Гремори смотрит в окно, стекло которого подернуто маревом из бьющего по нему ливня. Все дрожит; кажется, что за стенами одна лишь вода, и стоит открыть дверь, как она ворвется в глотку холодным потоком, разорвет желудок; а легкие разлетятся на куски. Немного боли, но потом — покой. Тяжелый, непоколебимый и вечный. Тот покой, что избавляет от ожидания, от веры. Тот покой, что очищает душу от ложных надежд. Гремори прикладывает стакан к губам, опрокидывает, и языка касается лишь капля самогона. Усмехаясь, он вновь наливает себе до краев. Повторяет, а затем морщится, прижимая кулак ко рту. Повторяет. Еще раз, пока желудок не отзывает рвотным позывом. Пауза, и Гремори снова смотрит в окно, слушает шелест ливня; комната покачивается, или это покачиваются в ней тени? Пламя свечи дрожит в потоке слабого сквозняка. Стук в дверь заставляет сфокусировать внимание на реальности, на острых углах и геометрических формах.

— Дверь открыта! — кричит Гремори, наливая себе из бутылки; опрокидывает, морщится. Весь процесс подобен рефлексу.

Звук шагов в коридоре, и из тени дверного проема материализуется голова Ги́рида. Старого товарища, чья спина каждый день гнется со спиной Гремори на полях. Чьи речи всегда полны сочувствия и юмора, в которой приятно потеряться. Но не сейчас.

— Снова пьешь, — констатирует Гирид.

Гремори пожимает плечами, не поворачивая головы. Они молчат какое-то время, а затем Гремори наливает в стакан самогона и протягивает присевшему Гиру. Тот мгновенно выпивает, ищет взглядом закуску, но не найдя ее — подносит к носу крыло.

— Тебе это, сказали, что если завтра не выйдешь на работу, то можешь уваливать к такой-то матери. — Гирид наливает себе сам, выпивает, после чего снова занюхивает крылом. — Ты что, все еще по той девочке? Ну это, тоскуешь что ли? Так, ведь поделом ей дали, нет? Она ведь обратилась в, как ее там, в демона. В зверя. А видал, как слюной она брызгала, когда желала крови? То-то. И дым шел от кожи. Не бывает так у нормальных хегальдин. Не бывает, скажу я тебе.

— Знаешь, Гир. А ведь я с ней виделся. Виделся, когда на ней появились первые отметины. Даже касался ее. — Гирид морщится и отстраняется назад. — Но смотри, на мне ничего. Не надо делать такой вид. Он плакала, она хотела избавиться от этого. И видел, как ей помогли?

— Так ведь она совсем разум потеряла. Озверела, зубы скалила.

— Твою мать! — бьет кулаком в стол Гремори. — А ты не разозлишься, если завтра тебе будут плевать в рожу все те, кто раньше жал руку? А? Будут кидать камни, бить палками, а потом выволокут твою жирную тушу и под торжественные возгласы, благочестивых идиотов прикончат тебя. Заколют, как свинью! Будешь ли ты улыбаться и кричать, мол, да, по заслугам мне, твари черной, демону проклятому?! — Он резко замолкает, видя рассеянный взгляд Гирида, и залпом осушает полный стакан.

— Ну что ты сразу так.

— А как еще? А если это коснется твоей жены, ты не думал об этом? Или ты по-прежнему веришь в то, что тебя и твоих близких это не коснется?

— Ты же сам знаешь, — внезапно Гир заговорил серьезным тоном. — Знаешь, что ничего против этого сделать нельзя. Ведь народ боится себя же. Ты говоришь, что это неправильно, а какого тогда хрена, ты сидишь здесь и пьешь, как последняя скотина? Почему не действуешь?

— Потому что я предвижу тщетность этих действий. Что я могу? Повернуть «серых» против «летунов»? Они не пойдут за мной. Сила на стороне летающих, а у нас только пьяницы с вилами и мотыгами. Пообещать что-то? Тоже не могу. Это сравнимо с враньем.

— Твоя правда. «Серые» — мясо. А если верить истории, мясом и были в войне с шиагаррами.

Зарница молнии на мгновение превращает реальность в белый лист, после чего небо сотрясается от грома.

— Ух! Разыгралась погодка ведь. Слушай, а может, тебе это, к тем податься, что за воротами живут? Отшельники! Я их видел как-то раз: крылатые, сволочи, здоровые, и не скажешь, что побираются по лесам и болотам. Говорят, уходили еще «серыми», а теперь — крылатые!

— А ты их знаешь? Кого-нибудь из них? — Гремори ощущает, как много сил он прикладывает, чтобы язык не заплетался от выпитого.

— Не-а, никто их и не знает, — шумно вздыхает Гир. — Но они периодически приходят, тьфу!.. То бишь прилетают, что-то выменивают, чем-то торгуют. Ха! Мало им, значит, лесных орешков! Я бы и сам ушел отсюда к чертовой матери, только это, жена у меня…

Гремори слышит ту пьяную заносчивость, которая всегда означает только одно. Начало пустой пьяной болтовни. Он улыбается себе, и решает, что можно и отвлечься, перебрасывая друг другу бессмысленные фразы. Собственно, а для чего еще придумали самогон?

