а в том, что замок недосягаем для созерцания простым смертным. Князь, обладавший способностями творить магию, позаботился о том, чтобы место его обитания стало доступным только для него, и для тех, кто входил в круг союзников и подчинённых.
Внутри просторный Замок Теней имел множество прекрасно обставленных комнат, внушительных размеров бальный зал, согреваемый вечерами огромным камином, вполне способным послужит в качестве кладовой, кухню, хранившую запасы еды, достаточной для прокормки целой орды воинов. Библиотеку, излюбленное место Константина, заполняли сотни полок, уставленные тысячами книг разных эпох, столетий и миров. Он часто любил уединяться там, изучая тот или иной манускрипт с рецептами зелий, или тома с заклинаниями, способными помочь ему в многолетних поисках. Но в последнее время, всё это стало терять прежнюю привлекательность. Более того, начинало угнетать, и он всё чаще стал кидаться из крайности, в крайность, блуждать по параллельным мирам, полагаясь на удачу.
На дворе уже стояла глубокая ночь, когда Константин вернулся с очередной прогулки, скользнув из межмирья к порогу тайного обитания. Он прошелся по коридору, передал прислужнику плащ и шляпу, и прямиком направился в библиотеку. Там уже горел камин, помогая освещать помещение нескольким зажжённым восковым свечам. Приятный золотистый свет, наполнявший комнату, уютное тепло очага немного расслабили взбудораженного мужчину. Он подошёл к тумбе, взял хрустальный графин, и, налив в стакан немного коньяка, одним глотком выпил. Янтарная жидкость обожгла горло, но при этом подействовала еще более успокаивающее.
Плеснув ещё напитка, рецепт которого раздобыл в одном из параллельных миров, в стакан, князь направился к креслу у камина, и, усевшись поудобнее, принялся всматриваться в мерцающий огонь, изредка делая теперь небольшие глотки коньяка. Мысли, роившиеся в усталой голове, постепенно приходили в последовательный порядок, но сердце по-прежнему продолжало гулко биться о грудную клетку, лишь при малейшем воспоминании о событии сегодняшнего вечера.
Неужели он нашёл её? Нашёл после стольких лет безуспешных поисков? Князь не мог в это поверить. Ему нужно проверить безумную догадку. Нужно вернуться в Великий Новгород, чтобы снова встретиться с той босоногой девушкой, которая бежала ему на встречу.
Но он не может сделать это сейчас, нужно время, переходы слишком тяжелы… Необходимо крохотная доля времени, и тогда он отыщет ее уже наверняка.
* * *
Дарина, лишь на мгновение задремавшая, неожиданно пробудилась, широко распахнула глаза, уставилась в темноту. Внезапно возникшее ощущение, словно некто проник ей в голову, и копошится там, неприятно шуршит, перебирает по таенные мысли, пытаясь отыскать в них что-то подходящее, заставило поёжиться. Она лежала на самом верху соломенного стога, зарывшись большей частью тела в сухую траву, в попытке сохранить значительное тепло, но ей казалось, что вокруг камни, сковывающие движения, не дающие пошевелиться. В одно мгновение девушку охватила паника. Как выбраться из ловушки? Собрав волю в кулак, она дёрнулась, затем еще раз, и ещё, пока не ощутила спасительную легкость, наваждение отступило, разомкнув невидимые путы.
Стараясь не думать о неприятных ощущения, Дарина сделала глубокий вдох, немного поёрзала успокаиваясь, закрыла глаза и попыталась заснуть. Но сон не приходил, мысли, словно стайка надоедливой мошкары, роилась в голове, будоражили старые воспоминания, пережитые времена не столь уж далекого детства. Вспоминалось пережитое, хорошее, плохое, воскресла в памяти и покойная мать Верея, которую Дарина любила больше всего на свете, которая жалела единственную дочь и часто защищала от брани и нападок пьяного отца.
Мать Дарины скончалась от лихорадки, едва дочери исполнилось девять лет. С тех пор жизнь малышки превратилась в сущий кошмар. Угрим Феофанович, и прежде не любивший ребёнка, отныне и вовсе стал относиться к девочке хуже, чем к бродячей дворняге. Отчего та всё больше силилась понять, почему раздражает отца, в чём причина рождающихся вспышек гнева и ярости, обрушивающихся на её несчастную голову. Но с течением времени, отказалась искать причины, стала принимать тиранию родителя как должное.
