Глава 1

 

Белоград. Настоящее время

Сегодня ровно три клока как он умер. Три мучительно долгих клока. Аннель не плачет. Совсем. Лишь сидит у окна и смотрит в никуда. Ему хочется подойти и шепнуть: «Не смей! Это не твой путь!».

Только она не услышит. Никто не слышит. Три клока: много или мало. Он ждет и страшится. Это его шанс и ее смерть. Так не должно быть, и это было предначертано.

А впрочем, обо всем по порядку.

 

Гуторенки. Двадцать шкур назад

– Никитишна, ты слыхала? Медвежиха родила! Мальчик! Да здоровый какой. Медведь, да и только!

Бабка Фрося без стеснения горланила на всю улицу. Шутка ли, умалчивать столько времени. Диковатая соседка четыре часа как разрешилась от бремени, а рассказать некому: спят все. Все у этих медведей не как у порядочных волчиц: рожают и то ночью. Измучившаяся сплетница заняла удобный пост у хуторского колодца и делилась новостью со всеми, кто проходил мимо.

В домах, соседствующих с колодцем, давно затвердили наизусть каждое сказанное слово, но связываться с Фроськой не рисковали. Склочный характер первой сплетницы известен всем. Приходилось терпеть, молчать, да скрежетать зубами. Старая волчица только ухмылялась и продолжала стоять у колодца.

Медвежиха появилась в хуторе недавно и уже пузатая. За что медоеды изгнали ее из стаи – никто не знал, а сама несчастная хранила стойкое молчание. Молчаливая и бледная она напоминала беспокойников, что в избытке водились на погосте за зачарованной оградой. Ходить туда ночами, ох как, не советовали.

Живая беспокойница волчицам пришлась не по нутру. Пахнет чужачкой, хуторян сторонится, Голове кланяться не спешит, ведет себя и вовсе так, будто кровей княжих и не меньше. Жители наскакивали и скалили зубы, но стоило медоедке один раз рыкнуть, как смельчаки сбежали, поджав хвосты.

А теперь еще и родила: бесенка, не иначе. Потому как, кого может родить беспокойница?! Лишь такого, как она сама. Смотреть на выродка сбежалась вся деревня. Ругали тоже сообща, но до тех пор, пока бабка Фрося не вползла в хату, дробно стуча истертой клюкой.

– У воронье, набежали, – замахнулась она палкой на ближайших кумушек, и те шарахнулись к дверям. – Ни волки… нет! Лютые себя так не ведут. Ящеры! Вот вы кто! Такие же подлые.

Она проковыляла к кровати с сенной лежанкой, на которой расположились мать и малыш, и вгляделась в последнего.

– Отдай малыша-то! – Мать испугано глянула и прижала ребенка покрепче. – Да не мне, дура! – гаркнула старая волчица. – Не твой это медвежонок. И ты это знаешь. Зря сбежала!

Бабка развернулась и поковыляла к двери, не обращая внимания на страх в глазах волчиц. Пророчествовала Фроська редко, но никогда попусту. Раз предупредила чужачку – быть беде.

– Отдай медвежонка! – тявкнула бабка напоследок и вышла.

Она свое дело сделала: выходила малыша с черным пятном на судьбе. Пятно убрать не смогла, но жизнь подарила, всю ночь проторчав возле хрипящей медвежихи. Можно и отдохнуть. Следом засобирались и остальные волчицы, что больше не скалились. Раз пророчица признала пришлую, то так тому и быть. Мать облегченно вздохнула и уснула.

А утром всех разбудил запах крови, что сочился из хаты, занятой медоедкой. Волки бросились туда, и лишь бабка Фрося осталась на месте. Она кусала губы, выстукивала палкой по камню и вздыхала:

– Не отдала, значит. Вот все вы не слушаете Фросю.

Кровь текла ручейками по крыльцу, а дом выглядел, как пристанище безумного мясника. Но на кровати лежало всего одно истерзанное тело. Малыш пропал.

Хоронили медвежиху по всем правилам, а то не миновать новой беспокойницы, коих в Гутореньках и без того много. О несчастной скоро и позабыли бы – кому интересна пришлая – да налетели ящеры: как водится ночью. Другого от них и не ждали, но драгоценное время упустили: пока сонные волки выскочили их хат, пока надели волчьи шкуры, неприятели наделали не мало бед.

Огромные вараны по скорости не уступали иному волку, а мощные хвосты использовали за место кнутов, расшвыривая противников. Так и полечь бы лютым, да помощь пришла, откуда не ждали. Медоеды пришли с другой стороны деревеньки и вовсе не с дружелюбными намерениями. Но, когда увидели, что их опередили, взревели обиженно и кинулись на ящеров. Лютым только и осталось: наблюдать за побоищем да удивляться.

– Знать, непростая медоедка к нам забрела, – шептали волчицы. – Уж сколько лет в наших краях не видали ни тех, ни других.

– Медвежонка ищут, – бабка Фрося ловко подставляла ящерам под лапы любимую клюку и скалила желтые зубы, – который и не медвежонок вовсе.

Вместе с ночью ушли и нападавшие: каждый в свою сторону. Не забыли захватить и раненных. Погибших не было, точно не пытались убить, а лишь пугали да искали. И даже волки, с коими вараны бились особо свирепо, шибко не пострадали. Неужто бабка Фрося права?!

 

Белоград. Настоящее время

Он родился на изломе зимы, когда истоптанный снег твердым настом выстилает дороги. В ночь, когда в окно светила полная луна, а за околицей выли волки. В то время, когда с роду не рождались медвежата. Сохатые, лютые, ящеры – но не медвежата.

Да и был ли он им?

Он рос там, где не ступали лапы кланов. Там, куда нет ходу живым. Но и мертвым не был.

Он видел, как его ищут. О, эти картины ему позволяли лицезреть каждый клок на протяжении не одной шкуры. Шаманы искали сообща. Объединившись. Примирившись ради великой цели, чего не делали раньше. Не утешительные видения. Нет.

Медоеды, соклановцы, отреклись от него еще до его рождения. Или нет, гораздо раньше.

За что? Этот вопрос он задавал себе не единожды. Он похож на них. В его жилах течет кровь медведей, хотя и не только их. И пусть выглядит не обычно, его облик – подобие любого медоеда. Они испугались и предали или предали и испугались? Не важно. Но больше двадцати шкур назад старый шаман изменил не только свою судьбу.

Он заучил роковой момент наизусть и сейчас былое, вновь, разворачивается перед взором, точно это произошло лишь вчера и с ним.

 

Пыхтечи. Двадцать одна шкура назад

Хутор Пыхтечи гудел с самого утра. Не буквально, нет. Но гвалт, исторгаемый тысячей глоток сразу, очень походило на гул от пчелиного роя. Говорили все и со всеми, и при этом никто никого не слушал.

Ох, давненько не созывались сходки на лобном месте, оттого и шум такой. Каждому хочется перекричать соседа и доказать: его мнение вернее. Неспроста же Судислав нарушил порядок. Не дело это в батькин клок о дочке говорить.

Шум стих стоило жителям завидеть пегую макушку шамана. Густые волосы торчали в разные стороны, а их обладатель, благодаря росту, отлично виднелся издалека. Шаман шел вразвалочку и как никогда походил на медоеда, коим и являлся. Он тяжело опирался на толстую палку, больше похожую на бревно, и бухал ею с такой силой, что во влажной черной земле оставались вмятины, которые тотчас заполнялись талой водой.

Снега нынче зимой намело столько, что едва потеплело, как под ногами зачавкало и захлюпало. Утоптанные снежные дороги превратились в серое месиво, в котором вязли и хуторяне, и скот. И если последним – приходилось рассчитывать только на себя, то первые – поголовно вооружились палками, но использовали их не только как опору.

Тот тут, то там слышался смачный хруст и довольное улюлюканье, которым зрители подбадривали спорщиков. Неповоротливые медоеды только с виду. Выносливые и задиристые они не привыкли молча копить обиды. Зачем, когда есть палка и свободное время.

Шаман остановился чуть поодаль от сходки, с силой всадил бревно в землю, поднял обе руки вверх и скрестил их над головой. Хуторяне благоговейно замолкли, подзатыльниками и шлепками призывая к тишине смутьянов. Наконец умолкли все. Пора бы и начать, но Судислав медлил. Тяжелым, не мигающим взглядом он обводил паству и молчал, как будто известие, что принес, придавило не хуже жернова.

– Медоеды, я помню устои! И клятву Зверю! – произнес он так тихо, что те, кто стояли позади, придвинулись. – Но так о себе может сказать не каждый из нас. Отступница! – взревел он и ткнул пальцем с желтым крючковатым ногтем в сторону белобрысой девчонки. Такой мелкой и неказистой, что и медведицу в ней не признать. То ли дело, первая сельская красавица: крутобока, черноволоса да румяна. Так и пышет здоровьем.

Толпа шарахнулась от отверженной, образуя кольцо, а та обхватила себя худенькими ручками посильнее и слегка наклонилась вперед, как от холода. И лишь огромные глазищи на треугольном лице с острым носом поблескивали от сдерживаемых слез.

– Не виновна! – прошептала она, раскачиваясь, и исступленно добавила, кренясь все сильнее: – Не виновна! Не виновна!

– Хватит! – гаркнул шаман, выдергивая бревно и указывая им на девчонку. – Зверь указал на тебя, Веста. Ты отступница. Тебе не место среди медведей. Убирайся!

Он кричал все громче и громче, брызжа слюной и тыкая грязным посохом. Перепуганные медоеды все плотнее сжимали кольцо и тянули к несчастной грязные пальцы. Та стояла и качалась, закрыв глаза. И вдруг резко распахнув их, явила миру мутные бельма и каркающе рассмеялась:

– Я уйду шаман. А ты… ты пожалеешь, что изгнал нас. Помни шаман. Всегда помни. Ты нарушил порядок! Ты изменил судьбу!

Девчонка упала в грязь, как будто сил не осталось, да так и осталась лежать ничком на стылой и мокрой земле. Хуторяне не пинали, но и помочь не пытались, а бежали как можно быстрее от проклятого ныне места, чтобы у дома обернуться и кинуть прощальный взгляд на отверженную.

И чудилось им, что над хрупкой, поникшей фигуркой белеет тень с провалами вместо глаз и рваной дырой на месте рта и безумно хохочет. Они торопливо заскакивали в натопленные дома, запечатывали дверь и окна знаком Зверя. А после подбегали к окну, чтобы насладиться жутковатым зрелищем. Беготня продолжалась до утра.

К утру девчонка исчезла. И даже следа не осталось на влажной земле.

Медоеды обнесли оскверненное место частоколом, да и позабыли о выброшенной сиротке, точно той не существовало вовсе. А меж тем, запущенный Судиславом жернов судьбы раскрутился и ускорился, выходя на новый путь. Путь, которого не было.

* * *

Веста брела, не разбирая дороги, не замечая холода и промокшей насквозь одежды. День или ночь – не все ли равно, когда лишился дома. Знать бы за что?! Шаман назвал отступницей, но не пояснил почему. Неужто прознал о снах?

Мысль настолько поразила, что медоедка остановилась и зябко передернула плечами. Теплее не стало, но хоть мурашки исчезли. А ведь и правда, мог знать. Кому не знать о подобном как шаману. А меж тем, пугающие сны начались на святки, и не закончились по сей клок. Молодая женщина подняла одну ногу, другую и наконец заметила, что замерзла. Догадка словно отрезвила. Когда приснился первый сон, не пошла к Судиславу, потому как догадывалась о реакции.

Она ускорила шаг, стремясь согреться, да только на холодном воздухе в промокшей одежде от этого мало толку. Можно перекинуться в медведицу, но где после одежду взять. У нее и дома вещей почитай нет, да и то, что есть, взять не рискнула. А ну как закидают камнями?! Так и сбежала в том, чем была. Ни котомки, ни припасов.

В животе заурчало, и она облизнула губы. Кушать хочется, но не настолько, чтобы питаться сырым мясом. И что делать, если даже огнива с собой нет?!

Чтобы отвлечься попробовала считать шаги, но быстро сбилась. Тогда сосредоточилась на звуках: отсыревшие ветки под ногами вяло хрупали, земля – чавкала и хлюпала. За плечом стрекотал жук, а поскольку звук не отдалялся и не приближался, казалось, насекомое сопровождает. Над головой щебетали птицы, в пяти шагах позади мелкий зверек с шуршаньем удирал. Благодать, одним словом, кабы не голод и холод.

Посмотрела наверх, густая листва так плотно закрывала небо, что вокруг царил полумрак. И не понять давно вышла или ноги от усталости подкашиваются. Веста нащупала карманы в длинной широкой юбке, но в них не нашлось даже ножичка. Чем дальше, тем медленнее шла и сильнее замерзала. Студеный воздух щекотал кожу, дышал в затылок и забирался под одежду. К тому же знакомые места закончились, сменившись чащей.

Узловатые корни деревьев выступали из влажной земли до того высоко, что молодая женщина то и дело спотыкалась, с трудом сохраняя равновесие. Она цеплялась за толстые стволы деревьев, отдыхала и шла дальше. А когда острый сучок пропорол кожу на пальце, не сразу ощутила боль.

Кровь она слизнула, ранка закрылась почти мгновенно, но тревога усилилась. Запах крови и отсутствие оружия – наихудшее сочетание в лесу. Она сделала несколько шагов и замерла, чутко вслушиваясь в тишину. А после расстегнула рубаху. Показалось или не показалось – от усталости не поймешь, а подготовиться не помешает.

Зверь показался, когда она выпутывалась из длинной широкой юбки. Так и замерла в полупоклоне, настороженно вглядываясь в янтарные глаза и не шевелясь. Раздеться уже не успеет, как и перекинуться в медведицу.

Она отчетливо видела, как шевелится черный влажный нос, обнажаются клыки, вздымается шерсть на загривке и поднимается хвост. В иной раз прогнать волка не очень-то сложно. Но не сейчас. Не когда тот припал на лапы, готовясь к прыжку.

Веста оценивала происходящее точно со стороны. Наблюдала, оценивала, но не боялась. Может, усталость приглушила страх, может, – ужас недавних событий, да только местность словно покрылась пеленой. Перед глазами мерцала едва заметная дымка, что непрерывно колыхалась, а после кинулась вперед, стремясь атаковать первой.

Удивительно, но зверь ее тоже увидел. Или почувствовал? Но уши прижал даже быстрее, чем спрятал между задними лапами хвост. А через миг уже бодрыми скачками удирал в лес, жалобно повизгивая от испуга.

Молодая женщина с недоумением пожала плечами, неторопливо расправила одежду, не прекращая вглядываться в темноту. Загадочная дымка растворилась, как будто и не было. Может, правда не было? Но ведь кого-то же испугался волк?!

«Чудно все это! – подумала она, усаживаясь на сырую землю. Короткая стычка отняла последние силы, и ноги противно подрагивали: – Отдохну совсем чуть-чуть и дальше», – решила Веста. Спиной она привалилась к стволу старого дерева, не обращая внимания на мажущую труху. Глаза закрылись совершенно самостоятельно, хотя и пыталась их открыть. Даже потерла замурзанными кулаками, да только помогло слабо.

Вдалеке послышались тяжелые шаги, точно шел кто-то очень большой и тяжелый. Она перекатилась вперед, пытаясь встать, да так и уснула, неудобно свесив голову. Наверное, потому и приснилось море, что мягко качает на волнах.

 

Глава 2

 

Варнаград. Тот же клок

Игидар широкими шагами мерил двор. Камни хрустели под ногами и больно впечатывались в слишком тонкую подошву чебот. Тонкий наст звучно проваливался и разбивался в крошево, мелкие лужицы разлетались грязными брызгами. Дорожное месиво неопрятными разводами осело на обуви, но Игидар продолжал метаться.

– Иг-ги, – мужчина дернулся и с неприязнью глянул на подошедшую молодуху, – Иги, так нельзя, – укорила она мягко, а ему отчего-то вспомнились шелковые путы, что тонки и легки, а зубами не перегрызешь. – Посмотри на обувь. – Он непонимающе уставился на забрызганные чеботы, и та напомнила: – Ты не позволяешь себе такого обычно. Игидар Непокорный – образец для подражания. Эта грязь, – она сморщила нос и укоризненно прошептала: – Она обличает тебя. Унижает. Выдает состояние.

Игидар сдержал вздох и повторно глянул на чеботы, которые всегда держал идеально чистыми, для чего всюду таскал за собой мальчонку с котомкой ветоши наготове.

– Услада, ты преувеличиваешь, – заметил он, глядя вдаль, лишь бы не смотреть на нее. – Это грязь приближает меня к подданным. Они смотрят на меня и думают, что я совсем как они. Потому доверяют мне.

Он отвернулся от златокудрой прелестницы, дабы скрыть насмешку. Вообще, он придерживался того же мнения, что и она, иначе бы не держал при дворе мальчонку, но соглашаться со вздорной девицей не хотелось. Итак, проходу не дает, согласись и покоя вовсе не будет.

– Иги, – тщательно выверенным жестом Услада прижала указательный палец к губам, чтобы тот чуть-чуть приоткрывал нижнюю губу, – ты же не думаешь об этой замарашке, правда?

– Нет, конечно, нет, – отозвался он рассеяно и устремился внутрь дома большими шагами, больше похожими на скачки. Гигантский кузнечик и только.

Вбежал на второй этаж и нерешительно замер перед дубовыми дверями. Войти или нет? Очнулась – не очнулась. А если очнулась, что делать с меткой рода Старейшины медоедов, украшающей ее плечо.

Пока метался, дверь отворилась и выглянула сиделка с хитро шныряющим взглядом.

– Очнулась? – спросил он, в два шага оказавшись рядом.

– Тю-ю? Знахаря надобно. Горячка началась.

– Микишка! – крикнул Игидар, и перед ним в миг очутился вихрастый мальчишка лет пяти-шести. – Кликай Святошу. Да побыстрее.

Пацаненок умчался, а он вошел в горницу, уселся на ближайшую лавку и невидящим взглядом уставился в мутное окно. И виделся ему вовсе не пейзаж…

…На охоту в этот раз выехали ранехонько. Еще не рассвело, а ящеры стройными рядами выдвинулись в путь. Вараны размером с доброго коня, выглядели жутковато и нелепо одновременно. Хотя сами охотнички считали, что величественны и горды.

