Когда рассвело, в поле были направлены партии людей, чтобы снять с мертвых римлян одежду и собрать их оружие и доспехи. Большая часть тех, что успели бежать, побросали свои щиты, мечи и прочее снаряжение. Потребовалось значительное время, чтобы обшарить все плато в поисках брошенного. Я послал Нергала и Буребисту с пятью сотнями всадников патрулировать территорию до самого Форума Аннии и даже за него и велел им собирать все, что может пригодиться нашему войску. Сам же направился на военный совет. С собой я взял Годарза, что казалось вполне уместным – он был достоин высокого ранга, принимая во внимание его возраст и опыт. Я сообщил ему об этом на пути к шатру Спартака, но для него это имело небольшое значение. Годарза больше заботило то, что происходило здесь и сейчас, а не какие-то теоретические рассуждения.

На поле боя копошилось множество людей и несколько женщин, они стаскивали с мертвых кольчужные рубахи и складывали их на повозки, а на другие повозки грузили сандалии, сапоги, поясные ремни, щиты, мечи, кинжалы и пилумы. Пилум – интересный вид оружия, он состоит из довольно длинного деревянного древка, на которое насажен тонкий и длинный железный стержень с наконечником. Этот стержень обычно гнется при попадании в щит, так что его трудно выдернуть и невозможно метнуть обратно. Весьма неожиданная придумка. Годарз уверял меня, что погнутые пилумы можно выпрямить и использовать вновь, но я не видел в этом особого смысла.

Настроение на военном совете царило веселое и расслабленное, даже Крикс был настроен добродушно, на мгновение мне даже показалось, что он совсем забыл про нашу с ним вражду. Его голова была все еще перевязана, но рана, кажется, вовсе не беспокоила Крикса, и он колотил всех входящих ладонью по спине, однако мне он лишь кивнул, когда мы с Годарзом вошли в шатер. Я обнял Клавдию, мне она очень нравилась.

– Как там мои девочки? – спросила она.

– Прекрасно, госпожа. У Галлии с Дианой появилась новая подруга.

– Да, я слышала. И еще слышала, что ты это не одобряешь.

– Возможно, я был не прав. Она сделала Нергала счастливым, так что я, по крайней мере, должен быть ей благодарен.

– А что тебе не нравится? То, что Праксима была проституткой, или то, что она перерезала глотку римлянину?

– И то, и другое, – ответил я.

– Тебе не нравится сама мысль о присутствии женщины на поле боя? Или конкретно присутствие этой светловолосой красавицы?

– Я отдал четкий приказ, чтобы они оставались в тылу, – я отдавал себе отчет в том, что лицо у меня начало краснеть.

– Галлия не очень подчиняется приказам.

– Я не о Галлии говорю.

– Да неужели? – насмешливо спросила она. – Я понимаю, тебе хочется ее защитить и уберечь, но нельзя сажать человека в клетку! Ее отец поступил мерзко, и Лентул тоже, но ты ведь знаешь, что с ним потом случилось.

Мне не хотелось продолжать этот разговор. Создавалось впечатление, что Клавдия лезет мне в самую душу, и меня это крайне нервировало. Спас меня Спартак, который велел всем садиться. Клавдия хитро улыбнулась мне, а я уселся рядом с Годарзом. За столом разместились Спартак, Акмон, Каст, Ганник, Крикс и Думнорикс.

Спартак открыл заседание.

– Мы одержали значительную победу. Три римских легиона разгромлены, тысячи легионеров убиты, остальные бежали. Как только закончим собирать оружие и снаряжение, которое может нам пригодиться, двинемся дальше на юг, в Луканию и Бруттий. Там будем зимовать.

– Какие гарнизоны там имеются, господин? – спросил я.

– Не знаю. Выясним, когда туда придем.

Тут встал Годарз:

– Могу я сказать, мой господин?

– Ты кто такой? – угрожающим тоном осведомился Спартак. Его хорошее настроение явно имело свои пределы.

– Меня зовут Годарз, я много лет был рабом в Ноле. Но мои обязанности требовали от меня много ездить по Южной Италии, так что я имею некоторое представление о тех местах.

– Ну, просвети нас, – сказал Спартак.

– Там имеется два крупных города с гарнизонами, Фурии и Метапонт, оба они защищены стенами.

– Гарнизоны большие? – спросил Спартак.

– Не знаю, – ответил Годарз. – Но это гарнизонные войска, второразрядные, не легионеры.

– Мы взяли Форум Аннии, – сказал Крикс. – Можем взять и эти два города.

– Метапонт стоит взять, господин, – добавил Годарз. – Это очень богатый порт, и земли вокруг него весьма плодородные, там много поместий и латифундий, там же найдется немало потенциальных новобранцев, готовых присоединиться к твоему войску.

– Спасибо, Годарз, – сказал Спартак. – Значит, выступаем через пять дней.

– Куда? – спросил Крикс.

– Который город ближе, Годарз? – спросил Спартак. – Фурии или Метапонт?

– Метапонт, мой господин, – ответил Годарз.

– Значит, идем к Метапонту.

На следующий день Нергал и Буребиста вернулись в лагерь с повозками, битком набитыми плодами нашей победы. Римляне очень торопились уничтожить нас и в спешке не стали строить укрепленный лагерь, а просто оставили свой обоз и мулов под небольшим прикрытием в трех милях позади легионов. Все это они бросили при бегстве, так что мои конники наткнулись на сотни мулов и несколько десятков лошадей, многие из которых свободно бродили по плато, а также на десятки повозок с вещами легионеров. Повозки были нам необходимы, тем более что они оказались нагружены провизией, в частности, мешками зерна, а также саперным инструментом и прочим добром: корзинами, кухонными принадлежностями и сотнями кожаных палаток. К этому надо прибавить плащи, туники и даже маленькие кузнечные горны. Добыча оказалась богатой, и когда мои конники вернулись, это напомнило мне те огромные караваны, что каждый день приходили в Хатру. Три сотни повозок, въезжавшие в наш лагерь, несомненно, являли собой весьма впечатляющее зрелище.

Нам потребовалось три дня тяжких трудов, чтобы распределить захваченное оружие и снаряжение по всему войску. Я находил это довольно странным и непонятным, но Спартак настоял на том, чтобы плодами победы могли воспользоваться все. «Потому что если мы проиграем, то все пострадают в равной мере», – заявил он мне. Однако же он отдал мне большую часть лошадей, и это означало, что теперь в моем распоряжении оказалось тысяча с лишним коней и несколько сотен повозок и телег, да еще мулы, чтобы их тащить. Я также получил большой командирский шатер, такой же, как у Спартака, хотя это было довольно громоздкое сооружение, и чтобы его установить, требовалось несколько человек. Я велел уложить его в фургон, пока мы не организуем более или менее постоянный лагерь. Галлия и Диана размещались в одной палатке, а Нергал разжился палаткой какого-то римского командира, в которой устроился вместе с Праксимой. Все три женщины каждый день упражнялись в стрельбе из лука и делали заметные успехи. Галлия все еще сохраняла некоторую холодность в отношениях со мной, и я находил это очаровательным, хотя и несколько неоправданным.

В тот день, когда войско двинулось на юг, я попросил ее и Диану ехать рядом со мной. Мы шли к реке Акрис. Я отрядил Бирда с группой разведчиков в тыл, прикрывать нас сзади на тот случай, если римляне догонят и атакуют наш арьергард, но, говоря по правде, на данный момент создавалось впечатление, что все римляне исчезли с лица земли. Мы оставили позади себя высокие меловые горы и вышли на широкую зеленую равнину, следуя руслу реки. Зима приближалась, воздух стал прохладным, на горных вершинах появился снег. Войско сохраняло порядок и продвигалось на юг. Фракийцы шли в авангарде, германцы и галлы Крикса – позади. Конница двигалась впереди, отчасти для разведки пути, а также с целью избежать негативных последствий следования за огромной массой людей и животных – грязи, пыли и прочих неприятностей. Я ехал рядом с Галлией и чувствовал себя как морской орел, выхвативший из воды огромную рыбину. Если бы не ее длинные светлые волосы, она вполне могла бы сойти за одного из моих конников – в только что полученной кольчуге, в сапогах, облегающих штанах, в шлеме, с луком, колчаном и мечом. Еще у нее был кинжал – несомненно, подарок Праксимы, который она засунула за голенище правого сапога. Несмотря на столь воинственный вид, Галлия казалась просто прелестной, правда, нужно признать, что она выглядела бы крайне соблазнительной, даже одетая в мешковину. Позади нас ехали Диана, Гафарн, Годарз и девять сотен всадников, дальше шли запасные лошади и повозки, а Нергал с пятьюдесятью конниками скакал в передовом охранении. Праксиму он прихватил с собой. Гафарн и Диана стали близкими друзьями, и неудивительно: ее мягкие черты лица, доброта и огромные карие глаза вызывали у любого мужчины желание защищать ее. Ее характеру недоставало того стального стержня, который имелся у Галлии, но она была очень дружелюбной и внушающей симпатию. Сейчас они с Гафарном смеялись, не знаю уж над чем.

– Почему бы тебе всех нас не повеселить, Гафарн? – сказал я.

– Да я просто рассказывал Диане, как тебя чуть не женили на вавилонской принцессе Акссене.

Галлия обернулась и посмотрела на меня, но ничего не сказала.

– Не думаю, что Диане интересно слушать истории, не имеющие никакого отношения к тому, что происходит здесь и сейчас, – заметил я слегка недовольно и раздраженно.

– Напротив, принц, – сказал Гафарн. – Принимая во внимание все обстоятельства, я бы сказал, что когда ты попал в плен к римлянам, это избавило тебя от худшей участи.

– Да не собирался я жениться на этой вавилонской принцессе! – заявил я, искоса глядя на Галлию. – Я женюсь на той, которую выберу сам, и только сам.

– Конечно, конечно, принц, – продолжал гнуть свое Гафарн. – Если позволят отец и мать.

– Замолчи, – приказал я.

Некоторое время мы ехали в молчании, потом Галлия спросила:

– А какая она?

– Кто?

– Вавилонская принцесса.

Я пожал плечами:

– Не имею понятия. Я ее никогда не видел.

– Она жирная, – сказал Гафарн. – И не такая красивая, как ты, госпожа.

– Какая мне забота, как она выглядит? – бросила Галлия.

– Я просто хотел уверить тебя, госпожа, что она тебе не соперница.

– А она может стать соперницей? – хитро спросила Галлия.

– Нет, госпожа, – ответил он. – Принц Пакор видит одну только тебя.

Я остановил Рема и повернулся лицом к Гафарну:

– Хватит, Гафарн! Не желаю больше слушать про принцессу Акссену!

Гафарн мрачно кивнул:

– Да-да, мой принц. Конечно.

– К тому же ты смущаешь госпожу Галлию, – добавил я.

– Правда? А мне показалось, что я смущаю тебя!

Эту легкую болтовню прервал гонец от Спартака, который звал меня к себе. Я нашел его с Клавдией, они сидели на земле под буком. Войско шагало мимо них, воины выглядели прямо как настоящие римляне – маршировали по шесть в ряд, держали строй под командой бывших рабов, ставших центурионами и размахивающих проклятыми тростями. Но приходилось признать, что войско вело себя весьма профессионально, и это свидетельствовало о твердом руководстве Спартака.

– Апулия, – сказал он мне.

– Что, господин?

– Апулия, Пакор. Провинция, где много латифундий и рабов, выращивающих оливки. Утром ко мне привели беглого раба, и он сказал, что работал в большом поместье в Апулии. Это навело меня вот на какую мысль. Поезжай-ка ты туда, в этот район, и погляди, нельзя ли там разжиться новыми воинами. Мы идем на Метапонт, но конница нам при осаде не понадобится. Поэтому веди своих всадников в Апулию, и пусть римляне на себе прочувствуют то, что они творили в чужих странах.

