Звезды сияли сквозь прихотливый узор темных стекол, точно бесчисленные фиалки на лугу. Филигранный светильник, подвешенный на золотой цепи, ронял бледное, морозно-лунное сияние. Уж явно в нем горело пламя колдовства, а не обычный земной огонь. Девушка стояла на лестничной площадке, меж пролетами ступеней, уводивших вверх и вниз. Балюстраду украшал повторяющийся узором из острых стрел и трилистников. По внутренней стене лестничного проема, грациозно извиваясь, тянулись вверх тонкие колонны в форме лилий. Тахгил медленно начала подниматься.

Шаги ее отдавались на ступенях чуть слышным перезвоном. Полы плаща шелестели. В самом воздухе витал привкус волшебства. Девушка поднималась все выше. Возбуждение и прилив сил, дарованных лебединым плащом, уже иссякал. Тахгил казалось, она вжизни так не уставала. Еле волоча ноги, она все поднималась, и мысли ее сейчас не мог бы прочесть никто, даже она сама.

Три пролета одолела она. На третью площадку выходила распахнутая дверь. Тахгил остановилась на пороге, вглядываясь в помещение, куда вела эта дверь.

Комната оказалась небольшой. Круглая комната — та самая, с окном в виде розы. На просторных, отделанных дубовыми панелями стенах там и здесь зияли вставки из цветного стекла. Звездный свет струился в них потоками аметистового сияния. Золотой пьедестал в десять футов вышиной выгибался, образуя зубчатую арку, что поддерживала девять золотых лампад. Их серебристый свет озарял высокий потолок, покрытый богатой резьбой и причудливыми подвесками. Промежутки между барельефами были раскрашены геральдическими узорами.

Вся мебель в сем роскошном чертоге была сделана из дуба и тоже покрыта искусной резьбой. На восьмиугольном столе лежали стопки книг в золоченых переплетах, ножки стола были вырезаны в виде деревьев, раскидистые кроны которых поддерживали столешницу. Рядом стояли письменный стол, сработанный в виде двухуровневой башни с балюстрадами, и кресло с высокой спинкой. В каждом углу комнаты в высокой нише виднелись каменные вазы на высоких пьедесталах. Над аркой входом вились золотые руны, слагаясь в слова:

ТАК ЛИ ТРУДНО ОБНАРУЖИТЬ ИСТИНУ?

Вдоль стены, частично скрытой тяжелыми бархатными занавесями с толстыми, в руку толщиной, золотыми шнурами, уходили к самому потолку книжные полки. Корешки их выстраивались частоколами нежных золоченых букв на фоне голубоватого пергамента переплетов. Один из таких томиков, раскрытый, лежал на письменном столе. Обитательница комнаты, сидевшая в резном кресле, как раз оторвала взгляд от страницы.

Глаза ее встретились с глазами вошедшей. Тахгил переступила через порог, печально протянула руки и, сделав три шага, рухнула на колени.

— Кейтри! — произнесла она, все так же простирая руки вперед.

— Ты смертная? Ты хранишь верность Королю-Императору? — подозрительно спросила сидящая за столом девочка, побелевшими пальцами сжимая жесткие складки расшитого жемчугом платья.

— Да — а ты?

— Да!

Вскочив с кресла, Кейтри одним прыжком оказалась рядом с Тахгил и, обняв ее, принялась нашептывать всякие ласковые словечки — точь-в-точь голубь, воркующий над птенцом.

— Госпожа моя! Рохейн! — наконец промолвила девочка. Голос ее срывался от наплыва чувств. — Поверить не могу, что снова вижу вас! Какое счастье! Точнее, какое горе — видеть вас здесь, в этом замке!

Торопливо отерев слезы с глаз тыльной стороной руки, она отвела Тахгил к креслу и, почти силком усадив в него, налила в украшенный сапфирами кубок вина из хрустального графина. В вине, черном, точно жидкая ночь, утонувшими звездами посверкивали искры.

— На вас плащ из перьев! Так это вы были той птицей, что ударилось в стекло, тем диким лебедем? — спросила Кейтри. — Я бы впустила вас, но испугалась. Да вы совсем больны! А они знают, что вы здесь? Я спрячу вас и буду ходить за вами, покуда вы не поправитесь! А тогда вы сможете снова улететь прочь!

Давясь вином, Тахгил покачала головой.

— Нет! Нет!

— Тс-с! Тише! Вас могут услышать. Здесь у любых предметов есть уши, даже у тех, про какие никогда и не подумаешь. Тс-с! Сейчас вам самое главное — отдохнуть.

Звездное вино, по всей видимости, пропитано было той же колдовской силой, что витала в воздухе, лучилась из светильников, исходила из самих стен, пронизывала в Аннат Готалламоре решительно все, вплоть до кисточек золотых шелковых шнуров и бахромы на обивке стульев. От первого же глотка энергия горячей волной растеклась по жилам Тахгил, до самых корней волос, до кончиков пальцев на ногах — свежая и бодрящая, как эссенция самого звездного неба. В голове девушки мгновенно прояснилось, силы вернулись к ней.

— Где Вивиана? — отставив кубок, спросила Тахгил.

— Лежит внизу.

— Она здорова?

— Да… нет… Как сказать. Она живет, и колдовские наваждения покинули ее, но она спит, и я никак не могу разбудить ее. Она словно впала в транс.

— Хвала небесам, я нашла вас обеих живыми и невредимыми! Здесь безопасно? Мы можем говорить хотя бы шепотом?

— Давайте затворимся в алькове с книгами, чтобы никто нас невзначай не заметил.

Когда они спрятались за бархатными занавесками, с губ Тахгил так и посыпались вопросы. Кейтри, как могла, отвечала на них, и история ее хотя бы отчасти прояснилась.

— Когда нас схватили Охотники, я думала, тут нам и конец настал, — рассказывала она. — Но эти твари — ужасные, страшные твари — привезли нас сюда и отвели к нему.

— Кому?

— Ну как же, не к кому иному, как Моррагану, Наследному принцу Светлого королевства, — ответила Кейтри, и в том, как она произнесла это имя, слышалось невольное, хотя и испуганное, почтение. — Принц-Ворон, тот, про которого вы говорили, когда мы пришли к Призрачным Башням и память вернулась к вам.

В груди Тахгил вновь шевельнулся тяжелый мельничный жернов.

— И как он с вами обошелся?

— Нас допросили — не сам принц, но в его присутствии. Кажется, он не обращался непосредственно к нам, но лично я не могла ни на него взглянуть, ни от него отвернуться, так что совсем не помню, что я говорила и куда смотрела. В жизни ничего подобного не испытывала! Меня влекло к нему — но при этом я безумно его боялась, потому что в нем есть что-то очень-очень опасное.

— Но вам не сделали ничего плохого?

— Нет-нет. Ничуточки. Вот только Вивиана находилась в таком ужасном состоянии — как сказал кто-то из присутствовавших там Светлых лордов, «нюнила и хныкала» — и с ней и вправду что-то такое сделали, но совсем не плохое. Я даже не поняла, что и как — то ли принц просто рукой повел, то ли еще что, — но она вдруг притихла и выпрямилась, а потом сделала реверанс и застыла, как образцовая фрейлина, какой была раньше. И больше ни о чем не тревожилась. А я очень обрадовалась такой перемене. Она ответила на все вопросы, что ей задали, — и, думается, я тоже. Когда принц узнал все, что хотел, он отпустил нас. Нас вывели из зала и просто-напросто бросили.

— То есть?

— Стражи ушли, предоставив нам одним бродить по всем этим коридорам, лестницам и переходам.

— И никто не вел вас? Никто не ограничивал вашу свободу?

— Нет… да. — Кейтри снова замялась. — Нежить не трогала и не пугала нас, хотя время от времени мы мельком замечали кого-нибудь в конце коридора или на лестнице — но все занимались своими делами, а на нас не обращали внимания. Но при этом что-то держало нас в заточении — какие-то невидимые барьеры не давали нам заходить в определенные места, мешали выбраться наружу из замка. Мы бродили просто так, наугад, ища выхода. Стоило только упомянуть, что нам хочется есть или пить, — и в следующей же комнате ждал стол с вином. Стоило сказать, что мы устали, — и мы находили диваны с грудой мягких подушек. Если мы говорили, что хотим вымыться, — тут же рядом оказывалась ванна с душистой водой. И с одеждой то же самое.

— А если вы говорили, что хотите выйти из замка?

— Ничего. Никакого эффекта. Через несколько дней или недель — понятия не имею, сколько прошло времени — мы стали держаться по большей части в этой башне — башне Перекрестья. Здесь как-то наиболее спокойно и постоянно. Везде в других местах крепости с дверьми, окнами, комнатами и лестницами творится что-то непонятное. Никогда не знаешь, найдешь ли дорогу, по которой прошел только что. Так и запутаться недолго. Вот так и Вивиана заблудилась. А когда я нашла ее, она лежала на полу и крепко спала. Я не смогла ее разбудить. Пришли слуги — нежить, конечно — и понесли ее прочь. Я пошла за ними. Они уложили ее внизу, в Большом Зале у основания этой башни. Там она и спит до сих пор, сложив руки на груди, — но она дышит, щеки у нее розовые, а губы изгибаются, как будто она улыбается во сне. Я боялась, как бы и меня не постигла та же участь, но вот появились вы!

— Увы! Бедная Виа! А ты — как ты проводишь здесь дни, если это можно назвать днями?

— Как придется. Но всегда одна. Брожу по лестницам, стою рядом с Вивианой, поправляю ей складки платья или расчесываю волосы. Они растут так быстро, уже спадают с постамента, на котором она лежит, до самого пола. Иногда я подравниваю их маленьким жемчужным ножом. Здешние ванны смыли всю желтую краску, и локоны у нее теперь прежнего каштанового оттенка. Иногда я прихожу сюда и рассматриваю картинки в книжках, они такие красивые. Или гляжу в окна на Вечную Ночь и часами думаю о том о сем. Но я так соскучилась по человеческому обществу! Хотите еще вина?

— Нет, спасибо.

— Здесь нет никакой еды, только это странное и дивное вино. Этот напиток поддерживает силы сразу и как еда, и питье, и пока пьешь его, тебе не надо отправлять некоторые, — тут она деликатно кашлянула, — естественные потребности. Поскольку потребности эти характерны для смертных существ, а для Светлых Необязательны, в замке нет никаких обычных приспособлений. Не знаю, надо ли прочей нежити… гм… осуществлять те же функции, что лорралъным созданиям…

— Я поняла, продолжай, пожалуйста, — избавила ее от неловкости Тахгил.

— Так вот, не знаю, надо ли им это, но если и надо, они уходят для этого куда-то подальше от стен Аннат Горталламора, дабы не оскорблять тонких чувств Светлых. Здесь не бывает ни жарко, ни холодно. Можно одеваться теплее или легче, как хочешь. Я много раз видела камины, где вовсю полыхал огонь, но никакого жара от него не исходило и в помине. Странное в них топливо, оно никогда не сгорает, а огонь горит всегда с одинаковой силой. Я видела на каминных решетках то груды цветов, то драгоценные камни, то горящие черепа. Весь этот замок огромен и непонятен, как чужая страна.

— А он — принц Морраган, — ты видела его в своих блужданиях?

— Ни разу с той первой встречи я не видела ни его, ни кого-либо еще из Светлых дам и господ. Но часто слышала отголоски музыки под высокими сводами или обрывки смеха и разговоров. Какая музыка — так и берет за душу! Когда я ее слышу, мне кажется, будто что-то неизмеримо прекрасное, редкостное, что я уже почта держала в руках, вдруг взяло и выскользнуло и я никогда больше его не увижу. Каждая нота отбывается в сердце тоской и непонятным стремлением — но к чему, я и сама не знаю.

Кейтри положила голову на лебединый плащ и закрыла глязз.

— Кейтри, радость моя, моя маленькая сестренка, — заговорила с ней Тахгил, — умоляю, не грусти. Я пришла, чтобы спасти вас. — Лоб девочки на миг наморщился и разгладился вновь. Тахгил продолжила: — Близко ли к выходу ты можешь подойти, пока колдовские барьеры не преградят тебе путь?

— Вниз по лестнице, в Большом Зале, где лежит Вивиана, — пылко ответила девочка, — стены занавешены пышно расшитыми гобеленами. На одной стене их целых четыре, каждый изображает одно из времен года. Так вот там, за Зимой, открывается проход меж камней. Как-то я заметила, что край зимнего гобелена колышется, как будто под дуновением ветерка. Я приподняла краешек, а там, за гобеленом, — отверстие высотой около десяти — двенадцати футов и шириной около четырех. И никаких незримых барьеров не чувствовалось, ничего такого, пройти ничего не мешало. Но оттуда веяло таким жутким холодом — я просто не посмела идти во тьму. Возможно, эта расщелина ведет наружу, а возможно, и нет, но в ледяном дуновении сквозил аромат лесной листвы. Когда потом я сидела там, рядом с Зимой, иной раз мне чудился издалека, где-то в глубине стены, чуть слышные крики и звон колоколов.

— Я должна увидеть все это своими глазами!

— Но как, госпожа моя, вы спасете нас?

— Пока мы тут разговариваем, три наших колдовских спутника мчатся на всем скаку к Аннат Готалламору. Наверное, они уже где-то здесь. Они войдут сюда беспрепятственно и будут искать меня, то есть нас, по всем ходам и переходам этого замка.

— Но как они нас найдут?

— Ты ведь наверняка узнала уже плащ, что висит у меня за спиной. Витбью проявила неслыханное великодушие, но она не обретет покоя, пока не вернет его себе. Без сомнения, даже в этих плотных сетях колдовства она способна почувствовать его издалека. А потом Тигнакомайре повезет нас на своей широкой спине — только надо сперва найти путь в обход незримых барьеров, что удерживают смертных. То отверстие за гобеленом с Зимой звучит весьма многообещающе.

Кейтри задумчиво кивнула.

— Хороший план. Надеюсь, и осуществить его мы тоже сможем. — Она наклонила головку набок. — Госпожа моя, ваши волосы у корней уже совсем золотые. Если кто увидит вас, то сразу узнает и по волосам, и по лицу, и по запаху.

— Плащ из перьев отбивает запах, и я могу прикрыться им в надежде, что меня примут за лебединую деву. Но не могла бы ты, прежде чем мы покинем эту комнату, покрасить мне волосы? Кажется, на столе я вижу чернильницу. Как раз сойдет. Никто не должен узнать меня. Птичий запах обманет носы нежити, но вот золотые волосы наверняка меня выдадут.

Так они и сделали — снова покрасили локоны Тахгил, на сей раз — черными чернилами. Когда девушка, распустив их, села у окна, чтобы просушить волосы на ветру, она заметила далеко внизу, под самым стенами, всадника на коне и маленькую бегущую фигурку чуть сзади.

— О, только бы это оказались Тигнакомайре и Витбью! — с жаром воскликнула Тахгил. — И быть может, я ошибаюсь, но мне померещился с ними кто-то третий, чуть меньше и на двух ногах — быть может, верный Тулли. Идем, сестренка, скорей веди меня в Большой Зал, пока нас не обнаружили враги.

Высокий, подпертый могучими балками потолок Большого Зала, похожий на опрокинутый остов корабля, поднимался на добрые сто двадцать футов над полом. И там, где сходились толстые балки, висели изображения крылатых дам и воинов, словно бы парящих в воздухе над глубоким ущельем. Островки тонких колонн шли от несущих опор к сводчатому потолку, и там, под самым сводами виднелись огромные каменные подвески, что украшали поперечные арки. А ниже, под барельефами с изображением листьев и виноградных лоз, начинались гобелены.

