Нужно было поскорее дойти до командного пункта, минуя старшину и прочих работодателей, однако на выходе из Ленинской комнаты их подстерег рыжеусый прапорщик.
- Яцкевич, Федотов! — Старшина обрадовался друзьям, как будто они вернулись из фашистского плена. — Мне нужны ваши руки!
Максим недовольно поморщился.
- Нам они самим нужны. — буркнул он.
- Вот, ептать. — Сергей тоже не ожидал ничего хорошего от этой встречи. Он скривился.
- Мы не можем! — Максим лихорадочно искал причину, по которой они не смогут быть задействованы в хозработах. — У нас приказ!
Старшина решил, что сейчас выловленные им солдаты сошлются на какую–нибудь срочную работу на своих загадочных станциях и развел руками:
- Мне уже все настоебло! Помочь мне не хотите? Не в службу… — он говорил непривычным, просительным тоном. — всего–то делов на пять минут…
- Ну что вы! — сердце у Сереги было мягким. — все сделаем!
- Ой, как славненько! — сверхсрочник довольно потирал руки. — Тут машину цемента привезли! Для автороты. Они ее сейчас разгружают, так вы, под шумок, пару мешков снимите и на склад отнесите.
Он посмотрел на недовольное лицо Яцкевича, и, видимо понимая, что деяние предстоит не совсем законное, добавил:
- А завскладу Навазову скажите, что я приказал выдать вам две буханки хлеба и пачку маргарина. — Старший прапорщик знал, что путь к сердцу солдата лежит через желудок.
- Скомуниздим. — пообещал Сергей.
Машину разгружали четыре «духа» из автороты. Невдалеке покуривал наблюдающий за ними «дед», который на счастье связистов оказался земляком Федотова.
- Слышь, зема! — лениво протянул Серега и сплюнул, — скажи духам, пусть отнесут два мешка на наш склад, Навазову. Я тебе за это дам буханку хлеба и полпачки маргарина. Идет?
- Идет. — Зема улыбнулся, показывая прореженные благодаря стараниям военных дантистов зубы. Он свистнул, подзывая молодого солдата.
Довольные взаимовыгодной сделкой друзья продолжили путь.
- Ты, Макс, это зря… — Заговорил Федотов.
- Чего?
- Ну, про Израиль твой, про сионизм…
- Да не мой это Израиль! А про сионизм я вообще ничего не говорил!
- Да не залупайся ты с замполитом, ептать! Он нормальный мужик, только непьющий. А то, что он мозги трахает, так это работа у него такая.
- А что я ему, по–твоему, говорить должен?
- Ну, расскажи ему что–нибудь про рабочий класс. Он это любит. Или про кенийских детей. Я, как–то в газете видел. Такие маленькие и черные. Только животы и глаза большие.
- Ага, про рабочий класс! Может ему еще пролетарскую лирику выдать на концерте «Играй, гормон!»?
- Чего выдать?
- Ну, про любовь. Типа: «И он пожал в тени завода ее мозолистую грудь». Знаешь песню такую?
- Макс! Что ты такой вредный? Мамырко — он же несчастный человек…
- А я счастливый?
- Он же суворовец! У него же детства не было! Представь, что ты с двенадцати лет в армии! Игрушки — только автомат Калашникова и граната Ф–1!
- Серега! Ну, что ты от меня хочешь? Чтобы я Мамырку любил? Я скорее Гитлера полюблю. Замполит ведь говорил, что я с ним целовался. Оставь ты эту армию. Лучше про свою Катю расскажи.
Максим перепрыгнул через яму.
- О! Котенок мой! — Сергей вдруг сделал несчастное лицо. Обычно радист был беззаботно весел. Очень редко Макс видел друга без широкой, идиотской улыбки.
- Уже две недели не пишет. Сука! Стерва! Ненавижу! — Федотов открыл рот, чтобы продолжить изъясняться в любви к далекой Кате, но его прервали. Над «минным полем» разнесся безумный крик Джабарова. В первые секунды это был вопль ужаса, но затем Абдул захлебнулся и начал выть. Вой перемежался плачем и заунывными словами молитвы. Изредка удавалось разобрать слово «Аллла–а–а». Все услышавшие бросились к свинарнику, в который Джабаров загнал разбежавшихся в поисках пищи животных.
