Мы шли весь этот день и следующий, и еще один, уходя на север по Попилиевой дороге. Мы выбрались из провинции Бруттий в Луканию, а Спартак гнал войско все дальше, стараясь уйти подальше от преследователей.

– Если римляне уже идут на запад из Брундизия, а Красс преследует нас с юга, мы скоро снова попадем в ловушку, и все наши прежние усилия окажутся напрасными.

– Мои разведчики докладывают, что на дорогах к югу никого нет.

– Рассылай их как можно больше и как можно дальше. Римляне знают, что вынудили нас отступать, и они чуют запах крови.

Нам потребовалось две недели, чтобы достичь реки Силарус, разделяющей провинции Лукания и Кампания. Здесь мы нашли подходящее место в верхнем течении реки, где разбили лагерь и, наконец, смогли определиться с нынешним положением. По крайней мере, холодная погода немного смягчилась, снег идти перестал и исчез, оставив поля и бесконечные холмы в свежей зелени. Долина реки Силарус была известна в округе как «страна тысячи ручьев», и она действительно соответствовала этому названию – повсюду с гор стекали потоки ледяной воды. Сама река, струящаяся посреди лугов и лесов, была полна рыбы и выдр. Спартак разбил свой лагерь на нижних склонах горы, поросшей лесом. Я решил, что это хорошее место, поскольку ни одно войско не могло приблизиться к нам с севера, потому что там возвышались высокие пики Апеннин, а пути с востока и с запада также закрывали скалистые препятствия.

– Это скверное место, – ворчал Акмон, обычное мрачное выражение лица которого стало еще более недовольным из-за рубленой раны от меча на левом плече, полученной во время прорыва из Регия. – Из этой долины нет выхода, здесь мы снова угодим в ловушку.

– Я выслал конные патрули во все стороны, – сказал я. – Если римляне появятся на расстоянии пятидесяти миль отсюда, у нас будет полно времени, чтобы принять должные меры.

– Нам нужно время, чтобы отдохнуть и провести реорганизацию, – сказал Каст, который хотя и не был ранен, но выглядел больным и исхудавшим, что, несомненно, стало результатом сокращенных рационов питания во время сидения в Регии.

– Это верно, – согласился с ним Годарз. – Наши припасы в печальном состоянии.

– Нам следовало напасть на римлян, а не бежать от них, – Афраний был, как обычно, заносчив и самонадеян, он словно не видел, в каком положении мы оказались.

Спартак со времени прорыва из Регия имел странно отстраненный вид, словно ушел в себя. Несомненно, он волновался насчет Клавдии, но также его явно донимали тяжелые мысли и заботы. Я подумал даже, что он наконец понял, что количество имеющихся в нашем распоряжении вариантов дальнейших действий очень быстро сокращается. Он посмотрел на Афрания:

– Тебе бы это очень понравилось, не так ли? Последняя героическая битва, в которой ты можешь бросить в бой всех оставшихся у тебя людей в бесплодной демонстрации идиотизма.

Афраний вскочил на ноги. Он, конечно, был упрямый и своевольный, но и храбрости ему было не занимать.

– Мои парни и я пролили немало крови, сражаясь в твоем войске. И это не я завел нас в ловушку в Регии! Вероятно, настал момент, когда нам нужно выбрать нового предводителя!

При этих его словах вокруг раздались недовольные крики. А Спартак просто вздохнул и медленно встал на ноги. Афраний стоял непоколебимо, и они смотрели друг на друга, разделенные столом. Один невысокий и мощный, другой высокий и мускулистый, и оба недвижимы, как скалы. Спартак вытащил из ножен меч и бросил его на стол.

– Если ты хочешь вести за собой наше войско, тебе придется сначала убить меня, Афраний. Вот мой меч. Возьми его или вытаскивай свой, но быстрее. А если не можешь, сядь и не дергайся.

Наш командующий пристально смотрел на Афрания, ни разу не моргнув, его лицо ничего не выражало, застыло, как камень, и тут молодой командир смешался, облизал губы, потом окинул всех нервным взглядом и сел на свое место. Спартак взял со стола меч и тоже сел, а затем кивнул Годарзу.

– Обрати внимание, Афраний, тебе будет полезно это услышать, – сказал он, убирая меч в ножны.

И Годарз выдал подготовленный доклад о нынешнем состоянии нашего войска.

– Мы потеряли пять тысяч человек в Регии и при прорыве оттуда. Многие погибли от холода и болезней, равно как и от римского оружия. Кроме того, у нас две тысячи серьезно раненных. Не следует забывать и про тех испанцев, что погибли в атаке на Красса, когда производили диверсию, отвлекали на себя его внимание, – я глянул на Афрания, который покраснел и опустил глаза. – Из всех раненых лишь меньше половины будет способно снова взять в руки оружие, да и то лишь через пару месяцев. Принц Пакор, – тут он кивнул в мою сторону, – в ходе нашего прорыва потерял еще восемь сотен конников и столько же лошадей. И у него имеется дополнительно триста раненых, оправляющихся от ран различной степени тяжести.

– Мы закололи и съели весь крупный скот, свиней и овец, пока пребывали в Регии, и теперь рассчитываем только на имеющиеся у нас запасы зерна, которых хватит на три недели плюс то продовольствие, которое сможем собрать в окрестностях. У принца Пакора имеются запасы фуража для его лошадей, которых хватит на месяц.

– Мы произведем рейд по Кампании, – добавил я, – и соберем всю провизию, какая нам попадется.

Спартак потянулся в своем кресле.

– Вот видишь, Афраний, если мы не найдем достаточно продовольствия, римлянам не придется даже нас убивать, это за них сделает голод.

После совета я вышел с Акмоном, а Афраний проследовал за нами и направился туда, где расположились его испанцы.

– Этот урод ходит по тонкому льду, – заметил Акмон.

– Боюсь, все мы в таком же положении.

– Ты не доверяешь Спартаку?

– Я ему собственную жизнь готов доверить, – ответил я. – Но на нас идут три римских войска, и я не думаю, что мы сейчас способны сразиться хотя бы с одним из них.

В течение следующих двух недель наше положение несколько улучшилось, поскольку я разослал партии конников по всей Кампании – на Пиценцию, Салерн, Пестум и Помпеи. Они собрали неплохие трофеи – много продовольствия, а также опустошили окрестности, забрав весь рогатый скот и овец, которых перегнали в наш лагерь на склонах гор. О войске Красса по-прежнему не было никаких сведений.

Так прошел месяц. В один прекрасный весенний день в лагерь примчался Бирд. Лагерь для конницы мы устроили в горах, на противоположной от основного лагеря стороне реки Силарус, в удобном месте между лесными зарослями и самой рекой. Долина, где протекала река, была довольно широкая, ее пересекало множество мелких ручейков, которые давали чистую воду и для коней, и для всадников. Мы устроили там стрельбище и рабочие мастерские, чтобы ремонтировать луки и делать новые стрелы. Я тренировался в стрельбе вместе с Гафарном и Галлией, когда прискакал мой начальник разведки, как всегда одетый в рваную тунику и поношенный плащ. Его лошадь, как обычно, выглядела просто ужасно, со спутанной гривой и копытами, которые требовали чистки. Он спешился и поклонился, а Гафарн в этот момент всадил стрелу прямо в мою стрелу, торчавшую в центре мишени.

– Вот так мы стараемся беречь стрелы, – сказал я ему.

– У меня новости, господин. Много римской конницы идет на юг по Попилиевой дороге.

– Когда ты их видел?

– Два дня назад.

– Сколько их, Бирд?

Он пожал плечами:

– Сотен пятнадцать. Идут быстро. Их ведет человек с очень злым лицом.

– Спасибо, Бирд. Поешь и покажи свою лошадь ветеринарам. Пусть ее почистят и осмотрят.

Бирд поехал к наскоро устроенным конюшням, которые мы возвели из поваленных деревьев. Я снял с лука тетиву. Гафарн заметил мое волнение.

– Эти новости тебя тревожат?

– То, что римская конница идет на юг, означает, что они намерены соединиться с Крассом. А это значит, что как только они соединятся, то сразу же набросятся на нас, как волки на новорожденных ягнят. И, что только добавляет соли нам на раны, я, кажется, знаю, кто командует этими конниками.

– Кто?

– Мой старый приятель, Луций Фурий.

Гафарн всадил еще одну стрелу в центр мишени.

– Следовало убить его, когда была такая возможность!

– Знаешь, Гафарн, на этот раз ты абсолютно прав.

Через несколько дней до нас дошли еще более скверные новости. Двое разведчиков Бирда, отправленные на восток, чтобы следить за римлянами в Брундизии, вернулись назад, перебравшись через горы и пробившись на своих лошадях сквозь снега, завалившие там все дороги. Сейчас они сидели у меня в палатке, грязные и измученные, и рассказывали о том, что видели на Аппиевой дороге к западу от Тарента.

– Римляне идут сюда, господин.

– Сколько их? – спросил я. Сердце у меня упало.

– Мы насчитали пять орлов, господин, плюс вспомогательные войска, – это сообщил разведчик, который когда-то рассказывал мне, что десять лет прослужил пастухом в Лукании и поэтому отлично знал все высокогорные проходы в этих местах.