* * *

Утро вонзается в голову и сразу же взрывается тошнотой и головной болью. Гремори встает с постели, чтобы смочить ссохшуюся глотку, медленно шагает по деревянному полу, скрип которого скребет по нервам щербатыми когтями. Через мгновение он слышит булькающий звук на кухне: Гир, похоже уснул под утро прямо за столом; а теперь свисает по пояс из окна, вытряхивая из желудка все, что попало в него ранее.

Гремори набирает воду из ведра, и первый стакан выливает себе на голову. Вторым полощет рот, оживляя язык.

— Водички? — спрашивает он, обращаясь к заднице Гира в оконном проеме.

— Вы очень любезны, — натужно отвечает тот. — Пожалуй. Не… не откажусь.

Судя по звуку, его рвет снова. После чего, стеная и пуская ветры, Гир вползает обратно с той грацией, что свойственна хромой кобыле, которая сдает задом.

— Прошу прощения, любезно, но такова, как говорится, реалия, мать ее так.

Гремори наблюдает, как его друг выпивает предложенный стакан воды. Зачерпывает еще. Снова. А с улицы дует прохладный ветер, который остужает боль в голове.

— Пожалуй я это, пойду, — Гирид шумно икает. — А то жена волнуется, наверное. Всего вам доброго.

Он снова икает, а затем уходит покачиваясь.

Значит, отшельники, думает Гремори, смотря в окно. Крылатые отшельники, понимающие, что бороться бесполезно, поэтому лучшим решением для них явилось бегство? Бросить гниль догнивать дальше? Что-то не вяжется здесь. Внезапно перед глазами вновь возникает Гирид, но уже с лопатой в руках. Гремори вопросительно смотрит на него, а тот отвечает на немой вопрос:

— Я же благочестивый хегальдин! — Гирид выкапывает неглубокую ямку и сгребает в нее выблеванное; забрасывает землей, а затем театрально улыбается, показывая большой палец. — Благочестивый!

Гремори еще сидит какое-то время, откусывая от яблока. Ветер подхватывает роняемую небом морось, гоняет ее вдоль улиц, как мошку; брызгает в открытые окна. Повсюду огромные лужи и грязь. Видно, как дощатые тропки шатаются под ногами проходящих мимо «серых». Проглотив последний кусок, Гремори резко встает, но сразу же хватается за голову, забыв о последствиях прошлой попойки. Тише, говорит он себе, тише. Медленно и аккуратно. Вот так. Хорошо.

Гремори выходит из дома и направляется к воротам. Отшельники, думает он, отшельники. Крылатые, свободные, счастливые. Прямо какое-то подполье. Непросто же так они приходят в Эрриал-Тея. Непросто. И, похоже, нечасто. Надеюсь, попасть к ним возможно.

Он встряхивает крылья, выходя за стены, где поселения «серых» разрастаются все гуще, где новые поля и новые фермы. Немного отдалившись от основного тракта, Гремори усаживается под коренастый дуб, подпирает ствол своей спиной и ждет.

Это потребует какого-то времени, говорит он себе. Может, день, а может, и два… месяца. Нужно надеется. Нет! Нужно не надеется, нужно просто ждать. К черту надежды, к черту веру! Необходимо заполнить мозг предстоящими действиями. Рациональными. И сейчас это?.. Ожидание. Гремори, удобно расположившись между корнями, накрывает плечи крыльями. Земля здесь сухая, а ствол за спиной теплый.

По дороге проезжают несколько телег, груженные мешками. Периодически бегают дети. У самих ворот стоят двое солдат, опирающихся на копья.

Гремори вздрагивает, потирает лицо. Вот ведь, думает про себя, вот так и просплю. Просплю своих отшельников. Он меняет позу на более неудобную, чтобы не задремать снова. И вновь ощущает тяжесть в веках, ощущает, что мышцы могут расслабиться в любой позе. Надо встать. Немного размяться, разогнать кровь. Гремори вскакивает и начинает ходить кругами. Хорошо, что место довольно отдаленное, отмечает он про себя, и не просматривается с позиций патрулей. Слишком густые ветви у этого дуба; а местные хегальдины страшны.

Шаг за шагом, круг за кругом, пока не надоедает настолько, что Гремори начинает вести счет каждому шагу. Каждому кругу. А если попросить кого-нибудь из местных «серых» сообщить о приходе? Но это означает, что придется вновь полагаться на надежду. Ну уж нет. Только не теперь.

Вокруг дуба уже образуется натоптанная тропинка; только изредка Гремори останавливается, чтобы нарисовать очередного человечка с крыльями или геометрическую фигуру; или домик.

— М-да…

Морось прекращается, а ветер усиливается; серое небо лишь меняет оттенки от светлых к более темным. День подходит к концу и Гремори, стуча зубами, возвращается домой.

Он подсчитывает те деньги, что остались с прошлых месяцев работы — немного, но какое-то время продержаться можно. И даже если отшельников, не дождусь, то уйду сам, решает Гремори. К черту такую жизнь, к черту такой порядок. Легче принять законы природы, чем подчиняться воле избалованных идиотов.

На следующий день он берет с собой одну из книг, что достались ему от бабушки; теплее одевается, смотря на пасмурное небо за окном.

