1. Горящие леса

Настойчивый зуммер разбудил на рассвете. Протянув руку, я нажал кнопку, и густой баритон Омара ворвался в палатку:

— Сандро! Сандро! Ответь!

— Слушаю, Омар.

— Ты знаешь, что у тебя лес горит?

— Понятия не имею.

— Включи-ка экран!

— Секундочку…

Через полминуты на малом экране я увидел встревоженные тёмные глаза Омара.

— Вот тебе картиночка со спутника, — сказал он, — полученная десять минут назад.

На экране высветлился почти прямой угол тёмно-зелёного леса между двумя сливающимися реками. Вдоль рек тянулись две цепочки отчётливых костров. Они уходили за границы снимка. Огонь от них охватил центральную часть лесного сектора и веером тянулся в его глубину. Расстояния между кострами были примерно равными.

— Где это? — удивился я. — Никак не соображу спросонья.

— Второй северный приток Аки, — пояснил Омар. — Вот он уходит вправо, на север. А слева Ака. Ты, видно, плохо помнишь карту.

— Леса каннибалов?

— Они самые! Но это ещё не всё. Вот предыдущий снимок, два часа назад.

Изображение уменьшилось и сдвинулось в левый верхний угол экрана. А в правом нижнем углу возникла другая картинка. Тот же сектор, но с меньшим количеством костров. И огонь от них ещё не потянулся в глубину лесов.

— Всё понятно? — спросил Омар.

— Неужто поджигают лес?

— С тобой это кто-нибудь согласовывал?

— Как же можно со мной такое согласовать? Да и я им — не начальство…

— Это не ту-пу?

— Их зона! Только костров очень много…

— А у купов их ходоки не появлялись?

— В последнее время — нет.

— Значит?..

— Значит, помочь могли только айкупы.

— Как же ты это прошляпил? — искренне удивился Омар.

— Виноват… Служба внешней разведки у меня поставлена плохо.

— Может, проще — отсутствует?

— Согласен. Полечу сейчас на разведку сам.

— Огня уже не остановить. — Омар вздохнул. — Ветер — юго-восточный. Похоже, они и это учли.

— Ветер с юго-востока задул позавчера, — сообщил я. — Он объявляется дней за девять-десять до разлива. Не один я, понятно, это знаю. Они тут живут чуть-чуть дольше…

— Что же ты намерен предпринять? — поинтересовался Омар.

— Пока — только выяснить причину. Если уж такие радикальные меры — значит, что-то произошло.

— Удачного полёта!

Омар отключился, и из-за спины я услышал голос проснувшейся Лу-у:

— Возьми меня с собой.

— Ты всё поняла? — Я повернулся к ней.

— Главное, — ответила Лу-у. — Я могу одеваться по-вашему?

В полёт она теперь надевала только наши дорожные костюмы.

— Хорошо, — согласился я. — Заткни за пояс слип и карлар. Прихватим Полкана.

Одевались мы наперегонки. Потом я завернул в одеяло сладко спящего Вика, и Лу-у унесла его в хижину своих родителей. Вернулась она с Полканом. Хвост его описывал радостный полукруг, глаза были весёлыми. Он уже знал, что если его берут с собой, значит, есть шанс побывать в родном для него пещерном селении, обнюхаться с единоутробными братьями и сёстрами.

Пока Лу-у ходила, я пошарил по контейнерам и накидал в сумку немного подарков — всё те же отрезы, посуду, перочинные ножи, детские одеялки, которые пользовались успехом не только у детей. И ещё несколько инструментов для Вига. Ему всегда не хватало инструментов, сколько ни дай! Значит, стал настоящим мастером.

Втроём мы побежали через лесок к вертолёту и вскоре были в воздухе. Уже над лесами я выдавил в себя полтюбика витаминной пасты, а Лу-у распечатала две банки тушёнки, покормила Полкана и поела сама. Витаминную пасту она едой не считала.

Вообще-то, Полкана Фор когда-то назвал Каном. Щенок вырос в его пещере. Но потом я предложил обменяться полугодовалыми кобелями. Кан достался мне, и я несколько удлинил его имя. Пёс принял это спокойно. На фоне других изменении в его жизни перемена имени была самой незначительной.

Сегодня, собственно, я собирался в устье Аки. И посмотреть, что сделано, и подремонтировать роботов. С развёртыванием в устье строительных работ я смог потихоньку вернуться к прежней профессии. Строительных роботов там теперь хватало, и киберустройств на других механизмах — тоже. Как положено, они порой барахлили. Не гонять же киберремонтников за море, когда тут свой болтается…

Однако сейчас мы летели в обратном направлении вдоль обмелевшей Аки. Почва в пойме местами растрескалась от жары, и даже с вертолёта видны были глубокие чёрные трещины. Дожди не выпадали больше месяца. Так обычно случалось перед разливом. Незаметно наползала засуха, а потом сразу грозы, ливни, половодье, и на несколько месяцев — ни одной трещинки в почве, повсюду высокая сочная густая трава, пышное повсеместное буйство зелени. Кончалось оно опять же засухой перед разливом.

Вроде и нет смены времён года. Но природные циклы и тут действуют. Благо теперь мы хоть знаем, что завязаны они во многом на океанскую впадину и её подводные вулканы. А уж на что завязана вулканическая активность, ищут астрономы.

Как раз об этом слушал вчера по радио очередное интервью Розиты. Собеседницей её была Анжела Фоссет — астроном-солнечник, высокая изящная голубоглазая красавица, которая приходила встречать своего мужа Билла к концу литературных мероприятий. Своим присутствием она эти мероприятия не удостаивала.

Анжела наконец-то дождалась того, что построили близ космодрома современный вертикальный солнечный телескоп. Теперь можно начать вполне научное изучение здешнего светила. А до сих пор были лишь предварительные, хотя и постоянные наблюдения из лёгкого павильона на крыше Города. Анжела утверждала, что недалеко то время, когда наши метеорологические прогнозы будут начинаться не со спутников, а с солнечного телескопа, не с циклонов и антициклонов планеты Рита, а с движения солнечных пятен и просчёта их следствия — магнитных бурь. В общем, всё как на Земле… И потому прогнозы станут более точными.

По случаю пуска солнечного телескопа, собственно, и состоялось интервью. Особенно пленил меня последний ответ Анжелы.

— Почему ты стала именно астрономом-солнечником? — поинтересовалась Розита. — Мне, например, всегда казалось, что быть астрономом-звёздником гораздо интереснее. Бездонность и бесконечное разнообразие космоса постигают прежде всего звёздники.

— Знаешь, — ответила Анжела, — я всегда старалась жить как все люди. Не отделяться! В частности, работать днём и спать ночью. Солнечники именно так и живут. А у звёздников всё наоборот.

Уважаю людей с юмором!

Кстати, спросила Розита в интервью и об отношении астрономов к коэмам Нур-Нура.

— Разумеется, — сказала Анжела, — астрономы изучают их расшифровку с интересом. Все её прочитали не по разу, и разговоров было немало. Но скажу прямо: интерес больше исторический, чем научный. Для планеты Нур-Нура это уровень знаний примерно шестивековой давности. Земная же астрофизика вышла на этот уровень в начале двадцать первого века. За исключением отдельных частностей… Значит, примерно на четыре века мы от них отстали. Я имею в виду развитие астрофизики… По моей специальности там вообще ничего нет. Звёздники кое-что находят, обсуждают соответствие Нур-Нурова «Феномена» известным на Земле скоплениям. Склоняются к тому, что Лебедь-два из игры выпадает. И остаётся «уральское» эн-джи-ка сто восемьдесят восемь. Мне лично это обидно. Но куда денешься?

— Почему обидно?

— Лебедь-два изучен на моей родине, в Шотландии. А к Уралу я прикипеть не успела. Меньше месяца была в «Малахите»…

— Я всегда считала тебя американкой…

— Это муж мой — американец. Он приезжал в Шотландию на стажировку, и мы познакомились. Америку я и разглядеть толком не успела. И вообще мало на Земле видела. Разве что Францию да север Италии…

— Самое, может, прекрасное!

— Все почему-то так думают. — Анжела вздохнула. — А мне кажется, самое прекрасное — родной дом…

…К пещерам ту-пу я чуть снизился, но не сбавил скорость. Костров на площадках было мало, людей — тоже. Никто не долбил лестницы и балконы, не сбрасывал мусор в реку. А обычно это делалось, даже несмотря на решение племени переселяться в пойму Аки. Переселение переселением… Когда-то ещё оно будет!.. А дети рождаются, а новые семьи возникают — и пещеры надо расширять уже сейчас. Поэтому каждый день кто-то работал на расширение пещер. А сегодня — никто.

Ещё полсотни километров лесов — и впереди затянуло дымом горизонт. Под дымом мелькнул бушующий огонь, а под огнём — чёрный, выгоревший, но ещё тлеющий угол бывшего леса между слиянием Аки и второго её притока, уходящего на север, к новым пещерам племени урумту.

Через несколько минут запахло горелым и в машине. Послышался звонкий треск горящей древесины. Хотя юго-восточный ветер должен был унести все запахи и звуки на северо-запад вместе с огнём. Но не унёс…

Но в главном ветер сработал безошибочно: через приток пожар не перекинулся. Как и через саму Аку.

Возле слияния рек уже не осталось костров. Всё выгорело. Я сделал круг и пошёл на запад, вдоль Аки. Вскоре появились костры, начинающие пожар. Возле них было безлюдно. Ещё дальше люди торопливо бежали от пылающего костра к сложенному, но ещё не разгоревшемуся — несли горящие сучья. Кто-то бежал с ними к совсем тёмным пока кучам хвороста. А выше по Аке люди тащили хворост из леса и складывали в кучи. Людей было много.

Лу-у пристально и молча глядела вниз. Я протянул ей бинокль, она покрутила зубчатку и сообщила:

— Это айкупы.

Тогда я развернулся, дошёл до устья притока и двинул вдоль него на север. Тут происходило то же самое. Люди тащили из леса хворост, скидывали в кучи и поджигали головнями — от костра к костру.

— Здесь ту-пу, — сказала Лу-у, не отрывая бинокля от глаз.

Изменить что-либо я не мог. Приземлиться — тоже. Негде было сажать машину. Да и незачем. Даже если бы и удалось остановить нескольких возбуждённых пещерных жителей — сделанного не воротишь. Огонь уже пошёл, преград ему нет. Только ливни теперь его придавят.

Пришлось снова развернуться и двинуть назад, к селению ту-пу. Может, там что-нибудь узнаю?

 

2. «Деревьям колдун не нужен!»

Посадив машину на знакомой вершине холма, я выпустил поначалу из дверки Полкана. Он кинулся к краю обрыва, гордо встал над ним и рявкнул всего три раза. И многоголосий собачий лай в ущелье стал стихать. Псы пещерного посёлка узнали своего Кана. Сейчас они привычно потянутся обнюхиваться с ним.

Теперь можно спокойно выбираться из вертолёта и нам с Лу-у. В обществе Полкана мы гарантированы не только от нападения, но и от лая местных овчарок. Для того, собственно, когда-то и обменял я на Кана своего Исета того же возраста. Чтобы и я свободно мог пройти к Фору, и Фор — ко мне. Понятно, в обществе Исета, который в селении купов чувствовал себя как дома.

Сейчас Исет наверняка сидит на площадке возле пещеры Фора и кинется облизывать нас с Лу-у, когда мы подойдём поближе. Обнюхиваться с Полканом он никогда не спешит. Возможно — ревнует.

Имя Исету дал я в память об уральской реке, на берегах которой родился сам, и в память о древнем североуральском посёлке Ис, в котором родился мой отец. Посёлок славился добытчиками платины, первым некоронованным уральским чемпионом по шахматам Степаном Левитским — местным горным инженером, да, пожалуй, ещё тем, что в Исовском «политизоляторе» куковала после Второй мировой войны некая Дора Ройдман, известная всему миру под псевдонимом Фанни Каплан, стрелявшей в Ленина в 1918 году. Эсерку Каплан, как было широко объявлено, тогда же и расстреляли — безо всякого суда. А незаметная Дора Ройдман, которой то ли сам Ленин, то ли Свердлов сохранил жизнь, которую по приказу свыше снабжали газетами по потребности, пережила их обоих, да и Сталина вдобавок. Правда, уже не в исовской тюрьме, а в тобольской. В Исе у неё, единственной из заключённых, стояло в камере кресло — чтоб удобней читать. Что стояло в тобольской камере, до Иса не дошло. Но газет, по разным воспоминаниям, ей хватало и там.

Возможно, до конца дней своих эта маленькая полуслепая женщина ждала, что переменится власть, распахнутся ворота тюрьмы, и ликующий народ встретит её как героиню борьбы с деспотизмом. Так уже было однажды в бурной её биографии, весною девятьсот семнадцатого года, когда её, юную террористку, взорвавшую бомбу в Киеве и приговорённую царским судом поначалу к казни, а потом к пожизненной каторге, февральская революция вдруг освободила и даже направила на курорт в Крым. Подлечиться… Для новой борьбы…

Но то, что было однажды, не всегда бывает дважды. И Дора Ройдман скончалась в тюремной камере в тихой безвестности. Подробности её судьбы просочились в печать лишь в двадцать первом веке, когда не осталось в живых никого из её современников. А в нашей семье эти подробности сохранились только потому, что отец терпеливо собирал в специальные папки всю информацию, имеющую хоть какое-то отношение к родному посёлку Ис.

После гибели отца папки достались мне. А в микрофишах они и сейчас у меня. Точнее, у мамы. Вместе со всеми моими земными документами. Здесь, на Западном материке, документов моих почему-то никто не спрашивает. А собранные отцом папки мама отправила перед отлётом с Земли в Исовский музей.

…Вслед за Полканом мы с Лу-у быстро спустились к пещере Фора. Никто, кроме мальчишек на площадках, не кричал в этот раз «Сан! Сан! Сан!» Женщин почти не видно. На площадке перед пещерой Фора ждал нас не только Исет. Ждала и Дая, уже видавшая наш вертолёт. Исет бросился нас облизывать. Дая подождала, пока мы подойдём сами.

Жила она здесь уже полтора года, в качестве жены Вига. На руках у неё была их дочка Мая, а за юбку Даи держалась Мара — дочь Марата, очень на него похожая и в память о нём названная.

— Где Фор? — спросил я. — Где Виг?

— В лесу, — спокойно ответила Дая. — Все мужчины в лесу. Они пошли спалить лес, чтобы избавиться от хуров. Невозможно больше терпеть!

Из пещеры тихо вышла Тулю, протянула нам два кхета и две чистенькие белые ложки. Пришлось снимать с пояса нож, срезать верхушки, лакомиться сладковатой кашицей. Она была кстати: кхетов мы сегодня не ели. Лу-у управилась с этим быстрей меня, расстегнула сумку, стала доставать подарки. Она давно и отлично разбиралась, что — кому. Инструменты для Вига положила сразу на его слесарный стол, стоявший у самого входа в пещеру, но под навесом — чтоб и в дождь можно работать.

О Тили мы не говорили. Она жила теперь в Городе и была женой Женьки Верхова. У неё, как и у Даи, был свой радиофон, свой номер, и они могли общаться, минуя нас. На «глобе», разумеется. Даю начал учить этому языку ещё Марат, а продолжили моя мама и Света. Тили учили «глобе» Анюта, Али и Женька.

— Что произошло? — спросил я. — Почему сжигают лес?

Мы присели на чурбаки, которые Виг, по примеру купов, напилил для своей пещеры, да и не только для своей… И Дая стала рассказывать:

— Хуры бродят здесь уже пятёрками. — Дая подняла в воздух растопыренные пять пальцев. — Недавно напали на двух охотников. Они охраняли женщин и детей. Обычное дело — пошли за корешками, грибами и ягодами… Без охраны женщины с детьми давно в лес не ходят… Одному охотнику пробили голову дубиной. Другой успел воткнуть копьё в живот убийце. Обоих потом зарыли… Все охотники собрались, кричали, спорили, и колдун Рих сказал: «Их лес надо спалить». И все умолкли, согласились. Фор ходил к айкупам. Они обещали помочь. Возле над тоже бродят хуры. Рих сказал: «Вот пойдёт ветер перед разливом — тогда и зажжём. Чтобы не попало на наш лес». Когда подул ветер, айкупы сами пришли. Если хочешь, сходи к Риху. Он лучше всё знает. Он давно ждёт, что ты к нему придёшь.

С колдуном Рихом мы были знакомы. Фор водил меня к нему, когда сюда прилетали Тили с Женькой. Мне же и пришлось их привезти… Рих тогда спрашивал, не будет ли бедной Тили худо среди сынов неба, не обидит ли её неизвестный и непонятный муж. Пришлось обещать старому колдуну одно только хорошее. Хотя я надеялся, что обижать Тили Женька не станет. Никакого смысла!

Когда умер прежний вождь Уйлу, все ждали, что за ним уйдёт к предкам и Рих. Колдун был старше вождя… Но Рих всё жил и жил. Грелся на солнышке у входа в свою пещеру. Лечил людей, и люди тянулись к нему каждый день. Спускался он только к реке. Из селения не выходил. Всё время жаловался на болезни, но продолжал жить. И Фор перестал говорить о том, что племени нужен молодой колдун. Смирился со старым. Они не мешали друг другу. Фор поднимал людей на охоту. Колдун предсказывал её исход, утешал семьи, когда кто-то умирал или погибал. И даже позаботился о судьбе бедной Тили…

Я порылся в сумке, выудил перочинный нож, отрез сатина, и стопку пёстрых весёлых мисок с весёлыми стаканчиками. Сложил всё в ведёрко и стал спускаться по лесенкам и балкончикам к мосту, на другой стороне которого жил Рих. Полкана позвал с собой, чтобы не объясняться со встречными овчарками. Полкан это делал лучше меня.

Как и обычно, колдун грелся у входа на солнышке, опираясь на суковатую палку. Сидел он на аккуратно отпиленном чурбаке, и возле него стоял ещё один такой же чурбак. Виг явно позаботился о том, чтобы у колдуна была возможность удобно побеседовать с пришедшим к нему человеком.

Я отдал Риху подарки, он сразу выловил из ведёрка нож, открыл и закрыл его со знанием дела и опустил обратно в ведёрко. После этого я протянул ему мыслеприёмник. Но он слегка пристукнул палкой, из пещеры выскочила девочка лет десяти, Рих сказал ей одно слово, и она вынесла ему точно такой же прибор. Возможно, это был мыслеприёмник, оставленный здесь Тили. Когда увозил я её отсюда вместе с Али и Анютой. Тили пользовалась дугой, снятой со стенки вертолёта…

— Как живёт наша Тили? — спросил меня колдун.

— Она сыта и всем довольна, — ответил я.

— Её не обижают?

— Сыны неба никогда не обижают женщин.

— Мы думали, она войдёт в твою хижину.

— Тили решила иначе.

— Она хотела к тебе. Это все тут знают.

— Желания женщин часто меняются…

Рих улыбнулся, и морщины на его лбу побежали вверх. Глубоко спрятанные глазки почти исчезли в узких щёлочках. Я поймал себя на том, что не знаю цвета его глаз. У Тили и Вига глаза серые, как у матери. У Фора — тёмные. Значит, два цвета здесь есть. Наверняка отыщутся и зелёные. У купов несколько зеленоглазых женщин. Вот только голубоглазых ещё на этом материке не встречал. Какие же глаза у Риха?

Впрочем, зелёные, красные и коричневые полосы на его груди и плечах, хитроумные цветные завитушки на животе отвлекали внимание от маленьких прищуренных глазок. О глазах долго не думалось. Цветная разрисовка сбивала.

— Пришёл спросить о лесном пожаре, — признался я. — Это ты придумал?

— Я! — не без гордости ответил колдун.

— Лес жалко…

— Людей жалко больше, — возразил Рих. — Говорят, ты стал колдуном у купов. Это правда?

— Купам нужен был колдун, — объяснил я. — Другого не нашли.

— Научись думать вначале о людях, — тихо посоветовал Рих. — Потом — о деревьях. Колдун — для людей. Деревам колдун не нужен. У деревьев есть свой зелёный бог — Ру. Пусть он о них и заботится.

— А он не может разгневаться на людей? — спросил я.

— Для этого есть жертвы, — возразил Рих. — Когда люди собрались сжигать деревья, я принёс их богу жертву.

— Какие жертвы принимает Ру?

Рих посмотрел на меня снисходительно: молодо, зелено… Но объяснил:

— Сердце косули. Горячее. Свежее.

— Откуда же ты его взял, свежее?

— Когда подул ветер, — признался Рих, — я послал охотников за косулей. Её притащили живой. Учись — пока я тоже жив. Кто потом тебя научит?

— Никто, — согласился я. — Лучшего колдуна, чем Рих, никто не знает.

