Итак, спустя два с половиной года после инсульта я всё ещё здесь. Инсульт дал мне то, чего я хотел в тот февральский день: окончание моей книги. Он познакомил меня с физическим страданием, которым часто сопровождается старость. Он вплотную подвел меня к смерти. Благодаря ему я непосредственно получил тот опыт, который нельзя получить из других источников. И теперь я могу писать о старении. Пройдя через личную физическую катастрофу, став инвалидом, я могу писать о старении так, как не мог прежде.

В жизни я всегда экспериментировал, а потом делился обретённым опытом. Такая уж моя роль. В шестидесятые годы я «пошёл в разведку» вместе с теми, кто исследовал воздействие психоделиков. В семидесятые я был частью «передовой гвардии», открывшей для жителей Запада восточные религии. В восьмидесятые я изучал возможность превращения своих обязанностей в карма-йогу — духовную практику, которая больше подходит Западу, чем монашество или другие традиционные методы. В девяностые годы, как своего рода «дядя» поколения «Бэби-бума», несколько старше их, я прокладывал путь в том направлении, в котором мы все движемся — к опыту старения. И в конце девяностых инсульт обогатил меня опытом, которым я должен поделиться с вами.

Конечно, инсульт не тождествен старению: от него мне не прибавилось лет. Но он стал новой главой моей жизни. Кульминацией старения является смерть, и инсульт дал мне определённое представление о ней. Что такое старость в шестьдесят лет? Ничто.

А в девяносто? Это совсем другое дело; в таком возрасте смерть становится намного ближе. Инсульт придвинул мою фишку ближе к краю игральной доски. Он предоставил мне время для размышлений о жизни и смерти, — размышлений, на которые обычно наталкивает глубокая старость.

Инсульт, подобно самурайскому мечу, рассек мою жизнь пополам. Он стал разделительной линией между двумя этапами моего жизненного пути. В этой жизни я словно воплощался дважды: сейчас, после инсульта, это я, а до инсульта был «он». Выработка такого отношения является важной частью моей практики, частью работы с параличом. Такой взгляд избавляет меня от страданий, которые могли бы возникнуть из-за сравнения моей нынешней жизни с прежней и от мыслей о тех действиях, которые я совершал раньше, а теперь не могу, ибо моя рука не работает. В «прошлом воплощении» у меня был автомобиль с ручным переключением передач, была виолончель, были гольф-клубы. Сейчас я не могу ничем этим воспользоваться. Новое воплощение!

До инсульта я был полон страхов, связанных со старостью. Далеко не последнее место среди них занимала боязнь болезней, которые могли ждать меня впереди. Ганди говорит, что прийти к Богу можно, только преодолев свои страхи. Инсульт провёл меня через то, чего я боялся чуть ли не больше всего, и вот я здесь, чтобы сказать: страх — единственное, чего стоит бояться.

Данная глава является противоядием от страха, ибо описание моего опыта может служить для вас путеводной картой. Представьте, что вы спускаетесь по бурной реке и вам надо преодолеть пороги. Я недавно прошёл через них, и мои знания могут помочь вам понять, как вести себя на такой стремнине. Сообщая об усвоенных мною уроках, я детально превращаю свою жизнь в наглядное пособие, в карту для других людей. При желании каждый может сделать это: подумать о пути своей жизни и рассказать о нём.

Я назвал болезни и смерть «стремниной» потому, что они приносят перемены, перемены и снова перемены. «Перемены» — вот мантра {57} старения. Я не мог завершить эту книгу, пока не ощутил на собственной шкуре всей болезненности драматичных перемен. Раньше я догадывался о том, как это может быть, но не имел практического опыта.

На протяжении ряда лет я с помощью определённых техник старался преодолеть свой страх перед переменами, самой ужасной из которых виделась смерть. В Бенаресе я посещал гхаты {58} с площадками для кремации. Я медитировал на берегу Ганга, священной реки, а вокруг сжигали тела. Пахло горелой плотью, старший сын разбивал палкой череп мёртвого отца — чтобы улетела душа. Практика такого созерцания позволила мне избавиться от многих страхов, связанных со смертью, но в моём уме всё же оставалась скрытая боязнь: мне было за шестьдесят и я «приближался к этому».

Теперь, после инсульта, я уже меньше боюсь. Апоплексический удар опорожнил некоторые из ларей страха. Это случилось, и я всё ещё здесь — ближе к Махарадж-джи, чем когда-либо раньше. Чего мне ещё желать?