С одной стороны Зала стояла резная трехстворчатая ширма. Пол огромного чертога был выложен керамическими плитами с изображениями оленей, волков, птиц, цветов и музыкантов.

Вивиана, как и рассказывала Кейтри, лежала на мраморном постаменте, украшенном роскошными барельефами. Волосы ее пышными волнами спадали вниз от невинного чистого личика и устилали пол ковром темного медового шелка. Темно-синее платье, расшитое парчой и серебряной нитью, было перехвачено на талии обручем из слоновой кости. На ножках спящей красовались туфельки цвета полированного горного хрусталя.

— Прекрасная Вивиана, — выдохнула Тахгил и поцеловала подругу в лоб.

Кожа девушки оказалась теплой и живой. Тахгил напряженно ждала, не слетит ли с этих алых губ вздох пробуждения, не затрепещут ли длинные ресницы, что покоились на белоснежных, как яблоневый цвет, щеках — но нет, ничего не произошло. Тахгил так и стояла, сжимая руку фрейлины, пока Кейтри шепотом не окликнула ее:

— Опасно оставаться здесь, на виду!

Они вместе бросились к гобелену с изображением Зимы. Но когда добежали туда, внезапный порыв ледяного сквозняка отогнул жесткий край ткани. Беглянок сковал мертвенный холод. Тахгил с трудом отвела тяжелую складку, за которой обнажился прямоугольный проход, уводящий в глубь каменных стен. Тут резкий ветер вырвал край гобелена у нее из рук, снова запечатывая отверстие с такой силой, что Тахгил едва не расшиблась о камни.

— Осторожно! — прошипела Кейтри. Прижавшись к стене, подруги переждали, пока небольшая группа сутулых серых созданий прошлепает мимо к выходу в другом конце зала.

— Здесь негде спрятаться, — сказала Тахгил, когда трау прошли. — Давай вернемся наверх в чертог с окном в виде розы.

Они не успели пройти и половины зала, как цокот копыт за ближней же аркой обратил их в бегство. Вжавшись в узкую щель между колоннами, они затаили дыхание. Шум затих, но через миг возобновился. В проеме арки показалась угрожающая, нечеловеческая фигура. На голове у нее сверкали два ярких огня. Цок, цок — застучали копыта по плитам пола. Из теней арки в Зал шагнул Тигнакомайре. Рядом с ним шла Витбью. Лебединая дева с протяжным криком бросилась к Тахгил.

— Цел! Цел! — просвистела она.

— Возьми!

Тахгил не обманывалась: разумеется, Витбью больше тревожилась не за нее, а за свой плащ. Девушка протянула его законной владелице, радуясь, что освобождается от ответственности, но страшась лишиться защитной силы плаща. Однако прежде чем разжать руку, она замешкалась. Мало ли какое наваждение способны породить стены Анната Готалламора?

— Тебя зовут Витбью? — спросила она.

— Именно так кличут легкокрылого лебедя, — отозвалась черноволосая красавица.

— Тогда это твой плащ. — Страхи Тахгил чуть рассеялись. — Тигнакомайре, посади нас к себе на спину, это очень важно. Нас вот-вот обнаружат. Но Вивиана не может ходить — что же нам делать?

Вслед за найгелем и лебединой девой в залу вбежал и уриск. Без долгих разговоров он бросился к постаменту, бормоча простейшее заклинание домашнего очага — именно эти слова и эти проворные движения рук исцелили Тахгил после обморока.

Визиана приподнялась на локте и чуть не свалилась со своего мраморного ложа. Но жилистые руки Тулли подхватили ее, не дали упасть. Фрейлина сонно улыбнулась.

— Я что, спала?

— Нет времени ничего объяснять, — быстро проговорила Тахгил. Ей хотелось петь и плясать от радости. — Скорей, Вивиана, залезай на спину коня. Кейтри сядет за тобой, а я последней — найгель умеет удлинять спину. Тигнакомайре — если ты не можешь найти другого выхода, доступного смертным, тайный проход открывается прямо за этим гобеленом.

Меж стен раскатилось звонкое эхо. Где-то совсем рядом раздались голоса. По плитам зазвенели чьи-то шаги.

— Ой, да это ж Тигги, — весело удивилась Вивиана, явно не сознавая грозящей им опасности. — Привет, старый друг!

Водяной конь вытянул вперед копыто и склонился перед фрейлиной.

— Ой, как мило! — восхитилась она, поглаживая шелковистую гриву. — Как учтиво… ой!

Сильные руки Тулли швырнули ее на спину Тигнакомайре. Звуки шагов стали громче, найгель заплясал на месте в страхе перед неминуемым разоблачением.

— Когда нас поймают, спригганы заставят нас жестоко поплатиться за помощь вам, — предупредил он, закатывая глаза. — Садитесь! Скорей!

Вивиана, уже все поняв, потянулась с его спины вниз, к Кейтри. Руки их переплелись.

— Прыгай, когда я тебя дерну! — вскричала фрейлина.

Но едва девочка прыгнула, по коридорам крепости раскатился жуткий вопль, подобный которому можно услышать лишь в самом ужасном кошмаре. В гобеленовый зал ворвалась ударная волна звука. Чудовищная какофония сотрясала стены, крушила мебель, чуть не рвала барабанные перепонки. В ней кипела квинтэссенция ярости и победоносного гневного торжества. Тигнакомайре вздрогнул и дернулся. Самую малость — но этой малости хватило, чтобы Кейтри, промахнувшись мимо его спины, соскользнула, а Вивиана невольно отпустила ее. В это мгновение в зал хлынул живой поток ненависти и злобы. Повсюду кругом замелькали чудовищные копыта, когти, клювы, крылья и здоровенные плоские ручищи.

— Беги, Тигги, беги! — отчаянно закричала Тахгил.

Застучали копыта, захлопали сильные крылья. Под балками сводчатого потолка пронесся черный лебедь. Со стены слетел огромный прямоугольник жесткой тяжелой ткани. Перепуганный водяной конь рванулся навстречу вырвавшемуся из дыры порыву холодного ветра и исчез в тайном проходе, унося с собой Вивиану. Кейтри поднялась с пола и огляделась по сторонам.

Они с Тахгил стояли рядом с Тулли в центре круга, образованного ползучей сетью теней, колышущейся волной неявных тварей. Глаза их сверкали бездонной ненавистью и злобой. Один из неявных стоял чуть в стороне от других, и когда Кейтри заметила его, в желудке у нее закопошились червячки запредельного страха. Он был невысок и жилист, как засохший стебель какого-нибудь особо противного сорняка, одет во все желтое — от горчично-коричневого до ярко-одуванчикового оттенков, а лохматые неровные швы словно подражали зазубренным листьям одуванчика. По рукавам его шныряли мелкие лохматые грызуны. С подбородка торчала жиденькая бороденка, похожая на плесень. Тощее рябое личико цвета старого пергамента носило на себе печать злобы и болезненной, беспощадной ненависти. Сейчас на личике этом было написано такое жестокое торжество, что у Кейтри кровь в жилах похолодела. Вот кто кричал так пронзительно и ужасно, поняла девочка.

Бледные губы старикашки изогнулись в ухмылке.

— Мы встретились Вечной ночью, эрисбанден, - проскрипел ржавый голос.

По руке у него пробежала крыса.

— Яллери Браун, — тусклым голосом промолвила Тахгил.

— Он самый, эрисбанден, он самый. Долгая погоня, но какой удачный конец! Шпионка, подслушивающая под дверью, похищающая чужие секреты — ты, ведающая Обратный Путь, — теперь-то ты все расскажешь, да еще как охотно! Но и это не уменьшит положенного тебе наказания!

Сбежать не удастся. Оставалось лишь смириться с этим простым непреложным фактом.

— Будь по-твоему, — спокойно отозвалась Тахгил. — Но отпусти моих спутников. Они не сделали тебе ничего плохого.

— Наживке, былой игрушке Юного Валентина, мы позволили ускакать — но не такова будет ее судьба, — промолвил Яллери Браун, показывая костлявым пальцем на Кейтри, — как и твоя. Что же до уриска, он всего лишь досадливая муха, которую довольно прихлопнуть, да и дело с концом.

И тут через весь зал прозвучал, раскатился эхом новый голос, чистый и властный. Толпа нежити — всей, кроме Яллери Брауна — тотчас рассеялась, разбежалась кто куда, по боковым коридорам и тайным проходам.

В зал вступили три Светлых лорда.

Неописуемо прекрасные лица излучали потоки света. Волосы, увенчанные серебряными коронами, казалось, неподвластны были обычному земному притяжению — они струились по воздуху, раздуваемые незримыми волнами волшебства, как будто вокруг голов этих изгнанных обитателей Светлого королевства покачивались чародейские озера. Та же сила раздувала полы черных плащей изгнанников, придавая им сходство со штормовым небом.

— Ашалинда на Пендран, — сурово произнес самый высокий из всех троих — тот самый, голос которого разогнал нежить мгновение назад.

И уже в звуках своего имени, в силе свирепого желания, что горело во взглядах Светлых, Тахгил-Ашалинда поняла, что значит для них ее плен. Они знали, кто она такая. Она олицетворяла для них последнюю, неожиданную надежду, их бесценный ключ, свет во мраке отчаяния. Она и только она могла указать изгнанникам путь домой.

— Лорд Илтариен приветствует тебя, — с насмешливым поклоном проговорил самый высокий из Светлых.

— Прошу вас, отпустите моих друзей, — повторила девушка. — Они ничего не знают о том, что вас интересует.

— Те, что стоят здесь, здесь и останутся.

— Я знаю, что вам от меня нужно. Да, я вернулась в Эрис после Закрытия. Я прошла через Ворота, но утратила память о том, где они находятся. Если Светлые искали безрезультатно, какие шансы найти Ворота остались у меня?

Лицо лорда Илтариена потемнело.

— Следуйте за мной, — велел он, резко разворачиваясь. Тахгил-Ашалинда вместе с Кейтри, которая так и жалась к старшей подруге, поневоле двинулись следом. Замыкал шествие зловещий Яллери Браун. Но Тулли остался в зале — чары Светлых не дали ему тронуться с места.

Позади оставались все новые и новые величественные чертоги и дивные коридоры Аннат Готалламора. Две смертные сами не знали, идут ли они, скользят ли, или же летят по воздуху. Мимо текли, переливаясь, разноцветные тени. Струился свет — лучи звездного сияния, И все кругом дышало колдовством. Оно пронизывало воздух, потрескивало между пальцами Кейтри и Тахгил миниатюрными молниями. Однако ухватить его, воспользоваться им было невозможно — во всяком случае, для смертных.

Поднявшись по аметистовой лестнице, они оказались в высоком зале. Стены здесь сверкали и искрились, точно сделанные из хрусталя. И сквозь эти стены, как через лиловато-сиреневый шелк, блистали звезды Мглицы. Возможно, то были вовсе и не настоящие стены — ведь Светлые не любят замкнутых пространств. И в самом деле, едва смертные вошли со своим грозным эскортом в комнату — гостиную ли, тюрьму ли, — вокруг поплыли ароматы сосны и дождевых облаков.

— Идите вперед, — велели Светлые, а сами ушли.

Он сидел, один, спиной к входу.

При звуке их шагов он поднялся на ноги и обернулся. С губ Кейтри сорвался короткий отрывистый крик.

По телу Ашалинды пробежала холодная дрожь — странная, ледяная волна. Однако девушка не испытывала ни страха, ни паники — ее словно обдало порывом студеного ветра или струями ночного дождя. Дивясь увиденному, она застыла, балансируя меж радостью и ужасом, снова лишившись дара речи. Глаза того, кто глядел на нее сейчас, цветом напоминали дождевые тучи, но взгляд пронзал, как луч жаркого солнца.

— Торн…

Голос Ашалинды дрогнул. Она бросилась к нему и застыла, утопая в восторге снова быть рядом с ним, видеть его и знать, что он видит ее. Ее словно сковал паралич — она не смела протянуть руку и коснуться возлюбленного, — а вдруг он окажется лишь призраком, фантомом, Но на губах его играла нежная, изумленная улыбка.

— Скажи мне что-нибудь, — пробормотал он низким мелодичным голосом, который так хорошо помнила девушка.

— Увы, — сказала она, — они и тебя сделали своим пленником?

— Пленником? Да.

Он легонько коснулся рукой ее локтя — невесомое прикосновение, однако оно пронзило ее, точно удар копья.

Торн вдруг рассмеялся, бросив на возлюбленную любопытный, непостижимо-загадочный взгляд.

— Да ты и в самом деле сокровище средь всех дев мира.

— О мой Торн! Я страдала по тебе. Ты нужен мне как дыхание! Для меня величайшая радость вновь обрести тебя — но неизмеримое горе найти тебя именно здесь, в этом опасном месте.

Он оглядел ее с головы до ног.

— Любовь моя, ты можешь даровать свободу нам обоим. Только скажи, где находятся последние Ворота в Светлое королевство и как их открыть.

— Догадываюсь, они рассказали тебе мою историю, возлюбленный, хотя понятия не имею, как они вызнали правду. Ах, если бы я могла описать Ворота! Я помню лишь, что лежат они где-то в Аркдуре и открыть их может лишь моя рука. Ах, если бы я могла отправить сквозь них Моррагана и всю его родню, чтобы навсегда избавить Эрис от этого проклятия!

— Сколь сильно ты ненавидишь Светлых.

— А кто из смертных станет их любить? Они крадут нас, играют нами, обманывают и искушают нас — для них, Чужаков, мы всего лишь игрушка, сломал и выбросил. Их жестокость и душевная черствость ие знают границ. Честное слово, любовь моя, сумей я отыскать Ворота, я бы так и сделала — но когда я проходила в них, на меня было наложено заклятие. Из-за него я потеряла память и обрела ее вновь, лишь когда нашла вот этот браслет, что ты видишь у меня на руке. Но даже и тогда она вернулась ко мне не полностью. И тот единственный факт, который я жажду узнать превыше всего остального, скрыт от меня. А даже если я вспомню, Ворота отнюдь не обязательно окажутся на прежнем месте — ибо это Блуждающие Ворота.

Торн заключил девушку в объятия, и она едва не лишилась чувств от восторга. Тело его под темно-синим бархатом дублета было подобно живой стали.

— Блуждающие или нет, они останутся там, где ты последний раз видела их. Ты должна вспомнить, — настаивал он. — Должна, если любишь меня.

Гиацинтовый поток его волос упал, окутал их обоих сплошной пеленой. Подняв руку, девушка запустила пальцы в эту роскошную густую гриву. Сердце у нее стучало, будто подземный рокот Таптартарата. Каждый удар сотрясал ее всю, до самых глубин. Ею овладело какое-то новое чувство — чем-то похожее на тиски лангота, на неутолимый голод. Девушка безумно жаждала, чтобы Торн поцеловал ее — лишь его поцелуй мог утолить эту тоску, это желание.

— Твоя страсть — прекраснейший из всех тиранов мира, — произнес Торн. — И почему нам отказывать ей?

Девушка подняла взгляд наверх — туда, где роскошная вышивка его воротника отгибалась назад, обнажая шею Торна, мягкую впадинку там, где встречались две прямые ключицы. Над этой впадинкой поднимался мужественный изгиб его горла. При каждом завораживающем слове, что слетало с уст возлюбленного Тахгил, под кожей у него словно бы перекатывалась спелая слива. Глаза девушки вбирали в себя мельчайшие детали, прослеживали скульптурные очертания его подбородка, чисто выбритого, но все же словно бы припудренного темным порошком в тон его волос, потом — линии чеканных скул и все, до единой, черты лица, столь прекрасного, что ни одна женщина не могла бы взирать на него, не почувствовав, что сердце у нее разрывается на куски.

