Старый Мусса

Сколько бы ни просили старого Муссу рассказать сказку, он и рта не раскроет до захода солнца.

В черной стране сказки рассказывают только по ночам. Сказки рождаются из холодного мерцания ночных звезд, искр костров и таинственных ночных звуков. С рассветом, когда искры неприметно теряют ночную яркость и над головой меркнет созвездие Центавра, сказки прячутся в остывшую золу, в густые кроны манговых деревьев и тают вместе с прохладным ночным сумраком.

Мусса — старый рыбак из племени бозо. У него сильные и грубые руки, нежное сердце и черное сухое лицо. В складках кожи прячутся темные добрые глаза. Они будто искры ночного костра — теплые и яркие.

Давно не плавает по Нигеру Мусса. Он стар. Но когда рыбацкие длинноносые пироги уплывают в предрассветный сумрак, Мусса стоит на берегу. Толстые губы его шевелятся, призывая ветер, солнце и звезды помогать рыбакам.

В сумерки в деревне разгорается костер. Мусса подсаживается к нему, чтобы выбрать уголек пожарче и раскурить длинную эбеновую трубку. Но он не успевает насладиться терпким дымом самосада — его окружают дети. И конечно, требуют сказку.

Мусса откладывает в сторону трубку и кладет сухую руку на плечо своего любимца Мамаду. Черное лицо малыша сливается с ночной тьмой, но светятся голубые белки больших черных глаз.

Мерцают в синей вышине звезды. Летят в бархатную темень искры костра, на долю секунды освещая счастливые ребячьи лица. Сейчас старый Мусса начнет свои сказки. Сейчас… Пришло время для них.

Но близится период дождей, и Мусса все скупее рассказывает свои были и небылицы. Даже его любимец Мамаду не может упросить старика рассказать больше трех сказок.

— Большие дожди скоро придут в саванну.

Раньше темнеть начнет. Что делать в хижинах будем, если сказок не хватит?

— Придумаем что-нибудь, — утешает старика Мамаду.

Мусса перебирает жесткие кудрявые волосы Мамаду и рассказывает только три сказки.

Я тоже часто слушаю сказки старого Муссы. И когда мне случается заметить в саванне африканского зайца или крошечную пальмовую мышь, я улыбаюсь им, как старым знакомым.

А недавно я увидел огнецвет. Я поздоровался с ним — ведь я хорошо знаю его историю из сказки Муссы. Может быть, саванный ветер прятался в кроне и шептался с листьями, но я подумал, что дерево отвечает мне. Я рассказал о своей встрече Муссе.

— О! Ты уже понимаешь язык саванны, — улыбнулся старик.

А я подумал: его поймет всякий, кто услышит твои сказки, старый Мусса.

 

Огнецвет

Растет на африканской земле дерево с гроздьями оранжево-красных цветов, похожих на языки пламени. Цветы вздрагивают от дыхания саванного ветра, и кажется, будто пламя охватывает дерево. Потому и назвали его огнецветом.

Старые люди говорят, что не всегда огнецвет был таким. Давно-давно на дереве росли только мелкие сухие листья, да острые колючки. И не было тогда у него никакого имени.

Птицы облетали колючее дерево. В редкой кроне трудно спрятать гнездо с птенцами. Люди вспоминали о нем, когда искали хворост и рубили ветки для костра.

Дерево росло в стороне. Другие деревья отступили и отвернулись от него. Кусты и цветы засыхали вблизи колючего дерева. И звери обходили его стороной.

Лишь один саванный ветер навещал одинокое печальное дерево. Тогда свернувшиеся от зноя и тоски жесткие листья расправлялись и, словно ладони, тянулись к ветру.

«Разве оно виновато, что выросло колючим и без цветов?» — думал ветер, всякий раз замедляя бег перед отверженным деревом. И однажды придумал, как ему помочь.

— Эй, ветры! Ко мне! — позвал он своих братьев из далеких земель.

Ветры вмиг слетелись в саванну. Африканский ветер рассказал им о печальном дереве и попросил помочь: пусть каждый из них принесет в Африку самые необычные цветы своей земли.

Скоро ветры нанесли в саванну огромную копну душистых цветов и трав. Алели степные маки. Покачивались на высоких тонких ножках бледные нарциссы. Словно утренняя дымка над Нигером, распускался цветок любви маа. И выше всех протянул холодные белые стрелы спокойный лотос.

— Нет-нет, — вздохнул саванный ветер. — Я уже видел эти цветы, когда залетал в чужие страны. Они не подходят моему дереву — очень нарядные, слишком известные. Мое дерево долго страдало от одиночества и презрения. Оно достойно самых теплых, самых удивительных цветов, какие только растут на земле.

— Тогда ищи-ка ты, братец, сам! — обиделись ветры и разлетелись.

И ветер искал. Он летал и летал над саванной, над тропическим лесом, над Великой рекой. Он хмурился и вздыхал, разглядывая землю. От неудачи у ветра стал портиться характер: из теплого и покладистого он превратился в холодного ворчуна.

И вдруг ветер увидел пожар в саванне. Горели сухие высокие травы, безжизненные кусты, умертвленные африканским солнцем деревья. Узкие языки розово-желтого пламени, казалось, достигали неба.

— Вот цветы для моего дерева! — воскликнул ветер. — Таких ни у кого нет.

Он подхватил огненные языки и помчался к дереву. Он разбросал их по редким колючим веткам, а потом долго наблюдал, как огненные языки, замирая, превращались в оранжевые цветы.

— Какое ты красивое! Теперь уж никто не отвернется от тебя. Теперь ты будешь счастливым!

Ветер, очень довольный, полетел по своим делам. Он больше не хмурился и не ворчал попусту. Он часто заглядывал в глиняные и соломенные хижины, оставляя там нежный аромат, которым напитали его огненные цветы. Ветер был в хорошем настроении: ведь это он сделал дерево счастливым! Утром, залетев на минутку к своему другу, ветер не узнал дерево. Раскрывшиеся пылающие цветы покрыли все ветки. Листья стали широкими и гладкими. Ветру показалось, будто в саванне поселилось солнце.

— Огнецвет… — прошептал удивленный такой красотой ветер.

Он летал над саванной и всем рассказывал об огнецвете. Люди спешили посмотреть на чудо и подолгу отдыхали под душистыми ветвями. Птицы вили гнезда в цветущей кроне. А звери никогда не убивали друг друга вблизи огнецвета.

Это было давным-давно. Теперь рядом со старым огнецветом растет роща. Вокруг много кустов, цветов и разных деревьев. Теперь никто не отворачивается от огнецветов. И не только потому, что они красивы. Их широкие листья заслоняют кустарник от знойного солнца, а в бурю сильные ветки поддерживают гнущиеся молодые стволы. Все огнецветы знают историю своего родоначальника и саванного ветра и уверены, что самое большое счастье — это делать добро.

 

Мудрая черепаха

Пошел как-то Нугум на охоту и в корнях сломанного грозой дерева увидел змею с детенышами. Нугум натянул лук, да змея заговорила человеческим голосом.

— Не стреляй в меня, Нугум!

Удивился охотник и опустил лук.

— Но я охотник, — сказал он, опомнившись, — я должен убить тебя.

— Не убивай! — молила змея. — Я подарю тебе волшебный камень. Он приносит богатство и удачу. Но прежде отнеси нас к реке. Не бойся! Доброта твоя окупится.

— Судьба посылает удачу, — решил Нугум. Он посадил змею и ее детенышей в охотничью сумку и, взвалив ее на голову, поспешил к реке.

Охотник шел полдня, прежде чем достиг воды. Солнце уже пряталось за баобабами. Из-за уступа Бандиагара выплывали темные облака. Приближался час вечернего водопоя. Нугум ступил на берег и опустил у воды свою сумку.

— Мы пришли. Давай камень.

— Охотник! Ты нетерпелив, как все люди. Отнеси-ка нас поглубже в реку.

Нугум поднял тяжелую ношу и вошел в воду.

— Нет-нет, — запротестовала змея. — Поглубже.

Нугум сделал еще несколько шагов, скрыла его плечи. Течение сбивало с ног.

— Давай обещанный камень! — рассердился охотник. Борясь с течением, он развязал сумку и выпустил змею и детенышей.

— Охотник, — змея привольно вытянулась в прохладной воде, — я десять дней ничего не ела, и детеныши мои тоже проголодались. Вот мы тебя и съедим. Есть других — моя работа, как твоя — убивать зверей. Э, не вздумай бежать! А то сейчас же убью тебя хвостом.

— Змея, — в ужасе закричал охотник. — Я спас тебя от смерти! А ты…

— А я голодна, — прошипела змея, приблизив пасть к лицу Нугума. — Ты забыл закон — за Добро платить Злом.

— Такого закона нет!

— Нет? — засмеялась змея, сжимая его горло.

— Подожди, подожди, — взмолился, задыхаясь, Нугум. — Я не могу так умереть. Я исполнил твою просьбу — отнес к реке. Теперь ты должна исполнить мою. Слышишь, змея? Это тоже закон! Настал час вечернего водопоя. Выслушай трех первых, кто придет к реке. Если они согласятся с тобой, значит, закон Зла торжествует на Земле, и я… я погибну.

— Ты заставляешь меня терять время. Но — услуга за услугу.

Тем временем к реке подходила старая хромая собака. Бока ее ввалились. Шерсть облезла.

— Эй, сестрица! — окликнула ее змея. — Ответь нам: чем платят за Добро?

— Ох, как же ты глупа! А еще змея! Разве я родилась с поломанной лапой? Или от рождения шерсть у меня облезлая? Все это оттого, что я верно охраняла хозяйский дом. Потом состарилась, и меня прогнали. За Добро на земле платят Злом!

— Ага! — торжествовала змея. — Я права.

Собака медленно и вяло лакала воду. Потом, не прощаясь, она скрылась в чаще. Вторым к реке пришел осел.

— Разумеется, за Добро всегда платят Злом, — вздохнул он, выслушав вопрос змеи. — Будь это иначе, я не ходил бы бездомным. А сколько грузов я перенес на своей спине! Сколько дорог исходил!

Змея не хотела больше мешкать и сдавила шею Нугума. На счастье, рядом проплывала черепаха. Увидав погибающего охотника, она, старая и мудрая, сразу поняла, в чем дело.

— Какими судьбами занесло вас на середину реки? — остановила змею черепаха.

— Я творю над ним закон Зла,- недовольно прошипела змея.

— Закон Зла? — высунула из панциря маленькую голову черепаха. — Это интересно. Расскажи-ка мне поподробнее, а то я стара и несообразительна.

Черепаха была третьей встречной, и змея, досадуя, шипя и плюясь от злости, начала рассказывать, не спуская с охотника мутных маленьких глаз.

— Так-так, — прохрипела старая черепаха, когда змея смолкла. — Кажется, я поняла суть вашего дела. Но не могу поверить одному: как ты, змея, такая большая, уместилась в этой охотничьей сумке, да еще с детенышами. Ты что-то путаешь или дурачишь меня. Скорее всего ты просто лгунья.

— Смотри же, глупая черепаха! — крикнула в бешенстве змея и полезла в сумку, приказав детенышам следовать за ней.

— Вот-вот, — качала головой черепаха, — так и есть: хвост-то не помещается!

Змея подобрала хвост. Охотник мигом стянул кожаный ремень вокруг сумки и поспешил на берег.