Гордости, и вправду, в переизбытке, зато величие найти в гигантской ящерице сложновато. По крайней мере, именно так считали и лютые, и медоеды. Лишь сохатые надменно помалкивали, признавая недостойными любые пересуды. А может опасались ядовитых зубов ближайших соседей. Хотя медоедам, что проживают ближе, это не мешало зубоскалить и нахальничать.

Вараны шествовали неторопливо, дабы все оценили уникальное зрелище. Но лишь град скрылся в дорожной пыли, охотники побежали, с силой стуча лапами по грязи. Пустые торбы подскакивали и с тихим стуком опускались на спины. Неудобно, но необходимо: иначе добычу не доставить.

В этот раз отряд возглавил Игидар Непокорный, который устал от рутины и решил развеяться. А что развеселит лучше охоты?!

Отряд пробежал добрую сотню шерстинок прежде, чем достиг леса, сбавил темп и разделился. Они никогда не охотились вместе, по одиночке и только так.

– Светлейший, позвольте вас сопровождать, – Ящера перекосило так, точно предложили не помощь, а нечто очень неприличное.

– Не позволю, – лаконично отозвался он, используя мыслеречь, как и сородичи.

Впрочем, как и всегда. И настолько все привыкли к подобному ритуалу, что никто не удивился. Хотя, на то он и князь, чтобы быть самым сильным, самым ловким, самым хитрым. Да-да, именно хитрым, а мудрость и так приложится, коли изворотливость не подведет.

Светлейший медленно развернулся хвостом к остальным и, неслышно ступая, углубился в лес, зная, что пойти следом никто не рискнет: побоятся. Лес привычно успокаивал и будоражил одновременно. Вязкая тишина взрывалась редким шорохом и запахом, назойливым и едким одновременно. Он казался настолько чуждым этим местам, что ящер остановился, раскачивая головой из стороны в сторону.

Запах раздражал и мешал сосредоточиться на поиске добычи, а вернуться с пустой торбой – подвергнуть сомнению старшинство, полученное по праву сильнейшего. Он двинулся в сторону запаха, дабы разобраться и вернуться в охоте. С каждым пройденным шагом вонь усиливалась. И не падаль, и не зверь, а кто же?

На выступающих корнях дерева лежала скрючившаяся молодая женщина в набрякшей от грязи одежде. Волосы казались черными из-за влаги, а под тонкой кожей проступили голубоватые вены. Незнакомку потряхивало от холода, но глаза она не открыла даже, когда ящер хлестнул по ней хвостом. Только застонала громче и сжалась крепче.

Ящер обошел вокруг, постукивая хвостом, но реакции не добился. Зато по клейму на плече определил: медоедка. Что делает-то в такой дали от дома?! Сюда ей добираться не полный клок. Сколько же прошла и как давно упала?!

Впрочем, это не отменяло главного: ящеры заботятся только о подобных себе. Менять привычки: ни за что! Даже, если это дочь старейшины, о чем свидетельствует клеймо.

Игидар развернулся и потрусил прочь, но шагов через двадцать остановился и обернулся. Медоедка – враг. Врагам не помогают. Правила непреложны. Он снова развернулся и отошел еще на пару шагов. Посмотрел назад: девчонка дернулась, точно пыталась встать, и скатилась обратно к дереву. Сильная, однако. Борется до последнего мига.

Силу Игидар всегда уважал всегда, как и все ящеры. Он развернулся и потопал обратно. Сменил облик на человеческий и выбрался из-под торбы, которая как будто резко увеличилась. Поднял медоедку, надеясь, что она не проснется. Вряд ли, тогда удастся убедить ее в честности намерений. Да и сложно это сделать, будучи обнаженным. Он тщательно закрепил непрошеную ношу в торбе, сменил облик и отправился искать сородичей, которым как-то предстояло объяснить странный выбор.

Ящеры занервничали, еще до того, как он приблизился. Длинные хвосты мели землю, вздымая пыль, но шипеть рискнули лишь самые отчаянные. Иги злобно присвистнул в ответ, и смельчаки притихли. Правда, ненадолго. Стоило сгрузить ношу на землю, как мыслеречь заполонил многоголосый гомон.

– Медоедка! Гнать ее! Гнать!

– Куда гнать? Она же дохлая!

– Выкинуть! Пусть медведи сами к Зверю провожают.

– На нашей территории?

– Оттащить подальше. Чтобы нашли и на нас не подумали.

– Запах же учуют! Сами проводим! Они и не узнают!

– Тихо! – рявкнул Игидар, разрушая лесную тишину. Он споро вытряхивал ношу из торбы и из-за того казалось, что кричит тоже на нее. – Девчонка вобрала мой запах и остается с нами. Медоеды будут ее искать. Придут выдадим.

Спорить с разъяренным князем не рискнули. Выставили часового и вернулись к охоте. А лишенному веселья осталось провожать их обиженным взглядам да раздраженно шипеть в след.

Так и возвращались: все с добычей и лишь грустный часовой нес полудохлую медоедку в торбе да мысленно костерил всех ее сородичей скопом…

…Из задумчивости Игидара выдернул вошедший старец. Его выбеленные волосы свисали плетьми. Невзрачный серый балахон он подпоясал веревкой, на которой болталась плетенная котомка, источающая пряный запах.

Он величаво проследовал к лавке с соломенным тюфяком, на котором и покоилась больная медоедка. Присел на край, положил руки ей на грудь и закрыл глаза, раскачиваясь, точно ванька-встанька.

Движение оказалось настолько заразительным, что Игидар через шерстинку заметил, как неосознанно повторяет движения.

– Тьфу, пропасть. Бесовское наваждение! – он подскочил с лавки и широким шагом прошелся по комнате.

Знахарь открыл глаза и глянул укоризненно, но возражать не рискнул. Усовестившийся князь молча отошел окну, скрестил руки на груди и вперился в происходящее во дворе.

– Ужасно. Просто ужасно! – Услада капризно поджала губы и тяжко вздохнула. Мальчонка, натирающий ее сапожки, даже не поднял головы. – Старайся лучше, Микишка! – прикрикнула она от злости. – Всю грязь пропускаешь! Вот получишь плетей, будешь знать, – она потрясла кулаком, но пацан снова не обратил внимание.

Игидар вгляделся в предмет спора, ни одного пятнышка не заметил и усмехнулся: дочь первого советника верна себе. Ни может не придраться, ни может не лукавить. А меж тем ее норов изучил и ребенок, который точно знает, что никто кроме князя наказать его не может. На то он и его личный слуга.

– Типичная трясовница, – нараспев произнес Святослав, по прозвищу Святоша, в который раз поразив окружающих ярким несоответствием внешности и голоса.

Бархатистый переливчатый голос у всех вызывал образ тоненького кудрявого юноши, этакого херувимчика, каким его обладатель и был когда-то. Тяготы навсегда изменили облик знахаря, не тронув голос, что навсегда остался юным.

– Дыхание чистое. Сила зверя уберегла, стало быть. А жар сам спадет скоро.

Старец проворно поднялся и устремился к двери с несвойственной его облику прытью, но выскочить не успел.

– Святоша! – грозный рык Игидара настиг его у двери и вынудил обернуться. – Я тебя для чего звал?

– Ох ты ж батюшки, позабыл. Все старость проклятущая! – Святослав вернулся к образу почтенного старца и «поплыл» обратно к лавке. Чинно уселся и бросил тоскливый взгляд на медоедку. – Пожалеешь, ведь, князюшка, – жалобно протянул он, оценил непримиримый взгляд собеседника и, нахохлившись, выдал заунывным речитативом: – Обертывание мокрой горячей простыней, чтоб горячку унять. Масло на грудь и лед из отвара солодки под язык, чтобы от кашля избавить. Настойку полыни на меду и малиновое варенье внутрь.

– Все запомнила?

Князь глянул на сиделку, и та дернулась, вскочила и запричитала, кланяясь:

– А то как же. А то как же. Все как есть. Не извольте беспокоиться!

Святоша еще раз тоскливо глянул на больную и с видом оскорбленной невинности удалился, делая вид, что не слышит бормотание князя:

– Иди-иди, хитрый лис. Дальше без тебя справимся.

– Головой отвечаешь, – буднично бросил Игидар пронырливой сиделке не сомневаясь, что та поверит.

Он вышел, бросив напоследок взгляд на нетипичную медоедку. Пигалица сушенная на пурпурно-красном постельном белье выглядела неестественно белой и пугающе неподвижной: кукла, да и только. И чем она Святоше не угодила? Обычно он не разделяет больных на своих и чужих: не воин, все-таки.

Устрашив и проконтролировав, князь направился к начальнику караульных отрядов. Поджарый дядька с усами, что намного пышнее реденьких волосенок на голове, подобострастно вскочил при его появлении и подавился морсом, забрызгав струганный стол кровавыми кляксами.

– Медоеды уже близко? – нетерпеливо спросил Игидар.

Его все больше беспокоило предстоящее объяснение с одним из старейшин ближайших соседей, которые славились упертым и непримиримым нравом. Толковать с этими дуболомами непросто, а уж доказать, что произошедшее не проделки коварных ящеров вряд ли получится.

– Никак нет, вашесветлейшество, – протараторил караульный с багровым от надсадного кашля лицом. – У медведей все спокойно. Даже поисковые отряды не отрядили.

– Вот как?! – неприятно удивился князь, качнулся с пятки на носок и повернулся к двери, велев напоследок, – обо всех изменениях докладывай без промедлений.

Следующие несколько дней Игидар пристально следил и за дорогой, и за медоедкой. Ее сородичи не только не появились, но кажется и вовсе забыли про нее. По крайней мере, следопыты донесли, что на границе спокойно и поисковых отрядов нет. Девчонка же, как нарочно, не открывала глаз и лишь сильней «горела».

На третий клок он вновь вызвал к ней знахаря и с ним шамана, заодно. Недовольный Святоша сжал губы, скрывая досаду, но больную осмотрел с должным вниманием.

– Ох, и силен зверь. Зачем ей такой мощный-то! – не сдержался он и развел руками: – Лечение верное. Улучшение есть. Остается только ждать.

– Улучшение? – князь с недоумением всмотрелся в лицо с ввалившимися глазами и острыми скулами. За пару дней исчезли по-детски пухлые щеки, а губы отливали синевой. Покойники и те краше.

– Жар спадает. Кашель стихает. Очнется скоро, – признался знахарь с таким явным сожалением, что Игидар усмехнулся.

– Не ее жар-то, – буркнул рыжеволосый мужчина разбойничьего вида.

Он водил над больной веревочкой с привязанными бубенцами, из-за чего те, гулко позвякивали, перестукивались и странно потрескивали.

– Гнать ее надо. Пока беду не накликала, – продолжил он. Князь, сиделка и знахарь разом уставились на шамана. Тот поморщился и точно через силу пояснил: – Чужая сила. Заемная. Не к добру это.

Святослав часто-часто закивал, того и гляди голова отвалится.

– И? Слушаю, Ждан! – князь не дождался пояснений и решил уточнить сам. – У кого заняла-то?

– Святочная. Не удержалась, видать. Или соблазнял долго.

Игидар кивнул с задумчивым видом, жестом отпустил собравшихся, но приказ выкинуть прокаженную так и не отдал. Он то подходил к горнице, то возвращался в свою светлицу, то выскакивал во двор и так явно оттягивал решение, что шаман со знахарем беспокойно переглядывались и осуждающе качали головами.

А лишь стемнело из горницы выскочила взбудораженная сиделка и затрещала во всю мочь.

– Очнулась. От Зверь не даст соврать, глазюки-то отворяет. Но понемножку. Так я ж глазастая, усмотрела. Подглядывает. Жертву ищет. Сбереги, а? Ты же можешь, Жданчик!

Шаман, уставший от тараторки еще до того, как та вышла, нехотя открыл котомку, вытряхнул хитро сцепленные косточки, закрепленные на кожаном шнурке, и нехотя протянул. Сиделка стремительно сцапала их, точно опасалась что отнимут, и быстро водрузила на по-мужски крупную шею.

– Не забуду, Жданчик. Не забуду, – кланялась она, отступая и не замечая неприязненного взора мужчины.

Стоило двери захлопнуться, как подошел князь. Шаман со вздохом посмотрел в потолок и добыл новый амулет. Изящную вещицу до того ловко вырезали из кости, что смотреть-не пересмотреть. Каждый зубчик и завиточек красив по-своему, а вместе вовсе произведение искусства. Игидар с благодарностью кивнул, повесил шнурок на шею и решительно вошел в горницу.

Медоедка не выглядела опасной, скорее жалкой и испуганной. Она беспрестанно крутила головой и смотрела с все возрастающим страхом. Князю невольно развеселился: бояться вот эту?! Да, она сама дрожит!

– Как звать тебя? – зычно спросил он. Девчонка вздрогнула и уставилась расширенными глазами, больше похожими на голубые плошки.

– Веста, – просипела она едва слышно.

– Что ты делала на нашей стороне?

– Я… я потерялась, – выдавила та с трудом и повыше натянула одеяло. – Я… уйду… сегодня же.

– Куда тебе, – отмахнулся Игидар. – Поправишься, уйдешь. Если есть куда. – Девчонка промолчала, подтверждая догадку об изгнании из родного клана. – Ладно, живи пока, – милостиво разрешил он и прикрикнул на перепуганную сиделку: – Ухаживай как следует. Поняла?

Та закивала, держась за подарок шамана, а успокоенный Игидар вышел. Настроение его стремительно улучшалось. Медоедка совсем без защиты и в чужом терему – это ли не повод для радости?!

 

Глава 3

Дверь закрылась, но Веста продолжала смотреть на нее, невольно ожидая, что грозный посетитель вернется. И вроде пригож с виду, а глазюки чернючие жуткие: молний не мечут, но смотреть боязно.

– Рубашечку-то расстегните, – медовый голос вернул в реальность. Рядом стояла немолодая женщина, которая в одной руке держала миску с чем-то белым и пахучим, в другой – тряпку, намотанную на щепу.

«Ящерка», – определила медоедка, которой очень не понравился изучающий взгляд надсмотрщицы. Приторная улыбка при этом выглядела точно пришитая.

– Вы… – Веста замешкала, не зная, что спросить первым. Она нащупывала завязочки и лихорадочно соображала какой вопрос главнее.

– Галка я. Галочка.

– Давно я у вас?

– Так клока три уже. Четвертый пошел, – ящерица с хитрым лицом смотрела до того сладко, что хотелось ударить. А заодно сдернуть защитный амулет на шее и посмотреть на бледнеющее лицо и дрожащие руки.

Веста скрестила пальцы в замок, до того желание оказалось сильным. Перевела взгляд на мутное окно, пыльный потолок и подивилась убогости горницы. Для челяди, не иначе?! Господская горница такой быть не может.

– Искал кто?

– А кто искать-то должен? Кто, милочка? – Галка придвинулась вплотную, пристально заглядывая в глаза. – От кого бежишь? Молоденькая такая…

– От жениха не угодного, – говорить правду Веста не собиралась даже тому главному ящеру. – Батька просватал супротив. Я и сбёгла.

– Тю, дура-девка. Батька счастье твое устраивал, а она бежать.

– Глупо вышло, – глухо произнесла медоедка и отодвинулась от настырной надсмотрщицы.

Та гаденько улыбнулась и мягко произнесла:

– За бульоном побегу. Тебе ж бульон нужен. Ты отдыхай. Отдыхай. Вернусь сейчас, – непрестанно бормоча женщина пятилась к двери, точно боялась показать спину пришлой медоедке.

«Да не съем я тебя!», – захотелось крикнуть Весте, но она лишь с облегчением вздохнула, когда та наконец вышла и захлопнула дверь.

Она встала и, держась за стену, подошла к окну. Ее пошатывало, а шаги вышли такие крошечные, будто ноги связанны. Стоило распахнуть створки, как в комнату ворвался запах застарелого пота, помоев и щелочи. «Угадала», – усмехнулась она. Господские окна сплошь выходили на цветущие клумбы да красивые виды. И лишь челяди предстояло любоваться видом двора, или глухой стены без окна.

В комнате удушающе пахло цветочной водой надсмотрщицы и лекарственными настойками, плошки с которыми в изобилии стояли на стуле рядом с кроватью. Из окна также несло отнюдь не розами. Веста как раз пыталась определить, от какого из запахов ее мутит больше, когда вернулась Галочка.

– Ты зачем окно отворила? Не велено! – прикрикнула она, ставя чашку с ароматным бульоном и сухариками на стул. К окну метнулась с такой скоростью, точно Веста сделала нечто неприличное.

Медоедка, не раздумывая, передвинулась и загородила с трудом добытый, хоть и не чистый, воздух.

– Кем не велено?

– Челяди открывать окна запрещено, – Галка хищной птицей кружила вокруг, но прикасаться чужачке боялась. Только и осталось, что злобно зыркать, да фыркать от ярости.

– А я гостья. Отлежусь уйду!

– Гостья значит? – процедила надсмотрщица надменно и кинулась за дверь.

«Ябедничать пошла!», – сообразила Веста и зацепилась за грязный подоконник. После пережитого «боя» болтало сильнее и кровать, вдруг, показалась кошмарно далекой. Она уже пожалела о том, что не уступила сразу, но противная ящерица до того раздражала, что молчать и улыбаться получалось не всегда.

Игидар вошел с видом величайшего одолжения. Брезгливо сморщил длинный породистый нос, откинул прядь пегих волос и прищурил черные глаза. Он прошелся по горнице, будто бы измеряя ее шагами, глянул во двор и негромко спросил, буравя Галочку тяжелым взглядом:

– Почему моя гостья до сих пор здесь? Разве я не распорядился перевести ее в господскую светлицу?

– Виновата, ваше высокородие! – сиделка бухнулась на колени и стукнулась лбом об пол.

Князь поджал губы, словно увидел нечто гадкое. Ткнул Галку кончиком чебота.

– Встань. Иди готовь горницу. Та, что поближе ко мне, – он усмехнулся и добавил: – Моя гостья достойна самого лучшего.

Надсмотрщица умчалась с такой скоростью, что Веста лишь изумленно охнула. Игидар расценил это по-своему. В два шага он пересек комнатушку и крепко обнял Весту.

