Глава 2
Рывок
Крылов, прислушиваясь к разговору, густо солил яйцо и, стараясь не повредить скорлупы, выскребал белок ложкой. Он не слышал, что именно говорил Егор, но всё равно очень боялся. То и дело щурясь, ужимками и гримасами призывая Егора молчать. Егор подмигнул ему и скривил рот в подобии улыбки. Затем, не раскрывая рта, сказал:
– … е вол… уйся, … сё … у… ет … ор… ально…
Хмуров отошёл от стола, и Егор продолжил уже Толяну шёпотом:
– Сигналом будет команда: «Строиться»… Как только проорут – сразу за клуб и в левую от трубы щель. Решётка снята… Шамба обещал. Дальше – как обговаривали…
Хмуров развернулся, словно на шарнирах, и направился опять к их столу. Егор замолчал. Толян жевал и молча смотрел в свою тарелку. Трудно было поверить в успех. План побега был разработан давно.
Побег с места работ за пределами территории однозначно означал наказание всего отделения. Каждый отвечал за каждого. Побег из территории зоны имел совсем другие последствия. Здесь отвечали охранные службы. Поэтому планировали бежать именно с территории. Побеги случались довольно часто. Территории создавались наспех, персонала по охране не хватало, а имевшийся контингент – не всегда набирался из профессионалов. Страна перешла довольно резко из открытого общества к «суверенной дерьмократии» – вот и не хватало надёжных вертухаев. Утеряна школа подготовки волкодавов.
Беглецов ловили, и дальнейшую их судьбу никто не знал. Иногда удавалось скрыться, но всё равно через некоторое время беглецы попадались. Границы перекрыты, документы хорошие достать трудно. Пошатаются по стране и сами сдаются, или возвращаются к семье, где их всегда ждёт засада. А то и вовсе родные выдадут. Детей в школе воспитывали по принципу «Родина – мать!», а родители – воспитатели. И если выбирать между ними, то, естественно, ученик предпочитал мать, то есть Родину… Егор готовился долго и основательно. План предусматривал несколько этапов. Непосредственно побег. Далее – лёжка. И потом пересечение границы. Документы готовили друзья, бывшие сослуживцы.
В клубе работал свой человек – тоже бывший сослуживец Егора. Освободили его условно. Перевели в разряд условно-свободных, с правом работы в нестрогой зоне.
На вольной зоне он выполнял обязанности начальника клуба. Здесь на всех объектах были начальники. Начальник столовой, начальник медсанчасти, начальник гауптвахты, начальник клуба… И все из условно свободных. Кадрового персонала не хватало. Кадровый голод, а сидельцев – полстраны.
Зарекомендовал себя Шамба исключительно с положительной стороны, и поэтому мог почти свободно распоряжаться собственным временем.
В его задачу входило снять одну из решёток, закрывающую лаз в подвал клуба. Сам лаз представлял собой окно ниже уровня земли, а решётка закрывала небольшой приямок. Окно предназначалось для разгрузки прямо с машины.
Проникнув в подвал, беглецы должны были пройти по коридору сорок шагов и, упёршись в стену, найти люк, замаскированный в стене. Оттуда вёл ход за пределы нестрогой зоны. Ход тянулся на пятьсот метров. Выходил за пределами контрольно-следовой полосы и колючки. Далее – лощина. По ней бегом к лесу. В лесу, в схроне – припрятаны цивильные шмотки и ксивы. Учитывая время года – поздняя осень, темнеет рано, беглецы рассчитывали, что сумеют юркнуть в окно незамеченными. А там уже – беги! Необходимо преодолеть весь маршрут за семь минут. Лаз был достаточно широким. Ещё в совдеповские времена, его прорыли зэки, но потом он был обнаружен. Дали команду засыпать. Однако расхлябанность и разгильдяйство сыграли на руку беглецам. Работавшие зэки выполнили работу только на одну четверть. Лаз засыпали… по краям. Доложили, мол – всё готово. Проверяющие проверили. Даже ломом и лопатой пошарили. Вроде бы – нормально.
Прошло время, но зэковское радио успешно распространяло информацию о наличии подземного хода, передавая её из поколения к поколению отбывающих срока. Зону расформировали в девяностых. А когда вновь открыли – одними из первых её постояльцев оказались бывшие ЗК. Вспомнили и ход и как его зарывали. И хранили тайну, передавая только надёжным и проверенным людям.
Со временем ход расширили, углубили, проводя работы силами проверенных людей, работающих на нестрогой зоне. Рыли больше года, и в результате можно было передвигаться под землёй не ползком, а, хоть и согнувшись, но на ногах. Разрабатывал проект лаза сидевший на «строгой» бывший горный инженер. Все расчёты и замеры были сделаны «согласно СНИПОВ и СНУПОВ», как любил шутить он сам.
Инженер не дожил до намеченной даты побега. Скончался в штрафном изоляторе. Но Глеб и Толян, его подельники, план решили довести до конца. Готовились тщательно. Настал тот день, когда всё было готово. Ждали момент. Ждали почти два месяца. И вот теперь, когда всё начальство «территории» занято безопасностью прибывших высоких гостей, а охрана «сидельцев» немного не то что ослабла, но не являлась приоритетной на данный момент, – настал час рывка.
Вся администрация и охрана были уверены в надёжности периметра. «Куда они денутся с подводной лодки!» Всё сходилось, и час настал. Да у них было семь минут, для преодоления пятисот метров, согнувшись в три погибели. Это очень мало, но должно хватить. Просчитано время сотни раз. Именно столько проходит от выхода «перевоспитываемых» из клуба, до пересечения границы со строгой зоной. На границе – тщательная проверка и подсчёт.