Я немедленно передал эту информацию Спартаку, который тут же собрал военный совет. О войске Красса по-прежнему не было никаких сведений.

– Этот отряд представляет наибольшую угрозу, – сказал Спартак, указывая на карту, над которой склонились Каст, Ганник, Годарз, Акмон, Афраний и я. – Они двинутся дальше по Аппиевой дороге до Капуи, а потом свернут на юг и либо усилят войско Красса, либо, если он к тому времени не придет туда, нападут на нас сами, – он посмотрел на нас.

– Это тридцать тысяч человек, – сказал Акмон, который уже избавился от повязки на плече. – Плюс те силы, что имеются у Красса.

– То есть еще тридцать тысяч, – сказал Каст, лицо которого уже приняло нормальный цвет.

– А сколько у нас? – Спартак посмотрел на Годарза.

– Не более пятидесяти тысяч, вероятно, даже меньше. Плюс пять тысяч тех, кто годен лишь наполовину.

– Но они все же могут стоять в строю и держать меч, – заметил Спартак. Потом он посмотрел на меня. – А что твои разведчики?

– Мои пастухи?

– Да. Ты говорил, что они пробились через горы.

– Да, господин.

Он посмотрел на карту. А я повернулся к Акмону, который в недоумении пожал плечами.

– Если бы нам удалось остановить одно из этих войск, мы, наверное, получили бы возможность разбить другое. Можно послать часть твоей конницы через эти горы, чтобы атаковать римлян на Аппиевой дороге. Ничего особенного, может, тысячу всадников, чтобы они лишь задержали этих римлян. – Он сейчас говорил как бы про себя, просто высказывал вслух мысли, что приходили ему в голову. – Они этого не ожидают. У них нет конницы, так что они не высылают вперед патрули охранения, да и в любом случае они не будут настороже, поскольку чувствуют себя дома и уверены, что мы плотно застряли здесь. Итак, что вы думаете по этому поводу?

– Если рассуждать теоретически. Это может сработать, хотя, если что-то пойдет не так, мы потеряем половину конницы, – сказал Акмон. – А почему бы нам не атаковать Красса до прибытия остальных сил?

– Потому что здесь у нас хорошая оборонительная позиция, – ответил Спартак. – Нас невозможно обойти с флангов, у нас полно воды, и мы в состоянии заставить противника сражаться на поле, которое выбрали мы, а не он.

– Я готов пойти в этот рейд, господин, – сказал я.

– Нет, Пакор, – ответил Спартак. – Ты мне нужен здесь. Пусть этот отряд ведет Нергал. Если ему повезет, он через неделю вернется обратно.

Я задумался о том, как тысяча всадников и их коней пойдут через горные перевалы, где, вероятно, все еще полно снега и дуют ледяные ветры. Воображение рисовало совсем невеселые картины. И займет этот рейд наверняка больше чем неделю.

– Тысяча конников не сможет остановить тридцать тысяч римлян, – заметил я.

– Знаю! – резко бросил Спартак. – Но их задача не разбить противника, а лишь дезорганизовать его и задержать.

– Сомневаюсь, что им удастся даже это, – сказал Афраний.

Он сел, забросив правую ногу на подлокотник кресла, с глупой улыбочкой на лице демонстрируя раздражающую самоуверенность, столь ему свойственную. При обычных условиях я бы не обратил на это внимания, но сегодня все было иначе. Может, меня бесило то, что у меня забирают почти половину моей конницы, которую я рекрутировал, собирал, муштровал и готовил, а потом водил в бой, или, что гораздо более вероятно, я уже начинал понимать, что наше войско исчерпало все свои возможности, и я никогда не увижу родной дом. Но, какова бы ни была истинная причина мой вспышки, я вскочил с места и набросился на Афрания, сбив его на землю. Потом схватил его левой рукой за ворот туники и с силой врезал тыльной стороной правой ладони по лицу. Потом сжал пальцы в кулак и засадил ему по носу, из которого тут же пошла кровь. И отшвырнул Афрания на пол.

– Я уже довольно наслушался твоих выступлений! На всю жизнь хватит!

Он поднялся на ноги, разъяренный, и выхватил меч. Я тоже выхватил спату и встал перед ним. В его глазах пылала ярость, лицо исказила ненависть. Он был на пять дюймов ниже меня, а из носа у него текла кровь, но он был готов к схватке, как злобная собака. А я радовался возможности с ним схватиться. Он всегда меня дико раздражал, а ощущение безысходности положения, в котором мы теперь оказались, требовало хоть какого-то выхода. Я улыбнулся ему, как бы приглашая атаковать меня первым. Я бы с радостью его убил. И он, несомненно, испытывал точно такие же чувства.

– Того, кто победит в этой детской забаве, – спокойным тоном заявил Спартак, – я убью собственными руками. Уберите оружие, иначе умрете оба! Ну, быстро!

Афраний по-прежнему злобно пялился на меня и не шевелился. Я взглянул на Спартака, который стоял скрестив на груди свои мощные руки. На лице его было написано одно презрение. Его дружеское расположение значило для меня слишком много; в конце концов, именно он являлся главной причиной того, что я оказался в этом войске. К тому же я помнил, что он мой главнокомандующий. Я убрал меч в ножны. Афраний победоносно улыбнулся.

– Спрячь меч, Афраний! – рявкнул Спартак. – Иначе я отрублю тебе правую руку, и ее приколотят тебе к башке!

Акмон встал с места и приставил кончик кинжала к спине Афрания.

– Ты слышал, что сказал командир? Убери меч! А то еще порежешься, мой мальчик.

Афраний сунул меч в ножны и с мрачным видом сел на свое место.

– Идиоты, – проворчал Спартак. – На вас шестьдесят тысяч римлян идут, а вы затеяли драку между собой! Нам бы следовало построить тут амфитеатр, и тогда римляне смогли бы полюбоваться, как вы двое сражаетесь не на жизнь, а на смерть! Чудная была бы схватка, прямо как в старые времена.

– Они бы там и десяти минут не продержались, – буркнул Акмон.

– Может, даже меньше, – добавил Каст.

– Значит, так, вот что мы сделаем, – продолжил Спартак, садясь на место. – Нергал возьмет тысячу всадников, пройдет через те перевалы и атакует римлян на Аппиевой дороге. Мы остаемся здесь и встречаем Красса в нижней части долины. И дожидаемся возвращения Нергала. Как только разгромим Красса, совершаем бросок на Рим и выигрываем эту войну. Вопросы есть?

Что тут было сказать? План был безумный, порожденный отчаянием. Но с какой стати считать, что он непременно должен провалиться? В конце концов, нас вел Спартак, человек, который уже два года громил одно римское войско за другим, кого бы против него ни посылали. Чем больше я об этом думал, тем больше верил, что наш план может сработать.

– Ты и впрямь в это веришь? – осведомился Гафарн, протягивая мне тарелку жареной оленины – сегодня днем он подстрелил пару оленей, и сейчас они жарились над костром.

– А почему бы и нет? – ответил я, откусывая огромный кусок мяса, так что сок потек по щекам.

– А тебе не кажется, что римляне про такой вариант тоже могли подумать? – он сел рядом с Дианой, передав и ей тарелку с мясом.

– Лучше сражаться с каждым римским войском по очереди, чем со всеми вместе, – ответил я.

Я устроил прощальный пир в честь Нергала, чтобы достойно проводить его в рейд и пожелать ему удачи. Он с половиной нашей конницы должен был выступить завтра; разведчики Бирда будут служить ему проводниками на пути через горные перевалы. Бирд тоже присутствовал на этом пиру, а кроме него Диана, Галлия, Каст, сам Нергал, Годарз и Праксима. Безумная Руби сидела позади Галлии и Дианы, ела мясо, изредка поднимая голову и рыча на мужчин, которые попадались ей на глаза. Вечер выдался прохладный, ведь была еще только ранняя весна, да к тому же мы стояли довольно высоко в горах, и здесь было еще холоднее. Так что мы все сидели, плотно завернувшись в плащи, и грелись у костра, на котором жарилась оленина.

Бирд ткнул пальцем в Гафарна:

– Он прав. Римляне могут напасть на нас здесь с любой стороны. Мои люди знают много горных проходов и троп через перевалы. К счастью, римляне их не знают.

Я встревожился:

– А Спартак в курсе?

Бирд пожал плечами.

– Это не имеет значения. Я разослал своих людей во все стороны, и они предупредят нас о появлении неприятеля. Кроме того, римскому войску потребуется много времени, чтобы перебраться через горы. А римские легионеры не любят идти без своих обозов, поэтому предпочитают передвигаться по дорогам.

– А что насчет моих конников? – спросил Нергал.

– Мои люди покажут тебе кратчайший путь через горы, можешь не беспокоиться.

Праксима, сидевшая рядом с Галлией, посмотрела на меня:

– Я бы хотела отправиться завтра вместе с Нергалом, господин.

Ей явно было не занимать ни смелости, ни мужества. Я кивнул:

– Можешь ехать с ним, только прихвати с собой несколько ваших амазонок. Уверен, Галлия не станет возражать.

– Я с радостью дам такое разрешение, – сказала она.

– Вот и отлично. Значит, решено.

Я очень надеялся, что оба они вернутся к нам. А если нет, значит, погибнут вместе. Такую возможность я им, по крайней мере, предоставить мог.

