— Волнуешься? — шепчет Вассаго, стараясь не повышать голоса. Ведь во тьме арочного коридора разбуженное эхо легко может вырваться наружу и выдать его присутствие. — Готов стать архонтом? Ну! Хватит трястись, ты уже не мальчик! Возьми себя в руки, встряхни крылья! — Его пальцы бережно поправляют старшему брату воротник камзола.

— А вдруг я не долечу? — неуверенно вопрошает Лераиш. — Так высоко. За облака… Одни только церемониальные доспехи весят… Да и к чему, вообще, этот спектакль?

— Замолчи! — нетерпеливо перебивает Вассаго. — И успокойся. Ты следующий правитель мира Эрриал-Тея! И этот мир теперь принадлежит тебе; весь народ хегальдин переходит под сень твоих крыльев! Не ты должен бояться их, а они должны трепетать перед тобой. Сегодня ты взлетишь из тени крыльев нашего отца, а по возвращении, погрузишь этот мир в тень крыльев своих. Мир Эрриал-Тея принадлежит тебе по праву!

— Отец не говорил, как высоко лететь, и как долго… Но некоторые говорят, что лететь ни один день, и даже не одну ночь!

— Прекрати! — повышает голос Вассаго, с силой сжимая плечо старшего брата. — Или ты взлетишь и возвратишься с триумфом; или же от страха и горя твои крылья иссохнут еще больше, чем у «серых». Ну же, тебя ждут. Слышишь? Ступай. — Он подталкивает Лераиша к выходу, что лучится в конце коридора золотистым светом.

Сквозь стук каблуков, слышится ритмичная музыка барабанов и шум возбужденной толпы хегальдин: хлопанье крыльев; гвалт эмоциональных голосов.

— Соберись, мы выходим, — произносит Вассаго, смотря перед собой.

Лераиш шумно выдыхает, вытирая испарину со лба.

— Выходим, — вторит он младшему брату, после чего делает шаг к свету.

Яркая вспышка ослепляет его. Лераиш щурится, чувствуя себя едва проснувшимся сонным ребенком, которого когда-то поднимали на заре для занятий по полетам. Как давно это было? И воспоминание это, кажется, призвано для успокоения, но оно только усиливает волнение.

Оставив Вассаго за спиной, Лераиш выходит на авансцену, в центре которой отец, архонт Вираго, принимает овации собравшихся хегальдин. Тяжелая его ладонь опускается на плечо подошедшего сына, а во взгляде видна неподдельная гордость. Улыбаясь, он одобрительно кивает сыну. Кажется, что только сейчас Лераиш замечает многотысячную толпу, замечает их взгляды, улыбки, ворох белых перьев, парящих в воздухе.

Лераиш ступает к краю авансцены и приветственно вскидывает руки ладонями кверху.

Барабаны замолкают, а вместе с ними и овации собравшихся.

— Дорогие, хегальдины! Те, кто уже наслаждается небом. — Лераиш отводит одну руку в сторону. — И те, кому только предстоит почувствовать свое счастье в полете, — добавляет он, отводя вторую. — Я безмерно счастлив видеть вас, счастлив ощущать тепло от каждой пары крыльев. Сегодня тот день, которого я так сильно ждал, и также сильно боялся! День, который испытает меня, покажет, достоин ли я стать вашим архонтом! День, когда я покорю крону Колосса и вкушу его плоды. — Лераиш переводит взгляд на исполинское древо, чей ствол не смогли бы обхватить даже несколько сотен хегальдин, чьи ветви вонзаются в облака и теряются в голубизне неба. Ведь там, за пределами видимости, в кроне, должны расти плоды, вкусив мякоть которых можно обрести долгую, едва ли не вечную жизнь; обрести крылья настолько огромные, что гонимый ими ветер может сравняется с силой штормового порыва. Как гласят писания Геннории.

