Рус, сидящий у себя в комнате с плащом, накинутым на плечи, — ноги грела спящая на полу собака — потянулся за очередной табличкой с записями для «Краткого справочника». Раскрыл её и, щурясь, стал всматриваться в строки при свете лампы. Затем подышал на воск, чтобы разогреть его, и провёл уплощённым концом стило по странице, стирая всё, что написал за долгие мучительные часы.

На безопасном расстоянии от лампы были сложены таблички с окончательным планом «Справочника» и ещё пара табличек с заметками. Эти части труда он решил сохранить. Остальное — уничтожить: безжалостно и раз и навсегда. Теперь он понимал, что никогда не закончит «Справочник». Дело не только в усталости, хотя и она давала о себе знать — немало ночей пришлось отдежурить в госпитале, чтобы ублаготворить Валенса. Просто боги не наделили его даром концентрации, столь необходимой настоящему писателю. Настоящий писатель никогда не стал бы просиживать часами перед незавершённой работой, ища при этом ответы на не имеющие отношения к делу вопросы. К примеру, что произошло с его пропавшей служанкой, в безопасности ли она? Думает ли она о нём хотя бы время от времени? Узнает ли он, где она теперь и что с ней происходит? Он гадал, осталась бы она, если б он проявил больше настойчивости? И если б осталась, что бы было с ними дальше?

Рус взглянул на концы бечёвки, связывающей две таблички, потянул за один кончик и, хмурясь, увидел, что образовался узел. Обходился ведь он как-то без Тиллы, до того как она появилась. Обойдётся и теперь, после того как ушла. Когда-нибудь — ясно, что не скоро, не через тридцать дней, что он прожил без неё, — она превратится лишь в забавное воспоминание. Когда-нибудь он перестанет корить себя за то, что был таким дураком и предоставил ей выбор, в надежде, что она решит остаться. Возможно, со временем он вообще забудет о ней. Возможно, со временем он будет ходить по улицам Девы не мучимый человеческой трагедией, которая, как он знал теперь, всегда таилась за забавами и развлечениями легиона, где он служил.

Он покосился на влажное пятно под окном. Понятно, что она не захотела остаться. Даже Валенс не смог бы заставить женщину добровольно остаться в этом пропахшем сыростью и плесенью доме. Он, человек, собиравшийся продать свою рабыню из-за долгов, даже и не пытался отговорить её. Не было у него такого права. Неудивительно, что последней информацией от неё была записка, где говорилось, что она идёт куда-то на север и взяла с собой Фрину.

Он разрезал бечёвку с узлом кончиком ножа и подышал на следующую табличку. Стило царапало поверхность, оставляя в ней крохотные выбоины и собирая капельки влаги, что образовались от попадания тёплого воздуха на холодный воск. Гая больше ничуть не волновал раздел, начинавшийся со следующей строчки: «Когда есть подозрение на перелом кости...»

Он подписал смертный приговор «Краткому справочнику» три недели тому назад, когда префект лагеря вызвал его, а затем и Валенса для «приватной беседы». «Беседа» оказалась не из приятных. И ещё было очевидно, что префекту лагеря известно о Русе и его недавних приключениях больше, чем тот ожидал. Объяснять, что он человек надёжный во всех отношениях и что все недавние промахи стали результатом того, что друг его съел несвежие устрицы, было бы просто глупо. Да и бесполезно. А когда префект вдруг спросил: «Если б вы стали во главе медицинской службы, какие бы изменения внесли в первую очередь?» — Рус не нашёл ничего лучшего, как выпалить, что в каждом подразделении необходимо ввести практические занятия по оказанию первой помощи. Это приведёт к более быстрому излечению ранений и значительно облегчит жизнь госпитального персонала.

Начальник госпиталя был назначен на следующий день.

Им стал грек, лекарь из легиона Августа, базирующегося к югу от Девы. Все были единодушны во мнении, что этот человек компетентен, обладает нужными связями и совершенно лишён какого бы то ни было обаяния. Однако, к несчастью, светлая идея Руса не умерла вместе с его амбициями. Префект пересказал её новому начальнику госпиталя, который поздравил Гая с этой важной инициативой и поручил организовать занятия в легионе. Поскольку ни один легионер никогда не стал бы платить за то, что даёт ему армия, Рус занялся организационной работой задаром и за счёт своего личного времени.

Валенс не преминул высказаться по поводу того, что и его обошли новым назначением. И в своих высказываниях выражал радость, что может спокойно заниматься настоящей практической медициной, а не погрязать в административных вопросах. Очевидно, такая преданность делу произвела глубокое впечатление на дочь второго центуриона. Да и на Руса тоже, хотя он поражался вовсе не преданности делу, а умению Валенса врать и сохранять хорошую мину при плохой игре. Новый назначенец взял бразды правления в сложный момент, вскоре после самоубийства прежнего управляющего.