— Тебе надо раскрашиваться, — снова посоветовал Рих. — Когда говоришь с людьми, они на тебя смотрят. А ты весь одного бледного цвета. Смотреть не на что. Если ты раскрасишься, тебя будут лучше слушать. Зелёную и красную краску я могу тебе дать. Коричневую возьми из любой глины. Белую — из нашего камня. Его хватит на всех колдунов земли.

Рих опять пристукнул палкой и сказал несколько слов появившейся из пещеры девочке. А она принесла два пластмассовых стаканчика с порошком зелёного и красного цвета. В зелёном порошке я быстро разглядел крошечные узорчатые пластинки малахита. Это и был толчёный малахит. В далёкую старину его разводили в олифе и красили крыши в Нижнем Тагиле. Малахита там тогда было — завались… А через двести лет его стали ценить как драгоценный камень и измерять каратами. О том, чтобы толочь его в краску или выплавлять из него медь, и речи не шло… В красном же порошке, по-моему, был боксит. Может, вперемешку с толчёной красной глиной. Значит, где-то поблизости водились бокситы и медная руда. Где?

— Возьми эту краску себе, — сказал Рих. — Ты принёс мне подарки. Я должен отблагодарить тебя.

— Ты великий колдун! — ответил я. — Но тебе трудно ходить, я вижу. Может, я мог бы принести тебе такие краски? Скажи, где их взять?

— Принеси, — согласился Рих. — Если найдёшь много. Иди прямо к теплу от нашего селения. Айкупы живут левее. А ты иди прямо на полуденное солнце — целый день! К вечеру увидишь холмы. Между ними — озеро. На ближней стороне холмов — зелёная краска. На дальней стороне, за озером — красная. Наши охотники рыли там землю. Твоим оружием! Приносили мне краску. Увидишь…

— Какое племя там живёт?

— Никакое. — Рих усмехнулся. — Там мало воды. Только озерко и ручейки. Любое племя быстро выпьет эту воду. Я там давно не бывал. — Рих вздохнул. — Но нашёл эти краски я. Ещё когда ходил на охоту. И раскрасился. Поэтому и стал колдуном.

Вот, оказывается, как это происходит! Я-то всё гадал: с чего начинается в племени колдун? Выходит, с красок… А вождь может начаться с ножа, сброшенного сверху и единственного на всё племя. Как, например, у Вука…

Ну, что ж… Разговор получился очень полезный. Я и не ждал таких итогов. Теперь можно прощаться, забирать Лу-у с Полканом и прямо отсюда шпарить в вертолёте на юг, искать неведомые мне холмы. Медные и алюминиевые руды — да ещё вдали от местных племён! — для нас куда важнее, чем месторождение изумрудов в изломе Кривого ручья.

 

3. Взлёт «нежной» из ту-пу

Пока летел на юг, невольно вспоминались страшные извивы судьбы и неожиданный взлёт шустрой тоненькой девчонки, которую дважды удалось мне спасти, и которая, в конце концов, стала женой моего врага. По наивности стала и неведению, разумеется. Если, конечно, Женьку можно назвать врагом… Других личных врагов у меня, собственно, никогда и не было.

…Али и Аня, побывав в пещере Тили, посмотрев её рисунки на стенах и на бумаге, а главное — сам процесс её стремительного рисования на их глазах, пришли к тому же выводу, что и я: ей непременно надо учиться! Кроме того, Анюта, как медсестра-акушерка, пришла ещё и к выводу Розиты: лететь в Город надо немедленно!

— У неё узкий таз, — сказала мне Аня. — Почти гарантированы трудные роды, да вдобавок ещё и слишком ранние… Погулять бы ей ещё хоть годик в девочках… Бедное дитя! Может, кесарево сечение понадобится? Кто его здесь сделает?.. Ведь погибнут оба!

Уговаривать Тили пришлось мне. Поскольку Анюту и Али видела она впервые. В принципе-то она не возражала, даже хотела. Но вот так, сразу?.. Боялась! И главным доводом «за» стало то, что Анюту Тили считала моей родной сестрой.

Когда мы предстали перед нею рядом с Али, она внимательно посмотрела на него — чернобрового и темноглазого красавца, на меня, совсем седого, сероглазого, и недоверчиво спросила:

— Вы — братья?

Я растерялся перед такой юной проницательностью, но «беленькая» Анюта мгновенно нашлась:

— Сан — мой брат! — Она ткнула себя в грудь. — Мой! И, значит, моего мужа. — Она кивнула на Али.

Такое объяснение вполне устроило Тили, и больше она к этому вопросу не возвращалась.

Однако предстоящие роды её беспокоили, и она спросила:

— Кто у вас там поможет мне рожать?

— Я, — ответила Анюта.

— А ты умеешь?

— Так же, как ты — рисовать. Я уже многим помогла.

Взгляд Тили выразил задумчивое сомнение: слишком молода, по её мнению, была Анюта. Но, видимо, её уверенность перевесила: Тили согласилась лететь.

Я глядел тогда на Фора, на Тулю, и благодарил судьбу за то, что Виг, узнав об этой поездке, попросился с нами. Старики хотя бы видели в своей пещере живого и здорового сына. Без его присутствия им было невыносимо тяжело отпустить Тили. Старшая дочь, считай, погибла, младшую увозят неведомо куда, сын неведомо где…

Но сын, к счастью, был здесь, рядом, весёлый, довольный, и старики не решились задерживать дочку.

— Может, ей там будет лучше, — тихо произнесла Тулю. — Пусть…

В Городе Тили родила девочку, а молоко после родов у неё не появилось. Сказались, видно, все пережитые ужасы, да и сами ранние роды. Слишком ранние! Малютка, которую Тили назвала Галю — в память о сестре! — росла на искусственном питании, в интернате, и почти без материнской заботы. Раз в день Тили приходила посмотреть на дочку и посюсюкать с нею. Дитя, зачатое без любви и даже без симпатии, не пробудило материнских чувств. Страстью Тили стали живопись и учёба живописи. Вот тут успехи были поразительным.

Али и Анюта быстро устроили выставку рисунков Тили на одиннадцатом, «прогулочном» этаже нашего Города. Есть там полуоткрытые залы для коллективных бесед в безветренные дни… Очень увлечённо Анюта рассказала об этой выставке в последних известиях. Всё-таки заметное событие: первая художница из местных племён! И люди потянулись…

А рисунки Тили были динамичны, экспрессивны и красочны. Стремительно уходила она от статичного изображения людей и событий. Динамизм в живописи всегда привлекает. Даже когда он неотшлифованный, примитивный… Он и такой отражает жизнь — неведомую землянам, ежедневную и порой страшную жизнь племени «пещерных крыс».

Среди других пришёл на эту выставку и Женька Верхов. К живописи он с детства был неравнодушен: собирал репродукции, хвастался ещё в школе родительскими альбомами лучших картинных галерей мира. Но сам не рисовал — кроме обязательных уроков, разумеется. Что я умел, то и он. Не больше! Однако он умел поговорить о живописи, чем я никогда не блистал… И на эту выставку пришёл, похоже, из чисто искусствоведческого интереса. А зацепило его, видимо, что-то в облике самой Тили — неспокойной, всё время подвижной, как ртуть.

Может, сказалась и необычная, жуткая её судьба, которая тоже потихоньку становилась известной. Хотя и не через радио.

В общем, они разговорились на выставке, и Женька пригласил Тили к себе — посмотреть микрофиши с тех роскошных родительских альбомов, которые остались на Земле.

Как и что было потом, Анюта и Али не знают. Из Женькиной квартиры Тили вышла через два дня, и спокойно, с достоинством объявила первым своим учителям, что у неё теперь есть муж и что он очень давний, с детства, друг Сана. Она своими главами видела старые картинки, где её муж и Сан, совсем ещё дети, стоят рядом или почти рядом.

Фотография такие действительно были. И немало! Класс наш фотографировался минимум трижды в год. И полно было фотографий со всяких игр, лабораторных занятий, походов на лыжах и за грибами. За десять лет десятки раз фотографировались мы рядом или почти рядом с Женькой. Кого угодно могли эти фотографии убедить в нашей древней дружбе. А тем более наивную девочку из полудикого племени.

В ту пору никто мне об этом ничего не сказал, и узнал я про этот брак много позже, потому что долго не был в Городе. Но однажды диспетчер Армен Оганесян попросил меня включить пеленгатор в пойме Кривого ручья и встретить вертолёт, который забросит мне продуктовый контейнер. А если выкроится время, провести машину и дальше. Поскольку трассу я знаю лучше всех.

— Кто в машине? — спросил я.

— Твои друзья, — загадочно ответил Армен.

— Почему же они сами не скажут?

— Это ты их спроси. — Армен хохотнул. — А я делаю то, о чем меня попросили.

Я ждал какого-нибудь дружеского сюрприза. Может, Бруно с Изольдой? Может, опять Ренцел с Неяку? Может, наконец, Али с Анютой на пленэр — уже не в ущелье ту-пу, а на просторах купов?

Однако из вертолёта, который Лу-у и я встречали с радостным нетерпением, выглянула вначале Тили — в дорожном серо-голубом костюме, коротко остриженная под «татьянку», тоненькая, изящная, как до беременности. Вполне земная женщина!

Я протянул к ней руки, и она легко спрыгнула прямо в них. И потёрлась щекой о мою небритую щеку — совсем по-родственному.

Потом из машины неторопливо выбрался Женька и как-то смущённо и в то же время мрачновато сказал:

— Мы с Тили поженились. К счастью, семейная жизнь даётся нам не один раз… Тили хочет, чтобы я повидался с её родителями. Давай сейчас выгрузим твой продуктовый контейнер. А потом, если можешь, садись в кресло пилота. Тамошнюю посадочную площадку я знаю только по фотографиям…

Я повернулся к Лу-у и спросил:

— Полетишь с нами к ту-пу? Мне сейчас надо туда лететь.

Лу-у задумалась, перевела взгляд неожиданно насторожившихся глаз с меня на Тили, потом на Женьку и жёстко ответила:

— Не полечу. В птичнике много работы.

Вместе с Женькой мы выгрузили контейнер, и я сел в кресло пилота. А поздним вечером, вернувшись домой, спросил Лу-у:

— Почему ты отказалась лететь к ту-пу?

— Потому что он не обнял тебя, — ответила Лу-у. — Он глядел в землю, а не в твои глаза. Тили тебя любит, а он тебя боится. Я не хотела сидеть рядом с ним.

Подумалось ещё и о том, что, когда Лу-у бывала в Городе, Женька никак в нашей жизни не участвовал. Он был чужим, незнакомым и непонятным для Лу-у. И этого ей оказалось достаточно.

— Ты что-нибудь везёшь для племени? — спросил я Женьку в пути.

— Два контейнера, — ответил он. — Ты же видишь…

— У меня нет на спине глаз, — заметил я.

— Как это я не сообразил? — Женька рассмеялся. — Ты на самом деле сидишь к ним спиной… Тили всё сама отбирала…

— Топоров я не брала, — неожиданно вставила Тили. — Твоя сестра сказала, что ты против топоров. Хотя мне они понравились.

— Потерпи, Тили, — попросил я. — Будут у ту-пу топоры. Не всё сразу.

— Я знаю, ты желаешь нам добра. — Тили погладила моё плечо. — Я тебе верю. Пистолетов я тоже не брала.

Бог мой! Она уже знает про пистолеты!

Впрочем, чему удивляться: сам-то я потихоньку учу Лу-у пользоваться слипом и карларом. Если пистолеты висят на поясе и у Женьки, и у меня, и у Али с Анютой… Почему бы жене не поинтересоваться, что прикноплено на поясе мужа? Лу-у ведь тоже знает и слово это, и сам предмет. Не знает, правда, где предохранитель…

Племя ту-пу встретило наш вертолёт восторженно. Как обычно, люди стояли на лесенках и площадках. И по тому, как сразу узнали Тили — несмотря на другую одежду и другую причёску, я понял, что со зрением в этом племени полный порядок. Всё разглядят!

Пока мы шли от вершины холма до пещеры Фора — совсем недолгий путь! — по ущелью неслось:

— Тили! Сан! Тили! Сан!

Не сговариваясь, героиню дня мы с Женькой пропустили вперёд, и шли за нею как свита или как телохранители. А она шла как королева, и это наверняка были такие же минуты высшего её торжества, как не столь уж давно у Лу-у в селении купов, когда приезжали Ренцел и Неяку.

По-моему, Тили была полностью счастлива в эти минуты. И я был счастлив — оттого, что она счастлива. После стольких-то страданий…

Самый важный, наверное, разговор состоялся у Тили с матерью. Они так откровенно потянулись друг к другу, что я постарался занять Женьку техническими советами Вигу, а сам попросил Фора сводить меня к колдуну. Тогда мы с Рихом и познакомились… И никто не мешал главному разговору нашего визита.

Лишь после всех разговоров, после традиционного угощения кхетами мы пошли выгружать из вертолёта контейнеры.

Женька спешил. Видно, боялся ночного полёта над морем. Оно, в общем-то, понятно: первого ночного полёта и я побаивался. Потому и посоветовал:

— Не стоит ждать, пока освободятся контейнеры. Никуда они отсюда не денутся. Есть опыт… В следующий раз буду тут — заберу.

Женька облегчённо вздохнул, распахнул дверцы и спросил Фора:

— Разберётесь сами, что тут кому?

Фор молча улыбнулся.

Как удивительно умел он главное сказать без слов!

А Вигу я напомнил:

— Приходи к купам! И за инструментами и за советами. Я всегда тебе помогу.

— Приду, — пообещал Виг.

Он и, правда, пришёл — месяца через два, когда у нас гостила Дая. Прилетела посмотреть, пока без ребёнка.

Увидев Даю, Виг вытаращил на неё глаза, и я понял: быть роману!

Оба резко выделялись среди плотных коренастых и неторопливых купов: женственная гибкая и быстрая Дая, тоненький сероглазый застенчивый и стремительный Виг. Они гляделись как аристократы среди деревенской челяди.

Целый вечер тогда Дая шушукалась с Лу-у в своём парашютном куполе. А утром вышла из другого парашютного купола, в котором ночевал Виг.

Чья была инициатива — их тайна. Допускаю, инициатива Даи, как старшей и более опытной. Они решили не расставаться — это главное! А шофёрская работа по традиции выпала мне: везти их в пещеры, потом из-за моря привозить им Мару…

Собственно, поначалу они хотели идти к пещерам пешком — как Виг пришёл. Но не мог же я допустить, чтобы моя сестрёнка двое суток топала по дикому лесу без достаточной охраны!

Свой радиофон у Даи уже был. Десяти номеров ей за глаза хватало, и потому пользовалась она только тедром, в который был включён и мой номер. Попозже, когда выделили номер и Лу-у, Дая попросила и её номер включить в свой тедр.

— А кого выбросить? — спросил я.

— Иржи, — не задумываясь, ответила Дая. — Я не звонила ему ни разу.

— Как же он к тебе попал?

— Он дал свой номер, когда освобождал квартиру. Сказал: «Если вдруг понадоблюсь…» Но зачем он мне? У него есть жена. Я узнала…

Я порадовался за Вига. Представления о возможности внебрачных любовных связей у Даи просто не существовало.

Вслед за Даей Лу-у тоже довольно легко освоила пользование тедром. Цифры поначалу не означали да неё количество чего-то. Она воспринимала их как личные знаки: единица — это я, двойка — мама, тройка — Света, четвёрка — Дая, пятёрка — Неяку, шестёрка — Розита, семёрка — Анюта. И большего ей не требовалось. Сложить трёхзначный номер ни она, ни Дая не умели. И стремления к подобному умению пока не обнаруживали.

…А Рих объяснил верно: на северной стороне холмов копушки были отчётливо зеленоватые, с характерными пупырышками малахитов, на южной — красноватые. И крошечное круглое озерко трогательно голубело между ними, отражая в нетронутой ветром зеркальной поверхности три мрачные островерхие чёрные скалы. При случае надо будет потрогать их магнитом. Вдруг притянется? Что-то стрелка вертолётного компаса заволновалась…

Родниковая вода собиралась тут в низинку. И вытекала из озерка на восток, в сторону Малой Аки, на которой жили айкупы. Похоже, здесь рождался один из её притоков.

Хорошо, что есть в этих почти безлесных холмах хоть немножко воды! Для жизни этого, конечно, мало. И на глазок видно… Но для работы — первых геологических проб, наладки роботов-геологов — наверное, достаточно.

Похоже, не миновать мне снова киберлаборатории. Роботов-геологов выпускает только она. И кто, кроме меня, заполнит для них блоки местной памяти? Значит, летать да летать мне сюда!..

 

4. Катастрофа в неведомом племени

Хлынули, наконец, ливни, начался очередной разлив, и я облегчённо вздохнул. Погаснет лесной пожар, который юго-восточный ветер унёс далеко на север. Спутник показывал пылающие леса почти во владениях урумту. Южные границы их «угодий» уже были прочерчены пунктиром на моей карте… Не хватает ещё новых осложнений с этим беспокойным племенем!.. Ведь если они обозлятся, наверняка полезут в леса ту-пу. И тогда без новой большой драки не обойдётся. Взаимной ненависти накоплено — сверх меры.

Кроме того, разлив хоть ненадолго полностью избавит племя от визитов лесных каннибалов. Они и так прервались с началом пожара… А тут ещё большая вода! Пока ручьи снова не станут ручьями, а овраги — оврагами, можно спать спокойно. Лесные люди, к нашему счастью, с водой не дружат, плотов не вяжут, плавать не умеют. И потому водные преграды для них пока неодолимы. Если, конечно, их нельзя перейти вброд… Разлив позволит женщинам и детям купов и ту-пу всласть порезвиться в окрестных лесах, набрать грибов, ягод и каких-то корешков, которые купы высушивают, толкут и посыпают жареное мясо.

Разбираться в здешних корешках, грибах и ягодах я пока не научился. Всё некогда! И потому стараюсь избегать их в пище. Наш уральский боровик вполне может оказаться здесь ядовитой поганкой, а местная поганка — целебной. Проверять всё это на себе неохота. Ем только то, что предлагает Лу-у.

Конечно, колдуну положено изучить местные корешки, травы и грибы. Но главное — положено лечить. И я лечу — тем, что знаю: таблетками, пластырем, йодом, одеколоном, мазями, готовыми настойками лекарственных трав с Центрального материка. Спасаю от ран и поносов, от прыщей и укусов, накладываю шины при переломах, делаю простейшие инъекции шприц-карандашами. В общем, купы довольны. Не жалуются…

Допускаю, что после нынешнего разлива опять припожалует ко мне в гости Вук. Обсудить ситуацию… Сгоревшие леса наверняка создадут новые проблемы для его племени. И потому, что сократится площадь охоты. И потому, что откочуют на запад — больше некуда! — лесные семьи, где так много нетребовательных и простодушных дам, которых запросто могут уступить за оленью ногу. Нужда в них для урумту ещё не отпала, хотя женская смертность в пещерах, по словам самого Вука, заметно уменьшилась.

— Мы теперь выпускаем их побродить возле пещер, — признался Вук во время последней нашей встречи. — Но запрещаем приближаться к озёрам. Женщины довольны! Они собирают корешки, ягоды, едят их и кормят детей. Стали реже умирать. Больше здоровых детей. Это я предложил пятёрке! Я! — Он с гордостью ударил себя в грудь. — Пятёрка долго не соглашалась. Я сказал: «Никуда они не убегут. Никому они уже не нужны». Пятёрка подумала и согласилась.

— Ты молодец! — поддержал я. — Ты стал самым умным вождём в своём племени. Женщины разбираются в корешках и ягодах лучше нас с тобой. Так везде! Даже у сынов неба. Кто не ест корешков и ягод, умирает раньше, Хочешь жить долго — ешь то, что приносит тебе твоя Ач.

— У меня теперь их две! — самодовольно объявил Вук. — Ач и Ул. Они только мои. Я поделил между ними твои бусы. И у первых глупцов теперь тоже по две женщины. А у тех, кто взял ваши хижины потом, пока по одной.

«Всё как предсказала Сумико, — подумал я в тот момент. — Вот действительно мудрая женщина!»

Ещё когда составляли мы с Сергеем Агеевым первые «планы работы» по урумту, он процитировал слова своей супруги: «Многожёнство в этом племени было бы явлением прогрессивным».

— Да в принципе такого не может быть! — горячо возразил тогда я, не успев толком подумать. — В любом племени!

— Если Сумико сказала, так и будет, — тихо и, как мне показалось, с гордостью заметил Сергей. — Вот увидишь!

— Такая умная?

— Дураков в «Малахит» не брали! — Сергей коротко хохотнул, и мне стало не по себе. Сколько раз я утешался этой истиной, которая казалась абсолютной, не знающей исключений! И от кого теперь её слышу?

Но до чего же любопытны рассуждения дураков о дураках! «У них ахиллесова пята — в голове!» — заметил как-то Марат ещё в «Малахите».