При жизни Верея часто бранилась с мужем, и Дарина оказывалась тому частым свидетелем. Неоднократно слыша в споре родителей своё имя, девочка догадывалась, что причиной ссор являлась именно она, но мать отрицала очевидный факт, если дочка спрашивала её об этом напрямую.
Однажды женщина, при очередной ссоре так кричала, доказывая мужу истинную правоту, что охрипла до немоты. В тот день Угрим пришёл домой поздним вечером, пьяным, едва держась на ногах. Он ввалился в дверь, схватил Верею левой рукой под локоть, правой отвесил пощёчину с такой силой, что у несчастной запрокинулась голова, при этом ни произнес, ни слова.
Перепуганная Верея разрыдалась, потом стала кричать, мол, ты что творишь, окаянный, какой леший тебе дорогу перешел. Угрим же, повернувшись к забившейся в угол Дарине, рявкнул:
— Пшла на двор, ни то убью!
Девочка шмыгнула из угла в дверь, но убегая, слышала отчетливо слова Угрима, так втиснувшиеся в память, что она не забудет их до самой последней минуты жизни.
— Нарожала тут всяких, — рычал муж Верее, — а я хочу нормально, по-людски, и получу, сейчас получу…
Позже подобное повторялось неоднократно, но женщина не беременела. Когда, в очередной раз, пьяным вернувшись домой, Угрим напал на жену, та не выдержала, и, кинувшись на улицу, побежала по дороге в неведомом направлении. Вечер стоял холодный, дождь лил как из ведра, но Верея домой не вернулась даже под утро. Проспавшись, мужик отправился на поиски затираненной жены, и нашел её всю вымокшую, замёрзшую на берегу реки Волхов. Женщина сидела на земле, прижав к груди, согнутые в коленях ноги, голову склонив, не шевелясь и практически не дыша. Угрим остановился в нескольких шагах от жены, не решаясь подойти ближе, сердце его сжалось от страха перед тем, что Верея уже мертва. Вот так села ночью на землю и застыла, тело задеревенело, не упало, и сидит ныне склонившись. Но женщина тяжело вздохнула, слегка дрогнула, что послужило причиной Угриму тут же броситься к ней, подхватить на руки, не чувствуя сопротивления. Ослабевшая, измотанная жена, просто не имела сил, чтобы дать отпор, и когда муж принёс её домой, положил на печную постель, она лишь взглянула на него, закрыла глаза и крепко заснула уже не чувствуя того, как её раздели, обтёрли, и завернули в тёплое одеяло. Ночью у Вереи поднялся сильный жар, она стонала, ворочалась, иногда кричала. Маленькая Дарина подбегала к матери, хватала её за руки и, не переставая, плакала. Угрим, наблюдая за мрачной картиной, поднимался из-за стола, за которым сидел с кружкой браги, шагал к плачущему ребёнку, хватал за шиворот как котёнка, и оттаскивал на жесткую неприятно шуршащую «перину» со словами: «Хватит нюнить, спи!». Но девочка, полежав немного, снова бежала к матери, пока, в конце концов, окончательно забралась к ней на «постель», сложив голову на живот женщины, и заснув в изнеможении.
Когда малышка Дарина проснулась, на дворе зарождалась заря. Мать её лежала теперь неподвижно, тихо, белая кожа на лице напоминала первый выпавший снег. В один момент к девочке пришло страшное понимание чего-то непоправимого, жуткого, сердце гулко ухнуло, тело задрожало, на лбу выступил холодный пот, по спине пробежали неприятные мурашки. Она обвила глазами комнату, увидела дремлющего за столом отца, снова повернулась к матери и тихо позвала: «Мама!», но ответом послужила лишь тишина. Закричав в отчаянии, схватила ледяные руки матери, запричитала над ней, разбудив отца. Тот сорвался с места, подбежал ближе, замер на месте, осознав, что непоправимое все же случилось. Верея умерла от лихорадки в ту роковую ночь после непреднамеренного побега от издевательств мужа.
Когда женщину хоронили, Дарина стояла молча, слезы иссякли, но чувство безнадежности и тоски по материнскому теплу продолжало преследовать ее и поныне.
Теперь, лежа под открытым звездным небом, перебирая мучительные воспоминания, она чувствовала себя по-прежнему одинокой, обделенной любовью, теплом, лаской, но слезы так и не появлялись на глазах.