Толпа вспыхивает овациями, когда Лераиш раскрывает свои крылья с тем звуком, который подобен шуму расправляемых ветром парусов на корабле. В разы больше, чем у кого бы то ни было, но все же меньше, чем у своего отца. Лераиш улыбается, вспоминая наставления о том, что взлет должен быть, как по учебнику. Пример для подражания молодым, заметка пожилым, как наставлял отец. В следующий момент подбегают несколько хегальдин в серых одеждах, чьи крылья своим размером напоминают крылья новорожденных — в их руках церемониальные латы из платины и серебра.

Со звоном замки кирасы сходятся на плечах; слышится скрип шарниров на перчатках и наколенниках.

— Тяжелые, — вздыхает Лераиш.

— Не такие уж и тяжелые, — произносит отец, подходя к сыну. — Расслабься. Все не так сложно, как тебе кажется. Высоко в небе, в древе есть глубокая расселина — в ней можно перевести дух. А дальше… дальше все станет ясно. — Последние слова он произносит мрачным голосом. — Ну все, сын, пора. Будь сильным.

— Отец?..

— Что-то еще?

— Ну… да. А если, там, в небе, приспичит?..

В ответ архонт Вираго лишь звонко смеется, а затем добавляет:

— На такой высоте мышцы сожмутся так, что не до того будет. Хватит вопросов. Время пришло!

Лераиш уверенно кивает и переводит взгляд на толпу.

Музыка барабанов возобновляется, она шепчет, она нагнетает.

Взгляд в крону Колосса, и Лераиш широко раскрывает глаза, опуская мигательные перепонки. Как по учебнику, говорит он себе, вытягивая крылья к небу, отводя руки за спину и сгибая ноги в коленях, а затем следует прыжок вместе с сильнейшим взмахом крыльев.

— Получилось даже лучше, чем хотел.

Барабаны взрываются праздничным ритмом вместе с криками ликующей толпы.

Новый архонт. Перемены. Все ждут и надеются на лучшее. А в толпе раздается детский голос, что тянется к матери:

— Мам! Мама! — Мальчик дергает за рукав.

— Что такое?

— А долго еще?

— Пока гиос архонта не исчезнет в небе, за облаками. Так велит этикет, дорогой, — вздыхает мать, — но праздник будет длиться всю ночь.

— Мам?

— Ну что еще, Гремори? — Айла раздраженно вырывает рукав из руки сына.

— Мам, а я смогу, вот также полететь на крону Колосса? — Гремори улыбается, смотря в небо и хлопая маленькими крылышками за спиной.

Ответом служит скупая улыбка:

— Сможешь. Конечно, сможешь. Но нужно стараться. Нужно хорошо потрудиться для этого также, как трудился Лифантия.

— А кто это такой?

— Хм. Вот придем домой, и я расскажу тебе на ночь историю Лифантии, хорошо?

— Хорошо. — Довольно кивает Гремори.

Праздничный ритм барабанов продолжает возбуждать сердца хегальдин. Зажигаются первые факелы, хотя солнце еще не исчезло за вершинами гор. Винный аромат наполняет воздух среди присутствующих. «Серые» ликуют на земле, а «летуны» осыпают их перьями, летая в небе. Внимание многих приковано к авансцене, где начинается танец молодых прекрасных девушек, чьи тела покрыты полупрозрачными одеждами.

Кажется, что воздух сгущается, а время лениво плывет по нему, подобно медузе.

Гремори сидит на скамье вместе с другими детьми и молча смотрит, как его мать танцует с незнакомым мужчиной. Скрестив руки, он старается прожечь пространство взглядом так, как огонь пожирает бумагу. Ему противно находится здесь, среди пьяных взрослых, которые постоянно говорят об ответственности, а сами от двух бокалов вина теряют не только всю ответственность, но разум и стыд, и все идеалы, о которых говорит пастырь Корд.

Раздражение едва начинает угасать в груди Гремори перед предвкушением новой истории перед сном, как устоявшуюся атмосферу разбивает истеричный визг.

— Смотрите! Там!

— Он падает!

Тысячи взглядов устремляются к небу, где из-за облаков видна фигура, что лихорадочно машает крыльями, подобно раненной птице. Мгновение, еще, и слышатся испуганные вдохи.

— Это принц Лераиш!

— Он падает!

— Не долетел?!

— Он не смог!