У моего инсульта было несколько причин, в том числе кармическая и духовная. Но, если рассматривать его с физической точки зрения, то он произошёл, в частности, потому, что я игнорировал своё тело. Большую часть жизни я старался «быть выше тела», как я мысленно говорил себе тогда. Но сегодня вижу, что я ещё и игнорировал тело, отталкивал его. Как мало я заботился о нём, видно хотя бы из того, что я забывал принимать лекарства, понижающие кровяное давление. Не обращая внимания на первые признаки расстройства организма, проявившиеся после погружения с аквалангом на Карибах, я игнорировал своё тело. Я игнорировал его, будучи чрезмерно строг к нему и не реагируя на его требования.

Итак, случился инсульт.

Несколько дней после удара я просто наблюдал. Не думал, а просто наблюдал. Друзья рассказывают, что в эти первые дни я смотрел на всё широко раскрытыми в удивлении глазами.

Внешнее и внутреннее восприятие порой существенно разнятся. С одной стороны, я находился в «нереактивном состоянии», как говорили врачи, считавшие, что я могу умереть. Внешне я нуждался в заботе, и моё состояние внушало опасения. Но внутренне я просто парил в безмятежности. Хотя моё тело присутствовало, оно было ни при чём. Я словно смотрел через окно, и видел там больницу, себя, врачей и всех остальных — но сам я смотрел на всё это со стороны. Я действительно парил над ними!

Через некоторое время, когда я начал сознавать симптомы инсульта, у меня начали появляться мысли. Случившееся обеспокоило меня: «В какой зоне мозга произошло кровоизлияние? Насколько это серьёзно?» Я долго не знал ответов на эти вопросы, и мне было жутко. Когда симптомы перестанут следовать один за другим по «принципу домино»? Одна за другой у меня отнимались части тела — лодыжка, колено, бедро, плечо, — и я не знал, что будет дальше. Когда прекратится боль — через несколько дней, месяцев, лет? Я боялся, что буду навсегда прикован к инвалидной коляске, не смогу нормально двигаться и заниматься привычными делами. В этом потоке вопросов явственно ощущался привкус страха.

Чтобы справиться со страхами, я вернулся к своей духовной практике. Инсульт заставил меня обратиться ко всем техникам, которым я научился за прошедшие годы: медитации випассана, джняна- и бхакти-йоге, гуру-крипе {59} . В разные моменты и в различных ситуациях я прибегал ко всем им. Но в самый кризисный момент я обратился к методу Раманы Махарши: осознанию того, что «я не есть тело». Я перечислял все части своего тела и говорил: «Я не есть моя рука. Я не есть моя нога. Я не есть мой мозг». Это помогло мне избежать зацикленности на своих страхах и телесных ощущениях.

Однако в последующие месяцы я понял, что, какой бы замечательной ни была практика «я не есть тело», в этой фразе отражена лишь часть истины. Инсульт непосредственно показал мне, что, хотя я, несомненно, являюсь чем-то большим, чем тело, тело всё же есть часть меня. Апоплексический удар привлёк моё внимание к телу посредством таких сильных средств, как паралич, афазия, боль. Инсульт «приземлил» меня — в обоих смыслах: вернул меня на земной план, к моему телу, и заставил оставаться дома. Я привык постоянно путешествовать, но, когда передвигаешься в инвалидной коляске, от авиаперелета не получаешь особого удовольствия. Таким образом, болезнь «приземлила» меня и показала мне то, что всем остальным давным-давно известно: как хорошо быть дома.

Раньше моим домом часто бывали мотели. Я много раз рассказывал об одном случае. Заканчивался благотворительный (в пользу Сева-фаундэйшен) тур по шестидесяти городам. Я находился в пути много, много недель. Как-то вечером в номере мотеля я поймал себя на мысли: «Ещё неделя, и буду дома!» Я понял, что такого рода отношение — недовольство нынешним положением и желание переместиться в другое место — ведёт к страданию. Поэтому я устроил на небольшом пластиковом кофейном столике алтарь: поставил фотографию Махарадж-джи и всё остальное. Потом взял ключ, вышел из комнаты, запер за собой дверь, дошёл до конца коридора и опять вернулся к своему номеру.

Открыв дверь и зайдя внутрь, я сказал: «Вот я и дома!»

Я старался изменить своё восприятие ситуации, сделать своим «домом» любое место, в котором находился. Домом виделась Вселенная, и такой подход был уместен, когда я большую часть времени путешествовал. Но теперь мой дом — внутренние небеса, центр. Если раненому животному нужно зализать свои раны, оно прячется в пещере, поскольку нуждается в безопасном месте. Раньше я этого не знал; номер мотеля никогда не был таким «безопасным местом».

Конечно, «приземление» в инвалидную коляску лишает человека многого. Утратив лёгкость передвижения, я не могу посещать старых друзей в Бостоне, Нью-Йорке и всех тех городах, где я выступал с лекциями и проводил семинары. Но, в общем, я чувствую себя в коляске вполне комфортно. Я даже вижу, что психологически привязан к ней. Кто, как не я, предпочитал ездить, а не ходить? Кто всегда на вечеринках подыскивал себе удобное сидячее место? Теперь, улетая куда-то, я несусь по зданию аэропорта на своей коляске со скоростью света, предупреждая пешеходов: «Бип-бип! Бип-бип!» Инвалидная коляска — это мой паланкин.