Увиденное поразило даже видавших виды. В стороне от сорвавшего пилотку и бившего себя по голове Абдула одна свинья забралась на другую. Всем было известно, что в попечении у Джабарова самцов не было. И если сексуальные игры двух хряков еще можно было истолковать свинской половой распущенностью, то поведение самки взобравшейся на свою подругу объяснению не поддавалось.
Брошенный кем–то булыжник, с хлюпающим звуком врезался в бок верхнего участника сексуальных забав. С криком «Уи! Уи! Уи!» свинья соскочила, и все с веселым изумлением заметили у предполагаемой девушки здоровенный мужской орган. Под хохот связистов Джабаров повалился на землю и заверещал. Его можно было понять.
Свиней как было восемь, так восемь и осталось. Только одна хрюшка загадочным образом превратилась в самца. Оказывается, свиньи Абдула не только отличались сверхъестественной скоростью и невероятными достижениями в прыжках в высоту и беге, но и без всяких хирургических операций, гормональных препаратов и прочих буржуйских штучек с необъяснимой легкостью меняли пол. О происшествии было доложено командиру полка. Тот провел расследование, которое не принесло никаких результатов. Новоявленного хряка объявили загадкой природы и забили на холодец для приезжающего командира корпуса. Однако солдат подобное чудо не удовлетворило, и они провели собственное расследование. Собственно расследованием это не было. Все рассказал пщяный прапорщик Прилуцкий.
Технология воровства свинины была отработана годами и на взгляд Максима отличалясь несвойственным армии изяществом. Надо сказать, что по мнению абсолютно всех военнослужащих пропорщики могут даже луну с неба украсть, если будет покупатель. Воровство свинины наилучшим образом иллюстрировало воровскую изобретательность зеленопогонных полуофицеров.
Когда в какой–либо части поросилась свинья, докладывалось и записывалось о рождении на одного поросенка меньше. Прапорщик, ответственный за свинарник, грузил неучтенного, как правило, самого крупного, на свободный грузовик и они отправлялись в путешествие. Ехали в ближайшую часть, где меняли новорожденного поросенка на чуть более крупного. Затем в следующую часть, на еще более крупного. И так далее. Учет в промежуточных свинарниках не нарушался, а хрюкающий пассажир становился все тяжелее. Через десять — пятнадцать остановок новорожденный поросенок магическим образом превращался в стокилограммовую свинью. На тихой полянке, вдали от чужих глаз, свинья забивалась и разделывалась. На обратном пути все причастные к мгновенному взрослению и набору веса поросенка вознаграждались куском свежего мяса.
Прилуцкий долго смеялся над свинарем. Прапор объяснял сержанту Дюбкову, что не виноват в душевной драме рядового Джабарова. Он «был выпимши» и не заметил, что привезли хряка, а увезли свинью женского пола. Так как воронежский полк ПВО был предпоследней станцией в свинской метаморфозе, то животное было уже взрослым. Заматеревшему хряку, неожиданно попавшему в общество соскучившихся по общению с противоположным полом свиней, невероятно повезло. Правда, счастье было недолгим. Вскоре улыбающаяся свиная голова украсила блюдо на попойке высшего офицерского состава. Генерал остался доволен.
Оставив надрывающих животы связистов и бьющегося в истерике Джабарова, друзья пошли к командному пункту. Им навстречу бежал молоденький офицер. Сергей лениво козырнул. Максим снял пилотку. Бегущий продолжил путь, не обратив никакого внимания на солдат. Яцкевич снова надел головной убор. Этот маневр был предназначен для того, чтобы не козырять всем подряд. Дело в том, что согласно уставу военнослужащие, при встрече должны отдавать друг другу честь. И хотя офицеры редко отвечали на приветствие рядового, в некозырянии они видели неуважение, и часто наказывали нарядами вне очереди. Максим нашел способ не приветствовать офицерьё.
По уставу, одетый не по форме военнослужащий не только не должен, но и не имеет права отдавать честь. Самым легким было снять пилотку или зимой — шапку. В принципе, за нарушение формы одежды надо было бы тоже наказывать, но офицеры не видели в этом выпад против них лично и, как правило, не обращали внимания.
- Максим! Ты чего пилотку снял? Жарко, что ли?
- Это, Серега, чтобы не козырять впустую. Вот ты ему козырнул, а он тебе — фиг.
Федотов рассмеялся.
- Ну, ты даешь! А я–то думаю, чего ты перед офицерами шапку ломишь! Как крепостной перед барином!