— А теперь делай с ними то, что они заслуживают, — пробормотала черепаха.

Охотник привязал к сумке камень побольше, поднатужился и бросил ее на середину быстрой реки. Теперь Нугум вспомнил, о черепахе. Он оглянулся, но ее уже не было. Старая и мудрая, она не знала, как отблагодарит ее сын человека. Ведь черепашье мясо очень вкусное…

 

Заяц, шакал и говорящее дерево

Шакалу не везло: он обрыскал весь лес, но не встретил ни куропатки, ни даже полевой мыши. Выскочил шакал из лесу на лужайку и замер.

То, что увидел он, никто не видывал и не слыхивал, и родители шакала не видывали и не слыхивали. И родители родителей тоже.

Увидел шакал на лужайке старый-престарый баобаб. Вместо ствола росли у баобаба огромные уши. Широко раскрытый рот чернел, словно бездонная пропасть.

Страшные звуки вылетали из огромной пропасти — рта. Шакала мороз по ушам продрал, он пробормотал: — Вот так чудо… Говорящее дерево!

Произнес он эти слова и упал замертво. Солнце спряталось за могучий уступ Бандиагара. Ночь послала на землю сумерки. Они сделали лес синим и тихим. Шакал очнулся под баобабом оттого, что с шумом наклонились сильные ветви и подхватили его, дрожащего и всхлипывающего. Ветки поставили шакала на лапы.

— Нелегкая занесла меня сюда, — стонал шакал и поджимал застывающий от ужаса хвост, и переставлял гнущиеся лапы.

Вдруг грянул гром, и дерево заговорило.

— Запомни, шакал! Запомни: каждый, кто, увидев меня, произносит: говорящее дерево, — мгновенно умирает. Ты тоже был мертв, но я, баобаб, оживил тебя. От тебя падалью пахнет. А я не могу этого терпеть. Убирайся вон!

Едва ветки отпустили шакала, как его и след простыл. За песчаным уступом шакал упал в изнеможении. Отдышавшись, первым делом выругался.

— Ух ты, проклятое! Чтоб ты сгнило! Из-за тебя у меня звон в ушах, словно наступили дожди. Из-за тебя у меня пустой желудок и дрожат лапы. Чтоб тебя громом разбило! Чтоб тебя молния подожгла!

Кое-как дополз шакал до своей норы и лег на пороге. Ползти вглубь не было сил. Отлежался, отдышался и задумался. А засыпая, шакал вздохнул облегченно: придумал кое-что.

Наутро шакал проснулся в хорошем настроении. Высунул морду из норы и зажмурился: солнце стояло высоко. Тявкнул шакал огорченно — проспал! — и побежал, не умываясь, в саванну. Скоро в высокой траве увидел он жирную цесарку. Повилял ожившим хвостом и заговорил ласково:

— Хочешь, цесарка, я покажу тебе чудо? Такого ни ты, ни твои родители не видывали.

— Да ну?! — всплеснула крыльями цесарка. — Что такое? Что такое?

Шакал оглянулся, на всякий случай поджал хвост и прошептал:

— Говорящее дерево…

Тут он совсем перепугался: спрятал морду в лапы и перестал дышать. Но все было тихо, только цесарка хлопала крыльями.

— Говорящее дерево?! Говорящее дерево?!

Тогда шакал приоткрыл глаз, оглядел зеленую саванну, чистое небо и осмелел.

— Говорящее, цесарка. Клянусь спелыми бананами!

— Шакал! Шакал! Покажи мне это дерево. Покажи! — кудахтала цесарка.

— Хорошо, — важно согласился шакал. — Но только смотри: подойдешь к баобабу, крикни: говорящее дерево. Иначе он рассердится и захлещет нас колючими ветками.

Цесарка согласилась, и они, не мешкая, отправились в путь.

Скоро шакал привел цесарку к волшебному баобабу. Цесарка крикнула:

— Говорящее дерево!

И тут же упала и умерла. Шакал набросился на нее и съел.

Шло время. Шакал жил припеваючи. С помощью баобаба он растерзал газель, барана и даже глупого быка. Но как-то заприметил шакала африканский заяц. Он очень хитрый и любопытный. Все подсматривает, все подглядывает из своих кустов, хотя и знает, что поступает нехорошо. Зато африканского зайца трудно перехитрить и обмануть.

Заяц увидел шакала, когда тот вел к волшебному дереву быка. Прячась в высокой траве саванны, заяц поскакал за ними. Из любопытства. Он страшно удивился и испугался при виде дерева-чудовища. Заяц притаился в зарослях, смотрел, как шакал пожирал быка, и негодовал — ну и подлый же этот шакал! Однако из кустов не вылез.

Съев быка, шакал несколько дней пролежал в норе — не мог двинуться от обжорства. Проголодавшись, он опять прибежал в саванну искать дураков. Здесь ему повстречался заяц.

— А, серый! Как делишки? Хочешь, я покажу тебе чудо?

— Какое чудо, шакал?

— Говорящий баобаб, заяц!

Хитрый заяц повел ушами, но промолчал.

— Идем, длинноухий. Так и быть, отведу тебя к чуду. Только запомни: увидишь его — воскликни: говорящее дерево! А то захлещет он нас колючими ветками.

Заяц подумал, пошевелил усами и говорит:

— Я, шакал, плохо запоминаю. Память отшибло. Однажды о камень головой стукнулся. Пребольно!

— Это же совсем просто, серый! Всего два слова: говорящее дерево. Повтори!

Заяц повторил первое слово, а второе забыл. Потом повторил второе, а забыл первое. Долго бился с ним шакал. Только к вечеру заяц запомнил оба слова.

— Наконец-то! — обрадовался шакал. — Идем скорее.

Недалеко от баобаба они остановились. Шакал подтолкнул зайца вперед.

— Э-э-э-э… — задрожал, заикаясь, заяц. — Э-э-э… де-ре-во…

— Какое, говори! — рычал издали шакал.

— Э-э-э… — забыл… я старый… память отшибло, я головой стукнулся… Подскажи, шакал.

— Говорящее дерево, дурак! — рявкнул шакал и сразу упал замертво. А заяц отпрыгнул подальше, спрятался в кустарнике и ждал.

Говорящее дерево больше не оживило шакала. Ночью его растерзали другие шакалы. Заяц все это видел и рассказал жителям леса и саванны про говорящее дерево и о предательстве шакала. Африканские звери собрались к баобабу и заклеймили весь шакалий род вечным проклятием и позором. С тех пор шакалы выползают из своих нор лишь по ночам, едят дохлятину и воют от тоски и одиночества так нудно и злобно, что даже лев просыпается в своей пещере и плюется от отвращения.

 

Заяц и крокодилы

Пальмовая мышь рассказала зайцу, будто на небольшом песчаном острове, что выступает на середине Нигера, растут очень вкусные бананы.

Заяц бананы любил и решил непременно побывать на острове.

Как-то сидел он на берегу Нигера, посматривал на банановый остров и облизывал длинные усы — так зайцу хотелось полакомиться! Мимо важно прошагал журавль. Заяц окликнул его и попросил перенести на остров. Журавль согласился. К тому же он сам собирался проведать на банановом острове своих дальних родственников.

Скоро заяц сидел на острове и уплетал бананы. Они в самом деле оказались превкусными, и длинноухий сразу объел три куста. На четвертом у него заболел живот. Тогда он растянулся на теплом песке и сладко задремал. К вечеру он проснулся здоровым и веселым. Выкупался в Нигере. Попрыгал по оранжевому песку и объел еще один банановый куст. А потом пришла ночь, и заяц заснул.

Утром солнце осветило спящего зайца и его следы на берегу. Заяц потянулся, просыпаясь, потер лапой, запачканной желтым банановым соком, глаза и огляделся. Он очень удивился: весь берег был в заячьих следах. Словно на остров переселилась не одна тысяча зайцев. Но умный заяц скоро понял, что это его собственные следы. Он засмеялся, довольный: вот сколько наследил он за один только день!

Еще на острове жили крокодилы. Остров и все, что росло на нем, крокодилы считали своим. Проснувшись, они нежились в утренних лучах и, здороваясь друг с другом, желали доброго и удачного утра. Вдруг приполз маленький беспокойный крокодиленок и сообщил, что на их острове поселился нахальный заяц, который уже объел четыре банановых куста.

— Четыре куста?! — рявкнули крокодилы.- Этак он объест весь остров!

Крокодилы этого потерпеть не могли. Самый старый крокодил приоткрыл желтые глаза, шевельнул хвостом — все замолчали.

— Этого зайца надо съесть! — просипел старый крокодил.

И все остальные крокодилы, маленькие и большие, хором повторили:

— Съесть! Съесть!

Все бросились искать зайца. А он, объев бананы с пятого куста, кувыркался на берегу. Однако он издали приметил ползущих крокодилов и мгновенно прыгнул на высокий пенек — остаток мангового дерева. Заяц хорошо знал коварный нрав крокодилов, об этом с раннего детства ему твердила мать.

Крокодилы окружили пень, щелкали острыми зубами и страшно разевали огромные зубастые пасти. Заяц, дрожа, прижимал уши к затылку и прикрывал лапой, испачканной банановым соком, глаза. Достать зайца крокодилы не могли. И заяц перестал дрожать.

— Эй ты! — крикнул самый старый крокодил. — Слезай с пенька. Мы тебя съедим. Нечего прыгать по чужому острову!

— Не съедите. Слишком вас мало, крокодилов. Сейчас придут наши зайцы и прогонят вас с острова. Знаете, сколько нас много?! Посчитайте-ка следы на берегу.

Крокодилы пошумели и стали считать заячьи следы на песке. Крокодилов было много, и они мешали друг другу считать. Одни крокодилы кричали, что зайцев на острове тысяча, другие — будто две тысячи. Старый зубастый крокодил сердился и велел начать счет сначала. Они считали и снова спорили. Спорили и считали.

Наконец заяц предложил:

— Крокодилы, давайте я вас пересчитаю. И вы узнаете, насколько вас меньше, чем зайцев. А потом мы будем драться.

Старый сердитый крокодил закрыл глаза и задумался. Остальные притихли и смотрели на него. К полудню мудрый крокодил шевельнул хвостом. Это означало согласие. Тогда заяц приказал всем крокодилам вытянуться по Нигеру до противоположного берега. Крокодилы послушались. А заяц поскакал по их спинам, ударяя каждого по зеленому лбу грязной лапой.

— Один, два, три… десять, — считал заяц, пока не ступил на противоположный берег, тот самый, откуда его перенес на остров журавль. Отпрыгнув подальше, заяц показал крокодилам язык и ускакал в лес. Больше его крокодилы не видели.

 

Как заяц сватался

В старости заяц любил рассказывать о том, как он женился на своей зайчихе. История эта произошла в то время, когда заяц был молодым и красивым. А такое приятно вспоминать каждому.

Всякий раз, рассказывая эту историю, заяц удобно устраивался на деревянной кушетке у очага, набивал табачком трубку и, разглаживая седые усы, не спеша вел речь о былом.

Вначале заяц вздыхал, сетовал на время, на то, что вот мельчает их заячья порода и перевелись в их племени сильные и мужественные зайцы, способные хитростью победить самого льва.

— Когда я пришел свататься к своей зайчихе… — этими словами заяц обычно начинал рассказ о главном.

