Чуть раньше тем же утром две молодые женщины, одетые по местной моде, отошли от деревенских домов, которые два дня тому назад посетил Рус, и направились к главной дороге на Эборакум. Та, что повыше, несла, перекинув через плечо, небольшую матерчатую сумку.

Спутница покосилась на неё.

— Ещё не слишком поздно. Могла бы и остаться.

— И вместо благодарности отплатить неприятностями?

— Да никто не знает, что ты здесь.

— Послушай, Сабран, рано или поздно кто-то непременно проговорится. А так — что они смогут рассказать, кроме того, что я заходила, а потом ушла?

В молчании прошли они ещё несколько шагов, потом девица, что ниже ростом, вдруг нахмурилась.

— Стой, погоди минутку. — Она стянула с подруги капюшон. Им не хватило времени и краски, чтобы довершить маскировку, выкрасить аккуратно и ровно все волосы. Вокруг висков вились каштановые локоны, а с затылка спадала длинная белокурая коса. — Запомни, что снимать капюшон нельзя, — предупредила подруга. — Заколоть потуже сзади не удалось. Так что уж не знаю, как завтра всё обойдётся.

Высокая девушка пожала плечами.

— Пришлют кого-то на помощь.

— Тебе придётся долго идти. Не останавливаясь. Добрые пятнадцать миль, а дороги не слишком хороши.

Они подошли к началу дороги. Кругом было безлюдно, лишь впереди виднелся какой-то мужчина, ведущий быка, впряжённого в телегу. Он шёл по направлению к форту.

— Всё необходимое при тебе?

Девушка в капюшоне поставила сумку на землю.

— Хлеб, расчёска, одеяло. Всё, что я просила. А твоя мама дала ещё сыр и кусок бекона.

Сабран опустила руку на плечо подруги.

— Пусть богиня хранит тебя на всём пути.

— И тебя пусть хранит и бережёт.

Они обнялись на прощание. Объятие вышло несколько неловким, одну руку высокая девушка старалась держать под серым плащом.

— Всё, мне пора, — сказала она и, перед тем как повесить сумку на плечо, ощупала кончиками пальцев ожерелье из желудей. — Пока на дороге пусто.

— Смотри не забудь! — Сабран указала рукой в восточном направлении. — Вон там, за мостом, сразу, как минуешь высокий дуб, свернёшь налево. Долго маячить на дороге опасно.

Девушка в плаще с капюшоном ступила на посыпанную гравием дорогу. А когда обернулась, увидела, что Сабран уже спешит назад, к домам. Она снова осталась одна.

* * *

Три дня назад путь к этому месту из Девы оказался для Тиллы настоящим испытанием. И она почувствовала облегчение, когда здесь, в деревне, ей предложили воды, а затем, после кратких расспросов, пригласили в большой дом, чтобы там на неё взглянула бабушка, глава семьи.

Бабушка восседала в кресле возле огня. Тиллу подвели к ней, и она опустилась на колени, на усланный стеблями папоротника пол.

Когда глаза постепенно привыкли к полумраку — в доме не было окон, — она увидела, что на неё внимательно смотрит морщинистая старуха с редкими седыми волосами, зачёсанными за большие уши.

— Дарльюдаха, — вымолвила старуха имя, которое услужливо подсказала ей, крича в самое ухо, девушка по имени Сабран. У бабушки был тот же странный акцент, что и у внучки, к тому же речь её была невнятной из-за отсутствия зубов, но имя пришелицы удалось произнести достаточно чётко. — Дочь Лью, — добавила старуха. — Зачем пришла к нам? Разве мы тебя знаем?

— Я говорила с женщиной, которая родилась в тех же краях! — прокричала коленопреклонённая девушка. Она пробыла Тиллой несколько недель. До этого никто давным-давно не называл её настоящим именем. Тут она почувствовала, что кто-то становится на колени рядом с ней. — Зову ту женщину Брайка. Она и сказала, что здесь я могу найти людей чести!

Кричать, да так, чтобы это не казалось проявлением раздражения или злости, было довольно трудно.

— Толку от этого не будет, — заметила Сабран. — Она совсем глухая, каждое слово приходится орать прямо в ухо.

Старуха, поняв, что чего-то не расслышала, обернулась к Сабран, щурясь, присмотрелась, а потом спросила:

— А где твои волосы, девочка?

Сабран усмехнулась.

— Остригла! — прокричала она и, наклонив голову, изобразила пальцами ножницы. — Волосы, заколки! Надоело!

Бабушка удручённо, словно ушам своим не веря, покачала головой.

— Ничего, всё это кончится, когда обзаведёшься мужем и начнёшь работать на семью. — Затем указала пальцем на Тиллу. — Что она сказала?