В наши дни общество предоставило инвалидам определённый статус. На инвалидной коляске я участвовал в демонстрациях — первомайском «марше марихуаны» и в посвящённом бездомным марше в «День достоинства» (во втором случае я ехал рядом с Роном Ковиком, чья жизнь отражена в фильме «Рожденный четвёртого июля»). Это новая роль: ездить на инвалидной коляске. Я превращаюсь в ещё один символ, так как инвалидность имеет весомое символическое значение, причём не только негативное (недееспособность), но и позитивное, о чём свидетельствует выданная мне для парковки голубая наклейка и повышенное внимание общества к моим потребностям.

Интересно наблюдать, как это работает. Я ненадолго посетил конференцию в ритритном центре, устроенном сознательными людьми, очень чуткими к проблемам лиц с ограниченными возможностями. Оказалось, что, хотя я могу в въехать в санузел отведённого мне номера, в дверь душа коляска не проходит. Ребята очень извинялись и усадили меня в ванне на специальное сиденье. Сразу после конференции они позвонили архитектору и попросили его перепланировать санузел. Вот так это происходит: всё больше людей понимают проблемы инвалидов.

Перемещаясь в инвалидной коляске, иногда попадаешь в забавные ситуации. Как-то меня пригласили на вечерний коктейль. Это было мероприятие, на котором все стоят — то есть все, кроме меня. Поэтому все беседовали где-то там, «наверху», а я сидел «внизу». Время от времени какой-нибудь чуткий человек наклонялся ко мне и мы немного разговаривали. В это время я мог видеть лицо, но в основном вечеринка запомнилась мне как сборище задниц.

Инсульт не только усадил меня в коляску, но и «наградил» афазией, то есть мне стало трудно находить слова для выражения мыслей. На дворе век коммуникации, а у меня афазия! Это весьма серьёзно для того, чья жизнь состояла из чтения лекций и написания книг. Я имел дело со словами, а для работников слова такая болезнь — ой-ой-ой!

Если посмотреть на афазию изнутри, то она видится не как утрата понятий, а как их обнажённость. То есть имеется как бы костюмерная, в которой понятия облекаются в слова, и именно эту часть моего мозга затронул инсульт.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы разобраться с происходящим и увидеть отличие слов от выражаемой ими идеи. Поначалу, пока этого ещё не произошло, я начал было не доверять своим суждениям, своему думающему уму (ему я не доверял и раньше, но по другим причинам). Так как концепции не тождественны словам, я мог воспринимать мыслеформы, но не мог выражать их в символах. Со временем я понял, что мой думающий (вполне чётко) ум отличен от способности (порой ограниченной) вербализировать свои мысли.

Афазия привнесла в мои беседы молчание, и многие люди, с которыми я работал, благодаря паузам между моими словами погрузились в собственное внутреннее безмолвие. Мы вместе скользили по поверхности тишины, и они сами находили ответы на свои вопросы. Теперь я отношусь к словам как к чему-то драгоценному и учусь воспринимать неизреченное послание. Когда слова даются нелегко, говоришь только самое главное. У меня нет сил на лирические отступления, которыми я когда-то часто пользовался.

Некогда я и Харидас Баба в Индии на время приняли мауну — обет молчания. В качестве средства общения мы использовали маленькие грифельные доски; мы носили их на шее и писали на них слова. Приходилось сразу обращаться к сути, и это научило меня выражать мысли сжато, немногословно. Краткая речь лучше длинной.

Я заметил интересную вещь: когда невозможен быстрый поток слов, образы становятся утончённее. Кажется, что неторопливость придаёт моим словам больше поэтичности, чем в них было прежде. Порой я спрашиваю себя, не вызвано ли это смещением равновесия (вследствие инсульта) в моём мозге? Левое полушарие, ответственное за аналитическое мышление и речь, пострадало, и, может быть, поэтому правому стало легче себя проявлять?

Помимо инвалидной коляски и афазии мне пришлось вплотную столкнуться с таким физическим последствием инсульта, как мучительная боль. Оказалось, что она серьёзно препятствует моей духовной практике. Чтобы практиковать, несмотря на постоянную боль, пришлось мобилизовать все свои силы.

На мою долю и до инсульта выпало немало физических страданий: у меня был гепатит, почечные колики и разрыв ахиллесова сухожилия. Почему же теперь всё оказалось иначе? Частично на восприятие боли повлияла ситуация. В больнице врачи и медсестры рассматривают боль как ненормальное состояние и поэтому дают больному пилюли. Но они не знают, когда давать таблетку, поэтому всё время спрашивают: «У вас болит? Вам больно?» Это приковывает ваше внимание к боли. Другая причина — длительность боли. В прошлом приступы боли были интенсивными, но сравнительно быстро прекращались (длились они максимум пару дней). После инсульта боль была не столь резкой, но она день за днём изводила меня, охватывая всё новые части тела.