А когда он пришел свататься к зайчихе, то встретил там много зверей. Зайчиха в свое время слыла красавицей, и многим хотелось на ней жениться. Родители зайчихи не знали, что делать. Предпочесть тигра льву или пантеру гиене? Что разговоров по лесу пойдет! Да и ссориться с сильными зверями страшно. Пока родители волновались и продумывали, как быть, у заячьей норы топтались женихи. Топтались, косились друг на друга, хвостами повиливали и наконец из терпения вышли. Вызвали из норы старого зайца и потребовали, чтоб тот объявил зверям жениха и вывел невесту. Старый заяц вылез из норы нарядным: в голубом бубу с золотым орнаментом у ворота, в белых праздничных бабушах. Притихли звери, смотрят на зайца с уважением, ждут его решения.

И старый заяц объявил, что отдаст свою дочь тому, кто пробьет баобаб стрелой из лука. А баобаб и десять зайцев, взявшись за лапы, охватить не смогут. Стали звери готовиться: луки проверяют, стрелы затачивают.

Заяц-жених решил во что бы то ни стало выиграть состязание. Это у льва-то! Или слона и леопарда?! Не говоря уже о диком кабане. Однако недаром говорят, что в африканском лесу нет хитрее зверя, чем заяц.

Объявили день состязаний. Заяц с ходу поскакал к своему старинному приятелю древесному жуку.

— Кори какине! — еще издали приветствовал его заяц.

— Торо сите! — важно ответил древесный жук. Он был занят серьезным делом — точил старый пенек.

Заяц деликатно справился о здоровье всех родственников жука, обрадовался, узнав, что все живы-здоровы, и перешел к делу. Заяц спрашивал совета, как ему пробить стрелой из лука древний толстый баобаб.

Древесный жук понял, куда клонит заяц, и стал ссылаться на занятость. Но заяц признался, как сильно влюблен в зайчиху, и сказал, что отказа не перенесет. И пусть жук вспомнит свою молодость и свадьбу с дочерью земляного жука. И жук вспомнил и согласился помочь: выточить в баобабе отверстие. Ко дню состязаний оно было готово. Заяц подобрал тонкую стрелу — как раз по отверстию, а его прикрыл кусочками коры, да так ловко, что никто ничего и не заподозрил.

Пришел день состязаний. Первыми стреляли самые почетные женихи: слон, тигр, лев и леопард. Но их стрелы лишь наполовину ушли в дерево. Настала очередь зайца. Он прицелился и выпустил стрелу прямо в пробуравленное жуком отверстие. Стрела прошла насквозь и упала где-то за баобабом. Звери онемели от удивления, но тут же опомнились и стали кричать, что заяц выиграл, что он герой и должен жениться на зайчихе. Только слон, тигр, лев и леопард молчали. Заяц отошел от них подальше, потому что кто знает, что в бешенстве они могут выкинуть.

А вечером сыграли свадьбу.

 

Заяц в пещере льва

Приближалось время больших дождей. Стал заяц подумывать о новой норе. Да не такой, как сейчас, где только что нос не замочить, а о норе, где места бы и зайчатам хватило, и зайчихе, ну и самому зайцу нашлось бы теплое местечко у очага трубочку перед сном выкурить.

Прошел апрель, май на исходе. А заяц все еще не подыскал ничего подходящего. А зайчиха была сварлива. Каждый вечер ругала зайца всякими нехорошими лесными словами и даже призывала на его голову злых собак. Пусть они у ее зайца оторвут короткий хвост.

Заяц-то, конечно, понимал, что зайчиха так говорит от досады. На самом деле она любила зайца и никаким собакам не позволит оторвать его хвост. Но зайчиха все ругала и ругала зайца, и ему стало обидно.

Однажды заяц совсем расстроился от зайчихиных слов. Печально опустил свои длинные уши и пошел куда глаза глядят. Брел-брел и набрел на пещеру. Она была просторной и сухой. Заяц подумал:

«Вот это нора! Разместятся и зайчиха с зайчатами, и мне будет местечко перед сном трубочку выкурить».

Уши у зайца поднялись. Глаза заблестели. Усы зашевелились. И стал он прежним веселым зайцем. Прискакал он домой. Схватил в охапку зайчат с зайчихой и притащил в новую нору. Переехали!

Зайчиха новой норе обрадовалась, хотела похвалить зайца, но принюхалась, оглянулась и зашептала:

— Заяц, ты дурак… Это пещера льва!

С перепугу заяц присел на задние лапы и замер. А зайчиха с зайчатами в угол забилась и шепотом ругала зайца самыми плохими лесными словами. Но не время было для ссор, и она замолчала и даже, прыгнув к зайцу, что-то на ухо ему сказала. Тот встрепенулся и от радости даже трубочку закурил. Ай да зайчиха! Ай да умница!

Притаились зайцы в пещере. Ждут льва. Когда солнце спряталось за дальние холмы и по саванне разлились фиолетовые сумерки, к пещере подошел лев. Заяц первым услышал его твердую, но мягкую поступь и сделал знак зайчихе. Она кинулась в угол и пребольно шлепнула зайчат. Те хором заревели. Заяц, дрожа от страха, заорал что было мочи:

— Эй вы?! Чего ревете?

— Они есть хотят, — пропищала зайчиха.

— Есть?! — возмутился заяц. — Но они уже съели слона!

Голос у зайца срывался и хрипел.

— Они… они хотят львиного мяса… — пропищала зайчиха.

Лев все это услышал. Изумленный, он стоял перед входом' в свою пещеру. Оттуда слышался то дружный вой, то тяжелое дыхание. Заяц задыхался от ужаса.

— Эге… — бормотал лев в растерянности. — Эге… видно, здесь поселилось какое-то чудовище. Оно кормит детенышей слонами! Нет, мне здесь делать нечего, — решил он после короткого раздумья и убежал в саванну.

А заяц с зайчихой с тех пор так и живут в львиной пещере. Зайчата выросли, но места и теперь хватает всем. Часто по вечерам, раскуривая у очага свою старую трубочку, заяц рассказывает взрослым сыновьям историю своего поединка со злым львом. То ли от старости, то ли от переживаний, но заяц начисто забыл о своем смертельном страхе перед львом. Он помнит только о своей храбрости.

 

Заяц, кайман и гиена

Однажды зайчиха с зайчатами пошла в гости к своим родственникам на другой конец леса, да и загостилась. А заяц остался на хозяйстве один. Ждал-ждал, соскучился и пошел на берег Нигера к своему другу кайману — пожить, пока зайчиха с зайчатами вернется.

— Располагайся, заяц, — согласился кайман. И добавил: — Потом расплатишься.

Пожил заяц в гостях неделю и стал на него хозяин кайман косо поглядывать. Однажды проснулся гость раньше обычного и слышит, как кайман говорит своей жене:

— Ну и надоел мне этот заяц! Вкусной еды от него не дождешься. Кроме капусты, ничего не пробовал. Съесть зайца надо.

Жена сразу согласилась:

— Да-да! Кушаний на него не напасешься. Утром ест, днем ест, а вечером еще и чай пьет. Обжора!

От страха у зайца похолодел хвост. Но растирать его было некогда. Пошевелил заяц ушами, вспомнил, что есть у него еще один друг — гиена. В прошлом году подарил ей заяц на день рождения корзину овощей, и с тех пор они считаются друзьями, правда, все говорят, будто гиена хитрая и злая, но зайца она пока не обижала.

Улизнул заяц от каймана и постучался к гиене. Она зайца впустила, угол ему в норе отвела и вскользь намекнула:

— Живи, живи, заяц. Потом отблагодаришь.

Живет заяц у гиены, нору убирает, капусту носит. На закате по саванне прогуливается, свежим воздухом перед сном дышит. Возвратился однажды в сумерках, а в окне у норы свет горит. Заглянул в окно и видит: сидит гиена с пантерой за столом, чай пьют и беседуют. Прислушался заяц, хотя и нехорошо это, но очень уж любопытный этот африканский заяц.

— Дура ты, гиена, — говорит пантера. — Заяц тебя объедает, опивает, а прибыли от него никакой.

— Верно, — вздохнула гиена. — Хоть он мне приятелем доводится, а сегодня же я его съем. И делу конец.

Заяц от таких слов стремглав в лес поскакал. К утру до своей норы добрался, а днем и зайчиха с зайчатами вернулась от родственников. И зажили они своей обычной заячьей жизнью.

Как-то раз завернул заяц из лесу на берег Нигера — воды напиться. Опустил лапу в воду, а тут его кайман за лапу и хвать.

— Когда должок, приятель, заплатишь?

Заяц заикнулся было — помилуй, кайман, какой там долг. Прожил-то всего одну неделю, да еще и капусту таскал к общему столу. Да кайман так прихватил зубами заячью лапу, что у того в глазах потемнело.

— К утру расплачусь… — пролепетал заяц.

Отпрыгнув подальше, он остановился потереть укушенную лапу, как кто-то его за шиворот сцапал. Глядь — а там гиена. Тоже расплаты требует.

— Семь бед — один ответ! — махнул лапой заяц и пропищал заикаясь: — Отпусти гиена. К утру расплачусь.

Всю ночь вертелся заяц на своей скрипучей кушетке. Все думал-гадал, как ему расплатиться с приятелями, вздыхал и укушенную лапу посасывал. Но забрезжил рассвет, и зайца осенило. Прискакал он к кайману и говорит:

— Давай расплачиваться. Я для тебя жирную гиену поймал. Сейчас приведу.

Обрадовался кайман. Вылез на берег. Гиену ждет. А заяц постучался в нору к гиене.

— Пойдем гиена на берег. Там кайман сидит. Жирный!

Гиена все домашние дела бросила и побежала к Нигеру. А заяц ускакал в лес и весь день скрывался в высокой слоновой траве. А утром увидел, как проплелась мимо гиена без хвоста.

Днем встретился заяц с соседкой, пальмовой мышью, и та рассказала, что кайман сидит на берегу и воет: откусила ему гиена лапу.

Засмеялся заяц и поскакал к зайчихе — рассказать, что на белом свете делается и как теперь зайцу быть со своими приятелями.

— А никак, — решила зайчиха. — Слово свое ты, заяц, сдержал. И не твоя вина, если гиена не смогла съесть каймана, а он гиену.

С тех пор заяц храбро ходит по лесу. А завидев гиену или каймана, гордо поднимает голову и усмехается. Никто, мол, не виноват, приятели, что вы в дураках остались!

 

Поющая тыква

Грелся однажды заяц на солнышке, шевелил длинными, выгоревшими на африканском солнце ушами и думал. Беспокоился он, как прокормиться в этом году. Лето выдалось жаркое, засушливое. И зверям, и людям голодно жилось. Засыхали манговые плоды, не успев налиться ароматным соком. Съеживались бананы.

Думал заяц, думал и кое-что надумал. Встряхнулся, крикнул зайчихе, чтобы не ждала его к завтраку, и поскакал к старинной своей знакомой пальмовой мыши.

— Эй, приятельница! Вылезай-ка скорей. Дело есть, — крикнул заяц у мышиной норы.

Пальмовая мышь высунула тупой нос, узнала зайца и обрадовалась. Есть кому пожаловаться на жизнь, болезни, неурожай. Посетовала, что в кладовых-то ни зернышка.

По обычаю той земли заяц вежливо выслушал все, справился о здоровье самой мыши, всех ее близких и дальних родственников, знакомых и соседей. Предложил он пальмовой мыши ходить вместе по деревням и показывать людям музыкальную тыкву. Заяц сказал, что мышь должна забраться в тыкву и петь свои песенки, на которые она, всем известно, большая мастерица. Люди будут удивляться и давать пищу. Так и перебьются заяц с зайчихой и мышь в этот голодный год.

