Курьерский из Петрограда запаздывал. Хотя от курьерского в том поезде было разве что название. В прежние времена состав на большой скорости пролетал Нивинский полустанок, а сейчас мало того, что полз, как черепаха, так еще и останавливался на каждом углу. И публика в поезде была совсем другая. Никаких тебе бывших хозяев жизни: обычный трудовой народ от крестьян до совслужащих.

Сыщики, чтобы не мозолить глаза, спрятались в лесочке, выбрав место, откуда хорошо просматривался пустой перрон.

Комаров в июне тысяча девятьсот двадцать первого развелось видимо-невидимо. Они густой тучей нависли над четверкой сидевших в засаде мужчин, и ели бы не дымный самосад, которым поделился щедрый Пантюхин, дела стали бы совсем плохи.

— Вот же твари! Так и норовят попить кровушку из трудового народа! — хлопнул себя по мясистой шее старший отряда — Колычев, агент Железнорудского губрозыска.

Трех милиционеров из Нивинской волости (почти весь штат, за исключением начальника волостной милиции) ему дали в подчинение для выполнения особо важного задания.

— Не насекомые, а прямо буржуазные элементы какие-то! — добавил он, снова проведя по загривку. — У! Кровопивцы, в душу их мать!

— А ты сильнее затягивайся, да дым большими кольцами выпускай. Учись у меня, — усмехнулся Пантюхин.

Он пыхнул и тут же окутал себя огромным облаком вонючего дыма.

— Завидую твоим легким, — покачал головой Колычев. — Тебя вместо паровоза запрягать можно.

— От меня рази только дым да копоть одна. Но могу у попа заместо кадила поработать.

Дым скрыл от всех кривую усмешку Колычева.

Уже перевалило за полдень, на небо набежали угрюмые тучки, затянув солнце серой пеленой. Комары только того и ждали, набросились с удвоенной силой.

— Как бы не залило нас, — вздохнул Пантюхин. — Вон, птицы низко залетали. Верная примета — быть дождю.

Он жадно докурил самокрутку и с сожалением бросил окурок под ноги, чтобы растоптать подошвой ботинка.

— Эй, казачок, как дела? — спросил агент. Вопрос адресовался Петру Елисееву. Из всех сидевших в засаде только он производил впечатление человека служивого. Стройный, широкоплечий, с густым казацким чубом, выбивавшимся из лихо заломленной набок фуражки с синим околышем. Одет в выцветшую гимнастерку, подпоясанную кожаным ремешком, и галифе. На ногах щегольские сапоги-гармошка, которым сноса не было.

Сам Колычев больше походил на мастерового, коим, в сущности и являлся, до того как по разнарядке угодил из депо по первой в ЧОН, а потом на милицейские курсы. Закончив их, оказался в губрозыске, где в скорости стал считаться одним из лучших сотрудников.

Пантюхин и Рожнов, последний из их компании, обликом и одеждой не отличались от подавляющего большинства крестьян. Разве что на боку у Пантюхина висела кобура с револьвером, а Рожнов взял на операцию трехлинейку с примкнутым штыком, но кого удивишь в эти тревожные времена оружием. Почитай, у каждого второго в хозяйстве надежно припрятан обрез, а то и целый пулемет.

«И публика в поезде была совсем другая. Никаких тебе бывших хозяев жизни: обычный трудовой народ от крестьян до совслужащих».

В свое время это здорово аукнулось властям. Когда в восемнадцатом в уезде вспыхнул кулацкий мятеж, прибывшие на усмирение воинские части изъяли у мужиков винтовок и патронов на стрелковую дивизию. И это только то, что удалось найти в результате коротких поисков. Страшно подумать, сколько еще зарыто-закопано и может быть однажды извлечено на свет божий.

Впрочем, советская власть не дремала, предупредительно гася возникавшие то тут, то там стихийные волнения. Былого размаха они, конечно, не имели, но не все еще поняли, что Советы пришли всерьез и надолго.

— Все по-старому, — отозвался Елисеев. — Состава не видно.

Немного подумав, спросил:

— А этот Чеснок точно сегодня должен приехать? Никакой ошибки?

Колычев важно кивнул.

— Даже не сомневайся.

И принялся пояснять:

— Наколочка верная. У Чеснока здесь брат живет. И такое понимаешь, жизненное обстоятельство: у брата на завтрашний день свадьба назначена. А дальше все просто: не может Чеснок такого события пропустить, обязательно наведается. Характер у него такой.