Как гордились мы там, что оставим на Земле эту вечную «проблему дурака»! А она, оказывается, потащилась с нами… Совсем как вирусы коварного гриппа, который и здесь регулярно свирепствует раз в год. Несмотря на другую планету. Несмотря на трёхсотлетнюю борьбу с ним на Земле…

Видно, из своей шкуры не выскочишь — куда бы ни уехал, куда бы ни улетел…

Но ведь и на самом деле: если спокойно оценить обстановку, обнаружится, что Сумико глядела далеко вперёд. Чем больше женщин угонят урумту из диких лесов, тем заметнее сократится популяция каннибалов. И тем больше лесных самок приобщится к более высокому уровню жизни, приблизится к состоянию женщины, а не самки. Всё-таки урумту людей не едят. Всё-таки они обучаемы. Всё-таки с ними о чём-то можно договариваться.

В тот раз мы с Вуком договорились о хижинах для новых «глупцов». Возить их вдаль на обучение уже не было нужды. Отличными учителями стали бывшие «курсанты». Теперь требовались только новые хижины и новые пилы. Ибо старые быстро тупели и ломались. Как, впрочем, и было запрограммировано… Потому и делали их для всего Западного материка из обычной углеродистой стали. А не из инструментальной… Попросят ещё — дадим! Чем больше контактов с племенами по их просьбе, тем сильнее и влияние на них…

Дождливые дни я поначалу собирался использовать для ремонта строительных роботов в дельте Аки. Самое время: «Вихри» с кубиками-комнатами не придут, стройка стоит, роботы выключены… А полусферические склады-ангары уже поставлены, и работать в них удобно. Широкий причал накрыт небольшой уютной гостиницей из супердека. В ней крепко спится под шум морского прибоя. С детства мечтал почаще так спать. Да редко удавалось!

Впрочем, сейчас на море шторм, и волны так лупят галькой в стальные столбы причала, что вряд ли уснёшь под эту канонаду.

Однако от первоначальных задумок быстро пришлось отказаться.

— Падёж может начаться, — предупредила Лу-у. — В птичнике тесно. Под ливень кур не выгонишь. Я уже отдаю под нож больше петушков, чем проклёвывается.

— Буду ставить новую секцию, — пообещал я.

И вот я её ставлю. Верстак мой — в палатке, крепления там можно собрать. А остальное легко делается и под дождём. Не всё же время ливень…

От этой работы и оторвал меня зуммер радиофона.

— Тарасов слушает.

— Сандро, это Омар. Ты далеко от экрана?

— На другом краю селения.

— Беги к экрану! Включайся!

— Опять пожар? Дождь, вроде…

— Хуже. Беги!

Минут через пять на экране светилась картинка, переданная спутником: громадный чёрный разлом земной коры, уходящий извилистым ущельем вглубь материка. Явно свежий разлом — с острыми краями, упавшими и покосившимися зелёными деревьями, повисшими над бездной корнями. А со стороны моря вламывается в разлом мутная стена вспененной воды, подминая и слизывая всё, что осталось по краям ущелья.

— Сколько баллов, Омар?

— Девять! Ужасно! Теперь посмотри картинку за два часа до этого. То же самое место.

Омар привычно сдвинул первую фотографию в левый верхний угол экрана и поместил в правом нижнем углу спокойное фото, слегка размытое сеткой дождя: нетронутый цельный скалистый берег, умеренные штормовые волны в белой полосе прибоя, зелёный уютный вытянутый на юго-запад островок недалеко от берега.

На верхнем фото этого островка не было. И как раз от бывшей его «стрелки» начинался жуткий чёрный разлом, в который проваливалось море.

— Впадина бушует? — спросил я.

— Да. Но такого ещё не было.

— Примерно, где это?

— Сто семьдесят километров южнее килов. Показать по карте?

— Покажи.

— Тут наша рабочая, — пояснил Омар. — Не обращай внимания на некоторые забавы. Некогда перебеливать.

Картинки на экране исчезли, и появились знакомые очертания восточного берега Западного материка. Дельта Аки упёрлась в верхний край карты, и столбик разноцветных надписей увидел я возле неё: красная, размашистым округлым почерком Розиты: «Тарасполь»; синяя, меленьким аккуратным почерком Анюты Бахрам: «Тарасовка»; зелёная, затейливыми, почти арабскими письменами: «Тарасия» (видимо, Омар); чёрная, угловатыми, похожими на готические, буквами: «Тарасбург» (это, похоже, Вебер зашёл и отметился); коричневая, неведомой рукой: «Тарастаун»; наконец, фиолетовая, игривая, тоже неведомо чья: «Нью-Тараскон». А по морю, между материками, опять же размашистым почерком Розиты: «Средиземное море».

Действительно, забавы… Развлекаются на узле связи… Молодёжь!

Южнее «Тарасполя» была дельта реки Жог (точнее — двух рек), где жили килы. На юго-запад от них — размытая, не выходящая к морю зона с надписью «оли». И намного южнее олей — чёрная стрелка фломастером, направленная вглубь материка и перечеркнувшая крошечный островок.

— Цунами идёт? — спросил я.

— Идёт.

— До дельты Аки доберётся?

— Разве что ослабленное… — Омар вздохнул. — Всё-таки далеко! Да и идёт по касательной… Однако самое странное, Сандро, не это… Вот смотри!

Он вернул на экран прежние две фотографии, высветлил кружком почти чёрные пятнышки на верхнем снимке и дал рядом их увеличение. И я увидел разлом, проходящий посреди селения, рухнувшие шалаши по ту и по эту сторону пропасти, и тёмные точки бессмысленно суетящихся людей. Совсем как муравьи в разгромленном муравейнике… Многие шалаши там наверняка провалились в разлом. Многие люди наверняка погибли.

— Ты не знаешь это племя? — спросил Омар.

— Нет.

— А ведь они вполне могут теперь рвануть на север, — задумчиво произнёс Омар. — Больше некуда. Южнее — горы. И как раз упрутся в твоих олей и килов.

— Ясно. — Теперь вздохнул я. — Иссякнет дождь — слетаю. Нет мне покоя в этом мире…

Омар отключился, экран погас, я прихватил с верстака угловые крепления и потопал под дождём к птичнику. Приветствовали моё возвращение только петухи. Почему-то они подняли оглушительный галдёж.

 

5. Игра в угловые лузы

Племя бежало, как стадо без пастуха. Впечатление такое, что никто им не управлял. Оно продиралось сквозь леса и металось по речным долинам вслепую, не ведая, что впереди. Сохранялось лишь общее направление — противоположное полуденному солнцу. Так идут по маршруту, проложенному не человеком, а мифом.

Объятое страхом, племя текло на север и, как точно предсказал Омар, должно было упереться во владения рыбацких племён оли и килов.

Возможно, за историю бегущего племени это было не первое землетрясение, и страх перед ним глубоко въелся в людей. Нур-Нур предрекал исход туземцев из той южной зоны, где земля часто колышется под ногами.

Вместе взятых, оседлых рыбаков оли и килов было немного меньше, чем беглецов. Рыбаки, понятно, лучше организованы, и защищать им предстояло свои дома. Так что, если объединятся, пришельцев могут и прогнать.

Но не исключено, объединиться они не успеют. Или не захотят, поскольку нередко ссорились из-за рыбных угодий. И тогда обезумевшая полутысячная толпа промчится по их селениям, сея разрушение и смерть. Просто растопчет поодиночке.

В любом случае сотни людей погибнут.

Допустить этого я никак не мог!

Два дня летал я к бегущему племени, кружил над ним и ломал голову над тем, как отклонить его путь.

Если бы оно шло ночью, всё было бы просто, хватило бы ракет и мегафона.

Но оно шло днём. Фейерверки днём блекнут, сигнальные ракеты никого не пугают. И похоже, мне одному не справиться.

Значит, надо просить помощи у Совета. А в Совете сейчас дежурит Розита. Я давно не видел её и потому решил вызвать не по радио, а на экран.

Она глядела на меня с экрана молча — такая же красивая, как и всегда, с чёрной чёлочкой, скрывающей высокий лоб, с первыми морщинками возле умных карих глаз. Помолчала и вздохнула.

— Давно тебя не видела, — сказала она. — Соскучилась. У тебя дела? Или просто так?

— Дела…

Полные губы её дрогнули в едва заветной усмешке. Чего, мол, ещё от тебя ждать?

Я знал, что на душе у неё кошки скребут. И у меня — тоже. И, наверное, так будет всегда. От себя не уйдёшь, из своей шкуры не выскочишь… Мы своё недолюбили! Любовь наша не успела умереть естественной смертью. И потому щемит… Но у Розиты уже сын — белобрысый и голубоглазый, весь в меня. В детстве я был голубоглазым… И у меня сын — черноволосый и кареглазый, весь в неё…

А мог быть общий сын…

«Счастье было так возможно! Так близко!» На века вперёд сказано Пушкиным. И про нас с Розитой — тоже.

Однако кому повем печаль мою? Не с кем этим поделиться. Так и умрёт со мною. И с нею…

Конечно, можно и понять её и оправдать. Хватит оснований! Помню, на второй день бешеной нашей любви, ещё в Нефти, Розита призналась:

— Мне везде трудно. Я избалованное дитя природы. На нашей тысячекилометровой Кубе нет ни ядовитых змей, ни опасных насекомых, ни крупных хищников. Только на одном полуострове встречаются крокодилы. У нас не бывает эпидемий. Только здесь я поняла, что мне никуда не надо было уезжать с Кубы!

Конечно, дитя такого-то рая — да на дикий материк, в селение коренастых купов, которые ходят в шкурах и вытирают нос пальцем, а не носовым платком… Конечно, это безумие! Можно понять…

Но не могу ни понять, ни забыть, ни простить ту жуткую ночь, когда, потеряв голову, метался я над Центральным материком. Как вспомню, так сразу леденею. Если бы не был я к той ночи седым, наверняка поседел бы до утра.

И больше такого не хочу!

Ни за какие пряники!

Каждый раз, как возвращаюсь к нашему с ней прошлому, так упираюсь в ту ночь. И дальше ходу нет.

…— Что же у тебя за дела? — грустно спросила Розита.

— Про землетрясение ты знаешь?

— Конечно.

— Я обследовал то племя. Оно обезумело. Бежит строго на север, нечего перед собой не видя. На его пути оли, килы и айкупы. Одна прямая! Может быть большая кровь. Надо отклонить его путь на северо-запад.

— Ты определил, куда именно? Конечную точку…

— Да.

— Что же это за точка?

— Угол между центральным плоскогорьем и только что сожжённым лесом. В верховьях Аки. На границе с уцелевшими лесами каннибалов. Беглецов надо загнать в этот угол. Там можно жить, и они никому не помешают. Разве что перекроют каннибалам путь к айкупам и к ту-пу.

— Поставить беглецов на границе? — уточнила Розита.

— Получается так, — согласился я. — Ты сформулировала точно. Когда-то в России так ставили казачьи селения — по речным границам. Русский исторический опыт. Он дал отличные результаты!

— Ещё бы! — Розита хмыкнула. — Самая большая страна в мире! Ну, а технически ты это продумал?

— Вроде… Петарды, шутихи, дымовые шашки, сирены… Днём это должно сработать. Может, ещё динамические голограммы?

— Как ты это себе представляешь?

— Одеть двух крупных мужиков в ярко-красные костюмы, попросить, чтоб попрыгали в голографических узлах, и перекинуть их изображения на правый фланг беглецов. На этом фоне шутихи, дымовые шашки, петарды, сирены и мегафоны… На месте беглецов я шарахнулся бы влево. Что и требуется… Если уж грамотные люди двадцатого века шарахались от динамических голограмм, визжали о привидениях…

— А координаты?

— Я могу лететь над племенем и корректировать. Хорошо бы и ещё два вертолёта. И чтоб они не были бесшумными.

— Это ты поговори с Бруно. По его части.

— Поговорю.

— Когда всё это надо?

— Послезавтра они могут выйти на подступы к племени олей. Контактов с ними у меня не было. Поэтому предупредить не могу. А килов — могу.

— Подожди пока. Не было бы крови от твоих предупреждений. Килы ведь выйдут встречать с луками и копьями… Часа через два я тебя вызову. А ты пока поговори с Бруно.

— Слушаюсь.

Розита опять покривила полные губы в усмешке и исчезла с экрана.

…Бруно был в киберлаборатории. Я увидел на экране главный рабочий зал, и своих ребят в зале, и двух недоделанных роботов на обычном месте — по углам. И ребята увидали меня на экране, сбежались к нему.

— Что случилось, Сандро? — спросил Нат О`Лири.

— Послушайте разговор с Бруно — всё поймёте, — ответил я.

— Ну, конечно, — съязвила Ружена. — На пустой трёп у Сандро никогда нет времени.

Бруно сразу понял, что надо делать.

— Снять глушитель и дожигатель! — сказал он. — И вертолёт затарахтит, как первый фордовский трактор. Работы для двоих на пятнадцать минут. Правда, потом ставить их обратно — час… Кого ты приглашаешь на этот моцион?

— Если не возражаешь — тебя. И ещё Ната или Джима. Кто согласится.

— Я уже согласился, — подал голос Нат.

— Прекрасно! — Я обрадовался. Быстро всё решается.

— Сроки? — спросил Бруно.

— Это — с Розитой. Все нити у неё. Надо ещё загрузить петарды, шутихи, дымовые шашки. Сирены поставить. Мегафоны взять. И какие-то подарки айкупам. Придётся пользоваться их стоянкой. Так сказать, арендная плата…

— Какие подарки уместны? — деловито поинтересовался Бруно.

— Обычные. Посуда, ткани, инструменты. Кроме топоров.

— Твоё эмбарго на топоры уже вошло в анекдоты. — Бруно усмехнулся.

— Да хоть куда! — согласился я. — Лишь бы топоров не было!

— Подкармливать беглецов в пути не придётся?

— Их полтыщи! Важно напугать! А вот для себя берите по максимуму.

— Зачем? — удивился Бруно. — При твоей-то птицеферме…

— Так ведь разлив! — напомнил я. — Пойма Кривого ручья затоплена. На подкормку к купам не слетаешь. И насчёт горючки подумай. Нужен большой запас.

— Ну, ты наговорил!.. — Бруно покачал головой. — Ладно! Горючку возьму сухую, с корабля. Случай особый.

Сухую горючку, требующую только воды для разбавления, мы тут пока не производили и потому берегли, как до сих пор берегут золото на Земле — для особых случаев. Производство такой горючки требовало огромных давлений, которые на нашем оборудовании пока не получались. Новую технологию искали, но ещё не нашли. А запас потихоньку таял…

…Через два часа меня вызвала Аня Бахрам.

— Твой план принят, — почти торжественно известила она. — Сейчас Розита расписывает всем всё по часам. Послезавтра на рассвете вертолёты выйдут к площадке возле айкупов. Встреча там. Поскольку у тебя кругом вода…

— Какой план? — удивился я. — У меня не было никакого плана.

— Значит, мы все обмишурились? — Анюта рассмеялась. — Ты в бильярд играешь? Не сейчас, понятно, а в принципе…

— С детства не играл. Всё некогда.

— А в детстве предпочитал угловые лузы?

— Как ты догадалась?

— По твоему плану, которого не было. Ухр, Сандрик!

 

6. Обезумевшее племя послушно текло на северо-запад

Четыре дня мы старательно отклоняли племя от лобового пути на север. Видимо, ориентировалось оно только по солнцу и совершенно не понимало, что впереди.

А впереди — разлившиеся реки, сложившиеся племенные районы, неплохо вооружённые и чётко управляемые племена. Разве что маленькие: каждое вдвое-втрое меньше племени беглецов.

Дымовыми завесами, петардами, шутихами, сиренами, мегафонами и кривляньем красных динамических голограмм удалось постепенно отжать бегущее племя к верховьям двух рек — Большого и Малого Жога, где можно перейти реки вброд. А в нижнем и даже в среднем их течении многие беглецы неизбежно потонули бы при переправе. Потому что оба Жога, как и все реки вокруг, разлились.

Наблюдать сверху было страшно. Всё время плакали и визжали дети, кричали женщины и били детей, мужчины ругались, дрались и били женщин. На мой бесшумный вертолёт они таращились недолго и вскоре перестали замечать за своими бедами. А вот от тарахтящих вертолётов Бруно и Ната убегали словно зайцы.

Беглецы так спешили на север, как будто их ждал рай. Но я-то знал, что никто их не ждёт. И сладкой жизни им не будет.

Корректировка их движения давалась трудно, но всё же давалась. Восточнее, справа, при этом остались и оли и килы. И даже айкупы оказались теперь несколько восточнее прямого пути беглецов на север. Но этот прямой путь ещё мог вывести их на слияние Большой и Малой Аки, где стояло сейчас огромное озеро. Начнут его обходить — упрутся или в ту-пу или в купов. И быть беде!

Предстояло снова и снова отжимать беглецов на запад. А они уже сообразили, что появление над ними машин связано с непонятными пугающими огнями, густым чёрным дымом, грохотом, воем сверху и жуткими красными подпрыгивающими фигурами. Всё это неизменно возникало справа от племени, на всех полянах и опушках, во всех речных поймах. Всюду, где был хотя бы минимальный простор.

И обезумевшее племя вынуждено было отклоняться от основного пути левее, к закату. Каждый раз левее.

Дуга отклонения пролегла в конце концов и через те холмы с тихим голубым озером, где по подсказке колдуна Риха можно было найти бокситы и малахит.

На вершинах холмов мы сажали вертолёты две ночи подряд. Пили чистую родниковую водичку из крошечного озерка, растворяли ею сухую горючку для машин. А на третью ночь уступили холмы и озеро бегущему племени. Сами же ушли на ночёвку к селению айкупов. Другой подходящей площадки сразу для трёх вертолётов поблизости не было.

Вечером, уже в темноте, у костра айкупов, беседовали мы с вождём Ларом и колдуном Чатом, рассказывали о бедах бегущего племени, о том, куда направляем его движение. Хитроглазый Чат полагал, что племя сильно провинилось перед своими богами, если его прогнали с насиженного места. Коренастый могучий и простодушный Лар удивлялся, что вождь бегущего племена не знает, как спокойнее пройти к холоду, куда они стремятся.

— Вождь должен это знать! — утверждал Лар. — Я спокойно мог бы провести своё племя хоть до холодных озёр и никого не задеть. Я знаю все леса, реки и племена от холодных озёр до трусливых оли.

— Похоже, там нет вождя, — задумчиво произнёс Бруно.

— Что же это за племя, без вождя? — удивился Лар.

— Может, он погиб? — предположил Нат.

— Они должны были сразу выбрать нового! — твёрдо произнёс Лар. — А потом бежать.

— Ну, не успели! — Нат улыбнулся.

— Значит, страх у них больше ума! — заключил Лар. — Ноги быстрей головы. Трусливое племя! Хуже оли. Беда, если первый советчик — страх. И у племени, и у человека.

— А откуда вообще взялись эти оли? — поинтересовался я. — Про килов я слыхал давно. А про оли узнал уже от самих килов. Жалуются на своих новых соседей.

— Беспокойное племя, эти оли, — тихо заметил колдун Чат. — Килы всегда жили спокойно. Как и айкупы. Мы охотимся. Они ловят рыбу. Друг другу не мешаем. А оли пришли откуда-то с тепла, сели на середину двух рек и стали ловить рыбу там, где ловили килы. И стали охотиться там, где охотилась айкупы.

— Вы тоже ссорились с ними? — спросил Бруно.

— Нет! — Чат усмехнулся. — Мы им уступили. Сдвинули свою охоту к закату и к холоду. Глупым всегда лучше уступать. Они потом сами себе навредят. А килы уступить не могли. Им некуда сдвигаться. К восходу от них большая вода. Они стали ловить оли в своих реках, отнимать лодки и сети. Мы с женой ходили к её сёстрам. Она из килов. Видели всё это. Килы просили нас помочь. Вождь Гро просил. Айкупы послали столько охотников, сколько пальцев у человека. Оли увидали чужих охотников и убежали. Бросили свои лодки и сети. Трусливое племя!

— Давно они тут появились? — спросил я.

Чат задумался. Глаза его ещё сильнее прищурились, морщины на лбу сдвинулись.

— Три разлива прошло, — сосчитал он. — Раньше их не было.

«Три разлива…» — повторил я про себя. Как раз три разлива назад мы с Розитой прятались в гостинице Нефти. Тонули в своей невероятной любви… Интересно, было ли тогда на юге землетрясение?

…Утром вертолёты снова ушли к бегущему племени. Оно обломало кусты и молодые деревца вокруг озера, жгло костры на берегах. И собиралось в дальнейший путь. Женщины укутывали малышей в шкуры и стягивали их лианами. Мужчины набирали воду в меховые мешки, пристраивали связки стрел за спиной. Подростки рыскали по берегу в поисках ягод и ссыпали их в небольшие сумки.

Пришлось нам сворачивать точно на север, искать вблизи подходящий простор, на который непременно выйдут беглецы, определять его координаты, передавать на космодром, корректировать «пристрелку» корабельных голографических узлов.

