Я знаю, что все без толку.

Тем не менее, я готовлю flyers по всем правилам военного искусства. По фьючерсной форме. И рассылаю его пятидесяти нефтяным и газодобывающим компаниям в места дислокации, начиная с Тюмени, Салехарда, Сыктывкара — где о превышении ПДК (предельно допустимых норм) молчат всегда. Где моются соляркой и керосином. Где очередь за фильтрами системы S1Q, made in Canada, с торговым знаком «Ultra Plus» должны занимать с ночи. Компании молчат, как индийские гробницы. Что совершенно естественно. Сдались им эти рабочие! Когда есть штрейкбрехеры из Украины, готовые травиться чем угодно и где велят.

Кроме того, у меня на руках сводные таблицы по Москве, Московской области и двадцати-тридцати городам, краям и республикам, с данными санитарно-эпидемиологического надзора. Проблема в том, на сколько регионы занижены. Но даже так таблицы — впечатляют. Как торговый дом следует за часовым поясом, продвигая халаты и бикини туда, где приближается лето, так мы следуем за экологическим неблагополучием. Мы должны чуять катастрофы. Катаклизмы. Мы должны искать стронций и ядерные отходы. Могильники и захоронения. Капища технотронной эры. Города под номерами. Пятна заражений на теле Земли. Под которыми таятся льды и зеленые огни стынут в озерах метана.

Такую карту я видел в одном комитете Верховного Совета СССР.

И не спал потом две ночи кряду.

Наши таблицы были не хуже. С такими в руках я готов был объясняться со взяточниками из Минздрава, с душегубами из Санитарно-эпидемиологического надзора, с бородатыми юродивыми в органах местного самоуправления, с мэрами, префектами, депутатами Верхней и Нижней палат. Конечно, нужны еще деньги. И посредники. И бандиты. Потому что нельзя дать деньги — и не получить результат. Мы живем в эпоху тотальной коррупции. Конец которой положить может только диктатура — или инстинкт самосохранения, который мы растеряли в революциях, репрессиях, войнах и топим в водке, столько, сколько помню себя! Сколько раз рассудок подсказывал мне, что нужно учить английский язык, а не заниматься глупостями. Бедная мама говорила то же. Спасти нацию нельзя. Просто невозможно. Мир живет в ожидании Годо — русские ждут Мессию, как не снилось евреям — и будут ждать до Судного дня.

По сути, дар — несчастье. Как способность говорить с призраками. Сублимация опыта и интуиции. Я заранее знаю, как поведет себя госпожа Чернавцева, или что скажет мне Юра, когда он вползает в кабинет. Я знаю, чем все кончится, но предпочитаю обманываться, как и все мы. Это называется: надеяться.

И, конечно, Иришка не придумывает ничего занимательней, чем пригласить Чернавцеву и меня в зал для обучения, и объявить следующее решение — «Мы устроим соревнование между МЛМ и оптовыми продажами (мной).» Дама бредит. Я киваю. Какая, в конце концов, разница? Проигрывать мне нечего — выиграть могу. У меня, наконец, развязаны руки. Теперь я могу в действии показать, чего стоят ее МЛМ и Бонапартовские планы Чего стоят ее акционеры, Чернавцева, Юра, весь этот сброд.

Тут госпожу Чернавцеву деликатно просят покинуть помещение. И переходят к следующему отделению, а именно: не согласится ли моя Лера пойти к нам на фирму Генеральным директором?

Я этого ожидал — и мгновенно отвечаю: «Разумеется, нет».

Надо быть законченной идиоткой, чтобы спросить: «Почему?» Эта спрашивает.

Я объясняю ей, что причин множество: раз — у Леры мой пример перед глазами, два — если я не знаю, кто я тут — она тем более не будет знать, кто — она, «директор» у Иришки имя назывательное, три — я не готов зависеть от своей жены, хватит того, что она — директор дома. Если когда-нибудь я приглашу ее работать, то на фирму — не в бардак, который она тут развела.

И, пользуясь случаем, выкладываю ей все. Что наболело и накипело.

«Да в чем проблема? — удивляется безмозглая. — Мы заключим с ней договор».