Боль настойчиво привлекает к себе внимание. Она беспардонно вторгается в ваш мир, и от неё не отделаться, не научившись как-то создавать вокруг неё зону безопасности. Мне для этого пришлось прибегнуть ко всем известным мне техникам. И в конце концов они сработали. Мне помог такой метод перемещения на уровень души, как наблюдение за болью, а не отождествление с ней. Когда-то я долго беседовал с Махарадж-джи о боли. Занятия випассаной тоже помогли мне сделать боль объектом медитации.

Я до сих пор по вечерам занимаюсь медитацией випассана, ведь, когда пытаешься заснуть, боль чувствуется особенно сильно — в руках, плечах, ступнях. Мне трудно повернуться, изменить положение, поэтому мышцы затекают и начинают болеть. Но у меня есть дыхательный аппарат, которым я пользуюсь, чтобы избежать угнетения дыхания во сне; он усиливает звук дыхания, и я медитирую на этот звук, пока не вхожу в такое состояние, когда могу спокойно наблюдать за болью.

Помимо прочего, всё это показало мне, что я неадекватно относился к лекарственной марихуане. Поскольку я всегда пользовался марихуаной (как и остальными психоделиками) в духовном контексте, я не вполне понимал её роли в медицине. Раньше я думал лишь о её способности изменять сознание, но эта способность в действительности является лишь побочным эффектом её использования в качестве болеутоляющего средства. Я живу в Калифорнии — штате, где лекарственная марихуана легализована, — и у меня есть рецепт. Марихуана является одним из тех лекарств, которые больше всего помогли мне справиться со спазмами и болью, вызванной сокращением повреждённых инсультом мышц.

Пережитое показало мне, что работа с интенсивной болью требует искусности. Эго должно полностью прочувствовать боль (как и всё, посланное нам судьбой в данном воплощении), чтобы она стала эффективным средством обучения души. Однако, отдавшись боли, человек оказывается её заложником. Единственное решение заключается в том, чтобы находиться сразу на двух планах: полностью воспринимать боль, но при этом пребывать на уровне души. Жуть! Вы чувствуете остроту боли и одновременно трансцендируете её, пребывая в состоянии внутреннего свидетеля. Боль требует от вас выступать сразу и в роли эго, и в роли души. Вот такой она невероятный учитель.

Инсульт ознакомил меня со многими аспектами мира медицины. Я и понятия не имел, какие бывают врачи и физиотерапевты! Я многому научился у людей, лечивших меня. Замечательным учителем оказался доктор Чжу, специалист по акупунктуре. Обстановка, в которой он практиковал, несколько отличалась от привычной для Запада клиники. Все пациенты сидели вместе в большом зале на стульях, выстроенных вдоль стен. Доктор Чжу с ассистентами переходил от пациента к пациенту, задавал вопросы, втыкал иглы, что-то поправлял. Всё проходило весьма публично.

Во второй раз меня опять привезли к доктору Чжу на инвалидной коляске. Некоторое время врач занимался другими пациентами, а потом подошёл к стене, противоположной той, у которой сидел я, посмотрел прямо на меня и поманил меня пальцем. Я вопросительно показал на коляску, он жестом ответил: «Нет». Было ясно, что он требует от меня подойти к нему. До сих пор я ходил только с палочкой, и то лишь если меня кто-то поддерживал, а он хотел чтобы я пошёл сам. Пройти через этот огромный зал? Под взглядами всех этих посторонних людей? Но я подумал: «Он доктор!» Сила его приказа подняла меня с коляски, и я пошёл — качаясь и спотыкаясь, как малое дитя, — через комнату туда, где он стоял. Врачи считают, что больного лечат их техники, но мне кажется, что большее значение имеет их уверенность в эффективности этих средств. Это своего рода реанимация «от сердца к сердцу».

В те дни я испробовал все виды терапии: речевую терапию, трудотерапию, физиотерапию, акватерапию. Всё это взывало к моему эго: «Старайся! Разве не хочешь, чтобы тебе стало лучше? Закаляй волю!» Но я не поддавался этим наущениям, прикреплявшим меня к уровню эго. Инсульт стал игровым полем для нового слоя достижений: «Какого прогресса можно достичь? Сможешь ли ещё ходить?» Вместо того чтобы стремиться получить побольше «звездочек» за свои заслуги, я предпочёл спокойно отдаться кармическому развёртыванию моей жизни, подобному росту дерева или раскрытию бутона цветка.