Возбужденный шепот охватывает хегальдин. Все, мгновенно, трезвеют и никто не шевелится в ожидании падения гиоса архонта. На авансцене возникает Вассаго, который тут же бросается к брату, но слишком поздно.

Гремори видит, как одна из Теней держит руку на плече архонта Вираго.

Раздается грохот от падения принца Лераиша на землю.

— Он жив! Жив!

— Цел! Смотрите, с такой-то высоты!..

— Его глаза! Смотрите на глаза!

К оскалившемуся Лераишу тут же подлетают офицер и несколько солдат с копьями на изготовку. Рядом материализуется пастырь Корд:

— О, боги! Колосс проклял его! Всмотритесь! — кричит он, привлекая внимание. — Всмотритесь в падшего!

— Ублюдки! — шипит в их сторону Лераиш, тщетно пытаясь встать. — Все вы!..

— Молчи, демон! — вскрикивает пастырь Корд. — Взгляните на него! На что способны ненависть и гнев! Взгляните ему в глаза! Они черны, как ночь, как тьма, как само зло! Древо не позволило ему коснуться своих плодов! Не отводите глаза и запоминайте, чтобы рассказать своим детям и внукам, как выглядит падший хегальдин! Лишенный разума, в чьих жилах не осталось крови, лишь желчь, грязь и ненависть ко всему живому!

Мятая кираса сваливается с груди Лераиша. Не оправившись от падения, он ползет к пастырю, шумно выдыхая сквозь стиснутые зубы; и воздух перед ним искрится от слюны. Короткий жест офицера, после чего один из солдат обрушивает древко копья на спину Лераиша. Голова последнего глухо бьется о землю; но тот не теряет сознания, и только злобно рычит в ответ. Его почерневшие глаза похожи на глаза взбесившегося зверя.

— И так будет с каждым, чье сердце охватит ненависть и злоба! Всмотритесь в его грудь! — продолжает пастырь.

Собравшиеся вокруг видят черное пятно на том месте, где должно быть сердце, и десятки таких же черных сосудов, что тянутся от него.

— Мрази! Все вы, — Лераиш обводит рукой солдат, пастыря Корда и офицера Волака. — Вы знали!

— Закрой рот, ты!.. Ты!.. Шейдим! — лицо Корда рдеет, а глаза почти вываливаются наружу. После короткой паузы, он продолжает: — Грязный шейдим! Падший! Демон! Ты больше не хегальдин! Ты шейдим! Не оплакивайте это создание! Он не тот веселый юноша, что радовал нас своей улыбкой и крыльями. Лераиш, гиос архонта Вираго мертв! А это создание — воплощение ненависти. Нужно казнить его немедленно!

Офицер Волак удивленно вскидывает брови и поворачивается в сторону архонта Вираго. Тот кивает в ответ, стиснув зубы так сильно, что на щеках видны выступающие желваки.

— Нет! — Лераиш инстинктивно складывает сломанные крылья и прижимает их к спине. — Отец!..

Но Вираго не отвечает.

Офицер Волак отдает приказ, и двое солдат силой раскрывают крылья Лераиша и пронзают их копьями, пригвождая их тем самым земле. Принц кричит так сильно, что глотка готова разорваться.

— Топоры и факелы! Связать руки и ноги! — Офицер Волак стоит неподвижно, скрестив руки на груди.

Проходит несколько мгновений, и двое солдат уже стоят с поднятыми топорами. В их глазах неуверенность, но мышцы послушны только голосу офицера.

— Нет! Отец! Они лгут! — вопит Лераиш.

— Молчи, — тяжелым голосом произносит архонт Вираго в полной тишине. — Молчи, шейдим!

Глаза Лераиша округляются от страха.

— Руби!

Хруст, с которым обычно ломается сухая ветвь, сейчас отделяет крылья от тела. Слышится захлебывающийся визг, такой пронзительный, что Гремори вдали зажимает уши руками. Ему кажется, что весь мир вокруг окрашивается красным, но кровь принца — черная.

— Прижигай!

Вторая пара солдат прижимают факелы к культям, и пространство готово расколоться от нового крика.