– Ты хочешь сказать, пройтись там огнем и мечом?

Он улыбнулся:

– Жирные римляне – легкая добыча.

Вот так и получилось, что мы отправились в Апулию, девять сотен конников, разделенных на три колонны. Я вел первую, Нергал – вторую, а Буребиста – третью. Все три отряда пошли разными дорогами. Годарза и Резуса вместе со всеми новобранцами я оставил с войском. Я считал, что это окажется полезно для Спартака, кроме того, хотел оставить у него некоторое количество конных воинов для патрулирования и охраны, поскольку к войску прибивались все новые беглые рабы, даже на марше.

Апулия, расположенная на восточном побережье Италии, это довольно странный регион, он очень отличается от Лукании и Кампании. Городов здесь мало, и они бедные. Мы миновали один такой, под названием Сильвий, на Аппиевой дороге и повернули на север. Земли здесь были в основном равнинные, плоские, они разделялись на огромные латифундии, занятые аграрным производством. Все поместья, что нам встречались, мы сжигали и освобождали рабов, выпускали их из гнусных бараков, которые непременно располагались подальше от жилищ хозяев. Это были огромные квадратные каменные здания с тростниковыми крышами, с маленькими окошками и решетками в стенах – для вентиляции. Мужчины, женщины, дети, все содержались под замком и прикованными друг к другу на ночь; утром надсмотрщики их выпускали на работу в поле, погоняя плетьми. Сами рабы зарабатывали себе доброе отношение хозяев жестоким обращением с теми, кто попал под их команду, а в награду имели отдельные жилые помещения, представлявшие собой не более чем лачуги рядом с бараками рабов. Такими методами немногочисленные римляне контролировали и управляли жизнями тысяч. Однажды утром мы столкнулись с длинной колонной рабов, которых гнали собирать оливки, основную культуру этого региона.

Утро выдалось облачное и безветренное, и единственными звуками, которые доносились до нас, были проклятья надсмотрщиков и щелканье их плетей, сыпавших удары на истерзанные спины рабов. Надзиратели поначалу решили, что им встретилась римская конница, и начали сгонять рабов с дороги, расчищая нам путь, но я остановил свою колонну и перекрыл им ход. Мы тут же избавили их от заблуждений, что являемся им друзьями, и освободили всех рабов, а поскольку я был в благоприятном настроении, то отпустил надсмотрщиков, правда, их тут же быстро перебили те, кого они еще недавно истязали и терроризировали.

Большинству этих освобожденных рабов было сказано идти в Луканию, к городу Метапонт. Я решил, что даже если этот город не будет взят Спартаком, в его окрестностях окажется много наших войск, тысячи воинов, так что эти рабы рано или поздно выйдут на них. Большинство их было счастливо, оказавшись на свободе, но я заметил, что некоторые стояли над убитыми надзирателями, не зная, что делать дальше. Галлия сказала, что эти люди, по всей вероятности, были рабами с самого детства и не имеют понятия о том, что такое свобода. Другие тут же сбились в банды и заявили, что не намерены присоединяться к «гладиатору Спартаку», но уйдут в горы и будут жить там, питаясь продуктами земли. Я сильно сомневался, что они продержатся там больше трех месяцев, прежде чем их отловят и распнут на крестах. Их, однако, оказалось меньшинство, а большую часть трудившихся на полях составляли люди, взятые в плен на войне. Я полагал, что Спартак получит хорошее пополнение из тысяч таких бывших воинов, освобожденных в ходе нашего рейда.

Все города, к которым мы подходили, запирали ворота, а их обитателя прятались за стенами. Хотя мой отряд насчитывал только триста всадников, страх, который мы наводили на врага, был несравненно больше, чем наша численность. Проезжая мимо города Руби по опустевшим дорогам вдоль пустых полей, мы наткнулись на лагерь охотников за беглыми рабами, раскинувшийся возле рощи огромных оливковых деревьев, которые, должно быть, достигали в высоту футов тридцати и имели мощные, толстые стволы. Банда охотников заметила нас, но не знала, кто мы такие; они, несомненно, решили, что мы римский патруль. Когда мы к ним приблизились, я разглядел, что их там человек двенадцать – небритые, одетые в грязные туники и с самым разнообразным оружием, болтавшимся на поясах или зажатым в руках. Их лошади были привязаны под оливковым деревом, а сбоку стояла повозка и пара мулов. На повозке валялся целый набор тавро для клеймения – орудий их профессии.

Мы остановились, и их главарь, неуклюжий малый с лысой головой, неспешно подошел к нам. Мои люди в молчании сидели в седлах позади меня. Я посмотрел за спину главаря, где четверо его сотоварищей держали за ноги и за руки голую девушку. Она яростно, но безуспешно сопротивлялась, а они силой раздвигали ей ноги. Потом к ним подошел еще один, пятый, отделившись от остальных, сидевших возле костра, и встал над нею. Он стащил с себя тунику и, уже голый, повернулся к нам спиной.

– Я что-то давненько не видел тут никаких войск, – сказал их главарь, глядя на нас.

– Что здесь происходит? – спросил я, кивнув в сторону голого мужика, который опустился на колени, собираясь насиловать девушку. Ей сунули в рот какую-то тряпку, чтобы заглушить ее крики, но она все еще отчаянно дергалась и крутилась в бесполезных попытках остановить неминуемое насилие.

Главарь оглянулся.

– А-а, это… Беглая рабыня. Мы, когда ловим беглых, обычно их клеймим, а потом возвращаем хозяевам, а эта оказалась симпатичная, вот мы и решили сперва с ней немного позабавиться. Сейчас как раз начнем…

Я услышал свист и увидел стрелу, вонзившуюся в спину голому мужику. Тот рухнул лицом вперед, прямо на распятую на земле девушку. Я обернулся и увидел лук в руке Галлии; она как раз доставала из колчана новую стрелу. Все были так поражены случившимся, что никто даже не пошевелился. Парни, державшие девушку, просто смотрели, не в силах поверить увиденному, на распростертого перед ними мертвого товарища с торчащей из спины стрелой, а их предводитель в удивлении то открывал, то закрывал рот, прямо как рыба, вытащенная из воды. До него еще не дошло, что случилось. Следующая стрела Галлии сразила еще одного из его людей, и он выхватил меч. Позади него парни, державшие девушку, отпустили ее и схватились за оружие, а те, что сидели около костра, вскочили на ноги и тоже вооружились. Они действовали быстро, но мои люди оказались быстрее, в частности, Гафарн, один из самых быстрых стрелков в Парфии. Он уложил двоих из этой банды, прежде чем они успели выхватить мечи. Сидевшая рядом с ним Диана спустила тетиву, и ее стрела воткнулась точно в рот охотнику, который бросился на нас с копьем. Я улыбнулся, восхищенный ее меткостью, и тоже достал свой лук, наложил на него стрелу и прицелился в их главаря. Тот все стоял, словно примерзнув к месту, а его людей уже всех перебили. Лишь один из них попытался бежать, и я уже решил, что это ему удастся, но тут Гафарн нацелил на него стрелу. Я не отводил взгляда от их главаря, а Гафарн спустил тетиву, и все радостно закричали, когда стрела нашла цель.

Галлия сняла шлем, передала его трясущейся Диане, спрыгнула с коня и подбежала к лежащей на земле девушке, которая свернулась клубочком. Опустилась рядом с нею на колени и накрыла ее своим плащом, все время тихонько приговаривая что-то.

– Меня зовут Пакор, я принц Парфии, – сказал я главарю. – И я из войска Спартака. Бросай меч.

Несколько моих людей уже сместились вправо и влево от меня, и теперь на него было нацелено не менее двадцати стрел. Он бросил меч на землю.

– А где это, Парфия?

– Далеко отсюда, – ответил я, убирая лук в саадак.

– Меня ты тоже намерен убить?

– Намерен. За все зверства, которые вы творили.

– С рабами?! – он вознегодовал. – Да это ж не люди, это же просто животные! И большинство римлян только радуются, что находятся люди вроде нас, кто их ловит и возвращает им.

Мимо него прошла Галлия, левой рукой обнимая за плечи юную рабыню. Главарь банды обернулся и плюнул в нее.

– Сука!

Молниеносным движением Галлия сунула правую руку в сапог, выхватила кинжал и всадила его главарю в горло. И оставила клинок в ране, откуда мощными толчками забила алая кровь. Он не вскрикнул, не заорал, на его лице лишь отразилось удивление, и он рухнул на землю, которая быстро стала ярко-красной. Он издал неясный булькающий звук, потом замолк, а мои люди громко заорали, приветствуя Галлию. Та вскочила в седло и подняла девушку на круп своего коня. Я нагнулся и вытащил ее кинжал.

Мы забрали их повозку, мулов и лошадей и оставили мертвых гнить на солнце. Девушка ехала позади Галлии, крепко обхватив ее за талию; подавленное, печальное существо, она не произнесла ни слова и все время смотрела в землю. Когда мы остановились и разбили лагерь, Галлия и Диана вымыли ее и подобрали ей штаны и тунику, потом накормили и остригли спутанные волосы. Девушка льнула к Галлии, как испуганный ребенок, и все время не поднимала глаз от земли, ни на кого ни разу не взглянула прямо. Позднее, вечером, когда она уснула в палатке Галлии, я сидел вместе с ней, Дианой и моими людьми у костра, где жарилась пара кроликов, которых нам удалось подстрелить. Я спросил, расспрашивала ли она эту девушку о том, что с нею произошло.

– Это оказалось крайне затруднительно, – ледяным тоном ответила Галлия.

– Почему?

– Потому что они отрезали ей язык.

– Что ты намерена с ней делать?

– Она может остаться с нами.

Я налил себе в чашу воды.

– От нее будет мало проку. Она выглядит ненормальной. Душевнобольной.

Галлия резким движением выбила у меня чашу из руки.

– Ты вроде бы образованный человек, а ведешь себя иногда как полный идиот!

Она встала и пошла к своей палатке. Все сидевшие у костра опустили глаза, избегая моего взгляда. Должным образом отруганный и наказанный, я тоже отправился спать.

Мы набрали в этих землях много трофеев и прочей добычи, по большей части золотых и серебряных монет. Наше неожиданное появление не давало местным времени зарыть свои сокровища в каком-нибудь укромном месте, и, сказать по правде, им еще здорово везло, если они успевали удрать и спасти свои жизни от жаждущих мести рабов. Галлия мало со мной разговаривала все последующие дни, после инцидента с ловцами беглых рабов, и я видел, что она по-прежнему кипит яростью. Она назвала ту девушку Руби – по названию города, возле которого мы ее спасли. А та все еще избегала смотреть кому-либо прямо в глаза. Галлия и Диана все время что-то ей говорили, и вскоре она уже полностью доверяла им. Гафарн тоже умудрился как-то завоевать ее доверие, хотя даже его чары и веселый юмор встречали с ее стороны мало отклика. Несомненно, печальный опыт выработал в ней несокрушимое недоверие к мужчинам. Мы держались начеку, постоянно ожидая появления вражеских патрулей, хотя из того, что сообщил мне Годарз, следовало, что в этом районе мало римских войск. Я был в этом уверен. По всей видимости, большая часть легионов находилась в других странах, захватывая новые территории и убивая их обитателей. В самой же Италии войск оставалось немного, если не считать второразрядных гарнизонных отрядов и ветеранов, которые получили землю и теперь занимались сельским хозяйством. Последние могли стать проблемой, но на юге страны на земле трудились в основном рабы, тысячи рабов. И большинство их теперь собирались под знамена Спартака.