Многих врачей моё поведение озадачило. Их удивляло, что моя реакция не соответствовала их ожиданиям. Один врач сказал: «Как вы можете быть таким радостным, когда у вас инсульт?» Я ответил: «Дело в том, что моё сознание находится на другом плане». Моё сознание не материально, оно не есть часть мозга. Мысли крутятся в мозге, но сознание не заключено в нём. Похоже, для врача это немного значило, но для меня такой подход всё меняет.

Другой доктор зашёл в мою палату и сказал: «Забавно — я главврач, но во всей больнице я лучше всего себя чувствую в этой комнате. Здесь так спокойно!» Инсульт интенсифицировал мой процесс исследования сознания, и в результате я понял: моё сознание не имеет пространственных рамок и не привязано к телу. Я прочувствовал это не как абстрактную концепцию, а как реальный факт. И это понимание наполнило меня покоем, который передался врачу.

Вокруг меня есть люди, которые верят в моё сознание и говорят: «Да, его сознание не пострадало!» Это доверие; они считают, что инсульт не сломил меня, и это помогает мне оставаться свободным. Но есть другие люди, которые думают, что мой ум должен был пострадать, — поскольку знают, как им самим было бы плохо в такой ситуации. Ко второй категории относится большинство медицинских работников, и поэтому в больнице так трудно осуществлять духовную работу. В больнице на меня смотрят как на тело, а тело пострадало от инсульта. Если я поддамся этим внушениям, появятся страдания.

Долгое время я мечтал о том, как было бы хорошо, если бы больницы функционировали как ашрамы, где пациенты и персонал участвовали бы в сатсанге {62} и воспринимали все действия, связанные с тем, чтобы «быть больным» и «быть врачом», как духовную практику. Теперь, после того как я испытал на себе больничную жизнь, мне очень хочется, чтобы мечты воплотились в реальность.

Помимо физических проблем, с инсультом у меня связаны интересные психологические изменения. Болезнь повлияла на все роли, которые я исполнял, и на моё отношение к ним. Инсульт прервал мои игры и позволил посмотреть на них по-новому. Теперь они не кажутся мне такими уж важными, ибо я не привязан к их плодам. Мне уже не очень хочется быть для людей кем-то или чем-то, играть в их игру. Я уже не чувствую себя обязанным всё время делать что-то для того, чтобы люди были мною довольны, и моё сознание стало немного свободнее.

Например, я всегда стремился к власти над людьми. Это было одной из моих мотиваций как учителя. На протяжении многих лет я был членом разного рода организаций, которые играли на этом моём желании, подпитывали его. Теперь все эти институты совсем не кажутся мне привлекательными.

Одной из самых серьёзных психологических проблем, возникших у меня после инсульта, стала потеря независимости. Я не мог ничего сделать без посторонней помощи: ни лечь в постель, ни встать с неё, ни помыться, ни поехать куда-то, ни приготовить завтрак. Мне было неловко звонить в колокольчик и просить помощника о тривиальных вещах: «Не мог бы ты закрыть окно? Не мог бы ты завязать мне шнурки?»

Я так болезненно реагировал на зависимость потому, что раньше был сверхнезависимым. Я всегда гордился своей независимостью. Теперь я вижу, как наша культура переоценивает независимость и насколько в ней недооценена зависимость. Я понял, как глубоко идеи Запада проникли в моё сознание и повлияли на мои жизненные приоритеты.

Независимость так привлекательна в частности потому, что даёт чувство неуязвимости. Превратившись в зависимого, я сразу же стал намного более уязвимым, но оказалось, что эта уязвимость открывает меня человечности. Я увидел, что из страха перед уязвимостью я отталкивал от себя человечность, предпочитая ей божественность. И я понял, какую услугу оказал мне инсульт, открывший мне человеческую уязвимость.

Теперь я вижу, как благодаря помощи окружающих становлюсь сильнее. В эти дни я принимаю помощь. Сегодня мне было бы уместнее писать книгу «Как вы можете мне помочь?», а не «Как я могу вам помочь?». Из помогающего я превратился в того, кому помогают. Это совершенно новая роль.

Я вижу своё отражение в умах тех, кто обо мне заботится. Для одних я являюсь частью их работы. Для других я приятель. Кто-то видит во мне больного человека. Кто-то воспринимает меня как известную личность. Для кого-то я интересный случай. Ещё для кого-то я ворчун. Я вижу, как в действиях тех, кто обо мне заботится, проявляется их индивидуальность. Некоторые из них всё ещё воспринимают меня таким, каким я был сразу после апоплексического удара, — очень слабым. Они всячески оберегают меня и не хотят, чтобы я делал что-то новое. Другие являются приверженцами школы «Это вы можете!» и требуют, чтобы я делал то, что кажется важным им.