Пальмовая мышь сразу согласилась. Не теряя времени, они нашли тыкву и отправились в путь. Встретилось им селение. Притащил заяц свою тыкву на деревенскую площадь. Отдышался, созвал народ, объявил себя великим магом и пообещал оживить вот эту тыкву.

Собралось народу — полная площадь. Ждут, как заяц будет волшебствовать. А он дернул себя за длинный ус, хлопнул три раза лапой по ушам и забормотал непонятные слова на лесном языке. А сам тем временем незаметно задней лапой по тыкве стукнул.

Мышь сигнал поняла и запищала. Люди подивились, посмотрели и поверили в волшебство. Они долго просили зайца оживить тыкву, а потом нанесли ему много всякой еды.

Заяц все честно делил с мышью и зайчиху свою не забывал. Всегда приносил ей на ужин мягкие лепешки из маиса.

Слухи о зайце, великом волшебнике, разнеслись по всему миру. Докатилась молва и до гиены. Разнюхала она заячью хитрость и решила повторить его фокус.

Но всем известно: гиена так же глупа, как неблагодарна. Позвала она в товарищи другую пальмовую мышь. Посадила ее в тыкву и, как заяц, пошла по деревням. Гиена знак подавала, мышь песни пищала. Люди удивлялись, потешались и платили гиене манговыми плодами, лепешками и вкусными кореньями.

Жадная гиена все съедала сама, забывая о мыши. Та ждала-ждала, когда гиена вспомнит о ней, и не дождалась. И однажды, сильно проголодавшись, потихоньку убежала из тыквы. А гиена не заметила, она сладко спала под баобабом после сытного завтрака. Проснувшись, гиена подхватила тыкву и пошла в деревню.

Собрался народ смотреть на волшебницу гиену. Поклонилась она, постучала в толстый тыквяный бок. А тыква молчит. Долго стучала гиена. До тех пор, пока людям не надоело ждать. Тогда они рассердились и погнали гиену из деревни колючими палками.

С тех пор старается гиена не попадаться людям на глаза. И все ищет она в лесу пальмовую мышь, чтобы наказать ее за измену.

 

Обманутая гиена

Решили однажды звери поделить между собой лес и саванну. Так, чтобы каждый имел свое хозяйство и не было бы жалоб, что-де гиена утащила чужого барана, шакал курицу, а заяц объел чьи-то грядки. Дошло дело до раздела. Слон получил все пастбища. Шакал — заливные луга со множеством всякой дичи. Лев — стада баранов. Ленивая и жадная гиена — манговую рощу на берегу Нигера. А маленькому саванному зайцу досталась всего лишь одна капустная грядка в ближней деревне. Три скачка в длину, два — в ширину. А заяц не один — у него зайчиха и куча зайчат.

Скоро заяц объел всю капустную грядку и стал подбирать в роще гиены опавшие манго. Они гнили под деревьями, потому что собрать и съесть все плоды гиена не могла.

Подкараулила гиена зайца, когда тот манговые плоды собирал, и пребольно шлепнула его по затылку.

— Еще раз замечу в своей роще — уши оторву! — предупредила она и вытолкала зайца.

Заяц обиделся, но промолчал.

«Ладно, гиена, ладно! Вспомнишь ты еще зайца», — мысленно пообещал он.

Вставало и садилось над саванной и лесом жаркое солнце. Мелькали дни и ночи. Ночи и дни. Заяц кое-как кормился. Там перехватит морковку, тут папайю . А обиду на гиену помнил. Особенно, когда проходил мимо ее манговой рощи с гниющими перезревшими плодами.

— Ладно, гиена, ладно…

Пришел день, когда снова созрели манго и заполнили душистым ароматом весь лес.

Однажды собрал заяц все веревки, что нашлись в его норе, и отправился к дому гиены. Стал он перед ним прыгать — два скачка туда, два скачка сюда. Гиена скоро его заметила.

— Что ты, длинноухий, скачешь тут со своими веревками?

Заяц сделал удивленные глаза и говорит:

— Как, разве ты не знаешь, что завтра прилетит к нам большой ураган? И такой страшной силы, что все сметет на пути. Вот звери и привязывают себя к деревьям толстыми веревками. И я сейчас пойду домой, чтобы привязать зайчиху и зайчат, да и себя к самому толстому баобабу.

Гиена поверила зайцу, схватила зубами его за хвост. Она ведь глупа, так же как и жадна.

— Длинноухий! Сначала меня привяжи к баобабу, а не то я тебе хвост отъем.

Заяц притворно испугался (чтобы лучше одурачить гиену). Размотал свои веревки, велел стать гиене к баобабу и накрепко привязал ее. Сделал для верности три узла и ускакал.

А дома заяц велел зайчихе взять самые большие корзины, зайчатам дал кузовки и поспешил со своим семейством в манговую рощу гиены. Целый день прыгали зайчата под деревьями и собирали душистые манго. А заяц с зайчихой срывали с деревьев самые крупные и сочные плоды.

Три дня простояла гиена у баобаба и все ждала урагана. На исходе четвертого дня она поняла обман и упросила пальмовую мышь, что бежала мимо, перегрызть веревки, которыми заяц привязал ее к дереву. К ночи мышь перегрызла веревки, и гиена, несмотря на темноту, кинулась искать вероломного зайца. Она плевалась и голосила на весь лес, но найти зайца не смогла. Он оказался хитрым и предусмотрительным: набил нору плодами манго и носа из нее не показывал. Он слышал, как злобно кричала гиена, но усмехался и покуривал в безопасности свою трубочку.

Говорят, гиена и сейчас злится на зайца. И потому кидается на всех зайцев, которых встречает в лесу. Но у них ноги длинные и быстрые. Где гиене за ними угнаться.

 

Заяц и гиена

Гиена гналась за дикой козочкой и не заметила, как ветер пригнал грозу. Козочку гиена не поймала, а промокла до самых костей. Зуб на зуб от холода не попадал, а спрятаться было негде. В такой ливень никакие деревья не укроют.

На счастье попалось на пути гиене жилище зайца.

— Заяц… — озябшим голосом проскулила гиена, — зая-яц…

Заяц высунул из норы нос и пошевелил усами.

— Это я, гиена, — запричитала та. — Я промокла и замерзла. Пусти меня погреться.

Заяц широко открыл дверь.

— Входи, гиена. Эка тебя промочило! Шкура-то насквозь мокрехонька.

— Мокрехонька! — всхлипнула гиена.

Заяц усадил ее к очагу, подбросил в огонь охапку хвороста и велел зайчихе принести горячего чая с манговым вареньем.

Гиена чай пьет, от удовольствия громко причмокивает, варенье манговое похваливает, а про себя думает: чтобы ты, заяц, провалился! Чтоб тебе пусто было! Ишь ты, как живешь! И у очага греешься, и варенье манговое уплетаешь. А тут маковой росинки с утра во рту не держала.

От злости и зависти гиена едва не подпалила себе хвост. И опять про себя зайца ругает: «Ишь ты, проклятый! Нарочно посадил меня к очагу, чтобы я шкуру испортила».

Злилась-злилась гиена, и пришла ей на ум злая шутка. Допила она чай, доела варенье и говорит вкрадчиво:

— Давай мы с тобой поспорим: простоишь под дождем ночь — дам тебе мешок маиса, только где тебе — слаб больно.

Заяц присвистнул от удивления:

— Ха! Мешок маиса сам идет в мою хижину!

Тут гиена не вытерпела — отвернулась и выругалась. Но заяц не заметил, потому что в хижину с воем залетел сильный порыв ветра.

Заяц согласился помокнуть ночь под дождем и получить за это мешок маиса. Но гиена и не думала расплачиваться с зайцем. Она решила погубить его. Простоит серый дурак ночь под дождем, замерзнет, заболеет и умрет.

Пожали они друг другу лапы, а тут и дождь кончился, и гиена побежала домой.

Скоро заяц выбрал дождливую темную ночь и пришел к норе гиены. Гиена в тепле сидит, а заяц на дворе мокнет. Вода с него ручьями катится. Шерсть промокла и слиплась. Только по длинным ушам и можно узнать зайца. Молния сверкает. Гром гремит. Заяц голову в плечи втянул, съежился и лапы на груди скрестил. Не шевелится, только глазами поводит. Отыскал на небе звездную проталину и стал звезды считать, чтобы время скоротать.

Забрезжил рассвет, перестал дождь. Гиена из норы нос высунула.

— Заяц… — зевнула она и потянулась. Ответа она не ждала, считала, что заяц уже погиб от дождя и холода.

— Я… я здесь… гиена… — отозвался заяц.

— Живой?! — огорчилась гиена.

— Даже насморка нет! — оживился заяц. Зажмурился, отряхнул с себя всю дождевую воду и снова сделался прежним саванным зайцем.

— Хм-м…, — протянула гиена. — И ты всю ночь стоял под дождем и не двигался?

— Стоял и не двигался, — подтвердил заяц. — На молнии смотрел и звезды считал, когда они между туч выглядывали.

— А-а-а! Заяц! — зарычала гиена на всю саванну. — Вот как ты хотел меня обмануть! Ты грелся всю ночь под светом звезд и молний, а теперь хочешь еще получить мешок маиса.

Заяц оторопел от такой наглости.

— Я… грелся? — удивился он.

— Да, грелся! И маиса не получишь.

И гиена вытолкала зайца со двора. Заяц ушел, но обиду затаил.

Прошло время… Заяц пригласил гиену на обед. Жадная гиена три дня перед этим не ела. Пришла к зайцу, а у самой от голода ноги дрожат.

— Корми скорее, заяц, — еще с порога завопила она.

Заяц обрадовался.

— У меня, гиена, полный чугунок кускуса и целый баран.

— Целый баран! — щелкнула зубами гиена.

Повел заяц гиену на поляну рядом с хижиной, к большому дереву. Под деревом костер горел. А на высокой ветке над ним были привязаны баран и чугунок.

— Ты что, заяц, спятил, — зарычала гиена. — Кто же держит барана так далеко от огня.

— Что ты, гиена! — сделал удивленные глаза заяц. — Вовсе не обязательно, чтобы огонь был рядом. Не ты ли мне говорила, что греться можно и от звезд? Если это так, то и наш баран скоро поджарится. Ведь костер ближе, чем звезды от нас.

Нечего было гиене ответить зайцу. А барана и кускуса она так и не дождалась. Пришлось убираться, не солоно хлебавши.

 

Колодец и гиена

Однажды лесные и саванные звери решили вырыть колодец, чтобы всегда пить чистую воду.

Прискакали на работу антилопы. Притрусил дикий кабан. Явилась пантера. И наконец, пожаловал сам царь зверей — лев. Забыли звери ссоры и обиды. Работали дружно и весело. Всем ведь хотелось прохладной чистой воды.

Слетелись птицы помогать зверям своим пением — птицы тоже любят прозрачную подземную воду.

Одна только гиена отказалась рыть колодец.

— Мне колодец не нужен, — тявкнула она. — Я напьюсь из любой лужи.

— Не хочешь — не надо, — сказали звери. — Но, смотри, воды из колодца не получишь.

