Фазил-паша Дагестанлы

Булач Имадутдинович знал многих наших знаменитых соотечественников, проживающих в разных странах мира.

Он рассказывал о них так ярко, подробно, будто они жили с ним рядом, в одном подъезде. Это были известные ученые, писатели, профессора, художники, врачи, генералы, министры и даже маршал.

Например, о маршале Ирака Мухаммаде Фазил-паше Дагестанлы рассказывал нам Булач Имадутдинович лет 25–30 назад.

Родился он в селении Чох в семье известного оружейного мастера и ювелира Давудилава. В 1861 году десятилетний Фазил вместе со старшей сестрой Хабибат переезжает в Россию. Хабибат вышла замуж в Калуге за сына имама Шамиля Гази-Магомеда. В Калуге Фазил завершает школьное образование и поступает в Пажеский кадетский корпус, который заканчивает с отличием. Он зачисляется в императорский полк и продолжает службу вместе с младшим сыном имама Шамиля Магомед-Шапи.

В 1877 году перед началом русско-турецкой войны Мухаммад-Фазил добивается отставки с русской военной службы и переезжает в Турцию, где продолжает службу в османской армии.

В этой армии Мухаммад-Фазил занимал должность заместителя командира дагестанского полка, которым командовал сын Шамиля Гази-Магомед.

Мухаммад-Фазил являлся и адъютантом султана Абдулхамида II. За личную храбрость, проявленную при спасении жизни султана, ему было присвоено звание полковника.

В 1882 году Мухаммад-Фазил с присвоением звания генерала был послан в Багдад командиром кавалерийской дивизии. Султану Абдулхамиду II не по душе был большой авторитет Фазил-паши в армии и народе. За время службы в Ираке он получил воинское звание генерала армии.

Он был губернатором городов Мосул и Багдад, генерал-губернатором Ирака. Его авторитет в Ираке был очень высок. Лидеры курдских племен не раз предлагали Фазил-паше быть правителем Ирака. Фазил-паша ответил им, что он верен тому народу, с которым связал свою судьбу.

К началу Первой мировой войны Мухаммаду Фазил-паше было за шестьдесят. Но он был полон сил и энергии. Он пожелал пойти на фронт, под город Эрзерум. Стамбул дал положительный ответ, он был назначен командиром кавалерийского корпуса.

Его много отговаривали, ссылаясь на возраст. На это Фазил-паша отвечал, что не может во время войны сидеть дома. Он готов и рядовым принять участие в войне. А на фронте он был в гуще всех событий вместе с рядовыми.

При обороне Багдада 23 февраля 1916 года осколком снаряда Мухаммад Фазил-паша был смертельно ранен. День его похорон в Багдаде был днем национального траура. Весь Багдад вышел провожать в последний путь этого крупного военачальника. Мухаммад Фазил-паша Дагестанлы был похоронен в Багдаде на кладбище Амазия.

К вдове покойного приезжал и командующий турецкой армией Энвер-паша с дорогими подарками.

Из Стамбула приходит телеграмма, что султан издал приказ о присвоении Мухаммаду Фазил-паше Дагестанлы воинского звания маршала.

Фазил-паша Дагестанлы был четырежды женат. Он был хорошим, внимательным мужем. Жены его молодыми умирали от разных болезней. Имел восьмерых детей.

Младший сын Гази Дагестанлы до 1958 года был начальником генерального штаба иракской армии. Похоронен он в Багдаде на кладбище Азамия.

 

Целитель и просветитель И. С. Костемиревский

2 декабря 2011 года в Нижнедженгутаевской средней школе праздновали ее юбилей – 155-летие. Открыл эту школу в 1856 году Иван Семенович Костемиревский. Эта была первая русская школа в Дагестане для детей горцев. В этот же день одна из главных улиц селения была переименована в честь И. Костемиревского.

Иван Семенович родился в 1813 году в небольшой деревушке Костемирово Рязанской губернии.

Сын сельского священника благодаря блестящим способностям стал студентом императорской Московской медико-хирургической академии. В 1840 году он успешно закончил академию.

На Кавказе шла война, и молодого хирурга направили служить в крепость Внезапную, рядом с дагестанским селением Эндрейаул. Уже тогда Костемиревский проявил себя отличным хирургом. Генерал В. А. Гейман, раненный в бою, вспоминал, что его с того света вытащил Иван Семенович.

Затем Иван Семенович служил в 1-м дагестанском полку, дислоцированном в Нижнем Дженгутае. Медпункт Ивана Семеновича и дом, где он жил, с утра и до вечера осаждали жители Нижнего Дженгутая и из окрестных селений.

Иван Семенович был пунктуальным, аккуратным человеком и регистрировал всех, кто обращался к нему за помощью. За время его работы в полку в Нижнем Дженгутае была оказана бесплатная медицинская помощь более чем 15 тысячам человек. Он был не только отличным врачом, но и храбрым воином.

Очень часто прямо на поле боя оказывал помощь раненым. В 1845 году под Уркарахом он оказал помощь раненому солдату, под обстрелом вынес его с поля боя в укрытие.

Широко известна и литературная деятельность И. С. Костемиревского. Он регулярно печатался в газетах. В 1858 году написал историю Темир-Хан-Шуры, через год появился в печати его «Дневник из Салатавского зимнего похода», в 1860 году – «Урочище Дженгутай». В 1861 году увидел свет его рассказ о поездке в Гуниб.

А когда он узнал, что в Гимрах вспышка малярии, Иван Семенович, не раздумывая, поехал туда. Ему удалось снизить смертность от этой болезни.

В 1856 году благодаря И. Костемиревскому в Нижнем Дженгутае произошло знаменательное событие – была открыта первая русская школа для детей горцев. В школе обучалось 25 детей.

Последние годы жизни И. Костемиревский провел в Темир-Хан-Шуре. Его хорошо знали и уважали все горожане. Часто его рослую фигуру можно было видеть на церковной площади. Он много и горячо рассуждал и писал о политике, литературе и медицине.

И. С. Костемиревский – выходец из бедной семьи – хорошо знал цену деньгами и жил крайне расчетливо, часто отказывал себе даже в необходимом. А в своем завещании он оставил накопленные за счет жалованья и пенсии 20 тысяч рублей для открытия народных школ в Дагестане и на своей родине в селе Костемирово. Он оставил еще и средства для создания краеведческого музея в Темир-Хан-Шуре.

На тот момент, когда Булач Имадутдинович Гаджиев был на родине Костемиревского, там проживало 90 жителей, в большинстве своем старики. Школа, где обучалось 14 детей, должна была закрыться. Деревня была на грани исчезновения. Но Булач, как он рассказывал, был счастлив от имени своих земляков поклониться очагу Костемиревского, деревянной церкви, где его крестили. Он встретился с далекими потомками Ивана Семеновича.

И. С. Костемиревский был похоронен в Темир-Хан-Шуре в 1891 году. За могилой ухаживали краеведы школы № 5. Могила представляла собой камень, на котором на серебристой пластине было написано: «Иван Семенович Костемеревский – основатель первой русской школы в Дагестане для детей горцев».

На другой табличке можно прочесть, что он бесплатно лечил горцев.

 

«Отец дагестанских языков» П. К. Услар

Лет 30 тому назад, называя имена славных людей, живших или посетивших Темир-Хан-Шуру, Булач Имадутдинович с большим уважением часто говорил: «Услар».

Тогда я еще не знал: Услар – это фамилия или имя? Однажды я решился спросить у Булача Имадутдиновича: «Услар из какого села? Аварец он или кумык?»

Булач добродушно улыбнулся и сказал, что Петр Услар – «отец дагестанских языков» – из Тверской губернии.

Я развел руками: «отец дагестанских языков» из Тверской губернии! Тогда Булач Имадутдинович поведал мне следующее.

Родители Петра Услара Карл Карлович был немцем, а мать – русская. Родился Петр Карлович Услар в Тверской губернии в деревне Курово. Окончил гимназию, а затем инженерное училище. Принимал участие в военной экспедиции на Кавказ. Он должен был составить историю Кавказа и Дагестана.

Еще тогда П. К. Услар решил, что лучше поймешь горца, когда поймешь его язык. Вначале он работал в Грузии и Чечне, изучал фольклор этих народов, в 1863 году начинает работать в Дагестане. Он жил в Темир-Хан-Шуре почти до конца жизни.

В работе по изучению какого-нибудь языка у него была своя, отличительная от всех других система. Прежде, чем начинать изучение какого-нибудь языка, Услар работал с горцем, отлично знавшим этот язык. Не буду останавливаться подробно на методах изучения Усларом того или иного языка. Скажу лишь, что за один год был подготовлен капитальный труд по аварскому языку. В этой работе даются азбука, фонетика и грамматика, перевод слов на русский язык, ударения. Большую помощь по составлению труда на аварском языке ему оказал его помощник Айдемир Чиркеевский.

В 1864 году Услар уже работает над книгой лакского языка. Помощником ему в лакском языке был Абдулла Омаров.

Затем Услар подробно исследует даргинский язык, табасаранский. Выпускает большой труд на кюринском языке. Услар изготовил специальные шрифты, отлитые затем в Тифлисе, и сам доставил их в Темир-Хан-Шуру. Это ускорило издание книг на дагестанских языках.

С этого времени исчезла официальная переписка на арабском языке, уступив место переписке на местных языках.

Еще в 1866–1867 годах благодаря Услару в Хунзахе открылась первая светская школа. В 1867 году открылась светская школа и в Кумухе. В ней уроки вел другой помощник Петра Карловича – Абдулла Омаров.

Через несколько лет в Хунзахе и в Кумухе ввели преподавание русского языка.

П. К. Услар досконально изучил пять основных языков, на которых говорила большая часть населения Дагестана.

Петр Карлович находил время проводить большую работу по исследованию истории Дагестана.

Он не только составлял буквари, советовал и помогал собирать сказки, пословицы, песни, предания местных народов.

Прошло долгих одиннадцать лет со дня приезда Услара в Темир-Хан-Шуру. Постоянные поездки и пешие походы по горам в любое время года, в любую погоду, отсутствие регулярной горячей пищи, а самое главное непрерывный титанический труд подорвали здоровье большого ученого.

Весной 1874 года Петр Карлович навсегда покинул Темир-Хан-Шуру и уехал в родное Курово.

Он еле передвигал ноги, обострилась болезнь печени, спасти Петра Карловича было уже невозможно.

8 июня 1875 года, на 60-м году жизни, ученого не стало.

В Дагестане выросла целая плеяда замечательных лингвистов, которые продолжили дело Айдемира Чиркеевского, Абдуллы Омарова, Казанфара Зулфугарова, – доктора наук Ш. И. Микаилов, У. А. Мейланова, P. M. Магомедов, М. М. Гаджиев и другие.

А что жили и творили в Дагестане такие великие люди, нам сообщает все тот же Булач Имадутдинович Гаджиев.