- Вот, ептать! — Максим повторил любимое серегино выражение и плюнул. — а как же быть?
- Не расстраивайся, жизня у нас такая. Ну, ничего. Зато мы люди. А Джабаровским свиньям каково? Или собачкам. Вон, Прилуцкий Дембеля сжег.
- Дембель? Это собачка такая беленькая? Как же он ее сжег? Зачем?
- Бензином облил и сжег. Пьяный был, а Дембеля недолюбливал.
- Господи. Вот придурок–то.
- Ага. Так что есть те, кому тяжелее нас.
Однако Максима не успокоила это история. Он брел молча, и с тоской посматривал на колючую проволоку забора. Вскоре они дошли до КП и синхронно достали сигареты.
- Лежит на плацу боец ПВО. Не пулей убит — задолбали его. — Федотов затянулся, и подмигнул Максу.
- Старо. — Яцкевич зажмурился. — Как домой хочется! Сил уже нет! Невмоготу мне уже!
- Эй, Макс, ты чего?! — Радист удивился внезапной слабости своего друга.
- Серега! Задрали меня уже! Есть же люди, которые в армии не служат!
- Ну что ты нюни распустил? Будь мужиком! Самое тяжелое позади. Давай. Не хнычь. — Сергей приобнял Яцкевича. — Ну, нормалек?
- Все в порядке. — Максим плюнул. — Все ерунда. — Он вымученно улыбнулся Сергею. — Где я на гражданке такого кореша найду?
Серега смутился и наступил Максу на ногу, тот охнул и несильно ударил Федотову под ребра.
- Ну, вот и хорошо, Максимка, пойдем ко мне. Ты же хотел морзянку учить. Офицеры еще не ушли, Дюбков у себя. Что тебе еще делать? — Федотов подтянулся и зевнул, открыв пасть, в которой тоже не хватало зубов.
- Попозже. — Максим держал догорающую сигарету без фильтра ногтями большого и указательного пальцев. Он попытался затянуться в последний раз, но обжегся и уронил коротенький окурок, растер его ногой и сплюнул прилипшую к нижней губе крошку табака. Затем посмотрел на заходящее солнце и втянул ноздрями воздух. Пахло чем–то кислым. Происхождение этого вечного запаха выяснить не удавалось.
- Надо Дюбу проведать. Выпил он чего–то не того. Может, уже посинел, и его крысы обгладывают.
- Бр–р — Передернулся радист, представив себе эту картину. — Ну, ладно. Потом приходи. Тебя интересно учить. Ты толковый.
- Хе… — Улыбнулся польщенный Яцкевич и пообещал. — Возьму тетрадку и приду.
Железную дверь он открыл своим ключом. На ЗАСе было прохладно. В аппаратной храпел Витька. Макс решил не тревожить готовящегося к продолжению утренней вечеринки и, взяв тетрадь тихонько ушел. У радистов привычно пищали динамики. В черных наушниках сидел командир радиовзвода. Из–за присутствия в комнате офицера все были одеты. По степени застегнутости можно определить стаж армейской службы. «Духи» застегнуты наглухо. У «карасей» и «черпаков» раскрыт душивший крючок. У «дедов» — крючок и верхняя пуговица. Солдаты, приказ об увольнении в запас которых уже вышел, но «дембель» которых тормозился начальством, назывались «дембелями» или «гражданами». Ожидание освобождения было самым суровым наказанием, но таким терять было нечего, и они были расстегнуты «до пупа».
Максим приложил руку к виску и обратился к ничего не слышащему, благодаря наушникам, офицеру:
- Товарищ лейтенант! Ты дурак, и меня не слышишь, но я делаю вид, что прошу разрешения войти!
Солдаты засмеялись, а лейтенант разрешающе махнул рукой.
Максим подвинул стул и подсел к Федотову.
- Ну, что, Серега, поехали? — он открыл тетрадку, и увидел:
Etre:
Je suis
Tu es
Ill, Elle — est
Nous sommes
Vous etes
Ills, ells — sont
Макс перевернул тетрадку. Там было:
Б — ба–ки–те–кут -> _…
Сергей зевнул, и спросил:
- Я объяснял? Чтобы запомнить букву, надо выучить слово, которое начинается с этой буквы?
- Да.
- Так вот — он проигнорировал ответ Макса — «А» и «О» — произносятся долго. Это тире. Остальные гласные это точки. Например — «Л» — ли–моон–чи–ки. Точка, тире, точка, точка.