– Рано тебе стоять. Давай в постель. Я подержу. Раз…

К такой далекой близкой кровати Веста добралась не без труда. Шагая под его счет, она никак не могла определиться насколько пристойно происходящее. Одной не дойти, а с ним, ужас до чего, неловко. Князь, как заботливая нянюшка, укрыл лоскутным одеялом и, смерив масляной улыбочкой, выскользнул за дверь. Медоедка осталась разбираться в скачущих, как блохи, мыслях. Милость Светлейшего князя вызывала дрожь и оторопь. Знай она чем обернется спор с Галкой, заткнула бы рот подушкой. Чтоб наверняка. А теперь остается уповать на Зверя всемогущего. Другой защиты в княжьем терему у нее нет.

* * *

Новая горница разительно отличалась от прежней. Она оказалась до того большой, что Веста испуганно спросила:

– А кто тут еще живет?

– Только Ваше благородие, – Галочка угодливо согнулась, сверкая злыми глазищами.

Она уже не раз попеняла Зверю на забывшего заветы Игидара. Где это видано привечать врага?! Придумает же?!

– А купальня тут есть? – медоедке подозрительно принюхалась к себе. Запах, идущий из окна, пожалуй, поприятней будет. Ее еще потряхивало и от слабости подкашивались ноги, но уж больно хотелось избавиться от мерзкого запаха.

– Нельзя еще. Рано, – перепугалась надсмотрщица, помнящая о жестком наказе князя.

– Тащи, – упрямо потребовала Веста, присаживаясь на лавку. Стоять тяжело, пачкать собой белоснежное белье неохота, остается лавка.

Руки противно дрожали, когда она развязывала завязки поневы и рубахи, ноги подкашивались, но удовольствие от теплой ароматной воды того стоило. Она опустилась в бадью, покрытую чистой простыней, прислонила голову к борту и закрыла глаза. Клонило в сон и хотелось лежать вечно и не шевелиться. Даже мысль о движении вызывала тошноту. Стоило признать, вредная Галка волновалась не зря, пусть и по другой причине.

«Только бы не уснуть», – подумала Веста перед тем, как задремать.

Проснулась она от взгляда. Черные мрачные глазюки дотянулись даже до сна. Ей снилось, что Игидар вновь стоит у постели и гипнотизирует приторно масляным взглядом. Он ухмылялся так гадко, словно уже победил в негласной битве. Ощущение вышло до того реалистичным, что она открыла глаза и столкнулась со взглядом пронзительных черных глаз.

Князь стоял, облокотившись на стенку, с таким видом, точно ничего не обычного не произошло. Веста даже подумала, что слишком мало знает о обычаях ящеров. Может у тех так принято?! Иначе почему он здесь?

– Напугал, – усмехнулся он, как будто довольно. – Ты долго не выходила. Я подумал, что тебе плохо. Все-таки три клока в горячке лежала.

Веста замерла, испуганно глядя на нежданного визитера. Вода мало что скрывает, а перед мужчиной в таком виде она раньше не была. Она всегда думала, что первым ее нагую увидит супруг, но никак не князь ящеров. Кто же знал, что он настолько бесцеремонный и невоспитанный.

– Благодарю, Ваше высокородие за заботу. Я в порядке, – выговорить это оказалось неимоверно трудно. Хотелось плеснуть в наглеца грязной водой, да так, чтобы оттирался подольше.

Князь несмешливо приподнял брови, обозначил поклон и вышел.

И вроде мутноватая вода мало что скрывает, а душу греет. Вроде как защита, пусть и надуманная. Медоедка выждала шерстинок восемь, – а ну как вернется, – торопливо поднялась и закуталась в заготовленную сухую простынь.

В горнице поджидал сюрприз: грязное рванье исчезло. Вместо истерзанной поневы на кровати нашелся богато украшенный наряд. Одна кичка ослепляла сиянием, не говоря об остальном. Веста осторожно потрогала его. Гладкий материал холодил руки и навевал мысли о княгине, которую разоблачили специально для нее. Надевала его медоедка до того осторожно, словно от одного неверного прикосновения оно могло исчезнуть.

– Ишь, кривится? – раздался от двери ядовитый шепот. Галка вернулась, как всегда, неожиданно и тихонько подкралась.

Веста вздрогнула, обернулась и с недоумением посмотрела на дурно воспитанную челядь. Она бы в своем тереме такую не потерпела. Но в том-то и дело, что это не ее терем.

– Завязать помоги, – произнесла она со всей надменностью, на какую способна.

– Конечно, Ваше благородие, – надсмотрщица опять улыбалась и льстиво заглядывала в глаза. – Вам очень идет, – угодливо похвалила она. – Светлейший князь не поскупился. Велел отобрать все самое лучшее из готового. Вот тут я все уложила. А завтра портниха придет. Закажите, что пожелаете. Еще краше станете.

Веста прижала пальцы к вискам. От угодливой трескотни разболелась голова и поплыли перед глазами цветные пятна.

– Помоги. Прилечь хочу, – недовольно оборвала она и сердито добавила: – Да не тревожь. Спать буду.

Князя это, конечно, не остановит, но может хоть похожая на крысу надсмотрщица уйдет.

* * *

Первые два клока Веста даже не притворялась больной. Пусть жар спал, но слабость сохранялась, награждая ее благородной бледностью и подозрительной зеленоватостью. На третий клок с успехом симулировала слабость. Она уже не могла определиться, что раздражает больше: горница, к которой прикована, или Галка, которая к ней приставлена. Но регулярные посещения Игидара придавали сил. Она не сомневалась, что ни с одной другой дамой в тереме он себе подобного не позволяет. Ее некому защитить, и ушлый ящер как никто это понимает.

Притворялась она настолько успешно, что на четвертый клок обеспокоенный князь пригнал Святошу. Старец вплыл с видом мученика не эшафоте. Он поджимал губы, щипал светлую бороду и хмурился до того недовольно, что медоедка испугалась. Это чего он видит-то, что так кривится?

– Осмотреть надобно, – в пустоту бросил старец неожиданно молодым и звучным голосом. Женщина даже засомневалась. Казалось он старше ее ушедшего к Зверю отца, но у того не было такого благозвучного голоса.

Князь поморщился, но вышел, ничего не сказав. Святоша с недовольным видом посмотрел на притихшую пациенту и открыл котомку, прицепленную к веревке на поясе. Вынул оттуда увесистый глиняный пузырек и протянул Весте.

– Пригодится, – усмехнувшись, пояснил и вышел, не дожидаясь вопросов.

Медоедка открыла флакон с настойкой. В воздухе разлился аромат лимона и красного дерева. Она неверующе тряхнула пузырек. Запах усилился, а женщина покраснела. Намек до того прозрачный, что мерзко. Пока мать не ушла к Зверю, она тоже закупала подобные настойки. Очень действенные, надо сказать.

Веста стремительно вскочила и кинулась в купальню. С размаху швырнула ненавистный пузырек. Глиняные черепки усеяли все дно. Отвратительный аромат усилился настолько, что она поспешила выйти, с трудом сдерживая рвотные позывы. К тошноте прибавилась головная боль. Обессиленная женщина опустилась на кровать и прижала ко лбу прохладную ладонь.

– Не дождетесь, – прошептала она, уткнувшись взглядом в стену, обитую бархатистой тканью.

На душе было муторно, словно ей предложили переправиться в плавь через яму с помоями. Еще разок. А ведь она еще от предыдущего печального опыта не излечилась. Раны зажили, а боль осталась.

* * *

Только после полудня Веста рискнула выбраться в коридор. Волосы заплела в две косы, тщательно разгладила обновку и выглянула из-за двери. Как назло, мимо проходил князь, который тут же подцепил ее под локоток и вытянул из безопасного убежища. Почти безопасного.

– Я тебе все покажу, хочешь? – возразить она не рискнула, но и соглашаться не стала. Впрочем, согласие ему не требовалось.

Он шел широким шагом и не заботился о том, поспевает ли едва оправившаяся гостья. У той же быстро сбилось дыхание, а ноги затряслись. Когда она выходила, ей казалось, что она здоровее.

– Помедленнее, – взмолилась она, чувствуя, что еще чуть-чуть и упадет. – Простите, Ваше высокородие, я никудышная гостья.

Князь неожиданно тепло улыбнулся, подставил локоть для опоры и пошел прогулочным шагом.

– Тогда мы вернемся кратчайшим путем. Только ты мне должна кое-что пообещать. – Веста вопросительно посмотрела в ответ, размышляя о запутанных коридорах и больших расстояниях в древнем тереме. – Ты должна звать меня Игидаром. Никаких выканий. Никаких светлостей. Договорились?

Медоедка неуверенно кивнула. Называть князя по имени – глупость какая. Он же заботливо довел до горницы, подвел к лавке с резной спинкой и расправил мягкие подушки у нее под спиной.

– Отдыхай, медвежонок. Если что понадобится, не стесняйся. Присылай Галку.

– Спасибо, Ваше высокородие, – растрогалась Веста.

– Игидар, – напомнил он и вышел, поцеловав ладонь на прощанье.

Не успела она осмыслить перемены в его поведении, как дверь снова скрипнула. «Забыл чего?», – подумала она, поднимая взгляд. Напротив стояла ящерка с золотистыми волосами и напомаженными губами. Другая на ее месте смотрелась бы вульгарно, но этой удивительно шло. Белила, наложенные на лицо тоненьким слоем, подчеркивали светлость кожи. Массивные бусы придавали хрупкости.

– Так вот ты какая, замарашка, – процедила она с яростью. – А вид-то какой жалобный. Как у дворняжки побитой. Так и тянет пинка дать. Чтоб не бесила. И что он в тебе нашел? Тоща – смотреть не на что!

– Не смотри! – разрешила Веста, откровенно разглядывая хищную красавицу. Если той можно, то и ей тоже, наверное?!

– Ты думай кому дерзишь, – прошипела разъяренная красавица. – А то оглянуться не успеешь – на дыбе окажешься. Даже Иг-ги не поможет.

– Да подавись ты своим Иг-ги, – с раздражением передразнила медоедка, догадавшаяся о причине неприязни ящерки. – Забирай. Только целиком. До капельки!

– Ты блаженная, что ль? – изумление красавицы выглядело очень искренне. Стать женой князя – мечта всей жизни. Как этого можно не желать? Это же так естественно.

– Какая есть, – огрызнулась Веста, обходя окаменевшую прелестницу, которая волновалась совершенно напрасно. Уж она-то знает, что князь ей неинтересен.

Поздно вечером, готовясь ко сну, она невзначай спросила Галку:

– Что это за ящерка златокудрая с губами напомаженными? В коридоре на меня налетела. Сущая бестия.

Надсмотрщица зашлась хриплым смехом, трясясь всем телом. Можно не сомневаться, заложит и разнесет новость всем ящерам.

– Услада-то. Дочка первого советника Его светлейшества. Вокруг князя давно вьется. И все у них почти сладилось. Да только он сватов никак не зашлет. Юлит все, чистый уж в котле.

«А тут я еще. И ушлый ящер замел хвостом, – Веста с лихвой оценила иронию Зверя и впервые подумала: – А может и правда княгиней заделаться. Князь очень даже ничего. И глазюки не такие уж и пугающие. Это он с виду грозный, а сам обходительный. Сразу видно, что благородный».

– Ты на князя-то нашего не засматривайся, – влезла Галка, прерывая приятные размышления. – Не женится он на чужачке.

Медоедка кинула злобный взгляд, но смолчала. Уж кого-кого, а сиделку она точно не спрашивала. Сама с Игидаром разберется. Зря что ль он так старается? Знать, сильно полюбилась ему.

– И речи сладкие не слушай, – продолжила надсадно шипеть Галка. – Я ж тебе одна добра тут желаю. Вот тебе знак Зверя. – Веста иронично посмотрела в ответ, но снова промолчала. А сиделка расплетала ее длинные косы и откровенничала, явно выдавая собственные чаянья за советы: – Хотя, княгиней тебе, конечно, не быть. Зато ежели князюшка захочет, замуж выдаст за кого родовитого. Чтобы поближе к себе держать. А Усладка пусть княгиней становится. Любят-то князья точно не жен, Зверем венчанных.

– Ты мне его амантой предлагаешь быть? – медоедка до того удивилась, что решила, будто ослышалась.

– Тю, глазки-то не округляй. Ты откуда сбежала, блаженная? Я ж дело тебе предлагаю. Кому ты, бесприданница, нужна-то? Будешь как у зверя за пазухой жить. Ты же Галочку-то не забудешь? Галочка тебя научила-то. Ты уж помни о том.

– Помню, – глухо отозвалась Веста, отгоняя нарисованные надсмотрщицей образы, что налипли точно паутина. И вроде невидно, а противно до дрожи.

Пусть остальные думают, как хотят, а Игидар неспроста о ней заботится. И Услада, небось, ни к каждой ревнует и лично приходит. Настроение незаметно повысилось. Сам князь ящеров к ней благоволит – это ли не повод для радости?!

О непристойном посещении купальни она как-то позабыла. О неблагородном тыканье тоже. До того ли, когда она почти суженная? Почти…

 

Глава 4

Удивительно дело, чем больше говорили о князе, тем больше о нем думала Веста. А ведь промолчи Услада, не заговори Галка и она вовсе не заметила этих грубоватых «ухаживаний». Да и размышляла о нем с отвращением, пока настойчивые ящерицы не убедили пришлую медоедку в том, что он достоин симпатий. Знали бы они, какую силу возымели их слова, гордились.

Оттого, без сомнения оттого, и приснился этот сон. Слишком много разговоров об одном ящере – вот и навеяло. Давненько ей не снились столь красочные сны. В родных Пыхтичах они посещали ее частенько. А после побега как отрезало. Сейчас же стоило голове коснуться подушки и сознание, как будто уплыло в призрачную даль.

Светлая горница сменилась богато украшенным залом. Цветов на стены прикрепили столько, что от терпко-сладкого аромата кружилась голова. Удушливый запах щекотал ноздри, свербел в горле. Веста дышала мелко и часто и все равно боялась расчихаться и раскашляться самым постыдным образом. И вроде, что такого-то: она же болеет? Но точно знает, свершается нечто важное.

Откуда?

Так сложно не понять, когда кругом полно гостей. Все разряжены, и цветы меркнут рядом с пестротой нарядов. Дамы смотрят зло и перешептываются громким шепотом. Слишком громким, чтобы не услышать. Да и не шепот то вовсе, а корявая попытка скрыть насмешку.

– Глядь как вырядилась, – шепчет дама справа и тыкает пальцем, чтобы уж точно сомнений не осталось о ком речь.

– Думает нашу одежду нацепила, так ящерицей стала. А нутро-то не переделаешь, – поддерживает ее соседка и каркающе смеется.

– А неуклюжая-то какая. Медведь, как есть.

Толпа глядит презрительно, словно Веста посягнула на самого Зверя. Она с недоумением оглядывается. Что происходит-то? Гости презрительно скалятся и чего-то ждут. Она осматривается себя: на наряде очень характерный рисунок. Ошибиться невозможно: венчальный. А кто жених-то?

Она поднимает взгляд на идола, расположенного в глубине зала. Он сделал в форме гигантского варана. А в родных Пыхтичах идол напоминает медведя. Судислав всегда говорил, что эта форма истинная – остальное от лукавого. Но не это главное. Рядом с идолом спиной к ней стоит мужчина. Все правильно. Впервые суженные видят друг друга в капище. Иначе не быть удаче в браке.

Лица не разглядеть, но его волосы темные с тонкими нитками серебра и связанны черной лентой в аккуратный хвост. Высокая худощавая фигура подозрительно знакома. Да и богатый кафтан говорит о его высоком положении. Чуть поодаль от него в полутьме зала еще один родовитый ящер. Дружка, стало быть. Жаль, не видно кто. Впрочем, она знакома только с Игидаром и Святошей.

Веста ускорила шаг, торопясь дойти до суженного. Свеча в руках затрещала, грозя погаснуть. Очень плохой знак! Шаг, второй, третий… жених почувствовал приближение и полуобернулся. Еще шажок и она разглядит его. Он, как нарочно, медлит. А может не хочет видеть?

– Ну же, – зло шепнула она и… проснулась.

Утренний полумрак осветил комнату и заспанное лицо молодой женщины. Она почти неподвижно лежала на кровати и изучала потолок, словно именно на нем шло продолжение прерванного сна. Ей показалось, она узнала этот профиль с длинным носом. Да и злость ящериц очень уж характерна. Но правду ли показал сон? Может и не от Зверя он вовсе? В родном хуторе с самых святок ей часто снились сладкие да угодливые сны. Чего только не пророчили. И где все это?

– Подожди. Все будет, – шепнул хихикающий голосок. Как и раньше, она повернула голову и никого не увидела.

– Нет тебя. Нет! – иступлено крикнула она. Веселящийся голос, вновь возникший из неоткуда, пугал до леденеющий пальцев и синеватых губ. Страх прохладным ветерком поглаживал плечи и улыбался. Ласково так, словно и не страх вовсе, а главные беды еще впереди.

– Уйди! – взмолилась она.

– Поздно, – обрадовался голос и смолк, точно не было никогда.

Веста вскочила и заметалась по горнице. Заглянула во все лари и сундуки, залезла под стол и лавки, выглянула во двор, заскочила в купальню. Никого! А кто смеялся?

* * *

Выходить из безопасных покоев было боязно. За утро медоедка успела принарядиться, переплести косы и позавтракать, радуясь тому, что к столу для ближайших сподвижников князя ее не приглашают. А выйти не рискнула. Она то подходила к двери и замирала, вслушиваясь, то бросалась к окну и, спрятавшись за короткую занавеску, разглядывала прогуливающихся ящеров. Наконец ей удалось разглядеть тропку вблизи стены терема. С одной стороны ее надежно укрывал колючий кустарник, с другой – стена. Окон рядом нет: идеально место для прогулки в одиночестве.

К месту предполагаемой прогулки она приближалась перебежками. Стоило завидеть постояльцев княжьего терема, переходила на неторопливый шаг и величаво проплывала мимо. Но лишь те скрывались из виду, торопливо мчалась до следующего «столкновения». Добравшись до широкой лестницы с массивными перилами из дерева, она остановилась, стремительно осенила себя знаком Зверя и пошла к заветному выходу.