– Вероятно, нам всем следовало бы идти вместе с Нергалом через горы, – заметил Каст, бросая в костер кусок хряща. Его лицо было освещено красноватым пламенем.

– Надоело убивать римлян, мой друг? – спросил я.

– Скорее надоело болтаться по их провинциям. Нам бы следовало перетащить свои задницы через эти горы и рвануть на север так быстро, как только возможно, – он отпил вина. – Тогда мы сможем перевалить через Альпы, потому что будет уже лето, а потом…

– А что потом? – осведомился я.

Он громко вздохнул:

– Сейчас это не имеет никакого значения. Мы уже настроились совсем на другое. Хотим стать хозяевами Рима.

– Ты считаешь, что план Спартака неразумен? – спросил Годарз.

– Я считаю, – ответил Каст, – что Спартак великий полководец, лучше всех, что имеются в Риме, но он слишком любит свое войско и полагается на него, и это приведет его к гибели.

– А ты, Каст? – спросил я.

– Я люблю Спартака как брата, как и ты сам, так что судьба у нас одна, и она уже определена, – он снова наполнил свою чашу и осушил ее. – Так что давайте лучше выпьем, чем терзать себя мыслями о том, что могло бы случиться, но не случилось.

– Мы все любим наше войско, – заметила Диана, глядя в огонь. – И я всех вас люблю, и поэтому никто из него не уйдет, пока жив Спартак. Тысячи людей, что идут за ним, любят его больше всего на свете. Именно поэтому мы здесь, и, несмотря на все опасности, что встают перед нами, все равно счастливы!

Никогда я еще не слышал, чтобы Диана была такой разговорчивой.

– Счастливы, потому что свободны? – спросил я.

Она улыбнулась мне:

– Да, Пакор, потому что мы свободны. Я была всего лишь кухонной рабыней и должна была прожить всю жизнь ничуть не лучше, чем животное, – она посмотрела на Галлию. – Но потом боги послали мне ангела-хранителя, чтобы он меня оберегал, и я стала свободной. И тогда поняла, что свобода это величайший дар, который может получить женщина или мужчина, это больше, чем любое богатство, титулы или слава. И я считаю, что лучше умереть свободной, чем всю жизнь прожить в цепях. Поэтому мы здесь и ничего не боимся.

На следующее утро, через час после рассвета, Нергал выступил в поход. Я смотрел, как конники выезжали из лагеря и исчезали в лесу, который покрывал все холмы вокруг. Возглавляемые Бирдом и двумя его разведчиками, они примерно час будут ехать верхом, потом спешатся и начнут долгий, трудный и медленный переход через горы. У каждого конника был с собой запас фуража и продовольствия на две недели, хотя они наверняка будут пополнять эти запасы всем, что им попадется по пути. Нергал сообщил, что никогда не пробовал мяса медведя, и намеревался подстрелить хотя бы одного. Как всегда, он был в отличном настроении, особенно по той причине, что Праксима ехала рядом с ним, но когда я смотрел, как они уменьшаются в размерах, а потом и вовсе исчезают вдали, я вдруг почувствовал, что лишился чего-то очень важного. Уж не знаю почему.

Все последующие дни долина, как обычно, была наполнена грохотом работ – в кузнях чинили оружие, кольчуги, ковали лошадей. Молоты били по наковальням, придавая металлу нужную форму, в горнах отливали новые наконечники для стрел, кузнецы набивали на копыта коней новые подковы. Все острили мечи, дни, продолжительность которых увеличивалась, были заполнены учениями, конные группы патрулировали Кампанию во всех направлениях. Я понимал, что лишь вопрос времени, как скоро сюда доберется войско Красса. Это случилось через шесть дней после того, как Нергал и его конники ушли на запад. Перед вечером в лагерь галопом прискакал патрульный с сообщением, что огромное количество римских войск выходит из Лукании и направляется в нашу сторону. Как и много раз до этого, был собран военный совет, но тут же отменен. Я спросил патрульного, что случилось. Он ответил, что у Клавдии начались роды. Пока мы с Галлией, Гафарном и Дианой добирались до шатра Спартака, солнце скрылось за серыми тучами, и с высоты донеслись низкие раскаты грома. Небо продолжало темнеть по мере того, как над нами собирались черные тучи, а затем по лицу застучали первые капли дождя, который сразу, словно с помощью магии, превратился в мощный секущий поток воды. Воздух разрывали жуткие раскаты грома, которые пугали лошадей. Рем от страха пятился и вставал на дыбы. Потребовалось все мое умение, чтобы совладать с ним. Когда мы вброд пересекали мелкий Силарус, дождь еще больше усилился, капли били нас, как сотни маленьких дротиков, и мы быстро промокли до самых костей. Жуткий удар грома раздался прямо над головой, и меня выбросило из седла – Рем в страхе взвился на дыбы и, скинув меня, бросился прочь.

– Пусть бежит! – крикнул я.

– Ты не ранен? – спросила Галлия.

Я покачал головой:

– Только гордость пострадала.

Эпона испугалась меньше, так что Галлия галопом пустилась за Ремом, ухватила его за поводья и привела назад ко мне. Он все еще был здорово напуган, глаза от ужаса выпучились, так что я взял коня под уздцы и повел в лагерь, уговаривая и успокаивая, бесполезно пытаясь унять его страхи. Остальные были заняты тем же самым – четыре заливаемые дождем фигуры тащили за собой лошадей, над головой гремел гром, а по всему небу сверкали молнии. Мы поставили лошадей в конюшню, и я велел конюхам оставаться при них. Дождь по-прежнему лил как из ведра, когда мы вошли в шатер, а потом Галлия и Диана, вытершись досуха и переодевшись в какие-то одежды Клавдии, прошли в спальню к своей подруге. У Клавдии уже находился грек-врач Алкей, который через несколько минут вывел обеих женщин из помещения роженицы. Потом появился Акмон, с него потоками текла вода, и он не переставал жаловаться на погоду, а в грохот грома в небе становился все громче. Часовые принесли с кухни, устроенной прямо за шатром, горячую кашу и вино. Я слышал доносящиеся из спальни громкие стоны, потом перехватил обеспокоенный взгляд Спартака.

– Все будет хорошо, господин, – сказал я. – Я буду молиться за нее.

– Твой бог могуч и в здешних местах, Пакор?

– Он бог солнца. Он правит везде.

В этот момент раздался такой удар грома, что у нас заложило уши, а дождь с новой силой забарабанил по стене шатра. Затряслись даже шесты, на которых он был натянут. Из спальни появился Алкей и поманил меня внутрь.

– Она хочет говорить с тобой.

– Со мной?

– Да. И поспеши, время не терпит.

Я в замешательстве посмотрел на Спартака.

– Иди, Пакор, иди, – сказал он.

Я быстро прошел в спальное помещение, где на койке лежала Клавдия, прикрытая одеялом. Лоб ее был покрыт капельками пота. Она слабо улыбнулась и протянула мне руку. Я опустился на колени возле ее койки, поклонился и поцеловал ей руку. Она негромко засмеялась.

– Ох, Пакор, я просто хотела, чтобы ты взял меня за руку.

Я взял ее руку.

– Мы все молимся за тебя, госпожа.

– Спасибо, я… – тут очередной приступ боли потряс ее тело. Она посмотрела на меня. – Ты помнишь свое обещание?

– Помню.

– Ты по-прежнему готов его выполнить?

– Жизнью клянусь, госпожа!

Она снова улыбнулась.

– Хорошо. И еще одно, Пакор…

– Да, госпожа?

– Позаботься о моих девочках. Ради меня.

Она выглядела очень бледной, ее глаза больше не светились огнем, но были полны боли и усталости. Она очень быстро дышала, а ее рука слабо сжимала мою. Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, поэтому отвернулся, чтобы она не заметила моей слабости. Мне самому было стыдно, и я постарался взять себя в руки.

– Все наши воины, все войско молится, чтобы твои роды прошли благополучно, госпожа. И боги, без сомнения, услышат их молитвы.

Врач положил руку мне на плечо:

– Тебе лучше теперь уйти.

Я наклонился и поцеловал Клавдию в щеку.

– Я буду со Спартаком, госпожа.

– Спасибо, Пакор, – новый приступ боли скрутил ее тело, и она поморщилась, борясь с ней. Я вышел из спальни, и Диана подала мне чашу с водой.

Час проходил за часом, а я все сидел, уставившись в пол, а в соседнем помещении Клавдия теряла последние силы, а ребенок все никак не появлялся на свет. Спартак ходил взад-вперед по шатру, иногда останавливаясь и заглядывая за занавеску, закрывавшую вход в спальное помещение. Клавдия ни разу не вскрикнула за все время своих мучений, а ее болезненные стоны становились все слабее и слабее. В конце концов, Спартак не выдержал и прошел в спальню. Я посмотрел на Галлию, лицо которой лишилось всех красок, но она ответила мне пустым, ничего не выражающим взглядом. Акмон, сидевший в углу и тянувший вино из большого кувшина, посмотрел на меня и покачал головой. Он вдруг стал выглядеть старым и усталым. Внезапно мне стало страшно, это ощущение накатило, как приливная волна. Мы продолжали ждать, а стоны Клавдии становились все слабее и слабее. Не знаю, сколько времени мы там проторчали под шум дождя, продолжавшего с неутихающей яростью барабанить по стенам шатра, но внезапно стало очень холодно, и мы поняли, что утренняя заря уже близко. И тут из спальни донесся громкий вопль Клавдии, и сразу наступила тишина. Я недоуменно уставился на Галлию. В горле у меня жутко пересохло, а состояние было такое, словно мне на плечи давит тяжеленный груз. Потом раздались крики ребенка, и я обрадовался, но это продолжалось недолго. Из спальни появился бледный и измученный врач и посмотрел на меня. Ему не нужно было ничего говорить. В его глазах стояла такая боль, что я сразу понял: Клавдия умерла.

