Рус подошёл к восточным воротам форта, всё ещё размышляя о женщине в морге. Он так задумался, что не замечал ничего вокруг, и из задумчивости его вывел лишь громкий окрик с улицы.
«А ну, вставай!» Мужчина с толстым животом пинал ногой женщину, разлёгшуюся прямо посреди дороги, рядом с лотком, где продавались фрукты. Другая женщина — с корзиной для покупок — отложила персик, который придирчиво оглядывала со всех сторон, и обернулась посмотреть, что происходит.
Толстяк вновь яростно крикнул:
— Вставай, кому говорю!
Женщина уставилась на лежащую на земле фигуру и забормотала что-то на британском диалекте. Рус разобрал всего одно лишь слово: «Вода».
— Надо поджечь пёрышки и сунуть ей под нос, — предложил хозяин лотка с фруктами и нагнулся поднять два яблока, которые скатились с прилавка.
Гай резко свернул в сторону, чтобы не столкнуться с этими людьми, причём едва не вляпался в кучу дерьма. И тут же сердито нахмурился.
Нет, так нельзя. Надо быть внимательнее, целиком сосредоточиться на своей цели. А цель у него была одна — проветриться, поскольку уснуть никак не удавалось. Теперь же, во время ходьбы, у него слипались глаза.
Увидев, что таверна Мерулы ещё работает, он заглянул туда. И заказал большую чашу хорошего вина: вот уже несколько дней он обещал сделать себе этот подарок. Но когда чашу принесли, Руса ждало разочарование. Вино ничуть не напоминало фалернское, которое он заказывал. Он всматривался в его прозрачную глубину. Впрочем, чего ещё ждать в таком месте и за эти деньги. Для заведения Мерулы вино даже слишком хорошо. То есть на самом деле ничуть не хорошо.
Вышибала наблюдал за тем, как Гай выпил всё вино почти неразбавленным, а затем спросил, не желает ли тот познакомиться с хорошенькой девушкой.
— Нет, сперва не мешало бы побывать в термах, — проворчал в ответ Рус. — Скажи, а те устрицы у вас всё ещё подают?
— Сегодня нет, господин.
— Хорошо.
— Прошу прощения, господин?..
— Вот именно. Этим ты и должен заниматься с утра до вечера.
Рус был почти уверен, что именно устрицы в маринаде, которые подавали у Мерулы, виной тому, что он пребывает в столь скверном настроении и неважном физическом состоянии, но не стал пускаться в объяснения с вышибалой.
Вчера, ставя припарку на ногу груму (ногу тому отдавила его же собственная лошадь), он мысленно сочинял объявление, которое следовало бы вывесить у ворот госпиталя.
«К сведению всех солдат Двадцатого легиона. Пока главный врач сего учреждения находится в отпуске, им управляют три офицера. Первый, администратор, уехал в Вирконий за покупками и забрал с собой ключи. Второй, врач, получил пищевое отравление. Третий из кожи лезет вон, хотя не имеет ни малейшего понятия о том, чем должен заниматься, поскольку пропустил утреннее совещание. Просто времени у него не было. И пока не прибудет подкрепление, все больные, которым требуется срочная помощь, а также получившие телесные повреждения по пьяному делу, глупости или во время выяснения отношений, ОБСЛУЖИВАТЬСЯ ЗДЕСЬ НЕ БУДУТ».
Сегодня ещё до полудня ему пришлось заниматься пациентом, у которого прихватило спину, затем — вывихом локтевого сустава, а потом ещё и тремя зубами, которые принёс в горсти человек, требуя, чтобы он, Рус, вставил их на прежнее место. И вот — ещё и этим телом. Когда он осмелился намекнуть, что трупы — это не по его части, доставившие тело заявили: они понятия не имеют, что делать с ним дальше.
К счастью, Валенс — бледная и исхудавшая копия того Валенса, который накануне сожрал все устрицы, — днём всё же вышел на работу. Окинув Руса внимательным взглядом, он заявил:
— Да ты выглядишь ещё хуже, чем я. Иди передохни немного.
Рус, который последние три дня почти не спал, вдруг понял, что завёлся — и остановиться уже не может.
Через улицу к заведению Мерулы направлялась группа юнцов с армейскими стрижками. Как только они вошли, Рус пробормотал:
— Только не заказывайте дары моря.
И ушёл, до того как они успели что-то ответить.
Проходя мимо пекарни, он вдруг сообразил, что просто не помнит, когда в последний раз что-нибудь ел. Он купил булочку в мёду, откусил изрядный кусок и, жуя, вышел на улицу.