Сидя в прохладном замке, Веста решила, что и на улице не лучше. К духоте и зною она не готовилась, даже косынку не захватила. Кабы не десяток пар взглядов, устремившихся на нее, вернулась бы в горницу и отсиживалась в ней. Но не показывать же ящерам нервозность. Она повыше подняла подбородок, нахмурила брови, поджала губы и гордо посеменила к присмотренной тропке. Зайдя за кусты, остановилась. Грудь ее тяжело вздымалась, как после долго бега. Не так-то просто идти под неприязненными взглядами.

– Тебе нехорошо?

Тяжелая рука легла ей на плечо, пригвоздив к месту. Не сбежишь – придется отвечать. Игидар, прищурившись изучал ее лицо, словно искал ответ. Цепким взглядом он напоминал лютых, чьи волчьи привычки проступали в любом из обликов. Осталось обнюхать для полноты картины.

– Слабость после болезни, Ваше высокородие, – выкрутилась Веста, не желающая признаваться в стычке с Усладой. Кто знает, как к той относится князь?! Лучше не рисковать.

– Игидар, – произнес он напряженным голосом. Медоедка подняла удивленный взгляд, вспомнила о коварном сне, запунцовела и отвернулась. – Зови меня Игидар, – пояснил он, видя непонимание.

– Как скажите, Ваше высокородие, – пробормотала Веста, старательно избегая имени.

Она так старательно не смотрела на князя, что успела изучить всю видимую отсюда часть тропики и приметить лавку с кованой спинкой. К ней и направилась.

Игидар то ли смирился с неповиновением, то ли решил отложить перевоспитание до лучших времен, но исправлять не стал. Лишь качнулся с пятки на носок, прожигая взглядом уходящую молодую женщину и в три размашистых шага нагнал ее. Подставленный локоть она приняла не сразу. Долго исподлобья изучала его, точно искала подвох, и приняла так нехотя, словно оказала величайшую честь.

Князь усмехнулся, наблюдая за сменой эмоций на лице медоедки. Та морщилась, покусывала губу и поглядывала на него, словно он уже посягнул на ее честь, причем прямо здесь. Не разочаровывать же ее?! К тому же, теперь добиться строптивицы – дело принципа.

– Ты путешествуешь? – спросил он как можно мягче. Обращение намеренно менять не стал: слишком заметно и настораживает.

– Почему? – растерялась Веста, но тут же исправилась, приняв спасительную подсказку: – Да. Немного. То есть… впервые.

– Ты можешь оставаться в Варнаграде так долго, как захочешь, – усмехнувшись, заметил Игидар. – В моем тереме всегда рады гостям.

«Особенно таким молоденьким и наивным», – он оставил при себе. Медоедка, даже держась за локоть, умудрилась отодвинуться от него, а выглядела и вовсе, словно прикидывала: пора бежать или можно чуть-чуть подождать?!

Тем не менее, к лавке они свернули, не сговариваясь. Гостью ощутимо покачивало, а на лбу выступила испарина.

– Рано ты на такую дальнюю прогулку вышла, – заметил князь, помогая той усесться, а не упасть на лавку. – Около парадного входа чудный вид и много лавок. Не стоило идти так далеко.

– А еще там много гуляющих. И все они задают неудобные вопросы.

– Так уж и все?! – насторожился Игидар, присаживаясь рядом в пол-оборота. Он ненавязчиво подцепил слишком холодную ладонь медоедки, и теперь аккуратно поглаживал ее большими пальцами. – А спрашивали что?

– Разное, – глухо отозвалась Веста, которая успела пожалеть о несдержанности.

– Скажи, кто приставал, и больше ты его не увидишь! – хмуро пообещал ящер, прикидывая, кто успел перебежать ему дорогу.

– Не надо! – медоедка высвободила ладонь и отодвинулась подальше от опасного собеседника. – Это женщина была. Она просто знакомилась. Наверное.

– Женщина говоришь, – улыбка князя стала еще кровожаднее. – Усла-а-да, – прошипел он, презрительно прищурившись. – Я поговорю с ней, – с угрозой в голосе пообещал он и прибавил: – Давно пора напомнить ей о ее месте.

Веста робко улыбнулась, не рискнув признаться, как ее порадовало это известие. О суженной говорят с куда большим почтением. О даме сердца – тоже. А сон, сон-то, в руку. Точно в руку! Вон как ящер старается. Додумав до этого места, она порозовела и отвела взгляд.

Игидар, который внимательно наблюдал за ее лицом, тут же поздравил себя с маленькой победой. «Пожалуй, это будет даже проще, чем ожидалось», – подумал он.

Мирную беседу прервала подошедшая ящерка. Вид она имела до того грозный, что Веста тут же вспомнила, как мать встречала задержавшегося в корчме отца.

– Что же ты с гостьей-то не знакомишь, Иг-ги? – протянула Услада, старательно улыбаясь.

– Слаба еще она для знакомства.

– А гуляет как здоровая. Даже беседовать в состоянии, – с коралловых губ прелестницы так и сочился яд.

«Плюнет – не поднимешься», – подумала медоедка, с любопытством разглядывая нечаянную соперницу. Та замечала только князя, и хоть просила о знакомстве, но Весту старательно игнорировала, будто и нет той рядом.

– Впервые вышла, а ты уж и приметила, – с раздражением заметил Игидар.

Услада приоткрыла рот, собираясь возразить, но вовремя сообразила, что вчерашней встречей хвастаться не следует.

– Правда, что это я? – пропела она, резко изменившимся голосом. – Прости меня глупую, Иг-ги.

Она присела с другой стороны от него на лавку и смотрела с невероятной трогательностью, точно и не шипела миг назад. Тот выразительно посмотрел в ответ и с нажимом заметил:

– Не помню, чтобы я дозволял называть себя по имени.

Взгляд Весты прикипел к побледневшему лицу Услады. Глаза красавицы расширились, зрачки лихорадочно метались.

– Простите, Ваше высокородие, меня не разумную. Не со зла, – хрипло прошептала она. И пусть обращалась к князю, смотрела только на медоедку, да с такой ненавистью, что у той перехватило дыхание.

Уход Услады больше походил на побег и Весту вовсе не обрадовал. Она предпочла бы тихое противостояние, а не открытый вызов за сердце князя. Ящерку тут все знают и наверняка любят, а вот чужачке придется нелегко. Даже, если князь поддержит в открытую, на что она почти не надеялась. Почти.

Игидар наоборот прибывал в отличном настроении. С Усладой он помирится позже, а другого случая показать медоедке особое отношение может и не представиться. Должна же она оценить то, что больше никому не позволено называть его по имени?!

– Я бы хотела вернуться в горницу, – выдохнула Веста, поднимаясь. – Что-то мне нездоровиться.

– Конечно, медвежонок, – заулыбался Игидар, с готовностью вскакивая и приобнимая за талию. Все ради сохранности ценной гостьи! А то, не приведи Зверь, в обморок хлопнется. Бледненькая же такая. – Я знаю более короткий путь. Следуй за мной.

Около лестницы страшно довольный своей смекалкой князь подхватил гостью на руки. Протест он не услышал, отталкивания не заметил. В горячке же бьется, что с нее взять-то?! Да и разве так толкают? Услада, когда злится, и с лестницы спустить способна. И сил хватит. А это, как есть баловство.

– Не стоит, – пискнула Веста снова. И снова ее никто не услышал. Она смирилась и молила Зверя только об одном: чтобы Усладе никто не нашептал о случившемся. Иначе, можно и не проснуться.

Медоедку он донес сперва до комнаты, потом до кровати. Она больше не сопротивлялась и даже отметила, что мужчина настолько силен, что вовсе не запыхался. Да и уставшим не выглядит. А путь не маленький, да и она не пушинка.

Укладывание в кровать она восприняла как должное и, пожалуй, расстроилась бы, если бы оного не случилось. Слабая она женщина или кто? Угидар убедился, что гостье удобно, окинул взглядом женственную фигуру и таки рискнул.

Веста лишь сильнее распахнула глаза, когда заметила, что князь наклоняется. «Срамно или не срамно?», – та единственная мысль, что ее сейчас волновала.

Впрочем, ничего шибко срамного он делать и не собирался. Куда торопиться-то, если жертва «не дозрела». Игры в принуждение – не для него. Для него уговорить и убедить куда занятнее, чем заставлять.

Он осторожно коснулся ее губ. Слегка прикусил нижнюю губу. На миг задержался и тут же отстранился, с усмешкой наблюдая за ошарашенным выражением ее лица. Напоследок, поцеловал ее ладонь и, посмеиваясь, вышел.

«А губы-то у него теплые и мягкие. Мятой пахнут», – Веста лежала на кровати, уставившись в потолок. Мысли скакали солнечными зайчиками. Она прокручивала в голове то резкий ответ Усладе, то поцелуй.

В руку сон. Как есть в руку. А приличия, да кому они нужны? Услада, вон, даже расстроилась, когда князь запретил по имени называть. Уж дочка-то советника в таком точно понимает.

А губы у него мягкие…

 

Глава 5

Время бежало с поразительной скоростью. Клоков сменилось – не перечесть. Обитатели княжьего терема прекратили презрительно косить взглядом на чужачку и даже изредка здоровались. Да и сложно игнорировать, когда сам князь проводит с той все свободное время. Неподалеку коршуном кружит Услада. Наряды она меняет по несколько раз за клок. Выбирает до того яркие, что видно издалека. Игидар лишь насмешливо глядит и дальше развлекает медоедку. Уж и весь Варнаград гудит, дескать, быть той суженной.

Услада внимательно следит за каждым шагом нежданной соперницы. Вот та вышла из горницы, вот вошла. А вот хихикая ей что-то втолковывает Галка. Веста осторожной улыбается, неуверенно мотает головой и практически сбегает от проворной челяди. А Услада, выждав, когда та скроется за поворотом, нагоняет Галку.

– Любезничаешь? – прикасаться к служанке, она побрезговала, но во взгляд вложила всю ненависть, которая разъедала душу. – Думаешь выслужиться?

– Что вы, барыня?! Как можно? – Галочка побелела и присела в поклоне, низко пригнувшись.

– То есть это не ты сейчас улыбалась чужачке?

– Его благородие велел хорошо прислуживать, – пролепетала служанка. – А я ж ящерка маленькая. Что велят, то и выполняю.

– Выполнять по-разному можно, – с губ Услады так и сочился яд. – Лясы точить, да улыбки раздавать – необязательно. Не заслужила чужачка такую милость.

– Какие улыбки? – Галка, которая без подобострастной улыбки вовсе не начинала беседу с власть имущими, окончательно растерялась. Ежели не так, то как?

– Ты я смотрю рада, что она не уходит? – Услада обходила вокруг согнувшейся служанки и жалела, что даже захудалой палки с собой нет. Не марать же руки, право слово!

– Да глаз б мои ее не видели, – выпалила Галка, которая наконец сообразила за что заработала выволочку. – Смотрит, точно спалить хочет. Вот Зверем клянусь. А уж по двору ходит, ну чисто княгиня. А улыбочки-то прячет. Точно говорю, прячет. Я ж слежу. Слежу, барыня. Как князь в горницу шасть, так она сироткой и прикидывается. И вид такой разнесчастный. У медвежье отродье.

Услада довольно улыбнулась, находя подтверждение коварству медоедки. А то все одна она видит, а остальные словно с глазами завязанными. Ан нет, есть еще честные ящерки. Такие, как она сама!

– В угол иди. Стоим тут на проходе всем ушам доступные, – приказала она, и Галка с готовностью шагнула за колонну. – Ты с этой сироткой не церемонься. Нечего ей тут новый дом устраивать. Отлежалась? Пусть домой топает. Иль еще куда. Построже с ней. Построже. И вот тебе за усердие.

Услада вынула из складок поневы мешочек, вытряхнула на ладонь пару поблескивающих золотом монет и швырнула в Галку. Поймает – ее счастье. Не поймает – весь пол в ее распоряжении. Лицо служанки перекосило от жадности. Монеты она сцапала с такой скоростью, что Услада испугалась за сохранность рук. И главное было бы из чего, всего-то парочка.

Галку лихорадило. Четыре заработка за раз. Да если б все барыни по стольку подавали, она давно бы разбогатела и купила собственный домик. Махонький, но свой. Она присела еще ниже и попыталась облобызать руку благодетельницы.

– Буду стараться, Ваше благородие. Все сделаю. Зверем клянусь. Все!

– Все мне не надо, – Услада брезгливо поморщилась и спрятала ладони за спину. А то ведь и правда обслюнявит: гадость какая. Жалкие две монеты, а трясучки на двести. – Просто покажи одной зазнавшейся чужачке, что ей тут не рады. Коли хорошо постараешься, получишь еще столько же. – Сказав это, она пошла, не оборачиваясь. Можно не волноваться, теперь корыстная служанка из шкуры выскочит, а монеты заработает.

Галка смотрела ей вслед с дикой смесью раболепия, злости и жадности. Подачка очень быстро начала ее раздражать. Женщина разрывалась от противоречивых желаний: швырнуть монеты в спину удаляющейся нахалке или заработать обещанную награду.

– И меня Зверь заметит однажды, – пробормотала она и поспешила по делам, через каждый шаг оборачиваясь на уходящую дочку советника. – Зверь все видит, – со злостью решила она.

Галка наконец определилась и с желаниями. Швырнуть монеты всегда успеется, а случай заработать может и не представиться.

Заручившись поддержкой челяди, вхожей в ненавистную горницу, Услада не стала ждать милости Зверя. Галка столь же глупа, сколь и жадна. Одна с такой важной миссией не справиться. Помощь уж точно не помещает.

Чужачка нашлась во дворе на любимой лавке, скрытой от посторонних колючими кустами. В руках она держала пухлый томик в обложке с характерным вензелем. Книга из личной коллекции князя! А ей он никогда их не давал. С каждым шагом Услада распалялась все больше. Да как он смел? Что она о себе возомнила? Горькое «Почему она?», ящерка прятала даже от себя.

– Прохлаждаешься?

Услада уселась рядышком в самой выигрышной позе. Грудь выпятить, в талии прогнуться и чуть-чуть приподнять подол так, чтобы щиколотки виднелись полностью. Это все ветер виноват! А она замешкалась слегка!

Поза Весту не впечатлила. У них на хуторе тоже есть такие умелицы. Слава о них дурная ходит. А мать, пока жива была, за такое и за косы оттаскать могла. Мнение о скандальной ящерице стремительно скатилось в подизбицу, да там и осталось. Отвечать она не стала, неторопливо перелистнула страничку и книгу перехватила так, чтобы приметный вензель точно не ускользнул от взгляда Услады.

– Я ее уже читала, – небрежно отозвалась та. Ладони она сжала в кулаки, а улыбку на лице удержала с трудом. – Мне Иг-ги сегодня другую обещал дать. Вечером пойду выбирать. Сама. Представляешь? – доверительно, как подружке шепнула она.

– Нет. Не представляю, – отозвалась Веста и коварно закончила: – Ты же сама выбирать не умеешь. Все князю в рот смотришь. Коль он перстом не укажет, так без книги и останешься.

– Да как ты смеешь? Да кто ты такая? Да я… – Усладу перекосило от бессильной злости. Он вскочила и чуть ли не шипела от ярости.

– Мы же почти подружки. Иначе зачем ты это рассказываешь? – отозвалась медоедка и обстоятельно добавила: – Ты дочь советника. А я дочь старейшины. Невелика разница. – Она тоже поднялась. Чтение испорчено, а больше тут делать нечего. Но промолчать на прощанье совершенно невозможно: – Обмахнись лопушком. А то своим красным лицом князя отвратишь. Он тебя как такую увидит, так в красоту верить и перестанет.

Веста уходила нарочито медленно. Со стороны и не заметишь с каким трудом дается плавная походка и расслабленные движения. И только напряженная спина да прилипшая нательная рубашка выдает состояние. Но рубашку не видно, а на спину никто не посмотрит, пока она вышагивает так.

Прежде чем воротиться в горницу, она прошлась по двору. Смотрела прямо перед собой, не замечая никого и ничего. Ящеры с досадой переглядывались и перешептывались. Хотя шептали до того громко, что не будь Веста погружена в тягостные мысли, непременно услышала бы.

– Зазналась. И клока не прошло, – недовольный женский голос осой полетел в спину и отскочил, незамеченным.

– Ишь пава выискалась, – фыркнул мужчина.

– Распустил ее князь. Того и гляди медоеды начнут шастать как у себя дома.

– Да не, князь не допустит, – отозвался ящер с военной выправкой.

– Эту же допустил, – едко заметила его спутница и спор стих, попираемый неприязнью, замешанной на страхе: а вдруг и правда допустит?!

В горницу Веста вернулась почти спокойная. Кабы не шмыгнувшая следом Галка и вовсе бы радовалась возможности уединиться. А так, какое уж уединение, раз докучливая ящерица тут и глазами жжет, словно Веста ей чего должна.

– Надоть чего? – болтушка стояла неожиданно смирно и не мела ту чепуху, что несла обычно.

– Ничего. Уходи.

Галка стрельнула глазами и схватилась за передник. Лоб ее покрывали бисеринки пота. О обещании она успела пожалеть, как и о жадности. Князь скор на расправу, а тут пока не ясно кого выгодней поддерживать. Может недолго дочке советника пушить хвост осталось?!

– Хотя стой, – Веста отвернулась к окну и, не глядя, спросила, подбавив в голос сиропа: – Галочка, а что ты об Усладе знаешь?

– Что знаю? – переспросила служанка, растягивая передник из стороны в сторону. Принимать чью-то сторону предстояло немедленно. Одна – вероятнее, другая – щедрее. А Зверь их разберет?! – Красавицей она считается.

– Кто считает? – медоедка стиснула створку окна, но не повернулась.

– Князь считает. А с ним и все остальные. У нас же как. Что князь думает, то и другие. А он с Услады глаз не сводит.

«И когда успевает только, – сердито подумала Веста. – Или он нас поровну делит? А кто же правит тогда? Уж вертихвостый!».

– А обо мне князь, что говорит?

– Говорит? Говорит свечи много жжешь. Добра на тебя не напасешься. Расходы одни, а дохода и нетушки.