Гиена чихнула и уселась невдалеке в тени баобаба. Лениво жевала она сочное манго, изредка поглядывала на работников и усмехалась: ишь, как обливаются потом под африканским знойным солнцем!

Скоро колодец был вырыт. Звери на радостях устроили пирушку. Три дня ели ананасы, манго, бананы и запивали холодной колодезной водой.

На четвертый день звери разошлись по домам. Тогда к колодцу пробралась гиена и стала пить. Пила и не могла напиться — до того вкусной и прохладной была вода.

В это время и заметила гиену черепаха. Она ведь ползает медленно и в густой траве незаметна. Черепаха рассказала все зверям. Рассердились они и решили по очереди сторожить свой колодец.

Первый день его охранял дикий кабан. Припекло солнце, наполнило саванну зноем, и к колодцу с двумя калебасами явилась гиена. Один калебас был пуст, а другой полон просяного пива.

— Эй, кабан! — позвала гиена.

— Чего тебе? — лениво хрюкнул кабан.

— Попробуй-ка, что я пью, — протянула она калебас с пивом. — Получше вашей колодезной воды!

Кабан попробовал. Пиво ему очень понравилось.

— Пей, кабан, пей, — протявкала она. — Весь калебас тебе отдаю.

А сама тем временем другой калебас в колодец опустила, воды зачерпнула и убежала.

На другой день колодец сторожила пантера. Она тоже любила просяное пиво, и гиене удалось и ее обмануть.

Но на третий день воду стерег крокодил. Спрятался он в колодец и стал поджидать гиену. Она опять с двумя калебасами. Оглянулась, принюхалась — никого, тявкнула довольно и к колодцу. Едва гиена зачерпнула воды, как крокодил ее за лапу — хвать. Гиена завыла на весь лес, но крокодил лапу не отпустил, пока не сбежались все звери. Тут уж гиене совсем не поздоровилось. Осталась она без хвоста. Осталась бы и без головы, если бы не старая черепаха.

— Хватит тумаков, — сказала она, — прогоните навсегда гиену из этих мест.

Звери погнали гиену по лесу, по саванне к пыльной и знойной Сахаре. Наконец остановились у сыпучих песков.

— Вот здесь и живи. А покажешься в наших краях — без головы останешься.

С тех пор и боится гиена показываться и в лесу, и в саванне.

 

Дочь ветра

У бродяги саванного Ветра и красавицы береговой Волны родилась дочка. Назвали ее Синеглазка. У нее были синие глаза, точно вода в Нигере в ясный день, и светлая копна волос, словно у Ветра-отца.

Родители сшили ей одежду из утренней дымки, которой покрывается Нигер прохладными утренниками. Мать научила девочку ходить по воде, отец — летать над Африкой.

Синеглазка росла одна. Старый Нигер не отпускал от своих берегов Волну, а у Ветра вечно были дела в Сахаре. Но сердце Синеглазки всегда было полно добра и радости. И очень скоро высокие облака и полевые цветы, солнечные лучи, птицы и звезды стали друзьями прозрачной, тоненькой девочки.

По утрам, когда над Нигером разгоралась утренняя заря, Синеглазка плыла на облаке и бросала на землю яркие цветы. Она собирала их в саванне. Человек, поднявший цветок Синеглазки, весь день был в радостном настроении и удачлив в делах. Ведь цветок был от чистого сердца, а что делается от чистого сердца, всегда приносит радость.

Иногда Синеглазка опускалась к пологим берегам Нигера. Здесь таинственно шелестели манговые рощи и вкусно пахло дымом рыбацких костров. Прозрачная и легкая, она высматривала в сумерках усталые длинноносые пироги и незаметно подталкивала их к берегу.

Порой старый Нигер бывал в плохом настроении. Он кружил пироги, захлестывал их темными злыми волнами и пытался утащить усталых рыбаков в свое подводное царство.

Тогда Синеглазка бесстрашно шла по вспененной воде, и Нигер утихал, увидев ее, отпускал закруженные пироги и покорно прибивал их к берегу.

В маленькой деревне на берегу жил юноша по имени Сейду. Он был рыбаком, как и все жители этой деревни. Пирога была ему родным домом, а соломенная хижина лишь убежищем от дождей. Высокий и сильный, с шоколадной кожей и черными вьющимися волосами, Сейду внешне мало отличался от юношей своей деревни. Но он умел петь песни. Послушать их приходили рыбаки с самых отдаленных берегов Великой реки — Нигера. Сейду пел у ночного костра под глухой перестук там-тамов, пел звонко и радостно об удачной ловле рыбы, о сильных и ловких людях своего племени. От песен его плясал огонь в костре и перекликались птицы в саванне.

Но люди не слышали, как пел Сейду один в своей пироге. Это были негромкие, но удивительные песни о нежной яркости весеннего дня, о красоте тропических цветов, о сердце, которому так радостно любить землю.

Нигер мягко плескался о дно пироги. Берега заслушивались, проплывали мимо. Птицы бесшумно летели над лодкой, зачарованные нежной песней.

Однажды песню Сейду услышала Синеглазка. Она спустилась с облака на темную гладь Нигера и незаметно подошла к пироге. Парус долго скрывал от Сейду взволнованную песней Синеглазку. Но Ветер, залюбовавшись своей дочкой, остановился. Парус сник, и Сейду увидел Синеглазку. Он протянул к ней руки, испугавшись, что она утонет. Но Синеглазка улыбнулась и отступила от пироги.

— Ты откуда?!

Синеглазка не знала, откуда она, и просто пожала плечами.

— Где ты живешь?

— Везде. Но больше всего я летаю над Африкой на своем облаке.

— Летаешь на облаке… Ходишь по воде… Кто же ты?

— Я Синеглазка. А разве ты не умеешь ходить по волнам?

Сейду ступил на воду, но Нигер расступился под ним, и он поспешно схватился за лодку.

— Не огорчайся! Зато ты умеешь петь красивые песни, — утешала его Синеглазка. — Кто тебя научил?

— И саванна, и лес, и Нигер. Слышишь, как они поют?

— Слышу. Но сама не умею.

— От моих песен разбегается рыба. Я всегда возвращаюсь с пустой пирогой, — усмехнулся Сейду.

— Я помогу тебе! Пригоню к твоей пироге много-много рыбы.

И Синеглазка побежала по блестящему в вечернем солнце Нигеру, словно тонкое белое облачко. Она останавливалась и притопывала по тихой воде, направляя рыбьи стаи к лодке Сейду.

Вечером вся деревня дивилась большому улову Сейду. А он дивился самой Синеглазке и ее красоте. Он всем рассказывал, как она летала на облаке и ходила по воде.

Но рассказам его никто не верил, даже самые древние старики. И Сейду перестал рассказывать людям о Синеглазке. Теперь он пел о ней в своих песнях. Затихал Ветер, услышав пение Сейду. Останавливал свое течение древний Нигер, и травы в саванне подпевали песне о синеглазой девушке, похожей на утреннюю дымку над Великой рекой.

Сейду пел и звал ее. И Синеглазка снова спустилась с пушистого облака к его пироге.

Сейду перестал показываться в деревне. Он поселился в своей пироге вместе с Синеглазкой. Рыбаки скоро забыли юного певца, и лишь старики изредка вспоминали о нем. Иногда в туманном далеке Нигера мелькала и скрывалась быстрая пирога Сейду. Впрочем, никто точно не знал, пирога это или большая птица, заплутавшаяся в тумане. И старики сокрушенно качали седыми курчавыми головами — не будет добра из этой странной дружбы. Нет-нет, не будет!

Синеглазка и Сейду плавали по Великой реке, и она совсем позабыла, что умеет летать. Она слушала песни своего Сейду, любовалась им и зазывала к его пироге рыбу.

Но однажды птица присела на длинный нос лодки и долго смотрела на Синеглазку. Сейду хотел погладить птицу, но она взвилась к высоким облакам.

И вдруг Синеглазка вспомнила, что тоже умеет летать, что давно не летала над саванной и не видела цветов. Она привстала, оттолкнулась от пироги, протянув руки к солнцу и небу. Ветер тотчас подхватил ее и умчал к далеким облакам.

— Синеглазка! А как же я?! — полетел за ней крик Сейду.

Но она его не слышала, потому что Ветер свистел, а птицы пели, радуясь, что Синеглазка снова с ними.

Она весь день летала над саванной и спускалась на землю набрать цветов.

Когда солнце попрощалось с землей на ночь, Синеглазка вспомнила о Сейду и загрустила. Вместе с сумерками она опустилась к Нигеру и нашла пирогу Сейду. Она осыпала ее цветами и травами, и опять над рекой и берегами понеслась счастливая песня Сейду.

Но Синеглазке стали надоедать песни Сейду о ее красоте и любви к ней. А другие он позабыл. И на заре она улетела от него. Теперь Синеглазка все реже и реже спускалась к пироге, чтобы обнять Сейду. Он очень тосковал. Больше жизни и песни он любил свою Синеглазку. И часто теперь он плыл один в своей пироге и пел грустные песни. Они звали Синеглазку…

Однажды, когда она, услышав песню, опустилась к Сейду, он обнял ее и сказал:

— Я больше не отпущу тебя. Я не могу без тебя!

— Что ты! — испугалась Синеглазка. — А я не могу без своего облака. Без неба и цветов. Я умру от тоски!

Тогда Сейду привязал ее к высокой мачте на пироге.

— Теперь ты всегда будешь со мной! — кричал он. — Никогда-никогда ты не улетишь от меня. Если моя любовь не может удержать тебя, то пусть удержит эта старая крепкая мачта.

Синеглазка молчала. Она смотрела вверх по Великой реке, откуда обычно прилетал из Сахары ее отец Ветер. Она ждала его.

И Ветер прилетел. Он увидел свою дочку привязанной к мачте и разъярился. Он поднял на Нигере шквал, закружил пирогу и понес ее к страшным порогам Буса. Ветер вырывал манговые деревья на берег и швырял их в саванну. Он выл, словно стая голодных шакалов. На порогах мачта на пироге сломалась, Ветер подхватил Синеглазку и умчал ее к облакам.

С тех пор рыбаки из племени бозо не встречали Сейду. Они только вспоминают его песни и рассказы про Синеглазку. Теперь-то люди поверили им! У вечернего костра самые старые рыбаки уверяют, будто слышали крики Сейду на Нигере во время бури.

Говорят, когда вечерние лучи гладят тихие воды Нигера, по волнам тихо идет Синеглазка и роняет цветы. Здесь когда-то плавала пирога Сейду… Но вот иссякает охапка душистых цветов в ее руках. Вздохнув, Синеглазка медленно поднимается на облако. Она очень грустит без Сейду и его песен. И все ищет его пирогу на Великой реке.

 

Притча об Я-Я

В незапамятные времена жил в одной африканской деревне человек по имени Я-Я. Был он богатым и недобрым, в деревне его не любили и жилище его обходили стороной. Я-Я всех звал поработать у него в хозяйстве и сулил хорошо заплатить. А в конце концов не платил ничего. И так ловко он обманывал и хитрил, что никто не мог уличить Я-Я. А получалось это так.

Всякому новому работнику Я-Я обещал щедрую награду, если тот выполнит все его поручения. А уж если работник чего не доделает, то, не прогневайтесь! Я-Я ему ничего платить не будет.

Работники соглашались. Старались изо всех сил. Но вот подходило время к расплате, Я-Я звал работника и ласково просил его выполнить последнее дело: найти для него, Я-Я, «Ох» и «Ах».