 

Первый краевед в Дагестане А. П. Скрабе

– Первым краеведом в Дагестане был Августин Петрович Скрабе, – говорил Булач Гаджиев. – Он направил меня на тропу краеведения. Его неутомимая энергия в этом большом и важном деле, его большая, отеческая любовь к детям и родному краю вдохновляли меня всегда в этой работе.

Булач Имадутдинович подробно рассказывал многим об Августине Петровиче, о том, как судьба забросила его в Дагестан, ставший его основной Родиной.

Отца своего он не знал, он погиб на горе Шипка во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов.

Тогда и родился Августин в бедной латышской семье. С шести лет Августин пас гусей у хозяина, выполнял всевозможные работы. Работал по найму у многих хозяев.

У маленького Августина была сильная тяга к учебе, к знаниям. Но лишь зимой он мог ходить в школу, а школа находилась очень далеко от дома. Неделями он не был дома, голодал, спал, где придется, но учился прилежно.

С детства Августин был очень любознательным, сообразительным и толковым мальчиком. Он блестяще окончил двухклассную школу и сдал экзамены в учительскую гимназию.

Как-то в газете он прочел, а он очень любил читать, что в Дагестане приглашают учителей для работы в сельских начальных школах.

В августе 1901 года Августин Петрович с мамой приехал в Темир-Хан-Шуру. Его направили учителем младших классов в Карабудахкентскую школу.

Новый учитель с первых дней работы вызвал симпатию у родителей и жителей села. Он как мог защищал интересы бедняков, был на все руки мастер. При школе посадил виноград, нашел место для школьного огорода. У себя дома завел пасеку, заимел корову для матери.

К концу учебного года приехал высокий гость из Темир-Хан-Шуры на экзамен. Школу успешно закончили 15 учеников. Родители удивлялись, что их дети говорят по-русски. Но радовались они недолго. Инспектор из Темир-Хан-Шуры объявил, что Августина Петровича переводят в Ишкарты.

Все село провожало Августина Петровича – учителя, которого уважали все.

Из Темир-Хан-Шуры до Ишкартов он добирался пешком, мать сидела на арбе.

С нового учебного года началась свойственная ему кипучая деятельность. С помощью учащихся он построил пасеку, переплетную и столярную мастерские. При школе построил маленькую метеостанцию. Научил детей наблюдать на метеостанции, а результаты наблюдения регулярно посылал в Тифлис.

Иногда в Ишкарты приезжали известные люди – профессор Кузнецов, историк, писатель Козубский, геолог Андросов и другие. Августин Петрович водил их в горы, в Сулакский каньон и другие примечательные места. Многому он и сам учился у них, записывая их рассказы и наблюдения.

По этим же маршрутам, уже хорошо знакомым ему, ходил с учениками и передавал им все, что узнал сам.

Как-то Августина Петровича пригласили на совещание в Баку. Там он познакомился с учительницей острова Сара Наташей. А летом 1914 года Наталья Ивановна приехала в Ишкарты к Августину Петровичу.

Работали они вместе в Ишкартах до 1917 года. Осенью 1917 года Августина Петровича назначали в Кумух заведовать 4-классным училищем.

Там, в новых местах, с новой силой, характерной его душе, он развернул кипучую деятельность в учебном плане и в изучении нового края. Он даже набрел на древнее кладбище с могильными плитами, на которых были христианские изображения.

В Кумухе Августин Петрович проработал лишь полгода. С появлением турок в Кумухе переехал в Буйнакск. Переехал – громко сказано, они больше шли пешком.

И с 1922 года до последних дней жизни он жил в Буйнакске.

А. П. Скрабе вместе со своей супругой Натальей Ивановной создают в школе № 1 два юннатских кружка.

Булач Имадутдинович говорил: «Я иногда думаю: что толкало этого человека брать с собой детей и бродить по горам по 2–3 дня, а то и больше? Время было опасное, голодное. Он – приезжий латыш, дети в основном дагестанцы. Августином Петровичем двигала любовь к краю и его людям», – заключил Булач.

А. П. Скрабе был на уроке или в пути, а лето все в пути. Ночевали в пещерах, в поле под открытым небом. Близкие и дальние окрестности Буйнакска были исхожены.

Не раз он ездил с детьми в Махачкалу. Осмотрели маяк, морской порт, краеведческий музей, фабрику.

Затем Дагестанские Огни: знакомство с производством, концерт силами учащихся для рабочих поселка.

Дербент: осмотр крепостных сооружений, дома, где жил А. А. Бестужев-Марлинский.

А в следующем году питомцы Августина Петровича уже за пределами Дагестана – побывали в Грозном, Пятигорске, Ессентуках, Кисловодске, из Орджоникидзе по Военно-Грузинской дороге в Тифлис. Посетили могилу А. С. Грибоедова, башни времен царицы Тамары. Затем поездом, через Баку, вернулись в Дагестан.

Трудами кружковцев А. П. Скрабе были собраны материалы по геологии, минералогии, ботанике, которыми пользовались учителя школы и преподаватели других школ.

Много лет выпускался журнал «Юный натуралист». В краеведческом музее школы № 5 есть ежемесячный журнал «Юный натуралист» № 1, выпущенный в декабре 1923 года в школе № 1. Я держал его в руках как большую реликвию, он и сегодня очень интересный и содержательный.

Ученик А. П. Скрабе в Первом Буйнакском педагогическом училище К. Г. Макриди – заслуженный учитель ДАССР, 19 лет проработал успешно заведующим Буйнакского гороно. Он рассказывал об уроках А. П. Скрабе, о том, какой большой интерес они имели у учащихся, как помогли многим в жизни.

К. Г. Макриди говорит, что он хорошо знает лекарственные травы, часто собирает их и оказывает помощь семье и знакомым. Этому научил его Августин Петрович.

В 1950 году Республика Дагестан отметила 70-летний юбилей А. П. Скрабе. 70-летие славного сына латышского народа совпало с 50-летием его педагогической деятельности в Дагестане.

Но 1 сентября 1950 года он уже не встретился со своими любимыми учениками: не дожил несколько дней. Августин Петрович Скрабе скончался 27 августа 1950 года в Буйнакске. Его жена Наталья Ивановна говорит, что последними его словами были: «Скажи заведующему гороно, пусть меня хоронят дети». А хоронили его все – и взрослые, и дети.

Я очень хорошо помню красивый дом из красного кирпича на пересечении улиц Казбекова и Красноармейская, этих улиц сейчас в городе нет. Это был дом А. П. Скрабе. Дом этот Августин Петрович завещал учителю из г. Буйнакска.

Краеведы Булача Имадутдиновича регулярно посещали могилу А. П. Скрабе на Буйнакском кладбище и оказывали необходимую помощь его жене Наталье Ивановне.

Одна из улиц Буйнакска вот уже несколько десятилетий носит имя Августина Скрабе.

Мы, буйнакцы и жители Буйнакского района, да и всей республики, должны высоко чтить и помнить этих людей, пришедших в Дагестан по зову сердца дать нам знания и культуру.

 

Халил-Бег Мусаясул

Булач Имадутдинович часто и много рассказывал о замечательном художнике с мировым именем, нашем земляке Халил-Беге Мусаеве (Мусаясул).

Свою творческую деятельность Халил-Бег начал в Буйнакске. Почти напротив дома, построенного еще отцом Булача Имадутдиновича, проживал раньше Халил-Бег Мусаясул.

Об этом нам напоминает мемориальная доска на стене дома. Другая мемориальная доска о нем же – на стене дома Гаджиевых, рядом с мемориальной доской с именем Героя Советского Союза Магомеда Гаджиева. История нам напоминает, что в этом доме Гаджиевых находилась мастерская Халил-Бега Мусаясул. Да, именно здесь, в доме Гаджиевых, начал создавать свои произведения художник.

Наш Булач отлично знал родословную семьи Мусаевых из Чоха. Все мужчины в этом роду были офицерами царской армии, имели высокие правительственные награды, и царское правительство присвоило семье Мусаевых дворянское звание.

Братья Магомед-Бег, Абдул-Каир, Абдул-Загир и Халил-Бег (Мусаясул), как дворяне, имели право учиться за казенный счет в любом заведении России и за рубежом. Старший из братьев Мусаевых Магомед-Бег поступил в кадетский корпус в Ставрополе, а после его окончания – в Александровское военное училище. Это было известное военное училище того времени. В свое время его окончили русский писатель А. Куприн и маршал Советского Союза М. Тухачевский.

Магомед-Бег Мусаев начал службу офицера в Дагестане, а уже в 1914 году был командиром полка во Львове. В Первую мировую войну его полк совершил немало героических подвигов, а Магомед-Бег был награжден многими орденами и крестами русской армии.

Отличительной чертой Магомед-Бега были личная отвага и храбрость. Вместе с рядовыми он ходил в атаки на противника, несколько раз был ранен пулей и штыками.

После Октябрьского переворота Магомед-Бег эмигрировал в Турцию. Его принял Мустафа Кямаль (Ататюрк). Это было тяжелое время для турецкой армии. По предложению Ататюрка Магомед-Бег стал одним из руководителей генерального штаба турецкой национально-освободительной армии.

Под руководством Магомед-Бега был разработан и осуществлен стратегический план многих важных сражений. Ему было присвоено звание бригадного генерала. Возглавляемая им бригада, а затем и дивизия турецких войск не раз побеждали войска противника. Верховный главнокомандующий турецкими войсками Мустафа Кямаль (Ататюрк) высоко отзывался о генерале-дагестанце.

В 1922 году в одном из сражений генерал Магомед-Бег получил тяжелое ранение и через несколько дней скончался в лазарете Константинополя.

Из большого рода Мусаевых в Константинополь смог приехать из Германии только Халил-Бег Мусаясул. Он застал брата еще живым.

Булач Имадутдинович говорил, что он читал записи, сделанные рукой Халил-Бега. Он писал о последних днях и часах брата. «Он отлично понимал свое положение и хотел успокоить меня, – писал Халил-Бег. – Как только мне станет лучше, я приеду к тебе в Германию, – говорил он мне. Я никогда не забуду его взгляд, ему было тяжело расставаться со мной».

Из записей в дневнике Халил-Бега Мусаясул родственники только через год узнали, что генерал турецкой армии Магомед-Бег умер в воскресенье, 19 марта 1922 года, в 12 часов 40 минут.

Халил-Бег Мусаясул находился до последнего вздоха у постели брата. Его оплакивал не только брат Халил-Бег, но и турецкий народ.

Булач Имадутдинович говорил, что на одном из полотен Халил-Бега изображен брат Магомед-Бег в форме турецкого генерала.

Племянники Халил-Бега Мусаясул были в США, где их радушно приняла вдова Халил-Бега Мелани. Она дала в дар России ценнейшие произведения искусства – работы Халил-Бега Мусаясул.

Не знаю, где находятся сейчас эти полотна с изображением брата, знаменитого турецкого генерала Магомед – Бега, дагестанца из села Чох.