Но, если посмотреть на наши взаимоотношения с духовного уровня, то станет видно, что мы просто собрались, чтобы побыть вместе. И тот, кто помогает, и тот, кому помогают, служат друг другу. Это как танец. Две души служат друг другу, уважают друг друга, отражаются в сердце другого. Что бы делали помощники, если бы не было кому помогать?

После инсульта я обнаружил, что такие психологические состояния, как чувство зависимости, уже не кажутся мне столь серьёзными. И дело не только в том, что в сравнении с апоплексическим ударом всё остальное — мелочи; пожалуй, ещё важнее, что я в большей степени переместился на уровень души, где и зависимость, и независимость являются фрагментами одного чудесного гобелена.

Последствия инсульта оказались не так страшны, как я их когда-то представлял, ведь они вытолкнули меня на более высокий уровень восприятия. Сегодня моё «я» воспринимает всё уже не так, как раньше. Теперь я в большей степени отождествляю себя с душой, а для души такие вещи, как инвалидность, боль и зависимость, — это нечто вроде… пикантного соуса.

Рассматривать и интерпретировать инсульт можно на разных уровнях. На физическом уровне это кровоизлияние в мозг. На кармическом уровне инсульт видится следствием моей кармы. Но на уровне бхакти, духовной любви и преданности, он является даром, который мой сострадательный гуру послал мне в качестве духовного урока. Из всех этих уровней мне интереснее всего последний. Я спрашиваю себя: «Если Махарадж-джи хочет этим меня чему-то научить, что я должен понять?» И я нахожу немало интересных ответов.

Один из ответов заключается в том, что мне дана возможность серьёзнее заниматься карма-йогой {63} . В Бхагавадгите Кришна (Бог) говорит Арджуне (бхакту) {64} о том, как использовать жизненные баталии в качестве средства, приближающего к Богу. Мой инсульт является одной из таких битв. Жить после апоплексического удара нелегко. Инсульт поставил передо мной барьеры, ибо повлёк за собой так много страданий, но серьёзные страдания возвышают сознание. Махарадж-джи подтолкнул меня к «взятию барьера», и теперь я играю в другой лиге.

Инсульт позволил мне гораздо сильнее ощутить сладость любви окружающих. Раньше меня никогда не окружало столько любви. Даже те, кому я не нравлюсь, желают мне только хорошего! Участвуя в общих молитвах, оздоровительных циклах, медитативных группах, я видел, как открываются сердца окружающих меня людей. Я пытался раскрывать человеческие сердца лекциями, аудиозаписями и книгами, а здесь всё происходит само собой. Я чувствую, как со всех сторон на меня льётся любовь.

К тому же любовь приходит ко мне на разных планах существования. Шаман показал мне сострадательных существ из других миров. Он их видит и общается с ними, и он дал мне возможность почувствовать, что я окружён этими любящими существами. Это как бы целая сеть любви и сострадания.

Я хочу быть частью этой сети сострадания, которая ведёт всё многообразие существ обратно к Единому, к Любви, к Сознанию. Я хочу, чтобы я и все остальные пришли к этому Сознанию; именно это всегда было моей главной целью. Инсульт убрал многое из того, на что отвлекается эго, и вернул меня к цели моей души.

Вот что такое настоящее исцеление. В отличие от излечения, исцеление — как я его понимаю — приближает нас к Богу. Лечение возвращает вас к прежнему состоянию, но если вы прежде не были близки к Богу, то лечение вас не исцеляет. Я не вылечился от инсульта, но он, несомненно, исцелил меня. Исцеление приближает нас к Единому, и если вы в Едином, вы — это целостность. Целостность является вершиной исцеления, ибо вне её не остаётся ничего, даже болезни.

Когда люди интересуются моим состоянием, они часто спрашивают: «У тебя всё в порядке?» В таких случаях я всегда вспоминаю один эпизод, связанный с Махарадж-джи. Однажды, сидя в окружении группы людей, он сказал:

— Кто-то пришёл.

— Никто не пришёл, Махарадж-джи, — ответили ему.

— Да нет же, кто-то пришёл.

И тут в ашрам вошёл слуга старого ученика Махарадж-джи.

Махарадж-джи взглянул на этого человека и сказал:

— Знаю, у твоего хозяина сердечный приступ, но я не пойду к нему.

— Он просит вас, Махарадж-джи, — умолял слуга. — Он столько лет был вашим учеником.

— Нет, нет, я не пойду, — ответил Махарадж-джи. Потом он взял банан, протянул его слуге и сказал:

— Вот. Дай ему это. С ним будет всё в порядке.

Надо отметить, что в Индии, когда гуру даёт кому-то кусочек фрукта, к этому кусочку относятся как к плоду с древа желаний: что бы вы ни пожелали, всё может сбыться. Так что слуга опрометью бросился с бананом домой. Домашние быстро очистили банан и дали его тому человеку. Проглотив последний кусочек, он тут же умер.