Ни сам Я-Я, ни, конечно, работник не знали, где искать такое. И приходилось бедняге прощаться с Я-Я и уходить ни с чем.

Круглое жилище Я-Я было самым просторным и прохладным в деревне. Как и все хижины, оно было сделано из глины. И окон у него не было и крыша была покрыта желтой, ровно уложенной соломой. Зато вход занавешивали разноцветные кожаные ленты. Издали яркие ленты эти напоминали солнце с разбегающимися лучами, потому что ветер все время их шевелил, а солнечные зайчики весело перепрыгивали с одной блестящей ленты на другую.

Целыми днями Я-Я просиживал на соломенном коврике в тени своей манговой рощи и посматривал на тропинку, что пробегала мимо. Если он замечал кого-нибудь вдали, то мигом подбирал свое пестрое бубу, подхватывал глиняный кувшин и спешил к Нигеру набрать прохладной вкусной воды. В Африке говорят: кто утолит жажду водой из Нигера, тот долго не уйдет от его берегов. Наверное, так оно и было, потому что странник, испивший воды из кувшина Я-Я, всегда оставался у него поработать.

Неизвестно, сколько бы так продолжалось, но однажды мимо хижины Я-Я проходил Мамаду. Он шел и пел нежную песню о желтом прохладном Нигере, о манговых густых рощах на его ровных берегах, о сказках, которые рассказывают янтарные волны. Одним словом, Мамаду пел о всем, что встречал в пути.

— Эй, парень, куда путь держишь? — окликнул его Я-Я, когда Мамаду поравнялся с его манговой рощей.

— Куда глаза глядят, куда тропа ведет, — весело отозвался Мамаду.

— Что толку бродить по свету? Ни людям пользы, ни тебе денег. Оставайся-ка лучше у меня. Поработаешь в роще, а я тебе хорошо заплачу. Вот выпей свежей воды из Нигера и отдохни у меня.

Мамаду испил водицы и согласился.

— Но только условие, — добавил Я-Я. — Не исполнишь какой-нибудь моей работы, совсем не получишь платы.

Мамаду усмехнулся и запел. Нет ведь такой работы, чтобы была не по плечу Мамаду.

Девять солнц растирал Мамаду маис в большой ступе, собирал душистые манго, в точности исполнял все, что поручал хозяин. И вот взошло десятое солнце. Золотым сиянием облило оно желтые воды Нигера и послало первые розовые лучи в дремлющие манговые рощи.

— Ну, хозяин, доволен ты моей работой? Пора мне уходить от тебя. Давай-ка рассчитаемся, — постучался утром Мамаду в хижину Я-Я.

— Доволен, как же! Но не торопись, парень. Прежде найди ты мне «Ох» и «Ах». Тогда уйдешь с миром.

— «Ох» и «Ах»?! — не поверил ушам Мамаду.

— Да-да! А не сыщешь — не возвращайся. Иди куда глаза глядят, куда тропа зовет. Уговор помнишь?

Задумался Мамаду. Где найти такое? Сидел он на гнилом пеньке и размышлял. Вдруг выползла из пенька змея. Мамаду вскрикнул от испуга и тут же понял, где искать «Ох» и «Ах».

Побежал он к Я-Я и попросил корзину с крышкой. Для «Ох» и «Ах». Усмехнулся Я-Я недоверчиво, но корзину дал.

— Иди, лови. Да смотри, до захода возвратись.

Мамаду вернулся к пеньку, поймал змею и посадил ее в корзину. Еще нашел огромного паука и тоже — в корзину. Пришел он к Я-Я с корзиной и говорит:

— Вот тебе «Ох» и «Ах». Только крышку широко не открывай — выскочат.

Я-Я сгорал от любопытства и беспокойства. Сунул он руку в корзину и завопил:

— О-о-ох!

Это его паук за палец хватил. Отшвырнул Я-Я корзину, да Мамаду подхватил ее и обратно к Я-Я.

— Не спеши, хозяин. Здесь еще «Ах» на самом дне спряталось.

— Убирайся! — завопил Я-Я. — Бери свою плату и с глаз долой — выл он, размахивая укушенным пальцем.

Все сполна получил Мамаду и ушел, напевая, от хижины Я-Я. На этот раз он пел смешную и веселую песню про «Ох» и «Ах».

С тех самых пор начали таять богатства Я-Я. Говорят, он больше не сидит в тени манго и не угощает путников янтарной водой из прохладного Нигера. Теперь он сам собирает манго, толчет маис в большой ступе и все ругает Мамаду, который всему свету рассказал о его проделках.

 

Волшебная калебаса

В одной деревне жил крестьянин Сибри. Человек он был трудолюбивый и добрый, но всегда ему не везло. Засеет Сибри поле маисом, а птицы семена выклюют. В лес пойдет — заблудится. Искал он однажды в лесу съедобные коренья. И вдруг из зарослей колючего кустарника кто-то позвал его по имени. Оглянулся — нет никого.

— Послышалось, — решил Сибри.

Но только шагнул от кустарника, как снова услышал тот же голос. Тогда Сибри раздвинул колючки и увидел обыкновенную калебасу. Удивился Сибри, да что проку в калебасе? Пустая посудина. Вздохнул крестьянин и опустил колючую ветку. Едва она коснулась бока калебасы, как Сибри снова услышал свое имя.

— Сибри, вытащи меня из колючек!

Не хотелось Сибри в колючки лезть, да уж очень жалобно просила калебаса.

— Ладно, — решил Сибри и полез. — Может, и мне кто-нибудь поможет, придет время.

Поставил Сибри калебасу на ровное место, и та опять заговорила:

— Спасибо, Сибри! А теперь я тебе помогу. Неси скорее меня домой.

Принес Сибри калебасу домой, а та ему предлагает:

— Я могу наполниться всем, чего пожелаешь. Только прикажи.

Не поверил Сибри, но сказал шутя:

— Раз ты такая добрая, калебаса, накорми-ка меня кускусом с арахисовым маслом.

Не закончил еще Сибри этих слов, а калебаса стояла полнехонька вкусным кускусом.

Вот тут началась у Сибри жизнь! Три дня наполнялась калебаса рисом, мясом и снова кускусом. Накормил Сибри всех соседей, сам наелся, а к концу третьего дня и вся деревня наелась досыта. Слухи о волшебной калебасе дошли до правителя тех земель. Любопытный и жадный правитель решил посмотреть на невиданное чудо. Пришел он в деревню, где жил Сибри, и потребовал волшебную калебасу. Вынес Сибри калебасу, наполнил ее кускусом, рисом, мясом, спелыми фруктами. Наелся правитель, наелась его стража, что пришла в деревню вместе с ним. Стали охать, удивляться чудной калебасе.

— А золото ты у него просил? — вдруг осведомился правитель.

— Нет, не догадался!

Тогда правитель приказал калебасе наполниться золотыми монетами. Мигом появилась золотая гора. Столько Сибри и за всю жизнь не видывал. Разгорелись у правителя глаза.

— Ну и глуп же ты, Сибри! — закричал он. — Просил у такой чудесной калебасы только кускус и мясо! Ты не достоин иметь эту калебасу. Я забираю ее в свой дворец.

Ничего не оставалось Сибри, как согласиться. С правителем не спорят. Возле него свирепые стражники. И увез правитель волшебную калебасу. Опустела хижина Сибри. В ней снова поселились бедность и забота.

Прошли месяцы. Как-то случилось Сибри снова проходить в том месте, где он калебасу нашел. Остановился Сибри перед знакомым колючим кустом и вздохнул.

— Эх, калебаса, калебаса!

И вдруг из куста его опять кто-то по имени позвал. Но только голос был грубый, неласковый.

Обрадовался Сибри, подумал — опять калебасу нашел. Кинулся в колючки, исцарапался и в самой середине кустарника увидел простой булыжник. Круглый, ровный и серый.

— Камень! — разочарованно вырвалось у Сибри. Булыжник подскочил и хлопнул Сибри по лбу. Да так, что голова зазвенела, как пустой чугунок.

— Я тебя научу, дурень, называть меня почтительно! — заорал булыжник на весь лес. — Я — драгоценный камень.

Сибри молчал и тер ушибленное место. Пошел было прочь, да тут его осенила одна мысль, он вернулся и поднял камень. Решил Сибри отнести его правителю, что отнял у него калебасу!

— Ты за калебасой пришел? — закричал правитель, увидав Сибри. — Убирайся-ка лучше поскорее, а то я прикажу страже бросить тебя в темницу.

— Нет, — успокоил его Сибри. — Я принес тебе еще одну волшебную вещь.

Тут Сибри вытащил из-за пазухи булыжник и протянул правителю. Тот рассердился.

— Ты хочешь меня удивить этим грязным булыжником?! Убирай…

Правитель не договорил этих слов, потому что получил сильный удар в лоб.

— О, проклятый камень!!!- завопил правитель.

— Проклятый булыжник! — вторила стража.

И камень тут же стукнул каждого по голове, да так, что моментально вздувались огромные синие шишки.

— Уберите этот проклятый камень! — неистовствовал правитель, натягивая на голову бубу.

— Эй ты! — трясла стража Сибри. — Забирай свой булыжник!

Стражники тут же прятались за Сибри, но камень подскакивал и звонко щелкал их по макушкам, затылкам и лбам. Тогда правитель и стражники побежали по деревне, плюясь и ругая камень всякими нехорошими словами. А он скакал за ними и бил, бил. Наконец устал и свалился под акацией. Там он, наверно, лежит и сейчас. Если, конечно, его кто-нибудь не поднял.

А Сибри тем временем нашел во дворце правителя свою калебасу и немедля возвратился в деревню. С тех пор все, кто заглядывает в хижину Сибри, едят вкусный кускус. Я его тоже пробовал, когда был в гостях у Сибри. Это самое вкусное кушанье, которое мне довелось отведать на берегах Нигера. Если вы мне не верите, идите к Сибри в гости и попробуйте сами каши из волшебной калебасы. Сибри всех угощает. А живет он в хижине под самым большим балансаном, что растет у манговой рощи.

 

Как поссорились слон и бегемот

Ранним тропическим утром пришел я к Нигеру с удочкой и банкой червей.

Я плохой рыбак. Просто хожу любоваться прозрачно-голубой рекой в утренней сиреневой дымке. Низкие берега поросли старыми сильными деревьями, подступившими к самой воде.

Я подолгу смотрю в светлую реку и уже не могу понять, где кончаются ветви настоящих деревьев и начинаются отраженных. Все переплелось… Будто в глубине Нигера, а не в высоком небе, плывут чистые облака-корабли, и раздольная река таинственно бормочет свои сказки. Будто слушают ее непроснувшиеся деревья и вдруг встряхиваются от дремоты, колышут ярко-зелеными ветвями, еще не спаленными знойным апрельским солнцем, не иссушенными пыльным ветром пустыни, и в свою очередь ведают Великой реке были и небылицы саванны.

Здесь, на берегу Нигера, увидел я лукавого озорника африканского зайца. Я закинул удочку подальше в мягкую ясную воду и уселся на пенек, как вдруг затрещал валежник и из кустов выпрыгнул, едва не в руки мне, серый, длинноухий, пушистый, совсем обычный заяц. Он тут же перемахнул через меня и застыл на ближнем камне. Скоро он встряхнулся и стал преспокойно чесать лапой за ухом. Однако хитрых, серо-зеленых глаз с меня не спускал.