— По-моему, сегодня конец, — пообещал я по радио Бруно и Нату. — Если они отсюда два раза свернут налево, к ночи выйдут на верховья Аки.

— А если форсируют её и попрут дальше? — спросил Нат.

— Пусть! Там можно дать им полную волю. Никого уже не заденут. Кроме каннибалов. Даже урумту останутся восточнее. Но они дальше не попрут. Сядут на Аку.

— Почему ты так уверен? — снова спросил Нат.

— Во-первых, Ака ещё в разливе, — объяснил я. — Трудно форсировать. Во-вторых, сразу за Акой — резкая температурная граница. В пойме Кривого ручья мне всегда хочется надеть рубашку. А на берегу Аки — снять её. Расстояние — полтора километра. И так — по всей Аке. Кхеты на Кривом ручье уже не растут. А на Аке их полно! Это же южане. Севернее Аки им сразу станет холодно.

— А когда ты к ним собираешься? — поинтересовался Бруно. — Знакомиться…

— Успею! Пусть обживутся, успокоятся, выберут вождя… Надо с кем-то разговаривать… Мне до этого хочется обследовать копушки на холмах. Похоже, там найдётся работка для ваших роботов. Подготовлю вам блоки местной памяти…

— Давай! — согласился Бруно. — Роботов для урановых пещер мы скоро закончим. Впереди — простор!

В урановых пещерах сейчас господствовало производство, копились контейнеры с готовой для переработки рудой. Поле для роботов-геологов там сокращалось, поиск постепенно свёртывался. И скоро роботы-геологи потянутся оттуда на годичную очистку от радиации. Севернее пещер, в скалах на пронзительных холодных ветрах сдует с них радиоактивную пыль в полярное море. И тогда можно будет прикинуть, годятся ли они для дальнейшего использования.

А вот роботы-горняки останутся в пещерах навсегда. Их не выведут даже когда выскребут из пещер всю урановую смолку. В них накопится столько радиации, что вычищать её нет никакого смысла. Их выключат и забудут про них.

Обогатительная фабрика уже строится. И не на Центральном материке, как намечали когда-то, а на Западном, недалеко от причалов, расположенных в трёх бухточках сразу. Чтоб нигде не задерживались, не простаивали лишних часов «Вихри» — единственное наше транспортное «узкое место», которое никак не удаётся расшить. До создания морских судов мы ещё не доросли. Даже не решили пока, где верфь ставить.

Из-за расположения обогатительной фабрики, да и будущей атомной станции, было много споров. Кончились они неожиданно и грустно: ушёл из Совета Аркадии Резников, второй командир «Риты-1». Он до сих пор убеждён, что вначале мы должны полностью благоустроить Центральный материк, а потом уже соседние.

— Мы увлеклись экспансией! — не раз говорил Резников. — Надо сосредоточиться на своих делах.

Большинство же в Совете считало, что важнее построить силовое полукольцо вокруг дельты Аки, а затем — силовую границу по Западному материку, обезопасить купов и ту-пу, дать им возможность заниматься полеводством и животноводством. Для этого атомная станция нужна именно на Западном материке. А Центральный пока перебьётся дополнительным блоком на тепловой. Новенькая турбина ждёт, блок давно строится, нефти хватает…

— Надо глядеть в будущее! — часто повторял Тушин во время споров. — Придут другие корабли. Пора готовить простор новым людям. Мы не замкнёмся на одном материке.

Впервые между Тушиным и Резниковым возникли разногласия, пролегла трещина. Впервые они спорили на людях. Когда бывал я у мамы, видел, как тяжело переживал это Михаил. Мне было жалко его — тоже впервые за всю жизнь. Но уступить он никак не мог: решалась судьба планеты. Ведь на своём материке мы, по сути, заморозили отношения с гезами и ра. Хоть и не по своей воле… С тех пор, как погиб Марат, никакого движения! Подкармливаем их — и всё. Стрелы за это в нас не летят, женщин не убивают, мужчины не уходят «в боги». Да и кто пойдёт теперь в племя ра?.. Перспектива отношений с ним — очень туманная. Особенно в сроках.

А вот на Западном материке перспективы ясны, возможности — многочисленны. Нелепо их упускать…

Не знаю уж, как спорили первые командиры вдвоём. Они издавна решали многое вдвоём, дома, на своих кухнях. Но в конце концов Резников из Совета ушёл — чтобы не мешать делать так, как считает большинство. И сохранил всеобщее уважение к себе. А в Совет вместо него «старички» выбрали Иржи Славека.

…Пока мы нацеливали голографические узлы на ближнюю поляну, бегущее племя просочилось между холмами и двинулось точнёхонько на север. Если не отклонить его, неминуемо упёрлось бы в спину пещерного посёлка ту-пу. Какой компас их ведёт? Ради чего выбирают они северный путь? Узнаем ли мы это когда-нибудь?

Уже привычно встретили беглецов на ближней полянке огонь, дым, грохот, вой вертолётных сирен и дрыгающие, машущие руками красные фигуры. Наверняка с Билла Фоссета и Жюля Фуке в глубине звездолётов пот градом катился.

И так же привычно, с покорной усталостью, племя беглецов свернуло налево. Но мы знали, что оно опишет плавную дугу, и эта дуга снова упрямо выведет на север. Из таких дуг, собственно, и состоял весь путь племени, пока мы сопровождали его.

Значит, надо подготовить ещё хотя бы одну преграду. Чтобы следующая дуга вывела беглецов на стык сгоревшего и уцелевшего лесов по ту сторону Аки. Там они или сразу сядут на реку или потекут вдоль неё вверх. И попадут вскоре в предназначенную им «угловую лузу». Дальше на запад начнётся безводное плоскогорье, а на север — ещё не сгоревшие леса каннибалов. Назад, на юг, беглецы не повернут — это проверено. Ни разу не сворачивали назад! Для жизни племени нужна вода. Кроме Аки, достаточной воды поблизости нет, значит, на Аке и успокоятся.

В общем, после следующей преграды и следующего покорного поворота племени налево незачем больше его мучить. Бруно и Ната можно будет отпустить домой. Соскучились, небось, по жёнам… И ни к чему ждать темноты и ночного привала беглецов. Никуда теперь они не денутся!

Когда второй за сегодняшний день поворот свершился, я сказал в микрофон:

— Дело сделано, ребята! Пошли по домам!

— А вдруг они ещё что-нибудь выкинут? — усомнился Нат.

— Утром слетаю, проверю, — пообещал я. — Простора для фокусов у них не осталось. С мелкими подвижками справлюсь сам. Всё главное — в порядке. Низкий поклон вам от спасённых племён!

Бруно звонко расхохотался.

— Я же говорил, — произнёс он сквозь смех, — что ты у нас единственный пока представитель дикарей.

Мы тоже сделали плавную дугу и пошли на восток.

А несчастное обезумевшее племя, имени которого мы так и не узнали, послушно текло по лесам на северо-запад.

 

7. Наше профессиональное чтение

Лу-у увлечённо читала по складам очередную птицеводческую инструкцию, полученную недавно из Города. Сидела она в шезлонге, на терраске птичника, в обществе дремлющего Полкана. Именно тут оборудовал я ей рабочий кабинет.

Это было её любимое чтение — о курах и цыплятах, о домашних птицах и вообще о птицах. Как они живут, что чувствуют, чем болеют, как их лечить и как лучше за ними ухаживать.

Специально для Лу-у литературу понемногу выуживали в городской библиотеке из микрофиш, увеличивали шрифт и печатали на принтере. С каждой оказией Лу-у получала какой-нибудь новый текст. А я переводил арабские цифры на римские, которые Лу-у понимала лучше. Арабские же оставались для неё не обозначением количества, а знаками лиц, которых можно вызвать нажатием кнопки на радиофоне.

Увидав меня, Лу-у встала, обняла и поцеловала три раза, по-православному, как положено на людях. Потому что мы были на виду… Вдвоём, ночью, в нашей палатке, она целовалась уже более увлечённо, ничего не считая. Разобрала вкус этого занятия… Но первая по-прежнему не начинала.

— Ну, как? — спросила Лу-у. — Загнал это племя в лузу?

— Откуда ты взяла «лузу»? — удивился я.

— Аня сказала, — простодушно ответила Лу-у. — Вызвала меня, спросила, не скучаю ли я без тебя. Пообещала, что ты загонишь племя в лузу и сразу вернёшься. Может, я не так поняла? Может — в лужу?

«Лужу» моя жёнушка знала. А «лузу» никогда не видела. И объяснять ей, что такое «луза» и «бильярд» было так же бессмысленно, как растолковывать суть карточных игр или сражений в домино. Она никогда не понимала в земных рассказах, что такое карточная игра и карточный долг. Оба эти понятия казались ей бессмысленными.

В этом отношении она как бы сразу перешагнула из каменного века в сегодняшний день. Точнее — в день Земли на время нашего отлёта. Ибо давным-давно Земля распростилась и с картами и с домино, признав их абсолютно пустой тратой времени. Бильярд, правда, сохранился — как сугубо детская игра. Малолетки нашего Города в бильярд ещё играют. А карт и домино совсем не знают. Ни один звездолёт не захватил их с собою.

— Вик здоров? — спросил я.

— Вон, возле Ка-а сидит. Видишь?

Сын сидел на ворохе шкур возле своей бабки и внимательно разглядывал пластмассового зайца. Почему-то заяц был зелёный. Штамповали их рабочие из племени ра. Небольшая группа их занималась в Заводском районе игрушками для малышей.

Родителей своих Лу-у обычно называла по имени. Так принято у купов. Однако мою маму она называла «мамой», а не Лидой. Видимо, копировала моё обращение.

— Ужинать хочешь? — спросила Лу-у. — Есть свеженькие-свеженькие яйца.

Сырые яйца, набитые с хлебом в стакан и круто посоленные, с детства моей были любимой едой. Наравне с макаронами по-флотски. Пока не развернулась птицеферма, удовольствия этого я был полностью лишён. Зато теперь!..

Сама же Лу-у предпочитала яйца варёные и кипятила их в половнике, опущенном в самовар.

Я сбегал в палатку за баночкой со свежим хлебом. Лу-у принесла чистенькие яйца и нормальный стеклянный стакан, и тут же, на терраске, я быстренько поужинал.

Сумерки только начинали сгущаться. Бруно и Нат шли сейчас над морем, и темнота двигалась им навстречу. А Город уже зажёг огни, и на прогулочном одиннадцатом этаже наверняка началось обычное вечернее оживление. Дети первых астронавтов в это время тусуются в танцзале. И среди них Андрюша Челидзе, сын Вано. Когда видел я Андрюшу в последний раз, он был почти с меня ростом и говорил свеженьким баском.

А Мария Челидзе всё ещё одна… Негде ей взять мужа. Мы можем найти себе дикарок в племенах, а она дикаря искать не хочет. Хотя мужчин-ра в Городе немало. И среди них — Чак, убийца Бируты. Именно он недавно проторил какой-то тайный путь в селение гезов и привёл себе оттуда молоденькую жену. За ним по этой же тропе прошли ещё двое — и с тем же успехом. А в своё селение им даже заглянуть нельзя — убьют. Поскольку живут у врагов. Нравы племени, увы, не меняются…

Честно говоря, раньше я допускал, что у Марии Челидзе может что-то получиться с Женькой. Несмотря на большую разницу в возрасте. Она ведь красавица! Правда, мне кажется — холодная. Но, в конце концов, любая женщина холодна, пока её не разогреют… Однако, похоже, Женькин норов и на дух ей не нужен. Это я почувствовал перед уходом «в боги», когда на Совете она пытливо расспрашивала меня об отношениях с моим «другом детства».

Теперь же и Мария Женьке не нужна. Тили, похоже, вполне его устраивает. Она умна, изящна, энергична, и пожизненная слава первой местной художницы ей гарантирована.

Кстати, читает она, как и Лу-у, только профессиональную литературу: историю и технику живописи. И немного — историю скульптуры. Из уважения к своему учителю Али… Остальная литература кажется ей бесполезной. По крайней мере, так она говорила Анюте.

Впрочем, иногда Тили листает ещё и адаптированный Коран, который стоит на полочке в мастерской Али. На этой же полочке — картонка с выписанным изречением: «Язык и руки твои не должны никому приносить зло. Коран».

— Кто такой Коран? — как-то поинтересовалась Тили.

— Не «кто», а «что», — объяснил Али. — Мудрая книга. Вот она.

И раскрыл сокращённый, изящно изданный Коран, в котором не было многочисленных «статей» о дележе наследства и наказаниях плетьми для неверных жён и наложниц.

С тех пор и Тили нередко раскрывает его, когда приходит в мастерскую. Хотя и жалуется, что в мудрой книге очень много непонятного.

Но ведь и в других книгах для неё — так же…

Как и для Лу-у.

Пытался я заинтересовать Лу-у рассказами русских и французских классиков, читал вслух, переводил и терпеливо объяснял самое непонятное. Но она напрочь не воспринимала обстоятельства жизни героев, мотивы их поведения и неизменную борьбу с материальными лишениями.

— Всё можно сделать проще, — обычно говорила Лу-у. — Зачем они так мучаются?

И предлагала свой вариант — прямолинейный, простодушный и полностью бескорыстный.

Корыстные мотивы поведения были недоступны её пониманию. Как и роль денег в прежние века. Самый чистый земной реализм наверняка казался ей сплошной фантастикой.

Если бы, конечно, она знала эти термины…

Зато поэзию Лу-у слушала с явным удовольствием. Её завораживало ритмическое рифмованное слово, сама музыка стиха.

Однако смысла она обычно не улавливала. Метафоры, сравнения, иносказания были ей недоступны — как тонкости песни на чужом языке. И, когда я кончал читать стихотворение, Лу-у вздыхала и виновато спрашивала:

— Про что тут?

И приходилось популярно объяснять ей, «про что».

А в инструкциях по курам ничего объяснять не требовалось, кроме редких специфических терминов. Она ещё и сама многое объясняла — своим помощницам Нюлю и Ре-е, своему братишке Гару, который быстро тянулся вверх и скоро мог догнать по росту сестру.

Впрочем, не только по росту… Он настойчиво перенимал у Лу-у «глобу», выпытывал любые подробности о Городе и ферме, въедался в букварь и даже пробовал перечитывать за Лу-у птицеводческие тексты. А вслед за мною — увлечённо топил печи и перерабатывал птичий помет в ценное удобрение для соседнего материка. За что Гару была обещана стажировка на той самой заморской птицеферме, где прежде училась и сама Лу-у — как только Гар достаточно подрастёт.

Собственно, я мог бы отвезти его на ферму хоть сейчас. Учиться, по-моему, никогда не рано. Как и никогда не поздно. Но Тор считал, что его сын ещё молод для дальних странствий, потому как физически не может постоять за себя.

А спорить с Тором в племени не принято. И я не спорил.

Потихоньку я готовил Гара к будущему путешествию — и уроками «глобы», и рассказами о том, что ему предстоит увидеть и у кого предстоит учиться, и показом того, как предстоит одеваться, и соображениями о том, как будут жить купы, когда переберутся в дельту Аки, заведут огороды и молочный скот, добавят к птицеферме инкубатор, поплывут по реке на моторках и начнут выходить в море за рыбой при спокойной погоде.

Пока что единственным ощутимым свидетельством этого будущего были для Гара шорты и брюки со множеством удобных карманов, рубашка и ботинки. Всю эту амуницию, специально для него привезённую, он охотно осваивал в моей палатке, но на люди не выходил. Хотя Лу-у спокойно надевала дорожный костюм с ботинками каждый раз, когда предстояла «вылазка» за пределы племени. К этому купы привыкли, внимания не обращали.

А над Гаром наверняка начали бы смеяться. Особенно сверстники.

Впрочем, сверстники его, разинув рты, слушали в пересказах Гара то, что узнавал он от меня и от Лу-у. Потом пересказы гуляли возле костров, проникали в хижины, обрастали, как водится, небылицами. Но однажды Гар сказал главное:

— Если я вернусь с фермы живым, все мальчишки попросятся туда.

— Всех сразу не повезу, — предупредил я. — Только по одному. Пусть сами решают — кто сначала, кто потом.

…Сегодня предстоял спокойный вечер. Куры были накормлены, яйца собраны, помёт сожжён, радиофон молчал. И дотемна можно посидеть на терраске за проектором, почитать в микрофишах последнее — более чем столетней давности! — исследование про тайны кровавых жрецов, которые тиранили древние американские народы — майя, тольтеков и ацтеков.

Правили там, на древнем Юкатане, оказывается, не цари, а именно жрецы. По их инициативе приносились в жертву богам тысячи рабов, пленников и своих соплеменников.

Однако меня, теперь уже колдуна купов, интересовал, понятно, не этот кровавый опыт. Было у тех жрецов и кое-что кроме него.

Работа моя была с массовым сознанием. А оно по своей природе не приспособлено к восприятию полутонов и нюансов. Ему доступны лишь цели и лозунги, простые, как мычание. И, по возможности, практически применимые.

Так это даже у цивилизованных народов! Что же говорить о дикарях?

Жрецы далёкого земного прошлого чувствовали это нутром. Хотя, может, и не могли чётко сформулировать. А кто не чувствовал — погибал без следа.

Следы оставались от удачливых. У них я и искал что-то для себя.

— Иногда, — рассуждали жрецы тольтеков, — боги прячут от людей днём солнце, а ночью — Луну. Как предсказать это? И как использовать?

Жрецы древнего Юкатана предсказывали затмения по точнейшему для своей эпохи земному календарю. Сами трудились, создавали его, хотя позже и приписывали историки этот феноменальный календарь кому угодно — от жрецов Атлантиды до космонавтов с Венеры.

Владея таким календарём — а он был секретным! — можно воздействовать на сознание многих тысяч людей. Достаточно лишь пригрозить им лишением солнца или Луны — за неповиновение. И, главное, вовремя — перед затмением!

Правда, здесь, на Рите, нет Луны и нет затмений. А сроки разливов племена и сами знают. И календарь им не нужен, ибо нет земледелия. Календарь ведь прежде всего необходим пахарю…

Но ведь всё это — впереди! И не так уж далеко. Агрономы на ферме уже сейчас прикидывают для Западного материка лучшие сроки посева кукурузы и других культур. Однако доводить эти сроки до купов придётся мне. Как и древним жрецам Юкатана… И первый совет у них я уже выудил задолго до рекомендаций наших агрономов: «Посевы маиса никогда не погибали, если зёрна высаживались в землю с первыми дождями».

Это жрецы писали на внутренних стенах храмов.

Значит, и мне придётся начинать первый сев кукурузы в самом начале разлива. Спасибо жрецам!

Кроме проблем земледелия, есть ещё проблемы медицинские и психологические: лечить и создавать цель жизни.

Лечить, к счастью, я учился не у жрецов. Были курсы первой помощи и в школе, и в «Малахите». Было медицинское воспитание дома — между делом, короткими советами, практической помощью мне самому. У хорошего хирурга многому можно научиться и дома, если хирург — мама…

А теперь уже и Лу-у помогала мне лечить купов. Вслед за Даей она освоила перевязки пластырем, остановку крови жгутом, применение желудочных, жаропонижающих и обезболивающих таблеток. Благо все они были в облатках разного цвета. Лу-у в надписях не разбиралась, а цветовые различия запоминала мгновенно. Даю обучил этому Марат. Лу-у учили этому понемногу и Дая, и мама, и я.

Цель жизни для купов определялась примитивно: уйти подальше от людоедов, от постоянной опасности для жён и детей. Возможность выращивать какие-то растения или выйти в море за рыбой была для племени иллюзорной — как сказка. Кроме Сара, Тора и Лу-у, никто моря не видал, и не ждал от него ничего хорошего. Будет — ладно, не будет — перебьёмся…

Но потихоньку, в редких беседах со всем племенем, я расширял знания людей о хлебе, кукурузе и овощах, о море, его богатствах и возможностях. А также о перспективе свободного и быстрого передвижения по собственной их Аке в самоходных лодках. Эта идея купов увлекала: быстро съездить к айкупам!..

Впрочем, хлеб и варёная кукуруза купам тоже нравились — не в разговорах, а в прямых дегустациях. К сожалению, случались они редко. Привезти на всех хлеба и кукурузы было сложно. Особенно если учесть, что кукуруза на Центральном материке выращивалась только в теплицах. В грунт её собирались высаживать в будущем — на тёплом полуострове Бируты.

Древние жрецы Юкатана особых перспектив своим подданным не раскрывали. Просвещение и прогресс не были их целью. И всё же их опыт влияния на людей был мне необходим. Просто другого под рукою не имелось. Соответственно и выбирал чтение. И оно уже вытеснило у меня ту литературу о первобытных племенах, которую заложила в мой вертолёт ещё Розита, отправляя меня «в боги». О первобытных племенах теперь я знал не меньше, чем авторы многих земных книг.

