Проехав мимо кладбища, Рус пустил лошадь рысью. Он позаимствовал её на время у одного из дружков Валенса. То было флегматичное животное с неестественно широкой спиной. Кобыла недавно удалилась на покой, а прежде верой и правдой служила трибуну, который, если верить конюху, был не лучшим из наездников. Характер у неё был миролюбивый, даже слишком уравновешенный, а потому для военных нужд она не очень годилась. А вот ехать на ней было удобно. Словом, идеальная лошадь для человека, рассчитывающего вернуться с ещё одним седоком.

Впереди показалась целая вереница тяжело нагруженных телег, и Рус слегка натянул удила. Затем они обогнали какую-то весёлую компанию и ещё двоих всадников с целым табуном довольно истощённых скаковых лошадей. Семья направлялась в город с корзинами овощей на продажу. С полдюжины легионеров пытались вытолкнуть из канавы накренившуюся повозку, даже не разгрузив её.

Двое солдат с надеждой взглянули на Руса, потом поняли, что он офицер и просить его о подмоге нельзя, и вернулись к своему безнадёжному занятию.

Чем дальше Гай отъезжал от города, тем менее оживлённым становилось движение. Рядом с дорогой паслись овцы, пощипывали зелёную травку. За ними приглядывал мальчик с длинной палкой. Рус отвернулся и присмотрелся к другой стороне дороги — там вилась и исчезала в лесу тропинка.

Лошадь, похоже, удивилась, когда её попросили перескочить через канаву — по всей видимости, ничего подобного трибун от неё никогда не требовал. Тем не менее ей удалось приземлиться на той стороне даже с некоторым изяществом. При их приближении с деревьев встревоженно взлетели несколько птиц. Если не считать их, лес казался вымершим. Лошадь неспешно трусила по узкой извилистой тропинке, полностью игнорируя поведение всадника, который то пытался её подгонять, то ложился ей на шею, проезжая под низко нависшими ветвями.

Запаха дыма не чувствовалось. Пахло лишь сырой землёй да гниющей листвой. Более опытный следопыт мог бы определить, проходил или проезжал ли кто недавно по этой тропинке. Но Рус не умел читать следы, а потому продолжал двигаться вперёд и прислушиваться ко всем звукам, не считая шелеста листвы, поскрипывания седла и отдалённого переливчатого пения какой-то птахи.

Но вот он выехал на поляну и, вытряхивая из волос мелкий древесный сор, пустил лошадь по кругу. Он искал везде, заглядывал за деревья, всматривался в покрытую грязью тропу, что вела к ручью. Девушки нигде не было.

— Тилла!

Эхо от крика замерло где-то вдалеке. Птичье пение тут же смолкло.

— Тилла! Ты меня слышишь?

Он окликал её ещё несколько раз, поворачиваясь в седле так, чтобы крик разносился в разные стороны, потом делал паузу, дожидаясь ответа. Но его всё не было.

Тогда Рус спешился, оставил лошадь щипать травку на поляне, а сам двинулся узкой тропинкой к ручью. В траве виднелись угольки от костра, намокшие и давным-давно остывшие. Она могла разжечь этот костёр во время того, последнего своего посещения или вчера. Как это определить, он не знал. Ясно одно: костёр горел не сегодня утром.

Рус поднялся на ноги, глубоко втянул прохладный воздух и прокричал в последний раз:

— Тилла! Где ты?

Потом повернулся лицом к ручью. Поднял одну руку — он видел, как делают это его слуги. А затем, порадовавшись тому, что никто, кроме лошади, сейчас его не слышит, вознёс молитву богине ручья, прося её хранить преданную служанку, имя которой... Тут он вытащил из-за пазухи документ и почёл вслух:

— Дар... лью... дах... а. — Потом добавил: — Но я знаю её под именем Тилла.

* * *

О его прибытии в местную деревню возвестил возбуждённый лай собак. При его приближении разбегались куры, забивались под ворота, на которых, разинув рот, сидел маленький мальчик.

Пара возмущённо гогочущих гусей попробовала атаковать его лошадь. Она прижала уши, но продолжала трусить дальше.

