Я, в общем-то, так и знала, что от мамулиного острого взгляда ничто не укроется: она, несмотря на всю свою неприспособленность к реальной жизни, порой бывает невероятно наблюдательна. Отрицать наличие записки было бесполезно, и я молча встала, пошла в гостиную, взяла с кресла свой растрепанный блокнот, завалившийся за подлокотник во время нашей с Яном любовной коллизии, и вернулась в кухню.

Мамуля ждала, нетерпеливо постукивая мундштуком по ногтю указательного пальца.

Я достала бумажный комочек из-за обложки и протянула ей. Она развернула записку, впилась в нее ястребиным взором, потом молча сунула в пепельницу и подожгла.

Ян шумно спускался по лестнице, раскладушка цеплялась за перила в узком проеме, бумажка догорала, и мамуля быстро растерла обгорелые клочки и вытряхнула пепельницу в мусорное ведро под мойкой.

Когда Ян появился в дверях, мы обе вели себя абсолютно непринужденно: мамуля стояла спиной к двери, наливая в чайник воду из-под крана, а я собирала со стола грязные чашки.

— Вот, — сказал Ян, опуская раскладушку на пол. — Куда ее поставить?..

— Отнесите, пожалуйста, в мой кабинет, — приветливо сказала мамуля, ставя наполненный чайник на плиту. — Маша вас проводит.

При этом она прищурилась в мою сторону, чтобы и мне, и ему сразу стало ясно, что никаких вольностей в своем кабинете она не потерпит. Ян бледно улыбнулся и поднял раскладушку на плечо. Я забрала у него постельное белье и, протискиваясь мимо в дверном проеме, чтобы указать дорогу, слегка задела его бедром. Бедный Джеймс Бонд ощутимо вздрогнул, что, кажется, не укрылось от мамулиного взора: я услышала, как она сурово хмыкнула.

В кабинете Ян, старательно не глядя в мою сторону, начал раскладывать шаткое ложе там, где я ему указала. Это было несложно, но наш гость возился намеренно долго, может быть, ожидая, что я ему что-нибудь скажу. Но я молчала, глядя на его склоненную спину и красивые широкие плечи. Все-таки судьба ко мне сурова, господа. Такой мужчина!.. Такой красивый, стройный, с такими глазами!.. С такими зубами, бровями, с такой фигурой… И, кажется, все-таки авантюрист и гад. Других на моем жизненном пути почему-то не встречается. Какая несправедливость!.. Взять хотя бы Калугина, или того аспиранта из нашего института, который потом оказался двоеженцем, а прикидывался погрязшим в науке холостяком… Или вспомнить тренера Лео в спортивном зале, который я начала посещать прошлой весной. Сплошное обаяние и сто восемьдесят фунтов загорелых мышц. Весь — воплощение спортивности, чистоты помыслов и дружелюбия. Что вы думаете? Оказался голубым, как небо над Флоридой…

Я не знала, в чем именно Ян со мной нечестен, но чувствовала, чувствовала, что здесь что-то не так… Да и коленка продолжала болеть — а это, господа, безошибочный признак грядущих неприятностей.

Ян, наконец, закончил свою возню с раскладушкой и выпрямился. Волосы упали ему на лоб, и весь его вид напоминал обиженного мальчишку. Мне страшно захотелось его поцеловать. Ну, да, я понимаю, что в таких обстоятельствах это было бы, по меньшей мере, неразумно, и я этого, конечно, не сделала, но где-то возле желудка засел червячок и точил меня изнутри, точил… Ян бросил на меня тоскливый взгляд, я ответила вежливой улыбкой, он забрал свой комплект белья и ушел.

Через пять минут появилась мамуля, села в серое вертящееся кресло перед компьютером и выжидательно взглянула на меня. Я как раз закончила стелить постель и со вздохом опустилась на раскладушку, потирая злосчастную коленку.

— Итак?.. — сказала мамуля, понизив голос. — Что ты на все это скажешь?

— Я, вообще-то, вас хотела спросить о том же, — призналась я. — Лично я пока блуждаю в потемках. Одно только несомненно: любовную линию следует исключить. Я еще допускаю, что отчаявшаяся жена, любовница, любовник жены или муж любовницы могли в припадке ярости зарезать Яна… ну, то есть, его брата, перепутав с Яном. Но выследить его здесь и открыть стрельбу… Нет, это, по-моему, совершенно невозможно. По тем же причинам можно сразу исключить всяческих претендентов на мое драгоценное внимание. Я уже говорила вам, что это сомнительно даже без стрельбы, а уж со стрельбой…

— Значит, остается одно, — заключила мамуля. — Деньги. И, видимо, очень большие деньги. Сюда же можно отнести разного рода контрабанду, наркотики и тому подобное. Признайся честно: ты как-нибудь, хоть краем, касалась таких вещей?

— Да вы что?! — вскинулась я. — Мама, как вы могли подумать?.. К тому же — при чем здесь я? Если речь идет о наркотиках и другой такой же нелегальщине, это само по себе является достаточным поводом для поножовщины, стрельбы и всех этих бандитских штучек. А то, что я оказалась замешанной — так это просто моя дурацкая планида…

— Нет, — мамуля решительно покачала головой. — Ты явно «при чем». Ты что, забыла? — она остро взглянула на меня. — В тебя же не стреляли!