«Должны! Должны успеть!» Егор хорошо тренирован. Он – бывший офицер ГРУ. Толян – мастер спорта по десятиборью. И вообще очень сильный человек. Может, именно поэтому Егор впряг его в свои планы? Трудно сказать. Однако сейчас это не было важно. Было важно другое: незаметно, после выхода всех из клуба, юркнуть к задней стене, снять решётку, спуститься в подвал, поставить решётку на место, найти лаз, разобрать вход в него – сильно толкнув плечом в точку, намеченную заранее, и промчаться пятьсот метров по подземному ходу. На всё про всё эти жалкие минуты. Минимум – семь, максимум – двенадцать. Однако Егор считал – времени должно хватить. После команды строиться, как правило, командиры отделений не докладывают бригадирам о наличии личного состава. Бригадиры перекличку не проводят. Зона хоть и не строгая, но огорожена и охраняется по периметру собаками и часовыми на вышках. Собаки – огромные кавказские волкодавы находятся на свободном выгуле между двух рядов проволоки. Натасканы на запах робы. Выпуская на смену – собак не кормят. Ходили слухи, что прикармливали их трупами пытавшихся бежать. Никто не верил, но то, что эти зверюги не щадили никого – правда. Их держали в клетке, и кормили, словно тигров – с лопаты, просовывая мясо сквозь прутья решётки. Выпускали – открыв дверь клетки – прямо на периметр. Хозяев у них не было. Был вожак стаи – тёмно-серый кобель Шрэк. Он мало лаял и был похож на медведя. Остальные – тоже не подарок. Каждый по добрых восемьдесят кило, а то и больше. Стая охраняла периметр, как львы свою территорию. Никто не смел ходить между колючкой. Однажды, пьяный начальник караула, недавно прибывший с Большой земли, решил испытать на себе – «Как несут службу четвероногие помощники?». Кончилось госпиталем. Помогло остаться в живых то, что была зима, и начкар одет был в тулуп, валенки и меховые рукавицы. Еле спасли. Собак отгоняли выстрелами. Кавказцы, как и многие волкодавы, очень боятся выстрелов. После этого случая собак никто не выгуливал.
Хозяин у собак был один – местный житель, работавший раньше на вольной зоне. Когда начиналось восстановление лагерей, он отвечал за собак. Привезли семь щенков кавказской овчарки, пять алабаев и тринадцать уже подращённых немецких овчарок. Ала-баи – псы очень крупные, но довольно легко управляемые. Их отправили на охрану складов. Немцев – отдали в питомник, созданный для охранных подразделений. Прошло около года. Среднеазиаты – алабаи прекрасно несли службу, подчиняясь караулу. Немцы вообще прирождённые служаки, ходили на поводке, сопровождая колонны конвоируемых. Поводок для них – прекрасный стимул рваться и хрипеть, нагоняя ужас на перевоспитываемых. Но на самом деле – собаки очень послушные и вменяемые. А вот с кавказской овчаркой дело сложнее. У неё порой вовсе и нет хозяина. Есть вожак, и есть строгая иерархия стаи. Как раз такая стая и охраняла периметр нестрогой зоны, что ослабляло бдительность караула.
Расчёт Егора был и на отвлекающий манёвр. Шамба, по плану, должен организовать небольшой затор на выходе из клуба, как только отделение Крылова окажется на улице. Это даст ещё несколько минут и отвлечёт внимание офицеров и прапорщиков из охраны. Далее, когда обнаружат отсутствие двух человек, и начнут их искать – должна разыграться комедия. В клубе, за сценой есть комната, предназначенная для хранения музыкальных инструментов. Шамба должен навести охрану на ложный след, предположив, что беглецы спрятались именно в ней. Комната без окон, имеет одну дверь. Но очень прочную, металлическую с засовом изнутри. Через небольшое отверстие в стене, накануне днём, Шамба, с помощью загнутого электрода закрыл эту задвижку. Отверстие тщательно заделал. Полная иллюзия – кто-то заперся изнутри. В дополнение всего в комнате установлен портативный диктофон, который воспроизводил шум возни, шёпот и другие характерные для человека звуки. Охрана должна была поверить. Они начнут переговоры, наверняка. Далее попытаются взломать дверь. Инструмента ни у кого нет. Это ещё займёт сколько-то времени. Даже найдя инструмент, взломать дверь будет трудно. Делали её на совесть. Раньше в комнате был карцер. Но потом после построения нового барака приспособили комнатуху для музыкальных инструментов. В каждой зоне обязательно была самодеятельность и свой духовой оркестр, играющий при встрече важных гостей.
Когда, наконец, обман вскроется, беглецы окажутся далеко.
Но до момента самого обнаружения будет всего-то эти злосчастные минуты. После них объявят тревогу и начнут план перехвата. Поэтому и расчёты проводили с учётом цейтнота. Такой был план. Плюс добавлялись два немаловажных фактора – неожиданность, побеги давно не совершались, и непрофессионализм администрации и охраны территории. Они вообще не спецы в этой области. Много времени прошло после распада ГУЛАГА. Никто всерьёз не ожидал повторения чего-то подобного… Но… времена меняются, и вот уже два года как воссоздаётся система лагерей. Людей набирали из внутренних войск, а иногда и вовсе пиджаков – гражданских. В общем, надежда на успех была.
В клубе сидели по бригадам. Стулья деревянные, крепко прикручены к полу и соединены поперечными брусками по пять штук. В проходах – выводные. В дверях – по часовому. Усиление. Видимо, по случаю прибытия высоких гостей. Командиры бригад сидят сзади своих подчинённых, чтобы видеть всех. На сцену, перед слушателями, поднялся маленький толстячок, в полувоенном френче, с накладными карманами. Он встал за кафедру, на передней части которой красовался герб, и, вытирая лысину платком, заговорил тревожным голосом.
– Сегодня… – он замялся, посмотрел на сидевшего в первом ряду хмурого гражданина в таком же френче и в хромовых сапогах. Хмурый гражданин едва заметно кивнул головой. Толстяк продолжил:
– … мы прибыли в лагерь для ставших на путь исправления граждан, с целью довести личному составу новые указы Верховного Лидера, касающиеся системы Исполнения Наказаний… и, соответственно, всех здесь присутствующих. Слово предоставляется Начальнику Объединённого Управления Лагерей Гор Леониду Гавриловичу.
Гор поднялся на трибуну, и встал на место толстяка. Речь его была пламенной и заученной. Говорил зычно, используя яркие метафоры и красочные сравнения типа:
«…льют на мельницу наших врагов воду своих гнусных речей… Зерно безответственности упало в почву полной безнаказанности… Только сплотив ряды вокруг Фронта Народного Спасения – переломим становой хребет пособникам проводников чуждых идей…» И прочее… и прочее… и прочее…
Мало кто вникал в суть сказанного докладчиком. Некоторые спали с открытыми глазами. Скорее, это был ступор. Расслабленное состояние. Не мигая, глаза смотрели мимо докладчика, мимо трибуны – унося своего владельца в далёкое и недоступное вчера… Туда, где совсем ещё недавно жила страна, отряхнувшая со своих ног прах гнилого совдеповского маразма.
И никто даже в страшном сне не предвидел повторение пережитого. Но, увы! Всё повторяется…
Молчали ряды серых людей, которых вели в «светлое будущее» бессмертные чекисты. Они погрузились в жёсткие казённые полукресла и сидели тихо и покорно. Организм был рад возможности просто сидеть, а не таскать тяжёлые брёвна или разгружать кирпич.