– А зачем книги тогда дает? – голос Весты дрогнул. – Я ж и не просила ни разу.

– Книги днем читать надобно. А по ночам порядочные ящеры спят! – язвительно отбрехалась очень довольная собой Галка и сбежала. Свечи, впрочем, забирать не рискнула. За самоуправство князь и плетей всыпать может. А слова еще доказать надобно.

* * *

Три из шести свечей Веста затушила тут же. Читать при таком свете трудновато, но раз князю не нравиться, придется мириться. Злить его – последнее дело. На языке вертелся вопрос: «Сколько свечей тратит Услада?», – но язвительно мечтать, и спрашивать – разные вещи. В своих мечтах она была смелой и открытой, а в жизни даже в глаза князю лишний раз старалась не смотреть. Да и к тому же, Услада – дочь советника, а она – здесь никто. Нет больше отца старейшины, способного защитить.

Отец ушел к Зверю до того внезапно, что Весте до сих пор не верилось в произошедшее. Она раз за разом прокручивала в памяти разговор с отцом, ставший последним, и никак не могла отделаться от ощущения, что тот предчувствовал уход.

– Веста, – говорил он, сидя с амбарной книгой у стола. Сильный и здоровый мужчина. Что могло свалить такого? – Ты должна учиться жить без меня.

– Почему отец? – она вскинула на него испуганный взгляд. Когда-то ей уже пришлось учиться вести одной хозяйство. И это оказалось вовсе не так просто, как обещала уходящая мать.

– Я стар. Всякое может случиться, – туманно отозвался он, не глядя на дочь.

Та молчала, не зная, что сказать. До этого разговора отец представлялся ей практически всемогущим. Да и кто осмелится пойти супротив старейшины?!

Нашелся такой, да не один. Отец начал угасать внезапно, будто заговорил кто. Он лежал в беспамятстве, изредка открывая глаза. И всегда, как только видел ее, он хрипел одно и то же:

– Беги, Весточка. Беги, пока не зазвонил колокол.

Зря, отец опасался, что и она уйдет вслед за ним. Это уж после, проводя долгие томительные шерстинки в постели в тереме ящеров, она сообразила, зачем накануне болезни приходил Судислав, и чего боялся отец. Шаман не рискнул отправить ее к Зверю, зато с легкостью выкинул с хутора, лишь того не стало.

Впрочем, Услада тоже на все готова, лишь бы стать княгиней. А казалось бы, о чем горевать дочке советника. Ан нет. У каждого свои горести.

Пламя свечей дрогнуло и заплясало, смазывая строчки. Веста перевела взгляд с книги, в которой за вечер не прочла ни буквы. На порог ступил Игидар. Он не впервой приходил в ее горницу потемну. И предпочитал не замечать намеков о неудобстве подобных визитов.

– Не серчайте, князь, на мою глупость, – сказала она, откладывая книгу. – Но я никак не пойму, кто я в вашем тереме. Гостья или пленница?

На столь дерзкий вопрос она решилась впервые, да и то потому, что все ближе и ближе придвигался настойчивый ящер. Все бесстыднее глядели его глаза. Весте хотелось, как в кокон, спрятаться в лоскутное одеяло, и не высовываться из него до ухода.

– Особая гостья, – уголок рта приподнялся и тут же опустился, словно Игидар сдержал дерзкую усмешку.

– Так вы, князь, ко все особым гостям приходите в горницы, когда солнце скатывается с небосклона?

– Только к самым особым, – он кинул быстрый взгляд на часть незажжённых свеч и с намеком произнес, придвигаясь поближе: – А ты подготовилась, моя строптивица…

«Значит, правду Галка сказала», – мелькнула мысль у Весты, для которой срамная подоплека вопроса осталась тайной.

– Какая я строптивица, – отозвалась она грустно и вжалась в спинку лавки: – Вот не гоню даже…

«Поганой метлой», – произнести не рискнула.

– Не гонишь. А смотришь, что бежать хочется, – проговорил князь, буравя тяжелым взглядом: – А имя, небось, запомнить не можешь. Сложное оно у меня! – ядовито закончил он.

– Чего сложного-то? Игидар – я уж давно запомнила, – простодушно отозвалась Веста.

Князь коварно улыбнулся, вновь придвинулся и шепнул на ухо:

– Так почему не используешь? – вдоволь полюбовался ошалелым лицом и усмехнулся, кладя руку ей на бедро: – То-то же.

Веста замерла испуганным зябликом. В темном углу комнаты привиделась мать с сурово поджатыми губами. Она смотрела до того строго, что Веста преодолела оцепенение и уперлась руками князю в грудь. Она мотала головой, хотя так и не сумела выдавить ни звука.

– Веста. Весточка, – он зажал пальцами фитилек одной свечи, и та с шипением погасла: – Ты не бойся. Мы потом все как надо сделаем. Когда срок положенный пройдет. Рано еще. Слишком быстро. Да ты и сама знаешь.

– А сколько у вас срок? – пискнула она, лихорадочно соображая.

Медоедам достаточно и полшкуры, чтобы о суженной объявить. И не все это срок с честью выжидают. Уж сколько обрядов было в просторных нарядах, чтобы скрыть надутое пузо. Мать, правда, ругалась всегда, но отец лишь посмеивался: «Дело молодое!», – любил говаривать он. Но то медоеды, а уж у ящеров-то все по-другому.

– Полшкуры, – отозвался Игидар и пальцами коснулся следующей свечи. Последнюю трогать не стал.

«Даже три много», – огорчилась Веста, не замечая осторожно ползущего вверх подола. На наряды князь не скупился и охотно оплачивал даже самые дорогие. Может потому и считал, что вправе снимать, раз уж сам оплатил?!

Руку он замаскировал так ловко, что если не прислушиваться к ощущениям, то и не заметишь, как та змейкой пробирается по ноге. Мысли же Весты были далеко. О руке думать просто некогда. Зелье, подаренное Святошей, кляксой красовалось в углу купальни. Конечно, на хуторе нравы проще. Но то хутор, а то княжий чертог. Негоже суженной самого князя пузом щеголять. Но и сознаваться в содеянном стыдно.

Разволновавшаяся медоедка покорно позволила стянуть поневу, а после и рубаху. Все мысли крутились вокруг утраченного зелья. На хуторе такое пользовали редко: шибко дорого. Но князю по средствам эти траты. Веста припомнила хуторских кумушек. Ежели подумать, брюхатыми они ходили не так уж и часто. Может и ей повезет?

Лишь добравшись до успокоительной мысли Веста очнулась и наконец заметила потерю одежды. Она попробовала отодвинуться, но в ответ заработала такой взгляд от Игидара, что сразу поняла: сопротивляться уже поздно. Коли выгонит его сейчас – вновь отправится в темный лес. «Осталось даже меньше половины шкуры», – напомнила себе и закрыла глаза. Князь довольно улыбнулся и подхватил ее на руки, перенося на кровать.

* * *

Чего не ожидала Веста так того, что после Игидар бесстыдно уйдет. Она смотрела, как он небрежно одевается и изо всех сил старалась не зареветь. Нос предательски хлюпнул. Князь поднял взгляд и уселся на кровать, поглаживая по лоскутному одеялу, в которое она закуталась до подбородка.

– Веста, – произнес он с укоризной. – Нельзя мне оставаться до утра. Ты же не хочешь, чтоб все прознали? Полшкуры. Ты помнишь? Даже меньше. А после объявления, тянуть с обрядом не станем.

– Меньше, – эхом повторила она. Слезы высохли, но лучше не стало. На душе было тревожно и муторно, словно перед грозой в чистом поле, где и укрыться негде.

– Верь мне, – шепнул он, наклоняясь, и легко, словно малыша, чмокая в нос.

Она кивнула, но побороть тонкий голосок, шепчущий гадости, не смогла. Князь ушел, озарив мягкой улыбкой на прощанье, а Веста высидев шерстинок сто, вскочила. Никогда она еще натягивала одежду с такой скоростью. Кое-как расправив самый неприметный наряд, выскользнула за дверь.

В коридорах царил полумрак. К ночи часть свечей в настенных рожках загасили, а оставшиеся давали слишком мало света. Она и сама не знала, что ищет и зачем. Скорее бездумно шла куда ноги несут. И почти не удивилась, обнаружив себя у горниц Игидара. Постояла, буравя взглядом и переминаясь с ноги на ногу. Спросить, точно ли назовет суженной – глупо как-то. Рассказать о страхах – вдруг засмеет. Она стояла чуть в стороне, укрывшись за резной колонной и никак не могла определиться: то ли к нему, то ли обратно.

Дверь в его горницы отворилась до того внезапно, что она вздрогнула. Напомаженная и разряженная Услада с довольной улыбкой выскользнула в коридор. В руках она держала томик и выглядела так, словно разгадала секрет Зверя. Она что-то говорила, но звук долетал до опешившей Весты, словно через груду тряпок. Вроде и слышно и слов не разобрать. Да и мрачный вид Игидара убедительным не показался. Уж выпихивал Усладу он, с точки зрения, медоедки, кошмарно не решительно. Разве ж так выгоняют, когда уже и суженная есть?

– Нет, Услада! – взбешенный князь, стукнул нахалку по красному сапожку, что мешал закрытию двери. – Не надо мне читать на ночь. И утром не надо тоже. Уходи!

Нахрапистая ящерка обольстительно улыбнулась и попыталась снова протиснуться в проем. Игидар ловко передвинулся, не давая той ужом просочиться в комнату.

– Я не прощаюсь, Иг-ги, – пропела та и поплыла назад, старательно вихляя задом. Князь устало посмотрел ей вслед и с грохотом захлопнул дверь.

Веста дождалась, когда Услада скроется вдали и вышла из укрытия. Томик в руках, погашенные две свечи – всю правда сказала Галка. Зря она ей не поверила. И как теперь воротить все назад?!

 

Глава 6

Услада неторопливо прогуливалась по коридорам терема. Миленькое личико то и дело искажала злобная гримаса. Губы перекашивало, отчего случайный встречный мог решить будто красавицу мучает припадок. Кулаки она сжимала до того сильно, что короткие ногти больно впивались в ладони. Вот только боли не замечала. До того ли, когда почти суженный увлекся какой-то пришлой пигалицей. Стоило тратить столько сладких речей, если эта немтырка околдовала его одним взглядом.

С главной красавицей терема медоедка перебросилась всего лишь парой. Она одинаково шарахалась и от тех, кто приветливо улыбался и от тех, кто кидал откровенно недоуменные взгляды. Да и князя, казалось, привечала ничуть не больше. Чего же он как пес цепной к заветной двери возвращается? Даже покои выбрал ей близ своих. А ведь в той части терема селят лишь его родственников да особо приближенных. Чем же девка успела отличиться?

Предполагать худшее Усладе не хотелось. Ну не назовется же он ту дикарку своей суженной, в самом деле! Или назовет? Женщина остановилась, резко развернулась и бросилась в ту часть терема, где обитала ее семья. Горницы они занимали весьма обширные, и мало чем уступавшие княжьим. Кабы не противоположный конец терема, в котором они находились – живи да радуйся. Чем и занималась золотистая ящерка до сих пор. Но внезапное возвышение чужачки из вражьего клана показало ничтожность собственного существования и поселило неуверенность. А ведь раньше Усладе не приходило в голову сомневаться в красоте.

Отца она нашла за столом. Он забросал его весь свитками, поставил рожок с шестью свечами сразу и углубился в сосредоточенные подсчеты. Волосы его уже полностью покрыла седина, отчего он выглядел блондином супротив черноты, присущей в молодые годы. Лицо ящера испещрили непогодам глубокие морщины, отчего он выглядел глубоким старцем. Конечно, по меркам ящеров он давно распрощался с молодостью, но выглядел так, словно и вовсе стоял на пороге дороги к Зверю.

Впрочем, Услада эти нюансы волновали мало. Отец стар? Стар! Какие могут быть вопросы?! Все старики выглядят одинаково. Почти все. Она уж точно такой не будет!

– Батюшка! Батюшка! – она вихрем ворвалась в горницу, пробежав по остальным и нигде не застав его. – Нашла! Наконец-то!

Старый ящер смотрел на нее скорее укоризненно, нежели удивленно. Дочь свою он знал до того хорошо, что давно привык не реагировать вовсе на причуды. И пусть иллюзий не питал, это не мешало ему ее любить. Родителей не выбирают? Детей тоже!

– Неужто князь назвал тебя суженной, Услада? – насмешливо вопросил он, углом заломив черную, нетронутую сединой, бровь.

– Как не стыдно смеяться над родимой кровинкой? – Услада выпятила губы и скрестила руки на груди.

– Над кем же мне смеяться, как не над дочкой. Уж ты-то всяко поймешь и не осудишь, – он отложил перо, отодвинул свиток и расслабленно облокотился на стену. – Какие твои печали на это раз?

Юлить Услада не стала. Как отец добродушно посмеивался над ней, так и она бесхитростно вываливала на него все горести, точно зная: он не осудит, даже, если не поддержит.

– Откуда пришла медоедка, батюшка?

– То неведомо мне. Может князь-то и знает, да делиться знанием не спешит.

– Отчего ей такие почести?

– Дочь старейшины, как-никак. Почетная гостья. Вот и старается.

– Посланница?

Советник задумчиво посмотрел на дочь, почесал кончик ночи, раздумывая. О подоплеке вопросов он и сам догадался. Потому причину интереса не спрашивал. Гадал лишь, осерчает ли князь коли расскажет без утайки. Посему выходило, что секретными сведениями он не владеет. А досужие сплетни не только бабью перетирать можно.

– Нет с ней сопровождающих. И не было.

– Следом едут?

– В том-то и дело, что нет. К встрече никто не готовится, а должны бы.

– Может разбойники напали да перебили всех?

– Возможно, – не стал отрицать советник то, о чем сам не раз думал: – Медоедку-то чуть живую подобрали. Как жива осталась до сих пор не ясно.

– Хм, – Услада крутанулась на пятках, постучала пальцем по губам. Ничего важного отец то ли не знал, то ли не говорил. А с тем, чем поделился многого не выкрутить. – Где подобрали, батюшка?

– Да неважно то. Близ наших границ всего два хутора. Остальные слишком далеко. А посланники всяко весть отправили бы перед тем, как выезжать, – отец взял перо, показывая, что разговор окончен. Все, что знал, он сказал, а перебирать домыслы дочка и без него может.

– Ты думаешь, не было никакого отряда? – Услада аж рот приоткрыла от удивления. – А отчего же она домой не воротится?

Отец промолчал, и задумчивая дочь поплелась вон из горницы. Гладенький лоб ее сморщился до некрасивых поперечных борозд. Насупленный нос собрался в гульку. Вряд ли она хотела, что бы Иг-ги увидел ее в столь неприглядном виде. Но мысли проносились в голове с такой скоростью, что на слежку за внешностью сил не осталось.

Она неторопливо добрела до двора. Задумчиво посмотрела на загоны и тряхнула колокольчик, вызывая слугу.

– Запрягай оленей! Сопровождающих подбери. Сильных да крепких, – приказала она и с усмешкой прибавила: – В гости поеду.

– Далече собрались, барыня? – старый Антипка лихорадочно соображал, что еще стукнуло в прелестную голову его хозяйки. Оттого и число воинов зависело. Коли близко, то и пары хватит.

– За границу. Соседей навестить. Ах да. Корзинку с едой собери. Путь не близкий.

– Не извольте беспокоиться, – пробормотал Антипка и споро пошаркал прочь.

Работы предстояло много и провизию собрать, и отряд оповестить – с меньшим и приближаться нечего – и хозяину, случайно конечно, проболтаться. Чтобы не вышло ничего… К вящей грусти старого слуги хозяин поездку одобрил и насмешливо пробормотал:

– Любопытство оно такое. Гонит за тридевять земель, куда в иное время и не сунулся бы. Пусть развеется. Сопровождение поболи, да покрепче подбери. Да шепни, поворачивать, коли медоеды сильно осерчают. А Усладку не слушают пусть. Сам разберусь, после.

* * *

Как не гнали оленей, а к границе подъехали ближе к вечеру. Услада тоскливо разглядывала местность и жалела, что не удается задремать. Повозку лихорадило, и даже подушки и шкуры не спасали. Мягкий валик, то и дело, выскальзывал из-под ног, а подушка укатывалась до того часто, что ящерка даже проверила: не смазана ли та жиром. От проказливой челяди всего можно ожидать! Подушка оказалась самой обычно. Да и дорога тоже – лесной и ничем не примечательной.

Хутор Жужево встретил путешественников частоколом и хмурым мужиком с бородой нечесаной так давно, что можно искать мышиные гнезда. Он почесывал пузо и смотрел с презрением, достойным самого князя.

– Не пущу! – грозно предупредил он, выставив вилы: – У нас, конечно, гостям завсегда рады. Да те, что с чешуйками, нам не гости.

– Больно надо нюхать медвежью вонь, – скривилась Услада, выглядывая в окошко.

За частоколом послышался топот, и количество вил, торчащих из-за ограды, увеличилось. С тихим лязгом ящеры вынули мечи и недовольно глянули на хозяйку. Ей бы только спесь почесать, а им ответ перед советником держать, ежели чего…

– Проваливай! – пригрозил другой мужик, гораздо чище предыдущего, но такой же нечесаный.

– Весту позови. Уйду, – пропела Услада.

– Кто такая? – мужик нахмурился и угрожающе взмахнул вилами.

– Дочка старейшины.

– Нагулянная, что ль? – вилы сменилась на заинтересованные рожи, разной степени немытости и кудлатости.

– Трогай, – прикрикнула Услада, скрываясь в повозке. Раз сразу не вспомнили, знать не отсюда. Да и не носят нагулянные клеймо рода.

К Пыхтичам подъехали уже в темноте. Ни дозорного, ни шума: хутор походил на вымерший. Собаки и те молчат.

– Стукни в ворота! – безлико приказала Услада.

Сразу двое воинов подскочили к калитке. Разом саданули кулаками. Шавки промолчали, точно ничего не произошло. Да и шаги с той стороны так и не раздались.

– Назад, барыня? – возничий нервно подскакивал на козлах и недобро косился на неправильный хутор.