Об этом нам мог рассказать, увы, только Булач Имадутдинович.

Хочу закончить эту статью словами выдающегося востоковеда современности, академика И. Ю. Крачковского: «Дагестанцы за пределами своей родины, в свою очередь, куда их закидывала судьба, оказались общепризнанными авторитетами для представителей всего мусульманского мира в целом».

 

Мелани – муза художника

В газете «Буйнакские известия» 12 августа 2011 г. под рубрикой «В дыму столетий» был опубликован материал Алила Давыдова «Бригадный генерал Магомед-Бег Мусаев».

На следующий день после выхода газеты мне позвонил главный редактор журнала «Дагестан», мой друг Далгат Ахмедханов и сказал, что со мной хочет встретиться родной племянник Халил-Бега и бригадного генерала Магомед-Бега Мусаясул Магомед Мусаев.

Мы с Далгатом побывали в его гостеприимном доме и узнали много нового о его известном родственнике. Он рассказал, что в одном из крупнейших музеев мира – «Метрополитен» в Нью-Йорке хранятся слепки рук двух сыновей России, внесших неоценимый вклад в мировую культуру, композитора Сергея Рахманинова и художника Халил-Бега Мусаева. Магомед Мусаев побывал в этом музее.

В 1940 году Халил-Бег Мусаясул учил Мелани аварскому языку и даже сделал для нее картинки для букв на аварском языке. Мелани показывала племянникам эти картинки.

В 1992 году жена Расула Гамзатова Патимат Саидовна поехала в США, чтобы встретиться с вдовой художника Мелани. Она передала в дар Дагестанскому музею изобразительных искусств 5 живописных работ, выполненных художником в Германии. Удивительно трогательные надписи сделала Мелани на обратной стороне картин на аварском и английском языках.

Братья Магомед и Омар еще раз посетили США в 1994 году и провели там целый месяц.

В 1957 году Мелани ушла в монастырь под Нью-Йорком, где под именем матери Жероме стала его настоятельницей. В 2006 году, в возрасте 98 лет, она скончалась. Еще при жизни она говорила: «Жаль, что Халил-Бег не занял у меня немного лет, чтобы мы остались с ним вместе».

Братья Магомед и Омар вновь собираются в Америку. У них твердое намерение – похоронить останки дяди в родном Чохе. Они говорят, что Халил-Бег как-то сказал: «Хоть на том свете, но хочу быть на родине». Эти слова Халил-Бега я слышал 30 лет тому назад от Булача Имадутдиновича.

 

Александр Дюма в Темир-Хан-Шуре

В сентябре 1992 года Булач Имадутдинович познакомил меня с московским писателем Михаилом Буяновым.

Михаил Буянов написал замечательную книгу «Дюма в Дагестане». Книга рассказывает о том, как Александр Дюма приехал в Россию, как он из Петербурга добирался до Астрахани, а потом направился в Дагестан.

В книге приводится много неизвестных и малоизвестных фактов, а также отрывки из записок Дюма о путешествии по Российской империи.

Я был очень рад получить из рук писателя книгу с автографом автора.

А Булача Имадутдиновича писатель Буянов знал гораздо раньше издания своей книги «Дюма в Дагестане», с 1984 года. Привожу лишь один отрывок из книги.

Одна из школ города Буйнакска меня особенно интересовала, пишет Буянов. Это школа имени Героя Советского Союза подводника Магомеда Гаджиева. Его родной брат Булач Имадутдинович преподает в школе историю. Он народный учитель СССР, имеет правительственные награды, известен в республике и как краевед, писатель, автор многих книг о Дагестане и множества статей по истории родного края.

Булач Имадутдинович опубликовал несколько статей о пребывании Дюма в Дагестане и даже написал пьесу «А. Дюма ищет Хаджи-Мурата с музыкой и танцами».

В октябре 1966 года по инициативе Б. И. Гаджиева в Буйнакске, на фасаде дома на углу улиц Хизроева и Ленина, была открыта мемориальная доска о Дюма, побывавшем в этом доме. На ней было написано: «В этом доме И. Д. Багратиона в 1858 году останавливался французский романист А. Дюма».

Сейчас в этом доме расположен музей Боевой славы Буйнакска имени Героя Советского Союза Юсупа Акаева.

В доме Багратиона в Темир-Хан-Шуре Александр Дюма прожил 2–3 дня. Багратион предложил Дюма отправиться на вершину Караная.

Дюма пишет: «Наконец, мы взобрались на последний холм. Казалось, будто под ногами уже нет земли. Нужно было сделать немалое усилие, чтобы заглянуть в пропасть! Примерно час мы пробыли на вершине Караная, – продолжает Дюма. – Постепенно я мало-помалу пригляделся к этому грандиозному величию природы и признаюсь, что ничего не видел подобного ни с вершины Воллорка (пик на границе Франции и Швейцарии), ни с Риги (горная группа в Швейцарии), ни с Этны (вулкан на Сицилии), ни с пика Гаварни (пик на границе Франции и Испании).

Но нас ожидал еще один сюрприз, – говорит А. Дюма. – С русской точностью сопровождающие нас пятьсот пехотинцев сделали залп из своих пятисот ружей. Ни буря, ни гром, наверное, никогда не производили здесь такого страшного, оглушительного громыхания.

Меня подвели против моей воли еще ближе к пропасти.

Я мог видеть подо мной на глубине семи тысяч футов жителей Гимры, копошившихся словно рой муравьев.

Этот залп был сигналом нашего возвращения. Обедали мы в крепости Ишкарты. Когда мы пили чай, меня пригласили пройти в комнату, где, как сказали, находится особа, желающая меня видеть.

Это был полковой портной, пришедший снять мерку для офицерского мундира: по предложению полковника Багратиона я был единогласно избран солдатами почетным членом полка местных горцев. Торжественная музыка гремела в зале весь вечер по случаю принятия меня в полк».

Еще один момент, еще одно явление природы восхитил Александра Дюма в Дагестане – Кумторкалинский песчаный бархан.

«На равнине высится песчаная гора высотой 600–700 метров. Песок мелкий, чистый и очень красивый.

Песчаная гора имела несколько вершин. После каждой бури гора меняет форму, но буря, как бы сильна ни была, не развевает песка по равнине, гора сохраняет свою обычную высоту».

С июня 1858 года по февраль 1859 года Дюма жил в России, несколько месяцев – на Кавказе.

Дюма не только путешествовал и наблюдал жизнь в России, но и занимался литературным трудом. Он много переводил: оду Пушкина «Вольность», «Героя нашего времени» и много стихотворений Лермонтова, «Ледяной дом» И. И. Лажечникова, повести А. А. Бестужева-Марлинского и т. д.

Переводить Дюма помогли Д. В. Григорович и другие русские писатели, свободно владеющие французским языком. По возвращении в Париж Дюма издал эти переводы.

Без сомнения, Александр Дюма был деятелем французской культуры, внесшим немалый вклад в приобщение западноевропейских читателей к русской литературе.

С 16 апреля по 15 мая 1859 года в Париже ежедневно отдельными выпусками (всего 30) печатались путевые заметки Дюма о поездке на Кавказ и в Дагестан.

Лишь благодаря Александру Дюма Париж узнал о Дагестане и Темир-Хан-Шуре. А мы благодаря Булачу Гаджиеву узнали историю пребывания этого знаменитого французского писателя в Темир-Хан-Шуре.

 

Кумыкский зять А. П. Ермолов

Наверное, не было таких исторических событий в Дагестане, о которых бы не знал и не рассказывал наш дорогой Булач. Всю жизнь он досконально изучал и собирал все новые и новые сведения о великом имаме Шамиле. Думаю, это было основной темой его титанической деятельности.

Булач отлично знал и описал в своих книгах не только соратников и друзей по оружию имама, но и его противников в Кавказской войне.

Командующим южной русской армией, воюющей против Шамиля, был 39-летний генерал Алексей Петрович Ермолов (1777–1861). Он появился на Кавказской арене с 1816 года. Дагестанцы называли его «московским шайтаном». Одни боялись его, другие им восхищались, а русские солдаты обожали его, называя «батюшкой». Мощная фигура, голос, как гром, огромный темперамент Ермолова воплощали в нем черты русского богатыря из легенды.

Русского ли богатыря? Предок этого рода, как утверждает родословная, Арслан-Мурза-Ермола прибыл еще в 1506 году из Золотой Орды. Да и сам Ермолов говорил иногда, что он потомок Чингисхана, – говорит Булач Имадутдинович.

Ермолов был одним из способных учеников Суворова. При Аустерлице получил чин полковника, отличился в войне с Наполеоном. Царь Александр I отмечал его талант и организаторские способности. Обойдя многих высокопоставленных генералов и придворных, назначил его командующим южной русской армией на Кавказе.

Придворные генералы и иностранцы мешали ему работать, жаловались царю.

Ермолов и сам не мог терпеть придворных иностранцев. Он был близок с простыми мужиками, солдатами, и они любили его. С ними он сидел у лагерного костра, из одного котелка ел щи.

А. П. Ермолов был первым, кто завоевал часть Кавказа, построил много укреплений и Военно-Грузинскую дорогу. Но в 1827 году царь Николай I назначил новым главнокомандующим на Кавказе графа Паскевича.

Однако вернемся к заглавию статьи.

В 1816 году Ермолов гостил в Аксае, не раз бывал при дворе шамхала Тарковского. В крепости Бурной, возведенной при Ермолове, организовывали дружеские приемы русские и кумыки.

Ермолов проявлял большой интерес ко всему кумыкскому, на бытовом уровне владел кумыкским языком. Он любил слушать старинные кумыкские йыры в исполнении певцов под аккомпанемент агач-кумуза, любоваться танцами кумыкских красавиц.

В 1819 году А. П. Ермолов в Тарках заключил союз по шариату с дочерью Абдуллы Сюйду. Она родила ему сына Бахтияра (при крещении Виктор). Сюйду не пожелала жить в Тифлисе и через год вернулась в Тарки.

Вторую жену по шариату Ермолов взял в Какашуре. Это была дочь Акая, красавица Тотай. Она прожила с А. П. Ермоловым семь лет и родила сыновей Аллахяра (при крещении Север), Умара (при крещении Клавдий) и дочь Софиат – Софию-Ханум. Тотай не приняла православия и вернулась на родину с дочерью.

Наконец, третьей женой Ермолова была Солтанат-Баммат-Кызы из Буглена. Их сын Исфендиар вскоре после рождения умер, и она возвратилась в Буглен.

Сыновья Ермолова от Сюйду и Тотай окончили, как и отец, Михайловское артиллерийское училище и дослужили до генеральского чина. Жены Ермолова получали ежегодное хорошее содержание.

Все генералы Ермоловы – отец и сыновья – похоронены в Москве на Ваганьковском кладбище.

А Тотай и ее дочь Софиат покоятся в Гелли.

