Ни мамуля, ни Ян ничего не успели заметить: я быстро скомкала листок и зажала его в кулаке. Вообще-то, надо было бы найти для него местечко поукромнее — что-нибудь вроде тех мест, которые обычно используют женщины в качестве тайника. Но беда в том, что лифчиков я не ношу, а для чулок было еще жарковато. Поэтому я, не подавая виду, продолжала собирать разбросанные части своей развалившейся записной книжки, и в процессе совершенно естественным жестом засунула скомканный листок за пухлую кожаную обложку, чтобы на досуге поразмыслить над таинственным посланием.

У меня начала болеть левая коленка — а это, господа, первый признак того, что неприятности гарантированы. Я не особенно суеверная — во всяком случае, от черных кошек не шарахаюсь, не боюсь тринадцатого числа и не плюю поминутно через левое плечо. Но, если у меня заболела левая коленка!.. Вот представьте: в первый раз она у меня болела в восьмом классе — и Димка Черняк из параллельного «Б» позорно переметнулся от меня на школьном вечере к этой идиотке Леночке Маковой.

Второй раз коленка у меня болела на вступительных экзаменах во ВГИК, и ехидная дама в приемной комиссии сказала, что, если это — басня «Ворона и Лисица», и если вообще тут кто-нибудь похож на ворону, то она — Наполеон Бонапарт. Разумеется, я не была похожа на ворону! Еще чего не хватало… На ворону была похожа как раз она, о чем я тут же прозрачно намекнула, в результате вылетела со второго тура и больше попыток повторять не стала.

В третий раз коленка у меня болела, когда я выходила замуж за Кулагина — к счастью, этот брак просуществовал всего полгода, иначе бы я в конце концов задушила благоверного своими руками.

Ну, вот, а в четвертый раз у меня болела коленка, когда я познакомилась с Сенечкой… Кстати, что-то давно он не звонил, чтобы поведать об очередной драме, постигшей его в коварных капиталистических джунглях. Я так завертелась с этим убийством, что совершенно про него забыла.

Вот, говорят, не буди лихо, пока оно тихо! Не успела я закончить свою мысль, как зазвенел телефон. Поскольку я стояла ближе всех к трубке, я ее и взяла, с нехорошим, надо сказать, предчувствием.

Ну, так оно и вышло! Сенечкин до боли знакомый голос с нарочито бодрыми интонациями, сквозь которые, тем не менее, прорывалась якобы тщательно скрываемая грусть, сказал мне в ухо:

— Привет, девчонка!..

За этим последовал громкий и убедительный вздох, чтобы его бодрый тон случайно меня не обманул.

— Привет, — сказала я, закатила глаза и села в предупредительно подставленное Яном кресло.

— Куда же ты пропала? — с нескрываемым упреком произнес Сенечка. — Я тебя везде ищу…

— Сенечка! — сказала я так громко, что даже мамуля вздрогнула. — Иди ты знаешь куда?.. У меня сотрудника убили… — тут я запнулась и посмотрела на Яна, пытаясь понять, убили у меня все-таки сотрудника, или нет. Но тут же решила — какого черта! — труп есть? Есть. Неважно, что это не Ян. Все думают, что Ян. И я не собираюсь тут объяснять истинное положение вещей. Тем более, что мне и самой оно не совсем ясно.

— Как — убили? Серьезно?.. Насмерть? — Сенечкин голос экзальтированно дрогнул.