— Не вздыхай так печально, маленькая моя птичка. Ты получишь столько меня, сколько пожелаешь, и даже больше. — В голосе его сплелись радость и легкая насмешка. — Я не стану жалеть времени на то, чтобы вдосталь тебя порадовать.

Легко, словно ребенка, подняв Тахгил-Ашалинду на руки, он уложил ее на диван, обитый темно-красным, почти черным шелком, края которого были вышиты серебром и жемчугом.

Девушка глядела на возлюбленного — и не могла наглядеться, упивалась его красотой, думала только о нем, позабыв про все на свете. Звездный свет играл в волосах Торна, зажигал их нежным сиянием полуночного неба. Ловкие длинные пальцы Короля-Императора уже расстегнули пояс, на котором висел кинжал, отшвырнули его в сторону. Украшенная самоцветами рукоять кинжала ударилась о пол, зазвенела, тихо, но резко и неприятно. Внезапно Тахгил вспомнила, как рука Торна совсем недавно лежала на ее рукаве.

Ашалинда вскочила на ноги, срывая с горла тилгал и железную пряжку. Цепочка лопнула, украшенный листьями нефрита тилгал покатился по полу. Девушка крепко зажала в кулаке стальную пряжку. Кейтри, про которую до этой минуты оба напрочь позабыли, в страхе съежилась в другом конце комнаты. Смущенная интимностью этой встречи, невольной свидетельницей которой сделалась, девочка зажмурилась. Теперь же внезапный шум испугал ее еще сильнее и заставил открыть глаза.

— Господин мой, — Ашалинда на миг заколебалась и набрала в грудь побольше воздуху, — вижу, что тебе позволили сохранить кинжал. Но как наши тюремщики не побоялись оставить оружие пленнику?

Мерцающую пелену волшебства всколыхнул порыв внезапного ветра.

Или так показалось.

— Светлые не боятся клинков, сработанных смертными мастерами, — холодно ответил Торн, пристально глядя на девушку.

— Господин мой носит кинжал слева. Как же он достает его, если не правой рукой?

Он улыбнулся белозубой волчьей улыбкой. У Ашалинды волосы встали дыбом.

— Кто ты?

— Госпожа, госпожа, да что вы такое говорите? — Кейтри дернула ее за рукав. — Ваше величество, умоляю, не обращайте внимания. Моя госпожа столько натерпелась…

Ашалинда оттолкнула ее в сторону.

— Кто ты?

— Не узнаешь меня, Элиндор?

Черты его слегка изменились — а быть может, чуть по-иному заработали клетки на сетчатке глаз девушки, или чуть иные сигналы потекли от зрительных анализаторов к мозгу. В чем бы ни состояла перемена, она была еле уловимой. Но вполне достаточной.

— Нет! — В ужасе Ашалинда пыталась отрицать страшную правда. — Нет!

Однако это была правда. Пред ней стоял не Торн, но и — чего она испугалась в первый миг — не сладострастный ганконер, Юный Валентин из Циннарина. Девушка побелела, как лилия.

— Назови мое имя, — велел он.

Слезы черными осами роились в глазах Ашалинды.

— Назови! — повторил он.

— Морраган.

— Вот так-то, — неторопливо промолвил он. — Как нежно звучит имя первой любви в устах любой девушки.

— Ошибаетесь, сэр. Я никогда не любила вас.

Он насмешливо смотрел ей в лицо.

— Раз за разом ты не жалеешь усилий, чтобы увидеться со мной в моих же собственных владениях — дважды в Каркоиноре, один раз в Призрачных Башнях, а теперь вот и в Готалламоре. И каждый раз являешься ко мне в отрепьях. Вижу, что и на этот раз та же история. Неужели ты иначе не можешь? Явись ты ко мне в чуть более пристойном виде, кто знает, я бы мог взглянуть па тебя с большим интересом. Если хочешь заслужить мою благосклонность, милая, придется постараться получше.

— Я искала тебя не из любви!

— А разве ты решила покинуть Королевство не для того, чтобы разделить со мною мое изгнание? Конечно, ты возражаешь, как подобает целомудренной девице, но твои действия говорят убедительнее любых слов. Похоже, ты без меня просто жить не можешь.

Ашалинду вдруг охватили сомнения — а вслед за ними и ужас. Кажется, в обвинениях Моррагана было зерно истины, но как же так? Разве такое возможно?

— Ошибаешься! — вновь возразила она, однако на сей раз без прежней уверенности.

Слова Принца-Ворона звучали холодно и расчетливо.

— Научись понимать сама себя. И постарайся, чтобы это произошло поскорее, покуда мне не прискучило твое свежее личико и я не отверг тебя, когда ты сама придешь умолять меня. Ты всего лишь смертная, ты быстро увянешь. Много куда более счастливых в этом отношении дев добиваются моих милостей.

— Так их и уважь, — осмелилась заявить она. Стены — если то были стены — треснули, прорезанные прожилками серебряного пламени. Морраган погладил Ашалинду по щеке, запустил руку в ее волосы, сжал пряди в горсти. Голову девушки словно охватило огнем. Не желая радовать врага своими страданиями, она с трудом стерпела боль и сумела подавить крик.

— У меня есть железо! — Ашалинда подняла на ладони стальную пряжку. — Берегись, не то обожжешься!

Он тихо рассмеялся и недрогнувшей рукой взял пряжку у пленницы. Стальная вещица, холодно поблескивая, лежала у него на ладони. Вот он сжал руку — а когда вновь разжал, на пол стекла струйка ржавой пыли.

Ашалинда побледнела еще сильнее.

— Неужели дошло и до этого? — прохрипела она. — Чтобы принц Светлых брал смертную силой? Да где твоя гордость?

— Я бы легко мог заставить тебя угождать мне. — В смехе Моррагана звучал львиный рык. — И заставлю, но не так, как ты думаешь. И если меня останавливает гордость, глупая девчонка, сама и жалей об этом, ибо ты откладываешь такую первую ночь любви, какая только выпадала когда-либо на долю простой смертной. Если меня сдерживает презрение и неохота тратить свое время на непостоянную и никчемную дурочку, вспомни, кто ты такая, и уповай возвыситься над своим низким статусом, чтобы получше услужить мне.

Он отпустил ее.

— Ступай, — резко произнес наследный принц Светлых. Звездное сияние и серебристое пламя очерчивали его стройную красивую фигуру. — Умойся и оденься, как подобает гостье, ибо ты останешься моей гостьей, пока не отыщешь для меня Ворота. Когда же твою эфемерную красоту освежит вода и украсит блеск драгоценных камней, хорошенько обдумай то, что я тебе сказал.

Смятение окутало Ашалинду силками нерешительности. Вокруг, пронизывая стены от пола до потолка, ровно горело пламя, лижущее языки лунного света. Сейчас девушка не боялась, не могут ли они испепелить стены ее темницы, обрушить их ей на голову, хороня ее под обломками. Ибо иное откровение молнией пронзила ее сознание, расшатывая все, до единой основы мироздания — откровение столь же шокирующее, сколь и глубокое, и не менее болезненное оттого, что так запоздало,

Ее обмануло собственное желание — совсем как жажда, что изнуряет тело, порождая перед глазами миражи. Та, что томится под солнцем пустыни, более всего на свете мечтает увидеть оазис. И вот, очень скоро, иссыхающий мозг подсовывает ей это зрелище — прозрачный родник в сени зеленых деревьев. Никакие приметы реальности не замечаются — до той самой минуты, как струйка холодной воды не превратится в пригоршню песка. Тогда-то иллюзия и рассыпается — да как жестоко!

Узнав Принца-Ворона, Ашалинда потеряла Торна так же мгновенно, как обрела его перед тем. Возбуждение подхлестнуло ее дух, но увы! Все оказалось обманом, предательством. Девушка закрыла глаза, смутно надеясь, что Морраган не сумеет прочесть по ее лицу, что она чувствует, но сама сознавала, сколь тщетны эти надежды. Ее страдания были для него столь же открытой книгой, как томик, что лежал сейчас на письменном столе, В улыбке наследного принца сквозило презрение.

До этой встречи Ашалинда почти не помнила его лица — воспоминания о нем потонули, стерлись вместе с памятью о Воротах и прочими обрывочными воспоминаниями той поры. Теперь же, когда память вернулась к ней, бедняжку начала с новой силой терзать одна неотвязная мысль — еще один вопрос, настоятельно требующий ответа.

Дубовые панели чертога украшал изысканный лиственный узор. Высокие узкие окна начинались прямо от золотых и лазоревых плиток мраморного пола. Потолок был выложен разноцветным мрамором. Веерные своды цвели пышной резьбой, а между ними тянулись ряды лепных розеточек.

Вся мебель в комнате была сделана из благородного дуба: буфет с отделкой из слоновой кости, каштана, самшита и остролиста; расписной шифоньер; огромный обеденный стол, набор столиков поменьше, кресла, стулья, табуретки, ширмы, сундуки и тумбочки. На втором буфете, из красного дерева, с зеркальными и перламутровыми створками, стоял графин с вином. Изголовье обтянутой шелком кушетки вздымалось расходящимся веером самородного золота с серебряными прожилками. Тяжелые медные подсвечники поддерживали массивные восковые колонны, увенчанные язычками серебристого пламени.

Из вделанного в стену фонтанчика были струи прозрачной воды. Нити искрящегося хрусталя описывали грациозную дугу в воздухе и падали в мраморную чашу на полу, где разбивались на тысячи мелких сверкающих осколков. Поток медленно уносил их прочь, а на смену им падали новые струи. И так чиста была эта жидкость, что на белоснежном мраморе чаши не оставалось ни малейших следов, он сиял ярче солнечных лучей на лепестках цветущего боярышника. Перезвон капель сливался в единую прелестную мелодию.

Потолок столь необыкновенного чертога подпирало множество колонн, при ближайшем рассмотрении оказавшихся настоящими живыми дубами. Статные деревья широко простирали могучие ветви, одетые бронзово-медяной листвой.

Ашалинда с Кейтри брели меж стволов.

— Мне и в голову никогда не приходило, — медленно, с трудом произнесла Ашалинда. — Как странно. Должно быть, это побочный эффект гейса Геата Поэг на Дейданн — пробелы в воспоминаниях. Впервые встретившись с Торном, я не заметила сходства. Я не помнила ничего, в том числе и внешности Моррагана. Позднее я вспомнила многое, что случилось со мной до поцелуя гончей, что украл мою память в подземельях Призрачных Башен. Однако три аспекта моей прежней жизни по-прежнему словно тонули в тумане. Третье — месторасположение Ворот. Второе — почему я в последний миг предпочла покинуть Светлое королевство, отрекаясь от всего, что мне дорого, и обрекая себя в Эрисе на муки лангота. И первое — лицо Моррагана, Принца-Ворона. Когда я увидела его снова, увидела по-настоящему, а не сквозь завесу желания, этот туман развеялся. Но до того я успела перепутать Моррагана с другим и даже теперь не могу точно сформулировать, чем именно они отличаются друг от друга. Как двое государей столь различного происхождения и положения могут быть так похожи? Только по одной-единственной причине, которую я отгадала столь поздно, и причина эта заключается в том, что, — девушка поперхнулась, так трудно было ей выговорить роковые слова, — что они братья.

— Не может быть! — воскликнула Кейтри. — Принц-Ворон просто напустил на себя какие-то чары, чтобы мы поверили, будто видим пред собой его величество.

— Никаких чар. Не забывай, Светлые не умеют лгать. Я назвала его по имени, а он ответил: «Вот так-то». И, уверяю тебя, так оно и есть, Кейтри. Я узнала в нем Моррагана. Его лицо вновь вспомнилось мне таким, каким я увидела его впервые — в чертогах Кариконнора, под Хоббовой горой.

— Вы хотите сказать, что Король-Император — самозванец? Что он — не Джеймс из династии Д'Арманкортов?

— Много секретов утаила я от Торна, — продолжила девушка, говоря более сама с собой, нежели со своей юной подругой, — но ничуть не меньше утаил он от меня. Да, он самозванец. И за это я благодарю фортуну, но проклинаю судьбу. Ибо мой возлюбленный бессмертен. А значит, он жив, и я никогда не перестану любить его, ненавидя в то же самое время весь род Светлых, чья кровь бежит в его жилах. И мне прискорбно, что я все равно люблю его, даже узнав всю правду, узнав, что сделалась игрушкой в его игре. Король-Император Эриса, тот, кого я знала как Торна, на самом деле не кто иной, как старший брат Моррагана — Ангавар, Верховный король Светлых.

Слезы струились по ее прекрасному лицу стеклянными лентами.

— Не может быть! — повторила Кейтри. — Рождение его величества было должны образом засвидетельствовано, как рождение любого отпрыска королевской семьи.

— Я не могу даже гадать, как и когда была произведена подмена. Знаю только, что Светлые, когда захотят, способны практически на все, что угодно. Найдется очень мало того, что им не под силу.

Ашалинду с удвоенной силой охватило сознание того, что Торн жив, более того — что он никогда не умрет. Восторг и жалящая печаль схлестнулись в ее сердце, точно два мира, столкнувшихся средь космической пустоты.

Пленницы легли на кушетку и дружно рыдали, пока не выплакали все слезы.

Когда наконец сознание Ашалинды начало заволакиваться дымкой необоримого сна, девушка прошептала:

— Надеюсь, Виа сумела сбежать и с ней ничего не случилось.

Но веки Кейтри уже сомкнулись, длинные ресницы лежали не щеках двумя полукружьями темной киновари, а дыхание звучало еле слышно.

* * *

Время текло в Мглице совсем незаметно — край этот не ведал ни смены дня и ночи, ни различных времен года. Когда Ашалинда с Кейтри проснулись, в отведенном им чертоге ничего не изменилось, лишь на деревьях висели чудесные одеяния.

Для Кейтри было подготовлено нижнее платье оттенка яиц малиновки, верхнее из синего бархата с вышитыми на нем белыми соловьями, жемчужный пояс, плащ, отделанный роскошной парчой, и головной убор из серебристого шелка с венчиков ибисовых перьев, расшитых жемчугом. Для Ашалинды — платье из узорной парчи с узкими рукавами, спадавшими ниже запястий, и облегающее верхнее платье, сшитое из бархата цвета Летних морей, все разукрашенное золотом. Рукава этого верхнего платья были собраны пышными воланами у плеча. Также Ашалинду ждал черный бархатный плащ с золотистыми лилиями и атласной отделкой. Застегивать его полагалось специальной сапфирной застежкой. Довершали наряд браслет из драгоценных камней, искусно сработанный в виде венка из лилий пояс, головной убор из золотой проволочки и тонкая струящаяся вуаль.

Пленницы внимательно рассмотрели одежду и украшения, но надевать ничего не стали.

— Что-то не хочется мне в таком месте ни переодеваться, ни купаться, — заявила Кейтри. — Такое ощущение, будто за тобой постоянно подглядывают.

Они скромно ограничились тем, что вымыли руки и ноги в фонтанчике, что бил из стены. Белая эмалевая птица на золотом браслете Ашалинды словно бы беспомощно затрепетала.

— Ума не приложу, как это умудрилась за столько длинных лиг не потерять отцовского подарка, — вздохнула девушка. — Это единственная оставшаяся у меня памятка, которую я могу носить без страха и сомнений. Дары Светлых носить я не стану, — добавила она, но в ту же секунду с деревьев слетела стая ворон и, набросившись на Ашалинду, принялась раздирать ее одежду. И без того успевший прийти в негодность костюм, сшитый портными Апплтон-Торна, начал расползаться. Птицы с гнусным карканьем улетели.