Под дубом по-прежнему виднеется натоптанную ранее дорожку. Гремори поудобнее устраивается у ствола и позволяет словам со страниц беспрепятственно врываться в сознание яркими образами. Где существует добро, существует четкая грань между ним и злом. Наверное, так делается специально, чтобы годы спустя, ребенок сломался, осознав, что все прочитанное ранее, все является лишь сказками, что ласкали слух, все это бред. Красивые бред, которым хочется обмануть себя, размышляет Гремори, наблюдая краем глаза за трактом. Вот так растешь, веришь, а потом врезаешься в стену, и остаешься «серым» навсегда. Пернатым посмешищем.

— А что это у вас? — слышит Гремори писклявый голосок за спиной. Он оглядывается и видит маленькую девочку с безликой тряпичной куклой в руках.

— Книга, — отвечает Гремори, показывая обложку.

— Это сказки? — быстро спрашивается она, навострив крылья. — А почитаете?

Ее глаза округляются от любопытства.

— Ну…

— Пожалуйста! — раздается другой детский голос.

— Почитайте нам! — звучит еще один.

Несколько ребятишек окружают Гремори, обезоруживая его жалостливыми глазами.

— Ну ладно, — выдыхает он, и дети усаживаются перед ним, гоняя воздух короткими взмахами маленьких крыльев. Гремори откашливается, набирает в легкие воздух, но прежде, чем начать всматривается в лицо девочки, которая подошла первой, на ее куклу с большими крыльями.

— Как тебя зовут?

— Лилит, — произносит она, гордо подняв голову.

— А у тебя есть сестры, родные или двоюродные? Просто ты мне кажешься очень знакомой.

— Нет, — отвечает Лилит.

Гремори перелистывает страницы, краем глаза поглядывая на Лилит и думая, что лучше бы та черная линия на ее шее оказалась грязью.

— Так, вот хорошая сказка без названия. Про маленького… про маленькую девочку.

— Фу! Девчонки! — выкрикивает чумазый мальчишка. — Давайте лучше другую! Ай!.. — Чумазый мальчишка получает сильный подзатыльник от Лилит. — Ты чего?

— А ну тихо! — прикрикивает она, сжимая пальцы в кулачки, а затем переводит взгляд на Гремори, улыбается и кивает.

Боевая девочка, думает он, с таким характером и с таким взглядом ее крылья должны быть уже больше крыльев архонта.

— Все уселись? Хорошо. Значит, сказка про маленькую девочку, которая жила в бедной семье хегальдин. Она была единственной дочерью и уже с раннего детства помогала родителям по работе, но несмотря на все лишения ее крылья росли с каждым днем.

Гремори не читал сказку из книги, только делал вид, а сам рассказ придумывал на ходу. Наверное, первой в его жизни удачный экспромт, если судить по внимательным взглядам детей, чье воображение сейчас растирает услышанные слова в порошок и вырисовывает из него целую историю.

— … вот тогда она впервые выступила против устоявшегося порядка, когда младенца с глазами черными как сажа, бросили под солнце, чтобы оно высушило их. Перед всеми хегальдинами. Вот тогда она расправила крылья, чтобы оттенить младенца от солнца, и этим же жестом, она поставила себя против всех порядков и законов. Выступивший на нее солдат по приказу сразу же свалился от попавшего стального шара, который вылетел из ее руки так быстро, как бьет молния. И также быстро она вернула его обратно в руку с помощью цепи.

— Ух ты! Это как цепное копье, но только для девочек?

— Можно сказать и так, — улыбается Гремори тому мальчишке, который получил подзатыльник.

— А откуда она его взяла? Как научилась владеть им? — спокойно спрашивает Лилит.

— Она… ну… Подглядывала за тренировками солдат, а потом повторяла их движения. А сделал ей его… кузнец. Да, местный кузнец. За мешок муки. Выковал цепь и шар. Так вот. После того, когда солдат упал от ее удара никто не осмеливался подойти к ней, и тогда она подобрала ребенка и улетела с ним. А после этого, всегда появлялась в нужный момент, что спасти очередного ребенка от казни.

— А куда она их уносила?

— В специальное убежище, которая она построила.

— А дети ее не съели? Они же шейдимы!

— Нет, все они выросли нормальными детьми.

— Вон как. А мой папа говорит, что все шейдимы — демоны проклятые.

— Тогда забудь сказку и больше не проси рассказывать, — равнодушно отвечает Гремори.

Дети начинают расходиться, остается только Лилит. Она подходит и спрашивает тихим голосом:

— А как звали ту девочку, которая решила заступиться?

— Я еще не придумал, но ты можешь назвать ее так, как захочешь сама.

Лилит улыбается, а затем опускает взгляд и уходит домой не прощаясь.

Гремори так и проводит остаток дня под дубом, читая сказки, которые он знает почти наизусть. Рядом проползает гусеница, медленно, лениво. Наверное, также сейчас ползет время. Гремори тяжело вздыхает, смотрит в серое небо сквозь кривые ветви; затем встает и начинает привычную уже ему круговую прогулку. Тракт по-прежнему пуст, если не считать скучающих стражников и редких телег с мешками муки или овощами.

Ближе к вечеру серость в небе разрывается, а из трещин начинают просачиваться лучи уходящего солнца. Гремори захлопывает книгу; зевая, протирает глаза, а затем уходит домой.