Если кто-то засыпал всерьёз, его одёргивали сидящие рядом. Иногда по своей инициативе, иногда по указанию бригадира. Обычная политинформация, которой с недавних времён придавалось значение очень важного мероприятия, переросла в показательное политзанятие, с прибывшими руководителями вновь созданного Управления Российских Лагерей. Сокращённо УРЛ. Мало кто знал, что название придумал вновь назначенный на должность руководителя этого учреждения Гор, человек со звериным чутьём, помогавшим ему приспособиться к любому хозяину, доказывая свою преданность в показушном порыве, и без стеснений. УРЛ – на определённом наречии, означало необрезанный еврей. То ли господин Гор был шутником, то ли чисто совпадение.
Политинформация закончилась исполнением гимна, с обязательным пением всех присутствующих. Пели, поглядывая друг на друга и широко открывая рот. За неисполнение грозило – ШИЗО.
Высокое начальство вышло через отдельный ход, расположенный за сценой. Прозвучала команда: «Выходи строиться», и все, гремя откидными спинками, направились к выходу.
Егор с Толяном вышли в числе первых. Потемнело. Тускло светила одна лампочка над входом в клуб. Вдалеке, ярко горело освещение над КПП. Начинался мелкий противный дождь. Два красношапочника стояли по обе стороны от дороги, тянувшейся от клуба к КПП. Остальная охрана несла службу по расписанию – на вышках по углам. Между двух рядов колючки, огораживающих нестрогую зону, мелькали, словно тени, рычащие волкодавы. Они не лаяли, и были заняты своим делом. Егор внимательно осмотрел периметр. Ничего подозрительного. Как только основная масса сидельцев вышла из клуба, он потянул Толяна за рукав, и они тихо, прислонясь к неосвещённой стене клуба, прошмыгнули за угол. Уже прыгнув в приямок и ставя на место решётку, Егор услышал шум и крики доносившиеся, очевидно, от входа в клуб. Шамба устроил маленький затор. Всё по плану.
В темном подвале ориентировались по памяти. Схему заучили назубок. После окна – налево, далее семь шагов прямо. Стена. Коридор узкий, можно руками коснуться противоположных стен, при этом на уровне груди будет лаз. А вот и он. Егор навалился плечом на кирпичную кладку. Она прогнулась, но не поддалась. Помог Толян. Несколько кирпичей громко, как показалось воспалённым побегом, упали по другую сторону. Егор быстро стал вынимать кирпичи, и, стараясь не сильно грохотать, проделал дыру. Через неё – в подземный ход. Темно. Справа у самой стены Егор нашёл приготовленный заранее большой шахтёрский фонарь. Включил его. Он светил неярко. Очевидно, аккумулятор подсел от времени. Быстро, насколько позволяло пространство, беглецы стали продвигаться в уходящий вдаль тоннель, который казался очень узким. То ли от тусклого света, то ли от непривычного вида. Время – остановилось. Однако Егор вёл в голове счёт – хронометраж. «Триста девяносто, триста девяносто один…
триста девяносто два…» На пятисотом отсчёте, он услышал над собой чьё-то дыхание. Этого не может быть! Он явно увидел кусок потемневшего, но всё же выделявшегося на фоне общей черноты неба. Он услышал рык зверя. Дыхание перехватило. Неужели обвал? Он знал, что в одном месте, ещё полгода назад, весенние воды размыли грунт, и толщина верхней части уменьшилась до минимума. Но он не думал, что настолько. А в это время одна из членов стаи Шрэка, молодая сука Найда, учуяла подземных беглецов. Она, вначале принюхивалась, потом стала рыть лапами, напоминая лису на «мышковании». Припадая на передние лапы, Найда игриво повизгивала, крутилась вокруг дыры и пыталась сунуть то нос, то лапу в небольшое отверстие, образовавшееся в почве. Она была молодой, почти щенок, и её расположение к игре, а не охране, не спровоцировало других членов стаи. Остальные зверюги были на другой стороне периметра, куда Шамба предусмотрительно подбросил мешок из-под отходов. Он подобрал его на подсобном хозяйстве ещё позавчера, здесь же в нестрогой зоне. В подсобном хозяйстве разводили свиней и кроликов. В мешках вывозили копыта и головы, для дальнейшей переработки. И, естественно, запах у них был вполне специфический. Кавказские овчарки обожали протухшее мясо. Запах отвлёк их от того места, где Найда играла с неизвестными подземными гостями.
Толян налетел на замершего под небольшим отверстием Егора:
– Ты чего?
– Ничего… Вперёд.
Они продолжили свой корявый, полусогнувшись, бег, и через несколько минут достигли выхода. Клуб стоял недалеко от ограждения, метрах в ста. Подземный ход тянулся, на пятьсот. Учитывая ещё и двадцать метров между ограждениями, беглецы были от периметра метрах в трёхстах восьмидесяти. Далее, пригибаясь к самой земле, лощиной – к деревьям.
Вбежали к небольшой, но достаточно густой рощице. Так – слева, под большой осиной… Есть. Тайник был тщательно замаскирован, однако, присмотревшись и зная, где именно он должен быть, Егор быстро нашёл его. Переодеваясь, беглецы услышали громкие команды в лагере, крики, мат, потом одиночный выстрел. Чёткая команда «Строиться по бригадам», и зычные голоса бригадиров: «Первая бригада, в две шеренги…», «Вторая бригада…», «Третья бригада…»
Одежда из тайника была не новая, но отвечала всем требованиям конспирации. Совсем недавно министерство культуры, внесло на рассмотрение ФНС предложение о стандартизации современной одежды свободных граждан. Обосновывали это необходимостью приведения к требованиям ГОСТа продукции предприятий лёгкой промышленности. Ну, и вообще… Нужно же как-то отличать свободных граждан от остальных… Например, от «вставших на путь исправления», или от «условно свободных», или от «перевоспитываемых». Каждой категории – отдельная форма одежды. Повседневная – более строгая, тёмных цветов. Одежда выходного дня с элементами индивидуальных отличий. Женщинам разрешалась брошь, или цветок. Мужчинам – галстук любого цвета, но не более двух одновременно. Пестрота не приветствовалась.
Переодевшись в тёмно-синие брюки, с одним накладным карманом, в тужурку, такого же цвета, с двумя нагрудными накладными карманами, и в ботинки на толстой универсальной подошве, беглецы, засунув свои вещи в тайник, потрусили к трассе.
На дворе конец октября. Вечера холодные, но перехода на зимнюю форму одежды ещё не объявили. Поэтому приходилось мёрзнуть. Разрешалось тёплое бельё, шапка и перчатки. Дороги не перекрывали, тревогу не объявляли. В нестрогой зоне, пытались вести переговоры с «закрывшимися» в клубной комнате для инструмента, сидельцами.