- Знаю, ты уже говорил.
- Да? А че сразу не сказал? Ну ладно. В морзянке говорят группами по три буквы. Между буквами перерыв размером с два тире.
- Понял. Три буквы означает слово. Например?
- Например — «пошел». Это «ПШЛ». Если хочешь кого–то оскорбить, пишешь ему: та–а та да, та да–а та да, та–а та та да. Переведи!
- Не–е, я на слух еще не воспринимаю.
- Ну, давай, Максимка, это же просто! Что за буква: таа та да?
- Ну, не знаю. А–й да?
- Нет же! — Серега всплеснул руками, удивляясь бестолковости Максима. — Аай да — это тире точка, а тут тире, точка, точка. Доо ми ки!
- Точно!
- Вот ты и есть: Доо–ми–ки, Ли–моон–чи–ки, Баа–ки–те–кут!
- ДЛБ? — Макс записал, как поется морзянка новых букв. — А что у вас значит ДЛБ?
- Это ты! — Раздраженно закричал Сергей. — Долбофизик!
Максим огорченно вздохнул. День близится к концу и, в общем–то, можно назвать его удачным. Однако Макса нервировала недоступность морзянки. Ему хотелось слышать в пиканье буквы, как это доступно настоящим радистам. Зачем телефонисту ЗАС надо было знать азбуку морзе — Макс не имел понятия. Ему просто нравилось учиться.
Командир радиовзвода снял наушники и встал.
- Ну что ж, — он сцепил ладони над головой и, крякнув, потянулся. — Я ухожу домой. Через пять минут чтоб лишних здесь не было. Это я тебе говорю, Федотов. Через пару месяцев заступишь на дежурство и проклянешь еще эту комнату. Яцкевич! Тебе тоже здесь делать нечего. Сергазин! — Офицер позвал раскосого, расстегнутого «деда». — Проследи!
«Дед» молча кивнул. Лейтенант ушел. До вечерней поверки оставалось еще полчаса.
- Макс, а ты вообще, в деревне был когда–нибудь? — начал Сергей, но Сергазин не дал Максу ответить.
- Вы тоже идите, да? — приказал он. Последнее «да», хоть и было сказано вопросительным тоном, но Макс знал, что у этого казаха оно просто заменяет русской неопределенный артикль «бля», то есть не несет никакого смысла. Сергазин продолжил:
- Мамырко сегодня дежурный, да? Не опоздайте, да? — И когда Сергей стал смотреть в тетрадь на записи Макса, повысил голос. — Я кому сказал?! А ну валите отсюда на хер, да? Мухой!
Максим за Федотовым начал подниматься к выходу из подземелья. Сергей вышел первым и тут же закурил.
- Пошли в курилку, побазарим. Надо до поверки время убить.
Они курили молча. Максим прищурился на заходящее солнце. Было хорошо. Не жарко, не холодно. Птички поют. Весна. Скоро уволится Дюбков, и он будет выходить с ЗАСа только поесть и покурить. Здорово! Федотов прочитал его мысли.
- Лепота! — Он глубоко вздохнул и харкнул в проходящую собаку. Пес на всякий случай взвизгнул и убежал.
- А ты знаешь, Серега, что я однажды спал в трех метрах от командира корпуса, генерал–лейтенента Ефремова?
- Ну да?
- Правда, зуб даю. Месяц назад было дело. Возле плаца стоял грузовик. Газ–66, «шишига». Я, как обычно шел куда–то с молотком, смотрю, старшина куда–то пилит. Ну, думаю, сейчас припашет. Хоть я и с молотком, да вид у него больно озабоченный. Но он меня не заметил, стал с кем–то разговаривать. Тогда я быстро в кузов залез, притаился. Смотрю — матрас лежит. Видно не я первый такой умный. Я на него лег, ну и понятно — заснул. — Максим выкинул окурок и расстегнул пуговицу.
- Ну а генерал–то где?
- Ну вот. А проснулся, сразу и не понял в чем дело. Поют. И ногами топают. Я думал — строевая. Башку высунул — а там… Мать честная — лампасы! И звезды на погонах! Генерал и куча полковников. Начальство приехало и строевой смотр устроило.
- Вот ептать! Ну, блин… ептать! Влетел!
- Ага. Старовойтов меня увидел, сделал страшную рожу, мол, прячься… — Максим довольно улыбнулся приятным воспоминаниям.