Рус спешился и подвёл лошадь к воротам. Мальчишка соскочил с них с другой стороны и опрометью бросился к домам. На улице стали появляться женщины. Из-за стога сена вышел старик и что-то повелительно крикнул. Собаки, все до единой, к облегчению Руса, оказавшиеся на привязи, дружно умолкли.

Он запер за собой ворота, а когда обернулся, увидел, что обитатели деревни выстроились молчаливым строем. Несколько женщин стояли со скрещёнными на груди руками. У одной руки были по локти в муке, и она гладила по голове маленького мальчика, который пытался спрятаться у неё под юбками. Справа от этой группы Рус увидел причину, по которой все собаки были на привязи, — слегка покачиваясь на ветру, с крюка свисала недавно освежёванная баранья туша, в подставленную лохань стекала тёмная кровь. Обитатели деревни продолжали взирать на него в полном молчании, и тут Рус впервые с особой остротой ощутил, сколь тонок здесь слой цивилизации. Он не сомневался, что ещё совсем недавно эти люди просто бы убили его, нимало не колеблясь, как без жалости и без колебаний прирезали этого барана, и с весёлым гоготом надели бы голову римлянина на кол у ворот.

Восемь пар глаз следили за каждым его движением. Странно, подумал Рус, где же все здешние мужчины и подростки? Да и девушки, с которой они столкнулись во время пробежки, тоже не было видно. Должно быть, остальные прячутся в домах. Следовало бы расстегнуть кожаные ножны, что висят у него на поясе. Успеет ли он вскочить на лошадь, прежде чем они набросятся на него? Сможет ли лошадь прорваться через ворота? А потом он заговорил.

— Моё имя, — начал он, — Гай Петрий Рус. Врач из Двадцатого легиона. Я пришёл сюда... я ищу одну женщину. — Он умолк. Неудачное начало. Хуже того, слушатели, похоже, не поняли ни слова. Смотрели на него ничего не выражающими глазами. И тогда он спросил: — Кто-нибудь из вас говорит по-латыни?

Маленький мальчик заморгал. Другой реакции не наблюдалось.

— Я ищу женщину, она моя служанка, — сказал он и вытащил документ о продаже. — Её имя... — Рус снова по слогам прочёл сложное имя, подозревая, что произносит его неправильно. — Она пропала. У неё вьющиеся светлые волосы. — Покрутив пальцем, он указал на свои волосы, правда цвета они были совсем другого. — И ещё у неё рука... — Тут он сделал жест левой рукой, покрутил над правой, словно наматывал повязку. — Рука у неё сломана. — А может, они подумали, что он грозится отсечь им руки?.. — Хочу, чтобы вы сказали ей, пусть возвращается домой, я не стану её наказывать.

«Хотя, — подумал он, — эта мерзавка заслуживает хорошей выволочки».

Рус откашлялся.

— Я очень беспокоюсь о ней, как бы она не попала в беду, — добавил он.

Через грязь, отделявшую его от молчаливого строя, пробежал молоденький петушок. Малыш пытался запихнуть в рот край материнской юбки. Не отрывая взгляда от Руса, женщина наклонилась, подхватила его испачканными в муке руками, прижала к груди.

— Я хочу знать, в порядке ли она, — произнёс Рус. Оглядел безучастные лица. — Если б у меня были деньги, — добавил он, — я бы назначил вознаграждение. Но их у меня нет, а потому отплатить нечем. И если б я был уверен, что кто-то из вас понял хотя бы слово из того, что я тут наговорил, я бы сказал ещё вот что. Даже если у меня не получится найти Тиллу, я хочу знать, кто стоит за её исчезновением и всеми этими убийствами. Потому что хочу понять, стоило ли мне вообще приезжать в вашу несчастную, жалкую, грязную страну. Ну вот вроде бы и всё... Спасибо за то, что так старались помочь.

Ведя лошадь в поводу, он зашлёпал прямо по грязи к воротам: не стал обходить лужу по краю, как сделал бы на его месте любой римский офицер, опасающийся испачкаться. Собаки залаяли снова. На этот раз никто не пытался их остановить. Гай вышел за ворота и обернулся через плечо.

Люди по-прежнему не сводили с него глаз.