— Ты что здесь делаешь?

Рус приоткрыл один глаз: на миг показалось, что к нему обращается стоящая под самым носом огромная чернильница. Открыл второй — и понял, что находится в госпитале и что за окном стемнело. Очевидно, он заснул прямо в регистратуре. Он выпрямился на табурете и широко зевнул.

— Просматривал тут кое-какие записи. Как самочувствие?

Валенс усмехнулся.

— Ну, во всяком случае, лучше, чем у той штучки в двенадцатой палате. Такое впечатление, что она только что выползла из канализации. А это что?

Рус отодвинул табличку в сторону, прежде чем Валенс успел на неё взглянуть и прочесть следующее: «Женщина, история неизвестна, повреждение кисти правой руки. Бледность, сухой кашель, слабость, жара нет. Постельный режим, лечить раствором блошницы дизентерийной». Он сложил табличку пополам и убрал её в коробку, где лежали записи с текущими историями болезней.

— Эта штучка — больная рабыня. С переломом правой руки.

— Чья?

— Своя собственная.

— Страшно смешно. Чья рабыня, я тебя спрашиваю?

Рус почесал за ухом.

— Не знаю, не могу сказать. — Он лелеял слабую надежду, что покупку можно приписать любвеобильному больничному сторожу, а потом благополучно сбагрить ему же. Но ведь тот откажется её признать.

— Стоит оставить тебя одного на пару дней, — сказал Валенс, — и ты притаскиваешь в госпиталь целую кучу помирающих женщин.

— Рыбаки приволокли ту, что уже померла. Секретарь городского совета не захотел, чтобы она валялась прямо у него под окнами, вот её и притащили в больницу. А что ещё было делать?

Валенс пожал плечами.

— Ну конечно. Мы же армия, так что отвечаем за всё и вся. Если в самое ближайшее время её не опознают, думаю, нам же придётся и хоронить. А ещё кто-то говорил, что её подружка как раз сейчас помирает в одной из палат. Это правда?

— Ничего она не помирает, — со всей уверенностью ответил Рус. — Дней через десять будет на ногах, живёхонька и здоровёхонька, вот увидишь.

— Если б она была собакой, лично я размозжил бы ей голову — и положил конец мучениям.

— Но ведь она не собака. И даже с собакой я бы так поступать не стал. Так что отвяжись и найди себе пациентов. Над ними и издевайся.

* * *

На фоне белого покрывала, которым её прикрыли, впалые щёки пациентки из двенадцатой палаты отливали неприятным желтоватым оттенком. Сломанная рука покоилась на груди, перевязанная белой льняной повязкой, и еле заметно опускалась и поднималась при каждом выдохе и вдохе. Истощение и болезнь сделали своё дело — она уснула. Её врач поставил чашку с водой на столик рядом с кроватью и пошёл поклониться Эскулапу.

* * *

В холле госпиталя было пусто, если не считать запаха свежей краски и роз. Эскулап с тихим достоинством опирался на палку и выглядывал из своей ниши, с образом его как-то плохо сочеталась надпись, выведенная мелом на постаменте: ОСТОРОЖНО — ОКРАШЕНО! Бог исцеления нуждался в заботе, пожалуй, больше, чем любой из его коллег: бесконечная череда просителей грозила испортить свежую покраску своими прикосновениями. Сегодня самые преданные оставили у его ног большой букет белых роз и пару яблок в надежде, что это спасёт их от болячек. Или, скорее, от докторов.

Обычно Рус приветствовал божество лишь коротким кивком.

Но на этот раз он остановился перед нишей и шёпотом пообещал пожертвовать целых пять сестерциев, лишь бы девушка в двенадцатой палате дожила до следующего утра.

А затем, заручившись помощью божества ценой половины своего состояния, однако понимая, что не заплатит ничего, если Эскулап не поможет, Рус вернулся в палату под номером двенадцать взглянуть, что можно ещё сделать, чтобы увеличить свои шансы на выигрыш, сделав столь необычную и, наверное, противозаконную ставку.