Администрация была уверена, что они там. Когда у КПП при перекличке обнаружили пропажу двух перевоспитываемых, сразу кинулись искать. Вдруг уснули в клубе, под стульями (такое случалось), или в туалет зашли? Может где-то курят, или за клубом? О побеге пока не было и речи. Поискав везде, где, по мнению охраны, могли скрываться сидельцы, обнаружили запертой комнату.
– Что здесь? – спросил начальник режима – обладатель трёх белых квадратов на рукаве – Хлебосол, присутствовавший, как и всё лагерное начальство, на политинформации, а сейчас возглавивший поиск. Он отряхивал красную каракулевую папаху, испачканную где-то в мел, и тихо матерился, ожидая ответа.
Шамба ответил быстро и по-деловому:
– Комната для инструментов.
– Тихо всем! Ша, тихо! – рявкнул начальник режима, и приложил ухо к двери. – Да заткнитесь, наконец! Нескоро, но всё же установилась относительная тишина. Все бригады стояли в строю рядом с КПП. Кое-кто бурчал про ужин и отдых. В отделении Крылова шёпотом пытались предположить – куда делись Егор с Толяном. У запертой стальной двери собралась небольшая толпа. В основном это были красношапочники с нашивками на рукавах из состава администрации лагеря. Там же стояли рядом бригадир Хмуров и командир отделения Крылов. Крылов смотрел сквозь запотевшие очки и мелко трясся.
– Там кто-то есть, – почему-то шёпотом констатировал Хлебосол. Замначальника лагеря толстый «красношапочник» Курвов, кряхтя, тоже приложился к двери. Поза была неудобной и портупея давила на живот. Он быстро покраснел, распрямился и подтвердил тоже шёпотом:
– Точно… Шорох… и шаги какие-то…
– Дай я… – отпихнув подчинённых, к двери подошёл Начальник лагеря Гнут. – Снял красную папаху, поправил воротник новенького офицерского ватника и, вытянув шею, приложил своё ухо – пельмень (видимо, бывший борец) к холодящей стали двери. Долго слушал, потом распрямился, надел папаху, сплюнул в сторону, и дал команду:
– Ломайте… там они, я слышал.
– Ломайте дверь, – повторил команду Хлебосол, – Побыстрее, – пискнул толстый Курвов…
Но никто не тронулся с места.
– Кто ответственный за хозяйство, а? За клуб? – спросил Гнут.
Шамба вышел вперёд, снял шапку, смял её в руках и виновато сказал:
– Я. Начальник клуба Шамба, – он смотрел в пол перед собой, не смея взглянуть в глаза начальству.
– Ломай! – рявкнул Гнут.
– Так нечем… Не положено иметь инструмент. Только вольникам. А у них конец смены… никого…
Гнут покраснел в тон своей папахи. Оглядел пригнувшихся своих подчинённых, и разразился тирадой, из которой было ясно одно – «Если дверь не сломают в течение пяти минут, он всех поимеет вместе с их роднёй до седьмого колена!»
Подчинённые рассыпались в полной готовности найти слесаря, техника, или чёрт знает кого, лишь бы не находится рядом с разъярённым начальником. И пока они искали способ взломать эту дверь, Гнут пробовал вести переговоры с запершимися там перевоспитываемыми. Он подошёл вплотную к двери и голосом, не терпящим возражений, заговорил:
– Даю вам пять минут. Если откроете дверь – отделаетесь десятью сутками штрафного изолятора! Если не откроете – пожалеете, что родились на свет. Вам ясно?
Дверь молчала, комната за ней продолжала шуршать и вздыхать, не оставляя сомнений – там кто-то прячется.
– Если дверь сломаем – живыми вы, выблядки, не доедете до трибунала! Удавлю, как щенков! – неистовствовал Гнут. Порежу на ремни! Суки драные! Гниды казематные! Срань болотная! Или выходите – или вам пи…
И такое «пи… пи… пи…» в течение всех отведённых на раздумье пяти минут. Дверь оставалась неприступной.
– Где слесарь? – всё больше распаляясь, орал нач-лаг. – Привести эту суку сюда!
Подбежал Хлебосол и что-то на ухо сказал Гнуту.
– Что? Да как? Пьёт? Да я его!
– Он не в нашем ведении… У него ведомство другое… Пытаемся связаться с начальником КЭЧ и службы быта… – докладывал Хлебосол. – Я давно говорил – не надо делить службы. Всё в лагере должно быть своё…
– Подожди, – Гнут немного успокоился. – Это не нам с тобой решать, – и опасливо зыркнул по сторонам. – Иди звони в КЭЧ… Проси, умоляй, угрожай, обещай… Что хочешь… Но слесаря с инструментом давай! Или МЧС вызывай!
– Они не едут, – подошёл Толстый Курвов. – Говорят – «Зона закрытый объект». Требуют согласования со своим руководством. Я дозвонился, обещали перезвонить. Но сами знаете – сейчас телефоны мобильные после работы выдают только первым лицам в ведомствах. Вот они пытаются…
– Ладно, – Гнут подошёл к двери ещё раз. Кашлянул и заговорил совсем другим тоном:
– С вами говорит офицер первого ранга Гнут… Начальник лагеря, – он покачал головой и тихо, практически себе под нос, добавил: —… пока ещё… – потом, кашлянув, продолжил:
– Жду выдвинутых требований… и… – он задумался на мгновение, вспоминая, как там говорили в таких случаях герои старых фильмов. Сейчас фильмы все только для служебного пользования. Достать трудно. Вспомнил: —…и ваших пожеланий. Обещаю рассмотреть любые. Только не молчите…
Дверь не открылась. Шорох продолжался, но голосов не было.
– Может, там нет никого? – испуганно предположил Курвов.
– Я, по-твоему, – глухой? – отойдя от двери, спросил Гнут. – И он глухой? – указал на Хлебосола. – И он? – на Шамбу. – И они все глухие?
– Нет, что вы, что вы… – Курвов покраснел и стал заикаться: —П-просто н-не от-отвечают, я и-и п-подумал…
– Что там со слесарем? – махнув рукой, спросил Гнут у Хлебосола.
– Я распорядился с объекта строительства вызвать слесаря. Он недавно от нас вышел. Нормальный гражданин… живёт в тридцать шестом бараке… Тут недалеко. За ним пошли.
Слесарь пришёл только через час. К этому времени всех перевоспитываемых вернули в строгую зону, предварительно пересчитав и обшмонав, а администрация, во главе с Гнутом, разместилась в клубе. Слесарь пришёл, но инструмента при нём не было.