Проходит еще несколько дней, в которые тучи над головой не желают рассеиваться, а обложной холодный дождь заставляет стучать зубами от холода. Постоянное безделье становится причиной тяжелого сна, и Гремори покупает бутылку разбавленного вина. Выпивая стакан на ночь, он позволяет алкоголю быстрее переваривать мысли и уснуть.

В какой-то промежуток из растянувшегося времени заглядывает Гирид.

— Сказали это, что можешь даже не умолять. Тебя выгнали с работы к такой-то матери, — говорит он, облокотившись на подоконник.

— Плевать. Я уже все решил для себя. Можешь ответить, что все начальники могут идти далеко и глубоко. В задницу. В такую где побольше дерьма.

— Значит, ты того?.. Хочешь уйти за стену?

— Ага.

— Вот ведь как. Ну, тогда, значит, давай напоследок?.. Того. — Гирид подмигивает, а после озирается по сторонам. Наверное, хочет удостовериться, что поблизости нет жены, которая может прочесть по губам Гира, если тот говорит о выпивке. — Я угощаю, все как положено. — Он раскрывает ладони в обезоруживающем жесте.

— Нет, я завязал.

— Когда?

— Только что.

В ответ Гирид лишь сжимает губы и молча удаляется.

Вот так легко, думает Гремори, пропадают друзья. Ритуал нарушен, а вместе с ним и вся связь. Всего несколько слов, но после их озвучивания вырастает огромный барьер, которого, казалось, никогда не должно было быть.

Всю следующую неделю Гремори проводит под дубом, в котором уже изучена почти каждая деталь. Время же продолжает ползти, подобно увиденной ранее гусенице. Медленно и лениво толкая будущее вперед, оставляя за собой след из прошлого. Так можно сойти с ума, думает Гремори. Его памяти часто касаются воспоминания, что связаны с Ситри, но в ответ он воображает огромных черных солдат с тяжелыми щитами, которые блокируют любые натиски из прошлого в разум. Ведь итогом может стать лишь бессильная ярость, выхода для которой все равно не найдется. Затем последует либо внешняя агрессия, либо самоуничижение. Ничего из этого не принесет удовлетворения.

Внезапно два хегальдина опускаются перед воротами с неба. Гремори вскакивает с насиженного места, присматривается, ощущая, как бьется сердце. Но ими оказываются двое богатеньких из восточного района. Это заметно по их одеждам. Он снова принимается кружить вокруг дуба и не останавливается, пока солнце не касается горизонта.

В общей толпе «серых», которые возвращаются с работ, Гремори шагает с понурой головой. Вокруг десятки маленьких крыльев, ворох уставших голосов, и спустя мгновение его слуха касается громкий басовитый смех, несвойственный работягам, что пашут с рассвета. Гремори поднимает взгляд, стараясь разыскать его источник. И долго искать не приходится. Он видит несколько пар крыльев, которые выделяются из общей массы хегальдин. Огромные и мощные, именно такие способны поднять свое обладателя в воздух. Он проталкивается к ним, открывает рот и замирает. А что им сказать, задается вопросом Гремори. Я хочу с вами, мне здесь не нравится? Я против власти? Я хочу летать, как вы? Заберите меня отсюда? А отшельники ли вы вообще?

Внезапный хлопок выводит его из ступора и заставляет вздрогнуть.

— Приятель, ты чего? — спрашивает один из них. — Ты в порядке?

— Да ладно, заработался, бедняга, оставь его, — тихо говорит другой, кладя руку на плечо товарищу. — Пойдем, у нас мало времени до закрытия ворот. А улететь все равно не сможем.

Они отворачиваются и делают лишь первый шаг, чтобы уйти, как Гремори произносит им в спины бледнея:

— Постойте!

Отшельники останавливаются и медленно оборачиваются.

Гремори не находит нужных слов, поэтому говорит первое, что приходит в голову:

— Мою подругу казнили, и она… она была нормальной… но я ничего не смог сделать. Здесь, вообще, никто ничего не может сделать. — Лучшего приветствия не придумаешь, язвит про себя Гремори.

Отшельники молчат, всматриваясь в его лицо. Ждут пока пройдет основная масса «серых», а потом один из них тихо спрашивает:

— А какими были глаза у твоей подруги?

— Черными.

— Закололи? Они убили ее? Не изгнали?

— Перед толпой. На проповеди.

— Вот ведь ублюдки! — выкрикивает хриплым басом, стоящий за спиной.

— Тише, Гнев! — шипит ему через плечо другой.

— Выродки! — мощный голос крепко сложенного отшельника хотя и привлекает внимание, но все проходят мимо, делая вид, что ничего не слышали. Его крылья, столь редкого черного окраса мощно хлопают, поднимая туман из пыли.

— Что там у вас? — звучит голос солдата.

— Все отлично! — широко улыбается отшельник, которого назвали Гневом, а затем тихо добавляет: — Идиот.

— Я хочу уйти из Эрриал-Тея, — коротко произносит Гремори. — Меня здесь ничего больше не держит.

— Для начала, давай сменим место, и ты нам расскажешь все, что хочешь рассказать. Там и решим. Идет?

Гремори кивает в ответ.