 

Меценаты Темир-Хан-Шуры

О многих замечательных людях писал в своих книгах и рассказывал Булач Гаджиев. Но с особым уважением и интересом он говорил о двух меценатах, живших в Темир-Хан-Шуре, – купце второй гильдии Магома-Али Курахмаеве и его зяте Хизри Гаджиеве.

Родился Магома-Али Курахмаев в аварском селе Миатли. Он один из первых завел свое дело в Темир-Хан-Шуре, где ему принадлежали консервный завод, три магазина, баня, семь домов. О его достатке говорит и то, что воспитанием его детей и внуков занимались няни, гувернантки, готовил им повар из Парижа.

Невесту себе Магома-Али нашел в далеком горном селе Телетль. Это была красавица Ханум. Она быстро выучила русский и кумыкский языки, одевалась на «русский манер» и детей воспитывала по-светски.

Сам Магома-Али, будучи очень религиозным человеком, посетил Мекку. Свое богатство он считал даром божьим и, помогая бедным людям, говорил, что выполняет волю Аллаха.

У Магома-Али и Ханум было 5 сыновей и одна дочь. Дочь его, Калимат, окончила на «отлично» Темир-Хан-Шуринскую женскую гимназию. Она отличалась благородными манерами, аккуратностью, большой любовью к литературе и языкам.

К ней сватались сыновья богачей. Магома-Али сказал: «Им нужна не моя дочь, а мое богатство». И выдал свою дочь за бедного приказчика Хизри Гаджиева.

Умер Магома-Али в 1906 году в возрасте 68 лет. Его жена умерла в 1936 году, ей тогда было 110 лет.

Буйнакцы старшего поколения хорошо знали и уважали внучку Магома-Али – заслуженную учительницу школ ДАССР и РФ Зайнаб Бадрутдиновну Янгиеву. Она очень любила Буйнакск и буйнакцев. Около 20 лет была депутатом горсовета, 10 лет – методистом Института усовершенствования учителей, директором детского дома, председателем парткомиссии горкома КПСС, председателем городского женсовета. Она говорила: «Буду с трудным положением женщины бороться, пока хватит сил и здоровья. Буду бороться, пока женщины кладут асфальт, таскают кирпичи, месят на стройке бетон, ремонтируют железные дороги, разгружают вагоны, носят по полю мешки с картофелем, в то время как мужчины слагают о них нежные стихи, называют мадоннами, богинями».

Зайнаб Бадрутдиновна Янгиева

Зайнаб Бадрутдиновна, как и ее замечательный дед Магома-Али, сделала много для блага родного города.

А теперь наш рассказ будет о том, как познакомился Магома-Али со своим будущем зятем Хизри Гаджиевым.

Как-то Магома-Али собрался ехать по своим делам в Порт-Петровск. К нему на улице подошел молодой человек приятной наружности и попросил: «Нельзя ли поехать с вами?»

Магома-Али разрешил ему сесть в свой фаэтон. По дороге молодой человек представился и сказал, что едет в Порт-Петровск в поисках работы. Так началась трудовая жизнь одной из интереснейших личностей Дагестана – Хизри Гаджиева. После женитьбы, с разрешения тестя, Хизри Гаджиев завел свое дело. В лице Калимат он приобрел хорошую помощницу. Она принимала активное участие во всех делах мужа: сидела за кассой, выдавала зарплату, вела учет, знала о всех расходах.

Сам Хизри не только перенял искусство бизнеса у Курахмаева, но и проявил способности в других областях. Он любил музыку, знал толк в литературе и искусстве.

У Хизри и Калимат было 11 детей. В их доме был самый лучший граммофон того времени и много пластинок.

Любовь к музыке глава семьи передал всем своим детям, которых учили русские учителя. Дети часто музицировали перед гостями, жили вместе с отцом.

Часто у Хизри Гаджиева гостил архитектор И. Зильбершмидт. Это по его проекту был построен красивый театр «Модерн». Кроме театра, Хизри Гаджиеву принадлежали консервные заводы в Темир-Хан-Шуре и Нагорном Дагестане, двухэтажный дом на улице Аргутинской и еще несколько зданий.

Семья Гаджиевых проживала в большом доме на Соборной площади (площадь у памятника У. Буйнакскому). В этом доме при советской власти размещался горком партии.

Считаю необходимым подробно рассказать о театре «Модерн». По проекту гениального архитектора Иосифа Зильбершмидта, близкого друга Хизри Гаджиева, был построен в 1916 году театр, какого не было в то время ни в одном городе не только Дагестана, но и Северного Кавказа.

При строительстве использовали красный кирпич особого обжига. Редкий светло-зеленый кафель привезли из-за пределов Дагестана. Стулья доставили из столицы Австрии Вены.

Восьмую часть своей прибыли он раздавал помимо зарплаты своим рабочим. Учет вела все та же Калимат. Раздача садака была законом в семье Хизри Гаджиева. Он оказывал материальную помощь женской гимназии, принимал активное участие в строительстве реального училища. На его предприятиях, в отличие от других, рабочие ни разу не бастовали. Они всегда и во всем были довольны своим хозяином. Вероятно, поэтому на первых порах Советская власть оставила его директором своего же консервного завода.

Со временем новая власть отобрала у Хизри Гаджиева все: заводы, дома, театр «Модерн», все имущество. Семья осталась в Буйнакске, а сам он устроился работать в Махачкале, снимая комнату по улице Дахадаева. Невзирая на все удары судьбы, он не терял оптимизма.

Инструктаж Булача перед походом в ущелье Марковых. Крайний слева – правнук А. А. Бестужева-Марлинского

В 1933 году чекисты арестовали Хизри. Дальнейшая его судьба неизвестна. Известно одно, что его уже больше не видели.

Любимое детище Хизри Гаджиева – театр «Модерн», построенный в дар жителям нашего города, нуждалось в реставрации.

Благодаря большим усилиям замечательного учителя, художника, энтузиаста-краеведа Магомеда Дугричилова Министерство культуры Дагестана открыло в этом здании Культурный центр города. Шедевр, созданный усилиями Хизри Гаджиева и архитектора И. Зильбершмидта, был спасен.

Здесь успешно работал в последние годы жизни наш дорогой Булач Имадутдинович Гаджиев, и благодаря ему Культурный центр города носит имя Хизри Гаджиева.

* * *

Газета «Буйнакские известия» несколько лет подряд представляла свои материалы на всероссийский конкурс «Золотой лотос».

В 2004 году газета стала обладателем так называемых семи «Золотых зерен» и особо отмечена жюри конкурса. А в 2005 году «Буйнакские известия» получили высокую награду, став лауреатом «Золотого лотоса» и получив одноименный приз. Эта большая награда – заслуга не только творческого коллектива редакции, но и внештатных авторов.

В канун 140-летия Буйнакска пришла приятная весть. «Золотое зерно», как говорит член жюри, профессор, заведующий кафедрой периодической печати Московского государственного университета печати Михаил Ненашев, с радостью отдано Булачу Гаджиеву.

Вот его комментарий: «Газета «Буйнакские известия» печатает исследования «Меценаты» Булача Гаджиева о том, что Морозовы, Мамонтовы, Третьяковы имелись в Дагестане.

Булач Гаджиев предложил читателю увлекательный очерк о выдающихся своих земляках. Очерк Булача Гаджиева читается с большим интересом, насыщен примерами, весьма привлекательными и полезными для нашей жизни».

 

Беловеская горка

Глава из книги Б. И. Гаджиева «Поляки в Дагестане»

Холм с непривычным для дагестанского уха названием Беловеская горка растянулся на несколько километров западнее Буйнакска, поднявшись над городом не менее чем на 200 метров. Горка дорога нам по многим причинам. Лет 40 назад на ее скалах, это когда идешь в сторону озера, будет с правой руки, я обнаружил около ста рисунков, изображающих начиная от разнообразных животных и сцен охоты и кончая примитивными рисунками дагестанской арбы.

На горке для существования человека имелись определенные условия: разнообразный животный мир, великолепные леса, изобилие воды и более мягкий климат, чем сейчас.

Во времена Кавказской войны, как и на скале Кавалер-Батарея, на Беловеской горке имелся наблюдательный пункт, чтобы с этой стороны мюриды Шамиля не могли бы нанести внезапный удар по укреплению Темир-Хан-Шура.

Не меньшее значение для противоборствующих сторон играла горка и в годы Гражданской войны.

Установи на ней батарею пушек, и город вынужден был бы покориться такой силе. Именно так случилось в конце марта 1920 года.

На юге Темир-Хан-Шуры и на Беловеской горке тайно скопились краснопартизанские отряды. Хотя в городе распространялись тревожные слухи, однако открытой паники среди деникинцев не проявлялось.

Мало того, на тумбах по Аргутинской улице пестрили объявления, извещающие, что «сегодня для широкой публики в зале женской гимназии будет прочитана лекция «О положении в России». И на самом деле, вечером 27 марта офицеры и местная знать собрались, куда их созывали организаторы лекции.

В середине беседы какой-то полковник по одному стал окликать офицеров. К ним присоединились и гражданские лица со своими дамами.

Панику вызвал слух о каком-то ультиматуме большевиков. В ту же ночь деникинцы отступили в направлении Порт-Петровска.

А утром 28 марта 1920 года повстанческие отряды со стороны Атланозеня и Беловеской горки спустились в Темир-Хан-Шуру и праздновали установление Советской власти.

В 1919–1920 годах в связи с гражданской войной, когда одна власть сменялась другой, началась беспорядочная рубка леса и на Беловеской горке.

Прекрасная зона отдыха и своеобразные «легкие» Темир-Хан-Шуры исчезли с лица земли. Вместо густо росших деревьев остались одни пни. Был истреблен и животный мир.

С тех пор, по истечении 80 лет, тонкие стволы дубняка никак не могут разрастись. Высох и родник, который протекал у подножья скалы Таш-Кутан, отмеченной, как я писал выше, рисунками древних охотников.

Через короткое время после нападения Германии на Советский Союз на Беловеской горке появился наблюдательный пункт, а точнее сказать, маленькая комната, сколоченная из досок и фанерных листов. Одна табуретка и полевой телефон «украшали» ее внутренность.

Об этом я знаю не понаслышке. Раз в неделю по приказу штаба МПВО города я с группой старших ребят школы № 5 дежурил на макушке Беловеской горки: следили за небом. Ночью часть учащихся несла вахту, другая отдыхала в домике. Обо всем подозрительном мы сообщали по телефону в штаб.

После Великой Отечественной войны прямо на глазах город стал разрастаться за счет переселенцев, спустившихся с гор. Особенно быстро застраивался восточный склон Беловеской горки.

Появились улицы, которые почему-то стали называть именами классиков русской литературы: Толстого, Достоевского, Чехова, Островского.

Не могу сказать, что дома, возникшие на этих улицах, украшали наш город. Вид на горку был размазан. Приходилось со всем этим мириться, так как горцы, не выдержав тягот войны, бежали в город и строились, не придерживаясь никаких правил архитектуры и градостроения.