Многие из хегальдин отворачиваются, сжимают пальцами свои одежды, закусывают губы. Все что угодно, лишь бы закрыться от этого крика.

Гремори видит, как вены вздувается на лице принца Лераиша. Видит, как глаза того созерцают нечто, что не доступно никому другому.

— Не отворачивайтесь, добрые хегальдины! — выкрикивает пастырь Корд. — Шейдим получил по заслугам и уже никому не причинит вреда! Изгнать его за стены!

После произнесенных слов на запястьях Лераиша смыкаются замки стальных оков, и двое солдат взлетают, поднимая принца на цепях, как тряпичную куклу. Гремори краем глаза смотрит на довольную ухмылку пастыря Корда, на его лягушачий подбородок; а где-то глубоко внутри сознания, под сенью из остроконечных проповедей, нравоучений и прочих ценностей, которые звучат повсеместно, он чувствует, что в совершившимся было нечто неправильное. Но ведь принц Лераиш превратился в демона, думает про себя он, всем желал смерти, ругался, а его глаза стали черными. «И ненависть зарождается в сердцах, и заражает она тьмой и желчью кровь. Теряет разум тот, кто позволяет поразить себя тенью, и становится он шейдимом, с глазами черными, как ночь». Гремори чувствует, как страх подобной участи пробегает холодной дрожью по спине; ведь он тоже был зол на маму, когда она танцевала, оставив его одного.

— Мама?

— М?

— Прости, что я на тебя злился. Я не хотел.

— О чем ты? Хотя, ничего, — растерянно отвечает Айла, — ничего. Пойдем, я отведу тебя к бабушке. Тебе нельзя на такое смотреть.

— А ты? Ты же обещала мне рассказать сказку на ночь!

— Завтра обязательно расскажу, милый. Ну все, не дуйся. Ну? Я обязательно ее тебе расскажу. А сейчас пойдем.

Гремори сжимает пальцами протянутую ладонь, и, быстро перебирая ногами, спешит за широкой поступью матери.

— Эй, Айла! — слух облизывает противный голос пьяного хегальдина. — А куда это ты собралась? А как же обещанные развлечения? Э? Одной казнью больше, одной меньше. Тебя это напугало? Давай двигай обратно!

— Только отведу сына! Я скоро.

Гремори краснеет, слыша голос матери — такой певучий и ласковый, каким она обычно пела ему колыбельные. Раньше. А сейчас она поет этим голосом незнакомым мужчинам. Всю дорогу он старается найти оправдание, чтобы перестать злиться, но подобным самокопанием лишь возвращает себе хмурое настроение.

По тонкой тропе, вдоль темной реки, они шагают сквозь шум ветра и скрип старого флюгера. Гремори всматривается в черную воду, думая о взгляде принца Лераиша. Или уже правильно говорить шейдима Лераиша? Такие же черные. В них плескалась не столько ярость, сколько отчаяние. Неужели больше никто этого не заметил?

— Гремори, поторопись, я не собираюсь тебя тащить, — вскрикивает Айла, дергая сына за руку. — Все. Беги, к бабушке, ты знаешь дорогу.

Она освобождает ладонь из пальцев сына и, развернувшись, удаляется в обратную сторону.

Среди десятка окон выделяется то самое, где на стекле улыбающееся рожица, вырезанная из бумаги. Гремори бежит к деревянному домику через двор. Два стука, скрип петель, и улыбка бабушки Аванны.

— Бабуль! — вскрикивает он, хлопая крыльями.

— Ох, — вздыхает Аванна от внезапных объятий внука. — Снова останешься с ночевкой? И хорошо. — Она закрывает дверь. Внутри пахнет елью, в камине хрустит небольшое пламя рядом с чугунным чайником.

— Ба! А мама обещала мне рассказать одну историю о… — Гремори хмурится, стараясь поймать нужную мысль, но ничего не получается. В голове лишь черные глаза шейдима Лераиша. — Забыл. О! А ты была на церемонии?! Там такое случилось!..