И сразу же услышал возбуждённый гул голосов. А затем узнал толстяка, выкрикивавшего команды с сильным галльским акцентом. Вокруг упавшей в обморок женщины собралась целая толпа зевак. Вот они подняли её и потащили к фонтану. Рус бросил остатки булочки бродячей собаке и зашагал к амфитеатру. Эта история с обморочной особой не имела к нему никакого отношения. И ещё: в данный момент он не являлся врачом. Нет, он был частным лицом, простым гражданином и искал масло для ванны.
Он глубоко вдохнул свежий уличный воздух и вошёл в насквозь пропитанную ароматами масел лавку. Положил на прилавок пузырёк и сказал продавцу, что именно ему нужно. Но тут из глубины лавки донёсся какой-то шум, продавец схватил толстую палку и выскочил из-за прилавка с криком: «А ну, пошла отсюда!» Откуда-то из-за длинного ряда кувшинов выскочила собака, которую Рус угостил булочкой. Она неловко заметалась в узком проходе, потом пулей вылетела на улицу.
Хозяин лавки убрал палку под прилавок.
— Нет, от этих собаченций уже житья никакого не стало!
— Разве они так опасны?
— Только когда кусаются. Чего изволите?
Меж тем на улице подошедшие мужчины уже волокли безжизненно обмякшее тело к фонтану. В центре его огромная уродливая каменная рыба изрыгала струи воды в прямоугольную ёмкость.
Хозяин лавки поднял глаза от воронки, с помощью которой разливал масло.
— Что-то там происходит.
Рус пояснил:
— Женщине стало плохо. Упала в обморок прямо на улице.
— Вон оно что.
Мужчина завинтил пробку на пузырьке, обтёр тряпочкой стеклянные бока. Гай протянул ему сестерций. Пока продавец отсчитывал сдачу, зевак у фонтана собралось ещё больше. С улицы доносились голоса:
— Давай поднимайся, шлюха ты ленивая!
— Дайте ей ещё воды!
— Если поджечь пёрышки и поднести к...
— Да поставьте её на ноги — и всё!
— Нет-нет, положите.
— Положить? Да она только и знает, что лежать раздвинув ноги!
Рус опустил мелкие монеты в кошелёк и вышел на свежий воздух. Он не собирался оказывать помощь этой девице. Ему доводилось и прежде сталкиваться с подобными ситуациями. Бедняки, подобно бродячим собакам, производят на свет никому не нужное потомство, не могут сами ни прокормить его, ни воспитать и только и ждут, когда ты дашь слабину. Стоит распространиться слуху о том, что некий доктор лечит бедняков бесплатно, все толпами так и кинутся к нему со своими гнилыми зубами и ревматизмом, будут совать под нос свои болячки. Ещё повезёт, если до наступления ночи удастся благополучно добраться до дома.
Тут вдруг в памяти всплыл голос. Он не слышал его вот уже года два. Голос обвинял его в чёрствости, равнодушии к чужим бедам, твердил, что вместо сердца у него ледышка. Как обычно, заставить этот голос замолчать удалось только с помощью других голосов, которые он призвал на помощь. Он вспомнил фразу трибуна о его «достойной похвалы целеустремлённости» (разумеется, Валенс позже испортил всё дело, заявив: «Он хотел сказать, что человек ты скучный»). Затем всплыл голос жены офицера. Он склонился над её растянутой лодыжкой, а она вдруг улыбнулась и сказала: «А вы такой милый, Петрий Рус, нет, честное слово!» Это воспоминание могло бы стать ещё слаще и утешительнее, если бы буквально через неделю эту женщину не обнаружили в постели первого центуриона и не отослали бы с позором в Рим.
Гай Петрий Рус поднёс к носу сложенные щепотью пальцы, вдохнул нежный аромат масла, затем развернулся и решительно зашагал назад.
И тут услышал плеск.
— А ну, вставай, кому говорят! Пошла отсюда!
Пауза.
— Плесните на неё ещё воды!
Снова плеск. А затем пронзительный крик:
— Эй, смотри куда льёшь! Что ты сделал с моими новенькими сандалиями!
Хохот.
Рус поджал губы. Нет, следовало остаться в форте, это определённо. Мог бы позаимствовать немного масла у Валенса и использовать одну из больничных ванн. А теперь вот он, сидя в парной, будет думать, что там такое случилось с этой проклятой женщиной, пусть ему и нет до неё дела.
— Очнись, сладкая моя!
Снова взрыв смеха.
Если Гаю удастся привести женщину в чувство, это будет примерный урок насмешникам.
— Да переверните же вы её!
А если не получится, его ждёт стыд и позор.