— Да тут не только подглядывают, но и подслушивают, — ворчала Кейтри, помогая госпоже облачиться в расшитую золотыми нитями рубашку, пока тряпки совсем не упали с нее. — Увы, на вас не осталось тилгала, а мой сорвали у меня прямо с горла те гнусные похитители из Дикой Охоты. Вас сильно поклевали?

— Как ни странно, на мне ни царапинки, — ответила Ашалинда. — Но увы! Как же бесцеремонно здесь с нами обходятся!

— А если вы вспомните, где находятся Ворота, нас отпустят?

— Даже и в таком случае — никаких гарантий нет. — Ашалинда продела руки в рукава. — Светлые ничего не обещали, лишь намекали. Они мастера недоговорок и двусмысленностей. Уж кто-кто, а я это знаю по собственному горькому опыту.

— Насколько понимаю, о бегстве нечего и думать?

— Именно. Здесь повсюду очень сильное колдовство, а управляет всем Морраган.

— Бедненькая Виа. Где-то она сейчас? — взгрустнула Кейтри. — Тигги сможет о ней позаботиться?

— Если усвоил, что не стоит прятаться под водой.

— Куда он увезет ее?

— Может, за Нениан Лэндбридж, к лагерям Имперских Легионов…

— Никак в голове не укладывается, что наш Король-Император на самом деле — изгнанный Верховный король Светлых, — пробормотала Кейтри, застегивая сапфировые пуговицы на локтях госпожи.

— О да, Кейтри, это самое горестное известие. Мне трудно смириться с ним. Я привыкла представлять себе старшего брата Моррагана в виде почтенного седобородого воина преклонных лет. Я и забыла, что Светлые не стареют и прошедшие года не отражаются на них, если они сами того не захотят. Обоим братьям уже не по одной сотне лет.

Только теперь Ашалинда в полной мере осознала все значение сделанного ею открытия. Осознание подействовало на нее как ледяной душ. Торн и в самом деле был королем — Верховным владыкой Светлого королевства, величайшим представителем величайшей расы, и могущество его намного превосходило самые дерзкие мечты любого смертного. Ветра и моря, дожди, грозы и молнии — все подчинялось власти Торна-Ангавара. Птицы и звери, насекомые, цветы и деревья, сами скалы земные — все внимали его приказам. Вся нежить обязана была повиноваться ему, даже самые жуткие и опасные неявные твари. Никто во всей Айе не мог бы сравниться с ним. Никто — кроме лишь его брата. Сам Верховный король Светлых некогда — как же давно это было! — смотрел в лицо изуродованной девушки на Уайт Даун Роря. Тогда он сказал:

— Какого подарка ты хотела бы на самом деле?

Кощунственная, непрошеная мысль заставила Имриен залиться краской: «Поцелуй». О великие звезды! Что, если он все поймет по ее лицу? Путая знаки от волнения, девушка показала: «Я хотела бы на языке обычных людей просить твоего благословения. Надеюсь, ведунья, к которой я иду, исцелит мое лицо или восстановит хотя бы часть прежнего облика. Пожелай мне удачи».

Он кивнул и задумался на мгновение. Потом, раньше чем Имриен успела понять, что происходит, дайнаннец, шагнул вперед, ласково обхватил ее голову, приподнял подбородок и поцеловал девушку прямо в губы.

До сих пор они касались друг друга всего лишь дважды. Тело Имриен пронзали бесчисленные молнии - сильнее, чем в царстве Байтира, а волны сладкой истомы накатывали снова и снова, грозя совсем утопить ее.

Наконец мужчина отпустил девушку, повернулся и молча ушел. Не разбирая дороги, Имриен бросилась в лес.

Это Ангавар, сам Ангавар некогда положил руку на ее горло — то самое горло, что много долгих лет не могло издать ни единого звука, пораженное немотой после удара колдовского хлыста зловещего дуэргара. Это он прижался губами к ее трепещущим губам, прильнул к ним поцелуем, неимоверно сладостным и жарким, невыносимо прекрасным, потрясшим все ее существо, — поцелуем, который не вынесла бы ни одна смертная дева. Этим поцелуем он даровал ей то, о чем она так просила, — исцеление. Он, а не ведунья, на самом деле вернул Ашалинде былую красоту — и даже более того. Исцеленная, девушка стала прекрасней прежнего.

Только теперь наконец Ашалинда поняла, что нынешняя ее красота была даром Короля Светлых.

Поцелуй же его был могущественней всех сил природы, вместе взятых. Исцеляющие свойства этого поцелуя проявились не сразу, затаились до поры до времени — и с того самого дня к Рохейн-Ашалинде потихоньку начали возвращаться сны, память зашевелилась, пробуждаясь от долгого сна. Торн хотел лишь вернуть возлюбленной лицо и голос — но лекарство его было поистине королевским, и сила Ангавара постепенно преодолела почти все заклятие Геата Поэг на Дейнани.

Как же сильно, не по сезону, бушевали ветра после того, как люди Торна не сумели обнаружить Ашалинду на Уайт Даун Рори! Изменив облик, взяв новое имя, вчерашняя калека бежала во дворец. Столовые приборы дребезжали, в коридорах свистело и выло, двери хлопали и скрипели, бешено раскачиваясь на петлях — король Светлых изволил гневаться, его план потерпел поражение. Светлые — прекрасные, могучие и надменные — не привыкли терпеть пораженке. И неистовыми штормами Ангавар давал выход злости.

Ибо он мог повелевать штормами.

Ведь Светлые наделены властью над всеми силами природы. А государь их воистину являлся Верховным повелителем всех Стихий. Теперь, вспоминая прошлое, Ашалинда без труда понимала, что он всегда вызывал именно ту погоду, что была нужна ему в данный момент. Например — та идиллия, что сопровождала их странствия по лесам Глинкута. В те дни, остановив коня, вся раскрасневшаяся от скачки, Ашалинда смеялась над своим спутником, а ветер обдувал ее пылающее лицо, искрился колдовским черным огнем в волосах Торна, А стоило ей упомянуть прелесть лесного ливня, как по кронам дерев застучали капли, выбивая певучую дробь, точь-в-точь как копытца танцующих на крыше фавнов. Да, в те дни погода всегда нравилась девушке, чутко отзывалась на малейший ее каприз, любую прихоть.

Во время того совместного путешествия Ашалинда могла бы легко прочесть все знаки, все приметы — если бы только захотела обратить на них внимание. Не кто иной, как Ангавар-Торн призвал ветра в Мирринор, именно он исцелил в Долине Роз раны Диармида, именно перед ним благоговели те робкие трау, что плясали под луной близ долины Эммин.

О, поведай тогда Ашалинда ему свою историю целиком, без утайки — он вернул бы ей все, что она потеряла, вернул бы в ту же секунду: и голос, и лицо, и память, освободил бы ее от мук лангота. Но что потом? Она вспомнила бы месторасположение Ворот и показала бы Ангавару-Торну обратный путь в его Королевство. А он раз и навсегда бы прекратил изображать простого смертного — и она никогда не пережила бы той незабвенной радости Каэрмелора, тех благословенных дней просто не было бы — дивных дней, самых дорогих сердцу воспоминаний.

Теперь Ашалинде было совершенно ясно: тогда Торн не знал, кто она такая, даже не подозревал. Не подозревал вплоть до самого прощания. Уж верно, знай он ее историю, то не упустил бы шанса поскорее все выяснить.

Много ли известно ему теперь? Считает ли он, будто Морраган преследует Ашалинду лишь ради мести, или проведал, что она прошла через Ворота Королевства и может найти путь назад?

Ибо Торн-Ангавар, несмотря на все свое могущество, второй раз утратил возлюбленную. Морраган наслал Трех Воронов Войны разбить защитные барьеры Тамхании, пробудить дремлющее в глубинах острова разрушительное пламя. Но что же стало с королем Светлого королевства после гибели Туманного Острова? Почему он не искал нареченную, не перевернул в поисках и небо, и моря, и землю — почему не пустил в ход власть над стихиями? Потому ли, что Ашалинда так успешно изменила облик и замаскировалась, или потому, что ему более не было до нее дела?

Сидя за инкрустированным столиком, уставленным шкатулочками с драгоценными заколками и гребнями, Кейтри гляделась в зеркало, пока Ашалинда расчесывала спутанные темно-русые пряди волос девочки. Вот так же сплетались и расплетались воспоминания самой Ашалинды, воспоминания о Торне — о тех словах, что были сказаны между ними, и о тех, что так и остались невысказанными.

«Торн — это мое дайнаннское имя», — сообщил он ей при первой же встрече, в лесах Тириендора. Он даже не думал выдавать себя за Джеймса Д'Арманкорта. Его потрясающая красота, окружавшая его аура силы и могущества, его охотничьи таланты и успехи в любом деле, даже то, как ястребы и прочие птицы и звери повиновались ему, — все это уже давным-давно, в топких лесах Мирринора, заставило девушку задуматься, не течет ли в жилах Торна кровь Светлых. При помощи языка жестов она поделилась этой мыслью с Диармидом, но тот решительно опроверг ее.

Мысль девушки никак не желала облечься в знаки.

«Старинная раса… Светлые. Может ли быть, чтобы в его жилах текла их кровь?»

— Светлые? Ну ты даешь! Бессмертные давно канули в легенду. И потом, видела, сколько на нем железа? Нож, топор, наконечники стрел, пожалуй, даже пряжка на ремне. А старшая раса, как и нежить, не терпит холодной стали. Нет, я уверен, он просто человек - но такой, что многим людям стоило бы у него поучиться. Может, и маг, какая разница? И вообще невежливо говорить о ком-то за спиной. Хватит об этом.

И вот, кстати, еще одна загадка: если Светлым невыносимо прикосновение холодного железа, почему же члены их королевского рода неподвластны общему проклятию? Неужели их могущество способно преодолеть их же собственное естество?

— Пожалуйста, скажите, о чем вы так задумались? — жалобно спросила Кейтри.

— Я? О Светлых. О Торне — то есть Короле-Императоре.

— Только не кляните себя, что полюбили его, — проговорила Кейтри. — Сдается мне, от вас тут мало что зависело. Все чужаки так прекрасны, что и не описать словами. Матушка, бывало, рассказывала мне о них всякие истории. Они так устроены, что мы, смертные, просто не можем их не любить. И чем больше они перед нами раскрываются, тем сильнее мы их любим. Наш род всегда тянется к их роду. А иногда и наоборот выходит.

Пред мысленным взором девушки вновь яркой искрой возник образ Торна. Воспоминания наполняли ее и радостью, и печалью одновременно. Он жив! Но он Светлый - мой возлюбленный, скорбь моя, враг мой!

— Все союзы меж смертными и бессмертными обречены окончиться трагедией, — пробормотала Ашалинда.

С ресниц ее сорвалась сверкающая слеза.

Но, не коснувшись волос девочки, блестящая капля остановилась, легла на ладонь Моррагана и превратилась там в бриллиант. Принц-Ворон сжал руку и швырнул драгоценность в воздух — белая чайка раскрыла крылья и унеслась прочь.

— Слеза по Ангавару, — негромко произнес Светлый. Отражение его в зеркале мерцало темным пламенем. — Пожива для Орла.

Кейтри вскочила на ноги, качнув столик. Теперь он стоял на залитой лунным сиянием поляне среди статных дубов. Сундуки, тумбочки, комоды исчезли. Исчезли и стены. Потолок отступил, растаял, превратившись в величественные небесные своды Вечной ночи. Фонтанчик тоже исчез, но музыка его осталась, преобразившись в пение спрятанных среди листвы соловьев.

Звезды над головой сияли так ярко, что свет их лился с небес подобно лучам размытого серебряного солнца. Казалось, они даже тихонько звенели, точно сотни миниатюрных колокольчиков. Под фигурными кронами дерев гулял в зарослях дикого тимьяна ласковый ветерок. Кивали головками примулы и фиалки, сладко пахло жимолостью и шиповником. Вокруг, средь зарослей цветов, меж стволов деревьев, виднелись группки прекрасных дам и кавалеров. Одни из них щеголяли роскошными праздничными одеждами, другие расхаживали во всем великолепии наготы. Волосы их были украшены цветами. Большинство их принадлежало к числу Светлых — их окружало легкое сияние, точно блики свечи в хрустале. Остальные были из других народов.

Ашалинда с Кейтри ошеломленно глядели вокруг.

Присутствовал здесь и Яллери Браун, и Галл, предводитель спригганов, которого Ашалинда давным-давно видела мельком на рыночной площади в Жильварисе Тарве. Он был выше большинства своих сородичей, добрых трех с половиной футов в вышину — но детский росточек противоречил неслыханной силе сприггана: коротышка запросто натягивал мощный лук вдвое выше себя и стрелял из него мелких пташек в кустах. Был здесь и злобный Итч Уизге в кольчуге из серебристой рыбьей чешуи и в мантии цвета морских водорослей. Жемчужный обруч украшал конскую гриву водяного коня, черными прядями окружавшую красивое неподвижное лицо, бледное, как смерть, и холодное, как брюхо миноги. По бокам владыки водяных коней стояли двое мрачных и отважных с виду людей в рваных пледах и толстых бычьих шкурах. Оба держали в руках по копью, оплетенному мокрыми красными нитями спирогиры. По одеждам воинов струилась вода. Глаза были мертвы и неподвижны, как камни. Ашалинда узнала в них смертных рабов Итч Уизге, трагических братьев Иэйна и Каэлина Макгрейнов. Узнала она и второго водяного коня, темноволосого юношу с острыми ушками, торчащи-ми из буйных кудрей. Заметив на себе ее взгляд, Глейстин без тени улыбки поклонился девушке. Именно этот неявный не сумел опознать дичь Моррагана в домишке Шелкен Дже нет в Долине Роз — ведь в тот раз золотые локоны Ашалинды надежно укрывал капюшон. В ту ночь он постучался в дверь хижины, ..

Удары повторились более громко, более требовательно. Имриен решилась. В конце концов, хозяйка дома научила ее этому знаку. Девушка привычно спрятала лицо в тени капюшона, зажгла свечу и пошла к двери. Загремели запоры.

В дом вошел, отряхивая мокрый плащ, темноволосый мужчина.

Лишь талтри тогда стоял между свободой и пленом — ибо стоило Глейстину хоть краем глаза увидеть ее талитские локоны, водяной конь непременно донес бы о ней наследному принцу Светлых.

И прочих знакомых, отнюдь не милых ее сердцу, заметила девушка средь этой веселой толпы праздношатающихся духов. В том числе — стройного молодого рыцаря в белой льняной рубахе, серебряной плетеной кольчуге и серебряном же панцире. Над короткой глиняной трубкой, что он курил, вились молочные струи тумана. Темны, как нежданная утрата, были его волосы, а глаза — цвета дикой сливы. Лицо было красиво роковой красотой, точно у юного поэта, обреченного на преждевременную могилу. Проклятие смертных дев — Юный Валентин, обрекший Вивиану на мучительную и долгую смерть.