Мне бы побольше узнать о «работе» жрецов!

Что если Лу-у и Тили стихийно выбирали своё чтение так же, как я?

 

8. Что важнее всего на свете

Утром я загрузил в вертолёт всё, что могло понадобиться для первого делового разговора в племени беглецов: вёдра и стаканчики, каёлку и сапёрную лопатку, пилу-ножовку и геологический молоток, банки тушёнки и связку ложек, бутылочки с тайпой и мыслеприёмники. По карманам рассовал зажигалки, перочинные ножи и мотки пластыря. Уложил в вертолёт и ранец. Мало ли что случится?

— Возьми меня с собой, — попросила Лу-у.

— Не стоит, — возразил я. — Может, придётся выйти из машины. Я буду за тебя бояться и охранять вертолёт. А надо думать об этом племени.

Она опустила голову. Как обычно — смирилась. Хотя не раз говорила мне, что с карларом и слипом ей ничего не страшно.

Но я отлично помнил гибель Бируты. У неё тоже висели на поясе и карлар, и слип, и даже пистолет. Ей тоже не было страшно…

Пошёл я на запад низко и небыстро. Вода начала спадать, На месте слияния Большой и Малой Аки озеро заметно уменьшилось, оставляя после себя широкое заиленное и замусоренное кольцо. Скоро буйная высокая трава всё скроет. Вдоль низкого северного берега Аки тянулась извилистая полоса обожжённых сучьев и древесных стволов, вымытых водою кустов и увядшей травы. Горелую древесину могло принести сюда только из горевшего перед разливом леса. Тёмная, местами сплошь чёрная, полоса отчётливо обозначала самый высокий уровень воды. Сегодня он находился довольно далеко от реки.

Думалось о том, что на обратном пути хорошо бы завернуть в холмы, копнуть хоть слегка малахит и боксит, набрать по ведёрку «красок» для наших геологов и для колдуна Риха. Обещал ведь ему… Как без обещанного появляться теперь в племени ту-пу?

Над пещерным посёлком этого племени прошёл я совсем низко и отчётливо увидел Даю на верхнем балкончике в южной половине пещер. Возле Даи суетилась крошечная девочка, и обе они помахали вертолёту руками. Кто ещё мог бы сделать это, кроме моей сестрёнки?

Судя по всему, племя беглецов остановилось там, где и вышло вчера к реке. Не двинулось ни на запад, ни на восток. Не попыталось форсировать реку. Остановилось и замерло, глядя на страшный чёрный горелый лес справа — по ту сторону Аки. Левее уходил к северу лес зелёный — дожди спасли его от пожара. Однако и по нему протянулся на северо-запад длинный чёрный язык, вдали от реки. Беглецы не могли увидеть его с противоположного берега. А я с высоты видел отлично.

Устали, наверное, бежать. И уже смысла не видели. Разлившаяся широкая река не сулила лёгкой переправы. Да и не манила ничем. С противоположного берега наверняка тянуло ощутимым холодком. Вместе с запахом гари.

По крайней мере, беглецы уже ставили вдоль берега шалаши. На прежних ночных стоянках этого не наблюдалось. Суетились мужчины, ломая молодые деревья, тащили к берегу тонкие стволы и сучья, женщины хлопотали возле костров.

Тоненькой линией уходила вкось от берега на юго-запад странная лесная просека.

Начиналась она от самой воды срезанными и обожжёнными верхушками деревьев. Подальше деревья были обломаны и обожжены посерёдке. Ещё дальше — только обгорелые пни торчали. Между ними валялись замшелые стволы. Ещё дальше шла гладкая, заросшая травой поляна отчётливой прямоугольной формы. Упиралась она в почти идеально круглый котлован, заполненный водой и окружённый кольцом горелого леса. Как будто взорвалось тут что-то и опалило всё вокруг.

Если бы водилась на планете тяжёлая артиллерия, я мог бы сказать, что лес пропахал громадный снаряд. Но артиллерии на планете не существовало. И, значит, образовать просеку с котлованом под занавес мог только очень крупный метеорит. И сравнительно недавний. Упал он тут несколько лет назад. Травой всё позарастало, а кустарник на полянке ещё не вытянулся, не заматерел. Вполне можно сажать вертолёт прямо на него — не помешает. Собственно, если и сажать, то только здесь. Больше такого простора на южном берегу реки нет.

Ну, предположим, посажу я сейчас машину, пойду к здешним мужикам, скажу: «Здравствуйте, я ваш дядя! Вот, возьмите пилу, чтоб деревья валить. Хотите, научу ею пользоваться?»

Пока буду учить, мне сзади, вполне возможно, проломят голову дубиной. Чтоб не лез под горячую руку к озлобленным людям. Тем более что вертолёт они уже разглядели, узнали — как старого знакомого! — и вот бегом прячутся по кустам. За весь долгий и страшный их путь с юга на северо-запад не видели они от вертолётов ничего хорошего. Только дым, огонь, грохот, вой да ужасные красные фигуры прыгающих злобных богов.

Небось и сейчас беглецы ждут, что их отсюда прогонят.

Наверное, не так к ним надо прийти! Лучше уж на ранце — как человек к людям, как к купам я пришёл… Не знает же племя, что в вертолёте тоже сидит человек. Воспринимает машину как чудовище, как злого летающего дракона, этакого Змея Горыныча. И, может, со временем сложит былины про то, как местный Илья Муромец этого злого Горыныча обманул и победил.

Да и в другое время с ними лучше разговаривать, в спокойное. Когда они сыты, устроены и потому благодушны.

Ладно! Главную информацию я получил, через денёк можно её проверить, а сейчас — к холмам! На геологическую разведку.

…Крошечное голубое озерко посреди холмов гляделось сегодня совсем не так невинно и прелестно, как в первый раз. Берега его были замусорены, на них, словно язвы, чернели кострища, валялись обломанные стволы молодых деревьев, белели обглоданные кости. Один из костров ещё не погас и еле теплился. Возле него мне почудилось какое-то шевеление в кустах. Кто-то там, похоже, затаился. И вряд ли это был зверь. Не стал бы зверь прятаться возле костра.

Ну, что ж… Надену ранец, включу ЭМЗ, медленными шажками подойду к костру. Может, кого и обнаружу? Если и отстал кто, то наверняка больной или раненый. Авось, ни с копьём ни с палицей он на меня не бросится, оружие применять не придётся. А если получится разговор, узнаю хоть что-нибудь о племени.

Посадить вертолёт удалось недалеко от костра. Берег тут вдавался в озерко маленьким гладким мысом, который я видел в прошлые визиты сюда. Но тогда на этом мысу росли молодые деревья и кустарник. Теперь же от деревьев лишь пеньки торчали, кусты были выдраны и сожжены. Остались лишь песок, камни да свежие ямки от выдранного кустарника. На эти ямки и опустилась машина. Посадил я её ветровым стеклом на костёр. Чтобы понаблюдать прямо из пилотского кресла. Дикари обычно любопытны и нетерпеливы. Если они обнаружат мою неподвижность, начнут двигаться сами.

Так оно и вышло. Минут через десять кусты возле костра задвигались, и из них высунулась нечёсаная детская голова. Прямо на меня глядели пронзительные насторожённые глаза. Стекло кабины было слегка тонированное, снаружи сквозь него ничего не увидишь, и ребёнок не мог догадаться, что за ним наблюдают. Поэтому он постепенно осмелел и приподнялся. Под головой обнаружились худенькие тёмные плечи. А рядом вынырнула из кустов ещё одна детская голова. И под нею тоже обнаружились худенькие плечики. Второй ребёнок был явно младше первого.

Оба постояли в кустах молча, неподвижно, и старший ребёнок что-то сказал — раскрыл рот. Тотчас из кустов поднялась девочка-подросток, с полоской шкуры на худеньких бёдрах, с маленькой, едва обозначившейся грудью и копной нечёсаных волос на голове. Было ей, по моим понятиям, лет двенадцать-тринадцать.

Я понимал, что стоит мне задвигаться — и дети исчезнут, нырнут в кусты, убегут под их прикрытием. Надо чем-то их успокоить, привлечь, заворожить. Чем же, кроме музыки?

Ах, Розита, Розита! И тут ты меня выручаешь!.. Ведь в машине твой подарок — те кассеты, из которых давно стёрты тайные призывные любовные твои слова. Второй год таскаю кассеты с собой. А слова — помню. И рад бы забыть, да не могу.

И вот вставлена в маг кассета с шопеновскими вальсами, и включён наружный динамик — тихонько, робко! — и дети слушают, не шелохнутся, и глаза их из насторожённых становятся постепенно задумчивыми, растерянными, удивлёнными.

Оно и понятно: ничего подобного никогда они не слыхали. На их месте и я задумался бы и удивился.

Дети боязливо выходят из кустов, медленно, с опаской, двигаются к вертолёту и впитывают в себя нежные мелодии.

И под них я так же медленно, осторожно открываю дверцу, выглядываю из машины и улыбаюсь детям самой широкой и лучезарной улыбкой, на какую способен.

Они смотрят на меня молча, поначалу испуганно, но я неподвижен, и мальчишка, который выглянул из кустов первым, первым же и улыбается мне.

Я показываю ему издалека, несколько раз, действие зажигалки, и это заставляет его сделать ещё несколько шагов к вертолёту. Со ступенек лесенки я медленно протягиваю зажигалку к его рукам. Он стремительно подскакивает, выхватывает её из моих пальцев и отпрыгивает обратно, к своим сёстрам. Потому что маленький ребёнок, весь голенький, оказывается девочкой. Ей лет семь-восемь. А мальчишке — десять-одиннадцать. Они очень похожи друг на друга, даже издалека видно: одна кровь!

Разумеется, зажигалка в пальцах мальчишки не действует. Я вынимаю из кармана вторую и показываю её действие на расстоянии. Мальчишка внимательно смотрит, приближается, пытается повторить мои движения. Мелькает искра, и уже одно это приводит его в полный восторг. Он даже подпрыгивает от радости.

Кончается наш немой диалог тем, что мальчишка доверчиво стоит рядом со мной, щёлкает зажигалкой, заворожённо смотрит на живой огонёк, задувает его и щёлкает снова. Ребёнок есть ребёнок!

И тогда я медленно надеваю на себя мыслеприёмник, протягиваю второй ему и знаками прощу надеть на голову — так же, как я.

Он берёт мыслеприёмник осторожно, разглядывает, обнюхивает, пытается разогнуть пружинящую дугу, зажав зажигалку в зубах, и в конце концов надевает.

И тут же я прошу его:

— Не снимай эту дугу! Она позволит нам разговаривать, понимать друг друга. Я пойму тебя. Ты поймёшь меня, Я помогу тебе и твоим сёстрам. Я накормлю вас. Я сделаю всё, что вы захотите.

— Чем накормишь? — вдруг спрашивает он, вынув зажигалку изо рта.

— Хочешь мяса?

— Хочу.

— Подожди здесь. Не уходи. Сейчас принесу мясо. Подождёшь?

Он молча кивает. Как на Урале или в Москве. Как в Париже или Токио. Кивает! Первый из коренных жителей этой планеты!

Купы и айкупы выражают согласие, поглаживая по голове себя или собеседника. А чаще всего — просто длительным молчанием. Не возражают! Ту-пу соглашаются, прижимая ладонь к своей груди. У килов знак согласия — похлопать себя по плечу. А знак согласия на любовь — похлопать партнёра по попке. Когда с чем-то соглашается Вук, он поглаживает своё ухо.

А это дитя кивает!!!

Подфартило же мне выйти на такую счастливую случайность!

Я взлетаю в вертолёт, выношу три банки тушёнки, три ложки, три бутылочки тайпы.

Мальчишка ждёт. И даже зажигалкой не щёлкает. Я показываю ему нехитрую практику еды ложкой из консервной банки, и он осваивает её за две минуты, опустив зажигалку на землю и придавив босой ногой. Жуёт, торопится, судорожно глотает, словно боится, что я отниму эту удивительно вкусную пахучую еду.

Когда банка пустеет, я даю ему запить тушёнку тайпой. Прямо из горлышка. Потом спрашиваю:

— Как зовут тебя?

— Тат, — отвечает он.

— А твоих сестёр?

— Тата. — Он показывает на старшую. — Тати. — Показывает на младшую. — А ты кто?

— Меня зовут Сан.

— Ты дашь мяса моим сёстрам?

— Бери.

Я открываю две банки, всовываю в них две ложки и протягиваю ему в двух руках.

Он подхватывает с земли зажигалку, прижимает снизу к одной из банок, берёт обе и убегает к сёстрам.

Собственно, бежать недалеко. Они стоят поблизости. Видимо, шаг за шагом приближались. Любопытство брало верх над страхом.

Тат учит сестёр пользоваться ложкой. Они голодны и не разглядывают ни ложку, ни банку. Стремятся быстрей отправить еду в рот. У малышки, понятно, получается медленнее, чем у старшей.

Пока они едят, Тат возвращается ко мне и деловито протягивает руки за бутылками. Я отвинчиваю колпачки, отдаю бутылки, он относит их сёстрам, оставляет у их ног и снова возвращается ко мне.

— Ты дашь ещё мяса? — спрашивает он.

— Тебе?

— Нет. Тану и Тани.

— Кто это? Где они?

Он показывает на затухающий костёр. Позади него, на фоне кустов, стоят двое взрослых, которые раньше были не видны, а теперь наблюдают за нами. Это мужчина и женщина средних лет. Наверное, родители. У мужчины что-то с ногой. От вертолёта она кажется колодой. Что-то на неё намотано. И много!

— Сейчас принесу мяса для Тана и Тани. Подождёшь, Тат?

Он снова кивает. До чего приятно видеть этот кивок! Если бы только он знал!

Я выношу ещё две банки, две ложки, две бутылки, отвинчиваю колпачки, откидываю крышки, втыкаю ложки в пахучее мясо.

— Донесёшь? — спрашиваю Тата.

Он молча кивает, засовывает тушёнку подмышки, приподнимает бутылки за горлышки и бежит к костру.

Сёстры глядят ему вслед и продолжают жевать. От вертолёта не отходят. Они стоят почти рядом.

Хорошо бы предложить мыслеприёмник старшей, Тате, и поговорить с нею. Но ведь наверняка испугается, отшатнётся, может, убежит.

Лучше не спешить!

Вдалеке, у костра, Тат учит родителей (если это родители) пользоваться ложкой и пить тайпу из горлышка. А я тем временем достаю из вертолёта вёдра и стаканчики. К родителям придётся идти, ногу Тана придётся лечить. Вода понадобится…

Возвращается Тат спокойно, неторопливо, солидно — как человек, выполнивший важную работу.

— У Тана повреждена нога? — спрашиваю я.

Тат кивает.

— Хочешь, я её вылечу?

— А ты умеешь?

— Я колдун. Умею.

Тат вдруг падает передо мною на землю, упирается лбом в кустик травы и кричит:

— Вылечи отца! Вылечи отца!

И сёстры тоже падают на землю и что-то кричат. Но на них нет мыслеприёмников, и я не слышу перевода. Я поднимаю Тата и прошу:

— Веди меня к отцу. Буду его лечить.

Тат бежит впереди, всё время оглядывается: иду ли я за ним? Сёстры торопятся за нами.

— Я привёл колдуна! — кричит Тат издалека. — Он вылечит ногу Тана!

— Дай отцу эту дугу! — прощу я мальчишку. — Пусть наденет. Мне надо его спросить.

Тат выхватывает у меня мыслеприёмник, несётся к отцу и сам надевает на нечёсаную отцовскую шевелюру. Отец не сопротивляется, ему не до того — он ещё не справился с тушёнкой. Ложка верится в неловких толстых и коротких пальцах, выскальзывает, он ловит её и потому ест медленно.

— Тан, размотай ногу, — прошу я. — Кость у тебя цела?

Он удивлённо смотрит на меня, явно пытаясь постичь технику передачи смысла. Похоже, не связывает этот процесс с дугой на голове. Он вроде её и не заметил. Ведь надевал не сам, а сын. Сам-то он увлечён едой…

На вид Тану лет тридцать с гаком. Но ведь они тут стареют рано… Крупный приплюснутый нос, редкая седеющая бородка, смуглая, но не чёрная кожа, пронзительные страдающие серые глаза, У Тата — такие же серые.

Нога Тана обмотана крупными листьями, типа наших лопухов, и обвязала лианами. Но это не лопухи. На Западном материке ничего подобного нашим милым громадным уральским лопухам я не встречал.

Приятно, что семья не бросила Тана в беде, осталась с ним, не ушла с племенем. Невольно вспоминается, что молоденькую Налу, нынешнюю жену Жюля Фуке, вполне благополучное племя леров бросило одну посреди леса точно в такой же ситуации. И сестра ушла с племенем, и родители ушли. И осталась девчонка одна, среди диких зверей, вооружённая всего лишь дубиной и не способная убежать. Запросто могла бы погибнуть, если бы случайно не наткнулся на неё Жюль и не унёс к берегу Восточного материка на своём ранце. А уж оттуда доставили её вертолётом через море, в Нефть.

Давно это было. Ещё до моего появления на этой планете.

Видно, в обезумевшем племени, которое настойчиво загоняли мы в «лузу», несколько другие нравы.

…Неохотно Тан развязывает лианы, снимает с ноги один за другим крупные листья, потемневшие от крови, медленно роняет фразы:

— Мы ломали деревья. Одно распрямилось. Вначале я ещё мог идти. Потом не мог.

На голени громадная вертикальная рваная рана. Рядом с костью. Видимо, ободранный сучок проехался… Если вначале Тан шёл, значит, кость должна быть цела. Со сломанной костью и шага не сделаешь.

Жаль, не прихватил я холодильнички для анализов крови. Очень было бы кстати. Но не пришли в голову такие обстоятельства…

— Принеси воды, — прошу я Тата и протягиваю ему ведёрко.

Тат удивлённо разглядывает его, переворачивает и быстро понимает, что вода в нём должна удержаться. Бежит к воде и зачерпывает вначале вместе с илом. Потом разглядывает, выливает мутную воду обратно в озеро и заходит в него по пояс. Оттуда приносит воду прозрачную и протягивает ведёрко мне.

Я промываю рану из стаканчика, пустив в ход носовой платок. К счастью, рана не успела загноиться. Значит, зарастёт быстро. Хоть и не стремительно — слишком велика. Но, надеюсь, завтра Тан потихоньку заковыляет. А пока он только морщится. Я осторожен и стараюсь не причинить большей боли, чем та, что уже есть. Собственно, если станет больнее, Тан наверняка прогонит меня.

Когда рана промыта, я начинаю накладывать стрептимиоловый пластырь горизонтальными полосами, чтобы стянуть края. Потом бинтую пластырем ногу. Уходит на это почти всё, что было в карманах.

Полоски пластыря отрезаю ножом, и охотничий мой нож, понятно, вызывает самый жгучий интерес у всего семейства, кроме маленькой Тати. Лишь она остаётся безразличной к этой вещи. У остальных, как говорится, глаза горят.

Наверное, сейчас ко времени одарить Тана и его сынишку двумя перочинными ножами. Но что-то пока удерживает, даже и не знаю, что.

— Как называется твоё племя? — спрашиваю я Тана вроде бы между делом.

— Ори, — отвечает он. — А кто ты?

— Тат сказал тебе: колдун.

— Чей колдун?

— Этих мест. — Я обвожу руками вокруг. — Моё имя Сан. Все здешние племена меня знают.

— Мы не видели на своём пути ни одного племени, — задумчиво, с каким-то почти философским выражением лица замечает Тан.

— Потому что я отводил вас от них, — объясняю я. — Иначе они перебили бы вас всех. Вы обошли четыре племени. И все вы остались живы. Никто из твоего племени не убит. А могли быть убиты все. Почему вы упрямо сворачивали к холоду?

— Искали своих братьев. Они ушли к холоду раньше нас. Давно. Охотники говорили, что к холоду землю не трясёт.

— А у вас трясёт?

— Да. От этого ушли наши братья. А теперь ушли мы. Ушли все, кто был по эту сторону пропасти. Кто был по ту сторону, остался. Пропасть не перейдёшь.

Я вспоминаю снимок со спутника на своём экране. Часть шалашей осталась на южном краю пропасти. Значит, преодолеть её люди не смогли.

— Кто ваш вождь? — интересуюсь я.

— Он упал в пропасть.

— Кто ваш колдун?

— Он тоже упал в пропасть, — как-то обречённо произносит Тан.

Что ж, всё логично. Их шалаши, видимо, были в центре селения. Почти по центру и прошёл разлом. Хижина Тора — тоже в центре селения купов. Это только Фор, как новый вождь ту-пу, живёт пока «на окраине». А прежний — Уйду — жил в самом центре. Колдун Рих и сейчас там.

— Хочешь догнать своё племя? — спрашиваю я.

— Это невозможно, — отвечает Тан. — Нам придётся жить здесь.

— Я знаю, где сейчас твоё племя. Могу перенести туда вас всех.