Услада мотнула головой, рассердившись. Столько ехать и ничего не узнать?! Ну уж нет, она ящерка. А ящерицы не сдаются! Капризно приказала:

– Еще!

Воины переглянулись, сдержали проклятия и принялись дубасить что есть силы ногами и кулаками.

– Есть кто?

– Отзовитесь! – горланили они, сообразив, что по-иному домой не воротиться.

– Чего орете, окаянные? – ворота неслышно открылись, выпуская злющую бабку, опирающуюся на сучковатую клюку. Вилами она не махала, но до того походила на ведьму и упырицу разом, что ящеры отскочили. А после нарочито неторопливо вернулись к повозке.

– Весту кликни! – Услада склонила голову в бок, пристально разглядывая медоедку. Что-то было в той неправильное.

– Весту? Весту? – бабка, брызжа слюной, подскочила к оконцу. Ящерка отшатнулась. Она, наконец, разглядела то, что не заметила в свете луны. А беснующаяся медоедка молотила по повозке клюкой и билась в истерике: – Вот вам Веста! Вот! Вот Веста!

А стоило подскочить воинам, как переключилась на них. Клюка взметнулась вверх и приземлилась точно на голову ближайшего ящера. Скорость поражения клюкой удивила даже бывалых. Откуда в этой сухонькой старушенции столько силы?

Услада тряслась внутри повозки и старательно терла руки и лицо полотенцем, смоченным в питьевой воде. Бабка же быстро ушла? Быстро? До нее и не долетело ничего? Все на воинов упало. Они-то туточки, почти в обнимочку! Немного успокоившись, она придвинулась к окну, осторожно наблюдая за выдыхающейся бабкой.

– Так это она вас так? – осторожно спросила Услада, опасаясь упоминать имя, вызывавшее бурю эмоций.

– А кто же еще? У-у-у, проклятущая. Да не меня одну. Весь хутор слег. Ведьма мелкая!

– Она вроде здоровой выглядит? – ящерка перебирала в памяти короткие встречи с ненавистной чужачкой. Чистая. Точно чистая. Такое сложно не заметить. Да и Святоша сказал бы.

– Конечно, здоровая, – ядовито отозвалась бабка, сплюнув на землю. – Ведьма ж. Че ей сдеется-то?

– Ее поэтому прогнали, да?

– Не прогнали ее позже. А сперва отвергли. Она уйти-то ушла. Да порчу напустила. Ведьма! Всех зацепило. А Судислава раньше всех. Теперь и помочь некому. Соседский-то шаман нас велел не подпускать. За забором хоронятся. Трусы.

– А отвергли за что?

– За то, что заповеди Зверя забыла. Судислав так тогда сказал. А что это значит, мы уж опосля сообразили. Когда началось-то, – бабка махнула клюкой, грозя невидимой противнице, и поковыляла обратно, с силой прихрамывая.

Возница, не спрашивая разрешения, поворотил оленей назад. Дорога длинная и так полночи ехать. Ежели молодая хозяйка хочет, может дальше пешком идти. А им хозяин разрешил, вот!

Услада не спорила. Она вовсе не замечала происходящее, подскакивая от эмоций на сиденье. Хотелось орать, плясать и визжать от радости. Отверженная! Какая удачная новость! Удивительная! Колдовская!

Не может отверженная быть женой князя. Как есть, не может. И уж Услада-то позаботится, чтобы об этом узнали все. О неправильной бабке с изувеченным лицом она больше не вспомнила. А зря…

 

Глава 7

– Приехали, Ваше благородие!

Услада кивнула сквозь сон и удобнее устроилась. Подушка из стены повозки вышла неважная, но, когда столько едешь, и она за перину сходит. Рот у спящей красавицы приоткрылся. На щеке ярко-красный отпечаток. Подол задрался, обнажая слишком большие для женщины ступни.

– Барыня! Барыня!

Тряска усилилась.

– Выпорю, – прошамкала ящерка, пытаясь приноровиться к нарастающей качке. От неудобной позы она похрапывала и тяжело дышала.

– Да пусть дрыхнет. Очнется сама выйдет! – громкая фраза ворвалась в сон, разбивая его на осколки.

В первый миг Услада не поняла, где находится. Тусклый отсвет едва освещал внутренний двор терема и стоящую у стены повозку. Ночную тишину нарушал лишь отдаляющийся топот. Челядь сбежала, позабыв о хозяйке. И даже вой собак не тревожил спящих. Отвратительно тихая ночь!

Ящерка поежилась, расправила одежду и выбралась из повозки, едва слышно бормоча:

– Выпорю. Всех выпорю. Да как они посмели бросить хозяйку. А если со мной случится чего.

Шаги, раздавшиеся из темного коридора, заставили ее вжаться в стену и умолкнуть.

– Проснулись, барыня? – старый Антипка выглядел до неприличия бодрым и свежим. – А я, как раз, проверять вас иду.

– В горницу проводи, – сердито буркнула Услада. В обществе прислужника она повеселела и задорно застучала каблучками по каменному полу. Пусть просыпаются сони. Ишь придумали спать, когда она бодрствует!

Проходя мимо крыла, где проживает князь, она приостановилась и вгляделась в темноту. Кроме него в желанного крыле почует и ненавистная медоедка, которая спит и не знает, что недолго ей миловаться осталось. Услада злорадно ухмыльнулась и заметила, темную скользящую в коридоре тень. Прищурилась, до рези в глазах, всматриваясь в темноту: не тень то вовсе. Не тень.

– Тоже не спишь, Иг-ги, – сладко пропела она и шагнула навстречу.

Князь почему-то не обрадовался ее появлению. Он смотрел до того холодно, что женщина зябко повела плечами. Лишь подойдя ближе она заметила, что тот практически неодет. Штаны подвязаны кое-как, рубаха вовсе отсутствует. Услада как завороженная следила за ним и никак не могла отвести взгляд.

Больше него притягивала только дверь горницы, из которой он вышел. Раз, два, три – мысленно высчитывала она. Дойдя до нужной, не сдержалась и топнула от досады:

– Проклятая. И тут она.

– Это ты проклятая. Злобой так и брызжешь, – лицо Игидара походило на застывшую маску, но скрюченные пальцы ясно показывали, чью шею он мечтает свернуть. – А она нормальная. Судьба тяжелая. Жалеть надо, а не беситься.

– Так вот чем она тебя взяла. Жалость, – Услада выплюнула это слово, как нечто особо мерзкое. – Я забыла какой ты жалостливый. Даже и не скажешь, что князь. Интересно, если с мои отцом что-нибудь случится, меня ты тоже пожалеешь? Или твоя жалость только на эту… распространяется?

– Тебя я повешу. За его убийство, – с отвращением проговорил Игидар, резко развернулся и скрылся в своих горницах.

– За что, великий Зверь? За что? – тоненько всхлипнув, Услада помчалась в свою опочивальню, где прорыдала почти до рассвета. И лишь к утру забылась тяжелым сном.

* * *

Ящеры то роптали так, что во дворе слышно, то резко умолкали, точно боялись, что князь услышит крамольные речи. А ведь для того они и собрались. «Призвать князя к ответу!» – фраза красиво звучала и позволяла ощутить собственную важность. Но исполнить хвастливые слова оказалось до того страшно, что Услада собирала бунтовщиков уже седьмой клок подряд. Заслышав о обещании бояре краснели, бледнели, потели и отводили взгляд.

– Не время еще. Не время, – мямлил каждый и бочком ускользал от настырной дочки советника.

Они бы долго играли в «Приходите завтра», да советник, хорошо зная их норов, решил помочь дочери. Умаялась же кровиночка. С лица совсем спала. Не ест ничего. Все бегает, да бегает. Одного его ехидного намека оказалось достаточно.

– Медоедка будет отличной княгиней. Под стать вам!

Бояре взбодрились и пуще прежнего пожалели себя. Нелегкое это дело быть между молотом и наковальней. Тут советник, там князь – того и гляди расплющат. А все Усладка, будь она не ладна. Вот кого стоит к Зверю спровадить, так это ее. Неймется же девке. Князя ей подавай!

В тронную залу Игидар входил нарочито медленно. В высоком помещении его шаги отдавали гулким эхом, словно и не заполнено оно так, что воздух кажется густым и вязким. Зажженные свечи усиливают духоту. Взгляд князя неторопливо скользит с лица на лицо. И глядит он до того пристально, что пришедшие требовать ответа краснеют и вытирают, набрякшие от пота волосы.

– Запоминает. Подсчитывает, небось, – раздается вслед ему шепоток.

– Зря пришли. Путятий дочку княгиней спит и видит. А отвечать нам, стало быть?

Наконец Игидар дошел до трона, хотя и оттягивал этот миг, как мог. Толпа жаждала, если не крови, то зрелищ, а у него нет намерения потакать. Разговор с Усладой еще не забылся, как и то, что ответить нечего. Да и Святоша предупреждал, когда медоедка лежала в беспамятстве.

– Зачем собрались вы здесь в клок дочери? Кто позволил нарушить устоявшийся порядок? – губы князя сжаты в тонкую линую. Руки, что обычно свободно лежат на подлокотниках трона, ныне сжаты в кулаки. Взгляд исподлобья суров и непримирим.

Ящеры тоскливо переглянулись. Никому не хотелось первым вызывать гнев князя. Так и разошлись бы к облегчению Игидара, да тут вперед выдвинулся Путятий.

– Не вели казнить, Ваше высокородие, – мягко начал он, и князь мысленно приготовился к подлянке. Первый советник и отец Услады всегда тщательно подготавливал помост, на котором с легкостью рубил голову противника. Когда только он успел и его, Игидара, во враги записать?! А тот продолжал стелить: – Да только не дело это медоедке ящерами править. У нас и свои молодки на выданье есть! И семьи получше будут!

– Что же ты, Путятий, крутишься, как червяк на крючке? – усмехнулся Игидар, не сводя с советника тяжелый взгляд: – Раз уж нарушил один порядок, то и другой нарушай. Чего робеешь? Засылай ко мне сватов, – едко закончил он. – Ты ж поди и ждать устал. Не за других же молодок бучу поднял!

По залу разнеслись смешки. Бояре фыркали, прижимали кулаки к губам и весело переглядывались. А князь-то не в бровь, а в глаз!

– Как можно, князь? – хитрый взгляд Путятия сменился злорадным: – Услада моя мала слишком для таких почестей. Я ей кого помоложе сыщу. Я же не за себя радею. За Варнаград обидно. Где это видано, чтобы отверженная кланом правила.

Главный козырь Услада по его настоянию приберегла на потом. Медоедка-то на троне, конечно, неприятно, но отверженная – совсем другое. Новость взбудоражила бояр и рокотом голосов пронеслась по зале. На то и расчет. Без внезапности никак, ибо перегорят, остынут и не сумеют выступить супротив. Вот только не все поддались власти толпы.

– Ты чего несешь-то? – Гордей – второй советник князя, встал напротив Путятия. – Говори, да не заговаривайся. Отверженную за версту видно. Святош… Святослав не ошибся бы.

– Отчего же целый хутор от проказы полег? – бояре с интересом следили за перепалкой двух советников. О задумчивом князе все как-то позабыли.

– А то без отверженной проказы не бывает? – второй советник не уступал статью самому князю. А вот серебра в волосах поболи будет. Да и хвост, стянутый кожаным шнурком, короче.

– Шаман ее изгнал за нарушение заветов Зверя! – Путятий размашисто начертал знак, загоревшийся зеленым пламенем в полумраке залы: – Вот тебе знак Зверя. Не вру!

Стихшие перешептывания, хлынули с новой силой. Знак Зверя – это серьезно. Тот за ложь и покарать может. Знак горел, первый советник стоял, а князь не спешил опровергать сказанное.

– Отверженная не может быть княгиней, – робко заметил один из бояр.

– Гнать отверженную! – поддержал другой.

– Гнать пока проказу не навела!

Игидар молча поднял обе ладони. Крики стихли на полуслове.

– Отверженную нельзя гнать. Хутор уже прогнал! Хотите повторения? – веско обронил он, и толпа растерянно смолкла. Гнать нельзя. В княгини нельзя. Чего делать-то?

– Молодцы, отверженную на трон посадить собрались, – не сдержал горечь Путятий.

– Нельзя на трон! – заволновалась толпа. Князь вновь поднял руки и почти ласково вопросил:

– В Варнаграде объявлен праздник? Иль я объявлял о том, что нашел суженную? – раздались смущенные покашливания. Не было подобных речей. Ни разу. – Так с чего мои бояре верят досужим бабьим сплетням? Ладно Путятий, общество Услады до того ядовито, что немудрено заразиться. Неужто и вы поверили речам вздорной девицы?

Толпа молчала, переглядывалась и наотрез отказывалась признаваться в том, что окончательно запуталась в разборках советника и князя.

– Гнать отверженную нельзя. Она от обиды много дел наворотить может, – поддержал Игидара Гордей. – Да и нет на ней самой проказы. Такое не скроешь.

Толпа с облегчением вздохнула и начала на перебой виниться. Шутки сменялись смешками, да все больше хохм летело в Путятия и Усладу. Гроза миновала. Почти. Игидар отлично понял, что главного дочь первого советника таки добилась. Он рассеянно отвечал на извинения и, прищурившись, изучал второго советника. Хороший ящер верный. То, что надо. А первому советнику недолго таковым быть осталось.

Много позже, когда бояре разошлись, а споры стихли, князь вызвал Усладу все в тот же тронный зал, где ненароком из-за вздорной девицы решилась его судьба. Раз так, то и ее судьба пусть тут поворотится. Справедливо будет.

Она вошла, отчаянно вихляя бедрами и зазывно улыбаясь. В глазах горело торжество, которое не смог скрыть виноватый вид.

– Прости, Иг-ги. Прости! – она упала на колени и припала к его ногам. – Это все ревность глупая. Не смогла совладать. Но что поделать, коли я люблю тебя, что мочи нет?

Князь заломил бровь, брезгливо сморщился и подумал о том, что эта зверева кукла не способна любить никого, кроме себя. Вслух же сказал:

– Будь, по-твоему, Услада. Чужачку я суженной не назову. Ты добилась своего. Только на тебе не женюсь тоже. Мне жена, что втыкает кинжал в спину, без надобности. Подберу тихую, да спокойную. Родит наследников, отправлю к служителям Зверя. И тебя к нему же, за бунт против своего князя.

Он ушел, а Услада еще долго сидела, уставившись пустым взглядом на затухающую свечу. Услышать-то она услышала. Принять сказанное, куда сложнее. Вроде и победа, да какая-то неправильная. Словно в ссылку отправили в ту самую деревню, откуда сбежала проклятая медоедка.

* * *

Игидар пришел затемно, когда Веста уже и не ждала. Она давно не роптала и ни о чем не спрашивала, доверяя тоненькому голоску, что убеждал ждать и терпеть. Одетая в длинную плотную ночную рубаху, она сидела за шитьем. От зажженной свечи валил густой дым, скрывающий те краюхи света, что давала. Молодая женщина словно не замечала этого, неторопливого работая. Стежок к стежку ложился разноцветный узор на чепчик такой маленький, что и на собаку не надеть. Стоило шаркнуть двери, как она торопливо отложила работу, споро упрятав в туесок, и бросилась встречать гостя.

– А поздно-то как. Думала не придете уж. Случилось чего?

Она ловко стянула с него сюртук, насквозь пропитанный едким дымом. С неудовольствием посмотрела на чеботы, заляпанные грязью по щиколотку. Влажная рубашка пропахла потом и прилипла к телу. Темные круги очертили глаза князя, щеки впали, придавая болезненный вид. Веста тряхнула колокольчик, вталкивая мужчину в спаленку и перегораживая проход.

– Воды в купальню натаскай. Да поживей, – приказала она явившейся на звон Галке. Та злобно стрельнула взглядом на дверь, растянула губы в жутком оскале, но спорить не рискнула. Угодливо кивнула и выскочила вон. «Знает. Весь терем знает», – закручинившаяся Веста тоненько вздохнула, нацепила улыбку и вошла.

Князь распахнул створки окна и перегнулся через подоконник, подставив тело ночной прохладе. Длинный худой силуэт отлично просматривался в полутьме, и без сомнения был виден со двора. «А как же я?», – сердито подумала медоедка, но открыто перечить не рискнула.

– Простудитесь, Ваше высокородие. Нельзя такому разгоряченному сразу на холод.

Игидар обернулся, с надменной насмешливостью разглядывая маленькую хозяйку покоев. Гибко потянулся, с нарочитой медлительностью закрыл окно.

– Игидар. Просто Игидар. – Он подцепил пальцем ее подбородок, и заставил посмотреть на себя.

– Как скажите, Ваше высокородие, – Веста стояла не шелохнувшись и смотрела в пол. Игра в равенство исключительно наедине – что может быть гаже?! – Купальня готова, – безлико объявила она.

– Ты же поможешь мне?

А есть выбор? Молодая женщина подкатала рукава, повязала на бедра платок так, чтобы угол полностью закрывал живот. Полностью от влаги не спасет, но хоть что-то. Растирать пахучей солью ночного гостя давно стало ее обязанностью. А также натирать маслом тело и… не сопротивляться.

Не сопротивляться ее учили с детства. Мужчина всегда занимает главенствующее положение. И мать также угождала отцу. Только ее венчальный обряд все откладывается и откладывается. Будь жив отец, подобного бы не случилось. А теперь и защитить некому. Веста вернулась в спальню, легла на кровать.

Одеться князь не удосужился. Да и когда это потомок Зверя стеснялся наготы?! По-иному облик не сменить, а значит, что может быть естественней?

– Весточка, – он присел рядом. Молодая женщина с готовностью зажмурилась, но поцелуя так и не последовало. Игидар смотрел на чадящую щепу и шевелил губами, словно разговаривал с невидимым собеседником. Заметив настороженный взгляд, он умолк, огладил колючий подбородок и спросил через паузу: – А свечи где?

– Вот же! – она указала на одинокую свечку на столе.

– Не видно же ничего. А остальные куда дела? Где большой подсвечник?

Она указала на стоящую на сундуке конструкцию, рассчитанную на шесть свечей разом. Светили они не в пример ярче.

– Так не берешь почему? – Игидар вскочил, отчаявшись разобраться в логике.

Веста удивленно на него посмотрела, словно вопрос застал ее врасплох и через шерстинку отозвалась:

– Полумрак очень мил. Не находите? Такой… эм… романтичный.