— Нет, наполовину, — язвительно сказала я. — Конечно, насмерть, а ты думал?! У меня весь офис был кровью залит… по колено. И коридор, — про коридор я добавила для пущего страху, очень надеясь, что чувствительный Сенечка не захочет слушать дальше, бросит трубку и отправится искать валерьяновые капли. Но не на такого напала!.. Надо знать Сенечку, господа. Поскольку убили, к сожалению, не его, теперь остановить его расспросы мог бы только прямой выстрел в сердце. И контрольный в голову. Его интересовало буквально все: кого убили, когда, кто, за что, в какой позе лежал труп, как он выглядел, кто его обнаружил и что при этом сказал… Я отвечала коротко и раздраженно, поминутно посылая Сенечку в разные неприглядные места, но он не обращал на это внимания и продолжал свои расспросы. А напоследок сообщил, что его интересуют все эти факты и подробности, потому что он, видите ли, собирается провести сенсационное журналистское расследование! Нет, вы слышали такое когда-нибудь? Журналистское расследование! Каков наглец! Да из Сенечки журналист, как из меня — спиральная галактика! Это я ему и сказала и с чувством швырнула трубку. Трубка грохнулась на рычаг и тотчас же зазвенела вновь.

— Ну, я ему сейчас выскажу!.. — прорычала я и схватила трубку, как орудие убийства.

Но вместо Сенечкиного нытья мне в ухо ударил совсем другой голос — баритон, который можно было бы даже назвать приятным, если бы не отвратительный тон: покровительственный и слегка насмешливый:

— Ну, что, идиотка, получила письмецо?..

Я набрала воздуху, чтобы ответить, но он продолжал:

— Смотри, будешь продолжать путаться с этим покойником — сама не снесешь головы.

— А с кем же мне путаться? — спросила я агрессивно, не надеясь, впрочем, на ответ.

Но ответ, тем не менее, последовал:

— Да хотя бы со мной. Я довольно интересный мужчина; судя по тому, что я о тебе слышал, мы будем прекрасно смотреться вместе.

— Пошел вон! — прошипела я сквозь стиснутые зубы, очень осторожно положила трубку на рычаг и некоторое время еще гипнотизировала ее, не убирая ладони.

Мамуля и Ян тоже замерли каждый на своем месте, ожидая, что телефон зазвонит. Потом мамуля нарушила затянувшееся молчание:

— С каких это пор Сенечка стал употреблять такие вульгарные слова, как «путаться»?

Я махнула рукой:

— Он не употреблял. Это был не Сенечка… — и осеклась, поняв, что сейчас придется все выложить. Мамуля с выражением крайней заинтересованности приподняла бровь, а Ян просто сверлил меня глазами. По-моему, он что-то знал. Или о чем-то догадывался.

Я пожала плечами и с деланной неохотой сказала:

— Это был один мерзавец… он мне все время звонит. Я все забываю сдать его копам. Сначала звонил в редакцию. Потом домой. А теперь уже и сюда добрался. Узнаю, кто ему мои телефоны выболтал — не знаю, что сделаю…

— А что ему нужно? — проявила любопытство мамуля.

— Как будто вы не знаете, мама, что ему нужно! — целомудренно вздохнула я и потупилась. — Что всем этим подонкам нужно? Звонят, говорят сальности, провоцируют женщин на реакцию… и получают от этого моральное и физическое удовлетворение. Что-то вроде эксгибиционистов, которые распахивают плащик перед испуганными школьницами… Да ну его! Давайте лучше быстренько здесь все приберем и пойдем спать. Утро вечера мудренее.

— Ну, я думаю, вы и без моей помощи справитесь, — объявила мамуля, царственно поднимаясь с распоротого пулями дивана. — Я сварю кофе — если кто-то еще хочет, говорите сразу. А потом пойду к себе и еще немного поработаю над повестью.

Я подумала, не выпить ли мне тоже кофе. Сна, надо сказать, не было ни в одном глазу, но я понимала, что у меня просто еще не прошел нервный шок. А что будет потом — подумать страшно. Если я завтра буду разваливаться на куски, жизнь никому не покажется медом — уж что-то, а держать сотрудников в строгости я умею…

Но тут я вспомнила, что собиралась назавтра взять выходной, так что смогу спать весь день — во всяком случае, до полудня точно, а потом надену старенькие шорты поверх купальника и через лес сбегаю к горной речке, окунусь пару раз — и буду как новенькая.