Меж колокольчиков неторопливо прогуливались прелестные дамы и девицы — на вид ни одна из них не перешагнула порог семнадцатилетия. Иные из них играли, перекидывались золотым мячиком. Были средь них и женские воплощения ганконеров — йань-ши, обычно невидимые никому, кроме тех смертных, кого они околдовывали, и соблазнительные бааван-ши, менее изысканные и более ненасытные в своем смертельном искусстве. Всех их можно было принять за обычных смертных, если не приглядываться повнимательнее. На первый взгляд они казались красавицами в роскошных одеждах — платьях из свежей листвы или сплетенных воедино прожилок листьев, корсетах из серебряного шелка паучьих нитей и серых кротовых шкурок, пышных шляпах, откуда выглядывали живые совы, кожаных плащах, что застегивались на плечах при помощи серебряных тараканов или громадных рогатых жуков, звенящих браслетах и цепочках из крохотных позолоченных черепов мышей и лягушек, сережках из длинных уховерток. Тонкие талии, изящные длинные шейки, прелестные ручки — но время от времени из-под подола платья прекрасной девы вместо точеной лодыжки высовывалась хищная когтистая лапа, а при взмахе хорошенькой головки в густых локонах проглядывал острый кончик мохнатого лисьего уха. Трепещущие ресницы вдруг приподнимались над вертикальными зрачками кошки или василиска, а свисающий с юбки длинный пояс с кисточкой на конце неожиданно подрагивал и извивался, так что становилось ясно, что это просто-напросто хвост.

Остроухие спригганы и приземистые, точно гигантские жабы, хобияги казались естественной частью столь пестрой компании. А в отдалении, в глубине серых теней, скакал меж стволов рослый всадник с увенчанной рогами величественной головой.

Здесь, у Моррагана, собралась по меньшей мере половина участников Аттриода Неявных. Уж не стал ли он вождем этой избранной семерки - подобно тому, как брат его возглавляет Королевский Аттриод, избранную семерку самых могучих смертных? Не хватает только троих Принцев Ужаса — Керба, кого еще зовут Убийцей, Куачага из Фуатана и чудовищного Атаха. А может статься, и эти злобные владыки затаились где-то неподалеку.

За плечом принца Моррагана стояли виночерпий и бард. Вокруг шеи барда обвивался сетчатый питон с яркими гранатами глаз, а с пояса свисал набор деревянных свирелей. Едва разглядев эти своеобразные инструменты, Ашалинда поняла — именно они принадлежали некогда Цирнданелю, Королевскому барду Светлых. То были Флейты Лиантайна, те самые флейты, что принесли столько горя Хис Меллину, а потом попали к колдуну Коргуту. В груди девушки всколыхнулись воспоминания детства, с губ сорвался тихий крик.

У ног принца лежала лебединая дева. Еще три бродили неподалеку — в одной из них Ашалинда изумленно узнала Витбью в венке из шиповника. Когда взгляд Моррагана скользнул по ней, Витбью присела в глубоком реверансе и улыбнулась тайной, многозначительной улыбкой.

Слово взял Яллери Браун.

— Государь мой, — предложил он, — только позвольте — и я вырву воспоминания о Воротах прямо из черепа этой поедателькицы кошала. Когда ее шелковистая плоть познает огонь, клинок и плеть, возможно, память у нее прояснится.

Он швырнул крысу на колени Кейтри. Острые зубы вонзились в руку девочки, Кейтри вскрикнула и отбросила крысу в заросли тимьяна. Из тени выпрыгнул вспугнутый олень, но не умчался прочь. Серебристая лисица проворно схватила несчастного грызуна и убежала. Крыса свисала у нее из пасти.

— Так что бы ты сделал с моей прекрасной и забывчивой пленницей? — праздно спросил принц.

Злой дух, не жалея красок, в подробностях расписал свое предложение.

— Изобретательно, — похвалил принц, когда тот умолк. — Изобретательность заслуживает награды. Галл, подстрели-ка вон того голубя — он достанется Яллери Брауну.

Радостно скалясь, косоглазый предводитель спригганов натянул длинный лук, приладил стрелу и выстрелил. Птица, еще трепыхаясь, упала в цветущие заросли ежевики.

— Иди возьми, — велел Морраган Яллери Брауну. Тот осторожно пробрался меж стеблей ежевики и подобрал мертвую птичку.

— Сыграй-ка мне веселую джигу, Эсгаиорн, — сказал Морраган менестрелю. — Хочу поглядеть, как танцуют.

Волшебный музыкант поднес к губам флейту Цирнданеля и подул.

Издавна музыка этих флейт действовала на слушателей неотразимо. Крысам Хис Меллина она рисовала заманчивые картины беспрестанного обжорства. А жителям города эти флейты сыграли уже иначе, суля пони, качели, замки из песка, обручи и свистушки. Ни один взрослый, мужчина ли, женщина ли, не мог слышать эту мелодию без слез — она переносила их в детство, наполняя тоской по утраченным дням, однако ноги их словно врастали в землю. А любой ребенок, чьего слуха коснулась эта мелодия, немедленно бросал все свои игры и бежал за ней на поиски неслыханных развлечений. Поколение назад те же волшебные флейты заставили горожан Жильварис Тарва скакать, пока они не взмолились о пощаде.

И вот теперь в чертогах Аннат Горталламора флейта Цирнданеля заиграла быстрый веселый мотив, при первых же звуках которого все кругом пустились в пляс. Только Светлые и Ашалинда остались неуязвимы для чар — хотя у девушки заболела нога, в том самом месте, где был перелом, когда Ашалинда в детстве свалилась с пони. Кейтри невольно подпрыгнула и принялась отплясывать с остальными. С личика девочки не сходило изумленное выражение. Яллери Браун, все еще в зарослях ежевики, выронил голубя и принялся, в свою очередь, выкидывать лихие коленца. Все громче звучала музыка, все выше скакал Яллери Браун, все сильнее колючки рвали его одежду и тело. По рукам и ногам несчастного струилась темная кровь. Эсгаиорн наигрывал все быстрее, а спригганы, не прекращая плясать сами, покатывались со смеху над мучениями Яллери Брауна.

— Ваше светлейшество, — прохрипел злополучный дух, — прошу вас, велите лорду Эсгаиорну перестать, покуда ваш слуга совсем не погиб! Отпустите меня, клянусь, я больше никогда не оскорблю вас.

— И как же ты оскорбил меня? — небрежно полюбопытствовал Морраган.

— Теперь я понял, что ваше высочество не позволит мне пытать эту пленницу.

Неистовый крик Яллери Брауна оборвался воплем боли.

— Выпрыгивай в другую сторону, — промолвил Морраган, жестом велев барду замолчать, — и убирайся.

Яллери Браун со всех ног пустился бежать в лес, подгоняемый насмешливыми воплями спригганов. Колючки так разодрали на нем одежду, что сейчас незадачливого духа покрывала лишь его же собственная кровь.

Как только музыка оборвалась, плясовые чары прекратились.

Пока танцоры обмахивались крыльями голубей и переводили дух, какая-то маленькая фигурка сунула в руки Ашалинды чашу полуночного вина.

— Выпей глоточек, девонька. Оно придаст тебе мужества.

— О Тулли! — выдохнула Кейтри в радостном изумлении.

Ашалинда без единого слова поднесла чашу к губам, отпила и передала ее младшей подруге. От вида пытки ее замутило, и девушка до сих пор не могла прийти в себя.

— Я могу вполне свободно уходить и приходить, — объяснил уриск. — Его королевское высочество не гневается на меня, да и вообще никакого внимания не обращает.

— А какие вести о Вивиане? — быстро спросила Тахгил.

— Ваша девчушка благополучно достигла лагеря Короля-Императора.

— Воистину замечательная новость!

— Как бы мне хотелось присоединиться к ней. Ты не можешь помочь нам сбежать? — воскликнула Кейтри.

— Нет, девонька, — сочувственно проговорил уриск. — Маленькое создание вроде меня тут ничем не поможет. Меня так заколдовали, что я и весточки-то от вас никому передать не могу. Совсем ничего не могу.

Принц-Ворон одним движением ноги опрокинул инкрустированный столик. Тот с грохотом рухнул, но высокое зеркало не разлетелось в куски, а сделалось жидким, растеклось. Булавки и заколки разлетелись во все стороны, превращаясь в цветы, что стояли по берегам лесного озера. Гладь воды сверкала, точно отполированная платина. Взяв Ашалинду за локоть, Морраган подвел ее к самой кромке воды. От твердого пожатия сильных пальцев сердце девушки пронзали резкие, аритмичные волны радостного потрясения.

— На колени! — велел он, и она вынуждена была повиноваться. Опустившись на колени, девушка смотрела на мерцающую поверхность.

Там, пойманные в сеть внутренних сил, течений и перекрывающихся, налагающихся друг на друга слоев, дрожали и дробились изображения могущественного великого цикла, в который на веки веков вплетена каждая капля воды: флотилии туч, похожих на красавцы-галеоны, косые струи дождя, падающего с поднебесных высот через тысячи футов искрящегося воздуха, перестук тяжелых капель, бьющихся в запрокинутое им навстречу лицо мира, стремительный бег пенного горного потока, медленные колебания приливов и отливов, клочья тумана, призрачными птицами поднимающиеся над морем. Вода таит свои воспоминания — примерно так же, как шанг навеки хранит память о людских переживаниях.

— Показывай! — властно промолвил Морраган воде.

Отражения листьев и ветвей закачались, растаяли, поверхность озера задрожала. А когда снова успокоилась, отражался там совсем иной пейзаж.

Аркдур.

Взору Ашалинды предстала земля камней и сосен, воды и туч, крутых склонов и вздымающихся утесов, край, где беспрестанные ливни и неистовые ветра вымывали скалы добела. Только в самых глубоких расщелинах рос мох да тянулись цепкие корни пихт. Узкие скалы и каменные колонны возносились на сотни футов над землей, на гладкой синевато-серой поверхности виднелись лишь аквамариновые пятна лишайников да изредка — темная зелень сосен. В ущельях заунывно выл ветер, вторя звонкой переливчатой песне ручьев и быстрых речек.

Отражение в озере двигалось, менялось, как будто зеркальный водоем превратился в обшаривающее землю око, что не пропускало ни единой скалы, ни груды камней. Зачарованная, Ашалинда не могла отвести взгляд. Озеро словно бы расширялось, как зрачок глаза — и вот девушка стала бесплотным наблюдателем, который разглядывает с огромной высоты ущелья и скалы Аркдура.

— Ищи! — раздался у нее в голове холодный стальной голос, — Ищи Ворота!

Похоже, поискам противостояла некая иная сила. Время от времени, внезапно почуяв что-то знакомое в очертаниях того или иного камня или выступа скал, Ашалинда словно бы скользила вниз, к ним. Но всякий раз навстречу ей вырастала стеклянная стена, сцена заволакивалась, мутнела и чувство узнавания пропадало, сменялось растерянностью.

Шло время. У Ашалинды все сильнее кружилась голова. Девушка попыталась закрыть глаза, но не смогла. Попыталась отвернуться — но тщетно.

— Отпусти меня, — попросила она. — Я не могу ничего найти.

Плавный ветер кинул ей в лицо пушок чертополоха. Границы мира, что видела девушка, начали стремительно съезжаться — как уходящий вдаль черный туннель. Розовые камни, кривые сосны, сине-зеленые пятна лишайников — все померкло. На глади зеркального озера покачивались отражения далеких звезд, раскидистых дубовых ветвей и черного неба. Пушинка чертополоха крошечной лодочкой опустилась на воду.

Ашалинда, освободившись от чар, откинула с лица волосы.

Наследный принц стоял неподалеку, опираясь на ствол скрюченного непогодой дуба, в окружении свиты Светлых. Лицо его было мрачнее зимнего ненастья в горах. Некоторое время он молчал, погрузившись в думы, пока его спутники терпеливо ждали. А потом вдруг в припадке гнева одним ударом рассек дерево пополам. Два половинки ствола рухнули на землю, однако тут же пустили новые зеленые побеги — ведь их касалась рука Светлого.

— Скоро, — промолвил принц, — тебе придется снова искать, Элиндор.

Ашалинда все так же стояла на коленях средь булавочных головок цветов.

— Он наложил на тебя свою печать, — продолжил Морраган, и потому я теперь не в силах вернуть тебе всю полноту памяти. На это способны только ты или он. Подойди ко мне.

Она подошла к тому месту, где он стоял. Морраган чуть нагнулся, красивое неземной красотой лицо оказалось совсем рядом от лица девушки. Прядь длинных волос Светлого скользнула по щеке Ащалинды лаской легкой, как прикосновение мотылька, и возбуждающей как сама страсть.

— Найти Ворота, Элиндор, выгодно тебе не менее, чем мне самому. Я хочу взять тебя с собой в Королевство.

— А если я и правда отыщу Ворота и открою их, — храбро спросила она, — кто еще пройдет в них, а кто останется в Эрисе?

Кейтри испуганно ахнула, по рядам придворных пробежал трепет, но Морраган лишь презрительно произнес:

— О чем это ты?

Ашалинда боялась его ничуть не меньше, чем все остальные, однако отвага, рожденная бессильным гневом на свою вынужденную покорность, заставила ее отвечать по-прежнему дерзко:

— Полагаю, с тобой пройдут те, кто сумеет тебе угодить. И уж ручаюсь, ты без малейших колебаний оставишь своего брата прозябать в изгнании и дальше.

— Ровно так же, как он обрек на изгнание меня, но, по иронии судьбы, разделил со мной эту участь. — Морраган улыбнулся. — Мой брат предпочел править смертным народом. Пусть себе продолжает в том же духе.

— Нет…

— А разве ты не надеешься, что я оставлю его в Эрисе для тебя, Элиндор? Похоже, еще считая его смертным, ты позволила себе увлечься им, но как эта ваша так называемая любовь позволяет хранить столько тайн друг от друга? Почему он не рассказал тебе правды, коли уж любит тебя? Знай, тот, кто прикидывается смертным и называет себя Торном, и в самом деле мой брат. Ангавар, Верховный король, мой близнец, что старше меня лишь на пару ударов сердца. Наследник Королевства в силу столь малого преимущества во времени — счастливчик.

Он устремил на девушку долгий пронизывающий взгляд, точно ждал ответа.

— Да. Должно быть, так, — сказала она. — Я знаю доподлинно, хотя и теряюсь в догадках, как это могло произойти.

Над поляной совсем низко пролетела стая огромных воронов. Один из них опустился на сук рядом с принцем и что-то прокаркал. Морраган несколько мгновений глядел на него. Казалось, меж ними что-то происходило. Потом принц кивнул.

— Приказ один, — произнес он. — Готовься к битве.

Ворон распростер лоснящиеся крылья и умчался, точно покидающая надежда. Морраган снова повернулся к девушке.

— Теперь зеркало покажет тебе прошлое. Гляди.

Он сделал жест, словно кидает что-то в воду, но если и правда что-то покинуло его руку, то это было что-то невидимое.

Поверхность озера задрожала во второй раз. Границы снова расширились. На долю секунды померещилось, будто из него выглядывает прелестное и печальное лицо — лицо зеленокосой русалки. А затем туман, что заволок серебристую гладь, рассеялся, унесся прочь, точно разорванная паутина. Как будто раздвинули занавес в театре и показалась сцена: лес, высокие стволы вяза, тиса и березы. На листьях роса. Бледно-золотистое сияние раннего утра падает на траву лепестками увядшего солнца. Шелест и шорох листвы, звонкие трели и колокольчики птиц. А затем, точно удар алого хлыста, всю эту безмятежность нарушает резкий зов охотничьего рога…

* * *

Однажды утром 45 года Вильям, Король-Император Эриса, выехал из охотничьего домика в Глинкутском лесу и отправился на охоту. Молодой король, опрометчивый и не слишком дальновидный от природы, был отважен и силен — он слыл лучшим охотником во всем Эрисе. К полудню, следуя за сворой собак, он — нарочно ли, случайно ли — сильно опередил всех своих спутников и егерей и в полном одиночестве выехал на опушку леса, перед которой расстилалась широкая прогалина.