- Старовойтов — мужик. Этот не вложет. Даром, что офицер.
- Вот. Ну, я, блин, снова на матрас. Лежу. Не дышу. Генерал — руку протяни. Курить охота, а нельзя…
- Курить?! Ну, ты даешь! Ты б еще бабу притащил!
- Хорошо бы. Ну, вот… Я лежу, а ощущение дурацкое. Могу генералу в ухо дать. Или плюнуть.
- Зря сдержался. О тебе бы в «Красной Звезде» написали.
- Это вряд ли. А в дисбат — запросто…
- Да… Дела…
Они помолчали. Поплевали в бочку. Максим посмотрел на часы.
- Ну что, Серега, пойдем в казарму? Мне еще подшиться надо.
- Ты что, подворотнички и иголку в тумбочке держишь?
- Смеешься? Украдут в первую же ночь! У меня в тумбочке только устав ВС СССР и фотография Горбачева. Для смеха. Это добро никому не надо. А подворотничек одолжу у кого–нибудь.
- Да ладно тебе. Не спеши. Успеем еще. Так говоришь, в деревне был? Ну и как, понравилось?
- Нет. В городе лучше. Я еще маленький был. С братом нас на неделю отправили. К знакомым.
- Так что тебе не понравилось? Молоко пил?
- Пил. А что интересного в молоке? Молоко и в городе есть. В треугольных пакетах.
- Ну а на рыбалку ходил?
- Ходил. Скучно. Сидишь, на поплавок смотришь. Не клюет. Правда, после рыбалки, блин, лажа случилась полная…
- Ну?
- Пришли мы, поставили удочки к стенке. А я, дурак, червя не снял.
- Ха!
- Ага. А там курицы ходили, цыплята всякие. Один цыпленок и прыгнул за червяком. Червяка–то он сьел, но заодно и крючок проглотил. Потом хозяйка это дело увидела, как начала кричать! Мы с братом выскочили, смотрим, цыпленок на удочке качается. Уже мертвый. Я не сразу и понял, что этот труп на моей совести.
- Ой, Максимка, вот дуралей–то! — Сергей хлопнул Яцкевича по плечу, еще раз плюнул во вкопанную бочку и поднялся. — Пойдем в роту. Посмотрим, кого сейчас Носок угнетает.
Солдаты побрели, засунув руки в карманы, шаркая ногами и пиная встречающиеся камни. Носки кирзовых сапог позволяли наносить удары любой силы по любой твердой поверхности.
Только они вошли в казарму, как на связистов налетел дежурный по роте. Рустамов схватил Макса за плечо и возбужденно закричал ему прямо в ухо:
- Яцек! Тут твой Дюбков пришел! Непонятно, как пересек «минное поле». Пьяный в сиську. Лежит на кровати. На ЗАСе никого. Бегом туда! У вас, через десять минут выход на связь! Я что ли должен беспокоиться?
- Блин! Мне же в караул с утра! — В наряд Максиму не хотелось, но не в силах сержанта изменять расписание. — Я же записан в боевом листке!
- Бегом я сказал! Прикроем. И тебя и его. Я в караул пойду. Давай! — Казах тоже был возбужден. Дело предстояло непростое,
- Ну ладно. Если что — звони.
- Расслабься, Яцек. Все. Ты уже на боевом дежурстве, если кто проверит, так это ты, а не он отсутствуешь.
- Ну ладно, привет. Вот елки… — Макс выскочил за дверь и побежал к командному пункту связи.
Рустамов зашел за двухэтажный ряд кроватей. На нижней койке лежал Дюбков. Лицо его было помято, нижняя губа отвалилась. Он сопел, и временами что–то бормотал.
- Дюба, эй, Дюба, вставай. Сейчас вечерняя поверка. Я ее провожу, но замполит придет… Дюба, Дюба…
Но тормошить старшего сержанта было бесполезно. После тычков и попыток перевернуть Витьку его тело поддавалось, но в сознание не приходило, а затем, словно студень, принимало прежнее положение.
Дежурный по роте повернулся к двум «духам», его бывшим дневальным и сказал:
- Большаков, Ибрагимов. Берите Дюбкова. На поверке становитесь во второй ряд, он между вами. Стоять он не может, поэтому прижмите бедолагу плечами. Когда я назову его фамилию — Большаков отвечает — «Я!». Все ясно?
- Так точно!