Если жители города отнеслись к беженцам с пониманием, то природа жестоко отомстила. В ночь на 25 января 1990 года под оползнем оказались десятки людей, домов, а всего пострадало более сотни строений. Столько же в аварийном состоянии находится по сей день.

Всеми правдами и неправдами многие жители не покидают дома, хотя угроза того, что произошло в январе 1990 года, не снята с повестки дня и сегодня. Ныне на Беловеской горке установлен телеретранслятор, который устойчиво принимает из Махачкалы три программы по первому, второму и седьмому каналам.

… Я интересовался, почему холм, нависший над городом, носит имя некого Беловеского. Однако вплотную этим вопросом занялся только в конце 70-х годов. Первым делом я отправился в семью Беломазовых, коренных темирханшуринцев.

Мария Беломазова еще до революции окончила женскую гимназию, знала много историй, связанных с нашим городом. Дочь ее, Галина, училась со мной в школе № 1. Начитанная, любознательная, она также могла быть мне полезной.

Итак, я постучался в квартиру Беломазовых. Мать и дочь оказались дома. Сказав, по какому поводу беспокою их, раскрыл блокнот и вот что узнал от этих двух женщин:

«Адам Беловеский имел роскошный сад. В нем, отражая синь неба или бегущие по небу облака, покоился большой пруд, в котором водилось множество черепах. Они выползали греться на сушу, но при появлении людей поспешно уходили в воду.

Беловеским принадлежали два дома. Тот, что выше, представлял собой постройку дачного типа, с большой верандой. Рядом находилась красивая беседка, увитая хмелем.

Сад Беловеских с верхнего дома тянулся до нынешней ул. Красной, где стоял второй дом из кирпича.

Адам Григорьевич Беловеский

Сад от улицы, ведущий на макушку горки, был отгорожен колючей проволокой. За нею пролегала канава, которая почему-то всегда была влажной, хотя по ней только в дождь урчала вода. Детвора там собирала ежевику.

Беловеские разводили яблони, груши, черешню, персики.

Урожаи бывали высокие, иначе чем объяснить, что в этом же саде действовал небольшой консервный завод. На банках пестрели очень красивые этикетки с печатью императорского двора. Свою продукцию – компоты и варенья – Беловеские поставляли царскому семейству».

Затем я встретился и с сестрами Лебедевыми. Младшая из сестер вспомнила: «Мой отец, как вы знаете, работал на почте. Беловеским поступало много корреспонденции. Из уважения к Адаму Григорьевичу родитель пешком отправлялся на их ферму. Это к вечеру. Отца обычно сопровождала я. Мы часто заставали жену Беловеского Марию Иосифовну за доением коровы. Не было случая, чтобы добрая женщина не угостила меня парным молоком.

Писали Беловеским из самых разных уголков мира, в том числе из Франции. Мы с сестрой рассматривали журнал, в котором была помещена фотография, изображавшая свадебный процесс внука Беловеских с дочерью Шаляпина. Всех нас поражали ее босоножки – невиданная обувь в наших краях.

Длинный массивный стол постоянно был накрыт на веранде для гостей. К супруге Адама Григорьевича Марии Иосифовне и ее двум сестрам приходили пожилые темирханшуринки. Они вели светские разговоры.

У Беловеских было три дочери. Одна, Людмила, умерла еще до революции. Другая, Евгения, в Петрограде вышла замуж за датчанина инженера-химика.

В 1938 году до Буйнакска докатился слух, что эта чета проживает во Франции. Мария Иосифовна получала письма от своей дочери. Та звала свою мать во Францию, но в ту пору выехать из СССР за границу было так же невозможно, как попасть ей, скажем, на Северный полюс.

Третью дочь Беловеских, приемную, звали Анной. Анна до третьего класса занималась в Буйнакской школе № 1, затем переехала в Москву, куда она вызвала маму… Там и умерла Мария Иосифовна».

Так по крупицам я стал собирать сведения о хозяевах горы.

Я знал, что ни Адама Григорьевича, ни его супруги, ни других родственников в живых не было. Все надежды теперь я возлагал на третью дочь Беловеских – Нюсю (Анну).

Много воды утекло с тех пор, пока я узнал, что ближайшая подруга Анны живет в Белоруссии. К моему удивлению, последняя оказалась моей бывшей одноклассницей – Ираидой Носковой-Литвиновой.

Срочно отправляю письмо в г. Жидино. Мое нетерпение трудно представить. Первые строки от Ираиды о Буйнакске, школьной жизни. Так, мол, и так, а дальше: «… много было в их имении сирени и разных цветов. Кроме фруктовых деревьев, имелись орешники. Этим делом занимался сам Беловеский. Ему помогал аварец по имени Магома.

Дом Беловеских всегда посещался народом. Гостей принимали с распростертыми объятиями. Надо знать изумительный климат Темир-Хан-Шуры. Сюда летом приезжали на отдых богатые люди из Баку, Красноводска, Петербурга и других городов. Все они квартировались на даче Беловеского».

Мария Иосифовна Беловеская с дочерью Анной

«Не помню точно, – сообщала мне далее Ирина Носкова-Литвинова, – то ли в 1934, то ли в 1935 году, сестер Беловеских выселили, а сад, дома отобрали. В нижнем из них организовали инкубаторную станцию, которая почему-то вскоре сгорела. Палисадник выломали, цветы вытоптали. Сад был запущен, пруд высох.

Сестры Беловеские скитались по частным квартирам. Чтобы не умереть с голоду, нянчили чужих детей, ухаживали за больными, помогали прибрать по дому. Что можно было заработать таким способом?

Однако и в таком положении сестры делились чем могли с теми, кто был беднее их. В частности, когда приболела моя мама, они, как ангелы-хранители, оказались у ее постели. Особенно отличалась Мария Иосифовна. Умерла она в войну в подмосковном городе Жуковском, где жила ее приемная дочь Нюся.

После войны Анна приезжала в Буйнакск, много раз со мною поднималась на горку.

Анна Адамовна Беловеская

В последний раз родной город она посетила в 1962 году. Никак не узнавала место, где был их верхний дом и сад. Все было застроено новыми хозяевами. С Нюсей мы дружим по сей день и ездим друг к другу. Она уже на пенсии. У нее сохранились фотографии матери, близких. Она хороший человек, отзовется на твою просьбу…»

Ирина завершила письмо адресом Анны Адамовны.

Я немедленно отправил письмо в Жуковское. От ее ответа теперь зависело, насколько обогатится материал о семье Беловеских.

Недолго мне пришлось ждать письма из Подмосковья. Анна Адамовна обещала помочь во всех моих исканиях, однако считала, что лучше всего будет, если я сам приеду к ней.

Лучшего совета мне не надо было. Едва дождавшись летних каникул, мы с супругой уехали в Жуковское.

Находим дом Анны Адамовны. Она оказалась моложавой, симпатичной, хорошо сложенной для своих лет женщиной. Былая красота еще не сошла с ее лица.

Анна Адамовна сразу доверилась нам, из сарая притащила ветхий чемодан больших размеров, битком набитый письмами. Принесла она и уйму пожелтевших от времени фотографий. Я даже немного опешил.

Началось знакомство. Письма непосредственного отношения к моим поискам не имели. Отобрав несколько конвертов, привлекших мое внимание, другие отложил в сторону. Больше всего меня занимали фотографии. Я стал их сортировать. Те, что были связаны с семьей Беловеских, откладывал в отдельную стопку.

– Для чего вы это делаете? – спросила Анна Адамовна.

– Если позволите, – отвечал я хозяйке дома, – я их пересниму.

– Нет в этом надобности, – произнесла она.

У меня екнуло сердце. Я перестал перебирать фотографии и уставился на свои руки, будто они сделали что-то недозволенное.

– Хотел бы, – робко выдохнул я, – сделать с них копии.

– Зачем столько мороки, совсем заберите!

Я не поверил своим ушам.

– Да-да, – потребовала Анна Адамовна, – это и это Вы можете забрать. Эти обязательно берите.

И я забрал, но далеко не все, что предлагала добрая женщина, только десятую часть.

– А что я с ними буду делать? – спросила она – Может, Вам в чем-то действительно помогут.

Пронумеровав понравившиеся мне фотографии, я попросил Анну Адамовну каждую из них прокомментировать.

Под № 1 у меня значилась фотография Адама Григорьевича Беловеского. По рассказу Анны Адамовны получилось, что он в Темир-Хан-Шуре оказался по приглашению какого-то князя. Прибыл он из Польши, сделался управляющим у князя. Освоившись с новой должностью, Адам Григорьевич на склоне горки купил землю и разбил на ней сад, вырыл пруд, запустил туда рыб. В верхней и нижней части сада построил два дома.

«В верхнем доме было 13 комнат. Дом был покрашен в белый цвет. Окна были зарешечены – зимой, бывало, к дому подходили волки. Однажды, – вспоминала Анна Адамовна, – я насчитала стаю из семи волков во главе с вожаком. Страшно выли. Я спряталась под кроватью.

Сад – уникальное детище Адама Григорьевича. Гости удивлялись, когда видели на одном, скажем, дереве фрукты двух-трех сортов. Деревья он привозил из-за границы. У нас росли редкие сорта груш и яблок. Груши имели красную мякоть. Зимние сорта яблок весили до 700 граммов. Около пруда скопились желтые с пупырышками ароматные яблоки. Таяли во рту. Сорок абрикосовых деревьев выгнулись от верхнего дома вниз. Тополи-гиганты, в два обхвата, кронами ушли в самое небо, а под ними журчит ручей с чистой водой. К стволам тополей мы приспособили перекладины, нечто вроде турника и качелей. Адам Григорьевич поддерживал связь с Мичуриным, ездил к нему обмениваться опытом. Думаю, ученому из Козлова было чему поучиться у темирханшуринца. Уверена, что такого сада, как у нас, более в Дагестане в ту пору не было. Черешня, вишня, айва, курага, малина, смородина, крыжовник, барбарис…

А цветы! Сирень! Обыкновенная, персидская, махровая, красная, бордовая. Акация – белая и розовая.

Осенью опавшие листья мне по пояс. Мы, дети, барахтались в них или во время игры в прятки могли так зарыться, что и не обнаружишь.

Обычно за садом ухаживали Адам Григорьевич и наш работник Магома. Адама Григорьевича я помню – крупный, рослый, атлетическая фигура. В последнее время, это уже при Советской власти, работал бухгалтером в одной организации.

Внезапно заболел грудной жабой и умер в 1924 году. Похоронили рядом с дочерью Людмилой.

Народ у нас бывал с утра до вечера: семьи генерала Лазарева, Магомы, Лебедева, генерала Макухо, наши родственники, приезжавшие из Польши.

Я запомнила жену покойного генерала Т. И. Мищенко, с которым Адам Григорьевич имел тесные отношения. Я училась у нее читать, писать, игре на фортепиано. Генеральша прекрасно владела инструментом. Мы часто бывали у нее. В саду у них росли карликовые деревья, фруктовые деревья, цветы, бил фонтан. Сад Мищенко незаметно переходил в лес.