Прошёл уже месяц с тех пор, как преданный слуга Приска обнаружил его в постели мёртвым. Вызвали врача. Если верить Валенсу, зрелище было ужасное — лицо Приска под накладными, тщательно расчёсанными волосами было искажено страшной и мучительной гримасой. Он уверял, что до сих пор видит это лицо в ночных кошмарах. Рядом на столике лежала записка, где давались чёткие инструкции о том, как следует провести похороны, — Приск до последней минуты оставался администратором и бюрократом. И второму центуриону пришлось заняться расследованием сразу двух дел — смерти Приска и убийства в соседнем заведении, которое произошло в ту же роковую ночь. Однако он сразу же отмёл предположение Руса о том, что эти две трагедии связаны между собой.

— Опять вы! Хотите сказать, что видели, как он это сделал?

— Нет, господин.

— Тогда валите отсюда и не лезьте больше ко мне со всей этой ерундой! Этот бюрократ из госпиталя покончил с собой по причине, которая мне известна. А вам её знать необязательно. Что же касается вышибалы, про него говорят, тот ещё был фрукт, так что у десятка людей могли найтись причины посчитаться с ним, причём с большой радостью. Да у меня уже с полдюжины подозреваемых! И поскольку хозяйка заведения смылась, есть основания полагать, что и она к этому причастна.

— При всём моём уважении, господин...

Но выражение лица второго центуриона подсказало Русу, что он плевать хотел на его уважение. От Гая требовалось заткнуться, уйти немедленно и прекратить встревать.

* * *

Рус понял, что только он, Тилла и, возможно, Мерула знают, что стоит за самоубийством Приска. Руса игнорировали, Тилла покинула город, а Мерула, где бы она ни находилась, будет молчать. Поскольку вовсе не в её интересах признаваться в том, что она не защитила в своё время римскую гражданку, известную в Деве под именем София. Что же касается Эйселины, то эту рабыню убил её владелец — за то, что много смеялась. Рус пытался сочинить что-то утешительное для Децима, но не получилось.

В отсутствие фактов по городу расползались многочисленные, не лишённые оснований слухи. Даже Альбан не устоял, намекнул Русу, что в госпитальных счетах и отчётах фонда Эскулапа обнаружены неувязки.

— Когда вы узнаете, что написано в его завещании, господин, сразу поймёте, что я имел в виду.

Согласно распоряжениям Приска, на похоронах его присутствовал весь госпитальный штат. Чиновник зачитал завещание всей честной компании. Согласно ему, старый слуга получил свободу, что, впрочем, мало заинтересовало скорбящих. Вся собственность должна быть распродана, а вырученные средства переданы в фонд Эскулапа — вот тут все вскинули брови и обменялись понимающими взглядами. Рус поймал на себе такой взгляд Альбана, затем они оба напустили на лица приличествующее похоронам сдержанно-скорбное выражение. Префект лагеря оказался более чувствительным человеком, нежели предполагал Рус, назвал Приска в своей прощальной речи «выдающимся управленцем и сложной противоречивой личностью».

К огромному облегчению Руса, деньги, одолженные Стикху, вскоре были возвращены — самим Стикхом и Хлоей, когда где-то прятавшаяся парочка вновь объявилась в городе. Впрочем, напрасно он ждал требования немедленно вернуть эти деньги в фонд Эскулапа. Наконец совесть взяла верх, и он отправился к несчастному счетоводу, которому дали задание привести фонд, где единолично хозяйничал Приск, в приемлемый для имперских проверяющих вид.

Опершись на локоть, счетовод провёл пальцем с обкусанным до мяса ногтем по длинному списку. И вот наконец палец остановился.

— Но вы ничего не должны, — сказал он. — Задолженность погашена ещё двенадцатого октября.

— Быть того не может...

— Ну, во всяком случае, так здесь написано.

— Должно быть, какая-то ошибка.

Мужчина вздохнул, и пододвинул документ к Русу. Палец указывал на запись, сделанную аккуратным почерком Приска.

— Вот, смотрите.

Рус дважды перечитал запись. Да, действительно, никакой ошибки. Примерно в то же время, когда управляющий убедил его подписать гарантию под Тиллу, задолженность Руса была погашена полностью. В записях фонда не упоминалось ни о какой рабыне. На ум приходило единственное объяснение: очевидно, Приск решил взять его долг на себя. И если бы Рус не смог вернуть деньги, тот забрал бы у него Тиллу для своих тёмных целей, о которых можно только догадываться. А затем, когда надоест, мог продать её за сумму, значительно превышающую задолженность. С другой стороны, если бы её выплатили, Приск всё равно остался бы при своих... Тут Рус призадумался. Из головы до сих пор не выходил случившийся в доме пожар и странная история с падением мастерка с лесов. Только теперь он сообразил, что пожар произошёл после того, как он подписал гарантийное обязательство. В ту ночь Приск был в госпитале и мог вполне выскочить ненадолго никем не замеченным и зашвырнуть ему в окно спальни какой-нибудь горящий предмет. Да, на стройплощадке его не было, но ведь он человек влиятельный. Возможно, Русу стоит пойти и побеседовать на эту тему с префектом центурии. Потому что, если бы Рус сгорел в огне или череп его расколол упавший с лесов мастерок, он бы, естественно, не отдал долг, и Приск, имея его подпись на документе, стал бы законным владельцем Тиллы... На документе, который Рус даже не удосужился прочесть, прежде чем подписал. Так что же получается? Выходит, Тилла принадлежит фонду или его бывшему управляющему?