Отшельники отказываются от приглашения в дом, объясняя свое решение тем, что у них срочное дело в местном трактире. Они добираются до него в полном молчании, оставляют Гремори одного и долго разговаривают с хозяином заведения в темном углу. Их голоса утопают в монотонном шуме «серых» работяг, что приходят выпить в компании перед сном. Гремори стоит, переминаясь с ноги на ногу, смотря на широкую спину Гнева. Без жестикуляций, будто они и не разговаривают вовсе, а только смотрят друг друга. Лишь на одно мгновение взгляд хозяина трактира касается Гремори. Кажется, спрашивают обо мне, проносится в его голове, значит, им есть что скрывать.

Позже они усаживаются за дальний стол.

— Специй мне! Соли, перца! И мяса! И пива! Устал я от простого мяса и воды! — Гнев с силой бьет кулаком по столу. Гремори думает, что одного такого удара хватит, чтобы череп провалился в желудок.

— Разумеется, — улыбается старик, хозяин трактира, и удаляется.

Все четверо ждут заказа, а после того, как на столе появляется два бочонка пива, чаша сырых овощей и две запеченные курицы, один из отшельников с зачесанными назад волосами, тот, что начал разговор у ворот, говорит:

— Меня зовут Лешим, а его, — он указывает на хегальдина с густой рыжей бородой, сидящего по левую руку, — его так и зовем Рыжим. А это, как ты, наверное, уже слышал — Гнев.

Отшельники приветственно кивают.

— Ну что ж, угощайся и расскажи, как зовут тебя, и что случилось на той проповеди? Почему ты жаждешь сбежать отсюда?

Гремори набирает в легкие воздух и начинает. Рассказывает об эпидемии, которые унесли его мать и бабушку. Как несколько сотен «серых», которым лекарства, так и не досталось. В отличии от «летунов». О роковой проповеди для Ситри. Он изредка останавливается на короткие паузы, чтобы смочить горло пивом, после чего снова продолжает, краем глаза смотря, как Гнев в одиночку поглощает курицу, а Леший с Рыжим — вторую. Гремори отрицательно качает головой на предложение поесть. Старик вскоре приносит еще один бочонок пива после того, как Гнев осушает первый почти в одиночку. Гремори заканчивает свой рассказ, склонив голову и прося разрешения присоединиться.

— Значит, — первым нарушает затянувшееся молчание Леший, — они ее не изгнали. Они ее убили.

Отшельники переглядываются друг с другом, обмениваясь тяжелыми взглядами.

— Она не потеряла рассудок, я с ней разговаривал, все это!.. Все это бред! Она была прежней! — восклицает Гремори.

— Тише, — спокойно говорит Рыжий. — Мы знаем. Мы верим тебе.

— Скажи, — снова говорит Леший, — почему ты хочешь уйти?

— Потому что мне надоело смотреть, как тысячи хегальдин свято верят в сказки про злых шейдим, смотреть как эти тысячи готовы обезглавить собственных детей. Слушать россказни о том, что труд — дорога к счастью; но все умирают, даже не коснувшись его. Спиваются и умирают.

— Не каждый день нас просят о таком, а? — Гнев толкает локтем Лешего.

— И правда. Несмотря на все, мало кто хочется уйти от того, к чему привык с детства. Почти все предпочитают ждать чуда, ждать изменений, ждать того, кто все изменит за них.

— То есть надеется, — добавляет Гремори. — И это самое бесполезное, это… как самоутешение, да? Думать, будто ты делаешь что-то ради своей цели, своего блага, но на самом деле ты просто слаб, чтобы сделать первый шаг, чтобы начать действовать.

— А разве плохи надежды жен, которые ждали своих мужей с Большой Войны? — спрашивает Леший, поглаживая щетину на щеке. — Или лучше им было думать, что они лишь бессильные бабы, которые могут только прятаться за спинами своих мужчин? Не путай настоящую надежду и обычное фантазерство, парень. Именно настоящая надежда заставляет ждать пропавшего хегальдина до конца жизни. Ладно, когда-нибудь ты поймешь.

— Хозяин! — громко зовет Леший, и почти сразу перед ними появляется тот старик, с котором он беседовал вместе с Рыжим и Гневом. — Вот плата за ужин, и еще мы возьмем немного с собой в дорогу. Как всегда.

На столе появляется небольшой мешочек, и старик, коротко кланяясь, сразу же забирает его:

— Продукты-то в дорогу уже собраны, уважаемые, — его тощая рука указывает на мешки в углу, у входа в кухню, и на несколько бочек. Вероятно, с пивом. — Телега-то тоже уже готова.

Леший кивает в ответ.

Позже они оставляют за спиной закрывающиеся ворота. Гнев ведет под узду неторопливого мула, Рыжий бодро шагает впереди, а Леший с Гремори плетутся позади повозки. С безоблачного неба ярко светит полная луна.

— А почему мы вышли именно ночью? Не лучше было бы дождаться утра? — спрашивает Гремори.

— Мы, — отвечает Леший, поглаживая щетинистую щеку, — не очень-то любим мир Эрриал-Тея. И не хотим оставаться внутри стен даже на ночь. Тем более что погода на нашей стороне.

— Это верно! — подает голос Гнев. — Уж лучше ночевать в болотах, чем под крылом архонта и под взором его проклятой семерки Теней.

После разговора они долгое время идут молча. И только после короткой стоянки в открытом поле, Гремори спрашивает Лешего:

— А как долго ты, ну, отшельник?