– А где инструмент? – был задан вопрос.
– Нам с собой уносить не положено… Инструкция. Нужно завскладом дополнительное распоряжение на выдачу в сверхурочные часы…
Гнут негодовал… Где-то через полтора часа после начала хипеша дверь открыли… И, естественно, никого там не нашли…
А в это же время Егор и Толян приблизились к дороге. Рядом в кустах, прикрытые сломанной ветлой, лежали два дорожных велосипеда. И вскоре перевоспитываемые строгой колонии слились с потоком велосипедистов, возвращавшихся с работы по домам, и превратились в обычных условно свободных обывателей огромной страны. Они катили по направлению к городу. Октябрь, но мороз не установился, и снега не было. А значит – приказа перехода на зимний транспорт ещё не издали.
Весной, летом и осенью – вопрос с транспортом решался легко. Зимой, к сожалению, приходилось запускать автобусы и грузовики по маршруту, так как снег и гололедица не позволяли передвигаться на велосипедах. Велосипедное движение – идея министра здравоохранения. Он очень гордился новшеством. И экономия, и здоровье! Каждый житель получал под роспись транспортное двухколёсное средство и платил за него из своего довольствия ежемесячно. Велосипеды частично решили проблему с нехваткой горючего и отсутствием качественных автомобилей. Автомобили стали предметом государственного значения и могли использоваться исключительно в служебных целях.
Дорога шла от секретного оборонного производства, и ехали по ней в основном инженеры и высококвалифицированные рабочие, имеющие возможность жить в отрыве от производства, в отличие от неквалифицированной рабочей силы и чернорабочих. Этот контингент проживал в бараках казарменного типа на территории предприятия. Срок их обязательной рабочей вахты варьировался от года до пяти, в зависимости от множества факторов. Начиная с возраста, судимости, службы в армии и заканчивая пониманием политики партии и правительства. Также в рядах рабочих встречались колхозники близлежащих хозяйств. Велосипеды были все одинакового цвета, но не всегда одинаковой конструкции. Мужские, с рамой и большими колёсами. Женские, с опущенной рамой и колёсами поменьше. Детские «Орлята» и «Школьные» – меньше и легче.
Мужчины и женщины – одеты в такие же, как у беглецов, синие одежды. У женщин на головах платочки трёх цветов. Синие – у работниц цехов и основного конвейера. Белые – у работниц общепита и санитарных частей. И красные у представительниц контрольных бригад Фронта Национального Спасения.
Изредка, мигая синим маячком и воя сиреной, мимо проносились машины высших чинов Фронта Национального Спасения или внедорожники полиции. Всё пока шло по плану. Через двадцать с небольшим минут беглецы свернут на грунтовку, ведущую в малый хутор «Передовой». Там их ожидает Саша Полковник. Они попадают под его опеку. Егор знал полковника ещё по совместной службе. Парень он надёжный, хотя наглый и не всегда приветливый.
Хуторов, расположенных вдоль основной магистрали было много. В них проживали временно свободные граждане – сотрудники огромного хозяйства, именуемого Хозколтруд, или – хозяйство коллективного труда. Поля, расположенные по обе стороны дороги, за заградительной лесополосой, принадлежали государству. Отвечал за их содержание, обработку, использование именно Хозколтруд.
Жители Хуторов имели свою зону ответственности, но решение о посевной, уборочной или поливной компании принимало руководство Хозколтруда, которое в свою очередь получало распоряжение от министерства сельского хозяйства, а министерство от Высшего Совета Фронта Национального Спасения. Часто указания были нелепыми с точки зрения работающих на земле. Страна огромная, климатические зоны разные и со своим особенностями, что требовало исключительно индивидуального подхода к началу сельскохозяйственных работ. Но… Министерство Финансов выделяло средства по своему графику, ФНС проверял поступление денег на счета, отправлял своих контролёров на места, определял порядок закупки топлива, запасных частей, техники. Потом – выпускал распоряжение… Короче сеяли иногда поздно, убирали рано, хранить не умели… Но плакатами обвешались, как в лучшие годы Советского Союза. Опять «Битва за урожай», опять «Каждую каплю – в дело»… и прочая ерунда, вызывавшая уже не раздражение, а грустную улыбку у работников сельскохозяйственных предприятий. Хотя предприятие было одно: Хозколтруд.
Каждое утро в шесть часов летом, и в восемь зимой, раздавалась трудовая сирена, возвещающая начало трудодня. К этому моменту все приписанные к хозяйству граждане должны были находиться на своих рабочих местах. За невыход на работу – первое предупреждение, за повторный – перевод из статуса временно свободного, в статус – ограниченно свободного, что значительно урезало свободы – передвижения, посещения развлекательных мероприятий, воскресного выхода в местный интернет, лишало права иметь возможность недельного годового отпуска.
Жили в бараках на двадцать человек, которые были поделены на десять комнат. Удобства во дворе. Отопление печное. Электричество – по расписанию. Супружеские пары имели право один раз в год подавать заявление на увеличения семьи. И в течение девяти последующих месяцев женщина могла уходить с работы на двадцать минут раньше, чтобы успеть принять душ к приходу мужа. Эта привилегия была выбита минздравом. И оно им очень гордилось, преподнося как заботу государства о преодолении демографического провала. Холостяки жили в отдельных бараках по пять человек в комнате. Посещение женской половины разрешалось только до одиннадцати вечера.
Егор и Толян свернули направо под кривой, написанный от руки указатель – «Передовой». Толян, с трудом удерживая равновесие – давно не катался – на неровной дороге, спросил:
– Что за передовой?
– А у них теперь всё так – «Передовой», «Стремительный», «Смелый»… Названия хуторов. ФНС придумывает названия… Чёрт бы их побрал… Кажись, приехали… Ну-ка… спешились… Тихо…
Они остановились у густой заросли дикой сирени. За ней, метрах в тридцати, располагался деревянный барак. Прямо за сиренью – небольшой сарай. От него пахло мочой и какой-то гнилью.
– Фу, ну и ароматы – тихо заметил Толян, закрывая нос пятернёй.
– Тут параша… – кивнул на сарай Егор и тоже прикрыл рукой нос…
– Сашка должен ждать у этих кустов… Если это, конечно… – Егор не договорил, огромная лапа легла ему на плечо.
– Тссэ… – Полковник приложил палец к своим губам. – Я это, здоров, Гор.
– Сашка! – Егор обрадовался, но сказал тихо: – Наконец-то!
Сослуживцы обнялись. Полковник подошёл к Толяну, стоявшему у велосипеда. Внимательно посмотрел ему в глаза. Молча кивнул, приветствуя незнакомца. Толян тоже кивнул в ответ.