– Да? – Игидар пристально посмотрел в ее глаза и неуверенно хмыкнул: – Ну раз так… конечно… Еще чего надобно? Нет! Хотя как же нет? Горницу поменять надобно. Негоже тебе тут находиться. Ты, все-таки… – он осекся, подбирая подходящее слово.

Сердце Весты пропустило удар. Вот и пришел ее закат и отсылка. Победила Услада, стало быть. Правильно маменька говорила…

– Кто? Кто я? – прошептала она хрипло.

– Суженная второго советника, – князь до того довольно улыбался, точно сообщил на редкость удачную новость. – Гордей – тот, кто тебе нужен, – продолжил он восторгаться, павианом расхаживая по комнате.

«Ты-то откуда знаешь кто мне нужен?!», – злые слова молодая женщина проглотила с трудом. Непрошенные слезы украдкой стряхнула и глубже под кровать запихнула туесок с шитьем. Худенькие плечи сотрясала крупная дрожь. Чтобы хоть как-то скрыть, она обняла себя.

– Он богат, родовит и…

– Кошмарно стар, – едва слышно подсказала она. Одна мысль о ящере со злыми глазами и вечно потными руками вызывала отвращение. И это она видела его всегда в одежде.

Князь, наконец, заметил позу аманты и присел рядом на кровать, пытаясь поймать взгляд. Веста лишь сильнее потупилась, отказываясь смотреть в ответ. Тогда он привычно подцепил жесткими пальцами ее подбородок и приподнял лицо.

– Ты же не расстроилась, нет? Нет? – выпытывал он, говоря все громче и громче. – Да пойми ты, глупая, – он хорошенько встряхнул ее, но добился лишь короткого взгляда и разворота к стенке лицом. – Не могу я назвать тебя суженной. Не могу. Не примет мой клан княгиню из отверженных. Никогда не примет.

– Зато Услада ему идеально подойдет, – едко обронила Веста, сама себе удивляясь. Она подняла взгляд, требовательно посмотрев на Игидара. Он тут же пожалел об этом. Печальные голубые глазищи на маленьком личике смотрелись до того трогательно, что злиться решительно не получалось.

– Я все продумал, – отозвался он, говоря скорее себе, чем ей. – Гордей слишком стар, чтобы стать тебе полноценным мужем.

– Зато он достаточно глазаст, чтобы разнюхать правду, – молодая женщина упрямо поджала губы и закуталась в лоскутное одеяло до подбородка.

– Пусть разнюхивает. Против меня он не пойдет.

– А против меня?

– Он ничего тебе не сделает, пока я рядом.

«Но ты будешь рядом не всегда, а упасть с лестницы так легко», – Веста с горечью усмехнулась и прекратила бесполезный спор.

– Услада тоже достаточно стара, чтобы не стать тебе полноценной женой? – еще недавно она никогда не спросила бы подобного у мужчины. Но крушение надежд сыграло злую шутку. Переполнявшая горечь требовала выхода, грозя сжечь дотла.

– Я князь, – Игидар скрестил руки на обнаженной груди, что смотрелось весьма потешно. Вот только смеяться не хотелось. – Мне нужны наследники. Пойми ты…

– Наследники правильной крови, ты хотел сказать? – Веста выбралась из пухового убежища. Стянула ночную рубаху и покорно подошла к мужчине. – Услада будет хорошей княгиней, – сказала она, обнимая его. Голос едва заметно дрожал, но звучал спокойно. Заметив, что он собирается продолжить объяснять, она решительно приложила ладонь к его губам: – Хватит спорить… мой князь. Скоро уж день ночь сменит.

Игидар самодовольно усмехнулся. Он же говорил, что все просчитал. Лучшего плана и не придумать. Он подхватил ее на руки, отнес на кровать.

Она больше не сопротивлялась, не спорила, позволяла себя целовать, обнимая его с какой-то горькой обреченностью. Говорить с мужчиной, принявшим решение – бесполезно. Это она знала точно. Как и то, что соглашаться вовсе не обязательно. Выход есть всегда. Пусть и не там, где хотелось бы.

 

Глава 8

Игидар ушел утром, чего не случалось раньше. И вроде радоваться нужно, да повод не радостный. Быть вечной амантой при живом муже – разве не унизительно? Или не вечно, а до тех пор, пока не надоест?!

Веста решила не ждать этого неизбежного мига. Лишь только дверь закрылась, как она приступила к сборам. В этот раз шанс будет всего один, а месть страшна. Предстоит постараться и запутать следы как следует.

Она уже и время выбрала. Через четыре клока будет большая охота – традиционный праздник ящеров. Ради забавы знать выбирала наряды и чистила оленей. Большинство мужчин будут в ней участвовать. А те, что останутся, не интересуются пришлой медоедкой.

Перед уходом князь небрежно отстегнул от пояса кошель и перекинул Весте. Та хотела привычно отказаться, да вовремя припомнила каверзные планы и предстоящие расходы. Молодая женщина сглотнула и натянуто поблагодарила, принимая подношение. Лишь только за мужчиной захлопнулась дверь, она наспех умылась ледяной водой, позавтракала, не чувствуя вкуса еды, и вызвала портниху.

Верткая, как пичуга, девчонка пришла шерстинок через восемь. Ей стоило большого труда сохранять чинное спокойствие и не прыгать на месте от восторга. Первое самостоятельное задание, как-никак. Веста выбрала ее не случайно. Старшая портниха не очень-то рвалась прислуживать медоедке, почитая ее отнюдь не ровней знатным ящерам. И даже милость Светлейшего к новенькой ничего не значила. Много она ящерок в его спальне повидала: всех и не вспомнить.

– Чего пожелаете, Ваше благородие?

– Одежду… эм… охотничью… да… охотничью. Как у вас принято. Такую.

Скрыть волнение не получилось. Она слишком поздно сообразила, что заказать мужской костюм не получится. И даже заказ дорожного наряда вызовет вопросы. А где вопросы, там и князь. Остается всего один предлог: охота. Пусть думает, что она готовится к жестокой забаве вместе со всеми.

– Какие у Вашего благородия пожелания?

– Никаких. Подбери то, что считаешь нужным. Главное потеплее.

Если порхающая девчонка и удивилась, виду не подала. Шустро сняла мерки, не переставая восхищаться гладкостью кожи, и умчалась, раскланиваясь, как колодезный журавль.

Огниво Веста решила взять то, что у камина в комнате, а вот за остальным предстояло пробраться в кладовку и ледник. Бежать второй раз без подготовки – безумие. Ночи она дождалась с трудом. Лишь только в гулких коридорах терема потушили большую часть настенных рожков, молодая женщина сняла сапожки, натянула две пары толстых пуховых носок и выскользнула из комнаты.

Ледяной пол студил ноги. Она вмиг продрогла, но возвращаться за обувью не рискнула, продолжая спускать в подвал по винтовой лестнице. Если в коридорах царила тишина, то снизу доносился шум и невнятный гул голосов. Челядь явно не собиралась уходить на отдых, заканчивая дневные дела. Глубоко вздохнув, Веста припустила к цели.

В хозяйственных клетях главного терема Варнаграда она раньше не бывала, зато точно знала, что располагаются в самом низу, дабы мерзкими запахами не оскорблять благородных ящеров. Чад, дым, щелочь, пот – мешанина запахов вышибала слезу. К горлу подступила тошнота. Дочь одного из старейшин не привыкла к подобному. И пусть родительский дом много меньше этого, но к черной работе Весту не привлекали. Кабы не шаман, так и горя бы не знала. Вышла б замуж, да жила припеваючи.

Нужную клеть она нашла без труда. Быстро нащупала утварь и метнулась к леднику. Плотная дверь последнего не спасала от пряных запахов, по которому она его и нашла. Солонина, сушенный хлеб, вяленные фрукты – запасы пополняла осторожно, выбирая из самых дальних и потаенных углов. Авось пару клоков не хватятся.

В ночь перед предстоящим побегом спала плохо. Проснулась первой и метнулась к крынке с припасенным жгучим перцем. Глубоко вдохнула, быстро захлопнула и расчихалась до того громко, что Игидар подбежал, обеспокоенно вглядываясь в лицо.

– Я, кажется, заболела. Простите, мой князь, – пробормотала она с трудом, между безудержными чиханьями.

– Отдыхай, – велел тот, кинув взгляд на охотничий наряд. – Потом обновишь. А пока я Святошу пришлю. Пусть посмотрит.

– Не… пчхи… надо, – от помощи Веста отказывалась регулярно, так что удивления не последовало: – Я в порядке. Вчера гуляла долго. Полежу и все пройдет. К вашему возвращению уже оклемаюсь.

Игидар оценил слезящиеся глаза, покрасневший нос и пригрозил:

– Вызову Святошу по возвращении.

Медоедка кивнула с обреченным видом и мысленно отпраздновала победу. Охотников не будет четыре клока. О ее болезни скоро будет известно всем. Тревожить больную лишний раз никто не станет. Не из сочувствия, а чтобы не заразиться. Целых четыре клока, чтобы успеть запутать следы. Только выйти надо сразу, как кавалькада покинет терем.

Игидар ушел, даже не поцеловав на прощанье. А Веста забегала, собирая заготовленные вещи. Их предстояло закрутить в простыню и соорудить такую перевязь, чтобы с удобством нести в пути. К обедне она управилась. Дождалась, пока местные сони разбредутся на отдых после непосильных трудов, нацепила перевязь, укуталась в платок, скрывая мешок, и направилась к воротам.

Стоило князю ступить за порог, как дисциплина в тереме скатывалась в подизбицу. Никто не за что не отвечал и все предавались блаженному ничегонеделанью. На это и рассчитывала беглянка, уверенно идя к воротам. Но лишь отойдя на такое расстояние, что со стен не увидеть, она смогла немного успокоиться. Бег сменился быстрым шагом, а Веста наконец повеселела. Она все еще боялась погони и возвращения, но легкость побега придала сил и уверенности в собственном успехе.

Лес встретил приветливо, точно ждал возвращения. Землю выстилала сухая трава, гнуса практически не было, а сквозь листву пробивались лучики солнца. Медоедка постояла, прислушиваясь, и пошла в сторону, противоположную охотникам. Как она ожидала, ящерицы предпочли не связываться с лютыми. Охотиться рядом с волчьими угодьями не безопасно. Миролюбивые же сохатые ворчливо указывали на нарушение границ, да и то, когда обнаглевшие соседи слишком уж близко подходили к хуторам. В остальное время предпочитали не замечать «тихих» набегов.

Возможность жить бок о бок с лютыми Весту пугала. Она, конечно, сильнее волков, но не в одиночестве против стаи. Чужаков те не любили и на добродушный прием рассчитываться ни приходилось, но может удастся договориться?

Углубившись в чащу, медоедка выбрала место, где деревья смыкаются особенно плотно, и разделась донага. Снятые вещи тщательно упаковала в перевязь, растянула ее кругом на ветках и закрыла глаза. Миг оборота она не любила. И вроде боли нет. И происходит все быстро, что испугаться не успеваешь. Но ощущение сжимающегося в клубок света вызывало панику, а стремительное отступление темноты – тошноту.

Бурая медведица неторопливо подлезла под перевязь и обернулась туда, откуда пришла. Необычные для зверя голубые глаза внимательно вглядывались вглубь леса, словно видели сквозь деревья. Черный влажный нос, шевельнувшись, втянул воздух. Веста удовлетворенно кивнула и потрусила в прежнюю сторону. Охотники были достаточно далеко, чтобы не уловить ее запах. И дорогу она выбрала верную.

С каждым шагом она наращивала скорость бега. Потому и выбрала звериное обличье. Пусть медведица из нее вышла мелкая, гораздо мельче сородичей, зато легкая и быстрая. Длинные перегоны ей давались без труда. До лютых даже для нее слишком далеко, но бегом всяко ближе, чем неторопливым шагом. Да и перевязь в звериной шкуре почти не ощущается. Тогда как человечьем обличье у нее уже ныли бы плечи от тяжести.

Как не торопилась, а половину пути Веста преодолела уже после полудня. Если остановиться на перекус, то до темна не успеть. Да и неизвестно как долго охота будет резвиться вдоль лосиных угодий. Вдруг им там покажется недостаточно весело. Медведица сбавила темп, но останавливаться не рискнула. Коли повезет у лютых отъестся, а коли нет, то переживет. От клока голодовки еще никто к Зверю не уходил. Главное, воды вокруг с избытком.

Темнота подступила неожиданно. Звериные глаза видели по дневному ясно, но Веста все равно забеспокоилась. Кабы охота шла в другой стороне, кабы путь ее вел в сохатым, то и ничего страшного. А лютые незваных гостей не жалуют. В темноте могут и на вилы насадить. С утречка-то с ними проще договориться. Но ночевать в лесу, где идет охота, боязно. Придется рискнуть.

Показалась луна, когда медведица учуяла хутор. Судя по запаху, осталось совсем немного. Она добежала до края леса, выбрала кусты погуще и решительно сменила облик. В медвежьей шкуре в волчье логово не суются. Это все знают. А женщину может и пожалеют. Веста нацепила перевязь, умышленно натянув так, чтобы подчеркнуть округлившийся живот, который до сих пор тщательно скрывала, тяжело вздохнула и ступила на тропу, ведущую к хутору.

– Защити Зверь, – прошептала она, стучась в ворота из высоких заостренных бревен.

Лютые настороженно скалились, присматриваясь к чужачке. Они не нападали, но и принимать в стаю не спешили. Со всех сторон раздавалось глухое ворчание. Те, кто сохранил человеческий облик, вооружились вилами, которыми выразительно постукивали о землю.

– Неча тут вынюхивать! Неча! – щуплый мужичонка меньше всего походил на грозного зверя, чью шкуру носил. – Ишь, совсем медоеды обнаглели. Ужо и среди дня приходют. Скоро вовсе житья не станет.

– Я уйду. Завтра же. Отдохну только, – Веста испуганно отступила, пятясь к хуторскому забору. Ноги подрагивали от усталости. Ее пошатывало. И больше всего она боялась упасть прямо посреди недружелюбного двора.

– Немедля уходи. Немедля! – взревела толпа и молодая женщина, превозмогая слабость, поковыляла к калитке.

Мирные сохатые сразу казались лучшим выбором. Это вам не лютые, что сразу глотку порвать норовят. Да вот беда, хорошим выбором их считала не только Веста. Даже подлые ящеры предпочитали охотиться подальше от угодий волков и поближе к мирным рогатикам. Охота пошла по привычной дороге, а беглянке выбирать не пришлось. К своим-то уж точно не воротишься. В любом хуторе сыщут.

Низ округлившегося живота пугающе ныл, плечи болели от лямок перевязи, а в пояснице подозрительно кололо. Но не оставаться же там, где стая готова к охоте. Калитка тоскливо скрипнула, словно извиняясь. Веста оглянулась, тряхнула головой, прогоняя непрошенные слезы, и пошаркала к лесу. До темноты предстоит дойти до границы угодий и найти место, подходящее для ночлега, что не так уж и просто во время сезона дождей и туманов.

– А ну стой! Стой кому говорят! – грубый голос прервал размышления.

Задумавшаяся медоедка не сразу услышала окрик, и уж точно не приняла на свой счет. В центре двора стояла грузная бабка, тяжело опирающаяся на почерневшую от времени клюку. Седые распущенные патлы свисали по обе стороны лица. Нос наводил на мысли о хищных птицах. Не по-стариковски острый взгляд вовсе пугал. Ведьма, да и только.

Веста с изумлением глянула на притихших селян. Очевидно, подобные мысли посетили не ее одну. Хуторяне испуганно переглядывались, припрятав вилы за спину. Рычание стихло. О шаманках она раньше не слыхала. Даже у ящеров и тех, он мужеского полу. Но не все ли равно, коли старая ведьма готова ее принять. Молодая женщина с надежной посмотрела на неприятную бабку, резко ставшую миловидной.

– Жить будешь вон в той хате. С краю, – бабка указала клюкой на перекошенную хатку без единого огонька в оконцах. – Работать наравне со всеми. Нам дармоеды не нужны!

Веста закивала с такой силой, что заболела шея. Работы она не боится, главное – есть личный уголок. Пусть маленький и грязненький, да свой.

– Кто прогнал-то? – бабка вглядывалась так, точно ответ знала даже лучше беглянки. А потому не удивилась, услышав:

– Шаман. – Отчего-то медоедка сразу подумала о сородичах. Ящеры-то не гнали, даже выгодное замужество предложили. Другая согласилась бы. Другая. Не она.

– Ой, дурак! Зверя на него нет, – бабка качнула головой и обернулась к хуторянам: – А ну марш по избам! Али дел ни у кого нет? Так я сыщу. Как есть сыщу!

Хуторяне не хотя побрели по домам, то и дело оборачиваясь и жалея о человечьем теле. В волчьей-то шкуре и из дома разговор расслышать можно. Бабка лишь усмехалась, представляя сколько волчьих ушей сейчас возникнет по домам и прильнет к стенкам.

– Провожу давай, – грубовато бросила она и тяжело потопала вперед.

Веста плелась следом и пыталась сообразить, что нужно старой шаманке. Неспроста же та прогонять не стала. Не спроста. Даже князь и тот с умыслом пригрел. Что уж говорить о волчице, которая видит больше других.

Стоило открыть дверь, как потянуло спертым духом и плесенью. В этом доме давно никто не жил, что новую хозяйку порадовало. Нет более быстрого способа нажить врагов, чем лишить кого-то отчего крова.

Посреди одной большой комнаты стояла печь, делящая ее на две половины. Лавки, лари, занавеска на печи, горшки – этот дом точно ждал новую хозяйку. Не к добру. Видать насильственной смертью хозяин умер. Иначе бы хуторяне вмиг добро растащили.

– Беспокойник-то возвратиться небось, – Веста с тревогой рассматривала опасное жилище.

– И откуда вы берете эти глупости! – бабка опустилась на ближайшую лавку и вытянула уставшие ноги. – Хороший дом. Главное пустой!

– Зверь один раз забрал – заберет и другой, – глухо ответила молодая женщина. Примета давняя и всегда сбывалась.