Вот так примерно я мечтала, когда заметила, что Ян уже довольно давно сидит передо мной на полу в позе почтительного пажа и что-то говорит, неотрывно глядя мне в глаза. Видимо, у меня был отсутствующий вид, потому что на его лице я заметила признаки беспокойства.

— Простите, — спохватилась я и машинально прикрыла коленку. Вернее, попыталась прикрыть, что при моей юбке и при мамулиных глубоких продавленных креслах было изначально безнадежным делом. Ян бросил невольный взгляд вниз и слегка покраснел. Надо же, какая неиспорченность! Держу пари, что он и в глаза-то мне смотрел, чтобы не видеть всего остального.

— Я немного задумалась, — пояснила я беспечно и слегка повела плечами. Это получилось у меня совершенно непроизвольно, я всегда так реагирую на мужские взгляды, но пуговица на блузке только этого и ждала — она не просто расстегнулось, что еще как-то можно было бы понять, — нет, она предательски отлетела и закатилась куда-то. Я попыталась проследить траекторию ее движения, но тут Ян перестал держать себя в руках, и нам стало не до пуговицы.

Впрочем, я минут через пять опомнилась и зашипела, отдирая от себя его горячие руки:

— Нет, не здесь же, черт тебя дери, мамуля может войти!..

Следующие минуты две или три рот у меня был залеплен поцелуем, а когда я, наконец, вывернулась и вскочила, было уже поздно: в дверях стояла мамуля.

— Все-таки кто-нибудь хочет кофе? — спросила она, пронзив меня ледяным взором. — У меня там осталось примерно на полторы чашки.

Ян, смущенно держась за моей спиной, чтобы не шокировать пожилую леди своим… хм… недвусмысленно мужественным видом, пролепетал что-то насчет полного согласия получить всего полчашки, а я, придерживая на груди распахивающуюся блузку, опустила голову и, как нашкодившая школьница, выскользнула мимо застывшей в позе холодного презрения мамули в коридор и оттуда — на кухню.

За кофе мамуля подчеркнуто обращалась только к Яну, так и лучась при этом дружелюбием и гостеприимством. Она давала нам обоим понять, что виновницей непристойной сцены считает исключительно свою распутную дочь, в чьи коварно расставленные сети попался белоснежный агнец. Сколько я себя помню, она всегда так поступала. Разуверившись в том, что ей удастся когда-нибудь сделать меня безупречной, мамуля решила, что придется жить с тем, что есть — что выросло, то выросло, как говорится. Я знаю, что она была бы гораздо счастливее, если бы я была тихой дурнушкой в очках, с прыщиками на носу и короткими кривыми ногами. По крайней мере, тогда ей не пришлось бы за меня беспокоиться. Да и воспитательный процесс по созданию стопроцентной леди из гадкого утенка шел бы куда успешней, если бы утенок был в наличии…

Покончив с кофе, мамуля благосклонно улыбнулась Яну, который предупредительно поднес зажигалку к ее очередной сигарете, и сказала:

— Пора, наверное, подумать о ночлеге. Вы не возражаете, если вам придется сегодня ночевать в гостиной? Все равно в этом доме нет другого места. Не сочтите за труд, Ян, подняться на чердак и взять в среднем ящике комода два комплекта постельного белья. Полосатый комплект — для вас… И там, в углу, стоит раскладушка. Если бы вы были столь любезны и принесли ее ко мне в кабинет, я была бы вам очень благодарна.

Ясно. Мамуля хочет, чтобы я сегодняшнюю ночь провела у нее на глазах.

Ян поспешно выразил полное согласие принести все, что угодно, и отправился на чердак. Послушав, как под его ногами заскрипела лестница, мамуля неожиданно повернулась ко мне и, пристально глядя мне прямо в глаза, сказала:

— А теперь скажи мне, что за бумажку ты подняла с пола в гостиной и спрятала под обложку своей записной книжки?