Внезапно через поляну стрелой пронесся великолепный олень. Его по пятам преследовала свора необыкновенных гончих — король Вильям сроду не видывал подобных животных. Шкуры их отливали серебристой белизной, чище первого инея, а в лучах солнца кончики ушей этих псов сверкали алым, точно раскаленные уголья.

В одно мгновение Вильям и его собаки оказались посередине прогалины. Чужие гончие уже завалили оленя, но Вильям отогнал их и натравил на раненого зверя своих псов. Стоило бы ему понять, что это вовсе не лорральные существа и мешать им неблагоразумно — но в азарте молодой человек напрочь забыл осторожность.

Соскочив с седла, он запрокинул голову умирающего оленя и перерезал ему горло. И в тот же миг на поляну галопом выехал высокий незнакомец в темно-зеленом наряде верхом на великолепном сером скакуне. Чужак осадил коня.

— Вильям Д'Арманкорт из Эриса, — произнес он. — Я хорошо знаю тебя, но не стану приветствовать. Никогда прежде не приходилось мне видывать, чтобы человек из королевского рода да еще с такой хорошей репутацией опускался до поступка столь низкого, что даже не верится. Знай же, что хотя я не снизойду до того, чтобы в отместку причинять вред тебе лично, но все же сумею покрыть тебя позором.

Вильям поднял взгляд на незнакомца. В жизни молодой король ничего не боялся, однако встретив этот гневный взор, невольно содрогнулся. К тому же он был глубоко унижен и сгорал от стыда.

— Господин мой, — промолвил он с тяжелым сердцем, — поверьте, я жажду загладить причиненный ущерб и рад был бы снискать ваше благоволение.

— И как же именно? — спросил высокий всадник.

— Если вы назовете мне свое имя, я постараюсь изыскать средство, — ответил Вильям.

— Ангавар, верховный властитель Светлого королевства, вот как меня зовут, — сказал незнакомец.

Вот когда Вильям отчетливо осознал, какую опасность навлек на себя.

— О величайший государь, я желаю вам всего самого лучшего, — произнес он. — Теперь я вижу, что нанес обиду не смертному охотнику, а могущественнейшему из всех колдовских государей. Прошу вас, прикажите мне сделать что угодно — и если только будет то в моей власти, я выполню ваше приказание, дабы вернуть себе ваше благорасположение и загладить свою вину.

— Тогда слушай же, — сказал Король Светлых. — В моем королевстве мне постоянно досаждает Ваэльгаст, Владыка Войска Неявных. Я сильнее его, ибо ведомо тебе, что могущество мое превосходит могущество любого духа, человека или Светлого во всей Айе. Несмотря на это, он вечно пытается соперничать со мной и его сторонники беспрестанно бросают вызов моим рыцарям, В неизмеримой глупости своей он похвалялся перед свитою, что мне ни за что не победить его в открытом бою.

— Было решено, что раз в год мы с ним будем сходиться в поединке, и победителя провозгласят сильнейшим. Один раз мы уже встретились с ним и должны схлестнуться снова ровно через двенадцать месяцев Эриса от этого самого дня. Я хочу, чтобы ты выступил на турнире вместо меня. Если ты согласен, я изменю твою внешность так, чтобы ты ни в чем не отличался от меня, и отправлю тебя в Светлое королевство. Заклятие, что я наложу на тебя, не позволит ни одному Светлому, духу или смертному гостю распознать подмену.

— Однако ежели вы не победили в том бою, — промолвил Вильям, — то как смогу победить я?

— Есть только один способ. Первым же ударом ты должен сильно ранить Ваэльгаста. Он рухнет на колени и будет взывать к твоему милосердию, умоляя тебя вторым ударом избавить его от мук. Он предстанет пред тобой в облике прекрасного и благородного рыцаря и попытается пробудить в тебе сострадание. Один раз я уже поддался на эту уловку — а потому могу поддаться и второй. Но ты ни за что на свете не должен позволить ему уговорить себя. Ударь его второй раз — и он восстанет с новыми силами, целый и невредимый. Но ограничься одним ударом — и вновь воцарится мир.

— Но как же Эрис останется без правителя, покамест я буду жить в Светлом королевстве?

— Придав тебе свой облик, сам я приму твой. Вместо тебя отправлюсь я сегодня в Каэрмелор и никто даже не заподозрит, что я не Вильям Д'Арманкорт.

Вильям поглядел на благородного оленя, которому только что перерезал горло. Однако тот уже не лежал на зеленой траве и из горла более не хлестала потоком рубинов кровь. Шкура его вновь сияла чистейшей белизной. Вскочив на ноги, олень подошел к Ангавару и ткнулся носом ему в руку.

— Олень Светлых, — сказал Ангавар. — Их вывели специально для погони. Несчетное число раз охотился я за этим зверем и он подарил мне много радости. — Оленю же он промолвил: — Ступай. Ворота открыты. — А Вильяму: — Торопись! Поедем сейчас же. Мы должны еще до заката добраться до окраин Светлого королевства.

Они вместе ехали верхом через тихий край. Вильям не заметил никаких Ворот, но когда солнце склонилось к горизонту, он увидел, что земли кругом изменились, и понял, что скачет по Светлому королевству.

Подъехав к могучему древнему лесу, всадники придержали коней. Вильям поглядел на короля Светлых — и узрел себя самого, верхом на собственном же своем скакуне. Глянув вниз, он увидел тело Ангавара, восседающего на сером жеребце. От изумления дыхание молодого человека на мгновение прервалось в груди, сердце совершило огромный скачок.

— Новое твое обиталище лежит пред тобой, — промолвил Ангавар. — Возвращайся в лес Глинкута через год и день. Там я встречусь с тобой и мы снова поменяемся обликами.

— Постойте минуту! — внезапно воскликнул Вильям. — Мне вспомнилось одно досадное обстоятельство. Сражаясь, я более пользуюсь левой рукой, нежели правой. Ваш народ непременно заметит это…

— Не бойся, — отозвался Ангавар. — Это как нельзя более кстати. Я тоже левша. Скачи же вперед.

Они простились и Ангавар словно растворился в воздухе. Вильям же поскакал сквозь древний лес, и белые гончие следовали за ним.

Это и было жилище Ангавара. Дворец, но не такой, как дворцы смертных властителей. Живые стволы деревьев образовывали стены залов и коридоров, полы выстилали мхи, а кое-где — выходы природного сланца. Со стен вместо гобеленов свисали цветы и листья. Обитель короля располагалась прямо под открытым небом, однако сразу было видно: дожди не проникали сюда. Освещали дворец яркие звезды, а также светильники, подвешенные на деревьях, а еще — гигантские светящиеся насекомые. Здесь было все, что только могло потребоваться для удобства или уюта.

Дамы и кавалеры из числа Светлых приветствовали Вильяма и обращались к нему, как к своему королю. Они прислуживали ему и принесли розовую воду для омовения и сладкое вино. Они сняли с него пропыленные охотничьи одежды, заменив их роскошным зелено-золотым облачением. Затем король уселся пировать в величественном зале, накрытом с роскошью, неведомой смертным.

Вместе с ним за пиршественным столом сидели благороднейшие из Светлых. Голоса их звучали ясно и мелодично, точно горный поток, лица поражали неземной красотой, а зелено-золотые одежды сверкали драгоценным шитьем и самоцветами. Чары Ангавара, наложенные на самозванца, обманули всех, и даже самые могучие среди придворных не узнали в Вильяме смертного — и, возможно, король Светлых видел в этом еще одну славную шутку.

Так Вильям начал править Светлым королевством, и столь много радости принес ему этот год, что, казалось, пронесся он стремительно, точно олень перед охотниками.

День поединка с Властелином Неявных близился, и все Светлое королевство было объято волнением.

Поединок должен был проходить у переправы через реку. Там отряд Светлых встретился с Воинством Неявных и пред лицом столь блистательного собрания один из рыцарей Ангавара воззвал во всеуслышание:

— Встреча сия не есть бой между народами, а лишь поединок меж вождями. Так пусть же каждый поклянется не вступать в сражение друг с другом. Примем же любой исход поединка и провозгласим победителя сильнейшим из двух.

Оба лагеря громкими криками выразили свое согласие, и Ваэльгаст и Вильям изготовились к битве. Как и предсказывал Ангавар, предводитель неявных предстал в облике юного рыцаря, прекрасного собой и учтивого в обхождении. Меч у него висел с правой стороны, копье же он держал в левой руке, ибо, по обычаю всех духов, мог выбирать, какую руку предпочесть, а потому решил взять пример со своего соперника.

Облаченные в изящные доспехи, противники поглядели в лицо друг другу с противоположных берегов реки и закрыли забрала. Громко пропел горн. По этому сигналу они опустили копья и, нацелившись, крепко зажали древка в металлических выступах под мышками, а затем пришпорили скакунов. Из-под копыт коней веером разлетались серебряные брызги. На середине брода враги съехались, и от жестокого сотрясения Вильям едва не потерял стремян, однако целился он хорошо, а в седле сидел крепко. Оружие его пробило самую середину Щита Ваэльгаста и вонзилось в доспех. Острие конца пронзило тело рыцаря-неявного под сердцем — если у такого существа вообще есть сердце. Без сомнения, копье Ангавара, коим сражался Вильям, было пропитано какой-то магией и потому могло нанести рану столь сильному чародею.

Юный рыцарь упал с коня на отмель, окрашивая черной кровью воды реки. Вильям, в свою очередь, спрыгнул с седла и встал над поверженным противником, сжимая в руке меч.

Молодой рыцарь поглядел на него с нескрываемой мукой и возопил:

— Король Ангавар, заклинаю тебя всем, что наиболее дорого тебе в Светлом королевстве, избавить меня от страданий. Закончи начатое. Ударь меня второй раз, сильнее прежнего. И, глядя на раненого рыцаря, король-смертный вспомнил собственные свои былые промахи, опрометчивость, энергию и пыл. Вспомнил, сколько раз, случайно споткнувшись, падал к ногам наставника, обучавшего его фехтованию, или терпел поражение от рук товарища по борьбе. На мгновение он словно увидел, как сам лежит здесь, протягивая ладонь за помощью, — и жалость готова была уже зашевелиться в его смертной груди.

Однако уже через миг Вильям сообразил, что поверженный его противник и не человек вовсе, а злокозненный дух, заклинающий его всем тем, что он любит в Светлом королевстве.

И молодой человек не выдал своего смятения, к которому примешивались сострадание, триумф и ужас. Лицо его осталось таким же суровым, как прежде. Велев сердцу превратиться в камень, он думал: Будь я и в самом деле повелителем этого королевства, он бы легко растрогал меня своею горестной мольбой. Но я-то ничем здесь не дорожу. Все, что я по-настоящему люблю, находится не здесь, а в смертных землях Эриса.

И он опустил клинок.

— В просьбе твоей, — ровным голосом произнес он, — отказано. Я не ударю тебя во второй раз.

Увидев в глазах короля сталь, Властелин Неявных позвал своих приверженцев и велел им унести его, ибо ведал он, что еще до заката сила его иссякнет и отныне он будет лишь тенью себя прежнего, оборванным, жалким, почти бессмысленным созданием, таким же, как все прочие духи.

Так одним-единственным ударом Вильям из Эриса разгромил Ваэльгаста, тем самым исполнив свое обещание Ангавару и вернув Светлому королевству мир и покой. Воинство Неявных рухнуло перед ним на колени, моля о пощаде, и вся страна ликовала. Однако сам Вильям не замешкался там долее необходимого. Он сдержал свое слово — теперь соглашение подходило к концу, и он мечтал вернуться к родному очагу. Светлое королевство было неописуемо прекрасно, однако оно не могло заменить ему родины.

В полном одиночестве он поскакал в лес Глинкут, ища поляну, где впервые увидел Верховного короля Светлых. Там, под ветвями, клонящимися от тяжести густой листвы, его уже молча ждал всадник — Ангавар в истинном своем обличье. И, поглядев вниз, Вильям увидел, что ему уже тоже вернулся собственный облик.

Вторая встреча двух королей разительно отличалась от первой. Ныне они приветствовали друг друга с радостью и дружелюбием. Ангавар мог не спрашивать, преуспел ли Вильям в поединке, — он знал обо всем, что произошло в Светлом королевстве за время его отсутствия. Однако же он с радостью слушал рассказы Вильяма и смеялся, поздравляя Короля-Императора Эриса с победой.

— Что до меня, за эти четыре времени года я позаботился о том, чтобы твое королевство процветало, — промолвил Ангавар. — Можешь быть уверен: твои подданные не пострадали из-за отлучки своего государя.

— Сэр, я ничуть ке сомневался в вас! — пылко воскликнул Вильям. И добавил с улыбкой: — За всю свою жизнь не знал я таких замечательных приключений, как те, коими я наслаждался весь год в ваших владениях. Я навеки признателен вам и клянусь всегда, покуда жив, оставаться вашим другом.

— А я — твоим! — ответил Ангавар. — Редко встречал я столь славных и достойных мужей. Теперь нам пора расстаться, но прежде я должен сделать еще кое-что, чтобы отныне ты жил счастливо.

Положив руку на голову Вильяма, он тихо сказал:

— Забудь. Забудь красоту и радость земли, что лежит по ту сторону звезд.

С тем они и распростились, и Вильям торопливо поскакал в Каэрмелор. Когда он добрался туда, стражи приветствовали его салютом, а весь двор встретил так, точно уехал он лишь сегодня же утром. При виде знакомых лиц и родного дома молодой король пришел в восторг, однако благоразумно скрыл, сколь счастлив вернуться сюда.

На следующий день он созвал всех своих советников и велел им честно ответить, довольны ли они его правлением за последний год. Сперва они молчали, гадая, отчего он задал подобный вопрос, а затем самый почтенный из них промолвил:

— Государь, с самого начала, взойдя на трон, вы правили справедливо и эффективно, однако за прошлый год проявили еще большую проницательность и мудрость во всех делах, нежели прежде. До этого года вы не слушали так внимательно просьбы подданных и никогда на моей памяти земли наши не процветали так, как сейчас. Недаром народ прозвал вас Вильям Мудрый. — И, отвесив глубокий поклон, он прибавил: — Да будет же вашему величеству угодно и впредь править так, как правили вы эти двенадцать месяцев.

— Я выполню вашу просьбу, — промолвил Вильям. — И воистину рад был услышать ваши слова.

Он оглядел честные физиономии советников и заметил на них следы тревоги и озабоченности. Веселье так вскипело в нем, что он не в силах был более сдерживаться — тем более что от природы не любил обман и минувшего года ему хватило с избытком.

— Довольно тайн, — промолвил он, смеясь, и, к изумлению советников, рассказал им о своем затянувшемся визите в Светлое королевство.

Закончил повесть он чудесным известием о союзе с Верховным королем Ангаваром.

Слушатели возрадовались, однако сохранили все в тайне, и секрет вышел наружу лишь много лет спустя, после смерти Короля-Императора. Вильям же всю оставшуюся жизнь — а прожил он долго — свято чтил дружбу с Ангаваром. У них вошло в обыкновение время от времени встречаться и вместе охотиться на волшебного оленя в лесу Глинкуте. Порой они обменивались подарками.