Перед ответом он снова поглаживает щетину:

— Да наверное, всю жизнь.

— Ага! Еще голожопиком мочился на стены с другой стороны! — смеется Рыжий.

— Почти, — улыбаясь, говорит Леший. — Лет до шести я жил с матерью, еще в Эрриал-Тея. Отец уже тогда был отшельником, но регулярно нас посещал. Они с матерью несильно-то ладили.

— Эх, мало было отшельниц в то время! — говорит Рыжий, замедляя шаг и ровняясь с Гневом. — Вот и навещали «серых» девочек, а? Слышал я уж очень падки они были на крылатых отшельников.

Леший какое-то время криво смотрит на Рыжего, а затем откашливается и продолжает:

— Да. Отец рассказывал, что подобное имело место быть. Так вот, значит, он навещал нас дважды в месяц. Всегда приносил какие-то продукты и несколько игрушечных фигурок, вырезанных из дерева. Для меня. Деревянные хегальдины с крыльями и копьями в разных позах. Я любил в них играть. А потом, в какой-то день близкая подруга матери обратилась в шейдима, и ее лишили крыльев. — Он делает паузу, отпивая из фляги, а затем сплевывает. — Моя мать ее сдала. Прямо посреди проповеди она задрала ей свитер, демонстрируя черное пятно в области сердца. Крики, много черной крови. Я никогда не знал, что хегальдин может таккричать. Тогда, спустя неделю, пришел отец, он знал, что произошло. Пришел и сухо сказал, мол, пошли, хватит с тебя, жить в этом дерьме. Наверное, после случившегося, он боялся, что в подобном случае, она не думая сдаст и меня.

— Рассказ, конечно, очень интересный, — снова перебивает Рыжий. — Однако, надо и подремать чуток, идти нам ведь еще весь день. Да и скотине тоже нелегко будет. От стен мы уже достаточно ушли.

Они сворачивают к одинокой сосне, что в недалеко от дороги. Гнев привязывает мула к стволу, а Леший достает из мешка хлеб и огромную луковицу. Наконец, устроившись поудобнее, каждый откусывает кусок от хлеба и лука, и передает следующему, после чего отшельники укладываются спать.

Гремори же всматривается в небо, в россыпь звезд. Он ощущает усталость, но сон не приходит. В голове блаженная пустота, именно такая, какая наступает в преддверии масштабных перемен; когда каждая частица направлена на внешнее окружение, и все вокруг кажется знаковым предвестием предстоящих событий. Гремори достает из бокового кармана крошечный сверток мешковины, разворачивает, прикусывая нижнюю губу; аккуратно проводит пальцами по белому перу. Свежему, будто его только что сорвали с крыла. «Ведь это так романтично, — слышит он в голове голос Ситри. — Давай обменяемся». Внезапно воздух наполняется протяжным волчьим воем. Таким странным, будто он зарождается где-то в пространстве, а угасает внутри головы. Глубоко в мыслях. Все отшельники мгновенно просыпаются. Гнев сразу же хватается за топоры, а остальные вытаскивают из телеги самострелы.

Гремори быстро сворачивает перо и убирает обратно в карман.

— Недобрый это знак, — ворчит Рыжий, озираясь по сторонам. — Давно я не видел здесь волков.

— А я такого воя вообще не слыхал. — шепчет Леший. — Обычные волки не могут так выть.

Снова слышится вой. И сейчас, кажется, он тянется из самых глубоких недр сознания, там, где зарождаются мысли, и только затем изливается в реальность.

— Да где этот кусок мяса! — Начинает нервничать Гнев.

Гремори молча всматривается вдаль, вжимаясь спиной о борт телеги.

— А мул-то, спокоен, — произносит Леший. — Будто только мы и слышим.

— Вон там!

Все поворачивается в сторону, которую указывает дрожащая рука Гремори, где на самой линии горизонта, тяжело шагает темная фигура с понурой головой, за которой мерно ступают два исполинских пса.

— Твою мать… — шепчет Рыжий, мгновенно бледнея.

Из дрожащих рук Гнева выскальзывают топоры.

— «И ходит Йама мрачный по земле, что сотворил своею жертвою, и помечает жертв он своих взглядом. Лишь те могут видеть его, бредущем с отпрысками Сарамы. С псами Шарбары перед рассветом», — не своим голосом произносит Леший.

Из-за горизонта появляются первые лучи солнца, и силуэты вдали рассеваются черным дымом.

Отшельники все еще стоят молча, не отводя глаз от того места, где произошло видение. Первым приходит в себя Рыжий: он молча подходит к телеге, некоторое время копается в мешке, извлекает бутылку самогона, а затем осушает ее на четверть с каменным лицом. Гнев протягивает руку за бутылкой и проделывает тоже самое. Затем Леший. А Гремори делает лишь несколько глотков, допивая остатки.

— Есть хочу, — нервно произносит Рыжий.

И уже намного позже в пути, Гремори нарушает затянувшееся молчание и спрашивает Лешего, чтобы хоть как-то разогнать мысли об увиденном утром; кажется, никто не хочет верить в то, что произошло на рассвете.

— А что было дальше, когда отец тебя забрал?

— Ну. Через десять лет я нашел свою мать в лесу. Умирающую, истощенную. С черными глазами. Она стала тем, кого ненавидела.

