Музыка, соединенная с поэзией, распространяла заключенные в ней сообщения по всему обществу. Но можно ли говорить о «едином обществе» в Париже XVIII века? Это выражение и сейчас вызывает определенные сомнения и может создать неверное впечатление об однородности публики, связанной с «делом Четырнадцати». Три из шести произведений, связанных с «делом», сложены по классическим канонам и способны понравиться слушателям, привыкшим к строгим ораторским приемам и серьезному театру. Можно представить себе, как эти стихи читают друг другу аббаты и юристы из числа Четырнадцати, а Пьер Сигорнь диктует их студентам. Но звучали ли они вне Латинского квартала? Возможно, нет. Александрийский стих не очень удобно петь, в отличие от традиционных восьмисложных баллад. Простой народ мог горланить «Qu’un bâtarde de catin» в тавернах и кабаках («guinguettes»), куда не было пути классическим одам. Но, несмотря на свою связь с несколькими широко известными уличными песнями на ту же мелодию, «Qu’un bâtarde de catin» могла быть сложена при дворе; нет никаких свидетельств того, насколько глубоко она проникла в парижское общество. Каким бы тщательным ни был анализ текста, он не даст однозначных выводов по поводу распространения и реакции на произведение.

«Chansonniers» помогают решить эту проблему, так как дают возможность поместить песни и стихотворения из «дела Четырнадцати» в общий контекст всех устных и письменных материалов, передававшихся по сетям коммуникаций в Париже того времени. Уже их объем убеждает. В наиболее известных «chansonniers», приписываемых Морепа и Клерамбо, насчитывается сорок четыре и пятьдесят восемь томов соответственно. В одном «chansonnier» из Исторической библиотеки Парижа переписано и собрано в тринадцать толстых томов 641 известное произведение с 1745 по 1752 год. В томе, включающем стихи, распространяемые среди Четырнадцати, находится 264 песни, по большей части враждебно настроенные по отношению к правительству и сочиненные преимущественно в промежуток между последними месяцами 1748 года и первыми 1750-го. В это время, как отметил в своем дневнике маркиз д’Аржансон, «песни, сатиры дождем лились отовсюду». Совсем не ограниченные философствующей элитой, песни, похоже, распространялись повсеместно; как язвительно заметил годами позже Шамфор, Французское государство было «une monarchie absolue tempérée pas des chansons» («абсолютной монархией, ограниченной песнями»).

Любой, кто станет продираться через эти фолианты, будет ошеломлен их разнообразием. С одной стороны, есть сборники тяжеловесной поэзии, которую нельзя петь, вроде трех стихотворений, распространяемых Четырнадцатью. С другой стороны, есть тома, в которых записаны всевозможные застольные песни, популярные баллады и остроты. Но в каждом жанре можно найти общие темы, и они совпадают с репертуаром Четырнадцати: осмеяние короля, низкое происхождение Помпадур, недееспособные министры, развращенность двора, позор Второго Аахенского мира, бесчестное обращение с принцем Эдуардом и неслыханный налог «vingtième». Потребовалось бы написать отдельную книгу, чтобы отдать должное богатству этих произведений, но несколько примеров демонстрируют их общие качества:

ЗАГАДКИ. Слушатели должны были отгадать, кто высмеивается в тексте:

Celui que ne voulait rien prendre, Celui que prit tout pour tout rendre, (1) Prit deux étrangers pour tout prendre, (2) Prit un étranger pour tour rendre, (3) Prit le Prétendant pour le prendre, (4) Prit le Prétendant pour le tendre. Тот, кто не хочет ничего брать, Тот, кто все забрал, чтобы все отдать, (1) Взял двух иностранцев, чтобы все забрать, (2) Взял иностранца, чтобы все отдать, (3) Схватил Претендента, чтобы взять его, (4) Схватил Претендента, чтобы его отдать.

Правильные ответы внизу должны были помочь тем, кто не преуспел в разгадывании:

(1) Le roi par le traité de paix d’Aix-la-Chapelle rend tout les conquêtes qu’il a faites pendant la guerre.

(2) Le maréchaux de Saxe et de Lowend’hal. On prétend qu’ils ont beaucaup pillé.

(3) M. le comte de Saint Séverin est d’une maison originaire d’Italie et ministre plénipotentiaire à Aix-du-Chapelle.

(4) Le Prince Edouard [120] .

(1) Король, подписав Второй Аахенский мир, отдал все, что завоевал в ходе войны.

(2) Маршалы де Сакс и де Лёвенд’аль, которые, по слухам, много награбили.