— Я знаю, — отвечает Аванна, хмурясь и наливая кипяток в стакан. — Принц Лераиш пал, став примером перенасыщения ненавистью и злобой. Но его вовремя остановили. Это хорошо. Вот, выпей.

Гремори берет кружку и шумно отхлебывает.

— А что это у тебя там? — Указывает он на шкатулку у окна.

— Подарок от твоего дедушки.

— А какой? Можно посмотреть? — спрашивает Гремори, облизывая губы.

— Там перо с его крыла.

— И все? А зачем он тебе его отдал, оно ведь уже, наверное, давно рассыпалось.

— Я не открывала шкатулку с того момента, как он его подарил. Не знаю, рассказывала ли тебе мама об обычае, что был очень популярен в наше время. — Кажется, что взгляд бабушки Аванны сейчас направлен не на Гремори, а глубоко в себя, в свое прошлое. — Когда юный хегальдин влюблялся, он дарил своей возлюбленной перо с левого крыла.

— А почему с левого?

— Говорили, что именно оно связано с сердцем.

— И дедушка тебе подарил свое перо? — бормочет Гремори, не отрывая губ от края стакана.

— Да. Он подарил его в третью нашу встречу. И все верили, что если любовь юноши искренняя и настоящая, то перо никогда не испортится, и будет оно таким же белым и свежим, каким было в момент, когда его подарили. Мы, признаться, не задумывались над правдой, но такой жест казался очень романтичным. Твой дедушка подарил мне его в деревянной шкатулке, сказав… Ты устал? Может, хочешь спать?

Широко зевая, Гремори отрицательно качает головой.

— Я никогда с того момента не открывала шкатулка, ведь не было даже мыслей усомниться в его чувствах. Он всегда был рядом. Я уже и позабыла о ней, пока снова не заскучала. Ну? Пойдем, я отнесу тебя в постель.

— Нет, ба, расскажи еще, — протестует Гремори, но не сопротивляется.

Аванна относит внука на кровать, и прохлада простыней остужает интерес того. Она возвращается к шкатулке. Ее пальцы убирают железный крючок с крошечного гвоздя, медленно поднимают крышку. Улыбка, и влажный блеск в серых глазах, в которых отражается белоснежное перо. Именно такое, каким она помнила много лет назад.

Гремори просыпается, потирая глаза; он встряхивает крылья, зевает, а после идет на кухню, где бабушка уже сидит за окном. На столе чашка горячей овсяной каши.

— Ба, сегодня выходной? Пастырь Корд говорил о новой церемонии для принца Вассаго.

— Нет. Церемонии как таковой не будет. Принц Вассаго будет взлетать без тех оваций, что получил гиос Лераиш. Но получит в полной мере, если вернется с триумфом. Так что завтракай и собирайся в школу, мама тебя заберет потом.

Вчерашний день все еще кажется тем отрывком прошлого, который ошибочно помещен в раздел тлеющих снов. И хотя казнь вселила страх в присутствующих на церемонии, никто не желает прилюдно обсуждать произошедшее. Только вкрадчивый шепот, что слетает с одних уст и клеится к другим — ведь так распространяются истории, облачаясь новыми деталями.

Несмотря на давление пастыря Корда, большинство предпочло удалиться с церемонии, которая превратилась в религиозное линчевание. Остались лишь те, кто не видел глаз шейдима Лераиша. Кто слышал только крики и не видел черной крови.

Гремори слышит голоса учителей на крыльце.

— Вместо уроков, будет проповедь пастыря Корда! Внимание всем. Урок полетов не состоится, а остальные отменены!

— Да кому он нужен, урок полетов. — слышит Гремори чей-то недовольный голос среди общего шума и шуршания крыльев. Одни «серые». Кажется, что он только сейчас замечает — вокруг нет ни одного ребенка «летуна». Лишь «серые», отделенные невидимой чертой от тех, у кого есть достаток и власть, кому все это дало возможность летать. И снова то чувство, которое Гремори испытал, глядя в глаза Лераишу — нечто неправильное в этом. Нечто несправедливое.

Только на проповеди появляются редкие «летуны», которые сбиваются в отдельные группы и держатся особняком.