Тут вдруг в толпе у фонтана кто-то громко и испуганно ахнул, а затем раздался пронзительный крик:
— Вот это да! Да вы только посмотрите!
Какой-то малыш дёргал мать за руку и громко вопрошал:
— Что это? Мне отсюда не видно! Скажи, что там!
Рус замедлил шаг, затем остановился и поклялся, что подойдёт лишь на секунду, просто взглянуть.
Пояс военного — о, этот аксессуар наделён поистине магической силой. Едва Гай приблизился, как несколько зевак тотчас разбежались в разные стороны. Остальные расступились, почтительно пропуская владельца пояса, и Рус увидел наконец несчастную женщину. Уже вторую за день. Костлявая её фигурка застыла в луже у фонтана. Она ещё дышала, но вид собой являла самый жалкий, и сразу стало ясно, что дела её плохи. Туника из грубой ткани, едва прикрывающая тело, была того же оттенка, что и огромный синяк под глазом. Из нижней губы сочилась кровь, смешивалась с водой и образовывала тонкую красную линию, которая словно прорезала подбородок, шею и грудь. Волосы встрёпанные, все в грязи. На вид ей можно было дать от пятнадцати до тридцати лет.
— Мы просто хотели дать этой женщине немного воды, господин, — подобострастно объяснил Русу кто-то из зевак.
— Она упала в обморок, — добавил второй.
— Она всегда падает в обморок, когда надо работать, — ворчливо произнёс мужчина. Тот самый, который кричал на неё. Потом нагнулся, насколько позволял толстый живот, и проорал несчастной прямо в ухо: — Вставай, тебе говорю!
— Она тебя всё равно не слышит, — спокойным тоном произнёс Рус.
На правой руке девушки, чуть ниже предплечья, красовался медный браслет рабыни. Остальная часть руки, ниже локтя, тонула в каком-то промокшем сером рубище. И торчала из него лишь бледная ладонь, причём под каким-то неестественным углом. Рус нахмурился, машинально провёл пальцами по своей руке.
— Что это у неё с рукой? — грозно спросил он.
— Это не мы! — раздался голос в толпе. — Мы только хотели помочь!
Ворчун склонил голову набок, потом сплюнул.
— Глупая сучка. Упала со ступенек, прямо так и скатилась.
— Упала с лестницы, — поправил его Рус, с трудом сдерживая желание ухватить толстяка за ухо и задать ему хорошую взбучку.
— Да, господин. Так оно и было. Никогда не смотрит, что делает.
— Надо было сразу вправить ей руку.
— Да, господин.
— Отвезти к врачу.
— Как раз туда и направлялся, господин.
Девушка застонала. Толстяк ухватил её за здоровую руку и рывком поставил на ноги. Она снова упала, на этот раз — прямо на него. Толстяк, потеряв равновесие, с трудом устоял на ногах.
Только тут Рус с неудовольствием осознал, что оказался в центре внимания. Так... Теперь, что бы ни случилось, ни в коем случае не следует признаваться, что он врач. Не собирался он тратить свободное время на то, чтобы промокнуть и испачкаться грязью, возясь с чужой больной рабыней.
— Эй, ты! — Он ткнул пальцем в сторону юнца с грязными жирными волосами. Тот стоял, прислонившись к стене, и с остервенением ковырял в носу, похоже, пытался что-то оттуда вытащить. — Да, ты, ты! Иди помоги ему!
Юнец вытащил палец из ноздри, открыл было рот, собираясь возразить, затем передумал. Нехотя ухватил девушку за руки и приподнял. А потом они вместе с владельцем поволокли бесчувственное тело по тротуару.
Рус хмуро наблюдал за тем, как начала расходиться толпа.
— Форт — это в другую сторону! — крикнул он вслед хозяину рабыни.
Ответа не последовало.
Тогда он догнал их, преградил дорогу. Троица замерла. Девушка не подавала признаков жизни.
— Ей нужно в госпиталь, а он в форте. Живо туда!
— Да, господин, — кивнул хозяин. — Но дело в том, что...
Дело было в том, что у него не оказалось при себе денег.
Прошлый владелец рабыни забрал у него целую телегу шерстяных изделий наивысшего качества и расплатился с ним рабыней, которая оказалась ленивой и совершенно бесполезной в хозяйстве. И вот, эта мерзавка сбежала, да ещё умудрилась сломать себе руку. Теперь её даже продать нельзя. Более суровый хозяин просто бы бросил её на улице, но все знают: Клавдий Инносенс не такой человек. Слишком добрый и мягкий, и это часто оборачивается против его интересов. Да, ему известно, что больница в форте очень хорошая.
