Рус лежал в темноте и слушал, как шебуршат мыши в столовой, как стучит когтями по полу собака. К этим звукам примешивались и другие. Тихое попискивание, потрескивание, шорох — затем наступала полная тишина. Вскоре её нарушил звук трубы: стража возвещала о том, что наступила третья смена; жалобно заскрипела кровать, на которой он заворочался. И Рус поклялся убраться из этого сумасшедшего дома при первой же возможности.

Ко времени, когда он проснулся снова, Валенс уже ушёл на дежурство. В доме стояла тишина. Надо позавтракать и сходить в термы (позже на это может не найтись времени), а потом засесть за работу, поскольку он совершенно запустил свой труд.

Гай прошёл на кухню, разломил пополам хлеб, взял кусочек сыра, который остался на столе. Со вздохом облегчения он отметил, что на сей раз мыши не оставили здесь помёта. Затем он покосился на маленькую коробочку на подоконнике и увидел, что коллекция Валенса изрядно пополнилась. Рус, позабыв о еде, прошёл к себе в комнату, надел верхнюю тунику и отправился в госпиталь проведать свою пациентку.

Девушка ещё спала. Он не стал будить её. Валенс посмотрит рану во время обхода остальных страдальцев.

Над входом в термы, выстроенные ещё первыми ступившими на землю Британии легионерами, красовалась выведенная мелом надпись: «Закрыто на реставрацию». Что и понятно, ведь здание было очень старое. Но примерно половину строителей отозвали на какие-то более важные работы по сооружению оборонительных укреплений. Остальные явно не собирались надрываться. Высота сорняков вокруг опор строительных лесов подсказала Русу, что пройдёт ещё немало недель, прежде чем они примутся за починку крыши госпиталя. Пройдут месяцы, прежде чем они снесут старый дом центуриона, в котором он теперь живёт и который удалось отстоять Валенсу — по крайней мере, до тех пор, пока соседний барак не снесут тоже и не подготовят строительную площадку для возведения более пристойного жилища. Вся эта перестройка ещё даже не начиналась. Открытие терм — дело, конечно, более важное и срочное, но в этом месяце такого точно не случится. Не говоря уже о сегодняшнем утре.

О том, чтобы зайти в госпитальную баню, не могло быть и речи. Одна мысль о том, что он, голый и беззащитный, окажется в целой толпе пациентов, обсуждающих и демонстрирующих свои болячки, приводила в содрогание. Нет, он пойдёт в общественные бани. Ещё рано, толпы там быть не должно. И никакие рабыни, пострадавшие от плохого обращения, тоже отвлекать не будут. И он выйдет оттуда чистый, свежий, полный сил продолжать написание «Краткого справочника по оказанию первой помощи в военно-полевых условиях».

Однако прежде надо хорошо позавтракать. Разочарование, постигшее его в ближайших лавках, подсказало, что стоит заглянуть в пекарню напротив заведения Мерулы. Протягивая деньги, Рус с наслаждением вдыхал аромат свежеиспечённого хлеба. Он переломил булочку надвое, корочка аппетитно хрустнула. От свежей выпечки в прохладный утренний воздух поднимался пар. Гай уселся на скамью, привалился к спинке, вытянул ноги и с наслаждением набил свежим хлебом рот.

На улицах было тихо, как обычно в столь ранний час, настолько тихо, что изредка со стороны плаца были слышны отрывистые слова команд: там проходили ежедневную муштру легионеры.

Это просто счастье, что его имя не появилось в списках тренировочной роты. Впрочем, упущение наверняка заметит по возвращении главный управляющий.

В пекарню зашли с корзинами две женщины. По улице прошёл совсем маленький мальчик, он толкал перед собой тачку, полную яблок. Наседка раздражённо заквохтала, когда хозяйка отворила дверь и прогнала её с тёплого места. Женщина вынесла метлу, принялась подметать крыльцо. Ставни на окнах дома, что на другой стороне улицы, были ещё закрыты. Гай рассеянно рассматривал надписи, сделанные углём прямо на побелённых стенах заведения Мерулы.

В одном месте были изображены чаша и кувшин, а внизу давно выцветшими буквами были выведены надписи: «Лучшая еда в Деве» и «Прекрасные вина, низкие цены». Видимо, относительно недавно надписи пытались освежить, но дожди быстро смыли уголь. Рус ничуть не удивился, увидев чуть ниже имя Софии под другой надписью, возвещавшей: «Красивые девушки!» Надпись была совсем свежая и ярко выделялась на общем фоне. Эйселина и Ирен, очевидно, выбыли, потому как их имена были замазаны; впрочем, буквы всё равно проступали, разглядеть было можно. Мариам и Хлоя значились в списке, а вот нервной беременной Дафны там не было. Рядом с именами посетители не поленились приписать комментарии. В большинстве своём — вполне предсказуемые. Рядом с именем Хлои красовалось всего одно слово: «Сладкая!» Надпись рядом с Софией пытались стереть, однако различить два слова всё же было можно. «Заносчивая сучка».