Галлия бросилась в спальню и горестно вскрикнула, а врач налил воды в стоявшую на столе чашу и плеснул себе в лицо. Акмон спрятал голову в сложенные руки и тихо заплакал. Я медленно прошел в спальню. Диана держала на руках новорожденного младенца. Спартак стоял возле койки и смотрел на мертвую жену, которую уже укрыли одеялом. Галлия стояла на коленях перед койкой и, рыдая, раскачивалась туда-сюда. Я опустился на колени рядом с ней и обнял за плечи, но она продолжала безудержно плакать, а слезы потоком лились по ее щекам. Я посмотрел на лицо Клавдии, строгое и вновь прекрасное. Спартак стоял как статуя, его лицо не выражало никаких чувств, и он, не отрываясь, смотрел на безжизненное тело жены. Диана позади него пеленала новорожденного.

– Хочешь подержать своего сына, господин? – спросила она, протягивая ребенка Спартаку. В ее глазах не было слез, на лице была написана одна лишь решимость.

Он медленно повернулся к ней и поглядел на сына, а тот уже смотрел на отца синими глазами. Спартак медленно протянул правую руку, чтобы ребенок мог ухватиться за один из его толстых пальцев. Он нежно поцеловал младенца в лобик, погладил Диану по щеке и вышел из спальни. Я поглядел на Диану, и мои глаза наполнились слезами.

– Что случилось? – спросил я.

– У нее началось сильное кровотечение сразу после рождения ребенка. И жизнь просто вытекла из нее. Врач ничем не мог помочь.

Я вытер слезы и нежно поднял Галлию на ноги.

– Надо взять себя в руки. Мы должны быть сильными – ради Спартака, – прошептал я ей. – Пошли, надо позаботиться о новорожденном.

Я вывел Галлию из спальни, Диана с ребенком на руках последовала за нами. Я вышел наружу и велел часовым сообщить всем в лагере, что нам срочно нужна кормилица. Мы рассчитывали, что ее нетрудно будет найти среди сотен женщин, все еще остававшихся при войске. Долину уже заливал бледный предутренний свет, хотя все вокруг по-прежнему было серым, холодным и мокрым, и дождь продолжал идти, хотя и не такой сильный, как мощная гроза с ливнем в прошедшую ночь, а просто непрерывно моросящий дождик. Река, которая еще вчера была лишь мелководным ручьем, теперь превратилась в яростный и стремительный грязный поток, который отрезал меня от конницы, стоящей на противоположном берегу. Потом я заметил Спартака, он шел по центральному проходу лагеря, удаляясь от своего шатра. Я зашел в шатер, взял меч, пристегнул его к поясу и пошел следом за ним. Шел я медленно, земля была мягкая и вся пропитана дождевой водой. Я догнал Спартака шагов через сто. Он был без шлема, держал щит в левой руке, а меч – в правой.

– Куда ты идешь, господин?

– Хочу воссоединиться со своей женой.

– Тебе бы лучше вернуться в свой шатер. Ты нужен сыну.

Он остановился и посмотрел на меня. В его глазах застыло отчаяние.

– Без Клавдии я – ничто. Поэтому не желаю жить дальше, когда ее нет рядом со мной. Ты дал ей обещание, Пакор, не так ли? Ты его сдержишь?

– Ты же знаешь, что сдержу.

– Ну, так сдержи, – и он двинулся дальше.

Я с ужасом понял, что он идет в сторону римлян, намереваясь вступить с ними в бой – в одиночку. Я бросился назад к его шатру, крича всем, кто попадался по пути, чтобы трубили общий сбор. Тут же раздался рев сигнальных труб.

– Акмон, собирай людей! Все войско! Спартак хочет один драться с римлянами! Он желает умереть!

Акмон сначала не понял, что я ему кричу, настолько он был поражен горем. Но потом до него все же дошло, и он вскочил на ноги. Я схватил Гафарна за плечо:

– Оставайся здесь, присмотри за Галлией и Дианой. Река вздулась, на ту сторону не перебраться. Если станет совсем скверно, уходите в горы. Я вас найду.

Я поцеловал Галлию и выскочил наружу. Вокруг уже собирались воины и строились по центуриям. Я заметил, как Домит колотит кого-то своей тростью.

– Надевай шлем и вставай в строй! – орал он.

Я подбежал к нему.

– Что случилось, господин? – спросил он.

Я оттащил его в сторону:

– Клавдия умерла при родах. Мне кажется, Спартак ищет смерти.

– Плохие дела, и в самом деле плохие, господин. Мне правда очень жаль.

Центурии уже построились по когортам и теперь выстраивались в колонну.

– Следуй за мной, Домит. Надо прикрыть Спартака!

Мы поспешно двинулись за нашим командующим, стремясь догнать его и, несомненно, встретить смерть рядом с ним. Позади меня Домит рявкал на своих людей, и его когорта шла за нами ускоренным шагом. К нам присоединился Акмон со щитом в руке.

– Потребуется несколько часов, чтобы построить все войско, – сказал он. – А ты продержись пока что, не дай Спартаку погибнуть.

Сотни людей вокруг торопливо натягивали кольчуги и надевали шлемы. Они выстраивались в ряды, а их центурионы, мокрые и голодные, орали на них, выкрикивали приказания, вымещая на подчиненных собственное неудовольствие и злость. Так происходит всегда, в любом войске. Акмон поспешно отбежал к группе командиров, а вдали еще виднелась одинокая фигура Спартака, который неспешно удалялся в сторону неприятеля.

Римляне разбили два лагеря, по обе стороны реки, и расположились примерно в миле от позиции нашего войска. Мои разведчики не спускали с них глаз с самого момента их появления здесь, но пока что они не предпринимали особых попыток помешать нашим маневрам. Но сегодня, поспешно догоняя Спартака в надежде перехватить и остановить его до того, как он достигнет римских позиций, я увидел несколько партий легионеров, которые копали ров в нескольких сотнях футов перед их лагерем. Он явно хотели повторить тот же тактический прием, что использовали в Регии. Римляне кутались в красные плащи, поскольку дождь все продолжал идти, и ковырялись в грязи саперными инструментами. Я догнал Спартака и пошел рядом с ним.

– Мне кажется, это неверный шаг, мой господин.

– Тогда ступай назад, – ответил он, взмахнув мечом.

– Я не могу позволить тебе сражаться в одиночку, господин. Почему это тебе должна достаться вся слава?

Он мрачно рассмеялся.

– Теперь это уже не имеет никакого значения. Все мы скоро погибнем, но я предпочел бы проделать это в момент, который выберу сам.

Римляне – порядка дюжины легионеров – заметили нас, когда мы к ним приблизились; они побросали свои инструменты, похватали щиты и выхватили из ножен мечи. Мы были уже в двухстах шагах от них.

– Это твоя последняя возможность спастись, Пакор.

– Я тебя не оставлю, господин!

– Тогда я, идущий на смерть, приветствую тебя, Пакор, принц Парфии!

Я быстро оглянулся назад и увидел, что за нами идет когорта Домита, хотя они находились еще далеко и не успели бы догнать нас до того, как мы схватимся с группой римлян, возникших перед нами. Я вознес про себя молитву Шамашу, прося его даровать мне хорошую смерть, и вдруг Спартак рванулся вперед, крича что-то во весь голос. Я выхватил кинжал из-за голенища, обнажил спату и побежал следом за ним. Римские легионеры тоже бросились вперед, в атаку, несомненно, предвкушая легкую победу. Спартак набросился на первого римлянина, навалился на него всем телом, вбив щит ему в грудь, и глубоко вонзил меч ему в шею. Вытащил клинок и обернулся ко второму легионеру, который атаковал его, держа меч у бедра, готовясь нанести смертельный удар снизу вверх в пах или в живот. Однако мой командир и бывший гладиатор оказался слишком быстр для этого увальня и просто отскочил в сторону, так что римлянин ткнул мечом пустой воздух и тут же был убит, еще не успев проскочить мимо Спартака, который мгновенно развернул свой меч и с силой вонзил ему в спину. Третий римлянин напал на меня и попытался сразить рубящим ударом. Я отразил этот выпад спатой и всадил ему кинжал в правую подмышку, успешно обойдя край его щита. Он вскрикнул, выронил меч и упал на землю, зажимая рану. Я оставил его там, поскольку еще один римлянин нанес мне удар мечом, промахнулся, потом споткнулся о своего раненого товарища и растянулся на земле лицом вниз. Я прижал его сапогом к земле и вонзил клинок в спину. Больше он не поднялся.

Спартак прикончил последнего воина из этой группы, который, видя, как погибли остальные, испугался и попытался удрать, но Спартак нагнал его, дал подножку, сорвал с него шлем и размозжил череп рукоятью меча.