Так что же такое «всё в порядке»? Нам надо по крайней мере допустить, что на тот момент человеку была необходима именно смерть, чтобы у него «было всё в порядке». Банан от Махарадж-джи открыл ему врата смерти и приблизил к Богу. Это исцеление, а не излечение.

Поскольку благодаря Махарадж-джи инсульт преподал мне все эти уроки и привёл на уровень души, я называю его благословением гуру. Но это не то «лёгкое» благословение Махарадж-джи, которое было известно мне в прошлом. Оно подвело меня к грани между любовью Махарадж-джи и свирепостью инсульта, поэтому я называю его «неистовым благословением».

Сразу после инсульта я заметил, что разрушение моего тела, крушение планов, обманутые ожидания вызывают у меня вспышки гнева на Махарадж-джи. Это напомнило мне об одном событии, связанном с моей мачехой, Филлис. Она была замечательной, энергичной женщиной, и я очень её любил. У неё развился рак, и надо было выяснить, не затронули ли метастазы печень, что было бы фатально. Врачи сделали биопсию и должны были сообщить о результатах.

Филлис попросила, чтобы, когда зазвенит телефон, я тоже взял трубку. Я сидел на полу в спальне, что-то писал, и тут раздался звонок. Я поднял трубку, Филлис приложила к уху свою, и на том конце провода медсестра сказала: «Минуточку, врач сейчас подойдёт». Я посмотрел на фотографию своего гуру и обратился к Махарадж-джи: «Видишь? Я ничего не прошу, потому что тебе всё известно и ты знаешь, как всё должно быть, — о чём мне просить? Но, если можно этого избежать без кармических проблем, не мог бы ты…» В этот момент подошёл врач и сказал: «Миссис Алперт, мне очень жаль, но анализ выявил самую злокачественную разновидность клеток. Рак уже распространился. Вам осталось жить около полугода».

Я почувствовал, как моё сердце захлопнулось и застыло. Я посмотрел на фотографию Махарадж-джи и сказал: «Ах ты, сукин сын!» Из меня выплеснулось что-то дьявольское, то есть я имею в виду, что я никогда не обращался к нему так! Но я был в ярости! Однако мгновение спустя я почувствовал, как моё сердце заполняется любовью. И я понял, что встретил Шиву, олицетворённое разрушение, и сказал: «Да, и это тоже!» И это намного приблизило меня к Махарадж-джи. Наша связь с ним вышла на другой уровень, более высокий, чем сентиментальные отношения между гуру и учеником; мы попали в то место, где посмотрели друг на друга через Вселенную, со всем её хаосом, всем её ужасом и всеми её переменами.

Так же было и с инсультом. Поднялась волна гнева: «Как ты мог допустить, чтобы это случилось со мной?!» И после того как я в бешенстве обратился к Махарадж-джи, я почувствовал, что его любовь буквально льётся на меня, и ощутил себя близким к нему, как никогда. Я усвоил этот урок неистового благословения.

И тогда я понял, что раньше имел дело лишь с очень «рафинированным» благословением — любовным благословением, которое проявлялось в имевших ко мне отношение хороших событиях. «Неистовое благословение» подразумевает, что мне теперь даровано неурезанное понимание благословения. Теперь я вижу все стороны благословения. Это словно учишься любить Шиву или Кали. Учась любить всё, что есть, я приближаюсь к Богу.

Мы страдаем из-за желаний, привязанностей, привычек, и наши страдания указывают нам направление, в котором нужно работать. Когда страдаешь, вдруг находится много причин для избавления от желаний и намного меньше мотивов, по которым можно было бы за желания держаться. Чем меньше у меня желаний, тем свободнее я становлюсь. Так что Махарадж-джи мог бы сказать: «Видишь? Вот так это происходит. Страдание приближает тебя к Богу».

Инсульт нанес удар по моей привязанности к эго. Эго не могло вынести инсульт, и это переместило меня на уровень души, ибо, если вы перенесли невыносимое, в вас что-то умирает. Моё «я» воспрянуло и сказало: «Так вот кто я! Я душа!» Теперь я смотрю на мир с точки зрения души в обычной жизни — не эпизодически, не с помощью психоделиков или ещё чего-то, а в повседневной реальности. И это благословение. Это почти определение благословения. И именно поэтому, хотя, по мнению эго, в инсульте мало хорошего, с точки зрения души это замечательная возможность учиться.

Парадокс: теперь я в большей степени погружен в Дух, но при этом более человечен. Для отрешённого монаха материальный мир олицетворяет искушение, поэтому я старался «быть не от мира». Теперь же я могу рискнуть окунуться глубже в дела моего нынешнего воплощения — ибо, отождествившись с душой, чувствую себя в гораздо большей безопасности. Если вы надёжно укрылись в душе, чего бояться? Нет страха смерти или каких-то происшествий, связанных с земной жизнью. Это интересный способ работать сразу в двух направлениях, потому что сам факт более полного приятия нынешнего воплощения погружает меня глубже в Дух.