Что за удивительный заяц! Я протянул к нему руку — познакомиться, пожелать доброго утра, но он тут же исчез в прибрежных кустах.

Я забыл про удочки: сидел и смотрел на кусты, на тропинку в лес: может, еще кто-нибудь явится ко мне?

…Из-за огнецвета вышел к берегу старый Мусса. Я тут же рассказал ему про удивительного зайца.

— Чесал лапой за ухом? — спросил Мусса.

— Чесал, чесал. А ты с ним знаком, Мусса?

— Ты тоже скоро познакомишься, — усмехнулся старик. — Самый знаменитый житель саванны. Послушай-ка, что учинил в лесу этот лукавец.

Ты ведь знаешь, что вода в Нигере холодна даже в самые жаркие месяцы и сразу прогоняет сон. А заяц — большой соня и окончательно просыпается только после умывания. Вот он и повадился бегать по утрам к реке полоскаться вон у той излучины. Прискакал он однажды на заре к своему месту, глаз не открывает, лапу в воду сует, ежится от прохлады и слышит, как кто-то фыркает и сопит. У зайца уши тут же поднялись и глаза открылись без умывания. И видит он: сидит на берегу слон и, позевывая, беседует с бегемотом. Заяц притаился в кустах. Ты ведь знаешь, что это от любопытства у него такие длинные уши. Очень уж любит подслушивать, хотя и знает, что нехорошо.

— Ты, бегемот, самый сильный и красивый среди жителей Нигера, — говорил слон и дружелюбно помахивал хвостом. Бегемот от удовольствия жмурил маленькие глазки и громко сопел.

— А я, — продолжал слон, — самый красивый и сильный среди лесных и саванных зверей. Надо нам объединиться и управлять всем лесным и речным миром.

Бегемот был рад управлять всем миром. В знак согласия и дружбы он пожал своей лапой ногу слону.

У зайца испортилось настроение: от такого союза добра не жди.

Он тут же кинулся предупредить об опасности всех родственников, да перепрыгивая через большой пень, так высоко взлетел в воздух, что у него закружилась голова. В такие минуты у зайцев обычно рождаются умные мысли. Так случилось и сейчас. Поэтому заяц не побежал предупреждать заячье племя об опасности, а завернул в свою нору и принялся искать толстую веревку и там-там. Он обшарил чулан, измазался в пыли и паутине, но ничего не нашел. Тогда он выругал зайчиху и поскакал к знакомой пальмовой мыши. Та дала ему веревку, свой старый тамтам и пожелала зайцу удачи, и он запрыгал к Нигеру в самом бодром настроении. Там в прохладной тине у берега дремал толстокожий бегемот.

— Доброе утро, хозяин Нигера! Я к вам от слона, — закричал заяц.

Разбудить бегемота не так-то просто. Он высунул морду из воды и потянулся только после шестого приветствия. Потом раскрыл маленькие заспанные злые глаза.

— Говори громче! — приказал бегемот.

Но со страху у зайца пропал голос. Он шлепнул дрожащей лапой себя по носу и завизжал: — Я… я к вам… от хозяина саванны и леса слона. Он (тут заяц снова подбодрил себя шлепком), он приказал передать вам огромный подарок. А я… я бежал через болото и уронил его в трясину.

Бегемот сердито хрюкнул: он любил получать подарки и не любил их терять. Глазки его пожелтели от злости.

— Не гневайтесь! — завопил заяц. — Вот вам веревка, а я сбегаю на болото и привяжу другой конец к подарку. Я ударю в там-там, а вы потяните веревку и вытащите подарок. Вы такой сильный!

Бегемот поднял тяжелые лапы из тины и взял конец. А заяц помчался к слону, хохоча и кувыркаясь, — вот как ловко он провел бегемота!

Слон отдыхал после утреннего купания и прогулки в саванне. Заяц остановился в отдалении и кашлянул. Слон шевельнул хоботом, и зайца затошнило от страха. Но он опять хватил себя лапой по носу и, заикаясь, начал врать о подарке, который будто бы слону послал бегемот.

Слон согласился потянуть веревку по сигналу там-тама и стал старательно наматывать ее на хобот. А заяц спрятался в высокую слоновую траву и ударил в свой там-там. Он барабанил, смотрел, как стараются звери, и хихикал в своих кустах. Слон, как ни упирался, как ни тянул хоботом веревку, все-таки подвигался к берегу. И бегемоту пришлось вылезти из теплой тины. Он сердился и рычал, но не бросал веревку и тоже подвигался к слону. Звери очень удивились, встретившись, и долго ошеломленно смотрели друг на друга. Наконец слон решил, что это бегемот издевается над ним, и так треснул того хоботом, что бегемот взревел и свалился в воду. На реке поднялись высокие волны. Они залили берег, окатили с головы до пят перетрусившего зайца и даже замочили слону ноги и хвост. Но он этого не заметил. Он, разгневанный и оскорбленный, шел в саванну, чтобы рассказать всем родственникам о подлости бегемота.

Теперь ты понимаешь, почему вечно ссорятся слоны и бегемоты? А хитрый заяц преспокойно объедается бананами и по вечерам бегает к пальмовой мыши слушать рассказы о новых столкновениях двух соперников.

 

Мадан и счастье

В этой необыкновенной стране люди измеряли свое богатство не золотом, а раковинами. Их привозили купцы с далеких, ароматных океанов. В обмен на сияющие перламутровые раковины купцы брали миль, просо, бананы.

Ювелиры этой страны оправляли мерцающие раковины в золото и серебро, делали из них перстни, серьги и ожерелья. Их носили женщины. И наверное, теплое мерцание раковин наполняло их глаза светом вечной молодости, а сердца любовью и добротой.

Мужчины тоже носили раковины. Они расшивали ими одежду и обувь. А самые богатые даже украшали свои хижины, развешивая ожерелья из раковин по стенам.

Жил в этой стране человек по имени Мадан. Был он не беден, но и не богат. Его бубу украшало несколько небольших, но словно облитых солнцем раковин. Земля приносила достаточно миля, проса и бананов. Мадан был искусным охотником и с охоты никогда не возвращался с пустыми руками. Но, однако, он всегда ругал свою судьбу. Такая уж была у него привычка. И жена у Мадана веселая, и дети здоровые, а он все ругается, все судьбой недоволен. Подстрелит Мадан на охоте зайца — возвращается сердитый: почему только один заяц попался?!

Пойдет он к Нигеру рыбу ловить — опять недовольный возвращается в дом: сосед полную плетеную корзину рыбы наловил, а у Мадана рыба уместилась в небольшой калебасе.

Вот таким и был Мадан — не злым, но уж очень ворчливым.

Пошел однажды он в лес за хворостом. Собрал большую охапку, вышел из леса под вечер и сел на опушке под пальмой отдохнуть. За опушкой начинались поля. Виднелось вдали и поле Мадана. Посмотрел он на него, посмотрел, и показалось ему, будто его просо ниже соседского. Расстроился Мадан и выругал в сердцах свою судьбу. Но едва рот закрыл, слышит, кто-то его по имени зовет. Присмотрелся, а за пальмой человек стоит. Одежда у него вся из зеленых листьев: и бубу, и бабуши, и даже круглая остроконечная шляпа.

Был Мадан человеком неробким. Взял и спросил:

— Ты кто?

— Волшебник. А что это ты судьбу ругаешь?

— За что же ее хвалить? У других все лучше и больше.

— Я тебе помогу, — усмехнулся человек в зеленом бубу.

Поднял он с земли сухую ветку, переломил на части и протянул руку Мадану. А на ладони его уже не сухая ветка, а горсть яснобоких радужных раковин горит. Обомлел Мадан, а человек в зеленом бубу прикоснулся к нему рукой, сощурил зеленые хитрые глаза:

— Не кляни больше свою судьбу, Мадан. Теперь ты сможешь творить раковины, сколько захочешь.

— Не буду, не буду… — бормотал Мадан, любуясь раковинами.

На радостях Мадан и волшебника поблагодарить забыл. Бросил он хворост и домой побежал. Обнял жену и стал ей о чуде рассказывать, да тут же и смолк: от прикосновения Мадана на руке у жены выросла раковина. Кинулся к детям. Где прикоснется, там и раковина появляется. Так и стали ходить дети и жена Мадана с раковинами на руках и плечах. Друзья и знакомые сначала удивлялись и даже завидовали — ведь раковины были очень красивые. Но вырастали они в неудобных местах — на шее, затылке и даже на локтях. И оторвать их никто не мог.

Расстроился Мадан. Что толку от раковин, даже самых редких, если их от тела оторвать нельзя? Да и люди вскоре стали смеяться над Маданом, сторониться его — чего доброго прикоснется. Кому хочется бесполезными раковинами обрастать?

Решил Мадан руки за спиной держать. Но долго тоже не надержишься: ни поесть самому, ни на охоту сходить.

А люди и даже домашние стали с Маданом только издали разговаривать. Перестал он от расстройства хозяйственными делами заниматься и даже спать. И однажды после долгой бессонной ночи побежал в лес, едва заря проснулась. Нашел опушку и пальму, где встретил человека в зеленом бубу. Ждал его весь день, звал, по кустарникам шарил. Но никто на зов не откликнулся, никто не пришел. На другой день еще раньше встал Мадан и в лес кинулся. И опять никого не нашел. И тут только вспомнил, что человек в зеленом бубу — волшебник, а они в Африке выходят из своих жилищ только после заката солнца. Уселся Мадан под знакомой пальмой и стал ждать.

Когда последние лучи уползли из лесу, у пальмы появился человек в зеленом бубу. Стоит, щурит зеленые глаза и усмехается.

— Что, Мадан, не хочешь быть богатым?

— Не хочу! Забирай свои раковины. Все до единой!

Махнул волшебник рукой.

— Иди, Мадан, домой. Да помни: начнешь браниться и судьбу ругать — снова станут твои ладони волшебными.

Возвратился Мадан в деревню и лег спать, потому что была давно уже глухая ночь. А наутро встал обыкновенным человеком — от его прикосновения больше не вырастали раковины. Улыбнулся Мадан и вздохнул привольно. Как же это хорошо — быть обыкновенным человеком! И поесть самому можно, и поохотиться, да и полем давно пора заняться. Очень соскучился он по работе.

С тех самых пор никто в деревне больше не слышал, чтобы Мадан клял свою судьбу. Говорят, он часто напевает веселую песню и за всякое дело берется с радостью. Наверное, поэтому у Мадана охота и рыбная ловля всегда бывают удачными. Купцы оставляют ему достаточно раковин за его просо, бананы, шкуры зверей. Но ни Мадан, ни его жена не украшают больше одежду и жилище раковинами. Они охотно раздают их жителям деревни, тем, у которых раковин совсем нет.

 

Кендар и голубь

Солнце, словно огромный цветок огнецвета, догорало на краю саванны, когда в сети к Кендару попался четвертый голубь.

— Худой! — недовольно сморщился Кендар и бросил трепещущую птицу в плетеную корзину. Но, вспомнив, что охота все-таки была удачной и теперь он может два дня не выходить из своей хижины и нежиться на соломенной циновке, Кендар улыбнулся. Подобрав рваное бубу, он присел на траву, чтобы привязать крышку к корзине. Усталые руки плохо слушались Кендара. Он поплелся домой, когда сумерки уже хозяйничали в саванне.