(3) Граф де Сен-Северин, который был полномочным посланником в Аахене (Экс-ла-Шапель), по происхождению был итальянцем.

(4) Принц Эдуард.

ИГРА СЛОВ. В «Эхо» последний слог последней строки в строфе отделяли, создавая эффект эхо, который также был насмешкой. Вот «эхо», которое усиливает обычное презрение к одержимости Людовика своей недостойной фавориткой:

Une petite bourgeoise Elevée à la grivoise Mesurant tout à sa toise, Fait de la cour un taudis; Le Roi malgré son scrupule, Pour elle froidement brûle, Cette flamme ridicule Exite dans tout Paris ris, ris, ris [121] . Маленькая буржуа, Воспитанная в непристойности, Судит обо всем по себе, Двор превращает в трущобы. Король, вопреки собственной совести, Пылает к ней страстью, И этот нелепый огонь Заставляет Париж хохотать, хохотать, хохотать.

НАСМЕШКА. Такой вид остроумия бьет не особенно выбирая средства:

Vers sur le régiment des Gardes françaises qui ont arrêté le Prétendant Cet essaim de héros qui sert si bien son roi A Malplaquet, Ettingen, Fontenoy, Couvert d’une égale gloire, Des Grades en un mot, le brave régiment Vient, dit-on, d’arrêter le Prétendant. Il a pris un Anglais; O Dieu! quelle victoire! Muse, grave bien vite au Temple de mémoire Ce rarе événement. Va, Déesse aux cent voix, Va l’apprendre à la terre; Car c’est le seul Anglois Qu’il a pris dans la querre [122] . Стихотворение к полку королевской гвардии, который арестовал Претендента Толпа героев, которые так доблестно служили своему королю, При Мальплаке, Эттингене, Фонтенойе, Увенчанные заслуженной славой, По одному слову, храбрый полк гвардейцев, Говорят, только что схватил Претендента. Они схватили англичанина! О Боже! Какая победа! Скорее, Муза, сделай в храме Памяти запись Об этом исключительном событии. Скорее, богиня с тысячью голосов, Расскажи об этом по всей земле, Ведь это единственный англичанин, Которого они взяли в плен на войне.

ШУТКИ. Хотя два предыдущих примера были рассчитаны на довольно образованное общество, постоянные каламбуры о Пуассон, девичьей фамилии Помпадур, были доступны каждому:

Jadis c’était Versailles Qui donnait le bon goût; Aujourd’hui la cаnaille Règne, tient le haut bout; Si la Cour se ravalle, Pourquoi s’étonne-t-on? N’est-ce pas de la Halle Que nous vient le poisson? [123] Раньше Версаль Задавал хороший вкус; Но сегодня простолюдинка Царствует и помыкает. Если двор сам себя позорит, Чему мы удивляемся? Разве не с Рынков Мы получили нашу рыбу?

КОРОТКИЕ ОСТРОТЫ. Самые простые стихи использовали всем понятные мотивы, вроде измены мужу, чтобы донести мысль о королевском злоупотреблении властью. Вот это четверостишие можно было петь или читать от лица мужа Помпадур:

Маркиз д’Этиоль De par le roi je suis cocu. Peut-on résister à son maître? Tel seigneur en rira peut-être Qui le sera par le premier venu [124] . По приказу короля я стал рогоносцем. Как можно спорить со своим повелителем? Некоторые вельможи могут смеяться над этим, Но им наставит рога первый встречный.

ИЗВЕСТНЫЕ БАЛЛАДЫ. Всем известные мелодии позволяли более эффектно комментировать текущие события. Поскольку их распространяли уличные певцы, особенно на Новом мосту, который служил нервным центром в сети информации, такие песни часто называли «pont-neufs». Самая известная из этого жанра песня «Бириби» несла в себе протест против мирного договора и налога «vingtième»:

Sur le publication de la paix qui se fera le 12 février 1749. Sur l’air de «Biribi» C’est donc enfin pour mercredi Qu’avec belle apparence On confirmera dans Paris La paix et l’indigence, Machault ne voulant point, dit-on, La faridondaine, la faridondon Oter les impots qu’il a mis Biribi A la façon de Barbari, mon ami [125] . На опубликование мирного договора, который будет заключен 12 февраля 1749 года. На мелодию «Бириби» Наконец-то в среду С большим шумом Мир и бедность Будут приняты Парижем. Машоль не хочет, говорят, Ла фаридонден, ла фаридондон, Отменять налоги, которые ввел, Бириби, Подобно Барбари, мой друг.