На пути к Метапонту мы наткнулись на большую, богато украшенную виллу примерно в десяти милях к западу от Генузии. Вилла располагалась на широком, но невысоком холме и была окружена ровными рядами оливковых деревьев, берез и ульев. В полях и возле ульев трудились рабы, почти не обращавшие на нас внимания, пока мы ехали по обсаженной деревьями дороге, что вела к вилле, белые стены которой красиво выделялись на фоне окружающей зелени. Мы остановились перед виллой на широкой поляне, покрытой ухоженной и подстриженной травой, и я спешился.

– Никакого насилия, – предупредил я своих людей. – Но будьте внимательны и осторожны. Эти батраки что-то не слишком обеспокоены нашим появлением.

– Мне тебя сопроводить, принц? – спросил Гафарн.

– Я крикну, если понадобится помощь, – ответил я.

– Трудно будет крикнуть, если кто-то тебе горло перережет, – бросила Галлия.

– Уверен, что ты многократно отомстишь за мою смерть. – Я поглядел на Руби, которая уставилась на меня диким взглядом. – И ты, и твои когорты.

Я прошел во двор, в атриум, как его называют римляне. Пол здесь был украшен мозаикой из маленьких черных и белых каменных квадратиков, уложенных в геометрические узоры. В центре атриума располагался фонтан с мраморным бассейном. Звук падающей воды наполнял дворик ощущением спокойствия. Я снял шлем и тут заметил мужчину, стоящего на мраморных ступенях между двумя колоннами у открытой двери. Мне показалось, что ему за шестьдесят, волосы у него были редкие, лицо сморщенное, руки тощие и костлявые. На нем была простая бежевая туника и кожаные сандалии. Лицо и шея у него казались очень худыми, тощими, из чего я заключил, что это раб.

– Позови сюда своего хозяина, – сказал я ему.

– И как мне ему сказать, кто его зовет? – твердым голосом спросил он.

– Пакор, принц Парфии. И побыстрее!

– Так вот, принц Пакор, раз уж я узнал твое имя, то и тебе следовало бы узнать мое, несмотря на то что ты явился в мой дом без приглашения, да еще и привел с собой вооруженных людей.

– Твой дом?

– Конечно, – он сделал шаг вперед. – Я Гай Лабиен, когда-то римский военачальник, а теперь пенсионер. Живу в провинции, тихо-мирно.

Я оглянулся на мраморные колонны, изукрашенные стены и мозаичные полы.

– А ты, кажется, богатый пенсионер.

Он пожал плечами.

– Подарок от признательного сената за услуги и заслуги, – сказал он. – Вина не угодно?

Он хлопнул в ладоши, и через минуту на крыльце возник слуга, одетый в безукоризненную белую тунику с синей полосой внизу, с подносом с двумя серебряными кубками. Раб. Поднос он протянул мне первому. Я взял кубок и кивнул Гаю в знак благодарности. Вино оказалось великолепным на вкус, видимо, оно было высшего качества.

– Так за какие услуги и заслуги? – спросил я, уверенный, что подобное богатство не дарится просто так.

– Я двадцать лет воевал за Рим в чужих странах, в Македонии, Фригии и Сирии, – Лабиен осушил свой кубок, и раб унес его.

– Твои рабы хорошо воспитаны, – пренебрежительно заметил я. Он заметил это.

– Это не рабы, они вольноотпущенники. Бывшие рабы, которым я дал свободу, и они теперь вроде как часть моей семьи.

– Все? – спросил я.

– Все. И те, что работают в поле, и те, что обслуживают дом. Все они свободны и могут в любое время уйти отсюда, если захотят. При такой ситуации, мой юный принц, ты вряд ли найдешь себе здесь пополнение.

– А разве я ищу новых воинов? – невинным тоном осведомился я.

– Я, может быть, стар, но не надо считать меня дураком. Мне известно, что ты служишь в войске этого бандита Спартака и что ты убил римского трибуна.

Должен сознаться, мне было приятно узнать, что он слышал обо мне, но я подавил искушение похвастаться.

– Он был убит в бою, – сказал я, – а его войско разгромлено.

– Я знаю это, как и то, что войско рабов взяло и разграбило Форум Аннии и сейчас ведет осаду Метапонта, а ваши конники носятся по округе, освобождая рабов и грабя невинных людей. Именно поэтому вы и оказались здесь, не правда ли, принц Пакор? Чтоб ограбить меня и, вероятно, убить?

– Я не убийца, – ощерился я.

Какое-то время он молчал и, не мигая, смотрел на меня.

– Да, не думаю, что ты убийца. Но ты сражаешься вместе с убийцами, и когда месть Рима обрушится на вас, а так оно и будет, никто не станет разбираться и отличать тех, кто воевал с честью, от тех, кто сражался лишь ради мести и грабежа.

– Все, что мне нужно, это вернуться домой, – сказал я.

– Прекрасная цель, достойная восхищения, однако те, кто воюет вместе со Спартаком, никакого дома не имеют. Многие из них – дети рабов, рожденные здесь, в Италии. И где же в таком случае их дом?

– По крайней мере, они теперь свободны, а не закованы в цепи, как животные.

– А разве в Парфянской империи нет рабов, принц Пакор?

– Есть, – признался я.

– И цепи, которыми они скованы, разве приносят меньше мучений и страданий, чем римские? Может, цепи в Парфии сделаны из золота, но даже если это так, могу дать все гарантии, что они ничуть не менее жестоко натирают ноги и руки.

– Я никогда не убивал рабов! – возмущенно воскликнул я.

– И я никогда, – ответил он. – И рабов у меня в собственности нет, ни единого. Но ты все равно был готов меня убить, когда явился в мой дом, не так ли? По той простой причине, что я римлянин, да? Так или нет?

– Я не убийца, и мои люди тоже. Но я враг Рима.

– Ну, в этом я не сомневаюсь! – сказал он. – Вот только тебе не следует ненавидеть своих врагов, принц Пакор, потому что это, несомненно, лишит тебя возможности судить здраво и беспристрастно. Военачальник должен, прежде всего, быть выше любых эмоций. Ты сражаешься за свободу, но свобода, о которой ты говоришь, это свобода управлять своим царством и командовать войсками, свобода жить подобно божеству, в роскошном дворце. А для большинства людей свобода означает изнурительный каждодневный труд в стремлении хоть как-то выжить. Не надо путать свободу жить в привилегированном положении со свободой подыхать с голоду. У тебя мало общего с теми, кто сражается рядом.

– А у тебя было много общего с теми воинами, которые были с тобой в одних и тех же военных кампаниях? – резко возразил я.

– Конечно. Нас связывало кровное единство, ведь мы все были римляне.

– Так оно, вероятно, и было, Гай, но есть тысячи людей вроде меня, кто был взят в плен, когда сражался против Рима, и у них есть страстное желание вернуться домой. А теперь, мой господин, мне нужно следовать дальше. Не беспокойся, ни твоему имуществу, ни тебе самому не будет нанесено никакого ущерба. У моих людей есть на то строгий приказ.

Он проводил меня до ворот виллы, где меня ждали мои люди, по-прежнему сидя в седлах. Когда мы вышли, с полей прибежала группа его слуг, человек двадцать, вооруженные деревянными дубинками и вилами. Мои конники в мгновение ока достали стрелы и натянули луки, готовые стрелять. Гай поднял руку, утихомирив своих людей.

– Мне ничего не грозит! – крикнул я.

И тоже приказал своим конникам опустить луки. Обе компании с презрением смотрели друг на друга. Гай вместе со мной подошел к Рему, чьи поводья держал Гафарн.

– Ага, знаменитые парфянские луки! Я их помню по своим боям в Сирии, но вспоминаю без особой радости, – сказал Гай. И погладил Рема по шее. – Прекрасный конь!

– Его зовут Рем, – сказал я, садясь в седло.

Гай засмеялся:

– Чуть-чуть иронии, не так ли?

– Прощай, Гай Лабиен, – сказал я.

– Прощай, принц Пакор, – он поднял руку в прощальном приветствии. – Как воин воину, я желаю тебе в конце концов обрести мир.

Я отдал ему честь и повернул Рема назад. Мои конники последовали за мной, оставив старика-римлянина у ворот его роскошной виллы.

– Мы не станем его грабить, принц? – удивленно спросил Гафарн.

– Нет, – ответил я. – Мы воины, а не бандиты.

Я уже решил, что нам хватит мотаться по окрестностям подобно каким-то бродягам. Гай был прав. Если мы станем продолжать в том же духе, то будем не лучше обычных убийц. А я отнюдь не убийца. Я – парфянский принц, я не такой, как эти римляне, я лучше. Но мне еще следовало это доказать, ведь дела говорят сами за себя, они лучше любых слов. Я послал гонцов к Нергалу, Буребисте и их колоннам с приказом воздержаться от любых активных действий и идти на соединение с нами, назначив место встречи в десяти милях от Метапонта на берегу Тарентского залива. Лагерь мы разбили возле маленькой, хорошо укрытой бухточки, на песчаном берегу. И стали дожидаться прибытия остальных двух отрядов, купая лошадей в море и упражняясь в дюнах в стрельбе из лука. Галлия и Диана учили Руби владеть луком, и юной девушке, кажется, очень нравилось поражать стрелами тунику, набитую травой и привязанную к столбу. За всеми тремя неотступно наблюдал Гафарн. Морской бриз растрепал волосы Галлии, и они развевались по ветру, а у Руби от возбуждения горели глаза, когда она всаживала стрелы в мишень, то и дело издавая крякающие звуки, когда натягивала лук Галлии.

– Ну, как она? – спросил я Галлию. Гафарн в эту минуту показывал Руби, как правильно накладывать стрелу на тетиву.

– Приходит в себя, но медленно. Физически она уже в полном порядке. Но, боюсь, она немного повредилась в уме. Но я все равно рада, что она оказалась у нас, – она пристально смотрела на меня, готовая к отпору, если я стану возражать.

– Ну, что же, к счастью, мы вовремя на нее наткнулись.

– Да уж, надо полагать, – согласно кивнула она. И снова посмотрела на меня пронзительным взглядом. – Почему ты оставил в покое того старика-римлянина на вилле?

– Я не воюю со стариками.

– А он бы не задумываясь приколотил тебя гвоздями к кресту, если бы вы поменялись ролями!

– Возможно, – ответил я.

– Ох, Пакор, для тебя это всего лишь игра, не так ли? Но ведь мы сражаемся не ради чести или славы, а чтобы выжить! Мы сражаемся за собственные жизни! А ты за что воюешь?

Я мог бы попытаться найти какой-нибудь умный, философски обоснованный ответ, но лишь улыбнулся и сказал:

– За тебя.

– Нет, с тобой просто невозможно разговаривать! – бросила она и показала мне язык. И пошла обратно к Руби.

Нергал присоединился к нам через два дня, сияя от возбуждения и переполненный рассказами о том, как он со своими ребятами разорял здешние земли огнем и мечом. Огненно-рыжая Праксима была с ним, одетая в кольчугу и шлем, со щитом и мечом. Нергал привел с собой целую колонну мулов, нагруженных сокровищами. Праксима коротко кивнула мне (нет сомнений, она слышала о моей антипатии к ней), но радостно обнялась с Галлией и Дианой. В тот вечер мы закололи быка, забранного из ближайшего поместья, и зажарили его на берегу, на огромном костре. Ветер стих, вечер был теплый, и мы ели и пили, забыв обо всем, хотя я старался не пить слишком много. К моему удовольствию, Галлия села рядом со мной, а Гафарн, который на этот вечер сам определил себя в главные повара, отреза́л с жарящейся туши куски мяса.

– Кажется, все очень довольны, просто счастливы, – заметил я, глядя на воинов, которые смеялись и шутили, рассевшись по всему берегу.

– Да, они счастливы. А ты, Пакор?

– Я всегда счастлив, когда ты рядом со мной, – я поцеловал ее в щеку.