Сабран придвинулась поближе к старухе и крикнула:

— Она слышала, что мы люди чести!

— Да, — буркнула старуха. — Но кто это ей сказал?

Сабран заколебалась, прежде, чем ответить.

— Брайка, бабушка!

— Ага. — Старуха хлопнула рукой в толстых синих жилах по одеялу, которое прикрывало её колени. — Стало быть, семья моего брата ещё не забыла, что такое честь. — Она вздёрнула подбородок, пошевелила морщинистыми губами. Потом, после паузы, заговорила снова: — Слышала, что муж Брайки слепнет. Боги справедливы.

Сабран одарила Тиллу усталым извиняющимся взглядом. Тилла про себя вознесла молитву богине, чтобы её не выгнали отсюда из-за чьей-то семейной ссоры. Идти ей просто некуда.

Сабран снова склонилась над ухом бабушки.

— Она просит приютить её на девять ночей! — прокричала она. — Пока рука окончательно не поправится! А потом она уйдёт!

— Почему не пошла в семью моего брата?

— Потому что хочет иметь дело только с людьми чести! — прокричала Сабран, смущённая бабушкиной грубостью. — Не хочет оставаться в одном доме с друзьями римлян!

Бабушка потеребила край одеяла, потом подоткнула его под колени и вновь обратила внимание на застывшую перед ней коленопреклонённую фигуру.

— Скажи мне вот что, дочь Лью, — начала она. — Кто твоя семья?

Тилла, вновь ставшая Дарльюдахой, ощутила облегчение и принялась рассказывать о своём племени, затем — о родителях, о родителях родителей и прародителях. Старуха хмуро слушала и время от времени задавала вопросы о братьях и кузенах, и кто на ком женат, и кто на чьей стороне был во время сражений с захватчиками. И вот наконец им удалось найти связующее звено между двумя племенами: некоего троюродного брата, который однажды продал коров брату ныне покойного мужа старухи.

— Теперь мы знаем, кто ты, — резюмировала старуха, удовлетворённо кивая головой. — Можешь оставаться с нами, дочь Лью и дитя бригантов, до тех пор, пока рука твоя полностью не излечится. Можешь спать вместе с этой дурочкой, которой, видите ли, надоели заколки.

Тилла благодарно склонила голову.

— Большая честь для меня, бабушка.

— Она говорит, что это честь для неё! — выкрикнула Сабран.

С сеновала принесли ещё целую охапку папоротника, набросали на пол и устроили постель в маленьком доме, где спали незамужние девушки. И вот настала первая ночь в доме. Досыта накормленная, Тилла лежала на чужом одеяле, прикрытая сверху плащом медикуса — кстати, надо бы избавиться от него, но этим она займётся позже, — лежала и прислушивалась к голосам людей, говорящих на её родном языке. Она специально перевернулась на другой бок, чтобы видеть, как мерцает огонь в печи. Чуть позже вошла охотничья собака и уселась поближе к огню. Потом прилегла на пол, вытянув морду. Одно ухо подёргивалось, лапы мелко дрожали — видно, псу снились сны. Должно быть, здесь есть мыши, подумала девушка, но эта мысль почему-то её нисколько не напугала. Она глубоко втянула ноздрями воздух, принюхиваясь к такому знакомому запаху дерева, дыма и влажной собачьей шерсти. И едва успела подумать: «Я счастлива», как в темноте раздался чей-то голос.

— Наверное, спит, — сказали снаружи.

— Ты спишь, дочь Лью? — чуть громче спросил второй голос.

— Тсс, Сара, — произнёс третий девичий голос. — Не буди её!

Тилла закрыла глаза и промолчала. Ей не хотелось отвечать на вопросы о том, кто она и откуда. Не хотелось думать, куда она пойдёт дальше, что увидит, когда удастся добраться до дома. Ей хотелось лежать здесь, на мягко шуршащем папоротнике, и время от времени напоминать себе: «Я свободна. Свободна!»

* * *

Однако избежать вопросов всё равно не удалось, хоть они и последовали позже, как и выражения сочувствия, — когда все узнали, что семья её погибла и что руку она сломала, обороняясь от торговца, который привёз её с севера на продажу в город.

Всё это было правдой, пусть и не всей правдой. Тилла удовлетворила бы их любопытство сполна, если бы римский офицер не приезжал в тот день верхом на старой лошади и не заявил, что ищет молодую женщину.

Его встретили ничего не выражающие лица, пустые глаза — этот защитный приём семья использовала не раз. Несколько обитателей деревни прекрасно поняли, что он говорит, все остальные догадались, чего он хочет, но ни один ничем не выдал, что женщина, которую он ищет, находится в доме, буквально в десяти шагах от него.

И вот римлянин в конце концов сдался и направился обратно к воротам. И лишь когда он скрылся из виду, начались споры.