К нам уже приближалась следующая партия римлян, которые копали канаву ближе к реке, а с противоположной стороны надвигалась еще одна группа. Да, на нас шли по меньшей мере два десятка легионеров, и теперь мы точно были обречены. Спартак словно обезумел – он орал, осыпал римлян проклятьями, называл их бабами и червяками, плевал на тела их погибших товарищей. Потом он задрал тунику и помочился на одного из убитых, что еще больше разъярило тех, что к нам бежали. Я уже стоял рядом с ним, когда первая группа, четыре римлянина, построившись фронтом и выставив щиты и мечи, налетела на нас, исходя ненавистью и злобой. Спартак хохотал, как умалишенный. Он схватил валявшийся на земле гладиус и со всей силой метнул его в нападающих. Я не верил своим глазам: клинок, вращаясь, промелькнул в воздухе и вонзился прямо в горло одному из римлян, который мешком свалился на землю. Остальные остановились, ошеломленные, и Спартак накинулся на них, крича что-то, словно ошалевший дикий кот. И сразу же сразил второго легионера, который просто стоял, как кролик перед удавом, уже готовый умереть. Он не оказал никакого сопротивления, и Спартак всадил меч ему в сердце. И сразу же уложил остальных двоих молниеносными ударами меча, которые скосили римлян точно так, как крестьянин скашивает созревшие колосья. Потом Спартак отбросил щит и поднял меч, ожидая следующую группу римлян, которых было не меньше дюжины. Они уже построились фронтом и шли на нас. Эти мешкали и колебались дольше, чем прежние, поскольку хорошо видели, как всего двое вражеских воинов перебили всех их товарищей.

– Я Спартак, вождь восставших рабов, и я нассать хотел на народ и сенат Рима, на всех его сенаторов, богов и на ваше траченное молью войско!

Тут римляне бросились на нас во всю прыть, крича от ярости и ненависти. Спартак подобрал еще один гладиус и врезался в строй врагов с клинком в каждой руке. Я рванул следом за ним, ткнул клинком в лицо легионера, которому Спартак успел нанести глубокую рану в правую руку, тут же безжизненно повисшую. Мой клинок добил его. Я бросился на следующего, который заходил Спартаку за спину, намереваясь ударить его сзади и проткнуть насквозь, но меня-то он не видел и оказался сражен моей спатой, острие которой проткнуло его кольчугу, а потом спинной хребет. Я успел вырвать и высвободить клинок из раны как раз вовремя, чтобы отбить удар, который нанес легионер, набежавший справа. Его меч встретился с моим, но он по инерции проскочил дальше, его щит врезался в меня, и мы оба свалились на землю. Римлянин вскочил первым и занес меч, целясь мне в грудь. Но через долю секунды грудь ему пронзил дротик, и он упал на колени. В следующую секунду подбежавший Домит рывком поднял меня на ноги, а его люди быстро разобрались с римлянами, что окружили Спартака. А он, что удивительно, даже не был ранен!

– Построй своих людей! – рявкнул Спартак Домиту.

– Спасибо, Домит! – сказал я.

– Рад услужить, господин. Такое впечатление, что мы очень вовремя подошли, – он махнул рукой в сторону римского лагеря, откуда уже выходила большая колонна легионеров и выстраивалась на плоской равнине перед их оборонительными сооружениями.

– Пора отойти назад, – сказал я.

Спартак обернулся и злобно уставился на меня:

– Нет! Мы идем вперед!

И мы двинулись вперед, на римлян, которые строились в боевой порядок в полумиле перед нами. Нас догнал Акмон, он тяжело дышал.

– Куда он собрался?

– Боюсь, он ищет смерти, – ответил я.

Акмон прокашлялся и сплюнул мокроту.

– Смерти для себя и для всех нас, надо полагать. Ну, ладно, займемся делом.

Он махнул рукой одному из своих командиров, стоявшему впереди фракийских когорт, которые уже заполнили долину справа и слева от нас, а позади них остальные войска когорта за когортой выходили из лагеря. Строившиеся перед нами римляне делали то же самое.

Так началось последнее сражение войска рабов под командованием Спартака.

Я посмотрел на наш левый фланг, который упирался во вздувшуюся от дождя реку, и дальше, за стремительно несущиеся бурые воды, где из второго лагеря выходили еще римские войска и строились в боевой порядок. На том берегу единственной их преградой могла стать моя конница, которой вообще не было видно. Дождь прекратился, и сквозь тучи начали пробиваться первые проблески солнечного света. Слабый ветерок начал разгонять остатки дождевых туч, показались небольшие кусочки синего неба. Кругом ревели трубы, давая сигнал к наступлению, со стороны римлян доносились точно такие же звуки. Домит рысью вывел свою когорту вперед, и она встала рядом со Спартаком. Я занял позицию рядом с ним, Домит встал по другую сторону, и мы двинулись на первый эшелон римлян – на две когорты, выстроившиеся в боевой порядок. Домит нашел для меня щит и римский шлем, перемазанный кровью. А вот пилума у меня не было. Кинжал я засунул обратно за голенище сапога.

Спартак выскочил вперед, встал перед фронтом наших воинов и поднял меч:

– Вперед, за мной!

Никакой паузы не получилось, у нас не было возможности подровнять строй, просто пять сотен воинов в безумном порыве кинулись на римлян. Это были лучшие люди, имевшиеся в распоряжении Спартака, и они его не подвели. Они метнули во врага дротики и бросились на него, коля и рубя мечами, целясь в животы и бедра. Мы прорубили себе дорогу внутрь боевого порядка римлян, которые рассыпались и побежали сломя голову прочь, надеясь обрести спасение в рядах когорт, стоявших позади них. Мы остановились, чтобы перестроиться. Я глянул вправо, где фракийцы Акмона схватились с римлянами. Спартак был ранен. Он зажал рукой правый бок, и я увидел кровь, выступающую в прорехе кольчуги.

– Ты ранен, господин! – крикнул я ему.

– Ничего страшного, – ответил он и крикнул: – Сомкнуть ряды! Все за мной!

Это было сплошное безумие. Мы опрокинули две когорты врага, но теперь целые легионы выстраивались напротив нас, а Спартак все равно хотел атаковать. Я видел тяжелые дротики, летящие в нас с римских баллист, они пробивали бреши в рядах фракийцев Акмона. На левом фланге германцы Каста продвигались вперед на построившиеся два легиона, которые тоже перешли с наступление. И столкновение, когда оно, наконец, произошло, оказалось чудовищно громким, как режущий уши грохот, а затем раздались крики и вопли, когда сотни людей сошлись в схватке не на жизнь, а на смерть.

Перед нашим фронтом возник новый эшелон римлян, наступающих твердым шагом, прикрывшись сплошной стеной красных щитов. Разгорающаяся битва уже превратилась во множество беспорядочных, никак не организованных схваток, отдельных столкновений, в которых когорты и целые легионы старались уничтожить стоящие перед ними части противника. Никакого общего плана или управления боем не было. Мы атаковали повторно, и у Спартака на лице появилась болезненная гримаса. Мы снова пробились сквозь шеренги римлян, буквально скосив первые пять рядов, но потом вынуждены были остановиться, поскольку на помощь римлянам подошли свежие когорты, а позади первого их эшелона уже выстраивались в боевые порядки новые легионеры. И тогда римляне рванулись вперед, ступая по телам погибших товарищей, чтобы добраться до нас. Жидкая грязь, кровь и мертвые тела под ногами здорово затрудняли наше положение, трудно было устоять в этом месиве. Я несколько раз оскальзывался и падал, но вставал и продолжал рубить, колоть и парировать спатой ответные удары. Мы с Домитом сражались по обе стороны от Спартака, прикрывая его с флангов, а он продолжал драться с обнаженной головой и диким упорством, словно обо всем забыв. Огромный римский центурион попытался обезглавить его, но был слишком медлителен – и ему отрубили руку, державшую меч. Он вскрикнул и ухватился за обрубок, из раны рекой хлынула кровь, и тут он умер, когда я взмахнул мечом и вонзил клинок ему в грудь. Римляне валили на нас плотной стеной, не останавливаясь, а мои силы начали убывать. Не знаю, сколько времени мы дрались в этой кровавой свалке, мне уже казалось, что прошло несколько часов. Но, в конце концов, все выдохлись, и усталость вынудила обе стороны временно прекратить бой. Противники, потрепанные и окровавленные, разошлись на сотню шагов и встали, глядя друг на друга. Раны кровоточили, люди здорово вспотели и тяжело дышали. Меня терзала жуткая жажда, и я жадно напился воды из фляги, которую кто-то сунул мне в руку. К реке выслали посыльных, нагруженных пустыми флягами, отнятыми у врага. Я стоял опершись на залитый кровью меч. На мне не было кольчуги, но я каким-то чудом не получил ни единой раны, однако руки и ноги стали такими тяжелыми, словно в них налили свинцу.