— Это невозможно, — повторяет Тан.

— Может, ты видел, что моя хижина летает по небу?

— Видел.

— Вы войдёте в мою хижину и выйдете из неё в своём племени.

— Это невозможно, — настаивает Тан. — Даже колдун этого не может.

— А боги?

— Боги могут всё.

— Я попрошу за тебя богов. Они слышат мои просьбы.

В глазах Тана застывшее страдание сменяется ненадолго ироническим огоньком. Значит, боль начинает отпускать его. Иначе было бы не до иронии.

— Проси, — соглашается Тан.

Никогда ещё не просил я ни о чём богов. Но как-то надо. Раз уж колдун… И чтоб ему стало понятно.

Воздев руки к небу, по которому медленно, тяжело плывут на северо-запад последние, уже не дождевые тучки разлива, я начинаю кружиться в ритме бессмертного вальса и аккомпанирую себе любимой песенкой нашего «Малахита»:

Останавливаюсь, вижу застывшие, вытянувшиеся лица зрителей и слушателей и нахально пользуюсь их временной потрясенностью:

— Боги согласны! Идёмте в мою хижину! Быстрей! Быстрей! Пока боги не передумали! Быстрей!

Я ору изо всех сил, сколько голоса хватает. И крик действует: Тан пытается подняться. Я помогаю ему, закинув его руку на свою шею.

— Копьё! — кричит Тан почти в моё ухо. — Стрелы!

— Быстрей! — кричу я в ответ.

Жена Тана торопливо подхватывает лежащие возле костра копьё и стрелы. Тат подхватывает лук и сумку из шкур.

— Быстрей! — тороплю я. — Быстрей! Пока боги не передумали!

Подросток Тата и малышка Тати лихорадочно собирают в ведро пустые консервные банки и бутылочки от тайпы. Для них же это великая ценность!

— Быстрей! — тороплю я. — А то боги передумают, и мы не найдём ваше племя!

И упорно тащу Тана к вертолёту. Он прыгает на одной ноге и боится наступить на другую.

Тат несётся впереди всех и застывает у лесенки машины.

— Лезь вверх! — кричу я ему вдогонку. — Быстрей!

Тат влетает в распахнутую дверку вертолёта и сразу выглядывает оттуда. Вслед за ним карабкаются Тата и Тати.

А мать их явно медлит. Она не хочет подниматься неведомо куда раньше мужа.

— Попроси жену подталкивать тебя сзади, — говорю я Тану. — А я потащу спереди.

Он выкрикивает несколько слов жене, и мы выстраиваемся по лесенке в цепочку: я вверху, он в середине, Тани — за ним. Копьё и стрелы мешает ей, и я снова прощу Тана:

— Прикажи жене отдать копьё и стрелы Тату! Быстрей! Быстрей!

Он опять выкрикивает несколько слов, и Тани послушно протягивает вверх копьё и пучок стрел. Тат хватает их и исчезает в машине.

Теперь, наконец, руки Тани свободны, и она упирает их в зад мужа, подталкивая его по лесенке. А я тащу его сверху за плечи.

— Быстрей! — тороплю я. — Пока боги не передумали!

Главное — не дать им опомниться и испугаться, не позволить задуматься.

В вертолёте я усаживаю четырёх пассажиров на боковые сиденья, а Тату командую:

— Садись сюда! Быстро!

И показываю на пол, по которому протянулось копьё.

Пока пассажиры не опомнились, я накидываю каждому через плечо страховочные ремни. Исключая, понятно, Тата…

— Не двигайтесь! — прощу я мужчин, поскольку женщины все равно ничего не понимают. Мыслеприёмников на них нет. — Сейчас боги поднимут нас в небо.

И включаю мотор.

Через три минуты озеро среди холмов оказывается у нас под ногами, и плавно уходит влево. В зеркале над штурвалом я вижу потрясённые серые глаза пассажиров. Чтобы хоть как-то успокоить их, нажимаю на маге клавишу обратной перемотки, а затем снова включаю успокаивающие шопеновские вальсы. И уже через несколько минут вижу в зеркале оттаивающие глаза первых людей племени ори, которых судьба подняла в небо. А они видят, что висят над землёй, что плывут под ногами леса, и это не мешает оставаться живыми.

Вертолёт идёт низко и небыстро. Машина почти перегружена: трое взрослых и трое детей. Хорошо, что ни одного контейнера не оказалось в салоне. А то пришлось бы оставлять его на озере.

Сажаю я вертолёт на просеку, прорубленную метеоритом. Люди внизу, под ногами, в ужасе разбегаются по кустам. Однако Тан успевает узнать своих.

— Ори! — кричит он. — Это ори!

В голосе его радость.

Когда останавливается винт, я выключаю музыку, поворачиваюсь на пилотском кресле к пассажирам, отстёгиваю ремни и прощу:

— Сидите! Пока сидите! Ещё немножко!

И ладонями показываю: сидите!

Они послушно сидят. Только Тат нетерпеливо ёрзает.

Из кармана я вынимаю перочинный нож с колечком и шнурком, раскрываю его и закрываю дважды и вешаю на шею Тату. Потом повторяю то же самое и вешаю нож на шею Тану, затем обещаю:

— Когда выйдете из моей хижины, я дам вам орудия, чтобы валить деревья и копать землю. Они прочнее камня. Вы сможете делать это лучше, быстрее всех в племени. Только не убегайте! Убежите — ничего не получите.

— Ты останешься с нами? — спрашивает Тат.

— Нет. Улечу. Так же — по небу. Жить вы будете без меня. Но я буду навещать вас. Буду помогать вам.

Я распахиваю дверцу, и Тат вылетает из неё первый. Просто спрыгивает на траву. За ним так же прыгает Тата. А я передаю им копьё, стрелы, сумку, ведро с банками… Тати спускается по лесенке как маленькая обезьянка. За нею спускается Тани и снизу помогает мне снять с машины Тана. Он плюхается на траву, вытягивает больную ногу и тяжело дышит.

Теперь можно сбросить под лесенку пилу, каёлку, молоток, лопатку, стопку вёдер. И вслед спуститься самому.

— Смотри, Тан! — прошу я. — Смотри, Тат!

Я втыкаю лопату в землю, надавливаю пяткой, выбрасываю вверх ком земли. Потом показываю работу каёлкой, разбиваю молотком первый попавшийся камень, спиливаю ножовкой тонкое деревце.

— Иди сюда, Тат! — прошу я.

Он подходит, и я показываю на другом деревце, как делать надрезы, чтобы дерево не упало на тебя самого.

Конечно, хорошо бы показать это не ребёнку и не в таком бешеном темпе. Но Тан сидит, и ему больно, женщинам показывать бесполезно, а остальные ори прячутся по кустам. Хорошо хоть не стреляют. Семья Тана надёжно защищает меня от стрел. Любые дикари понимают, что, если я привёз к ним отставшую семью, значит, не опасен и не желаю им зла.

— Попробуй, Тат! — предлагаю я и протягиваю ему ножовку. — Давай свалим это деревце!

Он неловко пытается пилить, ножовка ёрзает в пальцах, и я покрываю его кулачок своей ладонью. Мы вместе спиливаем одно деревце, затем он сам спиливает следующее. И в восторге прыгает возле пенька и вопит что-то нечленораздельное.

Что ж… Остаётся раздать им ещё по банке тушёнки, по бутылке тайпы и оставить на попечение родного племени. Теперь, надеюсь, они не пропадут. В местных племенах не принято отнимать чужую собственность, и со своими инструментами семья Тана наверняка получит и готовый шалаш и добрый кусок мяса.

— Сохраните эти дуги, — прошу я мужчин и показываю на свой мыслеприёмник. — Когда приду к вам, мы сможем снова говорить. Отдайте дуги Тани. Женщины сохраняют вещи лучше нас.

Так я и покидаю их — с открытыми консервными банками, из коих торчат ложки, с открытой бутылкой у каждого члена семьи. Машина «свечкой» уходит над просекой вверх, они остаются внизу, окружённые спрятавшимися по кустам соплеменниками, и, наверное, уже сегодня в ночной мгле всё случившееся станет казаться им сплошной сказкой — стремительной и невероятной.

Лишь зримые и осязаемые следы этой сказки останутся и будут помогать жить.

А мне возвращаться к копушкам в холмах уже поздно. До темноты ничего не успеть. Снова геология отодвигается. И никуда не денешься: человеческие судьбы важнее.

Они вообще важнее всего на свете. И если кто-то не понимает этого, значит, он не человек.

Даже если случайно, по какой-то нелепой ошибке природы, оказался в человеческом облике…

 

9. Мы в ответе за тех, кого приручили

Вечером я успеваю доложить о случившемся сегодня Омару Кемалю и передать запрос для астрономов — о давнем метеорите на Западном материке — и для геофизиков — о землетрясении на юге материка три разлива назад.

Думал ли я в ту пору, отвозя на Центральный материк первые анализы крови из местных племён, что буду потом вспоминать короткие дни разлива, прошедшие в Нефти с Розитой, как совершенно неповторимые, как самые сладкие в жизни?

В общем-то, жизнь наша тут сплошь детерминирована. Если пользоваться классической формулой Гегеля: «Свобода — это осознанная необходимость», — то мы абсолютно свободны. Железную необходимость своих действий мы понимаем отчётливо. Вырваться из её неумолимых тисков просто некуда. И поэтому можно двигаться быстро. На нашей шее не виснет армада недоумков, которые обычно шарахаются то вправо, то влево, то вбок, то назад. Нет надобности преодолевать их муторное сопротивление и терять время на разжёвывание очевидных истин. Это, можно сказать, удача! Но и на спокойные размышления для себя самого о том, «почему?» и «ради чего?», «кто виноват?» и «что делать?» — времени тоже не остаётся. Может, оно и к лучшему? А то Бог знает, до чего додумались бы…

Не зря тут нет философов. Не пришло ещё их время на этой планете.

Но всё же мелькают и в этой сплошной беспросветной детерминированности редкие и блистательные счастливые случайности, которые не предусмотрены общим движением вперёд.

Несмотря на свою краткость, они способны украсить целую жизнь. И когда понимаешь, что не на всякую жизнь такое выпадает, становится легче. Не совсем уж ты, вроде, обездоленный… Не хуже других. На Земле ведь, по сути, то же самое! Не на всякую жизнь и там выпадает даже краткий миг безумной яркой любви. Кому-то она может не достаться совсем. Ни разу! А на целую жизнь не достаётся вообще никому.

Женщины понимают это раньше и лучше нас. Недаром именно молодая женщина по имени Лиля выплеснула в середине двадцатого века отчаянные и бессмертные поэтические строчки:

Нам с Розитой повезло. Хоть малый кусочек полного счастья обломился. Чем дальше и безвозвратнее уходит то время, тем лучше мы понимаем это. Оба! Может, на беду?

…Уже в темноте, с налобным фонарём, сидел я в палатке над картой северо-восточной части Западного материка, отбивался от комаров, отмечал дугообразными набросками путь бежавшего от землетрясения племени ори и думал о неисповедимости путей разных племён и народов — что здесь, на планете Рита, что на родной Земле…

Пробиралось когда-то, в мифические дописьменные времена, крупное племя обычным для Земли путём — из Индии в Европу. Тысячелетия назад! Видимо, уже тогда тесновато было в Индии, и многие племена вытеснялись оттуда на север. Вышло племя просторными цветущими степями к устью Дона, упёрлось в восточный угол мелкого Азовского моря, которое сочло озером, и заспорили вожди: как обходить это озеро? По левому берегу или по правому? По южному или по северному? По южному — может не хватить воды. По северному — может быть чересчур прохладно. А люди одеты легко, идут из жарких мест…

Спорили вожди долго, договориться не смогли. Решили просто: ты со своими семьями обходи по южному, а я со своими — по северному. Потом встретимся и обменяемся впечатлениями.

Часть племени пошла налево — на Кавказ. Часть направо — по нынешнему Донбассу. Разошлись — и больше никогда не встретились.

Те, что пробирались через Кавказ, упёрлись в дальних горах в окрестности древнего государства Урарту и окружавшие его подвластные соседние народы. Пробиваться через них означало погубить почти всех людей. Но ради чего? Впереди были плотно занятые местными народами земли, а позади — плодородные цветущие и пустые горные долины. Племя задержалось в них, прижилось, размножилось — и стало грузинским народом, впоследствии, вместе с армянами, принявшим от соседней Византии православие.

Те, что двинулись направо, миновали причерноморские степи, просочились через всю Европу, не очень населённую в ту пору, и на юге нынешней Франции и севере нынешней Испании упёрлись в Атлантический океан, окружили юго-восточный угол Бискайского залива. Дальше идти было некуда. Севернее жили франки. Южнее — племена лузитан, вестготов, свевов.

Пришельцы обжились в свободных горных долинах, размножились и впоследствии приняли от своих соседей католичество. На их землях образовались испанская Баскония и французская Гасконь, населённые одним народом. В Испании его назвали баски, во Франции — гасконцы.

Со временем Баскония была включена в испанское королевство, а Гасконь — во французское. Но язык сохранился общий! И потому гасконское происхождение мушкетёра д'Артаньяна узнавалось в Париже не только по темпераменту, но и по акценту.

Дописьменная история древнего племени забылась.

И лишь в начале двадцатого века специалисты сравнительного языкознания случайно обнаружили удивительное родство грузинского и баскского языков. Они резко выделились среди всех языков Европы и составили особую — иберийскую — языковую группу. Ибо древнее название басков — иберы. А древнее название Грузии — Иберия.

Лишь после падения фашистской диктатуры в Испании, к концу двадцатого века, давнее открытие языковедов добралось до сознания самих народов басков и грузин. И зачастили делегации из Грузии в Страну басков, из Басконии — в Грузию.

Встречи были яркими, объяснялись люди почти без переводчиков — достаточно говорить помедленнее, — но совсем не понимали письменные тексты друг друга. Грузины хоть со школы знали «латиницу», а баски совсем не понимали грузинскую вязь. Но сходство фамилий!.. Одни вспоминали имя разведчика Мелитона Кантария, который поставил Знамя Победы над поверженным германским рейхстагом. Другие называли имя бесстрашного Хозе Кантаури, который не жалел ни своей жизни, ни — к сожалению! — и чужих ради объединения всех басков Гаскони и Басконии в одном независимом государстве.

Расставания басков и грузин были грустными. Судьбы народов сложились бесповоротно. Религии, обычаи, письменность и проблемы у них были разные, и помочь друг другу они не могли. И никогда уже не могли соединиться. Ибо не было на Земле для этого некогда единого народа общего свободного места. Лишь печальная память осталась там и тут: зачем пошли неразумные вожди по разным берегам «озера» тысячи лет назад? Зачем навсегда разлучили братьев?

Есть, правда, и другие версии братства грузин и басков. Но они представляются менее убедительными. А письменной истории нет.

Через сотни лет в ближних к тому «озеру» степях, от Терека до Волги, объявились из той же Индии хазары, занялись земледелием, создали немалое по тем временам государство, простоявшее три сотни лет, защитили свою свободу от полчищ арабского халифата и приняли от заезжих миссионеров иудейскую религию. Возможно — в пику ненавистному арабскому исламу.

Однако под методичными ударами новых пришельцев — половцев — непрочное хазарское государство рухнуло в десятом веке, и народ этот был выметен с Волги.

Часть хазар под натиском половцев отступила на запад и просочилась в Крым. Надеялись что там половцы их не достанут. В Крыму же пришлось довольствоваться горной местностью, так как побережье было занято греками, римлянами и отчасти скифами.

Так в горном Крыму образовался загадочный народ караимов, религия у которого была иудейская (как и у хазар), а язык ничего общего с древнееврейским не имел.

Центром обитания караимов стала древняя крепость Чуфут-Кале.

В годы второй мировой войны немецкие фашисты специально собирали раввинов, чтобы те прочли караимские тексты, написанные еврейскими буквами. Раввины прочли, но ни слова не поняли. И поэтому караимы, в отличие от евреев, уничтожению в оккупированном Крыму не подлежали.

Другая часть хазар, выброшенная за Волгу, обошла Каспий с востока, добрела до Бухары. Письменной истории у хазар не велось, причины их остановки в Бухарском ханстве неизвестны. Но, видимо, приняли их благожелательно. И в центральноазиатских краях они получили позже название «бухарских евреев». По религии…

Когда образовался Израиль, иудейская религия привела туда и многих караимов и многих иудеев из Бухары. И лишь в Палестине с превеликим удивлением обнаружили они общность своего древнего языка. Немногие хазары потрясённо встретили там таких же хазар. А братские народы остались там же, где и жили, вдалеке друг от друга, впоследствии даже в разных государствах, ничего не ведая о своей дописьменной истории и о своём древнем родстве.

Удивительный разброс племенных судеб и неразгаданных загадок дописьменной истории показывает и карта угро-финских языков, которую разглядывали мы в «Малахите» на исторических семинарах. От самой северной Скандинавии, от загадочного приполярного племени саами — до венгров тёплой румынской Трансильвании, от западносибирской тайги до финнов и эстонцев — родственные языки и, значит, родственные народы. Первый поэт-манси Юван Шесталов читал свои стихи на мансийском языке в самых разных аудиториях Венгрии. И везде его понимали без переводчика. И Венгрия затребовала к себе позже весь тираж первой книги Шесталова на языке манси.

Но ведь манси — типичные монголоиды, а венгры — типичные индоевропейцы, бывшие гунны. Где общий их корень, о котором буквально кричит родство языков? У какого «озера» разошлись они в древности и навсегда? До сих пор это загадка.

А загадочные и сегодня скифы? Остатки скифского языка учёные обнаружили в осетинской речи. Хотя сами осетины ведут свой род не от скифов, а от аланов, и страну свою называют Аланией.

Но ведь были аланы и в древней Испании!.. Роднит ли их что-нибудь с осетинами?.. Загадка!

Неопровержимые свидетельства языка!.. Не помогут ли они когда-нибудь разобраться в отношениях племён ори и оли? То ли в их родстве, то ли в их чуждости…

Не допустил ли я в последние дни роковую ошибку, разобщив братские племена? Что если ори и оли — один народ? Что если суетливый вождь килов Гро картавил, называя мне своих беспокойных соседей: «оли»? Что если в самом этом народе чередованию «р» и «л» особого значения не придают? Как в древнееврейском языке — чередованию гласных…

Ори искали своих братьев, ранее ушедших на север. Но ведь за последнее время в этих местах не появилось ни одного племени, кроме оли!

Теперь они насильно разогнаны в разные края. Причём разогнаны с самыми благими намерениями. И если когда-нибудь потом организовать их встречи, возить делегации ори в племя оли и наоборот, не получатся ли это встречи басков и грузин в двадцатом веке? Печальные и безрезультатные встречи… После обеда ложка… Та самая, которая дорога к обеду…

Не по себе становится от таких выводов. Выключив фонарь, я неподвижно сижу в темноте палатки и снова, снова проворачиваю эти мысли. Рядом, на раскладушке, ровно дышит Лу-у, положив руку на соседнюю раскладушку, где сладко сопит Вик. У входа, опустив тяжёлую голову на лапы, дремлет Полкан. В селении тихо. Только дежурный костёр слегка потрескивает. Да насекомые вроде наших цикад пощёлкивают вокруг. Всё спокойно. Людоеды далеко. Сквозь сгоревший лес, через разлившиеся реки и ручьи пока не добрался сюда ни один. Да если бы и добрался?.. Собаки подняли бы такой лай!.. И рванули бы в лес купы-охотники с фонарями!.. А фонари теперь в каждой хижине — и карманные, и налобные. То и дело приходится батарейки менять. Но зато ночные гости уже не страшны. Хотя ещё опасны дневные. Не уследишь за каждым ребёнком и за каждой женщиной. Несмотря на все мои уговоры в общих беседах с племенем… Сколько раз просил женщин и детей не отходить от селения как минимум без двух собак!..

Однако каждому свою голову не насадишь. Бывает, и без собак пойдут за ягодами и грибами, по старой привычке… Особенно мальчишки. И младший братишка Кыра однажды так ушёл, да и не вернулся. Искали его долго — не нашли. Только чужой след взяли овчарки на обрывистом берегу Кривого ручья. Шерсть на их загривках сразу вздыбилась, с рычаньем они рванули по следу, но он привёл в воду. И, значит, до этой невинной хитрости людоеды уже додумались: ушли по ручью. Потому что никому больше Кыров братишка был не нужен.

После этого оружейник Бир два дня не работал у верстака, а сидел на камне и качался из стороны в сторону, обхватив голову руками. И потом сказал мне, что, когда сыны неба построят для купов новое селение на берегу большой воды, он пойдёт туда первый.

…Ну, ладно, — думал я в темноте, — допустим, не гнали бы мы племя ори к верховьям Аки… Допустим, брело бы оно, как хотело, прямо на север и упёрлось бы в зону беспокойных оли. Допустим, радостно соединились бы две трети некогда единого племени… Что было бы дальше?