Вильям Мудрый умер только после Закрытия Врат. Пред самым закрытием Ангавар подарил смертному другу силдрон — творение Светлых — и рассказал, как обращаться с шанговыми ветрами, что вырвутся на волю в разрыв меж мирами. После же Закрытия обреченный на изгнание Ангавар знал, что рано или поздно вступит в волшебный сон, дабы века проносились незамеченными. Потому он дал Вильяму Койнид, охотничий рог работы Светлых, обещая свою помощь ему и сынам дома Д'Арманкортов, буде они затрубят в рог в час крайней нужды…

Молочно-белый охотничий рог в серебряной оправе…

Пальцы Ашалинды всколыхнули поверхность воды. Там, где только что стояли два короля — старый и слабый, принимающий дар от прямого и стройного, — теперь переливалась искрящаяся дымка. Видение растаяло.

— Торн, — пробормотала она.

Время не затронуло его. Он и тогда был точно таким же, каким знала она его теперь.

Серебряно-мраморная рыбка выпрыгнула из озерца и упала среди цветов. Кейтри прикоснулась к ней — но то оказался всего-навсего палый лист.

— Дружба меж королевскими домами зародилась задолго до моего появления на свет, — промолвила Ашалинда. — Я никогда не слышала, чтобы эту повесть рассказывали при дворе или еще где-нибудь. За тысячу лет род людской начисто позабыл ее.

— Кроме горсточки просвещенных бардов, — поправил Тулли.

— Так все это правда? — изумилась Ашалинда.

— Воистину так, — резко заверил Морраган.

— Госпожа моя, — вмешалась Кейтри, которая до сих пор лишь молча наблюдала за происходящим, — похоже, король Светлых был слишком милосерден, чтобы отказать врагу в последнем ударе.

— Не выводи меня из терпения, малышка, — ласково сказал ей Морраган, но было в его тоне что-то, заставившее девочку прикусить язык.

Вдали, в черном сердце лесов, раздался чей-то крик. Протяжный, надрывный, он поднялся до самых звезд, а потом утих, улетел на крылах ветра. Соловьи разом умолкли. Шепот придворных был еле слышен — как шелест ветра в ячменном поле, и в этой торжественной тишине Итч Уизге внезапно разразился конским ржанием, хриплым и яростным.

— Есть и продолжение, — бесстрастно произнес Принц-Ворон. — Менее двенадцати лет назад для дома Д'Арманкортов настал-таки час нужды, заставивший их подуть в Койнид. На счастье, мой братец счел, что можно уже и пробудиться — для разнообразия. Даже колдовской сон под конец приедается. Взгляни в зеркало снова, одураченная пташка.

Глубины магического озерца вновь взбурлили, а потом успокоились.

Теперь в них отражался берег моря ясной звездной ночью. Волны накатывали на берег бесконечной вереницей тяжелых валов. По узкой полоске суши меж пресным заливом и морем шагали, омытые звездным сиянием, две тонкие фигурки в роскошных одеждах. На боку мужчины висел Койнид — однако по песку шел не Торн. Красивый юный монарх, отлично сложенный, с каштановыми волосами — прототип юного Эдуарда, его родного сына. Так вот каким на самом деле был наследник Д'Арманкортов, Король-Император Джеймс XVI! Рядом с ним поспевала его пригожая королева. Сцена разворачивалась…

* * *

Встретившись у стоявшего над морем замка Тавискот, Король-Император Джеймс XVI и Королева-Императрица пожелали отпустить от себя всех придворных и фрейлин, дабы без помех насладиться обществом друг друга. В ту ночь, гуляя под звездами в любви и согласии, не чуя опасности, они заметили вдруг, что к ним кто-то движется. Чудовищный облик встречного поверг их в ужас, однако с обеих сторон была вода и уйти с дороги они не могли — а бежать от сверхъестественного существа было бы неосмотрительно. Единственная надежда состояла в том, чтобы не выказывать страха, засим королевская чета, черпая мужество друг у друга, шла вперед, хотя и не слишком быстро. Когда существо приблизилось к ним, они с ужасом узнали его. Накалэвие.

Нижняя часть этого неявного создания напоминала огромного коня с широкими рыбьими плавниками у ног. Единственный глаз горел красным огнем, точно умирающая звезда. Но там, где полагалось начинаться шее коня, торчал торс исполинского человека, руки которого почти касались земли. Голова его была чуть ли не трех футов в обхвате и перекатывалась с плеча на плечо, как будто вот-вот сорвется с шеи. Из широкой, как у акулы, пасти вырывались струи горячего пара. Но самым жутким для глаз смертных было то, что обнаженное тело чудища не прикрывало ни клочка шкуры или кожи. Вся поверхность блестела тускло-красной ободранной плотью, где черная, как деготь, кровь текла по желтым венам, а толстые, как морские канаты, белые сухожилия натягивались и сокращались в такт каждому движению чудовища.

Король-Император загородил собой королеву. Муж и жена шли медленно, объятые ужасом. Волосы у них встали дыбом, из пор брызнул холодный пот. Но они знали — бегство бессмысленно, и шептали друг другу, что лучше умереть бок о бок, глядя в лицо своему убийце, нежели показать врагу спины.

Страх поверг их в смятение, лишил возможность мыслить здраво и разумно. Именно сейчас, в момент наивысшей нужды, они и думать забыли о Койниде, привычно покачивающемся на боку Короля-Императора, и о том, что он может призвать подмогу. Джеймс вспомнил лишь, что слыхал, будто Накалэвие терпеть не может пресной воды, и потому вел жену со стороны залива. И вот настал ужасный миг, когда перед ними выросло лицо чудища. Огромная пасть разверзлась, как бездна. Дыхание неявного опалило им лица, длинные руки протянулись к смертным. Стараясь увернуться от смертоносной хватки, несчастные жались к самой кромке залива.

Ступив на отмель, Джеймс плеснул пригоршню воды на ногу освежеванному кентавру — тот захрипел и метнулся на другую сторону дороги. Воспользовавшись этой нежданной возможностью, король с королевой со всех ног бросились прочь. Ветер, рожденный броском Накалэвие, взъерошил одежду и волосы несчастных, и они еле избежали когтей чудища. Развернувшись, Накалэвие скакал за ними и рев его был подобен грохоту морской бури.

Дорогу впереди пересекал извилистый узкий ручей, через который излишек воды стекал из залива в море. Сознавая, что если им удастся перебраться через него, они спасены, смертные мчались из последних сил. Королева не сдавалась, хотя тяжелые юбки мешали ей бежать. Муж как мог поддерживал, почти нес ее на руках. Однако нежные ножки королевы не могли тягаться с быстрыми копытами Накалэвие, и чудище стремительно нагоняло.

— Койнид! — отчаянно крикнула королева Катарина, в глубине души сознавая, что уже поздно.

Джеймс потянулся за рогом, однако несколько драгоценных секунд были потеряны, пока он сумел поймать его — ведь все усилия короля были направлены лишь на то, чтобы помочь слабеющей жене добраться до ручья. И в тот миг, как они оказались на берегу, из тьмы позади них снова протянулись когтистые руки. Молодые люди прыгнули вперед, на тот берег, но так и не достигли его. Катарина упала.

Схватив ее, Накалэвие торжествующе взревел, однако Джеймс поднес рог к губам и со всей силы протрубил в него, а потом развернулся к чудищу, чтобы сразиться с ним.

Ясно и звонко, чисто, как горный хрусталь, пропел Койнид. Зов его был удивителен и ужасен. Даже Накалэвие вскинул жуткую ободранную голову, когда глубокий и густой звук прокатился в поднебесье. У всех, кто слышал музыку этого рога, кровь в жилах начинала вскипала, как пенные морские волны. Музыка эта могла бы заставить деревья вырвать корни из земли, чтобы явиться на зов, заставить камни и скалы восстать. Сильная, завораживающая мелодия неслась над холмами и долинами, лесами и реками, пока не долетела за много лиг Эриса к заветному зеленому холму.

Орлиный курган был высок и красив. Склоны его поросли густой зеленой травой, а вершину венчали дуб, ясень и терновник. Холм охраняла завеса колдовства. В былые дни люди называли его Королевским курганом. Его избрал Ангавар с ушедшими вместе с ним кавалерами и дамами в конце Славной Эпохи, когда они решили погрузиться в сон.

И здесь они все еще спали.

Другой волшебный холм на протяжении нескольких столетий хранил сон Моррагана и его приверженцев — но наследный принц проснулся и вышел из-под земли уже сорок лет назад. Одни говорят, что сон его ненароком, по дурости, нарушил пастух по имени Коби Уилл, считающий, будто рыцари Светлых и есть те самые легендарные воины, что придут на помощь в трудный час. Другие считают, что смертному не под силу было бы пробудить спящих, а проснулись они по своей воле, когда им надоело спать. Рог же Уилла, говорят сторонники этой версии, был просто одним из инструментов Светлых и повесили его на стену вовсе не для того, чтобы смертные звали на помощь Светлых.

Как бы там ни было, пещера Вороньего кургана уже опустела. Однако призыв Койнида на орлиных крыльях ночного ветра примчался к высоким сводам Орлиного кургана.

Зеленые склоны кургана скрывали просторный зал. Высокие своды этого зала переплетали толстые корни деревьев. А внизу, под сводами, блестели прожилками драгоценных металлов стены. Алые и изумрудно-зеленые самоцветы отражали свет огня, что пылал посреди чертога. В тусклом сиянии за кругом пламени спали сотня прекрасных скакунов и шестьдесят пар гончих. Огонь, не нуждавшийся в топливе, пылал гигантским цветком из шелковых лент, сиял отблесками опала и танжерина. Мягкое золотисто-алое сияние омывало сотню богато убранных постелей, обитых бархатом и золотою парчой. Здесь, подобные неописуемо прекрасным надгробным изваяниям, лежали спящие придворные-Светлые, обреченные на изгнание вместе со своим королем.

Одни облачены были в диковинные доспехи, откованные во дни, что последовали за злополучным Закрытием врат — гладкая поверхность брони сверкала перламутром и изумрудом, ловя отблески чудесного пламени, — они играли на ней, точно хлопья первого снега, звездный луч на воде или закат на стали. Другие были лишь в полудоспехах, а третьи и вовсе в костюмах, словно бы сшитых из листьев, теней и звездных лучей. Лица же Светлых сияли ярче всех огней во вселенной. Однако одно среди них затмевало все прочие вместе взятые.

Многовековую тишину зачарованного чертога под курганом пронзило бронзовое копье разрушительного звука. «Проснитесь! Проснитесь!» — звонко и сильно трубил Койнид, и призыв его разносился эхом всепобеждающего Зова Светлых давно миновавших эпох. И едва пение рога проникло в сводчатый зал, отразилось от сверкающих стен, спящие зашевелились. Кто-то приподнялся па локте, оглядываясь.

Однако пробуждение их запоздало. Самое роскошное ложе уже опустело. Не успел звук рога замереть, как Аигавар, Верховный король Светлых, исчез.

И рыцари Светлого королевства, не успев до конца проснуться, снова погрузились в сон.

* * *

На залитом звездным сиянием пляже за много лиг от Королевского кургана серебряный мундштук Койнида был выбит из губ Джеймса Эрисского. Накалэвие с размаху ударил молодого короля по спине. Чудовище разинуло пасть, изготавливаясь сомкнуть челюсти на Джеймсе, сокрушая последние искры жизни, что еще теплились в этой смертной оболочке.

Однако в последнее мгновение злобный дух остановился.

Над берегом прогремели раскаты дивного и грозного голоса, что произнес Слово. Властное заклятие пылающими буквами проступило на тверди небес.

Джеймс почувствовал, как его бережно опускают на омытый соленой водой песок, а рядом кладут жену Катарину. Он не мог пошевелиться, даже головы повернуть не мог, но боли не было. Прекрасное лицо Катарины не было искажено смертной мукой, зеленовато-карие глаза ее были широко открыты, но затуманились, как будто сама она ждала где-то вдали, спрятавшись за этими туманными облаками. Вдали, в море, выл Накалэвие, почти бессмертная его сущность находилась на грани полного распада — так пало на него отмщение левой руки Ангавара.

Король Светлых опустился на колени подле королевской четы.

— Госпоже твоей я помочь не могу, — сказал он Джеймсу. — Смерть забрала ее туда, куда мне нет доступа. Однако тебя исцелить я еще в силах.

Но Джеймс чувствовал, как жизнь утекает от него, и видел те же самые туманные облака, что заволокли глаза его возлюбленной. Быть может, думал он, если заглянуть за эти облака, можно отыскать беглянку?

— Нет, друг, — ответил он Ангавару, ибо, хотя они никогда не встречались, их связывали узы дружбы, — нет, друг, я не расстанусь с моей Кейт. Позволь же мне сейчас предъявить права на величайший дар смертных. И если ты и правда хочешь помочь мне ради священной дружбы, обещай только одно — занять мое место, как некогда занял место предка моего Вильяма. Не засыпай вновь, останься и защити моего сына Эдварда, покуда он не войдет в возраст и не станет коронованным Королем-Императором. Пусть Эрис верит, что государь его жив, дабы империя не дрогнула и не зашаталась. Не дай ей снова развалиться на куски, правь ею, покуда не передашь в руки моего сына. — Он жадно ловил ртом воздух, из уголка губ вытекала алая струйка. — Обещаешь ли ты мне это, Ангавар, король Светлых?

— Я поклянусь тебе в этом, Джеймс, государь Эриса, — тихо промолвил Ангавар, когда в глазах Джеймса померк свет. — Клянусь. Да будет так.

Тела Джеймса XVI и королевы Катарины были увезены на скакунах Светлых к Королевскому кургану. Там, в зачарованном зале и лежат они, нетленные, по сей день.

Три круга ряби медленно прокатились по глади волшебного пруда и картина медленно растворилась, сменяясь новым изображением.

Когда придворные Джеймса сбежались на зов Койнида. что достиг и их ушей, они нашли — как им показалось — Короля-Императора в самом ужасном состоянии. Он лежал у кромки воды, и тело его до половины скрывалось в волнах. Вокруг носилась окровавленная морская пена.

— Чудовище убило Кейт, — простонал он, когда его уносили прочь.

Однако останков королевы так никогда и не нашли — прилив выбросил на берег лишь отрубленную мужскую руку. конское копыто и разрозненные лохмотья отвратительной ободранной плоти.

К королю призвали лучших колдунов и чародеев. Благодаря их стараниям — как все считали — ему вернулись силы и здоровье. В те первые дни, окутав себя чарами, Ангавар выглядел в точности как Джеймс, однако, хотя намерен был исполнить обещание, пожелал все же вернуть себе истинный свой облик, а не маскироваться под другого. Все последующие годы внешность его мало-помалу менялась — так медленно, что никто из окружающих ничего не заметил. Одновременно те же перемены постигали изображение королевской головы на монетах, статуях и картинах во всех залах и галереях Эриса — лицо Джеймса постепенно превращалось в лицо Ангавара. Придворные, правда, обратили внимание на то, что Король-Император стал красить волосы в черный цвет — а потому, привыкнув во всем повторять королевские прихоти, переняли новую моду.

Лишь четверо смертных знали, кто такой Король-Император Эриса на самом деле: юный принц, оба герцога и Элис Роксбург.

Во время смерти отца Эдварду было всего пять лет. Когда он подрос, ему рассказали о судьбе его родителей — он очень горевал, но Ангавар положил руку на плечо мальчика, и скорбь его чуть уменьшилась. А с каждым новым годом он все сильнее и сильнее любил этого волшебного властелина, который хранил честь отца и незыблемость его королевства.

Под Королевским курганом подле Ангавара спали семь смертных — теперь он разбудил их, дабы они составили ему компанию при дворе.