Звуки продолжающегося боя по-прежнему доносились со всех сторон: германцы Каста дрались с римлянами на нашем левом фланге, а фракийцы атаковали противника на правом. Но, в конце концов, эти схватки тоже утихли, и на поле битвы опустилась странная тишина. Ординарец перевязал Спартаку рану на боку, и он опустил вниз свою кольчужную рубаху. Акмон потребовал, чтобы Спартак ушел в тыл, чтобы посоветоваться с ним, но ему пришлось удовлетвориться тем, что тот остался позади нашей поредевшей когорты, выпил воды и сжевал ломоть хлеба. К нам присоединился Каст, он был ранен в ногу и прихрамывал.

– Надо бы врача, – озабоченно сказал я.

– Рана несерьезная, – пожал он плечами в ответ.

Акмон был жутко зол.

– Надо отступить, Спартак! Мы слишком близко подошли к лагерю римлян, и они валят нас десятками из своих проклятых баллист!

– Значит, надо атаковать их и уничтожить! – ответил Спартак.

Акмон в отчаянии воздел руки к небу:

– Римляне и на той стороне реки строятся. И я не вижу никаких наших войск, чтобы они перекрыли им дорогу. Где твои конники, Пакор?

– Не имею понятия. Но они нас не подведут.

– Забудь про тот берег реки, – сказал Спартак. – Если мы разобьем их на этой стороне, победа будет наша!

– Нам надо отойти назад и дать римлянам возможность самим атаковать нас, – резко сказал Акмон.

Спартак мрачно улыбнулся и положил руку Акмону на плечо:

– Слишком поздно, мой друг. Слишком поздно.

На этом их обмен мнениями закончился, потому что громкий сигнал множества труб возвестил, что римляне сейчас пойдут в наступление по всему фронту, и на острие их атаки будет как раз наша позиция. На сей раз против нас шел целый легион, и его центурии были построены очень плотно, сплошной массой, нацеленной в нашу сторону. Я разглядел группу римских командиров, сидящих верхами, они встали сразу за первой их линией. Один был без шлема, и я его опознал. Сначала он был слишком далеко, чтобы рассмотреть его лицо, но когда римляне приблизились, я увидел, что это сам Марк Лициний Красс.

– Вон там Красс! – крикнул я, указывая мечом на мужчину в серебряном доспехе и с красным плащом на плечах.

Спартак повернулся ко мне:

– Что ты сказал?

– Это Красс, господин! Вон тот, без шлема, в серебряной броне и верхом на коне.

Спартак засмеялся, а затем выбежал вперед, перед нашим строем. И повернулся лицом к нам:

– Человек в этой роскошной серебряной броне и верхом на коне – это Красс, командующий их войском! Убейте его, и мы выиграем эту войну! Приказ всем: убить Красса!

Все закричали и начали повторять: «Убить Красса! Убить Красса!», и вдруг оказалось, что мы уже бежим на римлян, да так быстро, как только ноги успевали. Одна обескровленная когорта против целого легиона. Они пустили в нас тучу дротиков, сразив многих в наших рядах, но мы уже сошлись с ними, начали рубить и колоть. Красс говорил мне, что его легионы будут более сильными и стойкими, но в тот безумный день общей погони за славой никакие войска, с которыми нам пришлось драться, не в силах были нам противостоять. Их, несомненно, хорошо подготовили и вооружили, но мы-то уже были ветеранами, не знавшими поражений, мы действовали быстрее, были более безжалостны и охвачены единым порывом и презрением к смерти. Против этих качеств римлянам выставить было нечего.

Спартак кричал, как неистовый демон, он колол и рубил, прокладывая себе дорогу в рядах римлян и оставляя после себя кучи мертвых легионеров, он сверхчеловеческими усилиями старался пробиться к Крассу. Удалось ли ему добраться до своей цели? Этого я не знаю. Я знаю только, как он погиб, мой господин и командир, я видел его смерть. Он был убит, когда попытался сразиться сразу с тремя центурионами. Одного он уложил, второго ранил, а я в это время отчаянно старался пробиться к нему, но третий центурион успел вонзить ему меч прямо в сердце. Спартак погиб мгновенно, на месте, и его тело упало на землю. Я вскрикнул, как умалишенный, ухватил меч обеими руками и снес голову центуриону. Подхватил тело Спартака и понес назад, а Домит уже кричал: «Назад! Все назад!» И остатки нашей когорты начали отступать.

Римляне осторожно продвигались вперед. Их потрясла наша безумная атака, и они не спешили контратаковать. Повсюду валялись мертвые и раненые. Когда мы отошли назад, перед нами сомкнули в ряды две свежие когорты фракийцев, образовав новую линию обороны. Принесли носилки, тело Спартака уложили на них. Я вытер слезы и прикрыл его грязным плащом, который подобрал с земли, чтобы никто не видел, кого несут. Домит стоял рядом со мной, на шее у него была рана, а кольчуга пробита.

– Проследи, чтобы его отнесли в лагерь, – приказал ему я.

Уже перевалило за полдень, и солнце стояло высоко в ясном небе. Дождь давно прекратился, и облака рассеялись. От пропитанной влагой земли поднимался пар, а река за нашим левым флангом по-прежнему бурлила, переполненная грязно-бурой водой, хотя теперь ее стало поменьше. В этом месте она была широкая, шагов сто от берега до берега, но неглубокая, не более трех футов глубины, хотя течение было стремительным, вода с гор шла мощным потоком после дождей. Снова раздался сигнал труб перед нашим фронтом – римляне опять пошли в атаку. Теперь мы только оборонялись. Фракийцы в переднем ряду сомкнули щиты, образовав из них стену, обращенную в сторону римлян, а задние ряды подняли щиты над головой, прикрываясь от потока дротиков, которые вот-вот должны были в них полететь. Домит перестроил нашу когорту, в которой осталась всего пара сотен человек, в две центурии, каждая по десять человек по фронту и по десять в глубину. В этот момент ко мне подбежал Ганник, весь покрытый потом.

– Пакор, где Спатрак?

Выражение моего лица дало ему ответ лучше всяких слов.

– Не может быть! – взвыл он. – Тогда мы погибли!

Я схватил его за плечи:

– Пока еще нет! Мы продолжаем драться! Ганник, именно этого он хотел бы от нас! Ты зачем сюда явился?

– Мы пока сдерживаем римлян, но на том берегу реки выстраиваются новые их части, и они намерены перейти реку вброд и атаковать нас с фланга. Если им это удастся, они зайдут нам в тыл! Каст спрашивает, не мог бы ты послать ему еще людей…

Грохот битвы перед нашим фронтом зазвучал с новой силой, и весь римский передовой эшелон бросился вперед, на фракийские легионы. Позади нас войск не осталось, из лагеря подкрепления больше не поступали. Там просто никого не осталось. Сейчас сражалось все наше войско, за исключением моей конницы.

– Могу послать только тех, что сейчас при мне, – ответил я ему.

Ганник посмотрел на грязных и потрепанных воинов, тесно сгруппировавшихся позади меня.

– Сойдут и эти.

Мы быстрым шагом последовали за Ганником туда, где возле реки стояли германцы. Два легиона, построившись в одну линию, сдерживали наступавших на них римлян, а еще один легион, фракийский, стоял в полумиле позади, готовый усилить любой участок фронта, если возникнет угроза отступления. Третий германский легион, расположенный на крайнем левом фланге их боевого порядка, стоял фронтом к реке, под прямым углом к остальным. Я подумал, что это довольно странно, поскольку если римляне прорвут наши ряды с фронта, то навалятся на правый фланг этого легиона и собьют его с позиции, как сбивают горшок со стола. Но тут же громко рассмеялся, напомнив себе, что легион это отнюдь не горшок. Потрепанного и злого Каста мы нашли в группе его командиров, которых он распекал. Он тут же отослал их прочь, как только нас увидел. Мы обнялись, и я сообщил ему о гибели Спартака.

– Ладно, мы его потом будем оплакивать, – буркнул он.

– Я что-то не понял, зачем тебе такая диспозиция, – сказал я, указывая на германский легион, обращенный фронтом к реке.

– Не понимаешь? Тогда пошли со мной.

Он повел меня через ряды легиона, стоящего лицом к реке. Мы лавировали среди воинов, выбирая промежутки между центуриями, выстроившимися в плотные порядки, и вышли на берег в двух сотнях шагов от воды, которая уже текла медленнее. А на том берегу выстроились три римских легиона, их серебряные орлы блестели на солнце, а между ними группами стояли пращники и лучники. Другие римляне выдвигали вперед баллисты, «скорпионы». Центурионы выкрикивали команды и расставляли своих людей по местам.

– Они готовятся переправляться, – сказал Каст, – и когда переправятся, у меня будет только один легион против их трех. Они обойдут меня с фланга и зайдут в тыл, а затем всех нас тут вырежут. Видишь эти баллисты? Они первыми начнут стрелять, нанося нам приличные потери. Потом вступят в бой пращники и лучники, от их снарядов и стрел поляжет еще больше моих людей, а в это время римские легионы двинутся вброд через реку. А потом «скорпионы», лучники и пращники перестанут стрелять, и на нас обрушатся пятнадцать тысяч римлян, ударят по нам, как молнии, посланные богами. Ты скольких с собой привел?

– Две сотни.

Он громко засмеялся и положил руку мне на плечо:

– Ну, тогда желаю тебе хорошей смерти, мой друг! Потому что мы обречены.

Так дело и обстояло, как сказал Каст.