А как прекрасно было зимой. Разве забудешь катание на санках! Весь город собирался на Беловескую горку для этого. У нас были самые модные сани с рулевым управлением. Скользили здорово, до самой черты города. Наверх сани тащили наши собаки. Люди удивлялись этому зрелищу.

Этот сказочный мир окружал меня до 1928 года. Затем пошло-поехало. У нас отобрали все, приказав за 24 часа убраться восвояси.

Мы поселились у двух старушек Рябчевских, затем у одного учителя.

Из Буйнакска я уехала в 1938 году в Баку. Затем очутилась в Жуковском, где живу до сих пор. Работала конструктором самолетов 30 лет. Сейчас на пенсии. Мама умерла в войну – в октябре 1944 года».

Другая дочь Марии Иосифовны, Евгения, окончила Темир-Хан-Шуринскую женскую гимназию. Блестяще играла на пианино. Евгения Адамовна в совершенстве владела, кроме русского, английским, французским, немецким, итальянским и польским языками. Муж ее, датчанин, Даниил Гарднер, инженер-химик, вошел в историю как изобретатель защитного цвета хаки.

У них было двое детей: дочь носила имя матери, а сын имя отца – Даниил.

Сын, как и отец, инженер-химик, женился в США на дочери Ф. И. Шаляпина Марфе. Когда началась война, связь с ними прекратилась. Что и как с ними, Анна Адамовна не знала.

В этом месте, не вдаваясь в подробности, замечу, что после долгих поисков мне удалось связаться и с Марфой Федоровной Шаляпиной. Она живет в Англии и охотно откликнулась на мои письма.

Фотографий, которые мне подарила Анна Адамовна, и историй, связанных с ними, хватило бы на отдельную повесть. Я этого не стану делать, а позволю поговорить еще о двух личностях, имеющих непосредственное отношение к самой Беловеской горке.

Об аварце Магоме, которого приютил Адам Григорьевич, так рассказывала Анна Адамовна: «Магома жил у нас, считался членом семьи. Его обязанностями были: обрезка, опрыскивание, побелка деревьев. Дед выделил ему дом из двух комнат. Я часто бывала у него. Добрейшей души человек. Русский язык коверкал, чем доставлял нам, детям, удовольствие. Марию Иосифовну называл «Хозяйка», меня – «Нуса». Когда я шла в церковь, он меня сопровождал. Кроме ухаживания за садом, он пилил, колол дрова, следил за нашими двумя коровами, ослом и лошадью».

Магома со своей семьей оставался у хозяев в дни радости и в самые трудные дни.

Когда Беловеских выселили в 24 часа, что стало с Магомой и куда он делся, этого мне Анна Адамовна не смогла сказать.

Наконец, из тех, кто привлек внимание, мне остается досказать о старшей дочери Адама Григорьевича и Марии Иосифовны – Людмиле Беловеской. О ней Анна Адамовна мало что могла вспомнить. Дело в том, что Людмила, как мне рассказывали мать и дочь Беломазовы, умерла еще до революции. И я бы о ней ничего не знал, если бы не дневник Людмилы.

Он каким-то образом попал моей однокласснице Галине Беломазовой-Яланской, а она передала его мне. Почерк неровный, не всегда понятный, некоторые строки так замазаны, что никак нельзя разобрать. И все-таки дневник Людмилы Беловеской для меня очень ценный документ.

Листаю пожелтевшие от времени страницы и удивляюсь, откуда могла черпать такие яркие краски девчонка-гимназистка, чтобы воспеть свою горку, которую называют не иначе, как Швейцарией.

В этом нисколько нет преувеличения, хотя бы потому, что наша юная темирханшуринка исходила немало троп в настоящей Швейцарии. Посетила она также Финляндию, Данию, Норвегию. Так что, называя Беловескую горку Швейцарией, она отдавала дань красоте дагестанской природы.

Дневник Беловеской – это исповедь о своей жизни, о близких, подругах-гимназистках, учителях, о событиях в областном центре Дагестана Темир-Хан-Шуре.

Все это не имеет прямого отношения к нашему повествованию, мне остается чуточку взглянуть ее глазами на темирханшуринскую Швейцарию.

«… 27 мая 1912 года. Лес – краса природы. Наша милая, широкая и чистая Швейцария, аллея с грибным запахом, старое кладбище в сквере, ферма Мищенко на юге – как все это дорого для меня.

«Шура – это дикая Италия», – сказал наш Луи Амико – итальянец».

Судьба Людмилы Беловеской оказалось трагической. Она рано ушла из жизни.

Перед тем, как поставить точку в этой части своей книги, я непременно должен сказать еще вот о чем.

В доме Беловеских бывало много интересных людей. К примеру, летом 1918 года академик живописи Е. Е. Лансере с семьей в течение нескольких месяцев жил на ферме.

Тут, в живописной местности, он делал рисунки для журнала «Танг Чолпан», портреты семьи Адама Григорьевича. Будучи в Москве в гостях у сына академика, я видел акварельные рисунки сада, пруда и других достопримечательностей дома Беловеских.

К Адаму Григорьевичу приезжало немало иностранцев, в том числе из Польши, Финляндии, Италии и других стран. На горке, в гостях у Беловеских, бывали и местные знаменитости, среди них Тату Омаровна Булач, которая очень тепло отзывалась о хозяевах фермы.

… Как-то лет 18–20 назад ко мне обратилась группа горожан с просьбой защитить их. Оказалось, их выселяют из коммунального дома, чтобы снести его и на его месте построить насосную станцию. Объясняю им, что я не депутат, не государственный деятель, не партийный чиновник и помочь им, к сожалению, не могу.

– Но вы же интересуетесь историей, – сказали эти люди мне.

– А при чем тут история?

– А при том, что этот дом, где мы живем, принадлежал Беловескому.

Пришедшие знали мое уязвимое место. В тот же день иду к председателю исполкома. Благо, он выпускник нашей школы. Председатель внимательно выслушал меня, вспоминая, как ходил со мной в походы.

Конечно, он понимает, что исторические памятники необходимо сохранять. Тем более, дом такого человека, открывшего первый консервный завод в Темир-Хан-Шуре и сделавшего много доброго для горожан и приезжих. Разумеется, уверил меня председатель, дом Беловеских пальцем никто не тронет.

Обрадованные ходоки не знали, как меня благодарить.

Прошло какое-то время, и уже сам председатель обратился ко мне: «Из-за того, что нет насосной станции, жители домов, прилегающих к Беловеской горке, остаются без воды. Он, председатель, понимает, что в истории ценно, однако жители не хотят этого понимать. Они требуют дать воду, хватают за горло».

Тем временем узнаю, что те, кто приходил ко мне с жалобой, уже получили в микрорайоне квартиры. Несколько раз меня приглашали в исполком. Когда же я услышал, что собираются послать ко мне делегацию жителей, остро нуждающихся в воде, я сдался. Но выдвинул условие: на стене насосной станции горисполком поставит мемориальную плиту с подобающей надписью о семье Беловеских. Кроме того, план дома и фотографии всех строений вручат мне…

Председатель клятвенно пообещал все условия джентльменского договора исполнить. Прошли дни, недели, месяцы, годы.

Глава города переехал в Махачкалу. Насосная станция работает, люди довольны. Единственный, кто считает себя обделенным, – это я.

– Выходит, Булач, говорю я сам себе, – ты был плохим учителем, неважно работал в школе, коль скоро один из учеников не исполнил данное им честное слово!

Беседа с краеведами на Беловеской горке перед дальним походом

Утешает то, что название горки навсегда сохраняет память об интересной польской семье Адама Григорьевича Беловеского.

 

Родившиеся в Дагестане

Лет 25 тому назад Булач рассказывал мне много о Гайдаре Баммате – под этим именем стал известен Гайдар Нажмутдинович Бамматов из селения Кафыр-Кумух Темир-Хан-Шуринского округа. Он был министром иностранных дел Горской республики, а после ее падения эмигрировал в Париж.

Оба сына Гайдара Баммата – Нажмутдин (1922–1985) и Темир-Булат (1925-?) жили тоже в Париже. Нажмутдин – писатель и дипломат, работал в ЮНЕСКО. Профессор, преподавал в Сорбонне и Кембридже. Автор более 50 работ по истории, написанных им на французском, немецком, английском, испанском и итальянском языках. Брат его Темир-Булат на протяжении многих лет до ухода на пенсию был генеральным авиаконструктором Франции.

* * *

В те годы, когда Булач Имадутдинович рассказывал о сыновьях Гайдара Баммата, он говорил, что у него есть точные сведения о другом нашем земляке. Он был не ученый, не генерал и не министр, а личный телохранитель Наполеона.

Признаюсь, я впервые не поверил Булачу. Спросить у него, откуда у него эти сведения, мне было неудобно.

Недавно мне попала в руки газета «Времена» от 5 мая 2006 г. В ней черным по белому написано: «В книжный фонд Института рукописей им. М. Физули Национальной Академии наук Азербайджана включен двухтомник «Тюркские следы в Европе», изданный в Анкаре Алтаном Араслы».

Дальше я привожу текст из газеты без изменений и добавлений:

«Как сообщили в Институте рукописей им. И. Физули, автор книги, опираясь на исторические источники, рассказал о самом ценном для них эпизоде из периода правления Наполеона – о жизни и деятельности во Франции главного телохранителя императора Наполеона, дагестанца по имени Рустам.

Родившись в Дагестане, Рустам некоторое время жил сначала в Египте. Очевидно, он был из тюркских мамлюков. После оккупации Египта французами в 1798 году Рустама вывезли во Францию. Отличавшийся своими рыцарскими качествами, наш соотечественник смог дослужиться до главного телохранителя императора Наполеона. По имеющейся информации, он женился в 1806 году на девушке из французской аристократической семьи.

Дагестанец Рустам, выполняя обязанности главного телохранителя императора, тем не менее, носил национальную кавказскую одежду. Без слов, своей одеждой он говорил всем, что он дагестанец.

 

Первый книгоиздатель в Дагестане

Речь пойдет о замечательном человеке, основателе первой типографии в Дагестане, друге Али Каяева и Абусупьяна Акаева Магомед-Мирзе Мавраеве.

В Буйнакске жили и живут его дети и внуки: сыновья Энвер Мавраев (математик), Ниязбек Мавраев (заслуженный учитель школ Дагестана, тоже математик), внучка Асият Ниязбековна – начальник ГУО г. Буйнакска.

Предка Мавраевых звали Мавр, рассказывал Булач. Раньше они относились к Нахибашевскому роду, но через 100 лет стали называться Мавраевыми.

Сын Мавра Магомед-Али был женат на дочери казикумухца Гуарша, от которой имел двух дочерей и сына Магомед-Мирзу.

С семи лет Магомед-Мирза учился в Согратлинской школе. Он был очень способный мальчик, но учился недолго. Вскоре его отец умер, и Магомед-Мирза вернулся в родной Чох.