Она опустила голову мне на плечо:

– Я тоже.

Мы с ней остались на берегу до самой утренней зари, появившейся на восточном небосклоне, сидели рядом с сопящими и храпящими, наполовину пьяными воинами, которые проснулись наутро с приличным похмельем. День был спокойный и безветренный. Я ощутил прилив радостного волнения, когда обнаружил, что Галлия спит, положив мне голову на грудь. Мне хотелось, чтобы это ощущение длилось вечно. Я затуманенным взором следил за чайками, которые парили над спокойным синим морем. Может, таким могло бы стать будущее для нас двоих, подальше от людей, без римлян, без войн. Я мечтал о мире и спокойствии, но краем глаза видел реальность. Кто-то из моих людей согнулся вдвое – его стошнило на песок. Другие держались за головы, которые явно трещали после вчерашней попойки. Вот она, цена «освобождения», подкрепленного римским вином! Кто-то уже разделся догола и побрел в море в попытке освежиться. Я опустил голову на песок и посмотрел вверх, в чистое синее небо. Внезапно рядом возникла запыхавшаяся Руби и отчаянно задергала Галлию за рукав туники. Та вздрогнула и проснулась. Руби издавала какие-то стонущие звуки и указывала куда-то нам за спину. Она не менее надоедлива, чем Праксима!

– В чем дело, Руби? – спросила Галлия, поднимаясь и стряхивая с одежды песок.

Я тоже поднялся на ноги и поглядел туда, куда она указывала. И увидел на горизонте нечто, очень похожее на отряд пеших и конных воинов. Они миновали вершину дальнего холма и теперь направлялись к нам. Меня внезапно охватила паника, когда я вспомнил, что вчера мы не выставили на ночь часовых. Как можно было так сглупить?! И в который уже раз! Все было точно как в тот день, когда меня взяли в плен. Неужели я так ничему и не научился?! Может, тот старик-римлянин с виллы натравил на нас какой-то местный гарнизон? Я проклинал себя, хватаясь за меч и лихорадочно застегивая пояс.

– Враг! Враг на подходе! Все ко мне! – закричал я во весь голос.

Несколько секунд ничего не происходило, если не считать того, что несколько человек, еще толком не пришедших в себя, с раздражением уставились на меня. Мои резкие и громкие команды явно добавили им головной боли. Но потом их затуманенные мозги осознали смысл того, что я прокричал, и весь берег внезапно превратился в хаос. Люди выбегали на берег, расплескивая волны, хватались за оружие и одежду, бежали туда, где были привязаны их кони. Других, которые продолжали спать, будили пинками, силой заставляли подняться на ноги и приказывали седлать коней. Мы с Галлией побежали к своим лошадям, Галлия тащила за собой Руби, которой – вот что странно! – кажется, пришлось по нраву ощущение нависшей над всеми нами опасности. Я набросил на Рема потник, потом седло, затянул подпругу и надел уздечку. Из-за отдаленной дюны появились Гафарн и Диана, оба бежали изо всех сил. Я взбежал на вершину ближайшей дюны в надежде увидеть, где находится неприятель, и разглядел огромную массу пеших воинов, целенаправленно идущую к нашему расположению. До них оставалось, по моей прикидке, не более трех миль. Колонну пехотинцев с обоих флангов прикрывала конница, впереди них тоже двигался небольшой конный отряд.

Нергал галопом подскакал ко мне, когда я пристегивал к седлу мех с водой, сумку с провизией, саадак с луком и свернутый рулоном плащ. Потом натянул на себя кольчужную рубаху, надел шлем, взял колчан и вскочил в седло.

– Их там несколько сотен, принц! – крикнул Нергал.

– Надо уходить с берега. Построимся выше, где твердый грунт.

– А как быть с повозками и мулами?

– Оставим здесь. Они нас только задержат. Лучше остаться в живых, чем погибнуть на седельных сумках, полных золота! Пошли!

Мы успели построиться в боевой порядок двумя шеренгами на небольшом расстоянии от берега, лицом в ту сторону, откуда приближался враг. Последний не делал попыток ускорить шаг или развернуться в боевой порядок. Кажется, они вообще не знали о нашем присутствии. Я стоял впереди первой шеренги рядом с Нергалом и обдумывал план дальнейших действий. Хотя нас застали врасплох, противник не сумел воспользоваться этим преимуществом. Поскольку они значительно превосходили нас числом, я решил, что самым разумным окажется быстрое отступление, хотя тогда придется бросить всю добычу, что мы набрали, и это меня бесило. Я уже был готов повернуть коня, когда Нергал сказал:

– У них нет щитов.

– Что? – переспросил я.

– У них нет щитов, принц. Те, что пешие, вообще не имеют никакого оружия. И они не в военной форме.

Я уставился на темную массу приближающихся людей. Да, он оказался прав. Никаких щитов, никаких копий, даже шлемов на них не было. Внезапно один из всадников оторвался от передового отряда и галопом помчался к нам.

– К бою! – крикнул я. Это, видимо, был какой-то фанатик, желавший заработать дешевую славу. Что ж, он умрет первым.

– Это Буребиста! – сказал Нергал.

– Кто?!

– Буребиста, – Нергал тронул коня и двинулся вперед, чтобы приветствовать всадника, а позади меня две шеренги моих конников разразились радостными криками. Я тоже двинулся вперед, навстречу командиру моего третьего отряда, вернувшегося после рейда. Он сиял, как человек, нашедший ящик золота.

– А мы уж решили, что это римляне, – сказал я ему. – Кто это с тобой?

– Новобранцы, мой господин, – ответил он. – Все они умеют ездить верхом, вот я и прихватил их с собой.

– И они все приняли твое приглашение? – Я поглядел за спину Буребисте, на колонну, что двигалась к нам. Выглядели они как банда оборванцев, и это еще мягко сказано.

– Я сказал им, что они будут служить под командой Парфянина. А они уже слышали про тебя, господин, кроме того, я сказал им, что они получат коней, оружие и бесчисленное количество римлян для убийств. Их не потребовалось долго убеждать.

Я сомневался, что все они владеют верховой ездой, но это уже было неважно, он все сделал правильно. Буребиста с его заразительным энтузиазмом всегда привлекал к себе людей, и они летели к нему, как мотыльки на огонь.

– Сколько их там? – просил Нергал.

– Семьсот, – гордо ответил тот.

Я протянул руку, поздравляя его. Он все сделал лучше, чем любой из нас, и заслуживал похвалы. И теперь у него был свой драгон.

– Там что, бой был? – спросил он меня, хотя смотрел мне за спину.

– Бой?

– Вон там, господин, – он указал куда-то позади меня. Я повернулся в седле и увидел огромный столб черного дыма, поднимающийся в утреннее небо вдалеке, в десятке миль от нас. Он мог означать только одно: Спартак взял Метапонт.

После двухчасового отдыха мы напоили и накормили коней, съели поздний завтрак и двинулись на юго-восток, вдоль берега моря, по направлению к Метапонту. Местность здесь была равнинная, то и дело нам встречались большие возделанные поля, где выращивали пшеницу, оливки и виноград, хотя урожай пшеницы был уже собран, а оливки и виноград еще дозревали. Но убирать их было некому, поскольку все рабы сбежали, чтобы присоединиться к нам, или же решили сами использовать вдруг обретенную свободу. Я также заметил отсутствие рогатого скота и овец; все они, несомненно, были угнаны по распоряжению Спартака. Я выслал вперед конные патрули, в большей мере, чтобы прикрыть наш правый фланг, а также отрядил всадников прикрывать нас сзади, чтобы избежать неприятных сюрпризов, но, как оказалось, поблизости от нас никаких римских войск обнаружено не оказалось. И вообще создавалось впечатление, что римлян любого рода и вида здесь совсем мало. Интересно, неужели все те, кто проживал на виллах в этой сельской местности, нашли себе убежище в Метапонте? Все расширяющийся столб дыма, повисший в небе, свидетельствовал, что это было неверное решение.

Пока мы двигались на соединение с основным войском, я поехал лично осмотреть новых рекрутов, набранных Буребистой. Они по большей части были босы и одеты в разодранные туники, их обнаженные руки и ноги были иссечены ветром и обожжены жестоким средиземноморским солнцем. Мне говорили, что у работающих в полях рабов имеется только одна туника и один плащ, которые им заменяют каждые два года, к каковому сроку многие из них ходят практически голыми. Я видел щиколотки с глубокими шрамами, где ножные кандалы годами терзали плоть, а у многих виднелись рубцы от плетей. У иных на лбах нетрудно было разглядеть буквы FUG, или КАL, или FUR, выжженные клеймом, сокращения от латинских слов «беглый», «лжец» или «вор» соответственно. У некоторых обнаружились покалеченные руки или ноги, им явно ломали кости в наказание за какие-то преступления. Раба, который убил своего хозяина, распинали на кресте, однако римляне всегда демонстрировали интересные двойные стандарты по отношению к своему имуществу. Рабы – товар дорогой, стало быть, покупка раба – это вложение капитала. Мертвый раб – финансовый убыток, так что римляне редко убивали своих рабов. Гораздо лучше их пороть, клеймить раскаленным железом, а затем отсылать обратно на тяжелые работы под бдительным надзором надсмотрщика. Я вспомнил наших собственных рабов в Хатре и задумался, не относятся ли и к ним так жестоко. Но отбросил эту мысль, хотя не мог все же не думать о сотнях живых людей, влачащих рабское существование исключительно для того, чтобы обеспечивать роскошную жизнь моему отцу и его семье вместе с придворными. От этого мне стало не по себе. Гафарн, к примеру, был раньше рабом, и все годы, что я его знал, я никогда не спрашивал, доволен ли он своей судьбой. Да и зачем мне было его спрашивать? Я принц, а он – раб. Но теперь, попав в чужие земли и сражаясь под знаменем командира армии рабов, я преисполнился странных мыслей. Я хотел стать свободным. Но точно того же хотели сотни других, который сейчас шли со мной. И чем они от меня отличались?

Я спрыгнул с седла Рема и пошел пешком рядом с новобранцами, набранными Буребистой. Занимался полдень, день был теплый, но не жаркий, и с моря дул легкий ветерок. Идя по проселочной дороге, я перехватил взгляд шагавшего невдалеке мужчины, тощего, худого типа лет за пятьдесят, чьи руки были покрыты царапинами и небольшими шрамами. В правой руке он держал посох. Мужчина шагал уверенно и твердо, голова у него была лысая, ноги босые.

– У тебя прекрасный конь, мой господин, – сказал он.

– Да, отличный, – сказал я. – Его зовут Рем.

– А ты тот самый, кого называют Парфянин, мой господин?

– Да. Меня зовут принц Пакор.

– Это большая честь познакомиться с тобой, господин. Меня зовут Амений.

– Ты из этих краев?

– Не совсем. Я был взят в плен в Македонии больше тридцати лет назад. С тех пор я стал рабом. И всегда обещал себе, что закончу свои дни в родных местах. Ты бывал в Македонии, господин?

– Нет, никогда.

– Прекрасная страна! Горы и долины, а воздух такой чистый, какого ты никогда не вкушал! И дня не проходит, чтобы я не вспомнил об этом!

Я был поражен его стойкостью. Тридцать лет в рабстве, а все равно мечта о свободе огнем горела в его сердце! С такими людьми Спартак, возможно, и в самом деле победит Рим!

– Надеюсь, ты вернешься на родину, Амений, – сказал я.