ПАРОДИЙНЫЕ ПЛАКАТЫ. Это стихотворение соседствовало с настоящими объявлениями, развешиваемыми на углах улиц и общественных зданиях. Его мог оценить любой прохожий:

Affiche au sujet du Prétendant Français, rougissez tous, quel l’Ecosse frémisse, Georges d’Hanovre a pris le roi à son service, Et Louis devenu de l’Electeur exempt, Surprend, arrête, outrage indignement Un Hannibal nouveau, d’Albion le vrai maître Et qui de l’univers mériterait de l’être [126] . Плакат по поводу Претендента Краснейте, французы, ведь Шотландия содрогается, Георг Ганноверский заставил короля служить себе, И Людовик, став полицейским для Курфюрста, Схватил, арестовал, бесчестно предал Нового Ганнибала, настоящего правителя Альбиона, Который заслужил быть (правителем) всей вселенной.

ПАРОДИЙНЫЕ РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ПЕСНИ (Noëls). Они тоже выигрывали за счет общеизвестной мелодии:

Sur le noël «Où est-il ce petit nouveau-né?» Le roi sera bientot las De sa sotte pécore. L’ennui jusques dans ses bras Le suit et le dévore; Quoi, dit-il, toujours des opéras En verrons-nous encore? [127] На мотив рождественской песни «Где же этот маленький новорожденный?» Король скоро устанет От своей глупой гусыни. Даже в ее объятьях скука Преследует его, поглощает его; Что? – говорит он. – Опять оперы, Сколько же можно?

ГНЕВНЫЕ ТИРАДЫ. Наиболее злые стихотворения были наполнены таким гневом и враждебностью, что некоторые собиратели не хотели копировать их в свои «chansonniers». Составитель «Сhansinnier Clairambault» отметил в томе за 1749 год: «В феврале того же года (1749), после ареста принца Эдуарда, в Париже появилось стихотворение, направленное против короля. Это произведение начиналось словами “Тиран, виновный в инцесте”. Я нашел его таким злобным, что я не хочу записывать (в “chansonnier”)». Но собиратели с более крепкими нервами включили это стихотворение в свой арсенал:

Incestueux tyran, traître inhumain faussaire, Oses-tu t’arroger le nom de Bien-aimé? L’exil er la prison seront donc le salaire D’un digne fils de roi, d’un prince infortuné; Georges, dis-tu, t’oblige à refuser l’asile Au vaillant Edouard. S’il t’avait demandé, Roi sans religion, de ta putain l’exil, Réponds-moi, malheureux, l’aurais-tu accordé? Achève ton ouvrage, ajoute crime au crime, Dans ton superbe Louvre, élève un échafaud, Immole, tu le peux, l’innocente victime Et sois, monstre d’horreur, toi-même le bourreau [129] . Тиран, виновный в инцесте, бесчеловечный предатель, мошенник [фальшивомонетчик], Как смеешь ты называть себя Возлюбленным? Изгнание и тюрьма служат наградой Достойному сыну короля, несчастному принцу. Ты говоришь, что Георг велит тебе отказать в убежище Доблестному Эдуарду. Если бы он попросил тебя, О, король без веры, изгнать твою шлюху, Скажи мне, негодяй, согласился бы ты? Закончи свою работу, громозди преступление на преступление, Сооруди эшафот в твоем высоком Лувре, Убей невинную жертву, ты способен на это, И, ужасное чудовище, сам будь ей палачом.

Маркиз д’Аржансон тоже счел это стихотворение слишком резким: «Оно внушает ужас». Несколькими неделями ранее, 3 января 1749 года, он написал, что песни и стихотворения вышли за грань приличия: «Последние стихотворения против него (Людовика XV) содержит выражения, оскорбляющие его личность, и отталкивают (даже) худших французов. Любому стыдно иметь их». 24 января маркиз получил копию стихотворения, столь издевательского по отношению к королю и Помпадур, что он его сжег. А 12 марта он нашел произведение, которое превзошло все остальные. Оно грозило цареубийством: «Я только что видел две новые сатиры против короля, которые так ужасны, что у меня волосы встали дыбом. Они заходят настолько далеко, что одобряют Равальяка и Жака Клемента (убийц Генриха IV и Генриха III)». Вот это стихотворение могло быть слишком вызывающим для двора, но оно гуляло по Парижу и даже попало в два «chansonniers».

Листок бумаги с записью песни, высмеивающей Второй Аахенский мир и торжества по случаю его подписания, которые организовывал Бернаж, «городской голова». Bibliothèque nationale de France

В первом варианте оно выглядит грубым и ожесточенным протестом:

Louis le mal-aimé Fais ton jubilé Quitte ta putain Et donne-nous du pain [134] . Людовик Возненавиденный Устрой Юбилейный год Прогони свою шлюху И дай нам хлеба.