«Духи» продолжили подшивать подворотнички. В наряд заступили старослужащие, и после отбоя Большаков и Ибрагимов должны вымыть казарму вместо них. Но старшина завтра утром проверит белоснежность подворотничков. Так что нужно все успеть. Солдаты что–то делали, о чем–то говорили, но подошло время и Тимур, раздавая подзатыльники и грозя карами, восстановил порядок в спальном помещении. Все оделись, поправили кровати, застегнулись и приготовились к последнему за сегодняшний день армейскому мероприятию. Все было готово к появлению замполита.
Kогда Рустамов закричал: «Рота, для вечерней поверки — становись!» из канцелярии быстро вышел капитан Мамырко. Две шеренги уже были построены. Дежурный по роте с беспокойством смотрел на находящегося в нирване Дюбкова. Голова склонилась к плечу, глаза закрыты, «Духи» тесно прижимали его с боков.
«В общем–то, может не заметить». — молился Тимур. — «только бы Витек не захрапел».
- Товарищ капитан! Рота связи для проведения вечерней поверки построена! Разрешите начинать?
- Начинайте. — Козырнул Мамырко и начал осматривать койки.
- Алисов!
- Я!
- Аху…, Аху… Уф. Акутомнобеков!
- Я!
- Дюбков!
- Я!
Некоторые кровати были заправлены неидеально, и, хотя кантики на них отбивались табуретками, не все были ровными, а на одной вообще виднелись не три полоски, как на остальных, а две.
«Что за свинарник?» — недоумевал замполит. Душу бывшего суворовца коробило подобное. — «Как в таком бардаке жить можно? Русским языком ведь было сказано — койки заправляются единообразно».
- Федотов!
- Я!
- Яцкевич!
- На боевом дежурстве!
Рустамов вытер пот со лба, и повернулся к офицеру.
- Товарищ капитан! Вечерняя поверка закончена! Сто процентов, кроме дежурной смены, присутствуют! Разрешите отбивать?
- Действуйте!
- Рота! Для отбоя — разойдись!
«Духи», следуя вбитой в них привычке, бросились к кроватям, на ходу яростно сдирая с себя одежду.
Никакой, самый пылкий, охваченный безумной страстью и близостью желанной женщины любовник не разденется быстрее молодого солдата, которому нужно уложиться в тридцать секунд для отхода ко сну! А скорости и точности движений складывающего на прикроватном табурете свою амуницию молодого бойца мог бы позавидовать японский робот.
Лишенное внешней поддержки, с трудом контролируемое рефлексами прямоходящего тело старшего сержанта Дюбкова качнулось вперед. Остановилось. Качнулось назад. Амплитуда увеличилась. Снова качнулось вперед и, пройдя критическую точку, рухнуло к ногам замполита.
- Что это? — Изумленный непредусмотренным уставом пируэтом капитан недоуменно смотрел на сержанта. От удара Дюбков очнулся и громко кряхтя, встал на четвереньки. Затем неловко, пошатываясь и что–то бормоча, поднялся на ноги. Ясным, его взгляд назвать было никак нельзя. Даже с большой натяжкой.
- Ви… виноват, трищ каптан, о… оступился. — Старший сержант отворачивал лицо, стремясь, чтобы парфюмерный запах не был уловлен офицером.
- Ты почему шатаешься? — Бывший суворовец был трезвенником. О симптомах алкогольной интоксикации знал больше в теории. И хотя сержант был явно пьян, замполит отчаянно надеялся, что этот пережиток прошлого, бичуемый всеми органами массовой информации, и, осуждаемый лично Генеральным Секретарем, не коснулся его подчиненных.
Старший сержант снова качнулся, и оперся на спинку ближайшей кровати.
- От у… усталости, трищ…
- А ну–ка дыхни!
Дюбков попытался сымитировать выдох и резко вдохнул, но несколько раз икнул и отрыгнул воздух. В аромате лосьона «Свежесть» из его рта вылетел маленький, абсолютно целый маринованный грибок, присланный старослужащему заботливой мамой из горпоселка Глубокое, Могилевской области.
С грацией присущей только очень пьяным людям, старший сержант поймал его на лету.
Совершенно не обращая внимание на замполита он поднес грибок к глазам, внимательно рассмотрел и, убедившись в девственной цельности продукта съел его вторично.
Мамырко схватил себя за горло и, издав утробный звук, побежал в туалет.