Нам потребовался целый день, чтобы добраться до Метапонта, и когда опустился вечер, наш отряд достиг внешнего периметра, охраняемого часовыми, выставленными для того, чтобы предупредить о подходе войск, высланных на выручку местному гарнизону. Я ехал вместе с передовым патрулем, когда мы наткнулись на разношерстную группу галлов, разводивших костер, чтобы приготовить ужин. Рядом к дереву был привязан пони, готовый принять всадника и скакать к войску, чтобы предупредить всех, если бы на горизонте появились римляне. Их главарь, молодой мужчина со щетинистыми светлыми волосами и огромными усами, типичными для людей его племени, встал и направился ко мне. Должно быть, они узнали нас – или, по крайней мере, меня, потому что остальные не обратили на нас внимания и продолжали заниматься своими кулинарными делами.

– Город пал нынче утром, – сообщил галл.

– А где Спартак? – спросил я.

Он указал на дорогу:

– Фракийцы встали лагерем, огородившись своим частоколом, к северу от города. А взяли его мы, галлы, сами взяли!

– Мои поздравления, – сказал я без особого энтузиазма, поскольку знал, что по улицам сейчас реками течет кровь.

После чего толкнул Рема, послав его вперед, и поехал дальше. Позади меня двигалась вся наша колонна, всадники вели коней в поводу, а бывшие рабы молча топали за ними. Они при этом почти не издавали шума, поскольку ноги у них были босы – в отличие от римских легионеров с их подкованными гвоздями сапожками, способными прошагать много миль, особенно по вымощенным камнем дорогам. Я вернулся назад и приказал Нергалу разбить лагерь в миле от города и ждать меня там. Сам же взял с собой Гафарна, Галлию, Диану, Праксиму и Руби, поскольку не желал терять их из виду в присутствии сотен осатаневших от вида крови галлов. Десять минут спустя мы оказались у ворот лагеря, который Акмон ставил всегда, где бы войско ни располагалось на ночлег; он выглядел точно так же, как все предыдущие разы – ровные ряды палаток и прекрасно проложенные проходы между ними. Спартак и Клавдия были рады нас видеть, последовали объятия, потом он настоял, чтобы мы разделили с ними ужин. Клавдия, как обычно, готовила, но Спартак настоял, чтобы все мы ей помогали. Потом, когда мы уже сидели, ели, шутили и пили вино, Спартак рассказал, как Меатапонт пал под ударами Крикса и его галлов. Как и большинство других римских городов, он был окружен стеной длиной в четыре мили. Интересно отметить, что он располагался на удалении от берега, а с морем был связан каналом около пяти миль длиной. В день, когда началась осада, некоторые жители пытались бежать водным путем, но ширина канала составляла всего сорок футов, и Спартак приказал своим людям встать на обоих его берегах. Когда лодки, до отказа набитые живым человеческим грузом, добрались дотуда, их забросали камнями, горящими факелами и пилумами. С полдюжины лодок попытались прорваться к морю, но все были остановлены и подожжены. Большинство пассажиров сгорели заживо, некоторые утонули, и лишь нескольким удалось добраться до берега канала, где их порубили на куски. Больше лодок из города не выходило.

Я заметил, что Спартак, рассказывая о том, как он вел осаду города, то и дело наполнял свою чашу вином и опустошал ее. Через неделю осады, когда гарнизон и жители успели убедиться в силе войска, что стоит под их стенами, Спартак послал парламентера под флагом перемирия, который предложил горожанам свободный выход из города при условии, что они уйдут только в одежде, что на них была.

– Но мы ведь всего лишь рабы, и когда они открыли ворота, чтобы пропустить парламентера, они его убили, отрубили ему голову и сбросили с городской стены. – Спартак отпил еще вина.

– Что за этим последовало, стало настоящей резней, потому что парламентером был галл. Когда Крикс увидел, что с ним сделали, он послал своих людей штурмовать стены. Поначалу они несли тяжелые потери, многих перебили стрелами и дротиками, но горожане забыли, что если город можно покинуть на лодках по каналу, то и в город можно попасть тем же путем. Крикс отобрал всех, кто умел плавать, те прыгнули в канал и проплыли в город. Должен признать, это оказалось хитроумной задумкой, и пока гарнизон оборонял стены, люди Крикса ворвались в город как стая чумных крыс. Тут же раздались крики и вопли, не смолкавшие много часов. И только когда со всеми покончили, они открыли городские ворота.

– Кто, римляне? – спросил я.

– Нет. Галлы, – ответила Клавдия.

– Случилось то же самое, что в Форуме Аннии, только еще хуже, – сказал Спартак. – Метапонта больше не существует.

Клавдия положила руку ему на плечо:

– Они сами навлекли на себя эту беду. Ты все равно ничего не смог бы сделать.

Он согласно кивнул, но, кажется, помрачнел еще больше. Возможно, из-за выпитого вина.

Эту ночь мы провели в его шатре, а утром я искупал и вычистил Рема. Клавдия подошла ко мне, когда я чесал ему плечи.

– Крикс становится все наглее, – сказала она, поглаживая бок коня. – Именно поэтому Спартак так обеспокоен. Римляне для него не проблема, но он полагает, что Крикс скоро начнет оспаривать его главенство в войске.

– Ты хочешь, чтобы я убил Крикса? – спросил я. – Ничто не доставит мне большего удовольствия.

Она откинула назад голову и рассмеялась:

– Это, конечно, решение проблемы, но не думаю, что даже ты, мой храбрый парфянский принц, способен в одиночку перебить десять тысяч галлов.

– Десять тысяч? – меня поразила эта цифра.

– Число его воинов постоянно растет, и с каждым пополнением Крикс становится все сильнее. Я боюсь, это приведет к расколу, и наше войско распадется.

– Но ведь у него со Спартаком одна и та же цель, не так ли?

Она покачала головой:

– Крикс мечтает стать царем здесь, в Южной Италии. Ему не хочется возвращаться в Галлию, где он жил в грубо сложенной из камня хижине в бедном селении.

– Но он ведь не выражает мнения всех галлов, я уверен!

– Пока он ведет их от победы к победе, они будут следовать за ним, – ответила Клавдия. – Но за стратегию, ведущую к победам, отвечает Спартак, а не он. Крикс хорошо умеет убивать, но не способен на что-либо другое.

Она была права, и я наконец понял, что Спартак необдуманно пригрел змею на груди.

Резня в Метапонте оказалась еще более кровавой, чем в Форуме Аннии. Поскольку галлы проникли в город по каналу, у жителей не оставалось никаких путей для бегства. В результате произошла жуткая бойня, а поскольку его соплеменник был жителями обезглавлен, Крикс приказал, чтобы всех мужчин, женщин и детей Метапонта подвергли той же участи. На следующий день я вместе со Спартаком, Акмоном, Нергалом и Буребистой въехал в город, когда ворота наконец полностью открыли. Улицы были завалены обезглавленными мертвыми телами. Кровь текла по главной улице, покрывала стены домов. Перемазанные кровью галлы сидели на тротуарах, прислонясь к стенам, вымотанные долгим днем убийств и грабежей. Повсюду валялись разбитые горшки, разорванная одежда и личные вещи, на балконах и карнизах висели трупы. Поскольку им тоже отрубили головы, тела оказалось невозможным подвесить за шею, так что веревки привязывали к щиколоткам или запястьям, чтобы потом их поднять и повесить. В результате получилась этакая выставка смерти, мертвой плоти, как в гигантской лавке мясника, только здесь напоказ были выставлены человеческие тела. Я ехал рядом со Спартаком, который сидел в седле с каменным лицом и не произносил ни слова, пока мы не добрались до форума. Ужасы, что мы видели на улицах, оказались ничтожными по сравнению с тем, что предстало перед нашими глазами, когда мы добрались до центральной площади города, где возвышалась огромная гора отрубленных голов. Их здесь, должно быть, были тысячи, чудовищная гора оскаленных лиц с вывалившимися языками и закрытыми глазами. Вонь уже стояла невыносимая, и Нергала вырвало и от этого вида, и от запаха.

На противоположной стороне площади в огромном кресле, водруженном на вершину каменной лестницы, ведущей к храму, сидел Крикс. Вокруг него толпились десятки его людей, по большей части лениво слонявшихся вокруг или тащивших из храма награбленное добро. Мы спешились и привязали коней к каменной колонне. Форум с трех сторон окружали крытые колоннады, на четвертой стороне стоял храм. Нергал и Буребиста остались с конями, а Спартак, Акмон и я направились к предводителю, «царю» галлов. Он, как обычно, пил вино и едва поздоровался с нами, когда мы подошли и остановились у подножья лестницы. Он выглядел пьяным и усталым, так же как и его люди. Эта оргия насилия, видимо, вымотала их.

– Это отучит их рубить головы моим людям! – заявил Крикс, который в конце концов поднялся на ноги и спустился вниз по ступеням. Он оказался гол по пояс, грудь и руки были вымазаны кровью какого-то несчастного, лицо тоже.

– Мы уходим завтра на рассвете, с тобой или без тебя, – коротко бросил Спартак.

– Куда? – поинтересовался Крикс.

– На юг. В этом районе нам больше делать нечего, – Спартак повернулся и быстрыми шагами пошел назад к своему коню, вскочил в седло и поехал прочь с форума. Мы последовали за ним. Он больше ничего не сказал по пути назад в лагерь. Позднее в тот же день я встретился с Кастом, который, как всегда, пребывал в отличном настроении. Он сообщил мне, что Спартак планирует идти дальше на юг, в провинцию под названием Бруттий. Это горный район, который у римлян считается диким местом, где не подобает жить добропорядочным людям, поскольку это настоящий рай для всяких воров и бандитов. Мы останемся на зиму там и займемся дальнейшей организацией войска, а весной двинемся на север. Он также сказал, что единственный римский гарнизон, который может представлять для нас проблему, находится в городе под названием Фурии, который придется брать штурмом.

– Пастухи, что к нам присоединились, говорят, что там сильная система обороны, высокие и толстые стены, а на башнях установлены катапульты и баллисты.

– Мы можем уморить их голодом, – сказал я.

– Возможно, – ответил Каст, – но за эту зиму нам нужно превратить новобранцев в настоящих воинов, а не тратить время на осаду города, который нам взять не по силам.

Войско выступило на следующее утро, тысячи людей и животных заполонили всю округу, продвигаясь мощной колонной, медленно идущей на юг. Спартак и его фракийцы шли в авангарде, колонной по шесть в ряд, за ними шел Каст и его германцы, а затем Крикс со своими галлами. У каждого отряда имелись свои мулы, нагруженные продовольствием, а также повозки с запасным оружием, щитами, переносными кузнями, кухонным оборудованием, палатками, одеждой, инструментами и лекарствами. Спартак велел переплавить все захваченные золотые и серебряные украшения в слитки, и те были загружены на повозки и шли под его личным конвоем. Золотые и серебряные монеты сложили в мешки и уложили на отдельную повозку; золото легионов, разгромленных в битве на плато, также находилось под охраной фракийцев. Войско, несомненно, собрало богатый урожай всего, что относится к военным трофеям. Оружие, доспехи и щиты, взятые в бою, поровну распределили между всеми воинами, но я отметил, что в войске осталось полно людей, не имеющих шлемов, щитов, дротиков и мечей. Некоторые все еще были вооружены деревянными копьями с закаленными на огне остриями. Те, что присоединились к нам в Лукании и Апулии, держали лишь то, что принесли с собой, кинжалы или дубинки. И ни у кого из них не было никакой обуви. Конница находилась в еще более жалком состоянии, поскольку новобранцам, приведенным Буребистой, крайне не хватало лошадей, оружия и сбруй. У меня было почти две тысячи человек, желавших служить в коннице, но лишь двенадцать сотен лошадей. Остальные шли пешком рядом с повозками и мулами. Я отрядил Бирда и его разведчиков на поиски лошадей, выслал их вперед, перед войском, а также в обе стороны от нашего маршрута, чтобы уберечься от неожиданностей. Мне все еще было не по себе после того, как меня застало врасплох возвращение Буребисты, и я твердо решил, что никакой враг больше никогда не нападет на нас неожиданно.