К этому времени в деревню вернулись работавшие на полях мужчины, услышали бешеный лай собак и встревожились.

Похоже, гостья им солгала. А восклицания её «Я никогда не лгу!» не произвели впечатления. Она — беглянка. А укрывать у себя беглого раба — преступление, которое карается законом. Она должна уйти.

Нет, твердили другие, она должна остаться. Да, она из бригантов, другого племени, но не совсем им чужая. Она принадлежит к тому же народу, что и они. Не выдавать её ни при каких обстоятельствах — дело чести.

Сообразив, что самой ей лучше не слушать этих споров, Тилла ушла обратно в дом и, усевшись у двери, стала ждать. Напряжение нарастало с каждой секундой. Две женщины пытались вмешаться, но их никто не слушал. Кто-то крикнул, что стыд и позор отказывать в крове раненой девушке.

— Её хозяин лекарь. Вот пусть ею и займётся.

— Её хозяин римлянин!

— Она привела к нашим домам армию!

— Армию? Один мужчина на старой кляче?

— Римляне — как крысы! Стоит появиться одному, как тут же сбегутся другие!

— А что, если они начнут обыскивать дома?

— Ради какой-то рабыни?

— Хватит! — То был голос старухи, дрожащий, но достаточно громкий, чтобы разом оборвать все споры. — Хватит, — повторила она. «Интересно, — подумала Тилла, — кто-то ведь догадался вытащить её из дома и доставить на собрание». — Сегодня девушка останется здесь. На одну ночь. Обсудим всё после наступления темноты. А пока светло, надо работать. Ступайте!

Спорщики, поворчав немного, разошлись. Потом Тилла услышала чей-то громкий голос:

— Она не рабыня, дурак ты эдакий!

— Он сказал «ансилла». «Ансилла» — рабыня.

— Да плевать мне, что значит эта твоя «ансилла»! Никакая она не его рабыня. Она его женщина!

* * *

Вечерняя трапеза подошла к концу. Девушки разошлись по своим домам — приглядывать за младшими сёстрами и братьями.

Тилла сидела у огня на корточках, перемалывала жерновами зерно и ждала приговора. Решалась её судьба. С этой работой она, хоть и медленно, справлялась одной рукой.

Слушая поскрипывание каменных жерновов и хруст зёрен, она размышляла о людях, которых оставила в городе. Думала о девушках из заведения Мерулы, о мальчике по имени Лукко, не знавшем, что есть лебедей запрещено, о Бассе и Стикхе с рыжими волосами, о женщине из пекарни. Думала о беременной Брайке, чей муж может потерять зрение, и о красивом докторе, который всегда улыбался. Но больше всего думала она о медикусе, который почти никогда не улыбался. Теперь, наверное, совсем перестал улыбаться. Ну и поделом ему. Договорился за спиной о её продаже. Сперва она не поверила Бассу, но позже прошла по городским улицам с покупками и увидела его. Он стоял неподалёку от госпиталя и шептался о чём-то с медикусом, и вид у этой парочки был такой, точно они закадычные друзья. Только тут наконец до неё дошло, что означала фраза медикуса о том, что она ему ещё пригодится. И вылечил он ей руку вовсе не по доброте душевной, а из жадности. Собирался продать её и получить хороший куш. И вот, вместо того чтобы идти домой готовить ужин, Тилла повернула назад, прошла через восточные ворота и двинулась по дороге из города.

Собака вдруг подняла голову, обернулась к двери. Щёлкнула задвижка, на пороге возникла чья-то фигура.

— Двоюродные сёстры присматривают за малышами, — заявила Сабран. — А тётя кричит на бабушку. — Она поставила на пол какой-то мешок. — Вот, принесла тебе ещё зерна, дочь Лью.

— Хорошо.

Впервые за всё то время, что шли споры, они остались одни и могли спокойно говорить.

— Там из-за тебя просто свара началась, — заметила Сабран.

— Знаю.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

— Зато остальные хотят, чтобы я ушла.

Сабран запустила руку в мешок, достала горсть зерна и медленно высыпала его в отверстие в центре плоского камня.

— А он симпатичный, — заметила она.

Тилла покрепче сжала ручку жернова, потом положила сверху второй плоский камень и описала им полукруг над нижним.

— Кто?

— Да этот твой римлянин. Не такой длинноногий, как большинство из них.

— Нет, — согласилась Тилла и перестала вертеть ручку жернова.

Сабран поднесла руку к струйкам белой муки, что сыпались по краям камня, образуя маленькие конические кучки на ткани внизу.

Сабран собрала две пригоршни муки, высыпала в большую чашу.

— Так ты и правда его рабыня?

Камень завертелся снова.

— Он так считает.