— Ну так и тащите её туда! — крикнул Рус.
Нет, это слишком дорого для бедного торговца. Он слышал, что на Бридж-роуд живёт хороший лекарь. Вот туда они сейчас её и отнесут.
— К тому же у меня по пути одно небольшое дельце, господин, — добавил он. — Вот проверну его — и смогу заплатить за лечение.
Рус прожил в Деве всего четыре дня, но уже знал, что местный лекарь ничего не сможет поделать со сломанной рукой. Однако промолчал. Не его это забота. Ведь он вышел в город выпить и купить ароматического масла. И всё. Лицо у девушки было жутко бледное; возможно, ей и жить-то осталось всего ничего. У лекаря наверняка есть белена или мандрагора. А может, даже выжимка маковых семян.
Рус огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто его не видит и не слышит. Затем достал кошелёк и положил на быстро протянутую ладонь Клавдия Инносенса два сестерция.
— Несите её туда, и быстро, — сказал он. — Купите дозу обезболивающего.
— У вас просто золотое сердце, господин! — Улыбка раздвинула толстые щёки Клавдия, но почему-то не коснулась глаз. — Не так много найдётся на свете господ, которые согласились бы помочь бедному человеку в беде и...
— Да тащите же её! — рявкнул Рус и отошёл, проверяя, на месте ли пузырёк с ароматическим маслом, который был приторочен к поясу.
В толпе его вполне могли стащить. Сам он вовсе не считал себя добрым человеком. Он был человеком, который страшно устал. Которому надо непременно как следует выспаться. А перед этим ещё зайти в термы.
Через несколько минут он растянется на тёплой скамье, на постеленном поверх неё мягком полотенце, — и забудет о лживом и жадном торговце и о сломанной руке девушки-рабыни.
Забудет о пронзительных криках рекрута, которому с утра вправлял руку. Забудет о плеске холодных струй фонтана и шуме толпы, и мысли его уже не будет волновать тайна неизвестной женщины, что лежала на столе в морге. Мерзкий запах мёртвой плоти вытеснит из его ноздрей чудесный аромат масла. Умелые руки массажиста помогут сбросить груз проблем, которые, если вдуматься хорошенько, вовсе его не касаются.
Никаких солдат за столиками в таверне Мерулы видно не было. Вышибала притворился, что не узнает его. Должно быть, подслушал, как Рус предупреждает солдат о еде.
Мимо того места, где упала в обморок рабыня, прихрамывая, тащился пожилой раб. На плечах коромысло, на нём — два ведёрка, от них исходила мерзкая узнаваемая вонь. Должно быть, убрал кучу дерьма, в которое чуть не вляпался Рус.
Половина мира, подумал Гай и снова поднёс пальцы к носу, занята тем, что убирает и разгребает дерьмо, которое оставила после себя вторая половина. Владелец рабыни, как и тот человек, что сбросил труп неизвестной в реку, как раз относились ко второй категории. Даже дохлую собаку им было лень убрать с дороги. И существовал этот порядок целую вечность.
Вдруг Рус остановился так резко, что бегущий следом мальчик врезался прямо в него, отлетел и растянулся на камнях тротуара. Рус протянул руку, чтобы помочь ему подняться, но мальчишка вскочил сам и бросился догонять мать.
Ни с какой лестницы девушка-рабыня не падала. Просто подняла руку, пытаясь защититься от ударов. Оттого и синяк под глазом. Этот торговец шерстью прикарманит его денежки и уедет из города. И вскоре ещё одно не поддающееся опознанию тело прибьёт к берегу реки. Просто у Гая Петрия Руса ему удалось выудить два сестерция.
Что ж, отыскать эту малопривлекательную троицу особого труда не составило. Мокрый след тянулся от фонтана вниз по улице, неуверенно огибал нижнюю часть строительных лесов. В кучи песка были воткнуты лопаты; здесь возводили ещё несколько домов и лавок. Рус обошёл длинное недостроенное здание, пробрался мимо старых сожжённых хибар, которые подлежали сносу, и столкнулся лицом к лицу с пресловутой троицей.
— Бридж-роуд находится совсем в другой стороне! — воскликнул Рус, указывая пальцем. Он весь так и кипел от праведного гнева.
Девушка открыла глаза, взглянула на него.
Нет, конечно, она его не видела. Взгляд казался пустым, отрешённым, точь-в-точь такие глаза бывают у лунатиков. Тут впервые Рус заметил изящной формы нос, крошечную ямочку в мочке уха, где прежде, видно, висело какое-то украшение. И ещё эти глаза... Цвета... какого же они были цвета? Как чистые глубокие воды... Измученное сознание Руса пыталось подобрать сравнение или же подходящее описание для цвета этих глаз, он мучился, как плохой поэт, подбирающий рифму, и ничего у него не получалось.