Давным-давно, задолго до того, как мир Светлых был закрыт и отрезан от мира людей, задолго до того, как Ашалинда впервые открыла младенческие глазки, в Светлом королевстве жили Томас Лермонт из Эрикдуна и Тамлейн Конмор из Роксбурга.

Слушая, как Томас играет на арфе, Светлые приходили в восхищение от его дара. Арсидмай-Арфистка специально отправилась в Эрис, дабы отвести менестреля по Зеленому Пути в Светлое королевство — и Томас охотно пошел. Он долго прожил при дворе, среди Дивного народа, услаждая слух Светлых игрой и пением. В награду за искусство Арсидмай наложила на него заклятие — всегда говорить одну лишь правду. Ангавар искренне полюбил Томаса, и они стали друзьями.

Тамлейн Конмор, герцог Роксбургский, также был взят в Светлое королевство еще до Закрытия. Как и Томас, он пришелся по нраву Светлым — они высоко ценили его мужество. Оба этих смертных были дороги сердцу Ангавара, и оба горячо любили Светлое королевство. В конце их пребывания там Верховный король освободил друзей от мук убийственного лангота, а также наделил их защитой от разрушительного действия времени.

— Ступай, Томас, — напутствовал он. — Да пребудут с тобой правда и удача.

Тамлейну же он сказал так:

— Возьми с собой достойную супругу твою Эллис. Благословляю тебя и твою перворожденную дочь, что была зачата в пределах Светлого королевства.

Однако оба смертных не очень-то хотели навсегда покидать полюбившиеся им края. Увидев это, Ангавар промолвил:

— Будь по-вашему.

И с тех пор Томас и Тамлейн половину времени проводили в Эрисе, а половину в Светлом королевстве, ибо они находились под защитою Ангавара, и он частенько приглашал их на охоту, пиры и праздники под сенью дерев.

Завороженная этими сценами давно минувших лет, Ашалинда, что стояла на коленях возле озерца, сморгнула одинокую слезу. Капля упала в воду — лучащееся, круглое око, в котором расплывались отражения. Вот оно сделалось шире, и еще шире, и еще…

Откровения продолжались.

В доме Роксбургов родилась на свет леди Розамунда, а за ней еще три ребенка. Эти годы, предшествовавшие Закрытию, стали годами великого счастья. Но после того как по вине принца Моррагана миры разделились, сердца и барда, и рыцаря преисполнились горечи. Обоим невыносима была мысль, что никогда более не узрят они возлюбленного королевства. Ибо, однажды пройдя по зеленым лугам дивной страны, ощутив касание ее ветров, вдохнув воздух гроз, дикий и сладкий весенний аромат того края, они не желали жить в Эрисе, где навеки закрыт путь в землю По ту Сторону Звезд. И хотя их не снедал лангот, они попросили у Ангавара дозволения отправиться к Королевскому кургану и заснуть зачарованным сном — до тех пор, как колдовские ветра не сокрушат засовы Ворот или же до конца времен. И вот они погрузились в беспробудный сон, и семейство Тамлейна присоединилось к ним.

Тысячу лет проспали семеро смертных — сперва одни, а потом в обществе Ангавара и его рыцарей. Когда же Ангавар был призван гласом Койнида и вынужден был стать Королем-Императором, он разбудил их.

— Составите ли вы мне компанию? — спросил он, и они с готовностью согласились, ибо теперь им снова хотелось вернуться к жизни.

Прихоти и желания смертных так изменчивы — даже во сне.

Томас отправился с Роксбургом и его семейством жить при дворе. Король-Император вернул им земли, коими они владели когда-то: после их исчезновения эти владения перешли короне. Возможно, на этих избранных смертных, спутниках Ангавара, наложены были какие-то чары Светлых — во всяком случае, когда они вернулись и снова обрели свои имения, остальные жители Эриса забыли, что когда-то было иначе. Принц Эдвард, Томас Рифмач, Тамлейн и Эллис стали четырьмя смертными, посвященными в тайну короля. Даже прекрасная Розамунда и ее младшие братья и сестры ничего не знали: воспоминания о раннем детстве и колдовском сне для них рассеялись, сделались лишь смутными снами, после которых осталась только легкая непонятная тоска.

Так восемь Спящих, покинув Королевский курган, пришли ко двору Каэрмелора, тогда как Светлые рыцари Верховного короля все еще спали. Но город не мог удержать Ангавара надолго, и часто король уходил побродить в одиночестве, ибо природа Светлых восстает против долгого пребывания в стенах замка, да и вообще в каких бы то ни было стенах. И уходя один или же вместе с кем-то, он выдавал себя за дайнаннца, каким впервые увидела его Ашалинда.

Как к лииу ему форма дайнаннца: тонкая шерстяная блуза с широкими рукавами, присобранными у плеч и закатанными по локти, мягкий кожаный мундир почти до колена с разрезами по бокам для удобства в походе и кожаные краги. Взгляд девушки жадно впитывал каждую подробность. На плечах мундира красовался Королевский герб: переплетенные руны «К» и «Д», число 16 и корона вверху. Правое предплечье обвязывал нарукавник из телячьей кожи с ременной шнуровкой. С пояса свисали бурдюк, пара дорожных мешочков и моток бечевки, а также два охотничьих рога: тот, что побольше, отделанный серебром, сиял молочной белизной, а другой, с медной чеканкой, пылал, точно солнце. На оружейной перевязи покачивались кинжал, короткий нож и топорик с маленькой ручкой. Дайнаннец поднял с земли и надел вторую перевязь, всю в тисненых узорах. Теперь из-за правого плеча был виден грозный длинный лук и крашеные гусиные перья стрел, перевитых изумрудно-золотыми лентами.

В Аннат Готалламоре, в глубине волшебного озерца снова происходили изменения. Вода сгущалась, твердела. Золотая пыль — пыльца колокольчиков — припорошила гладкую стеклянную столешницу. Видения прошлого исчезли. Ашалинда вздохнула.

— По кому ты вздыхаешь, Элиндор?

Что-то в голосе принца Моррагана, задавшего этот вопрос, заставило сирен, гулявших в цветах, выронить золоченый мяч из гибких рук. Тяжелый шар со стуком упал на землю. Спригганы, что ухмылялись из дубовой мглы, проворно отскочили назад, в спешке налетая друг на друга, — им не терпелось спастись от угрозы, таившейся в шелковом тоне вопроса.

И как встарь, Ашалинда не смогла ничего ответить.

— Подойди сюда, — велел Принц-Ворон, и она вынуждена была повиноваться. Взгляд его гипнотизировал, лишал воли. — В самое время, — продолжал принц, — рассеялись твои иллюзии. Не пристало тебе вздыхать по отражению. Ужели ты еще можешь сомневаться, что увидела в Ангаваре эхо твоей первой любви, обманывая сама себя?

— Ничего подобного, — возразила Ашалинда, однако уверенность ее была поколеблена.

Давным-давно, задолго до того, как она впервые увидела Торна-Ангавара, Морраган сумел привлечь ее внимание к себе самым редкостным и необычайным способом. Там, в чертогах Карнконнора он предложил ей заманчивый выбор.

Она прекрасно помнила, как это было.

— У тебя есть другая возможность, Ашалинда-Элиндор, - мягко сказал он, - не воспользоваться дверями. Я не люблю смертных и не стал бы сожалеть, если бы вся твоя раса погибла, но ты красивая, верная и сообразительная. Оставайся здесь, и я обещаю, что под моей защитой никто тебе не причинит вреда.

Из-под прямых бровей на нее испытующе смотрели серые глаза. Ветерок ерошил иссиня-черные волосы принца. Этот Светлый действительно был красив сверх всяких мечтаний смертных девушек, и еще он владел могущественной силой. Тоска по Светлому королевству охватила Ашалинду с новой силой. Он заговорил опять, еще более мягко и ласково:

— Я могу пронести тебя сквозь огонь, сквозь стекло, сквозь воду, как сквозь воздух, без всякого силдрона. Ты еще не знаешь, сколько чудес откроются перед тобой, если согласишься.

Какое-то мгновение девушка колебалась под пронизывающим взглядом принца, но в этот момент пони поднял голову, и она почувствовала теплое дыхание на своем плече. Ашалинда вздохнула и опустила глаза.

— Господин, я должна вернуть детей домой.

Никогда прежде не испытывала она такого соблазна. И, без сомнения, едва не сдалась. Неужели в словах принца заключена истина?

— Торн дал мне клятву верности, — настаивала она. — Он любил меня.

Однако бедняжка уже сама не верила своим словам.

От раскатов смеха Моррагана лебединые девы завернулись в плащи. Юный Валентин выронил из рук дымящуюся трубку, и она рассыпалась ворохом огненных искр. Даже бесстрашный Итч Уизге дрогнул. Кейтри, до смерти перепуганной гневом Моррагана, показалось, будто сумрачный лик Владыки Водяных Коней стал еще бледнее.

— Судя по всему, он просто решил немного поразвлечься с тобой, — сказал Морраган Тахгил-Ашалинде. — В изгнании время становится для бессмертного сущим проклятием. И оттягиваемое наслаждение делается еще слаще от проволочки. Погоня доставляет не меньше удовольствия, чем убийство добычи. Подумай-ка, моя Элиндор, крепко подумай-ка. Какие слова говорил он тебе, что обещал?

И она вспомнила — что было совсем нетрудно, ибо некие моменты запечатлелись у нее в душе столь ясно и четко, что уничтожить их не могли бы никакие заклятия.

Башня Исс, вечер. Освещенный звездами балкон, кто-то, при виде которого у нее перехватывает дыхание, склоняется на балюстраду.

— Я так долго тебя искал, - наконец спокойно проговорил Торн. - Ты вернешься со мной во дворец?

— Да.

— Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне и никому другому.

— Я тоже этого хочу и буду твоей на всю жизнь.

— Клянусь звездами, своей жизнью, всем, чем захочешь. Я клянусь.

Торн протянул руку, и Рохейн почувствовала, как ее пронзила молния от кончиков пальцев до ступней.

— Теперь мы связаны словом, - сказал он.

Деревья в дубовой роще дрожали. Листья на них ссыхались и сворачивались в трубочки, точно стружки в огне. Кейтри тихонько поскуливала от ужаса.

— Он говорил… — Ашалинда замялась, охваченная смятением. — Увы, — пришлось признать ей, — он никогда не обещал быть моим.

— Удивлена, простушка ты этакая? — усмехнулся Морраган и повернулся к Витбью. — Просвети смертную, моя прелестная уточка.

Виночерпий поднес Моррагану золотую чашу, но тот отказался. Польщенная вниманием принца, пусть даже столь оскорбительным, лебединая дева поклонилась ему и скользнула к Ашалинде.

— Витбью вовсе не враг прекрасному владыке, — заявила она, куда свободнее изъясняясь на языке людей, чем обычно. — Да и смертным девицам тоже.

Кейтри вздрогнула.

— Что? — воскликнула она. — До сих пор ты говорила исключительно аллитерациями и поэтическим стилем. Так, значит, на самом деле ты вполне нормально владеешь всеобщим наречием? Почему же притворялась перед нами? А теперь еще переметнулась на другую сторону! А мы-то считали, ты честная! Ты обманула нас! Что еще ты скрыла от нас, предательница?

Лебединая дева зашипела, точно рассерженная гадюка, и раскинула руки. Черным полукружием взметнулся плащ.

— А зачем Витбью вообще говорить со смертными? — сварливо осведомилась она. — Воровской народец! Неблагодарные! Уродские людские слова недостойны лебединых уст. Хоойссс шошалнай соуена вай махаан! Однако из почтения к дивному владыке лебединая дева скажет кое-что девице, что умеет говорить только на одном языке.

Морраган пронзил Витбью тяжелым взглядом.

Вспомнив о том, что находится в обществе особы королевской крови, она притихла, смирив природную неприязнь, но в птичьих глазах все еще посверкивали опасные огоньки.

— Подумай, — сказала она, — как Благородные могут относиться к твоему низменному народу? Людям, что поедают оболочку пищи, пожирают плоть лебедей и прочих тварей, глотают разбухшие в озере корни растений! Людям, что обедают мертвечиной, а потом еще смеют давать вещам названия! Как может аристократ влюбиться в свинью?

— Торн преломлял со мной хлеб, — возразила Ашалин-да, — Мы много раз ели вместе!

— Чары Дивных легко отведут глаза глупым смертным! — парировала Витбью. — Неужто Вахгил и в самом деле своими собственными глазами видела то, о чем говорит? Ее спутник вкушал лишь торад, а кошал отбрасывал прочь. Или же гпораду была придана видимость обычной еды.

И правда! Теперь мне вспоминается, что я ни разу не видела, как Торн на самом деле подносит пищу ко рту.

— А лебеди роются в грязи, выискивая червяков, — яростно заметила Кейтри. Удар тяжелого плаща сбил ее с ног.

— Не смей вымещать злобу на ребенке! — вскричала Ашалинда. — Витбью, прежде ты была нам другом — скажи, если Светлые и правда считают нас такими грязными и мерзкими, зачем тогда крадут нас?

— Да точно так же, как люди заводят себе четвероногих друзей и вполне неплохо к ним относятся, так и Дивные могут развлечься обществом людей, — небрежно отозвалась лебединая дева.

Присутствующая при этой сцене нежить разразилась хохотом, воем, пронзительными воплями и мяуканьем.

— Нет! Ты ошибаешься! — не сдавалась Ашалинда, однако голос ее звучал еле слышно.

Девушку одолевали гнетущие сомнения.

— Кто, кроме неопытной глупой девушки, мог бы поверить, что высший из высших возьмет себе в жены простую смертную? К каким еще нелепейшим выводам привело Вахгил ее суетное тщеславие?

— Нет!

— Все эти лебединые увертки столь же нарочиты, как прежняя манера говорить! — обвиняюще выкрикнула Кейтри. — Она говорит сплошными вопросами, сплошные «если бы да кабы». На самом деле она ничего толком и не сказала!

— Порою бессмертные все же вступали в брачный союз со смертными, — продолжала Витбью. — Чаще всего по принуждению, когда люди крали у них волшебный плащ или кожу. И все эти браки обречены были на трагедию — разве Вахгил не слыхала?

— Не стану больше ничего слушать! — Тахгил-Ашалинда заткнула пальцами уши. — Уходи! Убирайся прочь, лебединая дева! Прежде я думала, ты добра ко мне, но теперь понимаю, что ты всего-навсего старалась заманить меня в паучьи сети. Ты предательница!

— Вистхай! Вахгил ошибается в Витбью, — вздохнула прекрасная колдовская дева, — ибо лебедь сейчас говорит лишь затем, чтобы помочь злополучной смертной, сорвать с ее закрытых глаз завесу водорослей. Все, что делала лебедь, она делала лишь из добрых чувств. Если Вахгил не испытывает благодарности к Витбью, это воистину грустно.

И она удалилась, грациозно кутаясь в плащ.

— Ну что, теперь ты понимаешь замысел Ангавара? — тихо осведомился принц Морраган, придвигаясь к девушке.

Но Ашалинда, уязвленная в самое сердце, не могла ответить. Эмоции душили ее. Охваченная горем, она закрыла глаза. А когда открыла их, дубовая роща и волшебный народ уже исчезли. Вокруг снова простирался многоколонный чертог. Мраморный пол усеивали сухие листья и золотая пыльца. Из всей толпы гуляющих здесь оставались только она, Кейтри и Тулли. Инкрустированный столик, расколотый в щепы, валялся на полу, зеркало разбилось миллионом мелких осколков.

В тенях еще звенело эхо приказа:

— Ты будешь искать снова, Элиндор.