От Метапонта до Фурии было шестьдесят миль, и войску потребовалось шесть дней, чтобы туда добраться. Мы шли по прибрежным равнинам, но по мере продвижения на юг местность менялась, невысокие холмы сменялись горами и более суровым ландшафтом. Мы миновали районы с богатыми виноградниками и фруктовыми садами на нижних склонах гор, а выше пришлось идти сквозь густые леса – дубовые, сосновые, буковые и еловые. Эти леса оказались полны дичи и волков, над головой парили орлы. Людей практически не встречалось, видимо, большинство сбежало при нашем приближении. Выше в горах было холодно, вершины гор покрывал снег.

В конце концов войско достигло города Фурии, большого порта на прибрежной равнине. Его стены впечатляли. Они, должно быть, были не менее пяти миль в длину, охватывая весь город и порт. В них располагалось трое ворот: одни в северной части, одни в западной и еще одни на дороге, ведущей на юг. При каждых имелась кордегардия, прикрытая с обеих сторон караульными башнями, проход в двустворчатые ворота вел по деревянному мосту, поскольку римляне выкопали вокруг всего города глубокий крепостной ров. Наутро седьмого дня войско Спартака окружило город, чтобы показать нашу силу, но это не вызвало никакого отклика у городских властей. На стенах толпились воины гарнизона, и я заметил баллисты и катапульты, установленные на башнях.

Крикс поставил своих людей всего в ста футах от рва, но быстро отодвинул назад, когда в их рядах появились здоровенные бреши от снарядов, выпущенных с башен метательными машинами. Я был со Спартаком, наблюдал этот печальный эпизод, пока нечто вроде больших дротиков вылетало с верхушек башен и ударяло по тесным рядам галлов.

Спартак покачал головой.

– Эти баллисты называется «скорпионы», они могут метать трехфутовые дротики на пятьсот шагов. Это приблизительная дальность действия твоих луков, верно?

– Да, господин.

– Разница в том, – продолжал он, пока галлов, не успевших отступить на безопасное расстояние, продолжали пронзать дротиками, – что «скорпионом» управляет двое воинов, а сам он состоит из двух деревянных рычагов, продетых сквозь скрученные воловьи жилы. Эти жилы так сильно скручены, что представляют собой очень мощные пружины. Рычаги отводятся назад с помощью натяжного механизма, и при этом создается еще большее напряжение. Дротик закладывается в пусковой лоток, прорезанный в направляющем блоке, и накладывается на тетиву. И происходит пуск. Результат можешь видеть сам.

– Ты видел такие машины и раньше? – спросил я.

– Много раз. Каждая центурия в легионе обычно имеет на вооружении один такой «скорпион», но есть и другие боевые машины, которые легион может использовать в бою.

– На плато я ни одной такой не видел.

– Да, и это странно. Заставляет думать, что те, кого мы там перебили, были набраны из ветеранов, вышедших ранее в отставку, а теперь снова призванных под знамена.

Галлы тем временем отошли на расстояние, недоступное дротикам «скорпионов», и теперь дразнили воинов гарнизона похабными жестами, демонстрируя свои гениталии.

– Стены выглядят очень мощными, – заметил Спартак.

– Да, по крайней мере, тридцать футов в высоту, – сказал Акмон. – Может, выше. Штурмовать их будет трудно, много крови прольется, а осадных орудий у нас нет.

– Даже если бы они у нас были, нет людей, умеющих с ними обращаться, – мрачно сказал Спартак.

– Город одной стороной обращен к морю, так что у нас мало шансов уморить их голодом и заставить сдаться, – уныло добавил я.

– Самое лучшее, что мы сейчас можем сделать, это насыпать вал напротив их стен и поставить на нем частокол, – сказал Спартак.

Вал насыпали за два дня. Заросшие лесом склоны Силайских гор дали нам достаточно столбов для частокола, который установили еще за неделю. После этого не происходило почти ничего. Корабли продолжали заходить в порт и выходить из него, мы тренировали свои войска. Я разместил конный отряд в лагере, в пяти милях к югу от Фурии, у подножья гор. Множество ручейков, что текли по долинам и оврагам, давали вдоволь свежей воды и для коней, и для людей и позволяли держать отряд подальше от основного лагеря, который вскоре оказался переполненным и начал страдать от болезней. В результате Спартак отвел войско назад и рассредоточил его, чтобы эпидемии не причинили нам больше вреда, чем римляне. Отряды, дежурившие у частокола, окружающего город, часто менялись, только мы были исключением: Спартак заявил, что всем известно, что парфяне бесполезны при ведении осад, и, кроме того, на нас лежала ответственность за обеспечение внешней обороны. С этой целью Бирд и его разведчики без устали несли охрану и вообще служили нам глазами и ушами. Думаю, Бирд был совершенно счастлив, когда мотался повсюду верхом на коне. Ездил он на грязной, шелудивой на вид лошади и не брал с собой никакого оружия, за исключением длинного кинжала. Одежда на нем была сильно поношенная, сам он выглядел неряшливо. Бирд аргументировал это тем, что если его выследят и поймают римляне, то наверняка сочтут всего лишь бедным путешественником, хотя, вполне вероятно, могут казнить его как разбойника. Он никогда не был воином, да и не выражал желания им стать, и он, и его разведчики оставались довольны своей работой, а я был рад, что он столь прилежно ее выполняет. Годы, проведенные в дальних поездках по Каппадокии, научили его читать и понимать местность, и это сослужило нам хорошую службу. Он со своими пятьюдесятью разведчиками подчинялся напрямую мне и не обращал внимания ни на кого другого. Это раздражало Нергала и смешило Буребисту, но такой порядок хорошо работал, так что я не стал ничего менять. Разведчиков себе он отбирал сам, и одеты они были точно так, как он, но к его достоинствам следовало отнести то, что он выучил латынь, а также все время оставался со своими людьми, жил рядом с ними. Подобно ему самому, они были не из парфян, чужаки, и это тесно связывало их воедино.

Несмотря на то что уже наступила зима, днем было по-прежнему тепло, хотя ночью температура заметно падала. И вот однажды, в особенно холодный день, когда ветер дул со стороны занесенных снегом гор, Бирд прискакал в наш лагерь на своей облезлой лошади. Я сидел на земле и грелся у большого костра, который развел Годарз и его ветеринары, когда он ворвался к нам. Бирд здорово запыхался, а его лошадь была вся в пене, что вызвало неодобрительное бормотание Годарза, когда он осматривал животное и успокаивал его. Потом приказал расседлать коня, напоить и накормить, полностью игнорируя возражения его хозяина. Парфяне очень любят своих коней и не выносят того, что считают неправильным, недостаточным уходом. Но Бирда было не переубедить.

– Конь в норме, не надо его кормить. Я его покормил.

– Но недостаточно, судя по его виду, – ехидно бросил Годарз, и коня увели прочь. – Уверен, что его уже с неделю не чистили. Позор и стыд!

– Не говори со мной так! – сказал Бирд, оскалившись на Годарза, который был старше, крупнее и мощнее его.

– Хватит! – вмешался я, поднимаясь на ноги. – С чем ты явился, Бирд?

Он улыбнулся:

– Нашел серебряные копи римлян.

– Что? Где? – воскликнул я.

– В нескольких милях отсюда, в горах. Я сразу же поехал обратно, чтобы тебе сказать. Не было времени останавливаться и кормить коня.

После того как он поел тушеного мяса с хлебом и выпил немного вина, я отправился с ним в лагерь фракийцев. Становилось темно, но ехать оказалось нетрудно, поскольку вся равнина вокруг города была заполнена горящими кострами. Лагерь фракийцев размещался прямо напротив западных ворот города, примерно в миле от его стен; от них его прикрывал частокол. Я часто задумывался, что могут думать воины городского гарнизона, наблюдая рядом настоящий римский лагерь, полный их врагов. Мы проехали сквозь лагерь к шатру Спартака, который сидел там вместе с Акмоном.

– Серебряные копи? – переспросил он у Бирда. – Ты уверен?

– Римляне роют шахты, только чтобы добывать серебро и золото, – ответил тот. – Ради чего-то другого не станут беспокоиться. А мне сказал один человек. Там много воинов, охраняют драгоценную руду.

– Разумная мера, – сказал Акмон, отпив вина и вытирая рот рукавом туники.

– Мы достаточно легко можем захватить эту шахту, – добавил я. – Я могу туда отправиться утром, взяв две-три сотни.

Спартак откинулся на спинку кресла и забарабанил пальцами по столу.

– Серебряные копи объясняют, почему город так хорошо защищен и такой большой и, значит, процветающий и богатый. Римляне, видимо, отправляют серебро из Фурии морем через залив в Тарент, а затем везут по Аппиевой дороге в Рим. Далеко эта шахта?

– Полдня пути верхом, мой господин, – ответил Бирд.

Спартак посмотрел на меня:

– Мы с тобой завтра туда отправимся. Но возьмем с собой еще и моих фракийцев, а не только твоих конников.

– Это замедлит наш марш, – заметил я.

– Верно, однако, раз твой человек утверждает, что при шахте имеется большой гарнизон, одной конницы будет недостаточно, – Спартак вытащил меч из ножен. – Кроме того, пора немного подраться, а не то паутиной зарастем. Акмон, ты останешься командовать за меня.

– Какой нам прок от этого серебра, если мы не можем ничего на него купить? – спросил Акмон.

Мы отправились рано на следующее утро, две сотни конных и столько же пеших. Клавдия обняла мужа, который, кажется, был в хорошем настроении в предвкушении приключения, явно более предпочтительного, нежели перспектива провести еще один день, изучая крепостной ров и частокол и отговаривая Крикса идти на лобовой штурм города. День был солнечный и теплый. Вскоре мы прошли равнину и начали подниматься в горы по дороге, что шла через густые буковые леса и ущелья, прорытые быстрыми ручьями. Воздух по мере подъема становился все прохладнее, и наше продвижение замедлилось; всадники спешивались и вели коней в поводу, а фракийцы в своих кольчугах и шлемах тащились позади нас, нагруженные щитами, мечами, провизией и дротиками. Мы производили много шума, и это, кажется, очень раздражало Бирда, которому явно не нравилась наша компания. Местная флора была представлена весьма богато и разнообразно: серебристые ели, клены, лавр, дубы, остролист, мята, шиповник. Также местность кишела дикими животными: черными белками, оленями, выдрами, коршунами. Один раз мы сквозь просвет в кронах деревьев даже увидели орла, парящего над нами, и Спартак счел это добрым знаком. В середине дня Бирд, Спартак и я сделали остановку, оставив на время своих людей, и продолжили путь пешком, уйдя с дороги и двинувшись через лес.

Мы следовали через заросли за Бирдом, постепенно поднимаясь все выше, пока не забрались на вершину мощного горного отрога, одного из многих, пересекавших эту местность. Мы подобрались к краю отрога и заглянули вниз. Под нами располагался большой лагерь, окруженный забором, а в нем деревянные хижины, ряды палаток, конюшня и большие навесы, под которыми обрабатывалась серебряная руда. Лагерь размещался рядом с каменным обрывом, и вся его территория была очищена от деревьев и прочей растительности. Из лагеря выходила дорога. В скальном обрыве виднелись два входа в шахту, из которых периодически появлялись рабы, толкая тележки, нагруженные рудой. У входа в лагерь стояли часовые, а также у входов в шахту и у ворот отдельной огороженной зоны, где жили работавшие в шахте рабы. Над лагерем эхом разносились громкие команды, а в воздухе над ним висело облако дыма.

Мы отползли от края обрыва и вернулись к своим людям. Спартак за все это время не произнес ни слова, но когда мы вернулись назад, он собрал командиров и сообщил, что нападение на лагерь запланировано на утро.