— А в форт могла ходить?

— Да.

— Правда, что у них там есть житница?

— Житница? — недоумённо нахмурилась Тилла.

Сабран кивнула.

— Ну да. Говорят, что у них там есть огромный высокий дом, где они хранят зерно. Столько зерна, что на год хватит.

— Может, и есть. Они вообще любят строить большие дома.

— Представляешь, сколько семей можно было бы накормить! А они продолжают драть с нас налоги.

— Так поэтому твоя бабушка так сердита на Брайку?

— Семья её брата поступила плохо. Решила торговать с армией. И вот теперь одна из них спуталась с солдатом. И он станет отцом её детей. — Сабран умолкла и следила за тем, как крутится верхний камень жернова. — Говорят, что многие из них платят женщинам за то, чтобы те с ними спали.

— Это правда.

— Но зачем женщины делают это? Я бы никогда не согласилась!

— Ну, не скажи, — мрачно ответила Тилла. — Если бы ты знала, что тебя могут убить, может, и согласилась бы.

Камень продолжал вертеться. После паузы девушка пробормотала:

— Прости, не сердись. Все считают, что я сперва говорю, а думаю уже потом.

Тилла покачала головой.

— Я не сержусь. И потом, меня всегда защищает моя богиня. А медикус, он другой.

— Люди говорят, ты его женщина.

Камни заскрипели. Тилла подняла руку и стала сгибать и разгибать затёкшие пальцы.

— Люди говорят неправду.

Сабран полезла в мешок и вдруг захихикала.

— А ты умеешь хранить тайны?

— Конечно.

— Прежде чем отослать налог зерном, мы все по очереди плюём в него.

Тилла улыбнулась.

— Это им на счастье?

— Само собой. — Сабран снова сложила ладони лодочкой и насыпала зёрна в отверстие в жёрнове. — А ребята хотели ещё и нассать в это зерно, но бабушка сказала, что не надо, иначе римляне учуют запах. И увидят, что оно сырое. А если плюнуть, то ничего, можно размешать — и незаметно.

Глаза их встретились, девушки рассмеялись.

— Может, твой медикус даже ел зерно, в которое плевали, — заметила Сабран.

— Что ж, удачи ему, — сказала Тилла и завертела ручкой жернова ещё быстрее.

— Моя двоюродная сестра запросто может наложить на него проклятие, если ты, конечно, хочешь, — предложила Сабран.

— Твоя двоюродная сестра владеет магией слова?

У Тиллы не было намерения прибегать к помощи родственницы Сабран. Если уж понадобится наслать на кого-то проклятие, она прекрасно справится сама. К сожалению, энергично кивающая Сабран, видимо, не поняла, что Тилла отвергла предложение.

— Дней десять тому назад, — похвасталась Сабран, — моя двоюродная сестра сделала так, что целый отряд солдат попадал на землю.

Рука Тиллы так и замерла в воздухе.

— Как же ей это удалось?

— Она несла воду в дом, и тут вдруг на дороге показались римские солдаты. Человек сто пятьдесят, они пробегали мимо целой толпой, как это принято у римлян. Ну и сама, наверное, знаешь, как они смотрят на девушек?

Тилла кивнула.

— Ну и сестре надоело, что они на неё пялятся, вот она и наложила на них проклятие. И едва успели слова сорваться с языка, как один из солдат споткнулся, и все остальные тоже начали спотыкаться об него и падать, словом, целая куча людей на дороге. Ну а потом, когда поднялись, заметили, что один бежать дальше не может. Видно, ногу сломал, и им пришлось нести его на руках. Мы так хохотали, что пришлось спрятаться за забор, чтобы римляне не заметили.

— Дочь Лью! — раздался вдруг мужской голос.

Девушки так увлеклись разговором, что не заметили, как дверь в дом отворилась.

Тилла вскочила на ноги.

— Я здесь.

— Идём, я отведу тебя к бабушке.

* * *

У огня в большом доме собралось, наверное, человек двадцать. Бабушка торжественно восседала в своём кресле и, увидев Тиллу, поманила её рукой.

— Дочь Лью, — заявила она, — у нас тут долго о тебе говорили. Теперь я хочу, чтобы ты сама рассказала о себе.

Тилла подошла, отряхивая муку и сор от папоротника с колен.

Потом оглядела лица людей в мерцающем свете огня. Они молчали и не сводили с неё глаз. Тилла набрала в грудь побольше воздуха, вскинула вверх руки и запела.

— Она поёт! — прокричала какая-то женщина в ухо бабушке.

— Знаю! — рявкнула в ответ старуха. — Ещё не совсем оглохла!

Девушка пела об истории своих предков. Благословляла за доброту бабушку и её большую семью. А потом пропела несколько прощальных слов.