А торговец меж тем болтал, не закрывая рта. Лохматый юнец разглядывал ремешки на своих сандалиях. Похоже, девушка интересовала только Руса.
— Если не окажете ей срочную помощь, рабыня умрёт.
Едва он вымолвил эти слова, как понял: ошибка. Торговец нагнулся, оттянул нижнее веко девушки грязным пальцем. Затем раскрыл ей рот, заглянул. Он явно не намеревался тратить два сестерция на умирающую.
— Вы не о состоянии её зубов должны беспокоиться.
Инносенс развернулся и подозрительно взглянул на него.
— А вы сами, случайно, не врач, а, господин?
Рус поднял глаза к небу. Как хотелось ему в этот момент верить в богов, которые слетают с небес в трудные минуты и устанавливают справедливость. Но боги, если они и видели всё это, прятались за низкими серыми, типично британскими, облаками, что просвечивали через строительные леса. Они явно не собирались вмешиваться, бросив его на произвол судьбы. И тут вдруг Руса, что называется, осенило. Словно сами боги подсказали эту мысль.
— Ты вроде бы говорил, они никчёмная и ничего не стоит.
Инносенс замешкался с ответом.
— Ну, не совсем так, господин. Если её хорошенько отмыть и...
— Могу забрать её у тебя.
— Очень хорошая, сильная такая девушка, господин. Через день-другой оклемается. Ну а что касаемо руки... могу немного сбросить цену.
— Какую ещё цену? Сам говорил, что она ленивая и толку от неё нет.
— Нет — это если говорить об уборке. Зато она отличная повариха. Более того... — Тут Инносенс многозначительно вскинул свободную руку и заговорщицким тоном добавил: — Как раз самое то для молодого здорового мужчины, как вы, господин. Спелая, как персик, и, что главное, — нетронутая.
— А я и не собираюсь её трогать! — воскликнул Рус и тут же осёкся. Наверху послышался какой-то шум.
Он поднял глаза. Двое мужчин смотрели на них, перевесившись через перила лесов. Один из них что-то сказал другому, и оба дружно расхохотались. Юнец, придерживавший девушку за руку, тоже взглянул наверх и ухмыльнулся.
Завтра об этом узнает весь форт.
«Знаете нового доктора, что работает в госпитале? Того, что говорил парням, чтобы не заходили в бордели?»
«Да. А что?»
«Шлялся по городу, по самым трущобным местам. Хотел купить себе бабу».
Инносенс снова улыбнулся. Рус подавил желание вцепиться ему в горло и как следует встряхнуть.
— Так какую можете предложить цену, господин?
Рус колебался.
— Даю тебе сто сестерциев, — пробормотал он.
Инносенс разочарованно поджал губы. А потом повёл плечом, словно отметая столь несерьёзное предложение.
— Я бы и рад, господин. Едва могу прокормить эту девицу. Но я влез в долги, чтобы её купить. И обошлась она мне в восемь тысяч.
Что за наглая отвратительная ложь! Но даже если б это не было ложью, у Руса всё равно нет восьми тысяч сестерциев. Неслыханную цену заломил торговец!
— Сотня — и то будет много, сам знаешь, — возразил он. — Да ты посмотри на неё хорошенько!
— Сто десять! — предложил голос с лесов.
— Что? — вмешался его товарищ. — Ты же слышал, хозяин сказал, она девственница. Сто одиннадцать сестерциев!
— Сто или ничего.
Торговец покачал головой, ему до сих пор не верилось, что какой-то глупец может предложить такие деньги за ничего не стоящий товар. А Рус вдруг вспомнил, что до первого жалованья ещё целых три недели. Ему и самому верилось с трудом, что всё это происходит с ним наяву. Надо было как следует разбавить вино водой.
— Две сотни, господин. Меньше никак нельзя. Иначе вы меня просто разорите.
— Давай выкладывай денежку! — подхватил хор с лесов. — Всего две сотни за прекрасную даму!
Рус взглянул на работяг.
— Сами покупайте, раз вам так нравится. Лично я вышел на улицу купить пузырёк масла.
Тут вдруг девушка задёргалась всем телом и тихо закашлялась. Веки плотно сомкнулись, а из уголка рта поползла серебристая пузырящаяся слюна, вниз на тунику из грубой шерстяной ткани. Клавдий Инносенс откашлялся.
— Вы вроде бы говорили, сто сестерциев, господин?