— Завтра, говоришь… — Елисеев прикрыл глаза. — Это что ж получается, Чеснок — Васька Никитин, брат Савелия Никитина? Так что ли?

— Знаком с ним? — заинтересовался агент.

— Доводилось сталкиваться на кривой дорожке, — не стал вдаваться в подробности Елисеев.

— Еще как доводилось. Семейка у них еще та. Оторви да выбрось. Тот, который Савелий, злостный самогонщик, — пояснил Пантюхин. — Никакой совести у человека нет. Гонит огненное зелье в промышленных, так сказать, плепорциях. Мы уже и штрафовали его, и аппарат конфисковали, и арестом припугнули. Ничего не берет! Как гнал, так и гонит.

— Не грусти! Возьмем Чеснока, а вместе с ним для комплекта и братца-самогонщика, — заверил Колычев.

— Если будет за что, — тихо произнес Елисеев, но агент его услышал.

— Найдется за что. Не за одно, так за другое, — убежденно произнес он. — Может, за самогон привлечем, а может, и …

Рев приближающегося паровоза оборвал его на полуслове.

Милиционеры напряглись, прекрасно понимая, что им сейчас предстоит. То, ради чего их сюда выдернули кормить комаров. То, зачем из губернской столицы приехал агент уголовного розыска. Будет не до шуток, это даже юнцу понятно.

Трое милиционеров юнцами не были.

— Внимание, товарищи, — враз посерьезнел Колычев. — Слушай мою команду. Брать Чеснока будем тихо и аккуратно, чтобы не спугнуть заранее. Мне за ним уже надоело гоняться.

— Оружие у него есть? — спросил Елисеев.

— А как же! — поморщился агент. — Он без ствола из дома не выходит. Ну а за голенищем сапога у него ножик и, можешь не сомневаться, порезать человека для Чеснока — дело плевое.

— И не таких обламывали, — самоуверенно сказал Пантюхин, но те, кто был с ним хорошо знаком, услышали бы в его голосе нотки тревоги.

Не особо-то большой был опыт задержания матерых бандитов у обычного волостного милиционера. Такая птица в их краях попадалась нечасто.

Состав замер у платформы. Паровоз зашипел, разводя пары, и через минуту тронулся, оставив перрон пустым, не считая высокой фигуры в серой армейской шинели и с «сидором» на плечах.

— Он? — спросил Колычев, прекрасно зная ответ.

Елисеев кивнул. Чеснока он узнал сразу, пусть и давно не видел.

Фигура заозиралась и, убедившись, что никто на перроне никого нет, зашагала в сторону сидевших в засаде.

— Я ж говорил, что место правильно выбрали, — довольно сказал Пантюхин. — Мимо нас не пройдет. Тут его и сцапаем.

— Старайтесь не смотреть на него, — прошептал Колычев. — Вдруг взгляд почувствует… У воровского люда чуйка обостренная. Всегда на взводе.

Бандит шел беспечной походкой, с каждым шагом все ближе подходя к сидевшим в засаде милиционерам. Елисеев, вопреки инструкции начальства, пристально всмотрелся в Чеснока.

М-да, а ведь не скажешь, что перед тобой опасный преступник. В губрозыске считают, что на Чесноке минимум три убийства. Одно из них весьма зверское: Чеснок разделал топором аптекаря так, что жена не узнала. Колычев показывал фотографии: на них были куски мяса.

Лицо у гражданина Никитина вполне добродушное, на щеках и носу — озорные детские веснушки, в маленькой бородке клинышком терялась безмятежная улыбка честного человека, у которого на совести нет никаких грехов. Взгляд веселый и спокойный, легкая поступь уверенного в себе и физически сильного мужчины.

Чеснок насвистывал какой-то прилипчивый мотивчик. Елисеев определенно где-то слышал эту мелодию, но память не желала подсказывать, где и когда.

Мотивчик оборвался на середине, когда дорогу бандиту перегородил Колычев с отливающим никелем «Смит и Вессоном» в руках. Елисеев удивился, увидев в руках агента это не самое серьезное оружие. Да, выглядит красиво и смотрится эдакой игрушечкой, но в остальном… Однажды зимой Петр на спор выпалил из такого же в стоявшую шагах в пяти от него старую березу. Пуля, ударившись в стылую древесину, отскочила и упала ему под ноги.