Нет, этого я не забыла. И это казалось мне самым странным во всей истории с убийством и стрельбой. Кто бы ни стоял за всем этим, он почему-то очень не хотел, чтобы хоть один волосок упал с моей головы. Я не настолько самовлюбленная идиотка, чтобы предполагать, что причиной этому является моя небесная красота. Значит, причина в чем-то другом. В чем же?..

— Деньги? — спросила я со вздохом, глядя на мамулю. — Но какие деньги?..

— Очень большие. За другие никто не стал бы пачкаться, — мамуля пристально смотрела мне в глаза, и мне, как в детстве, стало неуютно под ее взглядом. — Маша, если ты что-нибудь знаешь об этом, лучше скажи сейчас. Я должна быть готова.

Меня охватил стыд, хотя я, собственно, ни в чем не была виновата. Но дурацкое стечение обстоятельств, грозившее превратить мою жизнь в кошмар, не должно было касаться мамули! А теперь, получается, ее жизнь подвергается опасности. Если при этом еще учесть, что лично мне ничего не грозит, — меня, похоже, никто убивать не собирается, — то получалось совсем плохо. Получалось, что я останусь в стороне, оберегаемая и драгоценная, а моя мамуля может запросто угодить под шальную пулю или что-нибудь еще, не менее отвратительное. Нет, я должна как можно скорее во всем разобраться!

— Кроме записки, был еще звонок, — призналась я, глядя в пол. — Помните, в гостиной? Звонивший спросил, получила ли я записку и посоветовал держаться подальше от Яна.

— Это он сказал «путаться»? — спросила мамуля, отставляя в сторону пепельницу.

— Да, — ответила я со вздохом. — Он предложил мне прекратить путаться с покойником — видимо, имея в виду Яна, и сообщил, что лучше бы я спуталась с ним, потому что он представительный мужчина и мы могли бы составить хорошую пару.

— Чертовщина какая-то получается, — задумчиво сказала мамуля. — Нет, на любовь все-таки не похоже, у нас же тут, кажется, не Сицилия…

— Да, никакой любви я в его голосе не услышала, — подтвердила я честно.

— Значит, деньги, — энергично кивнула мамуля. — Скажи мне со всей откровенностью, может быть, у тебя вдруг появились большие деньги? Или возможность получить большие деньги?.. Да не просто большие — огромные?..

— Мама, я же говорю вам, — устало сказала я и опять потерла коленку. — Газета приносит мне кое-что, но об этом даже говорить смешно: есть люди, которые зарабатывают гораздо, гораздо больше! Взять любого из моих рекламодателей… А у меня речь не идет не то что о миллионах — даже о сотнях тысяч… Я ведь плачу сотрудникам, плачу типографии, не ворую материалы из других газет и журналов, снимаю офис… Да оборудование… Нет, мама, какие там огромные деньги! Даже об очень больших говорить не приходится.

Мамуля задумчиво покивала, глядя в окно, но я видела, что мысли ее находятся где-то очень далеко.

— Возможность получить большие деньги… Возможность получить… Маша, ложись-ка спать. Утро вечера мудренее.

— А вы? — спросила я, почувствовав вдруг ужасную усталость и едва сдерживая неучтивый зевок.

— А мне нужно еще кое-что проверить. Возможно, я не права, но появилась тут у меня одна догадка…

Мамуля решительно поднялась с места, выключила верхний свет и включила лампу на своем письменном столе, а я зевнула уже открыто, лениво стянула одежду и завалилась на раскладушку, натянув на себя простыню до самых ушей и представляя, как я сейчас усну и буду спать долго-долго, наплевав на все убийства, вместе взятые.

Но, стоило мне закрыть глаза, передо мною ясно встало лицо Яна — такое, каким оно было в тот первый визит в мою редакцию: ясные серые глаза, безукоризненные зубы, чудесная улыбка Джеймса Бонда, широкие прямые брови, темные ресницы и волосы, родинка под левым глазом, придающая его красивому мужественному лицу какую-то мальчишескую прелесть… Стоп!!!

Я вскочила, едва не сломав раскладушку. Смятые простыни слетели на пол. Я двумя руками вцепилась в свою растрепанную гриву, с ужасом глядя перед собой. Родинка!..

Мамуля, разбиравшая какие-то бумажки в ящиках своего стола, вздрогнула от неожиданности, расплескала чай на ковер и с удивлением обернулась ко мне. В ее глазах вместе с понятным недовольством читался невысказанный вопрос.

— Родинка, — прошептала я. — Мама, это все-таки не Ян.

Мамуля мгновенно сообразила, о чем я говорю, — надо отдать ей должное: у нее, в отличие от меня, мозги работают одинаково стабильно в любых условиях.