– Костров вечером не разводить. Выступаем еще до рассвета, – сказал он нам. – Пакор, оставь коней под охраной и поставь полсотни своих людей с луками у края обрыва, откуда мы рассматривали лагерь. Их задача – перебить как можно больше римлян, а мои люди и оставшиеся твои парфяне тем временем захватят ворота и возьмут лагерь.

План казался достаточно простым, хотя я так и не понял, зачем нам нужна эта шахта. Уже потом, когда мы сидели, съежившись и накрывшись плащами, привалившись спинами к стволам сосен, он мне все объяснил. Ночь была холодная, небо расчистилось, и луна бросала бледный свет на лес, пробиваясь сквозь кроны деревьев. Наши воины пытались хоть немного поспать, но Спартак не мог заснуть, точно так же, как и я, хотя моя бессонница была вызвана холодом и бугристой корой, впивавшейся мне в спину.

– Мне казалось, что мы уже захватили достаточно золота и серебра, – сказал я.

– Серебра и золота никогда не бывает достаточно, – улыбаясь, ответил он.

– Стало быть, мы идем брать эту шахту, потому что нам нужно больше сокровищ? Войско живет за счет захваченных земель, так зачем нам эта шахта?

– Чтобы отнять ее у римлян, конечно.

Я был в замешательстве.

– А зачем? С какой целью?

– Это у них называется разработкой глубоко залегающих жил руды, – ответил он. – Я помню, как однажды разговаривал с гладиатором в Капуе. Он раньше работал на такой же шахте, до того, как его продали в лудус. И он рассказал, что римляне роют шахты только для добычи серебра и золота. Рытье шахты, которую мы нынче видели, должно быть, стоило много денег и заняло немало времени. А ее содержание стоит еще больше. Серебро не растет на деревьях. Значит, если мы захватим и пригрозим разрушить шахту, то ее богатые владельцы, которые, можно поставить что угодно, прячутся в Фурии, станут более склонны вести с нами переговоры.

– Переговоры? – недоверчиво переспросил я.

– Крикс хочет взять город штурмом и перебить всех его обитателей, так что чем дольше продлится эта бессмысленная осада, тем больше будет раздаваться воплей в поддержку этого стремления, особенно среди галлов. Если он в этом преуспеет, то наверняка попытается отнять у меня командование войском. Однако если я сумею выбить почву у него из-под ног, тогда его власть и сила попросту исчезнут.

– А я-то думал, что он тебе друг.

Спартак посмотрел мне прямо в глаза:

– У гладиаторов нет друзей, по крайней мере, пока ты выступаешь на арене. Лудус называют семьей, но это скорее братство, в котором мы уважаем друг друга и обещаем, что убитым обеспечат достойные похороны, но нельзя быть другом тому, с кем однажды можешь сойтись на арене! Я уважаю Крикса, потому что он отличный боец и вообще простой человек. Но он силен лишь мышцами, не головой, и в конечном итоге именно это его и погубит.

– Мне он не нравится, – сказал я.

– И ты ему не слишком по вкусу, но ты-то в хорошем обществе. Он ведь и меня тоже ненавидит.

– Неужели? – я был поражен.

– Конечно. Ведь я же стою на пути к осуществлению его желаний.

– Ты имеешь в виду Клавдию?!

Он рассмеялся.

– Нет. Я имею в виду командование всем войском. Крикс хочет стать царем со своим собственным царством. Он думает, что римлян нетрудно будет вымести отсюда и он станет править всей Южной Италией. В этом истинная причина, почему он тебя не любит.

– Потому что я хочу править югом Италии?

Он помотал головой.

– Холод явно заморозил тебе мозги. Нет, не поэтому. А потому, что у тебя уже есть свое царство, или, по крайней мере, ты наследник царского трона. И Крикс думает, что это несправедливо.

– Если он вообще способен думать, – добавил я.

– Он ни за что не захочет уходить из Италии, – сказал Спартак. – Он только для того и живет, чтобы драться, сражаться. Он мог бы служить в римском войске, но терпеть не может дисциплину, так что вместо этого просто убивает римлян. Я так полагаю, что все галлы такие же, как он.

– Не все, мой господин.

– Галлия – редкое исключение, она уникальная женщина. Ты хочешь увезти ее с собой в Парфию?

Я вспыхнул от смущения.

– Я так далеко вперед не заглядывал, господин.

– А вот она заглядывала, могу поспорить. Она умна, да еще и красива. А теперь еще и луком научилась владеть. Но ее еще нужно укротить и приручить.

– Мне не хотелось бы ее укрощать, господин.

– Очень разумный подход, поскольку я сомневаюсь, что хоть кто-то из мужчин вообще на это способен. Как бы то ни было, эта галльская женщина желает быть с тобой.

– Правда?

– Мне так сказала Клавдия, но смотри не проговорись, что я это тебе сообщил.

Я почувствовал прилив восторга и мог бы сейчас заорать от радости. Холод и неудобства были забыты, и я снова и снова переживал эти слова.

За два часа до утренней зари мы оставили коней под охраной нескольких человек и медленно двинулись через лес – две сотни фракийцев, вооруженных щитами и пилумами, и почти двести конных лучников с полными колчанами и мечами на поясе. Шли мы медленно, чтобы производить как можно меньше шума, но хотя наши глаза успели привыкнуть к отсветам лунной ночи, тени, отбрасываемые деревьями, затрудняли путь, и многие падали, споткнувшись о корни деревьев или о сухие ветки, валявшиеся на земле. Вел нас Бирд. Я отметил, как легко двигается Спартак, казалось, что он летит, словно лишившись всякого веса. Я следовал за ним, остальные люди шли за мной длинной цепочкой. Прошла, казалось, целая вечность, пока мы добрались до римского лагеря, и к тому времени все озябли и проголодались. Я опустился на колени рядом со Спартаком, и мы дождались, когда подойдет последний из наших воинов. Он подозвал командиров, и мы быстро провели импровизированный военный совет. Он говорил приглушенным голосом, объясняя свой план атаки. Пятьдесят лучников создают прикрытие, стреляя с вершины скалы, с которой мы рассматривали лагерь. Бирд развел людей по позициям.

Мы незаметно приблизились к воротам лагеря и шахты, которые представляли собой всего лишь грубо сколоченный барьер из обрубленных сучьев с двумя деревянными платформами по бокам, на которых стояли охранники. Ограда и ворота явно предназначались для того, чтобы держать людей внутри, а вовсе не для отражения нападений. И это неудивительно, ведь шахта находилась в самом сердце Италии. Мы со Спартаком передвинулись к самой опушке леса, окружавшего шахту.

– Как думаешь, тебе и кому-то из твоих удастся подстрелить этих охранников первой же стрелой? – спросил он.

– Конечно, – ответил я. – Хочешь, подстрелим их в шею, чтоб не успели издать ни звука?

– Не петушись, просто снимите их, и мы возьмем ворота.

Я похлопал одного из своих лучников по плечу, и мы с ним заняли позиции по обе стороны дерева, стоящего прямо перед воротами. Расстояние было около двухсот футов, возможно, меньше. На востоке небосклона появились первые признаки зари, едва различимые полоски красного и оранжевого цвета. Бозан всегда твердил мне, что лучшее время для неожиданного нападения на противника – когда утренняя заря только начинает разгораться, а человек невольно расслабляется после напряженного ночного дежурства. Наступление нового дня подсознательно воспринимается как облегчение после трудного бдения в темноте, когда во мраке может скрываться орда врагов. День означает свет, тепло и безопасность. «Стреляй, когда заря разгорится, – сказал он мне однажды, – и тогда тебе обеспечена быстрая победа». Я натянул тетиву и выпустил стрелу, второй лучник сделал то же самое. Стрелы не наделали много шуму, и каждая нашла свою цель. Тот, в которого я стрелял, стоял, облокотившись на ограждение платформы, завернувшись в плащ и прислонив свой щит к этому же деревянному ограждению. Он потирал руки и смотрел внутрь лагеря. Моя стрела попала ему в середину спины, и он плашмя растянулся на платформе. Второй страж стоял, опершись на свой щит, и смотрел в сторону леса, когда стрела вонзилась ему в правое плечо, сбросив его с платформы, и он с грохотом упал на землю.

Спартак хлопнул меня по плечу и бросился к воротам, за ним последовали остальные. Я тоже рванул вперед, а он остановился и кивнул двум своим людям. Те подскочили к воротам, встали к ним спиной и взялись за руки, сделав из них ступеньку. Спартак подбежал, поставил правую ногу на импровизированную опору, поднялся на ворота, а затем спрыгнул с той стороны. Я последовал за ним, тяжело спрыгнув на землю уже внутри лагеря. Он помог мне подняться, и мы оттянули вбок железный штырь, просунутый в железные скобы, прикрепленные к обеим створкам ворот, и запиравший ворота. Страж, сбитый стрелой с платформы, застонал и попытался уползти в сторону, но Спартак выхватил кинжал и перерезал ему горло. Я отворил ворота, и наши люди хлынули в лагерь. Заря уже разгорелась, и в ее свете стали видны фигуры людей, выскакивающих из хижин, где жила стража. Утренняя побудка! Спартак повел своих фракийцев к хижинам с соломенными крышами, пробежав мимо навесов, где обрабатывали серебряную руду. Перед этими хижинами, в трехстах футах от них, находился загон для рабов, огороженное забором место, где стояли палатки. Возле железных ворот в этой ограде стояли двое охранников. Их быстро сняли стрелами. Но уже зазвонил колокол, поднимая тревогу, и из дверей хижин стали выбегать легионеры, торопливо надевая шлемы, натягивая туники и застегивая пояса. Они строились в дальнем конце двора, две центурии, подгоняемые двумя центурионами. Спартак остановил своих воинов и построил их двумя отрядами по восемь рядов в глубину. Все изготовились к атаке, готовые метнуть свои пилумы. Я построил большую часть своих людей позади фракийцев, они держали луки, готовые засыпать римлян стрелами, а остальных разместил на флангах, перед навесами и входами в шахту – в качестве прикрытия, поскольку не знал, есть ли стража в самой шахте.

Римляне начали наступать, но мои лучники, стоявшие наверху, на отроге скалы над лагерем, стали пускать в них стрелы, залп за залпом, и легионеры остановились. Я тоже дал своим приказ стрелять, и над головами фракийцев полетели стрелы, нацеленные в передний ряд римлян. Последние, как и следовало ожидать, сомкнули щиты впереди, с боков и над головами, образовав нечто вроде двух огромных красных ящиков, утвердившихся на земле. Стрелки наверху продолжали обстреливать эти построения, а Спартак крикнул: «Мечи к бою!» – и бросился вперед. Фракийцы побросали дротики на землю и налетели на римлян. Мы успели выпустить один залп, и стрелы вонзились в римские щиты за секунду до того, как фракийцы врезались в их ряды. Позднее мне рассказали те, кто оставался наверху, что эта атака отбросила передние ряды римлян назад, а затем рассекла их боевой порядок надвое. А Спартак и его парни продолжали рубить и идти вперед. Опытные воины, вероятно, выстояли бы и продолжили драться, несмотря на то что их товарищей в передних рядах уже изрубили на куски искусно владеющие мечом гладиаторы, но это была всего лишь тюремная стража, так что через несколько секунд построение римлян окончательно развалилось. Я повел своих людей вперед, следуя за фракийцами, а схватка между тем уже превратилась в отдельные поединки, а вскоре и вовсе прекратилась. Многие римляне побросали оружие на землю и уже молили о пощаде, а тех, кто еще продолжал сопротивляться, быстро порубили. И так получилось, что в конечном итоге Спартак оказался в одиночестве – он стоял с мечом в руке и вызывал римлян на бой, на поединок. Желающих нашлось немало. Мы образовали полукруг, окружив своего командира, который выступал один против пяти атаковавших его римлян. Должен сознаться, я очень волновался, а вот фракийцы всего лишь кричали и подбадривали своего вождя.