Сегодня я позволяю себе больше рисковать; я могу дальше отпустить нить воздушного змея моего сознания. Иногда это жутко: словно выходишь в открытый космос и боишься в нём потеряться. Иногда моё сознание попадает в такие места, что я спрашиваю себя: «Как я здесь очутился?» Я позволяю себе уходить от домашнего порога так далеко, как никогда.

Я всё больше ценю безмолвие. Много лет я был приверженцем учения Раманы Махарши, который учил преимущественно без слов. Он сидел в тишине, и люди, побывшие рядом с ним, уходили с ответами на свои вопросы. За пару месяцев до инсульта я озвучивал видеофильм о Рамане Махарши. Фильм вышел в то время, когда я находился в реабилитационном центре, и друзья принесли мне кассету в больницу. Просматривая кино, я услышал свой голос: «Рамана Махарши обычно учил в безмолвии». Я улыбнулся и кивнул головой. «В безмолвии…» Теперь, после инсульта, мне это намного понятнее.

В эти дни я произношу меньше слов, и внутри меня их тоже меньше. Мой ум намного спокойнее, чем прежде. Меня ничто не подталкивает «быть занятым». Я рад просто сидеть дома, видеть деревья, облака, птиц. Я не нуждаюсь в подробном плане деятельности: птицы не расписывают каждую свою минуту, а чем я хуже?

Теперь я заметно ближе к Махарадж-джи. Ежедневно я провожу с ним намного больше времени, чем когда-либо прежде. Инсульт приблизил меня к Махарадж-джи, потому что приблизил меня к центру — самому центру жизни и смерти. Я могу быть открытым своему инсульту и продолжать путешествие по жизни, ибо понимаю, что всё это часть плана Махарадж-джи.

Я очень прочно связан с Махарадж-джи. Мой ум постоянно занят им. Он — мой друг, мой постоянный невидимый партнёр. Он мудрый, любящий, понимающий, плутоватый — то есть обладает всеми качествами, которые я ценю в напарнике. И, что поразительно, такой друг может быть у каждого, потому что он внутри нас.

Гуру-крипа — метод, приближающий нас к Богу вследствие восприятия всего, что бы ни случилось, как благословения. Это метод веры; я вижу, как проявляется сострадание Махарадж-джи ко мне. Этот метод зависит от сердца, от того, насколько я люблю гуру. А он отвечает на мою любовь своей любовью, своей крипой (милостью), неистовым (или каким-то иным) благословением. Это связь от сердца к сердцу.

Гуру-крипа — это форма бхакти, когда вера основывается на любви. Любите Бога, любите гуру, любите свою внутреннюю сущность — и вы придёте к объекту своей любви, а потом увидите, что все они суть одно и то же. В Рамаяне Хануман говорит Раме (Богу): «Когда я не знаю, кто я, я служу Тебе; когда я знаю, кто я, я есмь Ты». Если душа может сказать это, значит, она пришла к цели своего путешествия.

Душе нужен лишь Бог. Так как её единственным желанием является слияние с Господом, для неё не важна её индивидуальность. Эго отчаянно цепляется за материальное «я», но душа стремится избавиться от индивидуальности, чтобы погрузиться в Единого.

Я воспринимаю свой апоплексический удар как благословение Махарадж-джи, которое, словно удар грома, переместило меня на другой уровень сознания. Инсульт оказался испытанием для моей веры, но она устояла. Моя связь с Махарадж-джи оказалась достаточно крепкой, чтобы противостоять сомнениям. Его любовь и присутствие перевесили всё остальное.

Махарадж-джи — олицетворение того, что моё сердце открылось любви и вере. Для вас таким олицетворением может быть всё, в чём вы видите воплощение Бога, Духа, Бесконечного.

Сутью моих отношений с Махарадж-джи является вера. Всё, что он посылает мне, есть благословение. Если веришь в это, то в жизни не будет ни одного события, которое не являлось бы благословением. Страдания, порождённые инсультом, лишь отточили мою веру.

Эта книга — ещё одно проявление моей роли «разведчика». Я сходил на разведку глубоко в тыл старости и вернулся оттуда с хорошей новостью: дух сильнее превратностей старения. Для моей веры апоплексический удар оказался серьёзным испытанием; планка стояла высоко. Из инсульта я вышел с твёрдой верой и теперь знаю, что моя вера нерушима. Уверенность в этом — высший дар, посланный мне болезнью. Теперь я могу сказать вам с уверенностью, какой у меня раньше не было, что вера и любовь сильнее всех перемен, сильнее старости и сильнее смерти. Я полностью уверен в этом.