Они запутали знакомую дорогу. Одинокие деревья, раскиданные по саванне, наполняясь мраком, сливались в таинственные рощи. Саванна казалась незнакомым лесом. Остроконечные соломенные крыши деревни исчезли в ночи. Хижины угадывались по разбросанным у входа кострам.

У крайней хижины Кендар остановился. Утренний костер остыл, и только один уголек светился в золе, то затухая, то разгораясь крошечной теплой точкой.

Старик раздул огонь и уселся в ожидании ужина. Пламя заглядывало ему в глаза, и они уже не казались старыми и выцветшими. Ночь и ожидание доброго ужина сделали их оживленными и блестящими.

Самого большого зажаренного голубя старик съел быстро и долго грыз хрупкие голубиные кости. Потом он одиноко сидел у костра, пока не уснул.

Прошло два дня. В корзине остался самый маленький голубок, тот, что попался в сети четвертым. Он был тщедушен и мал. Утром старик вытащил голубя, чтобы приготовить завтрак, и вдруг увидел глаза птицы.

…Кендар давно жил один. Родственники и друзья его умерли, и сам Кендар доживал на земле последние дни. В его одиноком сердце поселилась тоска, такая же глубокая и покорная, что смотрела сейчас из глаз маленькой птицы.

Старик осторожно опустил голубка в корзину и бросил ему горсть маисовых зерен. Он попытался погладить опущенные беспомощные перья птицы, но голубь так задрожал и сжался, что Кендар поспешно закрыл корзину.

Шли дни… Птица привыкла к старику и не сжималась в ужасе при его прикосновении. Кендар привязался к голубю и стал невозможно болтливым: без умолку рассказывал и рассказывал птице обо всем, что приходило в его старую голову. А приходили всякие мысли и воспоминания.

За много лет у Кендара появился друг. Теперь милее сытного обеда или ужина старику стали разговоры с птицей. Обычно голубь сидел на крышке плетеной корзины, привязанный за лапку, а Кендар лежал возле на своей драной циновке и вспоминал.

…Как светлы были воды Нигера в далекие-далекие дни, когда Кендар был юношей и мчался на своей длинноносой пироге в прибрежный рыбачий поселок. Там жила девушка, имени ее он уже не помнил. Но глаза запомнились и губы тоже.

Вечерами они — старик и голубь — сидели вместе. Часто у них не было ужина. Его заменяли тепло костра, мерцание далеких звезд и тихое воркование голубя. Смущенный старик похлопывал себя по пустым карманам заплатанного бубу и разводил коричневыми сухими руками: ничего, мол, дружочек, сегодня у нас с тобой на ужин нет.

Голубь безропотно прятал голову под крыло и засыпал. А Кендар смотрел на горящие в костре ветки. Потом взгляд его помолодевших, прищуренных глаз убегал в черную настороженную саванну и долго следил там за тенями ночных зверей. «Ничего, — думал старик, засыпая. — Ничего, завтра я поищу в саванне зерен для голубя».

Очевидно, голубь оказался волшебным. Л может быть, на него повлияли бесконечные рассказы и разговоры Кендара. Но однажды он заговорил на языке людей. Это случилось в один из дней, когда в хижине снова ничего не нашлось к ужину.

— Отвяжи меня. Я помогу тебе, — вдруг попросил голубь.

От старости Кендар даже не удивился такому чуду. Однако испугался, что птица может улететь и он опять останется один.

— Нет! — взволновался он. — Сиди в своей корзине. Мне хорошо с тобой и без ужина.

Прошло несколько дней. В хижине старика все не появлялось еды. Голодный голубь дремал и слабел. И старик доверился птице.

— Лети, — вздохнул Кендар. — Поищи для себя зерен.

Вечером голубь вернулся и принес в клюве серебряный перстень с квадратным кусочком эбенового дерева вместо камня.

Кендар поднес перстень к ослабевшим глазам и криво усмехнулся:

— За это добро мы не получим и двух маисовых лепешек.

— Не спеши так, Кендар, — снова заговорил голубь, — перстень волшебный. Если встать на заре, когда разноцветно сверкает роса, освещенная первыми лучами солнца, и произнести заклинание, перстень выполнит все твои желания.

Кендар ласково смотрел на птицу. В его добрых глазах недоверие перемешалось со снисходительностью.

— Я слишком стар, голубок, чтобы верить таким историям. Слишком стар…

— Верь мне, Кендар: перстень волшебный. Это верно, как то, что ты — человек, а я — птица.

Чтобы не огорчать друга, старик кивнул и погладил трепетные крылья птицы.

Перед рассветом голубь опустился на грудь старика. Кендар протер глаза. Серый мягкий сумрак вползал в хижину. Далеко за Нигером сквозь тонкую сиреневую дымку пробивался еле заметный луч утренней зари. В саванне засвистела первая птица. А может быть, и не птица, а улетевший ночной ветер собирал рассыпанные сны.

Кендар вышел из хижины и, забыв о голоде, улыбнулся и поклонился разгоравшейся заре и просыпавшейся саванне. Голубь сел ему на плечо.

— Скажи перстню, Кендар, чтобы перенес тебя в неведомую страну.

Кендар присел на грязную циновку. Его седые волосы казались в свете разгоравшегося утра длинными серебряными нитями.

— Я умру там, где похоронены мои предки, — сказал он. — Я не хочу ни в какие неведомые страны.

— Ты будешь молодым и богатым. Тебе не придется умирать, как предкам. Но здесь перстень не поможет тебе: в деревне все знают тебя и будут завидовать твоему счастью. А зависть губит добро и радость.

Кендар колебался.

— А ты? Ты всегда будешь со мной, голубок?

— Я полечу с тобой. Торопись! Заря разгорается и сушит росу.

Кендар сказал все, что велел голубь.

…Исчезла заря. Мглой покрылась саванна. Черный вихрь прилетел из пустыни и подхватил старика. Кендар падал в бездну, а пустынный ветер выл, как злой голодный шакал. Кендар подумал, что умирает. Негнущимися холодными пальцами искал он на груди и плечах голубя. Его не было. И тогда старик заплакал от одиночества и тоски, которые снова вернулись в его сердце.

Но рассвело и притихло. Старик открыл глаза и увидел себя у стен незнакомого, прекрасного города. Вокруг желтели пески. Город, укутанный цветущими деревьями, спал. У городских ворот дремала стража. Кендар никогда не видел еще такие красивые розовые туники, какие были у дремлющих воинов. И тугие луки, и колчаны, полные стрел, были у них красивыми и упругими. Тут Кендар увидел свою руку и не узнал. Не было морщин, стародавних мозолей и грубых рубцов от ран и работы. Он оглядел себя и радостно и глубоко вздохнул: он снова молод и силен! Плечи его могуче расправились, а сердце забилось легко и сильно.

— Голубь, — позвал Кендар. — Ты совершил чудо. Как я силен!

— Торопись, — прошептал усталый голубь. — Заря высушивает последние капли росы. Проси у перстня богатства…

— Богатства! — звонко крикнул Кендар, подняв к лицу руку с перстнем.

Сказал и сам не заметил, как оказался в дорогом новом бубу, расшитом золотыми узорами. Из-за песчаных холмов выплыло солнце, а вслед за ним вышел караван верблюдов.

— Это твое. Будь счастлив и добр, Кендар, — прошептал голубь и полетел к высоким облакам.

— Голубь! Голубь! — испугался Кендар. — Не улетай. К чему мне молодость и богатство без тебя?!

— Я еще прилечу, Кендар. Но сейчас нам никак нельзя быть имеете. Иначе исчезнет волшебство.

— Я буду думать только о тебе. Я буду ждать тебя, голубь!

Кендар все смотрел в алое небо, хотя маленькая темная точка давно растворилась в солнечной дали.

В городе забили там-тамы, объявляя людям, что наступил новый день. Караваны между тем подошли к Кендару и остановились. Верблюды были нагружены тяжелой поклажей заморских дорогих товаров. Погонщики почтительно приблизились к Кендару и преклонили перед ним колени.

Всюду встречали Кендара почтительно и радостно. Он поселился во дворце. Друзья и жены окружали Кендара и веселили его. Удача сопутствовала ему во всем: в делах, путешествиях, любви.

Он часто думал и грустил о своем крылатом друге. Он хотел приказать перстню вернуть голубя, но перстень исчез, как только Кендар вошел в город. Подолгу смотрел он в небо. Кендар искал голубя.

Но голубь не находился. Кендар стал забывать о нем. Сначала Кендар забыл свою одинокую голодную старость. Потом разговоры и вечера у костра с маленькой слабой птичкой. В конце концов Кендар стал сомневаться: был ли у него когда-нибудь голубь? Может быть, это приснилось ему в раннем детстве?

И вот пришел день, когда Кендар совсем не вспомнил о голубе. Часто он пировал с друзьями в своем дворце, смотрел, как танцуют жены, и с гордой радостью поглядывал вокруг: как богат и знатен он! Как много у него преданных друзей! Как весело и счастливо живется ему на белом свете.

Однажды во время веселого пира вошел слуга и сказал, что в саду дворца летает маленькая усталая птица. Она пыталась влететь в окно, но ушиблась о стекло и упала. Когда к ней подбежал мальчик-прислужник, птица произнесла имя их господина, Кендара.

— Говорящая птица?! — удивился Кендар, силясь вспомнить что-то очень нужное.

— Она поет? — спросили гости.

— Она ранена и умирает, — тихо сказал мальчик-прислужник.

На другой день Кендару доложили, что странная птица умерла. Кендару вдруг стало скучно и одиноко, хотя по-прежнему рядом были друзья и жены.

— Похороните ее с почестями,- грустно сказал Кендар. — Наверно, это редкая птица.

В этот вечер он рано ушел от своих друзей.

На сердце лежала непонятная черная тяжесть. И нельзя было понять, болит ли сердце или его сдавила печаль. Но печалиться Кендару было не от чего. Он улегся в постель, думая, что к утру все пройдет, и велел слугам всю ночь махать над его ложем опахалами.

Долго не мог уснуть Кендар. Ему казалось, что забыл он о чем-то главном. И от этого еще сильнее тосковало его сердце. Он вспоминал свои дела, друзей.

— Нет, не то, — вздыхал он после минутного размышления. — Я забыл… забыл… что-то очень важное. Самое дорогое… Что же?

Заснул Кендар перед рассветом, когда в саду трава и деревья покрылись крупной холодной росой. Несколько капель ее упали на опахало, с которым мальчик-прислужник спешил по саду в спальню. Мальчик их не заметил и склонил опахало над ложем своего господина. Капли росы упали на грудь Кендару. Он проснулся и тут же вспомнил маленького голубя.

— Вспомнил! — закричал Кендар. В голосе его радость смешалась с отчаянием. — Я вспомнил тебя! Но ты разбился об окно моего дворца! — ужаснулся он. — Эй, слуги!

Но вместо повелительного крика раздался глубокий старческий стон. Кендар хотел подняться — и не мог: тело стало тяжелым и больным. И он почувствовал, что лежит не на прекрасном ложе, а на твердой соломенной циновке на полу давно забытой, дряхлой хижины.

К вечеру старик умер. Лохмотья бубу едва прикрывали изможденное тело. Но на коричневом сухом безымянном пальце был серебряный потемневший от времени перстень. Никто не польстился снять его с руки мертвого Кендара. Ведь перстень-то был совсем дешевый, и вместо камня в него был вделан кусочек эбенового дерева.