– Уже совсем стемнело… – заговорил очень тихо Саша. – Это хорошо. Хождение в тёмное время по хутору запрещено… Только с моего разрешения, поэтому пройдём незаметно. На хуторе камер нет… Не пишут. Экономия энергии… Электростанция сдохла почти совсем… – он поманил беглецов рукой, и они, пробираясь сквозь заросли сирени, подошли к отдельному флигелю. Флигель был маленький, но кирпичный, с металлической крышей и флагом над козырьком двери. Стоял он в стороне от барака и совсем далеко от параши, как назвал вонючий сарай Егор.
Во флигеле было до того уютно и комфортно, что Толян даже присвистнул:
– Ни фига! Вы живёте!
Полковник, снимая верхнюю робу, довольно улыбался:
– Как никак – председатель я… Вот оно как. Из Полковника – в председатели. Но председательствую недавно… Да раздевайтесь. Сейчас поедим. У меня спирт есть… Давайте, давайте… Ну, что… как не родные.
Беглецы сняли ботинки, и босые прошли в комнату. Мебель была достаточно богатой по нынешним временам. Небольшой, но массивный стол, покрытый цветастой скатертью, расположился у окна, занавешенного тяжёлой шторой. Четыре стула с резными ножками стояли по сторонам стола. У противоположной стены – диван, большой с кожаным высоким верхом. В углу приличный телевизор «Горизонт», с плоским экраном, рядом на столике настоящий компьютер, настольная лампа с зелёным абажуром, ксерокс, принтер. Егор, выпятив нижнюю губу, одобрительно поднял вверх большой палец:
– Солидно, Сашок… Что сказать.
– Да, – Полковник махнул рукой. – Груда металла. Всё равно интернет ограниченно-доступен. Следят. Связь один раз в неделю во время планёрки. А так… Стоит без дела.
Толян, осматриваясь по сторонам, негромко спросил:
– А того, – он обвёл комнату пальцем, явно намекая на прослушку, – нет?
– Нет! Точно нет… поверь… Ну, давай садитесь, сам всё подам.
Он вышел на кухню, которая располагалась за остеклённой дверью, и вскоре вернулся, неся поднос с едой в одной руке, а графин, видимо со спиртом, в другой.
Через пять минут, трое мужчин раскрасневшись от тепла, спирта и еды, закусывали картошкой и огурцами. Пили не много, больше говорили.
– Кинулись уже, наверное? – закусывая картофелиной, присыпанной солью, – заметил Толян.
Егор молча хмыкнул и отёр руки вафельным полотенцем.
– Я говорю – ищут, наверное… – Толян смотрел на своего товарища.
– Кинулись, не кинулись… Чего гадать. Как будет… нам уже ничего не изменить, – Егор налил всем из графина, не дожидаясь предложения от хозяина. Полковник одобрил его действие, чуть прикрыв глаза. Выпили. Запили водой.
Саша Полковник, отодвинув пустую стопку, посмотрел внимательно на Егора, затем на Толяна и буднично сказал:
– Сейчас спать… Утро вечера… знаете, – и, предваряя вопрос открывшего было рот Толяна, добавил: —Искать здесь не будут. Архивные данные о нашей совместной службе с Егором не сохранились. Я по себе всё зачистил давно… На всякий случай. Вот он и настал, тот случай.
Егор встал из-за стола, задвинул стул, подошёл к Полковнику и неожиданно обнял его.
– Ну, ну… Сочтёмся… Не люблю этого… знаешь ведь, Гор.
– Знаю, Сашок… просто спасибо… И где ты нам постелил – определил?
– Спать будете наверху, – Полковник указал на крутую узкую лестницу, ведущую в мансарду. Там два матраца… высоких. Бельё, одеяла.
Вдруг в дверь кто-то настойчиво постучал. Егор метнулся к лестнице, поднялся наверх. Толян юркнул на кухню.
Полковник спокойно подошёл к двери:
– Кто?
– Александр Оттович, – раздался из-за двери взволнованный женский голос, – ФНС на хуторе… Внеплановая… Вас спрашивают.
Полковник потёр ладонью подбородок, выругался беззвучно, ответил спокойным голосом:
– Сейчас иду… Переоденусь только…
– Они срочно! – не унимался голос.
Полковник набросил на себя ватник, висевший у входной двери на вешалке, сооружённой из неструганой сороковки и соток гвоздей, махнул выглядывавшим из своих укрытий беглецам рукой – «Давай наверх» и, дождавшись, когда те поднимутся, открыл дверь. На пороге стояла Катя. Да-да, Та самая Катя из дома Хомичей. Они жили с Полковником как муж и жена, вначале скрывая, а потом и в открытую. Всё же она иногда по привычке ещё «выкала» Саше, особенно на людях. Катя похорошела. Женщина при мужчине всегда расцветает, хоть и в нехороших условиях. Даже обычный ватник и сапожки она носила кокетливо и красиво. Платок повязан так, что видны белые локоны, а глаза, несмотря на будничные запреты, были подведены чёрной тушью.
– Где они? – выходя из флигеля и предварительно погасив свет, спросил Саша.
– На овощном… Злые какие-то. Двое фэнээсовцев и баба с ними, похоже – из сельхознадзора… Худющая! Пацан в юбке. У каждого в руках по аппарату… Ищут вас… тебя то есть. Я думаю, наверное по выполнению плана… Мы же недодали.
Дверь хозяин дома закрыл на ключ. Взял Катю под руку и, поправляя другой рукой сбившийся воротник ватника, сказал ей на ухо:
– Я на овощной… Ты – в контору… Там Геворг, скажешь ему, чтоб уходил. Поняла?
– Поняла… А что же? – девушка прикрыла рот рукой.
– Ничего же! Меньше размышляй… – зло прошипел председатель – Полковник и добавил по-доброму тихо: —Иди, Катюша… Всё будет хорошо.
В овощном цеху председателя ждали – начальник цеха Арам и трое проверяющих. Арам стоял хмурый и, увидев Сашу, молча кивнул головой в сторону незваных гостей. Проверяющие подошли к председателю с гаденькими ухмылками на юных лицах. Заговорил один из парней:
– Гражданин Роммель?
– Да, – ответил Саша.
– Отто Алексеевич, кажется?
– Александр Оттович, – поправил Полковник.
– Не суть важно, – заметила женщина, похожая на пацана, по характеристике Кати.