Если маленькому сейчас племени оли не хватает среднего течения Большого и Малого Жога, если там часто возникают конфликты и требуется вмешательство айкупов, то наверняка не хватило бы простора и объединённому племени. И, окрепнув, оно смело бы килов из дельты двух рек. Или уничтожило бы их. Килов немного. И они не воинственны. Рыбацкие племена вообще агрессивными не бывают. Потому что кормятся морем. А его хватает на всех… И побрели бы остатки килов неведомо куда. Лучше было бы?

А так, что ни говори, убитых нет, трупами путь ори не выстлан, остальные племена вокруг, можно сказать, ничего и не заметили. И самому племени ори досталось не худшее место на земле.

— Пока мы живы, всё поправимо, — не раз говорил отец. — Любое дело можно исправить, пока жив человек.

Разлука ори и оли — катастрофа, можно сказать, психологическая. Если, конечно, верны мои предположения об их родстве… Психологическую катастрофу можно со временем как-то излечить, сгладить, ликвидировать. Психику лечат — когда живо тело. А вот соединение ори и оли сегодня могло бы стать катастрофой физической. В том числе и для многих из них самих. Потому что без отчаянного сопротивления килы не ушли бы из дельты и не погибли бы. Сотни убитых легли бы в этом конфликте. И ещё сотни искалеченных появились бы на материке.

Ну, а если это вообще не родственные племена? Если домыслы мои об их родстве — всего лишь домыслы? Тогда сплошная цепь кровавых схваток протянулась бы от Жога до Аки. Ибо племя, обезумевшее от страха, оголодавшее в пути, потерявшее руководство, в упор не видело бы, не понимало бы интересы других племён. Из этого всегда и возникают войны — из непонимания интересов других народов.

Никуда не денешься от того, что и купы, и ту-пу, и айкупы, и даже дальние килы, которым мы регулярно возим сети, инструменты, ткани и посуду в обмен на рыбу, для нас, землян, уже практически родные племена. «Мы в ответе за тех, кого приручили», — эти слова французского военного лётчика и писателя Антуана де Сент-Экзюпери висели на стене в кабинете истории первобытного общества. В нашем «Малахите»…

— Вы будете дружить с племенами Риты, — обещали нам преподаватели в этом кабинете. — И вы будете отвечать за них. Перед своей совестью. И перед историей двух планет.

Не всё сразу получилось у нас. Не с дружбы, увы, началось на Центральном материке. Но не по нашей вине. И, в конце концов, здесь, на Западном материке, стало получаться. Так, наверное, мы обязаны были отвести неизбежный удар от близких нам племён. Ибо мы в ответе за них, как напророчил бесстрашный французский писатель. И теперь мы будем в ответе за племя ори. Жертв там пока нет, дорога в племя, считай, проложена — а остальное можно исправить. Пока мы живы…

 

10. Слухом земля полнится

После разлива ждал я появления Вука. Пожар в лесах создал повод для разговора. Я готовился к нему: держал в вертолёте тушёнку, тайпу, ложки, вёдра, новые бусы для двух его жён и парочку новеньких пил-ножовок. И всё же Вук появился неожиданно — именно в то утро, когда я собрался, наконец, лететь в дельту Аки.

На этот раз он не впрыгивал стремительно в вертолёт, а просто терпеливо дожидался меня, сидя на лесенке и задумчиво ковыряя в носу. Мыслеприёмник уже перекинулся через его редеющую шевелюру.

Алюминиевая лесенка машины была покрыта свеженькой тёмной ворсистой шкурой. На ней-то Вук и сидел, негромко и отчётливо покашливая.

— Возьми это себе! — сказал он, поднявшись и приподнимая шкуру. — Ты будешь на ней хорошо спать.

Это был первый подарок из племени урумту. Событие!

— Я отблагодарю тебя, — ответил я присловьем купов. — Ты не боялся, что купы могут увидеть тебя здесь?

— Меня охраняют, — с достоинством ответил Вук. — Если бы пришёл не ты, я знал бы задолго.

— Пойдём в летающую хижину, — предложил я. — Для тебя там тоже кое-что приготовлено.

— Ты ждал меня? — Вук удивился.

— Ждал, — признался я.

— Со мной пришёл Цах, — сказал Вук. — Помнишь того глупца? Из первых… Можно ему в твою хижину со мной? Он тоже без оружия…

— Зачем ты его привёл?

— Он теперь в нашей пятёрке, — объяснил Вук с некоторой гордостью. — Может, он станет вождём после меня. И к нему тогда перейдёт мой нож. Теперь этот нож всегда будет у вождя племени. Пусть Цах всё знает. С кем ты будешь говорить, когда я уйду к предкам?

— Ты рано собрался к ним, Вук.

— Мне это лучше знать.

Он криво усмехнулся и опять закашлялся. Его сухой отрывистый кашель и редеющие волосы без всяких анализов сказали мне, что лейкоз прогрессирует. И чем дальше, тем прогрессировать будет быстрее. Даже несмотря на новые пещеры… Племя, увы, пришло в них со старыми болезнями.

— Мы рано уходим к предкам, — напомнил Вук. — Мне уж трудно добираться до тебя. Скоро совсем не смогу, тогда придёт Цах.

Я знал, что Цаха и Рула близ Нефти слегка подлечили. Незаметно — таблетками, пищевыми добавками, соками. Подлечили настолько, насколько это возможно без операции. Потому что добровольно они на операцию, понятно, не пошли бы. И эта незаметная терапия должна была пристегнуть каждому из них по три-четыре дополнительных года жизни.

А Вук в «курсантах» не ходил, лечения не получал. Его срок короче. Хоть и надеялся я, что переход в неурановые пещеры как-то удлинит его жизнь.

Может, так и получилось? Не угадаешь… Может, в прежних пещерах срок его пришёл бы уже давно?

— Что ж, зови Цаха, — разрешил я.

Вук коротко свистнул. Цах вышел из кустов на дальнем краю поляны. Если бы вдруг они захотели уложить меня стрелой в глаз, вполне могли бы осуществить это сегодня. Но, похоже, им это было ни к чему. Видимо, живой я им нужнее, чем мёртвый.

Жаль, что не обнаружилось столько же ума у людей племени ра. Тот же самый критерий они могли бы применить и к Марату. И жил бы он сегодня, и был бы полезен племени. И ничего не пришлось бы этому племени унизительно выпрашивать.

Впрочем, там действовала народная стихия. А тут — холодный разум пятёрки самых умных или самых осведомлённых. Может, именно на это и рассчитывал когда-то Нур-Нур? Ведь, по сути, он создал в первобытном племени правительство!

У меня вот не обнаружилось столько ума, чтобы изменить к лучшему саму организацию жизни окрестных племён. Пока я приспосабливаюсь к тому, что сложилось у них издревле. А Нур-Нур сумел! И я не сразу понял, что он сделал в племени урумту. До сих пор меня захлёстывают эмоции. Никак не могу простить Вуку Тили… Не могу прикоснуться к нему — противно! Даже несмотря на то, что он потом Тили отпустил… Даже несмотря на то, что нельзя судить его по нашим меркам. Эмоции у меня явно сильнее рацио. Будем считать, что по молодости… Что со временем пройдёт…

Интересно, Цах участвовал в том походе или нет? В лоб не спросишь. Но вообще-то знать надо, на будущее. Если уж у него есть шансы стать вождём…

Больше полутора лет не видел я Цаха. За это время он округлился, возмужал, раздался в плечах. На перешейке между северными озёрами я провожал в Нефть испуганного юношу, почти дрожащего от страха перед неведомым будущим в лапах «сынов неба». Сейчас ко мне неторопливо, спокойно подходил уверенный в себе зрелый мужчина. С каким-то снисходительна взглядом. Держался Цах куда солиднее Вука. Видимо, понимал, что знает и умеет больше вождя.

Оно, в общем, понятно: учили же его чему-то почти месяц! Не только печи топить… И не один Сергей Агеев…

Что ж — тушёнки и тайпы в вертолёте хватит. Ложек — тоже. С бусами вот только, как обычно, непорядок. Придётся вручить каждому по одной нитке. Нет тут больше. И пусть эти начальники выбирают из своих жён самую любимую. Или делят нитку пополам. Если хватит ума…

Я поднялся по лесенке, набрал три цифры, открыл дверцу и первым вошёл в машину. Вопреки древнему правилу: не подставлять спину! Пропустить тут гостей вперёд невозможно. Да и не ведали они этой церемонии и не пошли бы впереди меня.

Когда устроились гости на боковых сиденьях, я открыл каждому по баночке тушёнки, по бутылочке тайпы и протянул ложки. Цах орудовал ложкой гораздо увереннее Вука. Чувствовалась напряжённая и успешная учёба… А вот от мыслеприёмника он отказался, произнёс два слова, и я услышал:

— У меня есть.

Оказывается, мыслеприёмник был ловко спрятан у него под шевелюрой. Я и не заметил… Видимо, сохранился с «курсов».

Отдаренную мне шкуру я аккуратно свернул и положил в конец салона. Она порядком воняла в закрытом помещении. Значит, плохо выделана. Но куда денешься? Презент от души! Придётся скоблить самому. Выбрасывать шкуру жалко. Она и на Центральном материке — редкость. Потому что охота у нас запрещена. Убить животное мы имеем право только в порядке самозащиты.

Ребята проголодались в пути. Тушёнку уплетали быстро и молча. Вук заговорил лишь тогда, когда уполовинил и бутылочку тайпы.

— Ты знаешь, что горел лес? — спросил он.

— Знаю.

— Кто поджёг, знаешь?

— Знаю.

— Чего они хотят? Зачем поджигали?

— Спасались от лесных людей. У них съели детей и женщин. Если бы съели у вас, вы стерпели бы?

Вук вздохнул, задумался.

— Нет, не стерпели бы! — наконец, признался он. — Но к нам лесные люди не ходят. Им у нас холодно. Значит, этот пожар не против нас?

— Вы тут не при чём.

— А пятёрка думает, это против нас. — Вук глотнул тайпу. — Мы охотились в этих лесах. Теперь там нет зверя. Надо ходить на охоту дальше.

— Лес отрастёт, — пообещал я. — Зверь вернётся.

— Нескоро, — грустно уточнил Вук. — Со зверем вернутся и лесные люди. Опять пещерные крысы будут поджигать?

— Не знаю. — Теперь вздохнул я. — Меня не спрашивали. Я сам не люблю, когда жгут лес.

— Накажи их! — потребовал Вук.

— Я никого не наказываю. Разве ты этого не заметил?

Вук опять задумался, как-то растерянно улыбнулся и согласился:

— Заметил… Ты только защищаешь. — Он допил тайпу до конца. — Потому что ты не совсем бог. Боги беспощадны. — Вук задумчиво ковырнул в носу. И уже другим, чисто деловым тоном поинтересовался: — Чем можно задобрить этих глупых пещерных крыс? Чтобы больше не жгли.

— Верните им их женщин. Хотя бы тех, кого угнали в последний раз. Больше их ничем не задобришь.

— У этих женщин дети, — возразил Вук.

— Верните с детьми.

— Они убьют наших детей!

— Нет! Не убьют! Они обрадуются своим женщинам. И не захотят приносить им горе. Они вырастят ваших детей, как своих.

— Откуда ты знаешь это?

— Я говорил с их вождём. У вас его старшая дочь. Её зовут Галю. Вождь будет любить её детей как своих внуков. Неужели ты не хочешь задобрить вождя племени?

— Когда ты с ним говорил?

— Давно.

Тут я не блефовал. Такой мечтательный разговор с Фором на самом деле был. Ещё когда я привёз в его пещеру маленькую Мару. Тогда Фор и сказал:

— Вот если бы вернулась Галю!.. Я любил бы её детей…

Вук думал, морщил лоб, слегка покашливал, потом искоса поглядел на Цаха. Тот понял это как разрешение высказаться.

— А кому эти женщины особенно нужны? — тихо спросил Цах. — Никто не зовёт их в свою хижину. Племя и не заметит, что их отдали. Приведём из леса других. Всего три женщины…

Вот он, момент! Цах сам подставился!

— Ты тоже ходил за ними? — как бы невзначай спросил я и поглядел в глаза Цаху.

— Нет, — спокойно ответил он. — Я охранял племя. Мы не оставляем его без охраны. Но я этих женщин встречал. Ты тогда навёл на меня сон. Больше я ничего не помню.

Значит, по нему прошёлся я слипом из вертолёта! Что ж, это лучше, чем если бы он ходил к пещерам ту-пу…

— Хорошо, — согласился Вук. — Поговорим с пятёркой. Нас уже двое… Но пусть крысы не жгут больше лес! Ты обещаешь?

— Я попрошу. Обещать могу только за себя. Я лес жечь не буду. Это обещаю!

Вук улыбнулся. Видно, понял юмор. Он вообще с каждой встречей становился заметно понятливее. Жаль будет, если он уйдёт… Договариваться с племенем урумту предстоит ещё о многом. Впереди фабрика обогащения, атомная станция… Всё это на землях, которые урумту считают своими. Нам придётся за них дорого платить. И хорошо бы — по-хорошему… Как будем договариваться обо всём этом без Вука?..

— Ты можешь дать ещё две хижины? — вдруг спросил Вук. — У нас появились ещё двое… — Он запнулся, остановился, задержал на языке привычное слово «глупцов». Сообразил, что обидит Цаха.

— Могу, — быстро ответил я. — Готовьте ровную площадку. Двадцать шагов на двадцать. Ты не забыл?

Вук удивлённо поднял голову.

— Новые хижины будут больше старых?

Значит, помнил прежние цифры.

— Хижины будут такие же, — ответил я. — Но мне нужна ровная площадка рядом, чтобы опустить свою летающую хижину.

Супердековые хижины шли на потоке. С каждым рейсом «Вихрей» их привозили в устье Аки и ставили на площадке будущего селения купов. Восемь пустых хижин там уже стояли. Ну, немножко задержат остальные… Купы и не заметят. Жёсткие сроки не обозначены.

Вук думал, загибал пальцы, сопел, кашлял и наконец ответил:

— Очистим площадку, двадцать шагов на двадцать.

— Сколько дней на это надо?

Вук три раза разжал ладонь. Молча.

— Сколько дней ты идёшь домой?

Вук сразу поднял вверх четыре пальца, потом подумал и отогнул пятый.

— Теперь я хожу медленнее, — объяснил он.

— Через двадцать дней я прилечу. В полдень. И заберу женщин из ту-пу.

Вук явно обрадовался:

— Нам не надо вести их к большей воде?

— Не надо. Детей погубите.

Вук удивился:

— Ты защищаешь наших детей?

— Не только ваших. Все дети ни в чём не виноваты… А хижины вам привезу не я. Другие сыны неба.

— Я знаю, что другие, — согласился Вук. — Им мы тоже дадим шкуры.

Не стал я его отговаривать. Пусть! Для душевного спокойствия лучше чувствовать себя равноправным партнёром. Комплекс неполноценности вреден для всех, даже для бывших людоедов.

Впрочем, по теории Нур-Нура все мы — бывшие людоеды. Важно только не впасть в это состояние снова, на высших витках цивилизации. Что тоже, увы, изредка случается… Никак не забуду кадры древней киноплёнки, показанные в «Малахите»: распахнутый холодильник, из которого торчит отрубленная человеческая нога. Дворец только что свергнутого африканского императора Бокассы. Конец двадцатого века! Император слопал оппозиционного министра, а ногу на закуску оставил…

Мир тогда пошумел и забыл. Потому что вскоре объявились другие правители, снискавшие прозвище людоедов. Эти не набивали холодильники человечиной, имели высшее образование и очень любили поговорить о правах человека. Однако на подведомственных им территориях человеки умирали почти по миллиону в год — от нищеты, болезней и голода. За что правление и было прозвано людоедским.

…У Вука, кажется, других проблем не было. «Оружия» он не просил. А пилы-ножовки видел в салоне вертолёта и наверняка понимал, что получит их на прощанье. Раз уж так открыто лежат… И просить не надо.

Я нагрузил гостей под завязку — вёдра, пилы, ложки, стаканчики, тушёнка, тайпа… Еле унесли! Бус только не хватило. Хотя и тому, что дал, они бурно обрадовались.

Когда гости ушли, я захлопнул дверку, прогрел мотор, поднял машину над лесом и двинул к устью Аки. Надо выполнять главные обязанности.

…Вода почти сошла. Ака и в нижнем течении вернулась в обычное русло. Только дугообразные старицы ещё не ужались да просторные болота в устье Кривого ручья и возле самой дельты блестели на солнце ослепительной сетью мелких озёр. Скоро и они затянутся ряской, позеленеют, сойдут на нет. Всё вернётся на круги своя. Не вернётся только несчастное племя, сорванное с места жутким землетрясением и загнанное в «угловую лузу» «сынами неба».

Теперь об этом племени придётся заботиться. И развитие его пойдёт быстрее, чем шло бы на старом месте без той страшной катастрофы. А со временем, может, удастся и племя ори спустить по Аке к устью и наладить его жизнь в обществе двух других племён, согласившихся жить по соседству.

Дельта встретила меня тишиной, которую нарушал только далёкий шум прибоя. Привезённые прошлым рейсом «Вихрей» пять комнат были поставлены в общую пирамиду здания, предназначенного для ту-пу. Роботы, краны и локомобили выключены. Возле причала лежали на берегу десятка полтора древесных стволов, аккуратно очищенных от сучьев. Деревья рубили на площадке будущего селения купов. «Вихри» увезут стволы на Центральный материк, когда освободятся от груза.

Так потихоньку Западный материк начинает помогать Центральному: строительным лесом, удобрениями, рыбой из устья Жога. В большом хозяйстве всё не лишнее… Тем более что на Центральном материке лес рубят не тогда, когда нужна древесина, а только тогда, когда нужно освободить от него землю — на ферме, на руднике, близ Города. В полукилометре от него расчищается площадка под второе здание-кольцо, понятно, что при таком отношении к лесу каждый ствол с Западного материка — в цене.

Вертолёт я посадил на площадке близ будущего селения купов. Как и на прежнем месте, их разделял небольшой лесок. Но площадка тут побольше — на четыре вертолёта. Пока…

Заглушив мотор, я выбрался наружу и увидел на краю площадки два холодильных контейнера. Прилепленная к ним плёнка гласила: «Тарасову». Значит, привёз вертолёт, забиравший строительную бригаду. Наверняка один контейнер — продуктовый, другой — медицинский. Сейчас об их отправке меня не всегда извещают. Устье Аки стало удобной перевалочной базой.

Втащить в машину полные контейнеры помогла небольшая лебёдка, укреплённая внутри вертолёта. Разместив их в салоне, я отправился в надувной склад. Именно туда строители собирали роботов перед уходом на Центральный материк. Ждать следующего визита «Вихрей» им некогда. И в порту Чанда полно работы! Придут снова «Вихри» — приплывут и строители. Установят привезённое — и снова вертолётом через море…

В складе возле моего верстака стоял поблёскивающий синеватой закалённой сталью выключенный робот, и на верстаке лежала записка: «Сандро! У С-17 дёргается левая рука и заедает левую ногу. Со стройплощадки я его снял. Посмотри! Косович».

Милован Косович был механиком здешней бригады. Все механизмы подчинялись ему. В строительную технологию он обычно не лез. В электронику — тоже. А гонять сюда специалиста из-за каждого робота через море накладно. Поэтому неисправные киберы доставались мне.

Дело оказалось нехитрое. В детали и я лезть не собирался. Тем более что и не мог. Условий тут для этого — никаких. А вот заменить левый двигательный блок в груди робота можно и здесь. Запасные блоки — в шкафу. А уж сам неисправный блок разберут и проанализируют в городской лаборатории, на специальных стендах. На них и работал раньше Женька Верхов. Пока не перешёл в разъездную бригаду Джима Смита. На тех стендах, может, и понадобится всего два контакта подпаять или две микросхемы заменить. И блок снова пойдёт в работу. Но важно найти эти контакты или микросхемы. Кропотливое дело! Требует усидчивости. Или свинца в одном месте, как говаривал отец. Мне этого металла там всегда не хватало…

Из шкафа я достал запасной левый блок стандартного строительного робота, вскрыл грудную клетку застывшего С-17, отвинтил левый двигательный блок и положил на верстак.

В эту минуту зазуммерил на руке радиофон.

— Тарасов слушает, — сказал я.

— Сандро, это Розита.

— Слышу, слушаю, слушаюсь…

Розита дежурила в Совете. Я обязан был её слушаться.

— Опять дурака валяешь?

— Нет, мой председатель. Робота ремонтирую.

— Где?

— В устье Аки. Ты, кажется, однажды обозвала его Тарасполем.

— И это уже знаешь?

— А почему бы не знать?

— Ты же тут не бываешь.

— Слухом земля полнится. Так говорят в России.