За рекой заревели десятки боевых труб, «скорпионы» начали стрелять, их тяжелые стрелы летели через реку и пробивали щиты, кольчуги и тела. Потом к ним присоединились пращники и лучники. Свинцовые снаряды и стрелы с железными наконечниками начали бить и вонзаться в щиты, шлемы и кольчуги. Дисциплина и храбрость германцев Каста была поразительная, они стояли твердо, несмотря на то что их передние ряды методично уничтожались градом вражеских снарядов. А затем римляне начали переправляться через реку – все три легиона, двенадцать когорт в первой боевой линии. Они двигались четким шагом, заходили в воду и пересекали ее вброд. Мы были бессильны их остановить.

Вскоре все римские когорты первого эшелона оказались в воде, а второй эшелон следовал по пятам за первым. И вдруг над полем боя раздался высокий резкий сигнал боевого рога – никогда в жизни я не слышал более приятного звука! – и к нему тут же присоединились другие такие же. Земля затряслась и задрожала, а воздух наполнился низким гулом и грохотом, похожим на раскаты грома. Но на небе не было облаков или туч, и гром гремел не по приказу богов, а от топота копыт сотен конников. Я посмотрел на другую сторону реки, туда, где расстилалась плоская и пустынная равнина, и увидел, как ее заполняет сплошная темная масса. И победа, которую, казалось, боги уже ниспослали римлянам, которая манила их и дразнила своей близостью, вдруг ускользнула прямо у них из рук. Началась сплошная резня, потому что боги послали новое орудие мести, желая наказать и проучить их гордых орлов.

Это прискакала моя конница.

Они промчались через равнину и галопом налетели на легион, составлявший правое крыло римского войска. Первые ряды легионеров были уже в воде, когда сотни всадников обогнули их с фланга и зашли в тыл замыкающим строй когортам, пуская на скаку стрелы в тесные ряды римлян. Другие сотни бросились вперед, в разрыв между первым эшелоном, находящимся в воде, и вторым, дожидающимся своей очереди переправляться через реку. В результате там образовался дикий хаос, поскольку на тех, что уже вошли в воду, конники навалились сзади, а их товарищей, еще остававшихся на берегу, тут же охватила паника. Через несколько минут все эти центурии в панике распались, рассыпались и попытались бежать. Некоторые бросились к своим резервам, к третьему эшелону, и расстроили его боевой порядок, другие попытались отступить к югу, к своему лагерю, но добились только того, что врезались в подразделения, стоявшие слева, и совершенно их расстроили и рассеяли. Вскоре то, что недавно являлось безукоризненно выстроенным и дисциплинированным римским легионом, превратилось в дезорганизованную массу, на которую со всех сторон наседали конники, пускавшие стрелы и рубившие отдельных легионеров мечами. Мои командиры сотен четко управляли своими всадниками, прорубаясь сквозь ряды римлян, окружая их изолированные группы и осыпая стрелами, потом отходили и перестраивались, чтобы снова броситься в атаку, отыскивая новые жертвы.

Каст повел свой легион вперед, к реке, и его воины засыпали дротиками легионеров, все еще торчавших в воде. «Скорпионы» продолжали выпускать по нам тяжелые стрелы, но лишь те, чьи команды еще не перебили мои конники, однако и они вскоре перестали стрелять, когда толпы спасающихся римлян начали выскакивать из воды и убегать прочь. Это оказались те, кому повезло. Другие же, сотни и сотни, погибли в воде, когда германцы засыпали их дротиками, до конца исчерпав все свои запасы. Вскоре воды реки окрасились красным, превратившись в кровавую кашу.

Три римских легиона, вернее, то, что от них осталось, теперь отступали, здорово потрепанные. Они были почти уверены в победе, а теперь оказались деморализованы и дезорганизованы. Мои конники продолжали наседать на них все время, пока они тащились к своему лагерю, оставляя после себя поле, заваленное мертвыми и умирающими легионерами, и бросив свои «скорпионы», чьи команды давно сбежали. Но до лагеря так никто из них не добрался, все полегли, все до единого человека, сбитые конскими копытами, зарубленные мечами моих конников и сраженные их стрелами.

Одна из сотен пересекла реку и направилась к нам. Германцы приветствовали всадников громкими криками, а конники поднимали луки, принимая поздравления с победой. Вел их Нергал. Галлия следовала за ним и вела в поводу Рема, а позади нее скакал Вардан, держа мое знамя. Он спешился, и я пожал ему руку.

– А мы и не знали, что ты здесь, принц, – сказал он.

Галлия соскочила с Эпоны, и мы обнялись. Она осмотрела мою тунику, заляпанную грязью и кровью.

– Ты не ранен?

– Нет. Где Диана и ребенок? – спросил я.

– Они в безопасности, с Гафарном и Годарзом, – ответила она. – А где Спартак?

Я рассказал им, что произошло, но Галлия не заплакала – она уже выплакала все свои слезы.

– Ты давно вернулся? – спросил я Нергала.

– Вчера, принц. Мы остановились в горах, под деревьями, пока свирепствовала гроза, а потом спустились вниз, нынче утром. Годарз рассказал мне, что здесь произошло. Я провел конницу вниз по долине, но держал ее укрытой за деревьями. Римляне так были заняты подготовкой к переправе через реку, что даже не подумали выставить охрану или выпустить разведку. Мы дождались, пока они начнут переправу, и тогда нанесли удар.

– Отлично было проделано, Нергал! – я повернулся к Домиту. – Я должен быть со своими людьми. А ты оставайся здесь и сообщи Касту, куда я отправился.

Грохот битвы между тем стих, потому что римляне снова отступили. Неудача переправы здорово сказалась на их боевом духе. Ко мне подъехала Галлия.

– Я, кажется, велел тебе оставаться в лагере, – заметил я.

– Мое место рядом с моими женщинами!

Конники между тем перестраивались по драгонам на равнине по ту сторону реки. Их ряды несколько поредели.

– Что произошло на Аппиевой дороге?

– Мы потеряли три сотни, – ответил Нергал. – Сперва мы использовали эффект неожиданности и перебили много римлян, но нам противостояли ветераны. Нас было слишком мало, а их слишком много.

– Как ты думаешь, вам удалось их задержать?

Он пожал плечами:

– Может, на день или два, не больше.

Это оказалась не слишком большая плата за потерю трех сотен человек, но я ничего не сказал. Ведь они пошли на смерть по моему приказу. Я достал лук из саадака и натянул на него тетиву. Проверил колчан. Он был полон.

– У кого-нибудь найдется что пожевать? – осведомился я. – Я сейчас с голоду помру.

Галлия протянула мне немного хлеба и сыра. Я жадно все это проглотил, потом запил степлившейся водой из меха. Конники вокруг меня спешились и улеглись на землю, отдыхая, а их кони тем временем принялись щипать траву, обильно растущую в этой долине. Я взвешивал в уме варианты возможных дальнейших действий, когда к нам подлетел разведчик и остановил коня передо мной. Один из людей Бирда, несомненно, особенно принимая во внимание его вытертую одежду и небритое лицо.

– Римская конница строится для атаки в двух милях к югу отсюда!

– Сколько их? – спросил я.

– Двенадцать сотен, может, больше. Они уже построились в боевой порядок и идут сюда.

Я обернулся к Нергалу:

– Кажется, к нам пожаловал наш старый приятель, Луций Фурий.

– Что ты намерен делать, принц?

– Мы должны с ним сразиться, иначе он переправится через реку и ударит по нам с фланга. Передай всем: лучники первого ряда сначала стреляют только по их коням!

Нергал отъехал, чтобы отдать приказания своему драгону, рога затрубили, люди седлали лошадей. Мое знамя было поднято у меня за спиной.

Огромное алое полотнище чуть колыхалось под легким ветром, но должно было развернуться во всю длину, когда мы пойдем в атаку. Небо было безоблачное, солнце палило, быстро осушая землю, – отличная перспектива для конной атаки. Интересно, почему неприятельская конница так задержалась, ведь она должна была подойти раньше. Я мог лишь предположить, что вчера они расположились лагерем довольно далеко отсюда и поздно получили отчаянный призыв идти на помощь войску Красса, подвергшемуся нападению.

Галлия и ее женщины построились прямо за моей спиной. Я махнул ей рукой, призывая занять место рядом со мной. Было бесполезно пытаться переубедить ее и заставить отправиться обратно в лагерь, так что я не стал даже пробовать. На лице Галлии была написана сосредоточенность и решимость. Я кивнул ей, она кивнула в ответ, потом надела шлем и пристегнула нащечные пластины. Я толкнул Рема вперед, потом развернул его, встав лицом к своим конникам. Поднял лук над головой; две тысячи всадников проделали то же самое. После чего я развернулся лицом к врагу и послал Рема вперед.

Мы пошли ровной рысью, проходя за секунду тринадцать футов. Я сунул руку в колчан, достал стрелу и наложил ее на тетиву. Я уже мог разглядеть римскую конницу, огромную черную массу, продолжающую разрастаться и увеличиваться с каждой секундой. Масса всадников в стальных шлемах и кольчугах, с длинными копьями и зелеными щитами. Кое-кто нес штандарты – квадратные куски ткани, приделанные к шестам. А перед ними скакал всадник на вороном коне, его красный плащ развевался за плечами, на шлеме торчал красный плюмаж. В вытянутой правой руке он сжимал меч, направленный прямо на нас. Это был Фурий.