— Если это не Ян, — сказала она медленно, поворачиваясь в кресле вокруг своей оси, чтобы оказаться лицом ко мне, — то возникают два вопроса. Первый — кто этот человек. На этот вопрос мы, пожалуй, можем ответить. Брат Яна. Неважно — близнец или погодок, или даже сводный братец, о котором он упоминал, — это все равно. Человек, очень на него похожий. До такой степени, что их можно спутать не только на фотографии, но и живьем…

Мамуля слегка задумалась и уточнила:

— Ну, или в виде трупа.

Глядя в стену над моей головой, она потянулась за сигаретами, машинально оторвала фильтр, вставила сигарету в мундштук, прикурила и задумчиво сказала:

— Вопрос второй: зачем ему понадобилось вертеться вокруг тебя, выдавая себя за покойника? Вообще-то, все это, кажется, совпадает с возникшей у меня идеей… Послушай, Маша, ты не могла бы налить мне чаю и воздержаться от вопросов на некоторое время? Куда же задевался мой синий портмоне…

Вопрос о чае был равносилен приказу, мамуля вернулась к своим бумагам, что-то бормоча себе под нос и перестав обращать на меня внимание, и я со вздохом встала и поплелась на кухню.

На кухне было полутемно и тихо. Горела одна-единственная тусклая лампочка над плитой, по углам притаились чернильные тени, и я поспешила зажечь верхний свет. В этом свете в проеме двери, ведущей на террасу, неожиданно возникла высокая фигура, и я вскрикнула от неожиданности.

Лже-Ян испуганно смотрел на меня, выставив ладони вперед, как бы призывая не кричать. А я и не собиралась. На сегодня в этом доме уже звучало достаточно шума, чтобы еще добавлять децибелов. Но негодования в моем голосе все же было достаточно:

— Что вы здесь делаете, Ян?

Я на всякий случай решила по-прежнему называть его Яном и вообще делать вид, будто ни о чем не догадываюсь. Вообще-то, больше всего мне сейчас хотелось все ему выложить и посмотреть, как он будет выкручиваться. Но внутренний голос призывал хранить молчание, и я к нему прислушалась. У меня и без того хватало проблем. Мало ли, как отреагирует лже-Ян, если я призову его к ответу? Вдруг выхватит пистолет из какого-нибудь укромного места и застрелит меня прямо на кухне? Или, еще хуже, бритву… Бр-р-р…

— Я выходил подышать, — объяснил лже-Ян смущенно. — И заодно посмотреть, все ли спокойно. Не спится, знаете ли… После всех этих передряг…

— Ну да, вы-то выспались, — желчно заметила я, намекая на его долгую отключку, и занялась чаем, демонстративно повернувшись спиной к собеседнику.

Он, явно ощущая неловкость, помялся у меня за спиной, побродил туда-сюда по кухне и выдавил:

— Ну, я, пожалуй, пойду. Попытаюсь все же уснуть. А вы, Мария, спать не собираетесь?.. У вас был тяжелый день…

Я не удостоила его ответом, и он ушел.

А я, задумчиво размешивая сахар в мамулиной чашке, подумала о том, что, если бы не его сомнительные цели, ложь и маскарад с покойником, я бы сейчас отнесла мамуле чай и потихоньку прокралась в гостиную. Потому что, господа, этот лже-Ян все-таки был невероятно хорош и так похож на своего погибшего двойника… Я с тоской вспомнила его глаза, вздохнула и убрала сахарницу в шкаф.

Мамуля, не отрываясь от своих бумаг, отхлебнула чаю и хмуро уставилась в стену, постукивая карандашом по какой-то слежавшейся бумажонке, похожей на советское свидетельство о рождении. Кажется, это и было свидетельство о рождении. Мое?.. Или мамулино?

Мамуля задумчиво разгладила бумажку, потом вздохнула, подняла на меня глаза и сказала:

— Маша, единственная теория, которая объясняет буквально все, выглядит слишком невероятно, поэтому лучше нам сейчас лечь спать и на какое-то время забыть об этих странных событиях. Но, с другой стороны, если мои догадки верны, тебе грозит опасность. И опасность, Маша, со стороны мужчин. Скажи, с тобой в последнее время не пытались знакомиться какие-нибудь жгучие красавцы?

Я подумала пару минут. Вообще-то со мной, что скрывать, постоянно кто-то пытается познакомиться. Но не учитывать же длинного негра на Бродвее, который шел за мной пять кварталов?..

Пару-тройку недель назад, правда, возник некий Стивен, действительно красавец-мужчина, но немного не в моем вкусе: похожий на Бандераса. Гипнотический взор, роскошные мускулистые плечи, узкие бедра… но он был слишком уж мачо, а я таких не люблю.

Ну, вот, а потом появился Ян Саарен, и он-то, я вам скажу честно, имел все шансы на успех. Если бы его не зарезали.

Все это я честно изложила мамуле, и она задумчиво покивала, соглашаясь с какими-то своими мыслями.

Честно говоря, мне очень хотелось услышать ее теорию происходящих событий, но надо знать мамулю. Она ни за что не скажет, если не хочет говорить. Но она, кажется, хотела.

— Маша, — сказала она и внимательно посмотрела на меня. — Ты знаешь, кто был твой отец?