Уже в 12 лет он уезжает в Бахчисарай учиться типографскому делу. Ему очень хотелось издать рукописи отца. От отца ему достались не только рукописи, но и 300–400 баранов.

После приезда из Бахчисарая молодой Магомед-Мирза распродал скот и в 1903 году в Темир-Хан-Шуре открыл первую в Дагестане типографию. В этой типографии печатали книги на языках народов Дагестана, арабском и русском языках.

Так он стал и первым в Дагестане книгоиздателем. Сама типография располагалась на углу Каравансараевской улицы и Гунибского шоссе. Сейчас это улицы Чкалова и Имама Шамиля. Старожилы города хорошо помнят это здание.

Мавраев не жалел денег на развитие производства, приобретал новое оборудование, приглашал к себе специалистов высокого класса, опытных инженеров, изучал их работу. Помимо типографии, он еще открыл кожевенное предприятие.

Магомед-Мирза, пожалуй, как никто другой в наших горах, знал фольклор, обладал острым умом и даром красноречия.

Знаток нашего края, преподаватель и переводчик А. Ф. Назаревич так отозвался о нем: «Издавал Мавраев, главным образом, книги не только о пророках, но надо отдать ему должное – среди безнадежной старины и церковщины нет-нет да и мелькали жемчужины дагестанской поэзии. Спасибо ему за это».

В 1914 году, когда началась Первая мировая война, Магомед-Мирза открыл и кинжальный завод. И сразу стали поступать заказы на сабли, шашки и кинжалы, которые необходимо было поставлять в кавалерийские части.

На работу он пригласил уста – мастеров по оружейному делу из окрестных сел, пригласил он и инженера. Им оказался Махач Дахадаев. Продукция завода пользовалась спросом, а большой прибыли не было. На вопрос Магомед-Мирзы: «В чем причина?» – Махач ответил, что война будет идти неизвестно сколько времени, и поэтому надо расширять производство, а для этого, как известно, требуются деньги. Вскоре произошла революция, и среди тех, кто руководил ею в Дагестане, Магомед-Мирза увидел своего инженера Махача Дахадаева.

– Плакали наши деньги, которые мы давали на расширение производства, – сказал Махачу Магомед-Мирза.

– Ошибаетесь, – улыбаясь, ответил инженер, – они «работают» на революцию.

В феврале 1917 года в офицерском клубе было объявлено о свержении царя. Магомед-Мирза с восторгом встретил эту весть. Его избрали во временный областной Совет.

Вскоре по предложению А. А. Тахо-Годи его назначили заведующим производственным отделом Даггосиздата.

И вот в 1929 году в газете «Красный Дагестан» появилась заметка «Мавраев, вы еще в Даггизе?» Наступили времена поиска «врагов народа», и Магомед-Мирза исчез с горизонта.

Лишь через 30 лет он объявился в Казахстане, где все годы жил и работал в Акмолинске (с 1961 г. Целиноград, ныне Астана). Когда здесь строили машиностроительный завод, местные инженеры не могли справиться с немецкой техникой и пригласили Мавраева. С этой работой Магомед-Мирза справлялся блестяще. К нему в Казахстан ездили сыновья. Они мечтали забрать отца домой, но он сказал: «В Дагестане меня знали солидным и деловым человеком, а увидят 80-летнего, беспомощного старца. Нет уж, пусть земляки помнят меня Магомед-Мирзой Мавраевым – тем…»

Село Гимры: беседа со стариками

Такими словами заканчивает Булач Имадутдинович рассказ о нашем славном земляке Магомед-Мирзе Мавраеве.

 

Все живо в памяти: и добрый взгляд, и мудрые беседы

Я с большим интересом читал все, что писал наш уважаемый Булач Имадутдинович. Его рассказы о прошлом нашей республики и города – это неоценимый вклад в историю нашей жизни. Какие только времена из прошлого он ни вспоминал в своих книгах, передачах, рассказах! Но он не забывал о замечательных людях, своих современниках, о коллегах по профессии и тружениках разных отраслей.

Но особенно понравилась мне его статья о замечательном нашем современнике, земляке, которого, к сожалению, вот уже несколько лет нет с нами, о Рамазане Миасаровиче Умарове, директоре школы № 2. Да разве можно писать иначе о таком человеке!

Писать о нем, мне кажется, мог только Булач Имадутдинович. Деятельность Рамазана Миасаровича Умарова, как и деятельность самого Булача, была на педагогическом поприще так велика, что о нем можно писать и писать, восхищаясь его творческой энергией, огромными знаниями и высокой эрудицией.

В школе он мог дать урок по любому предмету и в любом классе. Он часто делал это.

Рамазан Миасарович, как всегда, скромно сказал Булачу Имадутдиновичу, что он не может дать хороший урок по иностранному языку. Не успевали учащиеся старших классов крикнуть радостно «Ура!», когда объявляли, что не будет того или иного урока, как в дверях появлялся Рамазан Миасарович и говорил: «Ребятки! Проведем урок физики или математики».

Будучи отличным директором школы, он был и замечательным учителем, можно сказать, по всем предметам.

В любое время, с раннего утра до глубокой ночи, его можно было найти в школе. Он был в курсе всех событий каждого класса и школы в целом.

Еще в 2003 году Булач Имадутдинович написал в «Буйнакских известиях» большую статью «Живет на земле человек» о Рамазане Миасаровиче.

Прежде, чем написать статью, Булач Имадутдинович долго беседовал с учениками старших классов о Рамазане Миасаровиче и убеждался, с каким большим уважением они относятся к своему директору. Лишь после этого Булач Гаджиев встретился Р. Умаровым.

– Рамазан Миасарович с улыбкой встретил меня, – рассказывал Булач Гаджиев. – Я прошу вас, Рамазан Миасарович, рассказать о себе.

Улыбка сходит с его лица, смотрит серьезно. Он адресует меня к такому-то и такому-то учителю, они-де мастера.

Меня интересует именно он, Рамазан Миасарович. Я питаю к нему самые добрые чувства, симпатию. Они, эти чувства, складывались не в одночасье, а годами. Они росли от встречи к встрече. С ним можно было говорить на любую тему. Точнее, я больше слушал, – с присущей ему скромностью говорит Булач.

Суть многих вопросов, неожиданно возникающих в разговоре, была мне не под силу. Услышав вопрос, сразу начинает давать объясняющие, научно обоснованные ответы. Короче говоря, пусть он меня простит, ходячая энциклопедия, – продолжал Булач Имадутдинович.

Чтобы мой восторг не казался голословным, скажу, что он взял из моих рук бумагу с десятью вопросами, пробежал их глазами и стал, будто с того же листа, читать ответы.

Все эти ответы казались мне убедительными. Когда я говорил, что Рамазан Миасарович дает научно обоснованные ответы, я не оговорился.

В 50-е годы Умаров отослал в журнал «Экспериментальная и теоретическая физика» большую статью «от патона – к электрону». Ни ответа, ни привета.

Позже было напечатана подобная статья какого-то автора.

– Журнал я не могу обвинить ни в чем, – сказал Рамазан Миасарович. – Мне кажется, моя работа была незавершенной, – как всегда, скромно добавил он.

Сын Рамазана Миасаровича, Георгий Рамазанович, кандидат физико-математических наук, а может быть, сейчас и доктор, говорит Булач Имадутдинович. Он автор многих статей, напечатанных в Германии, Англии, Голландии и многих других. Он сделал и научное открытие. Государственный комитет СССР по делам изобретений и открытий выдал Г. Р. Умарову 19.01.1978 года диплом за № 196.

Рамазан Миасарович Умаров

Сын Рамазана Миасаровича иногда находил время и для науки. Он занимался такими проблемами, как «Движение электрона в постоянных электрическом и магнитных полях», «От Патона – к электрону» и др. Видя, что я далек от понимания того, что он излагал, обещал принести выкладки, схемы и чертежи, показать, что к чему, – продолжает Булач.

Во время землетрясений в 1970 и 1975 годах его имя было на устах буйнакцев: «Что сказал Рамазан Миасарович? Каковы его прогнозы?» – и я обращался к нему с вопросами.

Рамазан Миасарович на листе блокнота начинал чертить сейсмические линии, которые пересекались в районе селений Кумторкала, Экибулак, Капчугай, Чиркей, города Буйнакска и шли дальше к Гимринскому хребту.

Предсказывал он безошибочно. Это было поразительно. И не знал я, чему приписывать его прогнозы – математическим расчетам или интуиции.

Рамазан Миасарович, конечно, мог бы стать незаурядным ученым, но он остался в Буйнакске, директорствовал в школе, выполнял массу общественных поручений, читал лекции. Сколько знакомых и незнакомых людей обращалось к нему с разного рода вопросами и просьбами! Слово «нет» он не произнес ни разу.

Так устроен этот человек.

Он любил людей, тянулся к ним, и помочь им – для него истинное удовольствие, если не праздник, – заключает Булач.

В Министерстве просвещения говорили: «Когда с отчетом Буйнакского гороно приезжал Р. М. Умаров, то в бумаги можно было не заглядывать. По всем статьям и пунктам отчет был образцовым».

Рамазан Миасарович кое-кого из заведующих, приезжавших из районов, учил, как писать эти отчеты, но потом так неожиданно исчезал, что никто не успевал ни пожать ему руку, ни поблагодарить.

Семья Умаровых – отец Миасар, мать Муршида, Рамазан и три сестры – в 1930 году вынуждена была покинуть родные места – деревню Староземное Ульяновской области. Ушли от голода и болезней, охвативших Поволжье.

Остановились в Махачкале. Миасар устроился пионервожатым, а Муршида – прядильщицей на фабрику имени III Интернационала. Дети были спасены, жизнь наладилась.

Но тут война. Миасар Умаров ушел добровольцем на фронт. В 1942 году в районе Новороссийска был дважды ранен. Вылечился. Новый год встретил в кругу семьи в Махачкале. И снова ушел на фронт. В апреле 1944 года его снова ранило. Подорвался на мине. Пока вытаскивали с поля боя, везли в медсанбат, он скончался.

В Одессе есть солдатское кладбище, на котором две могилы № 9 и № 11. В первой из них покоится дагестанец Омаров, во второй – его фронтовой друг, татарин Миасар Умаров.

Большого труда стоило Булачу Имадутдиновичу узнать у Рамазана Миасаровича эту историю.

Мне кажется, что они не уступали друг другу в скромности. Как жаль, что такие люди уходят в мир иной. Рамазан Миасарович покоится в Москве, а Булач Имадутдинович, как он любил говорить, в Темир-Хан-Шуре.

Много дней беседовал Булач с Рамазаном Миасаровичем.

С большим трудом, прибегая к различным хитростям и уловкам, он узнавал все новые и удивительные подробности его жизни.