– А когда бежала ты, стало быть, о Звере не думала? – бабка странно на нее смотрела, постукивая клюкой. – Столько тебя ищет, представить страшно. А ты избы боишься?!

– Найдут? Найдут, бабушка? – Веста плюхнулась на колени. Старая шаманка – первая, кто объясняет хоть что-то. Нельзя не воспользоваться.

– Найдут, – не стала отпираться та. – А вот исход от тебя зависеть будет. Коли с выбором не ошибешься, то лучше прежнего заживешь.

Медоедка догадалась на какой выбор намекает бабка, но неприятную мысль быстренько отмела. Она сделала выбор. Менять не будет.

– Вот все вы, молодые да глупые, не слушаете старую Фросю. А Фрося дело говорит. Только понимаете вы слишком поздно, – шаманка уперлась ладонями в лавку, кряхтя поднялась и устремилась к двери. Стоя на пороге, обернулась и посоветовала: – Зверя моли о прощении. Коли отмолить грехи успеешь, поменяется-то дорога.

 

Глава 9

Первые клоки после побега Веста нервно вздрагивала при каждом стуке в ворота. Ей повезло дважды: когда назначили большую охоту, и когда вскоре после ее прихода в Горенки пошел дождь. Ливень хлестал в окна, размывая дорогу и пряча следы беглянки. Сбитая с веток листва запорошила путь, а лютые бегали в лес часто, и давно перебили ее запах. Женщина молилась Зверю и не переставала благодарить за заботу.

Одно ее тревожило: дважды – это очень много. Особенно, если в подряд. В третий-то раз Зверь может и осерчать на надоеду, беспрестанно требующую помощи и защиты. Потому любую хуторскую работу она сносила без ропота, как бы тяжела та не была. А то истратишь все просьбы попусту, после и помочь некому будет.

К сильным морозам освоилась и обвыклась. Подружилась с горластой бабой Фросей и вездесущей Лукеричной. Вычистила избу, выполола траву и выкорчевали пни на будущем огороде, сменила плеть вокруг хаты и наконец ощутила, что та и правда ее. Пусть мелкая, как она сама, без челяди и с простыми лавками, а ее. В заботах и хлопотах прошли холода. Женщина успокоилась. Она крепко спала ночами, и уверенно шла к калитке впускать вернувшихся охотников. Даже поклонником обзавелась. Так незаметно и подкрался излом зимы.

Боль Веста ощутила рано утром, но значения не придала. Чем больше срок, тем чаще каменело чрево, вынуждая останавливаться и пережидать. Вот и сегодня она хлопотала по хозяйству, привычно пережидая приступы.

К обеду они участились, но не настолько, чтобы бросить дела. Когда живешь один, волен делать что захочешь и когда захочешь, но и рассчитывать можешь только на себя. Но от дома все же постаралась не отходить. Да и не уйти далеко, когда приходится то и дело останавливаться и ждать, когда боль не исчезнет, но станет терпимой.

Вечер медоедка встретила стоя. Ладонями она уперлась в стену, ноги расставила, дышала часто и не замечала, что волосы слиплись от пота. Ей все чудилось, еще немного, еще чуть-чуть и станет легче, но облегчения не наступало, а боль усиливалась.

– Ты чего это?

Веста с трудом обернулась, удивляясь тому, что не услышала скрипа двери, которую, оказывается, забыла закрыть. На пороге стояла Лукерична: соседка из дома напротив. Шумная и крикливая внешне, она отличалась редкой жалостливостью, которую тщательно прятала за грубоватым поведением.

Зато любопытство не скрывала: могла запросто забежать «по-соседски» и прямо спросить, что происходит. Вот и сейчас хмуро вглядывалась в странную позу хозяйки дома и припоминала частые остановки той на улице.

– Кажись того… – прохрипела молодая женщина, упустив «иду к Зверю».

– А-а-а, пойду я, – Лукерична попятилась и задком выбралась за дверь, не сводя с пришлой подозрительно взгляда.

Постояла во дворе, теребя передник, и припустила к самому дальнему дому. В самом деле, она поделится новостью, а дальше уж пусть Фроська решает.

Когда старая волчица вошла в дом, Веста поняла, осталось недолго. Она не раз видела, как ту с одинаковым рвением приглашали на проводы в последний путь и на лечение. И вычислила «верный» ответ.

– Ты чего творишь, блаженная? – гаркнула Фрося, замахиваясь клюкой. – Живо на лавку! Разобьется же!

– Лавка? – не сообразила медоедка, но поковыляла, тяжело переваливаясь с ноги на ногу и останавливаясь.

– Ребеночек! – волчица уже разожгла огонь, водрузила котел с чистой водой и перебирала, принесенные тряпки, мешочки с травами и настойки.

Потом подошла к прекратившей издыхать Весте и увесисто шлепнула неожиданно тяжелую ладонь на пузо. Она бесцеремонно мяла и щупала, молча и только хмурилась все сильнее.

– Не жилец твой медвежонок. Пятно на нем черное и большое. Знатно ты Зверя рассердила, – выговорила она наконец.

– Как не жилец? Как? – молодая женщина схватилась за живот, точно это могло помочь и испуганно уставилась на волчью знахарку.

– Да и не нужен он тебе, – продолжила Фроська, делая вид, что не услышала вопроса. – Зачем тебе этот нагулянный. Обуза только. Ты молодая, красивая. Забудется, замуж выйдешь. Глазюками бесовскими возьмешь. Они у тебя вон как горят!

– Нужен! Еще как нужен! – горяча запротестовала медоедка, отдышавшись и переждав новую порцию боли. – Нагулянный, да мой.

– Так уж и нужен? – волчица пытливо всматривалась в лицо, точно это лучше помогало ей понять ответ. – Пятно большое. Далеко не уйдет. Туточки осядет. Неужто не хочешь жить?

– Х-хочу! Конечно, хочу! – про пятно молодая женщина мало что поняла, но главное уловила: или ребенок или она. – Но ведь и он хочет.

– Ох ты ж, беспокойная! – Фроська в сердцах сплюнула под ноги и яростней затрясла мешочками с травами. – Сделаю, что смогу. Но на себя не возьму. Уж не обессудь.

Веста часто закивала, радуясь победе, но удостоилась лишь взгляда волчицы, наполненного горечью.

Малыш родился через сотню шерстинок и наполнил дом таким истошным криком, что хмурая ссутулившаяся волчица невольно улыбнулась.

– Необычную судьбу ты ему выторговала. Как не поверни, а необычную, – она пристально разглядывала карапуза, опутанного кровавой пленкой, и шамкала губами, точно не решаясь сказать. – Рубашечка-то кровяная. Передала, стало быть, – прошамкала она, наконец.

– Как кровяная? – Веста с усилием приподнялась на локтях. – Не может быть! Не должно!

– Не должно было раньше. Пока в бега не пустилась. А теперь все верно. Коль не умеешь судьбу вершить, то нечего и пытаться.

– Чего? – медоедка захлопала глазами, пытаясь осмыслить услышанное.

– Того! Ошибся ваш шаман. Нельзя было тебя выгонять. Но теперь поздно. Не изменить уже.

Фрося с трудом поднялась и пошаркала к двери, дробно постукивая клюкой. У порога обернулась и тихо сказала:

– Отдай медвежонка. Может, тогда и сама выживешь. Отдай! – и ушла.

Веста ничего ответила. Лишь лежала и смотрела то на младенца, то дверь, за которой скрылась старая волчица.

Весь день она обдумывала предупреждение и к вечеру определилась: не отдаст. От Гордея она отказалось, а большей милости уже не светит. Решила и улеглась в кровать, но уснуть не смогла. И вроде живи да радуйся, ибо малыш жив, дом есть, а хозяйство приложится, но беспокойство не оставляло. Безымянный малыш давно спал в люльке, посасывая кулачок, а она все крутилась.

Наконец, устав лежать, встала. Зацепилась рукой за стену и поползла к окну, согнувшись точно столетняя старуха. Каждый шаг отдавал болью, но она упрямо продвигалась к окну. Многого в темноте не увидишь, но может хоть тревога, занозой засевшая в сердце, уйдет.

Стоило выглянуть, как вдалеке раздался протяжный заунывный вой. И не понять: то ли волки резвятся, то ли собаки. А неважно?! И те, и те беду кличут. Значит, не зря волнение: предупреждает. О чем только?

Деревенская улица выглядела по ночному сонной и пустынной, но не стихающий вой бередил душу. Медоедка смотрела, то на дверь, то в окно и никак не могла решиться. Наконец стянула длинную до пят рубаху, тенью выскользнула на крыльцо, закрыла глаза и… открыла их уже в медвежьем обличье.

Ощущение слепоты и глухоты тут же прошло. Улица наполнилась запахами, образами и силуэтами. Сколько же полуночников среди лютых. Серые насторожились, но не они сейчас волновали. Веста сосредоточилась и принюхалась. Дальше, еще дальше. Тревога, обличенная в конкретный образ, пугала ничуть не меньше неясной опасности. Даже больше. До этого верилось, что все беды позади. Теперь стало ясно – только начинаются. Узнав, что хотела, сменила облик и прошмыгнула в дом.

Тревога сменилась ожиданием, отчего боль уменьшилась. Ум лихорадочно перебирал пути спасения и не находил ни одного. Она достаточно узнала ящеров, чтобы не верить в их милосердия и обещания.

– Зачем я тебе? Для чего? Не понимаю… Игидар, – тихонько прошептала она. Перед взором против воли возникло лицо, которое тщетно старалась забыть. Она сжалась, как от сильной боли, и уставилась в пол невидящим взглядом. – Не отдам! Только не тебе! – решила она и оживилась, точно и не было мига слабости.

Веста с утроенной скоростью пошаркала по дому, ища свечи, все какие есть. Выстроила их в большой круг, зажгла и решительно улеглась на холодный пол, положив на грудь малыша. Ноги соединила, а руки, наоборот, развела в стороны. Закрыла глаза и мысленно позвала.

– Выходи. Я знаю ты всегда со мной. Обещаю не причинять вреда.

– Ты мне? – хриплый голос раздался совсем рядом и сменился заливистым смехом.

Молодая женщина вздрогнула и открыла глаза. Уродливая старуха со слишком длинными руками и глазами-плошками весела в воздухе точно над ней и с любопытством разглядывала.

– Вештица, – завороженно прошептала медоедка, рассматривая ту в ответ со странной смесью восхищения и ужаса. Все-таки, догадываться, что тебя изгнали неспроста, и точно знать – разные вещи. – За что ты так со мной?

– Ты же сама согласилась. Тогда во сне, – беззлобно удивилась старуха. – Хотела богатства и славы. Помнишь?

– Где это все? – Веста выразительно обвела взглядом полупустую избу.

– Как где? Князь в тебя влюбился? Влюбился! Замуж за богатого отдал? Отдал! Останься и до конца жизни, как у Зверя за пазухой жила бы. Кто тебе виноват, что воспользоваться не смогла? Я уговор честно выполнила.

– Хм… да? – молодая женщина искала подвох и не находила. Выполнила, а что не так, как мечталось, так и не обещала в точности. Уж как умеет. – Помоги последний раз. Не за себя прошу.

– Мальца спасти? – понятливо кивнула вештица. – Ты же понимаешь, что тогда тебе не жить? Он не простит. Сына князь и так не тронет. И поможет, когда тот подрастет.

– Бастард? Кем он станет? Невелика должность.

– Уж, звиняй, – старуха качнулась, взмахнув руками, и ядовито улыбнулась: – Сыном советника ты его видеть не захотела.

– Я не могу так, – прошептала Веста, смахивая непрошенные слезы. Подняла сына на вытянутых руках и, решившись, кивнула: – Забирай. Дай, попрощаюсь только.

Она вышла из круга. Прижала малыша и прошептала:

– Дареном назови. Скажи, у него же будет хорошая судьба? Легкая? Скажи!

– Легких судеб не бывает. Клубок судьбы спутан так причудливо, что не каждому кончик найти под силу. И нельзя этот моток разрубить, только размотать, – заметила старуха, приземляясь на пол. – Он будет искать правильный путь. И подсказчики у него сильные будет. Посильнее меня. Найдет или нет, то не ведаю.

– Найдет. Обязательно найдет! – произнесла медоедка и отдала малыша.

Вештица исчезла, как и не было, а вместе с ней и младенец. Веста вздохнула, сглатывая слезы, и улеглась на кровать, дожидаться того, кому предстояло решить ее судьбу.

Ждать оказалось сложнее, чем представлялось. Веста изучила все черточки на потолке, все щербинки на стенах, все пятнышки на стареньких занавесках, а ее карателя все не было. Неужто не добрались еще? Конечно, можно проверить сызнова. Можно попытаться сбежать. Но куда и как надолго? У ящеров она пробыла всю духоту. У лютых – морозы. Сколько выпадет на долю сохатых? Вряд ли больше.

«Хватит. Не могу больше бежать». Она безразлично посмотрела в окно. Показалось или мелькнули тени. Неужто осталось такая малость?! В горле пересохло, ладони, наоборот, увлажнились. «Зря осталась, – подумала Веста, стискивая пальцы. – Надо было у вештицы защиты просить. Она бы не оставила, – и тут же ужаснулась от крамольной мысли. – Так ведь с вештицы все и началось».

Медоедка вскочила и кинулась к печке, где на жердочке стоял туесок с солью. Набрала полную горсть белых крупинок и широким взмахом очертила круг. Поставила внутрь зажженные свечи и ступила сама. Места как раз хватило чтобы не задеть подолом огонь.

– Зверь милосердный, к тебе взываю… – зашептала она слова старинного обряда. Неизвестно действует сие или нет. Неизвестно, откликался ли Зверь хоть однажды, но, когда выбора нет, хватаешься и за ниточку.

С каждым словом пламя свечей менялось. Прозрачный желтый сменился оранжевым, красным, и наконец фиолетовым. Темное пламя смотрелось дико и чуждо, но Веста не замечала его. Прикрыв глаз, она продолжала призыв, затверженный из книг отца, что написаны подозрительно красными чернилами. Не замечала она и кружение кристалликов соли, которые неведомая сила подбросила над полом и закружила в причудливом танце.

И лишь чересчур яркое сияние, которого точно не было в домике раньше, заставило открыть глаза. Оно шло из-под крыши, будто на чердаке среди соломы затесался тлеющий уголек, обернувшийся бедой. Холодный синий свет казался выходцем с нижнего мира. И уж точно не вызывал желания знакомиться с его создателем. Да есть ли выбор?

Прозрачная фигура собиралась из света по крупинке, словно притягивая к новому телу распыленные в воздухе частицы. Чем больше проступала она, тем темнее становилось в комнате, и лишь пламя свечей сияло прежним сиреневатым светом.

Из своего узкого пяточка безопасности Веста с ужасом наблюдала за пришедшим и костерила себя за глупости. С чего она взяла, что Зверь поможет? Кто ей сказал, что он безопасен? Да Игидар рядом с этим пушистый зайчик!

Она вглядывалась в очертания фигуры, изо всех сил сдерживая ужас. Пришедший имел мужскую фигуру. Это все, что она смогла определить. Загадкой так и остался его зверь и его настоящий облик. Да и звуком голоса пришедший радовать, – а может пугать? – не стал. Он молча протянул призрачную руку и легко пересек барьер, призванный защищать от него.

Скрипнула дверь. На пороге застыл Игидар, зорко всматривающийся в темноту дома. Призрачную фигуру рядом с застывшей каменным изваянием Вестой он заметил не сразу. Зато хорошо рассмотрел свечи с потусторонним пламенем и клубящуюся соль.

– Что ж ты натворила, безумная? – выдохнул он и бросился вперед.

Темная фигура отбросила его одним движением руки. Зверь и прикоснуться не успел, а крупный ящер отлетел назад, точно наткнувшись на невидимую преграду. Все, что ему осталось, – это смотреть, как фигура легко пересекает круг из соли. Как протягивает призрачную руку. Как отшатывается побелевшая Веста. Как оборачивается к нему и, будто бы передумав, сама ступает навстречу призраку.

И вроде вот она в кругу, как и прежде. И вроде ничего не изменилось. Так почему тело падает на внезапно потухшие свечи? Широко распахнутые глаза на белом лице недоверчиво смотрят на потолок. И кажется Игидару, что живут они свой жизнью. И вот-вот в немом ужасе распахнется рот и протянутся руки.

Вспыхнули свечи на стенах, возвращая свет в омертвевший дом. Ящер заслонил глаза ладонью и ринулся внутрь. Снова. В этот раз он вошел без труда. Подобрал еще теплое тело и хорошенько тряхнул. Осторожно положил на пол и припал к груди, отчаянно надеясь услышать стук сердца.

– Что же ты? – глухо повторил, садясь.

Этого ритуала он не знал, да кабы знал остановить не сумел бы. Для этого Ждан надобен. Хотя под силу ли это шаману? Игидар снова тряхнул тело, сидя качнулся взад-вперед, и достал нож.

Сверкнуло лезвие и тут же обагрилось кровью. Защитные руны он знал наизусть и теперь с остервенение вычерчивал их на когда-то белом теле. Кровь хлестала из ран, но он обращал на это внимания не больше, чем на досужий ручеек, встреченный в лесу. Руна за руной он создавал узор, призванный найти душу его медоедки. Закончил рисунок он уже на себе, прочерчивая на запястьях кровавые дорожки.

– Теперь мы связанны, – он аккуратно поднял обескровленное тело и переложил на кровать. Заботливо прикрыл простыней. – Осталось зажечь огонь, и мы встретимся. Обещаю.

Он уходил не оглядываясь, чтобы через пару клоков вернуться. Пока его ящеры развлекали лютых и подоспевших медоедов, он наведался на местный погост. Свежая могилка – все, что его интересовало. Найти путь к ушедшим к Зверю без огня невозможно. Это знают все. Да никто не знает как точно его разжигать.

Как не бился Игидар, а ничего путного не вышло. Костер тух, едва разгоревшись. И даже подброшенный лист писчей бумаги не спас. Словно насмехаясь, огонь чадил, но не горел. Мужчина с отчаяньем посмотрел на зарубцевавшиеся раны, что покрылись красной корочкой и каждый миг напоминали о случившемся. Связь есть, путь есть, а права на проход нет. Никогда еще Зверь не был так коварен. Чем разозлил только?