— И что ты сделал?

— То, что должен был сделать, я спас и отвел в ее новый дом. Как всех. Она меня даже не узнала.

— Новый дом? — удивленно проговаривает Гремори.

— Да. Ты же сам говорил, что шейдимы это не проклятые, и все, что про них говорят, это ложь, верно? Могу сказать, что ты прав. Иногда отшельники находят изгнанных шейдим в лесу, и помогают им. Отводят в новый дом. Хотя, сейчас это уже почти целый народ. Но то, что ты нам рассказал является плохой новостью. Раньше мы часто спасали изгнанных шейдим, забирали детей по просьбам их матерей, выводили тех, кто выходил на нас. Но если теперь архонт решил истреблять их, то это неспроста. Что-то меняется в их мире и мне это не нравится.

Гремори молчит, переваривая услышанное в голове, а впереди Гнев спорит с Рыжим:

— Да не умрем мы, рыжая твоя башка, хватит бредни нести!

— Мы видели и слышали его! Все вместе! Тебе этого мало?

Гнев не отвечает, и общее молчание затягивается до наступления темноты.

* * *

— Уж десятые день идет, а мы все ж живы! — говорит Рыжий, бодро шагая впереди. — Может, показалось все?

Гнев потягивается и шумно зевает, встряхивает крылья, а затем обнимает себя за плечи:

— Холодно. Я уже и думать перестал про то утро. Может, и правда, показалось? Может, сон какой или еще что? Ощущение такое, словно мне сказку рассказали, а теперь… теперь, я даже не знаю. Видел отчетливо, но сейчас это воспоминание выветривается, как сон.

— Показалось?! Всем четверым?

Гремори заражается зевотой от Гнева:

— У меня такое же впечатление.

— Ну вот! Все видели! — Рыжий нагибается, проводит ладонью по влажной траве, а затем умывает собранной росой лицо.

Ближе к полудню они добираются до опушки елового леса, проходят немного в глубь; под сень деревьев, где виднеется вытоптанная площадка. Гнев привязывает мула к высокой ели и уходит за водой. Рыжий, кряхтя, садится на поваленный ствол, а Леший достает из сумки кусок сухаря:

— Ждем, — произносит он с набитым ртом.

— Ждем? — спрашивает Гремори.

— Ждем, — отвечает Рыжий.

— Кого ждем?

— Шейдим. Часть добра — для них.

Гнев возвращается с мехом, полным воды. Он выливает немного себе на руку и смачивает волосы.

— А в ручье накупаться не мог? — ворчит Рыжий.

В ответ Гнев опрокидывает мех, и волна из холодной воды врезается в лицо возмущенного товарища; последний, сплевывая, бросается вперед:

— Вот ведь сукин сын!

— Тихо, — Леший удерживает за руку Гремори. — Дай мальчишкам похулиганить.

— Давай! — кричит Гнев, обхватывая руками врезавшегося ему в пояс Рыжего.

Он отрывает его от земли, переворачивая тем самым вверх ногами; а Рыжий сквозь смех ругается и брыкается так, что в воздух наполняется рыжими перьями.

Гремори улыбается, смотря, как два взрослых хегальдина ведут себя, как дети.

— Нельзя хоронить ребенка внутри себя, иначе будешь несчастлив, — говорит Леший, смотря на перекатывающийся ком из двух тел.

И уже позже, отряхиваясь и тяжело дыша, Рыжий произносит:

— Вот ты… куча мозгов!

Гнев отряхивает его крылья от пыли и еловых иголок, а потом хлопает по спине:

— Теперь топай-ка ты за водой!

Гремори удобнее устраивается на траве, закладывая руки под голову и щурясь от скупых солнечных лучей, что проникают между ветвей. Он глубоко вдыхает запах елей, настолько яркий, что на языке ощущается горчинка. Впервые за долгое время душа наполняется спокойствием и тем отрадным чувством, что щекочет в груди; кажется, именно такое состояние возникает, когда все происходит правильно. Как должно. Почти. Гремори освобождает одну руку и касается пальцами кармана со свертком; в тот же момент раскаленной дланью память накрывает воспоминание о последней проповеди, с заплывшей мордой проповедника, с его самодовольством во взгляде. Этот взгляд был, как плевок. Плевок всем содержимым кишечника, всеми привилегиями, которыми обладают «летуны».

И только сейчас Гремори замечает над собой тени, что загораживают лучи солнца. Он начинает всматривается в небо, как в следующий миг, совсем рядом, раздается хлопающий звук. Затем еще один. И еще. Четыре фигуры хлещут воздух черными крыльями, приземляясь на землю. Гремори мгновенно вскакивает на ноги. Озирается, переводя взгляд с одного силуэта на другого.

— Баббар!

— Гнев!

Гремори смотрит, как отшельник обнимает шейдима; смотрит на пернатые крылья хегальдина и раскрытые крылья шеда, которые похожи на черный шелк, на жидкое черное пламя. А глаза, удивляется он, солнце светит прямо в глаза, но они не рассыпаются в пыль.

— Наобнимались, птенчики? — насмешливо произносит шейда с красивыми черными глазами.

— Я тоже рад тебя видеть, — улыбается Гнев. Он отстраняется от шейдима, которого называл Баббаром, а затем подходит к шейде и обнимает, накрывая своими крыльями.