До шестого класса Рамазан прочел столько книг, сколько потом, за все прошедшие годы, не удалось одолеть. Он пропадал в трех библиотеках: в школьной, в центральной им. А. С. Пушкина и еще в одной, расположенной около фабрики, где работала мама. На чтение уходило все свободное время.

В 7 классе увлекся физикой. Целыми днями не выходил из кабинета физики. Тогда же Рамазана Миасаровича охватили сомнения: что же ему по душе? Физика, география, история, астрономия. Рисование, музыка? Да и поэзия тоже. Увлекался поэзией с четвертого класса. Стихи посвящались войне, погибшему отцу, маме, друзьям. На конкурсах завоевывал призы. Рисовать начал с 4 класса. Карандаш, акварель, масло.

Сам разбирался в нотах, играл на мандолине в оркестре. Из стекол для очков пытался сделать подзорную трубу. Изучил созвездия Северного полушария.

Заработка мамы не хватало, чтобы прокормить четверых детей, признался он Булачу Имадутдиновичу. Пришлось спускаться с облаков на землю.

Стал работать на заводе им. М. Гаджиева. Семь дней его считали учеником, а на восьмой объявили, что он токарь и должен давать фронту продукцию первого сорта.

За восемь часов работы – 120 штук заготовок к бронебойным снарядам. В работе не уступал другим.

Рамазан Миасарович Умаров с учителями Буйнакской школы № 2

Какой же был праздник для семьи, когда мальчик принес первый раз домой деньги и талоны на картошку – первый свой заработок в 14 лет. Начальник цеха Мешков видел большие способности мальчика и уговорил его вернуться к учебе.

Рамазан поступил в 9 класс. Учился в третьей смене.

Режим был такой. Придя из школы, ложился спать. Вставал в полночь. До двух часов ночи просматривал учебники, конспектировал. В три утра отправлялся работать на дровяной склад. Там выгружал вагоны с дровами, перевозил их на склад, а затем передавали их населению и организациям.

Возвращался домой лишь в полдень.

Обед на скорую руку, а тут уже пора в школу. Так учился и работал Рамазан с 1942 по 1947 годы.

Еще в 10 классе он работал над темой: «Спутники больших планет». Тетрадь со своими вычислениями Р. Умаров показал преподавателю физики П. Соловову. Тот благословил и похвалил.

Курсовой темой в вузе он взял работу о Броуновском движении. Защита была признана лучшей, как скромно говорит Рамазан Миасарович. Ему предложили учебу в аспирантуре. Но посчитали, что сейчас Умаров более нужен как физик-практик, чем теоретик.

Год проработал в Уркарахе. Тогда Р. Умаров был единственным математиком и физиком с высшим образованием на весь Дахадаевский район!

Детей одновременно учил он и физике, и русскому языку. Сельчане часто останавливали приезжего учителя, спрашивали о международном положении, о явлениях природы. Видимо, проверяли, насколько дети говорят правду о его широких дарованиях. Авторитет Умарова особенно укрепился после одного случая: он победил одного за другим всех шахматистов Уркараха.

Так прошло четыре года.

В Уркарахе женился на учительнице математики Марии Максимовне. Родился сын Георгий.

А в 1953 году Р. М. Умарова перевели в Буйнакск. В горах остались его ученики Магомедрасул Расулов, Сулейман Рабаданов, Абдулгамид Алиев и многие другие, которые со временем прославили свой родной Уркарах и весь Дагестан. Не ошибемся, сказав, что все математики и физики района 50-х годов прошли школу Рамазана Миасаровича.

В Буйнакске он работал в нескольких школах, пока не определили в школу № 2 им. Н. К. Крупской. Здесь он директорствовал более 20 лет.

Мы беседуем с Рамазаном Миасаровичем, продолжает Булач Имадутдинович. Но вы не представляете себе, как трудно его вынудить говорить, когда речь идет о нем самом! О других он рассказывает много и с большим удовольствием.

«Мои методы, – говорит Р. М. Умаров, – определяются уровнем знаний и общим развитием учащихся. Я проверил не только по физике, но и по всем предметам: многих учащихся учили формально запоминать, не вникая в смысл. К решению задач часто подходили алгоритмически, помятуя, что надо выполнить то-то и то-то с тем, чтобы получить такой-то ответ».

Что еще мешает в школе? Дети до 8 класса, а некоторые и дальше не успевают овладеть культурой общения на уроке, т. е. подниматься с разрешения учителя, сдерживать себя, уметь выслушать товарища.

Учителя и учащиеся говорят, что Рамазан Миасарович дневал и ночевал в школе. Он мог давать уроки по любой дисциплине, начиная с 1 по 10 классы.

По моей просьбе, рассказывает Булач Имадутдинович, завуч школы подсчитала: в 1978–1979 учебном году директор замещал учителей 420 раз; в 1979–1980 учебном году – около 800 раз! Подменял больных или по какой-либо серьезной причине не явившихся на работу. И все это, конечно, без всякой оплаты.

Меня интересовало, как воспринимают учащиеся разных классов его приход на урок? Я попросил у Рамазана Миасаровича на одном уроке работать по четырем дисциплинам. «Пожалуйста», – ответил с ходу Рамазан Миасарович, – продолжил свой рассказ Булач.

«Хотел бы попасть, если можно, в класс, где вы ни разу не были», – попросил я его. Рамазан Миасарович подошел к расписанию уроков и объявил: 6 «а» класс.

Он взял журнал, и мы поднялись на 2-й этаж. Я понимал, говорит Булач Имадутдинович, какие трудности ждут Рамазана Миасаровича и детей, которых директор школы при постороннем человеке будет опрашивать. Я положил на парту хронометр, и урок начался.

Дети сидели не шелохнувшись.

Но вот поднялась одна рука, вторая, третья… Между учителем и детьми протянулись невидимые нити.

Первые десять минут посвятили алгебре. Рамазан Миасарович проверил домашнее задание, ходил между рядами, заглядывал в тетради, тормошил одного, другого, делал на ходу замечания, одобряя тех, кто испуганно жался к парте.

Пошла седьмая минута, когда Рамазан Миасарович поставил несколько отметок, стал объяснять новый материал, продиктовал условия двух задач, одну из которых тут же всем классом и решили. На вопрос, кто понял урок, все подняли руки. Не буду подробно останавливаться, как прошли три оставшихся «урока» – истории, географии и литературы на одном уроке, а прошли они отлично.

Рамазан Миасарович в своих комментариях выходил далеко за пределы программы, а урок проводил так, будто всю жизнь занимался этим предметом.

Шестой класс тепло проводил своего директора, в глазах каждого ученика сверкала радость. Рамазан Миасарович извинился, что не все получилось так, как хотелось бы.

Я же думал, говорит Булач Имадутдинович, живет же с тобой в городе человек необычайной скромности.

В один из дней Б. И. Гаджиев пригласил к себе в школу десятиклассников школы № 2. Он еще раз хотел взглянуть на личность директора и математика-физика Р. М. Умарова глазами его десятиклассников.

Вначале на их лицах я читал напряжение, говорит Булач Имадутдинович. Когда же узнали, что меня интересует только личность их директора, расслабились и, перебивая друг друга, стали рассказывать. Что и говорить, в те минуты я завидовал Рамазану Миасаровичу. И по тому, как ребята рассказывали, отмечал для себя, что дети его развитые, начитанные и многое знают.

Рамазана Миасаровича невозможно не слушать не только потому, что интересно, но и потому, что если что-то упустить, трудно будет наверстать, нет у него ни одного лишнего слова.

Работу в классе он начинает с решения задач, то есть с практики. Потом начинает припоминать многое из курса 6–8 классов. Что-то напоминающее игру или решение кроссворда. Каждому хочется отличиться, безразличию негде сохраниться в классе.

Как-то в сердцах Рамазан Миасарович сказал бездельнику: «Иногда в яблоке заведется червь, но природа наказывает его. Как только яблоко будет съедено, червь погибнет». Одного его взгляда достаточно: все видит.

Встретишься на улице, помимо воли вытягиваешься. Думаешь: неужели не заметит, не задаст вопрос, пройдет мимо? Не пройдет, увидит, спросит. Уходишь счастливым.

Конфликтов с ним не бывает. Непререкаемый авторитет. Недостатки? У него? Да вы что!

Мы можем просить его объяснить любой предмет: физику, химию, литературу, историю, музыку. Когда решаем задачу, нарочно допускает ошибки. Мы их ищем. Находим. Он вместе с нами радуется, восклицает: «Эврика!»

Он на рассвете приходит в школу, впечатление, будто домой не уходил. Объявляет: «Приходите в 6 вечера, будем готовиться к экзаменам» Приходим.

В школе бывшие выпускники, студенты-заочники, математики других школ. Со всеми успевает справиться, как гроссмейстер, дающий одновременно игру на многих досках.

Он один из ведущих шахматистов в городе, только для игры у него нет времени.

Это вкратце высказывания десятиклассников школы № 2 о своем директоре Р. М. Умарове.

На этом месте я должен был бы поставить последнюю точку в своем рассказе, но вынужден добавить, что по ряду обстоятельств Рамазан Миасарович Умаров вместе с семьей в апреле 2003 года покинул наш город навсегда.

«Низкий поклон тебе, человек», – говорит ему Булач Имадутдинович.

Слова Булача Имадутдиновича о Рамазане Миасаровиче: «Живет же с тобой в городе человек, скромности необычайной» – как никому другому полностью подходят и самому Булачу Имадутдиновичу.

* * *

В 2007 году оба эти гиганта – Булач Имадутдинович в Буйнакске и Рамазан Миасарович в Москве – покинули нас навсегда. Это невосполнимая утрата для просвещения. Сын Рамазана Миасаровича – Георгий Рамазанович Умаров пошел по стопам отца. Он – доктор физико-математических наук, академик.

О нем рассказал его друг и одноклассник, главный врач центральной городской больницы Магомед Ахмедович Мамаев. Школу он окончил блестяще.

Учитель успевал лишь написать мелом на доске содержание контрольной по математике или физике, а у Гарика Умарова (как его звали в школе) уже ответ был готов.

Сын Георгия Рамазановича и внук Рамазана Миасаровича – Максим тоже ученый, физик-математик. Живет и работает в Америке.

* * *

В последние годы у нас в отдельных школах города и районов появились так называемая «Гуманная педагогика».

Сам термин «Гуманная педагогика» мне кажется, не очень удачный, ибо педагогика не может быть не гуманной.

А если не обращать внимания не термин, такая педагогика для нас не новость. Наши замечательные педагоги Булач Имадутдинович и Рамазан Миасарович работали по такой педагогике всю свою творческую жизнь.

Буйнакск знает и помнит еще многих прекрасных педагогов, подготовивших не одну плеяду замечательных людей. Это Елизавета Саввична Балковая, Иван Назарович Сорока, Елена Владимировна Плонская, Гаджи Саидович Шиллаев и многие другие.

Пожелания молодым учителям – быть не только гуманными к детям, но и знать свое дело и трудиться, как Булач Имадутдинович и Рамазан Миасарович.