Спартак умело сражался и действовал очень быстро, используя щит в качестве наступательного оружия, равно как и меч, парировал выпады противников и бил их умбоном щита в лицо и в ребра. Двигался он очень быстро, легко, поворачиваясь то туда, то сюда навстречу своим многочисленным противникам. Кроме того, он использовал врагов в качестве прикрытия, занимая такие положения, когда один римлянин мешал другому, не давал ему атаковать. Одному из них он раскроил мечом череп, потом ушел нырком вбок и пнул еще одного, сбив его с ног. Спартак сбросил шлем и бился с незащищенной головой, насмехаясь над своими противниками, намеренно открывал грудь, словно призывая их бить именно туда. Один из них, безрассудный тип, так и сделал – и тут же поплатился жизнью: Спартак имитировал ложный выпад справа, подставил воину подножку и проткнул спину ударом меча, когда римлянин рухнул на землю лицом вниз. Все вокруг закричали: «Спартак! Спартак!», а он низко пригнулся и нанес смертельный удар в живот четвертому римлянину, и тот издал режущий ухо вопль, от которого завибрировал воздух. Пятый римлянин, видимо, уже понял, что сейчас умрет, но, следует отдать ему должное, продолжал активно атаковать. Однако смельчаку быстро пришел конец, когда Спартак щитом отбросил в сторону его меч и всадил клинок ему в горло, так что острие вышло наружу сзади. Он оставил свой гладиус в ране и отступил в сторону. Тело легионера еще секунду оставалось на ногах, потом рухнуло на землю. Спартак остановился и поднял руки, принимая поздравления и громкие аплодисменты, потом поднял с земли шлем и вытащил из мертвого тела меч.

Я подошел к нему, когда он вытирал кровь с клинка и убирал его в ножны.

– Мне это страшно понравилось, – сияя, заявил он. – Как будто я снова оказался на арене.

– Тебе нравилось выступать на арене? – недоверчиво спросил я.

Он, казалось, удивился вопросу:

– Конечно, почему же нет?! Я хорошо умею драться, а ведь любому человеку нравится делать то, что он хорошо умеет!

Тех римлян, что успели сложить оружие и сдаться, отвели в загон для рабов, а самих рабов выпустили. Спартак тут же сообщил им, что они теперь свободны. Большинство просто стояло в замешательстве, но один человек пробился вперед и заговорил со Спартаком. Мощный мужик с рублеными чертами лица и узкими черными глазами. На ногах у него были кандалы.

– Луций Домит к твоим услугам! Я уж думал, что подохну здесь, но теперь, спасибо тебе, кажется, подохну где-нибудь в другом месте!

– Ты римлянин? – спросил Спартак.

– Ага. Бывший центурион Тринадцатого легиона, а в последние шесть месяцев постоялец этой сортирной ямы.

– И как ты тут оказался? – спросил Спартак.

Домит пожал плечами:

– Поругался с трибуном, в результате чего трибун получил хорошую трепку, а я оказался здесь.

– Тебе крупно повезло, – заметил Спартак.

– Такое у меня второе имя – Повезло, – улыбнулся Домит. Он подергал свои цепи. – Есть шанс избавиться от этого? И, по крайней мере, скажи, как тебя зовут.

– Я Спартак, фракиец. – Имя явно не произвело на римлянина никакого впечатления. – А это Пакор, парфянин.

Домит окинул меня ледяным взглядом, явно решив, что мои длинные волосы являются признаком отсутствия должной дисциплины и боевых способностей. Однако он точно отметил, насколько эффективно действуют наши луки. И кивнул:

– Умно придумано, что вы поместили лучников на эту скалу.

Позади нас остатки гарнизона загнали в загон для рабов, после чего за ними закрыли железные ворота. Рабов, включая Домита, отвели под навесы, где на наковальнях им срубили кандалы. Спартак приказал погрузить все захваченное вооружение на повозки, чтобы отвезти в наш лагерь, а сбитые цепи и кандалы отправить тоже туда, чтобы перековать их в оружие. Я выслал двадцать человек на дорогу, чтобы привести лошадей, а еще пятидесяти приказал собрать использованные стрелы. Провизия, запасенная для гарнизона, была роздана рабам, и они уселись прямо на земле и принялись жадно ее поглощать. Мы со Спартаком отправились к входу в шахту – двум большим проломам, расположенным рядом друг с другом в скале. От каждого вглубь уходил тоннель, освещаемый масляными лампами, вставленными в небольшие углубления в камне. Спартак приказал привести сюда Домита, и через пару минут тот появился рядом, довольный, что его освободили от цепей.

– Кто там сейчас внизу? – спросил Спартак.

– Пятьдесят охранников и пара сотен рабов. Партии рабов меняют каждые пять дней, по пятьдесят человек в каждой, и это означает, что мы по большей части торчим под землей, – он глянул на мертвых стражников, разбросанных возле входа в шахту. – Они там уже знают, что произошло наверху.

– А есть другие выходы из шахты, кроме этих? – спросил Спартак.

– Нет, – ответил Домит.

Спартак с минуту подумал, расхаживая взад-вперед и пиная камешки. Потом снова обратился к Домиту:

– Я намерен пока что оставить шахту в рабочем состоянии. Ты свободен и можешь идти куда хочешь, но если поможешь мне здесь, то сможешь присоединиться к нам, когда появится такое желание. Если хочешь помочь, тогда я попрошу тебя спуститься в шахту и сообщить всем, что они могут подняться на поверхность. Те, кто вас охранял, с настоящего момента будут добывать руду. Ну, что скажешь?

Домит потер щеку, потом почесал тело под грязной туникой. Руки у него были жилистые и все в шрамах.

– А если я не хочу тебе помогать?

– Мне все равно, – ответил Спартак. – Тогда я заколочу входы досками и подожгу их.

– И все, кто там сидит, погибнут, и рабы, и римляне.

– Как я уже сказал, мне все равно.

Домит засмеялся.

– А ты мне нравишься, фракиец! Кроме того, я, кажется, перед тобой в долгу, так что выполню твое поручение. Дай мне меч и несколько человек, и я их сейчас всех выгоню наружу.

Спартак поднял гладиус, валявшийся поблизости рядом с мертвым римлянином, и вручил его Домиту, который тут же направился в тоннель. Спартак выслал следом за ним отряд своих людей.

– Ты ему доверяешь? – спросил я.

– Доверие еще надо заслужить, Пакор. Посмотрим, вернется он или нет.

– Он мог соврать насчет того, что это единственный выход.

– Возможно. Но если он нас предаст, я все равно подожгу шахту. – Он кивнул в сторону пленных римлян. – А что делать с этими, если решим разрушить шахту?

– Держать их при войске в качестве рабов.

– Я бы предпочел их перебить, но учту твое мнение.

Мы стали ждать возвращения Домита и наших воинов и за это время обошли лагерь, обнаружив, что склады забиты инструментами, необходимыми для добычи руды. Здесь лежали молотки с заостренными бойками, кирки, мотыги, лопаты, грабли. Под навесами были сложены корзины и кожаные мешки для выноса руды, а также веревки, ведра и лебедки для подъема руды снизу. В одном запертом на тяжелый засов сарае хранились аккуратно сложенные слитки серебра по два или три фунта весом каждый. Их там было по крайней мере штук пятьдесят, готовых к отправке в город. Спартак расхаживал между рабами, которые продолжали есть и пить, и рассказывал, кто он такой, призывая присоединиться к нам. Большинство, кажется, желало этого, скорее всего из благодарности за свое освобождение и желания покинуть это проклятое место. Из шахты наконец выбрался Домит, за ним следовала цепочка римских охранников. Я быстро построил своих лучников в две шеренги по обе стороны от выхода и велел им наложить стрелы на тетивы на случай, если у римлян возникнет желание с нами подраться. Но Домит просто отвел их шагов на сто от выхода, остановил и ткнул пальцем в землю, после чего все римляне отстегнули свои мечи, а затем шлемы и кольчуги и бросили их. Я стоял рядом со Спартаком, пока охранники разоружались, а затем их отвели в загон для рабов, к их товарищам. Вскоре наружу вышли рабы, трудившиеся в шахте, вымотанные и измученные, грязные, щурящиеся от яркого света, пытаясь приспособиться к нему. Среди них обнаружились даже дети, которых, как мне сообщили, использовали для перетаскивания по тоннелям деревянных салазок с рудой. Многие, едва успев выйти из шахты, тут же рухнули на землю или сели, явно вымотанные до предела, перепуганные и ошеломленные событиями этого утра.

Назад в лагерь я возвращался со Спартаком и полудюжиной своих людей. Остальная конница должна была сопровождать и охранять повозки, нагруженные захваченным добром, провизией и серебром. Спартак оставил всех фракийцев в лагере охранять пленных римлян, а Бирд с отрядом в пятьдесят всадников сопровождал рабов, которые следовали за нами пешком. Среди них был и Домит, который сообщил Спартаку, что хотел бы остаться с нами. Когда мы вернулись в лагерь, Спартак велел Акмону послать к шахте еще сотню воинов для усиления оставленной там охраны. Домит оказался поражен огромными размерами нашего войска, когда увидел лагерь осаждавших Фурии, но еще большее впечатление на него произвел вид новобранцев, обучавшихся тем же манером, что был принят в римских легионах – они были точно так же вооружены и использовали точно такие же тактические приемы. Домит спросил Спартака, не может ли тот назначить его центурионом в одну из фракийских центурий, и его желание было исполнено. Вот так наше войско заполучило первого римлянина, хотя ему в самых решительных выражениях сообщили, что битье рекрутов тростью в этом войске не поощряется. Его это, кажется, несколько расстроило, но он впоследствии с лихвой возместил свою потерю, пользуясь ругательствами, угрозами и оскорбительными выражениями, которыми осыпал муштруемых.

Годарз успел хорошо организовать наш лагерь и наладить его нормальное функционирование, а также выслал конные патрули на юг и запад от Фурии на поиски новых лошадей для конницы. Новобранцы прибывали в войско ежедневно, по большей части это были беглые рабы с полей и из латифундий или пастухи, и тех из них, кто умел ездить верхом, направляли ко мне. Как обычно, всех, кто оказывался галлами, немедленно забирал к себе Крикс, чей лагерь располагался к северу от Фурии и занимал большую территорию на прибрежной равнине. Каст и его германцы разместились к югу от города, а фракийцы – к востоку. Наш лагерь стоял у подножья гор, позади фракийцев. Мы не забывали постоянно высылать патрули далеко на север, вплоть до самой реки Сирис в Лукании, а также на юг до Петелии в области Бруттий. Отряды конников патрулировали Аппиеву дорогу, которая начиналась от Капуи и кончалась в Регии, на крайнем юго-западе Италии. Мы все время ожидали сообщений о римских войсках, идущих с севера, чтобы атаковать нас, но патрули сообщали лишь о землях, покинутых рабами, гражданскими лицами и легионерами. Было понятно, что в Риме не осталось легионов, которые можно было бы послать на выручку Фурии. Город оказался предоставленным самому себе, осажденный и изолированный, и хотя корабли беспрепятственно заходили в порт и покидали его, меня занимал вопрос, сколько еще времени Спартак не будет предпринимать никаких активных действий, имея в распоряжении огромное войско и видя перед собой весьма привлекательную цель. Стены города казались высокими и мощными, но был ли достаточно силен его гарнизон, чтобы их оборонять их в случае одновременного штурма с трех сторон? И собирается ли Спартак производить такой штурм? Прошел целый месяц со дня нашего прихода под Фурии, прежде чем Спартак позвал меня на военный совет, где я наконец получил ответ на эти свои вопросы.