Она переводит взгляд на Гремори, который, тут же отворачивается.

— А что это за мальчик с игрушечными крыльями? — она освобождается из огромных рук Гнева и делает несколько шагов, покачивая бедрами, ступая ровно по линии, которая видна лишь ей. — Какой милый. Как тебя зовут?

Взгляд черных глаз шейды заставляет чувствовать себя беззащитным. Гремори кажется, что все его мысли сейчас обнажены перед ней.

— Гремори, — бурчит он, прижимая крылья к спине.

— Гре-мо-ри, — повторяет она по слогам. — Какое мягкое имя. А меня зовут Сэйми. Я тебя раньше не видела.

— Он с нами недавно, считай только отделился от своего народа, — поясняет Леший.

— Понятно, — Сэйми подмигивает Гремори, а потом разворачивается и обращается к Лешему: — Что наше, что ваше? Эй, Баббар, давай сеть! Нам нельзя задерживаться.

Шейдимы выгружают бо́льшую часть продуктов с телеги в сеть.

— До встречи, Гнев! — прощается Баббар.

Сэйми улыбается на прощанье, а затем командует:

— На счет три — взмах!

Гремори наблюдает за тем, как шейдимы улетают с продуктами.

— Их глаза, — шепчет он. — Они смотрели на солнце, но ничего не произошло!

— Мигательная перепонка, — поясняет Леший. — После трансформации нужно несколько месяцев, чтобы организм шейдима принял свой облик до конца. Перепонка в силах защитить глаза от солнца.

— Ладно, и нам пора, — говорит Рыжий, отвязывая мула.

Они выходят из-под сени деревьев и направляются в противоположенную сторону от той, в которую полетели шейдимы.

— Наконец-то, дорога. Хоть, телега покатится легче, — потягивается Гнев. Он зевает и заражает зевотой всех остальных. — Леший, я полечу вперед поохочусь. Хватит уже сухари грызть.

Гнев вытаскивает из телеги самострел и колчан с болтами — пристегивает его на бедро, затягивает ремнем, чтобы не растерять их в полете. Несколько разогревающих упражнений, после которых он совершает несколько шагов вперед, переходит на бег, навострив крылья; а затем мощный толчок с одновременным махом. Гремори ощущает странную смесь чувств восторга и зависти, наблюдая, как Гнев взлетает в небо.

* * *

Отшельники рассаживаются вокруг костра, где на импровизированном вертеле развешаны кусочки кроличьего мяса. Почти готовые. Гремори сглатывает слюну, замечая, как кадыки остальных также движутся вдоль шеи.

— Я даже не думал, насколько сильно голоден, пока не начал их потрошить. — Гнев снимает один кусок, перекидывает с ладони на ладонь; дует, а затем надкусывает. — Готово!

После его команды каждый снимает по заготовленному куску и принимается остужать, чтобы скорее ощутить вкус жареного мяса на языке.

— Завтра к вечеру уже будем дома, — произносит Леший, ни к кому конкретно не обращаясь, смотря в ночное небо и улыбаясь своим мыслям.

Гнев с Рыжим молча кивают: взор каждого направлен внутрь самого себя. Наверное, у каждого из них есть близкие, думает Гремори, у каждого есть свой дом, и своя семья.

На следующее утро сборы происходят в полном молчании, только Гнев произносит несколько ласковых слов мулу, призывая того потерпеть еще немного.

Они выдвигаются и, не останавливаясь на отдых, ближе к вечеру, по извилистому тракту внутри леса, добираются до «дома», как называет это место Леший. Гремори с удивлением смотрит, как среди деревьев вдали вырастает высокая плотная стена частокола. Видит крыши многочисленных деревянных домов.

— Здесь, наверное, ничуть не меньше домов, чем за стенами, — произносит Гремори, затаив дыхание. — Мне говорили, что отшельников лишь едва больше десятка. Что они самоубийцы и умирают очень рано, а тут…

— Хорошая ложь. Нам на пользу, — отвечает Леший. — Хотя, долгое время за нами следили. Я эти времена не застал, но мне рассказывали. Первое убежище находилось не так далеко от стен. И только по прошествии десятилетия отшельники начали уходить ближе к горам, подальше от стен Эрриал-Теи. Тогда были созданы десятки фальшивых могил, чтобы создать такие слухи.

Еще не дойдя до ворот, Гремори замечает, как с неба пикирует девушка и врезается в Гнева, сбивая того с ног. Рыжий отделяется только после того, как они входят внутрь, его встречают две рыжие девочки. Только потом Леший отходит в сторону, оставляя Гремори одного возле мула рассматривать логово отшельников, где из-за частокола возвышаются кроны елей и сосен, где десятки одинаковых бревенчатых домов.

Недалеко от него Леший беседует со стариком, поглаживая уже отросшую бороду. Их взгляды лишь на мгновение касаются Гремори, а затем они подходят к нему.

— Добро пожаловать, — приветствует старик. Но несмотря на свои годы, его спина прямая, а плечи широки. — Теперь ты — один из нас. Ты часть большой семьи. Я Арахорт.

Гремори пожимает протянутую руку, представляясь в ответ.

— Первое время, поживешь у меня, — говорит Леший. — А как освоишься, то сможешь при желании поселиться отдельно.