— Удовлетворены?

— Гм... — Рус почесал за ухом. — Наверное, — нерешительно начал он, — раз Приск завещал всё своё состояние фонду, я морально обязан как-то выплатить свой долг сам.

На лице счетовода отразился ужас.

— Это невозможно! Я только что закончил сводить баланс. Всё перепутается.

И вот, вместо того чтобы вернуть долг, Рус отправил деньги семье брата в Южную Галлию.

* * *

Рус стёр последнюю строчку «в случае озноба, жара, лихорадки...» и подумал, что правда — штука весьма почтенная, но на деле не слишком много людей хотят её знать. А те, кто хотел, впоследствии пожалели о том, что узнали. Он откинулся на спинку кресла и уставился на гору неразобранных табличек. Месяцы работы — и всё псу под хвост. Да и сами таблички, невзирая на их содержание, чего-то стоят. А теперь они ему не понадобятся: он не собирается больше писать эту книгу. Никогда. Он сгрёб таблички в кучу, выдернул ступни из-под тёплой собаки и отправился на кухню.

Угольки в печи ещё тлели. Первая табличка начала дымиться только после того, как он кинул в печь последнюю. Сквозь щёлку пробился желтоватый язычок пламени, задрожал, начал разрастаться.

«Краткий справочник» озарял кухню ярким весёлым светом, как вдруг входная дверь отворилась и послышался голос Валенса:

— Привет! Я дома! — Валенс вошёл в кухню и брезгливо поморщился. — Чем это воняет? Что ты там сжигаешь?

— Да так, всякую ненужную ерунду.

— Неплохо было бы сжечь остальное, и тогда мы могли бы переехать скорее, чем рассчитывали. — Валенс, окончательно расставшийся с надеждой занять пост начальника госпиталя, теперь направил всю энергию на поиски нового жилья.

Он наклонился, щурясь, уставился на догорающие таблички.

— Да, кстати, вспомнил. Тебе письмо.

Рус грел руки над останками неоконченного шедевра.

— Откуда?

— Из Лондиниума. Помнишь парня с катарактой? Альбан передал письмо мне, а я забыл его в госпитале. Это, доложу тебе, послание! Наверное, сам писал. У них родился сын, назвали в честь тебя. Операцию сделали, прошла вроде бы успешно.

— Вот и отлично.

— Только его всё равно уволили. Полностью зрение так и не восстановилось.

— Понимаю, — кивнул Рус и вспомнил свою битву с Приском из-за оплаты операции. Управляющий оказался прав, но по другой причине.

Валенс приподнял крышку хлебницы.

— Пусто, — сказал Рус и начал ворошить угли кочергой.

Валенс опустил крышку со вздохом разочарования.

— И пойти в город поесть нельзя. Я на дежурстве. Надо поискать, может, и найдётся что-то съестное. Знаешь, Рус, нам позарез нужна новая рабыня.

— Да, — согласился с ним Рус.

Они уже не раз обсуждали эту тему, приходили к общему мнению, но ни один и пальцем не пошевелил, чтобы что-то предпринять. Видно, им нужна была рабыня, чтобы могла пойти и найти другую рабыню.

— Ах да, там было ещё одно письмо. Этот Альбан вообразил, что я его секретарь. Просил передать, что от какой-то девушки. И там говорится, что она в безопасности.

Рус замер.

— От Тиллы?

Валенс скроил гримасу.

— Я бы запомнил, если бы оно было от твоей прекрасной Тиллы, Рус. Которой ты неосмотрительно позволил оставить нас при пустой хлебнице. Нет, от другой, одной из твоих многочисленных поклонниц. Так, дай-ка вспомнить. Какое-то греческое имя...

— Фрина?

— Да, точно! От Фрины.

— А кто его принёс?

Валенс пожал плечами.

— Понятия не имею. Кажется, какой-то оборванец. Принёс к воротам.

Кочерга с грохотом упала на пол. Рус схватил с кресла плащ.

— Я пошёл.

— Так ты знаешь эту Фрину? Она умеет готовить?

Рус скрепил плащ булавкой у горла.

— Нет, — ответил он одним словом сразу на оба вопроса и торопливо вышел из дома.