– Сигнал поступил. Вот, – один из парней открыл крышку переносного компьютера и повернул его к председателю. Компьютер был диковинный. Председатель давно не видел новинок, хотя и слышал, что за бугром все работают в трёхмерном изображении. Что суперпринтеры способны создавать человеческие органы, а ещё… Он не успел подумать дальше, так как на экране увидел очень неприятные кадры. Люди из бригады Гриши – Дон Кихота, грузят мешки в машину. Съёмки проводились, очевидно, ночью, и были чёрнобелыми с зеленоватым отливом. Так показывал ПНВ – прибор ночного виденья.
– Что скажете, гражданин председатель? – глядя на картинку в компьютере, спросил проверяющий.
Молчание – золото, но не в данном случае.
– Не понимаю, в чём загвоздка… – начал Саша, – люди работают.
– Да… Работают. Всего, согласно видеозаписи, за эти сутки загружено двести двадцать три мешка картофеля… Мы сейчас говорим только о нём…
– Ну? – начинал понимать Саша, к чему клонит проверяющий. Видимо, нестыковка с учётными данными его бухгалтерии. Но винить некого. Он сам дал команду приписать сверх выполненного семнадцать тонн. Но не огульно, а ежедневно понемногу… Ранние заморозки, отсутствие техники, плохой урожай… И план трещит по швам… Думал, потом покроет за счёт другого поля. Не проскочило…
– Я готов объяснить, – председатель указал парню на дверь, ведущую в отдельное помещение. Тот кивнул головой.
– Ну, что ж… Пойдёмте… Объясните.
Они зашли в комнату. Остальные проверяющие остались за дверью вместе с бригадиром. Маленькая неубранная комнатёнка была метров девять по площади. Не больше. Стол, четыре стула. На столе древний компьютер. Саша подошёл к столу, порыскал в ворохе бумаг. Оторвал клочок от одной из них и, не говоря ни слова, нарисовал большой знак вопроса. Парень хмыкнул. Закрыл свой переносной компьютер и, почесав, совсем как-то по— деревенски, за ухом, поднял вверх четыре пальца левой руки. Саша смотрел на руку молча. Он понимал, что отдать четыре трудодня всей бригады, значит оставить людей без дополнительного пайка, на целых две недели. Не выдержат без мяса и сахара. Надо действовать. Попробовать торговаться? Он посмотрел, оценивая представителя Фронта Народного Спасения.
Молодой, наглый, видно – из деревенских. Не идейный. Можно попробовать.
Бывший полковник поднял вверх два пальца, пожав при этом плечами. Колебался проверяющий недолго. Крякнул, что-то пробурчал и сказал, выходя из комнаты:
– Ладно…
Председатель вышел за ним следом. Проверяющие быстро собрались и укатили на большом армейском УАЗе «Патриот».
Арам подошёл к председателю.
– Сколько? – виновато спросил он.
Председатель махнул расстроенный рукой и показал Араму два пальца.
– Ничего, отработаем… Ещё по-божески… У нас резерв неучтённый остался… Я в базу не вносил ночные выходы на аврал… Как-то выкрутимся…
– Но два трудодня – это сто двадцать дней на бригаду! Куда им столько? Людям как объясним? Ты же помнишь – от каждого… это, и каждому по труду… – Саша грустно улыбнулся.
– Да… Но если бы не приписали, хуже кончилось бы… А так, хоть бумаги в норме… – Арам подмигнул Саше. – Я пойду, командир. Ноги гудят… да и…
– Иди, конечно. Отдохни… Антонине – привет… Знаю – к ней. Правильно… Хорошая она у тебя.
– Ей скоро вольную полную обещали. Приглашу на свадьбу. Разрешение пока не получил. Но как статус ей поменяют, сразу попрошу…
– Спасибо… – Полковник поднял воротник и зашагал в направлении своего флигеля.
Вот уже третий год почти прошёл после этого чёртового катаклизма. Третий год какого-то всеобщего безумства. Когда это всё началось – думали ненадолго. Вначале всех пугали тяжёлым международным положением. Все каналы вещали одно и то же: планы США и Запада по оккупации России, всемирный заговор против руководства страны, внутренняя пятая колонна. Телевидение превратилось в сплошной пропагандистский поток. Причём люди, которых раньше и заподозрить нельзя было в слабоумии или крайней симпатии к сталинизму, вполне серьёзно говорили о возвращении методов чисток рядов, выявлении врагов народа, выселении неугодных. И это не было признаком плохого тона. Почему? Саша искал ответ, но не находил. Однажды он услышал понравившуюся версию от бывшего ректора университета, которого после лагеря и полутора лет заключения направили к нему на хутор. Профессор был худой и вспыльчивый, однако вполне себе бодрый, несмотря на перенесённое заключение и стресс «разоблачением» его, как западного агента.
Он пришёл к Саше на беседу… Такие собеседования председатель проводил всегда лично с вновь прибывшими. Профессор был замкнут, опаслив, небрит и подозрителен. На вопросы отвечал, кивая при этом головой то ли вниз, то ли в бок. Так, что было не понять, положительный даёт ответ на вопрос или отрицательный. Вопросы были стандартные, разработанные Главком Хозколтруда. Велась аудиозапись беседы со вновь прибывшими «на перековку», как любили называть партаппаратчики принудительные работы в сельском хозяйстве.
Перед Роммелем сидел ещё не старый человек. Одет в обычную, для его положения, одежду – серая роба, чёрные ботинки. Шапку он мял в руках.
– Ваше имя, фамилия, отчество? – отчётливо произнёс Саша.
– Кудинов… ой… простите меня… Я забыл… Нельзя… я сначала, – и профессор, оглядываясь по сторонам в поиске, видимо, записывающего «уха», отчётливо сказал:
– Бронштейн… Эммануил Аронович… – и, подумав немного, добавил: —Я по жене Кудинов… так при росписи… она попросила. Ну, у неё отец был категорически против… Вот я и взял её, ну то есть жены – фамилию. Но сейчас, в свете борьбы за чистоту расовых приоритетов… вы понимаете… Я не вправе, так мне объяснили ещё при задержании, использовать фамилию жены…
– Не волнуйтесь вы так, – успокоил его председатель Саша, – личное дело передо мной. Всё вижу. Но форма опроса утверждена, – и бывший полковник развёл, извиняясь, руками. Видеозаписи не было. Фиксировался только звук. Вначале предполагалась и видеозапись, но выделенные деньги растворились в чиновничьих кабинетах. И на видео их не осталось. Отчёт успешно прошёл наверх, а контроль был возложен на того, кто эти деньги и присвоил.
– Род занятий до ареста? – вопрос Саша задал казённо, без лишних эмоций и удивлений. А удивляться было чему. По анкете – Кудинов – Бронштейн значился, как требующий постоянного контроля, своенравный, неуравновешенный, с обострённым чувством своего величия. Такую глупость мог написать только слабо образованный идиот или преданный патриот из ФНС.