- Ибрагимов, Большаков! — Быстро распоряжался Тимур. — Бросайте швабры, и волочите Дюбкова на КП. На обратном пути зайдите в автопарк, возьмите там пол–литра солярки и кисти. Если встретите Мамырку, скажите, что я приказал. Бегом!
Из туалета раздавались звуки мучительного исторжения пищи. Рустамов схватил телефон и закрутил диск, подталкивая пальцем на обратном пути, чтобы быстрее набиралось.
- Яцек, слушай! Мамырко чуть Дюбкова не замел. Я отправил Витька на ЗАС. Если замполит позвонит, скажи, что у тебя какая–нибудь поломка, один, типа, не починишь. Выручай, братан. Отвезет ведь на губу пацана, суворовец хренов.
Из туалета, вытирая мокрое, желто–зеленое лицо, вышел усатый офицер.
- Рустамов! — Он прокашлялся и сплюнул на еще не вымытый пол.
- Я!
- Поднимай дежурного водителя и звони в автопарк, пусть готовят «УАЗик». Повезу Дюбкова на гауптвахту.
- Никак не возможно, товарищ капитан! С ЗАСа звонил Яцкевич, у него какая–то проблема с инверсией спектра… По–моему… Короче, что–то секретное. Сказал, что один справиться не может. Дюбков туда побежал.
Ни один мускул не дрогнул на лице дежурного по роте. Полуторагодичный опыт выживания в экстремальных условиях, помноженный на азиатскую хитрость потомка воинов Чингиз — Хана, плюс обязанность защитить пьяного товарища противостояли желанию офицера советской армии наказать, искоренить, выявить и… чтоб другим неповадно было.
- Побежал, говоришь? Ну–ну. Пойду я посмотрю на этого бравого оператора станции «Эльбрус». Он же вилкой в розетку попасть не сможет! Не вызывай пока машину.
Через пятнадцать минут после того, как пылающий праведным гневом капитан закрыл за собой дверь казармы, туда вошли два понурых «духа», перемазанные глиной, с литровой банкой солярки и кисточками в руках.
- Ну что, отвели? — устало спросил дежурный по роте.
- Никак нет. — Ответил свободно говоривший по–русски рядовой Большаков.
- Почему? — Рустамову очень хотелось закончить эту историю и поспать хотя бы пару часов.
- Потеряли, — Большаков развел руками.
- Это как — потеряли?! — Изумился Тимур.
- Зашли на «минное поле». — Оправдывался «дух». — Ибрагимов справа в яму провалился, меня налево повело, и я тоже в яму упал. А Дюбков прямо пошел, но непонятно, куда. Потому что исчез. Мы потом искали–искали, но не нашли и пошли в автопарк, за соляркой. — Большаков виновато вздохнул и снова развел руками. — А разрешите спросить, товарищ сержант?
- Ну?
- А зачем «минное поле» сделали? — поинтересовался будущий член коммунистической партии Советского Союза. Ибрагимов не страдал излишней любознательностью. Он молча хлопал раскосыми глазами. Сержант вспомнил о «секретном» приказе слегка трезвого старшего лейтенанта Старовойтова, о последующих попытках облагородить территорию, которые и привели к возникновению теперешнего «минного поля». Измученный многодневным нарядом сержант ухмыльнулся. Так класть мины мог бы, разве что какой–нибудь сапер–анархист под воздействием анаши из Чуйской долины.
- Это чтобы служба медом не казалась. — Тимур протяжно зевнул. — Ладно. Благодарю за службу, которая не кажется медом. Идите, отбивайтесь. Хотя… Ибрагимов. Ты с двух до четырех на тумбочке постоишь, вместо Алисова. Он в «самовол» собрался. Если не вернется, то с четырех до утра ты, Большаков. Ладно, валите спать, пока не передумал.
- Есть! — «молодые» побежали к койкам.
«Пока все хорошо», — думал Рустамов. — «Яцкевич Дюбу от Мамырки отмажет, у них ведь комната секретная, а у замполита допуска нет. Рассветет за час до подъема, Витька проснется и пойдет на ЗАС, Яцека сменит. Тот вернется в роту и после завтрака заступит в караул. А я, наконец, сменюсь».
- Алисов! — Тимур зевал беспрестанно. Его протяжные подвывания напоминали стоны роженицы в миниатюре. — Иди, тащи службу. Я — отдыхаю. Первая кровать слева.