Юбилейный год, обычно устраиваемый каждые пятьдесят лет, чтобы отметить отпущение грехов, был запланирован на 1750 год, но его отменили, что вызвало сильное недовольство в Париже.

Во втором «chansonnier» стихотворение было переработано так, что его можно было принять за призыв к цареубийству:

Louis le bien-aimé Louis le mal-nommé Louis fait ton jubilé Louis quitte ta catin Louis donne-nous du pain Louis prend garde à ta vie Il est encore des Ravaillac à Paris [135] . Людовик Возлюбленный Людовик Порицаемый Людовик, устрой Юбилейный год Людовик, оставь свою потаскуху Людовик, дай нам хлеба Людовик, береги свою жизнь В Париже еще остались Равальяки.

Этот обзор лишь мельком намекает на обилие жанров, отраженных в «chansonniers», но он показывает, что они простирались от сложной словесной игры до грубейшей ругани. Разные виды стихотворений распространяли те же мысли, что оды и песни из «дела Четырнадцати». И некоторые их виды достаточно просты, чтобы быть доступными простому народу. Хотя кто-то из авторов, возможно, и был придворным, остальные принадлежали к не столь высоким слоям общества. Лучший из них, Шарль Фавар, был сыном булочника. Его товарищи из таверн и музыкальных театров Парижа, такие как Шарль-Франсуа Паннар, Шарль Колле, Жан-Жозеф Ваде, Алексис Пирон, Габриель-Шарль Латенант, Франсуа-Августин Паради де Монкриф, происходили из скромных семей. Их отцы были мелкими служащими или торговцами; и хотя они получили свое признание – Монкриф был выбран во Французскую академию, Латенант стал каноником в Реймсе, они провели большую часть жизни среди парижского простонародья – и множество ночей в тавернах, вроде кафе «Каво», ценном источнике песен, послужившем почвой для многих «вакханальных и песенных союзов» вроде «Ordre du Bouchon», «Confrérie des Buveurs» и «Amis de la Goguette» («Орден Пробки», «Братство Пьяниц» и «Содружество Весельчаков»). Любой мог подпевать застольным песням и даже сочинить строфу-другую, зачастую приправленную острыми намеками на последние события.

Коллективное, популярное измерение сочинения песен не отражено в архивах, но есть одно дело среди документов полиции, которое иллюстрирует сочинительство среди простого люда («petit peuple») Парижа: дело мадам Дюбуа. Среди многих тягот ее загадочной жизни худшей был муж, торговавший тканью и бывший невыносимым грубияном. Однажды, после особенно неприятной ссоры, она решила от него избавиться. Мадам Дюбуа написала письмо под вымышленным именем генерал-лейтенанту полиции, сообщив, что столкнулась с человеком, который читал стихи другому человеку на улице. Они убежали, только завидев ее, и выронили стихотворение. Она подобрала его и проследила за чтецом до его дома на рю Лавандире, – где и жил месье Дюбуа. Мадам Дюбуа придумала эту историю, надеясь, что полиция выследит ее мужа и бросит его в Бастилию. Но, написав донос, она передумала. Он был грубияном, несомненно, но разве он заслуживал исчезновения в каменном мешке («oubliette»)? Одержимая раскаянием, она пошла на еженедельную публичную встречу с генерал-лейтенантом полиции и бросилась к его ногам, сознавшись во всем. Он простил ее, и дело передали в архив – вместе со стихотворением. Это не выдающееся произведение искусства, но оно показывает, какого рода стихи сочиняли ближе ко дну социальной иерархии, а его тема в точности такая же, как в припеве из «Qu’un bâtarde de catin»:

Nous n’aurons point de jubilé. Le peuple en paraît alarmé. Pauvre imbécile, et quoi! Ne voit-il pas Qu’une p-[putain] guide le pas [De Louis Quinze le bien-aimé?] Le pape en est ému, l’Eglise s’en offense, Mais ce monarque aveuglé, Se croyant dans l’indépendance, Rit de Saint Père et f-[fout] en liberté [136] . У нас не будет Юбилейного года. Людей это тревожит. Бедные идиоты: О! Разве они не видят Что ш… [шлюха] направляет шаги [Людовика Пятнадцатого Возлюбленного?] Папе это не нравится, церковь оскорблена, Но этот ослепленный монарх, Который считает себя независимым, Смеется над Святым Отцом и т… [трахается] без стеснения.