— Гражданин Никитин, вы арестованы, — с торжеством в голосе произнес Колычев.

Он наставил револьвер на Чеснока. Выражение лица у того не изменилось.

Странно, подумал Елисеев, Чеснок словно предвидел эту встречу и подготовился к ней. Вон, какая спокойная физиономия. Ни один мускул не дрогнул. Его выдержке можно было позавидовать.

— А вы, простите, кто? — пристально взглянув на Колычева, спросил преступник.

— Губрозыск. Мы за тобой уже месяц гоняемся.

— Губрозыск… Вот оно что… Ладно, ваша взяла, — вздохнул Чеснок. — Сдаюсь я.

И такая была покорность в его словах, что агент на какое-то мгновение допустил ошибку, отведя ствол в сторону от бандита. А может, понадеялся на товарищей из уездной милиции.

Никто не ожидал от Чеснока такой прыти. Миг, и револьвер Колычева оказался в густой траве, а сам агент согнулся от предательского удара в пах. Рожнов ткнул штыком, метя в живот бандита, но Никитин успел схватиться за ствол трехлинейки и дернул его на себя. Милиционер, потеряв равновесие, полетел в кусты. И тут же вслед ему прогремел выстрел. Чеснок действовал молниеносно, успев выхватить из кармана шинели «браунинг» и нажать спусковой крючок.

Брать живым, вспомнил Елисеев одно из наставлений Колычева. Живым, несмотря ни на что. Губрозыск надеялся через Чеснока выйти на шайку, давно наводившую страх на всю губернию.

Время спрессовалось в короткий миг, когда Петр ринулся на Чеснока. Тот уже направлял ствол на милиционера, палец ложился на вороненый спусковой крючок… Елисеев пригнулся, «браунинг» бахнул прямо над головой, сорвав фуражку. Петр головой протаранил грудь бандита, боднув его, словно бычок.

Они повалились вместе. Милиционер оказался сверху, увидел перед собой полные злобы глаза, налившиеся кровью.

— Получи, сука!

Кулак врезался прямо в нос Чеснока, расквасив его и превратив в нечто невообразимое.

— Еще, гад!

Он ударил бы и во второй и в третий раз, но тут его руку перехватил Колычев.

— Отставить! Отставить, кому я сказал! Мне его еще допросить нужно!

Петр с трудом оторвался от окровавленной рожи, в которой не осталось и следа от прежней ненависти. Только дикий ужас во взгляде.

— Рожнову помоги, — приказал оперативник. — Ему вроде досталось.

Он с легкостью поднял Чеснока и завернул его руку хитрым приемом.

— Пусти, больно! — взвыл преступник.

Агент стукнул его револьвером по ребрам.

— Больно ему! — с иронией сказал сыщик. — Сам виноват! Не вздумай трепыхаться — руку сломаю!

Только сейчас все вспомнили о Пантюхине. Тот стоял как соляной столб, не в силах пошевелиться. На покрасневшем лице выступила испарина.

— Испугался? — с короткой усмешкой спросил Колычев. — Бывает. Я сам, когда в первый раз жулика брал, чуть в штаны не наделал.

Он толкнул Пантюхина плечом.

— Проснись, тетеря. Закончилось все.

— Не закончилось, — сказал Елисеев. — Надо еще эту сволочь в город доставить. И Рожнова до больницы довезти. На минуты счет идет.

В подтверждение его слов, раненый застонал.

— Успеем, — пообещал Колычев. — Должны успеть.

Агент ошибся, Рожнов умер по дороге в больницу.

В вещмешке арестованного среди подарков, которые Чеснок вез на свадьбу брату, отыскались украшения, проходившие сразу по нескольким разбойным делам в губернии. Агент узнал по описанию сережки супруги убитого аптекаря.

На другой день Петр сажал Колычева на поезд, идущий в Железнорудск. Тот успел узнать у Чеснока все, что было нужно, и теперь рвался в губернскую столицу со свежими новостями.

Перед тем, как заскочить в вагон, он крепко пожал руку Елисееву.

— Скоро свидимся, паря!

— Опять в наши края собираешься? — не понял милиционер.

— Нет. Теперь уже ты к нам. Я о тебе слово замолвлю. Нам такие кадры нужны. Жди со дня на день вызова.