– Молекулярная физика, – ответил Кудинов – Бронштейн, – профессор… преподавал в вузах… многих… научные работы, статьи… Но… это мало интересно.
На зоне – разнорабочий, – Эммануил Аронович пожал плечами и добавил с упрёком, как показалось Саше, – разнорабочий доктор наук… Бред, да и только.
– Ну, почему же бред? У меня в бригаде сортировщиков пять кандидатов и два доктора наук… Вот так, – председатель Саша грустно вздохнул.
Он задал необходимые вопросы. Получил стандартные ответы и, закрыв файл компьютера, где размещалось личное дело профессора Бронштейна, предложил выйти:
– Пойдёмте, представлю вас бригадиру.
На улице разговор пошёл по другому руслу.
– Эммануил Аронович, мне передали о вас информацию мои друзья. Можете не опасаться. Я хорошо знаком с Зюлькиндом Романом.
Профессор засуетился, оглянулся несколько раз. С Романом Зюлькиндом он был знаком по совместной работе в лаборатории Кривых. Хороший, добросовестный парняга. Когда профессора обвинили в пособничестве какой-то там разведке, он не понял даже какой, Роман был один, кто высказал сомнение по этому поводу. И поэтому, сейчас услышав от председателя знакомое имя – он облегчённо вздохнул. Закивал головой и далее пошёл рядом с председателем.
Роммель, кутаясь в поднятый воротник, продолжал: – Постараюсь найти для вас нечто, так сказать, приличное… в конторе.
Профессор не ответил, только опять пожал плечами. Пройдя шагов пятьдесят, Саша неожиданно задал вопрос:
– А вот скажите – что вот это?
– Извините, где? – Кудинов-Бронштейн опять оглянулся.
– Всё вот это, что нас окружает… Мне интересно слышать разные мнения… тем более от людей науки.
– Это? Это нормальное состояние цикличности развития Российского общества, – ответил профессор, словно ответ готов был давно.
– Нормальное? – Саша опять грустно улыбнулся.
– Да… Многим оно кажется странным… Однако оно закономерно… У меня есть объяснение… На протяжении семи столетий Россия входила в стадии – от экономически свободного развития до феодально-вассального несколько раз… Была Новгородская торговая республика, Псковская… даже Вятская… Причём демократичность их правления вызывала зависть даже на Западе. Но в то же время территории, попавшие под управление Монгольской империи – правились, простите за такое определение, исключительно тоталитарно, централизованно и феодально. Были времена узурпации власти полной… при Грозном, при Петре, при Сталине…
Но были и времена … Да что там говорить об истории, – профессор явно завёлся и, немного запыхавшись, всё же не отставал от председателя. Он дышал часто, но ровно, продолжая свою мини-лекцию:
– Когда после гайдаровских реформ Россия ступила на краешек рыночных отношений, нам казалось это – навсегда… Только не казалось это тем, кто не представлял себе, что в стране могут быть свободные выборы, свободные партии, свободные суды, пресса… Свобода предпринимательства, свободные люди, наконец! Что власть должна периодически меняться, что мнение одного не должно безоговорочно приниматься как аксиома. Усиление пирамиды власти привело к необходимости не выбирать, а назначать феодалов – губернаторов, попытка контролировать бизнес – привела к укрупнению и монополизации всех сфер экономики, а затем и к огосударствлению его полностью. А людишки… ну, то есть мы… Быстро подстраиваются, ища силу. Где сила – там и прихлебатели. И не потому, что плохие. А потому, что каждый хочет просто нормально прожить отведённый ему срок. Вот и прощаем малые прегрешения власть имущих… Лишь бы не отодвинули от дележа… Вот и соглашаемся с властью во всём – лишь бы самому удержаться, лишь бы не вытолкнули, лишь бы перепало и нам… кусок дающий – всегда диктует. Люди нормальные, вот только…
– Квартирный вопрос их испортил? – грустно улыбнулся Роммель.
– Да… да… и он тоже. Лучше и не скажешь… Вопрос личного благополучия заложен в нас как инстинкт… Мощный инстинкт самосохранения…
Так вот… продолжая тему огосударствления всех сфер… убрав своим госрегулированием всю конкурентную среду, диктаторы-управленцы довели дело до дефицита, пропало всё. Они кинулись к предприимчивым «Давай-давай!» Ха! Было поздно! Бизнес умер, конкуренции нет! Кто сможет конкурировать с госкорпорацией, которая дотируется государством. Но скоро дотации кончились, а госкорпорации стали сильно убыточными – наступил конец. Что-то надо думать. Искать виновных! Нашли! Запад! Он виноват во всём, конечно! Закрыть границы – да и дело с концом. И ведь большинство поверило, потому, что не умеют ничего делать. Пассионарный слой выжжен налоговой политикой, жёстким регулированием и бюрократическими преградами. Кто уехал, кто разорился и спился. Кто приспосабливается. Но кормить народ-то надо. А чем? – Бронштейн, чуть споткнувшись, слегка придержался за локоть Саши. Он тут же сконфуженно одёрнул руку и извинился.
– Простите, гражданин начальник… – слова извинения прозвучали нелепо и комкано.
– Перестаньте, Эммануил Аронович. Я такой же заложник положения, как и вы… И миллионы других. Продолжайте – интересно.
Профессор продолжил, слегка, в знак почтения, кивнув головой:
– Вернули обычный способ – бесплатный труд. Вот мы и трудимся. Виноватого найти – проще простого. Был бы человек – статья найдётся. Мы смеялись над этой идиомой. А надо было её выжигать калёным железом, надо было орать на всех углах… Надо было…
– Пришли, – Саша остановился у входа в контору.
Профессора определили на бумажную работу. Подсчёты, табели, учёт выполнения работ, трудодни… Так он до сих пор и трудится.
Часто вспоминал тот разговор председатель Александр Оттович, многое понял. Со многим согласился. Не понравилось, что опять наша интеллигенция говорит заумно, издалека и непонятно… Отсюда и беды. Проще, господа… Всё проще. Но суть сказанного Бронштейном – Кудиновым понятна. Мы сохраняем привычный метод. Метод, доставшийся нам от далёкой Монгольской империи. И ни года, ни перемены не в силах что-то поменять. Метод правления один – жёсткое единоначалие… как в армии… Отрицание мнений, отличных от генеральной линии. Уничтожение инакомыслия на корню. Превращение людей в послушное голодное бессловесное стадо, готовое на всё ради куска хлеба и сохранения жизни…