Пожилой одноногий мужчина двигался к пекарне на костылях, как-то умудряясь сохранять равновесие, несмотря на перекинутый через плечо тяжёлый мешок. Заметив интерес Руса к надписям, он насмешливо фыркнул:

— Рано пришли. Видать, невтерпёж, господин?

Рус отвернулся, но грубиян продолжал хохотать, а потом ткнул пальцем в ещё одну надпись: «Девушки не поднимаются, пока не придёт время ложиться в постель!»

Последнее, чего хотелось Русу этим утром, так это тесного общения с такими девушками, как впрочем, и с женским полом вообще.

Он уже собрался уходить, когда из-за угла вывернулась ещё одна тележка. Её толкал перед собой мужчина в тунике, испачканной краской. Поравнявшись с заведением Мерулы, он остановился, достал какую-то коробку и положил перед ставнями.

— Не поднимаются, пока не придёт время ложиться в постельку, вон оно как! — выкрикнул одноногий. Видно, на тот случай, если кто-то вдруг не заметил этой приписки. И, донельзя довольный собой, заковылял дальше.

Рус снова уселся на скамью. По непонятной причине ему хотелось увидеть, как имя мёртвой девушки вычеркнут из списка.

Маляр достал из коробки тряпку и принялся стирать слово «София» и приписку, что красовалась с ним рядом. Затем отступил на шаг и обозрел плоды своего труда.

Рус поднялся и приблизился к нему.

— Надо полностью закрасить это имя, а не стирать. Чтобы ничего не было видно.

Маляр щурясь смотрел на стену.

— «Мариам кусается», — прочёл он вслух.

Затем приблизился и начал стирать и эти слова тряпкой.

— С этим народцем без работы не останусь. Не могут, видно, удержать своих девушек.

Он наклонился над коробкой и извлёк кисть. Затем затеребил пальцами серебряный амулет в виде фаллоса, что свисал с цепочки на шее. Потом макнул кисть в краску и одним махом превратил имя София в белую полоску, ярко выделяющуюся на фоне уже посеревшей от непогоды стены.

— Не повезло бедняжке, вот что я тебе скажу, — заметил он. — Хотя и другую тоже вполне могли прикончить.

— Какую другую?

— Ну, ту, что сбежала с моряком. — Он протянул руку и стал ещё гуще замазывать белилами надпись «Эйселина». — Уже никогда не вернётся.

— Сдаётся мне, я видел человека, который её знал, — заметил Рус. До сих пор ему просто в голову не приходило, что пропавшая подружка сторожа могла работать в таком месте.

Мужчина усмехнулся.

— Да, здесь такие не редкость.

Эйселина, по всей видимости, успела обзавестись немалым числом поклонников, и невезучий сторож явно не стоял во главе этого списка.

Маляр снова отошёл и щурясь осмотрел стену.

— Прямо как лоскутное одеяло. Сколько раз им говорил, что надобно всё заново перекрасить, но эта дамочка ох как не любит расставаться с денежками. А ты, стало быть, знал эту Софию?

— Нет.

— Здесь происходит что-то странное, вот что я тебе скажу. Недаром у неё было предчувствие.

Рус, проведший большую часть профессиональной жизни в борьбе с суевериями, не мог удержаться и не спросить:

— С чего это ты взял?

— Вообще-то тогда я значения не придал, но как-то раз работал тут, а она высунулась из двери, взглянула на меня и говорит сахарным своим голоском: «А ты меня неправильно написал». Ну, тут я посмотрел и вижу — действительно. Вместо одного два «эф». Я поправил, тут она и говорит: «Впрочем, не важно. Мог бы и не поправлять. Я всё равно здесь ненадолго».

Маляр снова прикоснулся к своему талисману, затем достал кисть и провёл по стене. Рус присмотрелся. Имя София было написано правильно, с одним «эф». И от прикосновения кисти стало ещё незаметнее.

— И всё равно я сделал как следует, — добавил маляр. — Я человек добросовестный, особенно что касается работы. — Он сунул кисть в горшочек с краской. — Хотя, конечно, мог бы и не беспокоиться.

Он взял кусок угля.

— Надобно маленько развеселить людей, — и рядом с тем местом, где слабо вырисовывалась надпись «Мариам кусается», вывел крупными буквами: НОВАЯ ПОВАРИХА. — Мерула сказала, что это надо написать большими буквами, — пояснил он. — Чтобы все видели и знали. Хочет восстановить честное имя после той истории с устрицами.

— Так она что же, уволила прежнюю повариху? — спросил Рус.

— Да. Велела ей собрать вещички и отправила к работорговцу. Ещё хорошо, что тот врач не умер, иначе бы ей несдобровать.

— И много ещё народу отравилось?

— Да только один, — ответил маляр. А затем, сосредоточенно хмурясь, ещё раз очертил букву Н, чтобы была ярче. — Ей ещё повезло, вот что я тебе скажу.

— Но тому доктору не повезло.

— Да, так говорят, — задумчиво протянул маляр. — Хотя вообще-то странно, что только он один отравился. Ладно, будем надеяться, этого больше не случится. Как-никак новая повариха...