Мы продолжали сближаться; сейчас нас разделяла, вероятно, всего одна миля. Я дал Рему шенкеля, заставив прибавить скорости, и он перешел на легкий галоп. Его мощные ноги пробегали теперь по девятнадцать футов в секунду. Я уже слышал боевые кличи римлян и видел, что они опустили копья, нацелив в нас их наконечники. Я закричал, и Рем еще больше увеличил скорость, атакуя на полном галопе, проходя по тридцать футов в секунду. Если бы римляне дошли до нас единым боевым порядком, не рассеянным и не расстроенным, они вонзились бы в наши ряды, как стальной клинок пронзает сплетеный из прутьев щит. Но они и в этот раз недооценили нашу тактику, поскольку при своем нахальстве и высокомерии считали нас всего лишь рабами, пригодными только для того, чтобы их бить и резать.

Римляне уже полагали, что победа будет за ними, что им достанется вся слава, когда первый рой стрел снес первые ряды их коней и всадников, и те повалились на землю. Первый залп мы выпустили с расстояния в семь сотен футов, после чего продолжали непрерывно натягивать луки и пускать стрелы. В течение всего лишь десяти секунд каждый мой конный лучник успел выпустить, по крайней мере, три стрелы. Для римлян это было так, как будто они попали под стальной дождь. Их первый ряд попадал на землю, второй ряд врезался в оказавшихся перед ними убитых или раненых и брыкающихся лошадей, многие всадники вылетели из седел, а остальные в панике попытались развернуться и сдать назад. Атака римлян мгновенно захлебнулась, строй развалился, и тут мы на них навалились. Я промчался мимо одного из всадников, развернулся в седле и всадил стрелу ему в спину, потом подстрелил еще одного, который несся на меня, наставив копье, моя стрела проткнула ему грудь и сбросила его с лошади. Мы развалили боевой порядок римлян, а все наши сотни продолжали атаковать в сомкнутом строю, построенном клином по тридцать всадников в ряд в каждой из трех шеренг. Мы проткнули их порядки и вышли им в тыл, оставив после себя территорию, заваленную мертвыми и умирающими людьми и лошадьми. Прозвучал сигнал боевых рогов, мы остановились и развернулись. Мы тоже понесли потери, много лошадей уже бегало по полю с пустыми седлами. Я посмотрел налево: Галлия по-прежнему была рядом.

Мы снова пошли в атаку на римлян, теперь ударив по ним с тыла, но уже не галопом, а неспешной рысью. Римляне были дезорганизованы и сейчас представляли собой неподвижные цели. И мы продолжили опустошать свои колчаны – каждый всадник выпускал до семи стрел в минуту. Мы не стреляли куда попало; каждая стрела летела точно в выбранную цель, укладывая на землю очередную окровавленную жертву. И мы продолжали надвигаться. Кое-кто из римлян попытался контратаковать, но упал мертвым еще до того, как мы сблизились. Кровавая бойня продолжалась. Когда кто-то из моих конников оставался без стрел, расстреляв весь свой запас, его место тут же занимал другой, державшийся раньше позади, и продолжал расстреливать все уменьшающиеся ряды римской конницы. Я слышал дикие крики и вопли боли, а потом увидел Луция Фурия, мчащегося вдоль своего фронта и отчаянно пытавшегося навести хоть какой-то порядок. Уцелевшие римляне срывались с места и галопом уносились прочь, теперь уже на север, в направлении нашего лагеря. Мы бросились в погоню.

У меня уже не осталось стрел, я выхватил меч и направил Рема прямо на очередного римского конника. Он прикрывал щитом левый бок, и я обрушил рубящий удар на его шлем. Он вскрикнул, как зарезанная свинья, и вывалился из седла. В течение получаса или около того мы методично догоняли и убивали римских конников, перебив большую их часть. А они уже превратились в стадо пораженных отчаянием беглецов. Но многие все еще были опасны. Одна группа – человек пятьдесят во главе с Фурием – развернулась и пошла в контратаку, направляясь прямо на меня. Они сумели зарубить нескольких женщин из сотни Галлии, прежде чем их окружили и принялись бить и топтать. Образовалась ужасная толкучка. Я добрался до Фурия и попытался с ходу проткнуть его клинком, но он парировал мой выпад щитом и сам взмахнул мечом, стараясь меня обезглавить. Я пригнулся и нанес рубящий удар, но он снова прикрылся щитом, правда, его конь испугался и в панике взвился на дыбы. Фурий вылетел из седла и растянулся на земле. Я спрыгнул с Рема, а римлянин уже успел подняться и встать на ноги. В этот момент я всадил острие спаты ему в правое плечо. Он вскрикнул от боли и упал на колени. Я вытащил клинок и уже готов был отправить его прямо в ад, когда услышал крик Галлии: «Пакор!» Я обернулся и увидел римского конника, несущегося на меня во весь опор, нацелив мне в грудь свое копье. Галлия сразила стрелой его лошадь, и та рухнула на землю, вышвырнув всадника из седла. Я встал над ним, придавив ногой, ухватил рукоять спаты обеими руками и со всей силой всадил меч ему в спину. Кивнул Галлии, обернулся и успел увидеть, как раненого Фурия поднял на спину коня кто-то из его воинов и поскакал прочь, унося с собой мою Немезиду, распростертую плашмя на крупе. Я подбежал к Рему, но мой колчан оказался пустым. Сколько жизней у этого человека, почему ему всегда так везет?!

Я приказал трубить общий сбор, и в течение следующего часа мои конники группами подъезжали и выстраивались вокруг моего штандарта. Мы сейчас находились примерно в миле к югу от того места, где еще шел бой, и я хотел как можно скорее перебраться туда и оказать помощь нашим легионам. Перекличка показала, что мы понесли тяжелые потери, потеряли пять сотен конников в схватке с римской конницей, хотя они, вероятно, потеряли раза в три больше. У Галлии было убито сорок амазонок, и теперь от ее сотни осталось всего лишь тридцать всадниц. Я отправил их обратно в лагерь на тот случай, если там случайно появятся какие-нибудь римские конники, и велел им оставаться там, пока я не вернусь. После чего мы снова двинулись на юг. А солнце между тем уже начинало клониться к западу.

Сражение закончилось. Обе стороны выдохлись после нескольких часов рукопашной схватки, в которой погибли тысячи. Среди убитых оказался и Каст, который погиб, возглавляя отчаянную атаку на римлян, грозивших прорвать строй легиона и разрезать его надвое. Его атака оказалась успешной, он отбросил римлян, но сам погиб под ударами вражеских мечей. Теперь то, что осталось от германцев, возглавлял Ганник, но и он тоже был ранен.

– Все не так уж плохо, Пакор, – сказал он мне, держась за свой правый бок, залитый кровью.

– Мне очень жаль, что Каст погиб.

– Да, это был хороший человек, славный воин и мой друг. Но все равно мы разгромили этих ублюдков! – он скривился от боли, кашлянул и сплюнул на землю кровь.

Римляне – те, что сумели уцелеть, – уже покидали поле боя, медленно уползали в лагерь, надеясь обрести безопасность. Многие хромали, других тащили на носилках. Тысячи их товарищей остались лежать на поле мертвыми. Сегодня больше схваток не будет.

Я оставил Ганника и поехал к центру нашего боевого построения, где стояли фракийцы Акмона. Мне пришлось осторожно направлять Рема, объезжая кучи мертвых римлян и фракийцев; их тела перемешались и сплелись в мрачных объятиях смерти. Большая часть фракийцев, что еще были живы, либо лежали, распростершись на земле, либо сидели, опершись на щиты. Они едва удостаивали нас взгляда, когда мы проезжали мимо. Акмона я обнаружил лежащим на земле в окружении его командиров, среди которых был и Домит. Лицо Акмона было совершенно белым, глаза закрыты. Он присоединился к Спартаку. Я опустился на колени рядом с мертвым телом и горестно склонил голову.

– Тебе бы лучше уводить своих людей в лагерь, – сказал я Домиту. – Теперь ты командуешь фракийцами.

– Уведу, господин, когда они хоть немного передохнут.

Он скверно выглядел, у него был такой оцепенелый вид, словно он до смерти испугался, заглянув в ад. Оглянувшись еще раз вокруг, я решил, что именно так и случилось. Какие все-таки странные игры иной раз затевает судьба! Передо мной сидел римлянин, который возглавлял воинов-фракийцев, собранных Спартаком, и я был крайне рад этому, потому что он храбрый и верный командир. Мы проехали на правый фланг, где дрались Афраний и его испанцы. Их осталась всего горсточка, тогда как перед ними земля, насколько хватало глаз, была завалена мертвыми римлянами. Сам Афраний одиноко стоял среди погибших, далеко впереди своих оставшихся в живых воинов. Он горько усмехнулся, завидев меня:

– Где ты был, парфянин? – закричал он. – Где ты был?

Было бесполезно пытаться с ним говорить. Он явно все еще пребывал в боевом настроении и жаждал крови. Мы проехали мимо оставшихся его воинов и направились обратно в наш лагерь. Но его слова продолжали звучать у меня в ушах:

– Где ты был, парфянин?

Мы остались живы, но войско Спартака перестало существовать.