— Я не всегда понимаю, что говорят в России. У вас непереводимые идиомы. Но замечаю, что ты неплохо осведомлён. Это удивительно!

— Милый мой председатель! Я же общаюсь не только с тобой. Это и называется: «Слухом земля полнится».

— Теперь понятно. Обмен информацией. Так короче… У меня, вообще-то, к тебе дело. Прослушала твой рассказ о святом семействе из племени ори. И записала два интервью — у Бруно и у Ната О'Лири. О том, как вы гнали это несчастное племя. Мне показалось, тут можно сделать любопытный телеочерк. Тем более с Западного материка у нас давно ничего серьёзного не было. Слышал о таком журналистском понятии — «география»?

— Слышал. От тебя.

— Хорошо, что заметил и запомнил… Так вот… Я хотела бы сама познакомиться с этим племенем и этим семейством. Кое-что поснимать. Тут есть сюжет. Понимаешь? Сюжет!

— С трудом понимаю. Я же технарь.

— Опять тебя заносит?

— Прости. Я весь — внимание. Чем тебе можно помочь?

— Отвезти меня в это племя и обратно. Можешь?

— Ради Бога! Откуда?

— Из Тарасполя. Я пришла бы на «Вихрях». Вместе с комнатами и хижинами.

— Когда?

— Завтра кончается моё дежурство в Совете. Послезавтра отправляются два «Вихря». Ты мог бы встретить?

— Конечно!

— В племя отвезёшь?

— Хоть куда!

— Ну вот, сразу бы так.

— А сразу неинтересно. Мы же не кошки…

— Ну и сравнения у тебя!

— Я же не гуманитарий. Технарь, он и есть технарь. Сюжетов не понимает…

— У тебя, я вижу, стойкое хорошее настроение.

— Превосходное!

— Есть причина? Если не секрет…

— Даже три причины!

— Это так редко бывает! Может, поделишься?

— Во-первых, ты приезжаешь. Во-вторых, дорвался до своей работы. А в-третьих, Вук сегодня приходил. Со своим предполагаемым преемником. Ты, кстати, с ним знакома — Цах…

— Ну-у! В гору, значит, пошёл! И до чего же вы договорились?

— До возвращения женщин, угнанных из ту-пу. Вместе с Галю.

— Это победа! Поздравляю! Подробнее рассказать можешь?

— Прямо сейчас? Ты не спешишь?

— Ради такого дела…

— Тогда слушай!

Я рассказал ей подробно. Розита не перебивала — будто замерла там, в просторном кабинете Совета. Я сам перебивал себя и спрашивал:

— Ты тут? Слушаешь?

— Слушаю, — сдавленно отвечала она. — Продолжай!

Когда я закончил, Розита спросила:

— Сообщить об этом Тили?

— Подожди! Когда привезу, тогда и сообщишь. А пока стоит узнать у неё имена двух других… Кроме Галю… Пригодится!

— Тили сразу спросит: зачем имена? Она на удивление рассудочная девочка.

— Я слышал, она часами пишет закаты с крыши Города. Неужели это говорит об особой рассудочности?

— Так это же творчество! — Розита хмыкнула. — Другая сфера! А я — о жизни. В быту, по-моему, именно так — рассудочная!

— Может, на журналистику свалить? Так сказать, профессиональное любопытство…

— Попробую, — согласилась Розита. — Скажи, что привезти для племени ори? Может, конфет детям?

— Только не конфет! — закричал я. — Вспомни гибель Риты! Она же погибла из-за конфет! Возьми обычный ассортимент. Это знакомо. А конфетами угостишь, когда тебя, как Ренцела, пригласят в хижину вождя. До этого там далеко!

— Чем же порадовать детей?

— Они будут рады тушёнке! Не мудри! Там всё просто.

— Хорошо, — устало согласилась Розита. — Встречай.

И отключилась.

Я вставил стальному С-17 новый левый двигательный блок, проверил контакты, закрыл грудную клетку, включил и приказал пройтись по складу, размахивая руками.

Робот пошёл спокойно, левая нога действовала нормально, левая рука не дёргалась. Дойдя до стенки склада, робот лихо развернулся, через левое плечо, как положено солдату, и двинул обратно.

— Стой! — скомандовал я, когда он поравнялся с верстаком.

Робот остановился.

— Подними левой рукой груз в двадцать килограммов, — приказал я.

Робот нагнулся, подцепил клешнёй воображаемый груз и поднял на уровень плеч. Рука не дрожала, не дёргалась.

— Опусти груз, — разрешил я.

Робот повиновался.

Тогда я обхватил тросом нераспакованный ящик с запасными деталями, пуда в два весом, и приказал роботу перенести его левой рукой на двадцать шагов.

Робот легко выполнил указание, и я его выключил. Хватит! Чего разряжать аккумуляторы?

На обороте записки Косовича я написал: «С-17 — в порядке. Вынутый блок отвези в лабораторию. Сандро».

Записку я придавил на верстаке старым блоком.

Выйдя, из склада, я заглянул в гостиницу на причале. Дверь была заперта медной проволочкой, чтоб ветер не распахнул. Даже цифрового замка не посчитали нужным вставить. Потому что ни один абориген сюда пока не заглядывал. От всех племён устье было далеко.

Да если бы вдруг и добрёл сюда какой-нибудь одинокий охотник, наверняка испугался бы шума машин и большого количества непонятных людей. Особенно — роботов. Даже Лу-у их боится, несмотря на все мои объяснения. Даже Тор и Сар, которых дважды возил я в дельту, стараются держаться от роботов подальше. Тоже несмотря на все мои старания. Тор после моих объяснений поинтересовался:

— Когда купы придут сюда, каменные люди останутся?

— Их увезут, — ответил я. — За морем для них полно работы. Они построят два селения — и исчезнут.

— Селения придётся расширять, — напомнил Тор.

— Мы сделаем это сами, — пообещал я. — Как делаем сейчас.

Тора это успокоило. Уже заметил, что обещанное я выполняю.

Впрочем, и он ведь — тоже. За три разлива совместной нашей жизни не упомню случая, когда он обманул бы. Не только меня, вообще кого-либо. И не представляю себе, как он, вождь, обманувший кого-то, мог бы остаться у купов вождём. Наверняка быстро слетел бы.

Прямолинейной и безупречной честностью купы напоминали мне скифов — такими, какими представлял их «малахитский» курс истории первобытного общества. Накрепко засели в памяти три чёткие формулы из учебника: «Скифу легче было умереть, чем обмануть. Скифы никогда не нарушали заключённого договора. Скифы прощали всё, кроме измены и коварства».

В то же время у Давида Ливингстона я читал про множество случаев, когда вожди полудиких африканских племён обманывали всех подряд — и своих, и чужих. Уровень первобытного общества и это допускал… А уж в обществе цивилизованном обман поднялся до уровня неотъемлемого свойства политики. В двадцатом веке редкий вождь не обманывал свой народ и вождей соседних народов. Любимая и несчастная Россия побила все рекорды в последнем девятилетии того века. Если вождь её в то время что-то обещал, все наверняка знали: сделано будет всё наоборот.

…Я размотал медную проволочку, вошёл в гостиницу. Узенькие двухкоечные номера чем-то напоминали космические «пеналы» на «Рите-3». Та же планировка, тот же крохотный санузел… Только прозрачное окно в белый свет вместо телеэкрана, да неумолчный шум прибоя под ногами…

Все постели были аккуратно застелены свежим бельём. Каждая уходящая смена увозила с собою всё грязное и стелила чистое для следующей смены. Кто угадает, какой войдёт она сюда после морского путешествия? Может, и не до хлопотного устройства будет? Пусть уж ждёт всё готовое!

Вот в этом номере с левой стороны коридора ночевали мы вместе с Лу-у. И я сладко спал под рокот прибоя, а она смотрела в окно на незнакомое тёмное море с близкими белыми барашками волн, и побаивалась его.

Ей вообще часто бывает страшно, даже рядом со мною. Она верит в могущество своих лесных богов и точно знает, что у меня с ними контакта нет. И, значит, от них я не защита. И когда вспоминает об этом, уткнётся в моё плечо и молчит. И надо чем-то её отвлечь, успокоить или рассмешить. Как ребёнка!

Да она и есть ребёнок.

Что ждёт меня, когда встречу на причале Розиту? Впервые после нашего разрыва встретимся мы вне Города и его суровых условностей. В Городе всё уже сложилось, всё предсказуемо, и хоть внешне — спокойно.

А как сложится здесь? Особенно когда полетим в племя ори? Вдвоём! Не означает ли сам этот вопрос того, что зависеть всё будет не от меня, а от неё?

 

11. Неожиданная вечеря

Я уже открыл дверку машины, когда на севере вынырнул из-за низкой лиловой тучки бесшумный вертолёт и по прямой направился к посадочной площадке.

Вот неожиданность! Кто же это?

Строительная бригада давно отправилась на Центральный материк. Если уж и постели в гостинице сменила… Из зоны будущей обогатительной фабрики и рудника на севере никто сюда по прямой не летал. Нужды не возникало. Все грузопотоки были завязаны на порт Чанда. А из порта Вано близ Нефти забирали только пассажиров. И только на северную стройку. Оттуда сюда ничего не возили. Как и отсюда туда.

Кто же пожаловал? И зачем?

Я решил подождать и присел на ступеньки вертолётной лесенки. Невежливо подниматься в воздух, когда кто-то идёт в гости.

Минут через пять вертолёт приземлился в противоположном углу площадки, из него одним прыжком выскочил Милован Косович, помог выйти своей миниатюрной Сандрине, и, обнявшись, они двинули ко мне.

— Просто повезло, что мы тебя застали! — сказал Милован, пожав мою руку. — Редкая удача! Ты тут мелькаешь, как ясное солнышко в ненастный день.

— Такая жизнь! — Я пожал плечами.

— Какая? — Сандрина с усмешкой наклонила голову к плечу. Щёки, лоб и уши её пылали, кожа на руках и на шее была ярко-красная. Видно, славно обгорела на здешнем солнышке. И лишь вокруг больших широко распахнутых зелёных глаз оставались светлые круги — след от тёмных очков.

На Миловане же я не заметил никаких следов солнечного ожога. Наверное, из-за природной смуглости.

— Бешеная жизнь, Сандриночка! — с удовольствием пожаловался я. — И поплакаться некому. Племён вокруг много, в каждом что-нибудь да случается, а я, как говорится, один… Далеко вы летали?

— Заливчик тут есть! — Милован показал на север. — Круглый, как блюдце. Мы его так и назвали — Блюдце. У тебя для него другого прозвища не имеется?

— Принимаю ваше! Видел я его с высоты. Подумалось, что такую идеальную форму мог образовать только метеорит. Там хорошо?

— Там прекрасно! — с горячностью уточнила Сандрина. — Я сделала массу снимков. Получится целая выставка! Ты можешь хоть немножко задержаться? Пойдём в гостиницу, попьём тайпы, я покажу тебе то, что отпечаталось. Пробные!

— Только недолго, ребята! — попросил я. — До темноты надо быть дома. Пеленгатор я там не включил. Не думал задерживаться… Кстати, Ваня, робота эс-семнадцать я тебе починил…

«Ваней» мы называли Косовича в «Малахите».

— Прекрасно! — отозвался Милован. — Я на тебя надеялся. Лишних роботов тут нет.

По пути в гостиницу он признался:

— Ради этого заливчика я и вызвал сюда Сандрину. Такой красоты не видел я нигде, кроме Черногории и Хорватии. Правда, Сандрина говорит, что на Сардинии есть не хуже. Но там я не бывал… По-моему, если уж строить возле устья город, — то только вокруг этого Блюдца! Будет город-амфитеатр, город-сказка!

— Непременно слетаю посмотреть! — отозвался я. — Где вы посадили машину?

— На южной косе, — ответил Милован. — В сильный шторм её перехлёстывает. Деревьев там нет, только кустарник.

Вскоре мы сидели в крошечном холле гостиницы, запивали тайпой рассыпчатое овсяное печенье, и Косович откровенничал:

— Мне всё время не хватало родных пейзажей. Я удивлялся Сандрине: она и не вспоминала о природе своей Сардинии. А я был как неполноценный. Пока не разглядел это Блюдце. Вот мы и взяли ради него выходные. Вчера отсыпались, сегодня фотографировали. Завтра — тоже. А потом придут «Вихри», начнётся работа…

— Мне кажется, ваши фотографии — тоже работа! — Я снова и снова перебирал десяток небольших пробных снимков, которые Сандрина отпечатала в вертолёте. Виды Блюдца ничем не уступали пейзажам лучших курортных районов Земли севернее субтропиков. Только обходились без признаков цивилизации… Дикий лес на скалистых уступах, природный зелёный амфитеатр, поднимающийся от моря, хрустально прозрачные ручьи, падающие в залив, ярко-жёлтая широкая полоса чистейшего пляжного песочка у полосы прибоя, непуганые пёстрые птицы, доверчиво глядящий в объектив губастый оленёнок, громадный пень, заросший грибами и похожий на дикобраза, радуга цветов на крошечных полянках…

— Увидеть это и подарить людям, разве не работа? — уточнил я.

— Это считается нашим хобби. — Сандрина усмехнулась. — Вот у Бахрама скульптура — это работа. Живопись у твоей протеже Тили — тоже работа. А моя работа — детей музыке учить. Остальное — хобби. По выходным…

— Может, ты сама загоняешь себя в такие жёсткие рамки? — спросил я.

— Конечно, никто не скажет… — Сандрина пожала плечами. — Но ведь подумают! Мне достаточно…

— А сама ты могла бы без детей?

— О, конечно, нет! — Сандрина даже руками всплеснула. — Всё равно я бы их учила! Меня не дети угнетают, жёсткое расписание. В солнечный день лучше снимать. А я должна учить. В пасмурный хорошо учить. А мне дают время снимать. Расписание! Хотя, конечно, учить детей без расписания невозможно…

— Представь, возможно! — вдруг чётко возразил Милован. — Просто мы заорганизованы. Привыкли к этому. Но в принципе можно учить и без расписания. Так учили моего прапрадеда музыке. В тёмном бомбоубежище. Безо всякого расписания! И он стал великим музыкантом. Ему рукоплескала Европа.

Вот, оказывается, какие корни у альтиста Косовича!.. Работал с ним рядом в «Малахите» и ничего этого не знал. Думал — так, увлечение…

— А подробнее ты можешь? — тихо спросил я, словно боясь спугнуть заглянувшую на секунду предельную откровенность, доверчивую, но обычно пугливую. Как губастый оленёнок с утренней фотографии Сандрины.

— Могу и подробнее. — Милован растерянно улыбнулся. — Если тебе интересно.

— Было бы неинтересно, не спросил бы.

— Ты когда-нибудь задумывался над моей фамилией?

— Ещё в «Малахите». Когда мы строили новые корпуса. Решил, что твои предки — из многострадального края Косово. Так?

— Так, — согласился Косович. — Их изгнали из этого края, когда девятнадцать «передовых» держав сообща уничтожали маленькую Сербию. Потому что те, кто робко пришёл в Косово как гости, бежавшие от беды в своей стране, вдруг решили стать там хозяевами. И вышибли хозяев с помощью западного блока. По-моему, нормальной человеческой логике эти события до сих пор не поддаются. Их можно понять только через логику нелюдей… Подумай сам: кто может войти в чужой дом и навязывать хозяину свою волю вплоть до его изгнания или уничтожения?

— Мне тоже так всегда казалось. В Россию приходили монголы, поляки, французы, немцы… Когда я читал о трагедии сербской, вспоминал трагедии русские… Наши историки проводили эти параллели.

— Вряд ли писали ваши историки о подземном магазине в городе Ниш. — Милован грустно покачал головой. — Для историков это такая мелочь!.. А моего прапрадеда привезли туда пятилетним. Семейное предание!.. Громадный торговый центр под землёй надолго стал домом для тысяч сербских беженцев. Там были разные магазины. И музыкальные — тоже. Стояли рояли. На одном из них педагог из Приштины учил играть моего прапрадеда. Учил даже во время, бомбёжек. При свечах. Безо всякого, Сандриночка, расписания… Посреди крыс и грязных матрацев… Под плач младенцев и кашель больных… Бомбили Ниш с редким упорством. Засыпали кассетными бомбами. За две минуты самолёты доходили от болгарской границы. Болгария их пропускала… А в Нише — никакой противовоздушной обороны. И ни одной военной цели… Просто бомбёжки на уничтожение! Но назло всему из этого ада вышел знаменитый эстрадный певец. Собственно, вначале предок мой стал известным пианистом. Потом уже — эстрадной звездой. Сербы упорны. А если их гнут, становятся ещё упорней. Чисто славянская черта! Предок мой хотел донести крик из своего детского ада до всей Европы, И донёс! Когда певцу Косовичу рукоплескали громадные залы, он бросал со сцены: «Я Косович, потому что родился в Косово. И был изгнан оттуда малышом. Я учился музыке в подземельях Ниша, под ВАШИМИ бомбами!» После этого в залах проклинали сгинувших правителей, которые послали самолёты на Сербию, не спросив свои народы. Такие выступления, понятно, были скандальны. Но скандалы только добавляли предку славы. Он прожил почти сотню лет, и в Нише ему поставлен памятник. А вот болгарскому президенту, который пропускал самолёты на Ниш, памятник не поставили даже на его родине…

Милован замолчал, отломил половинку коричневого печенья, отхлебнул зеленоватую тайпу и поинтересовался:

— Я не испортил тебе вечернее настроение, Сандро?

— Что ты, дорогой! — Я тоже отломил печенье. — Читал я и слышал, что после этой трагедии Сербия стала одной из самых благополучных стран мира. Произвела столько талантов, сколько и великой державе не под силу. А вот как — до сих пор гадаю. В чём была механика этого возрождения?

— Сербы многому научились у армян, — признался Косович. — Было чему учиться! Ты знаешь хоть что-нибудь о резне, которую учинили им турки в начале двадцатого века?

— Читал. Про сплошные зверства. На уровне гитлеровских. По сути, уничтожали народ. В бешеном темпе!

— И вот представь, во время этого ужаса, когда за несколько дней уничтожили миллионы людей, армяне уносили через горы, в российскую Армению, не только детей и больных стариков, но и книги, древние рукописи. Унесли и спасли всё самое ценное — память и культуру своего народа. Другого такого случая в истории я не знаю… — Милован вздохнул. — Даже у нас, в Сербии, осмыслили это только после тех варварских бомбёжек. Когда нас откровенно хотели вбомбить в каменный век… Когда нас засыпали обеднённым ураном из «Томагавков»… Тот уран ведь до сих пор не выветрился!.. Рак у нас до сих пор болезнь массовая… Вот тогда сербы стали учиться у армян… И многодетности семей… У армян ведь восемь-десять детей в семье — не редкость… И умению национальные интересы ставить выше партийных. Рада спасения народа! И отеческой заботе государства о талантах… Когда Армения уже сверкала всемирно известными талантами, моя Сербия только задумалась о том, что ей это тоже крайне необходимо. Не упустить ни одного таланта! Воспитать всех! Если уж не можем родить больше… И ещё учились сербы у армян умению по клочкам, по кусочкам, терпеливо и неумолимо собирать земли, издревле населённые своим народом. Понятно, для этого народ должен быть многочисленным и активным… Потому-то Сербия и перестала поощрять эмиграцию. Потому долго не отпускала никого в «Малахит». И не только в «Малахит»!.. Ведь за каждым уехавшим тянется длинная череда потомков… Зачем терять их стране, которая провозгласила: «У нас нет лишних людей! Ни одного!»

— Как же тебя отпустили? — удивился я. — В такой обстановке…

— Нашёл я довод… — Косович растерянно улыбнулся. — До сих нор удивляюсь, что он сработал…

— Не секрет?

— Какие тут секреты!.. — Милован пожал плечами. — Я сказал в Комитете молодёжи: «Когда земляне полетят на Риту тысячами, только сербы окажутся там чужаками. Никто не встретит их как родных». Посмеялись — и отпустили. Сказали: «Жди и встречай!»

— Не жалеешь?

— Без «Малахита» я не нашёл бы Сандрину. А без неё не жизнь…

Мы замолчали, и только прибой под нами шумел. Только галька морская, подхваченная волной, яростно билась о стальные стойки причала и с бессильным скрежетом откатывалась обратно.

— Славно с вами, ребята! — признался я. — Но мне пора! Никуда не денешься…

И поднялся из кресла.

Косовичи проводили меня до вертолёта и потом всё махали, махали руками вслед машине. Два крохотных человека на фоне зелёной полоски леса и бескрайнего моря за ним. И всё звучали, звучали во мне прощальные слова Сандрины:

— Мы долго ждали, Сандро, пока ты придёшь. Мы верили, что ты придёшь. Не заставляй нас больше ждать так долго!

 

12. Сказка любви. Внезапное продолжение

И вот уже везу я Розиту над Акой и показываю окрестности «Тарасполя» не по карте, а в натуре. Речные жёлтые перекаты, которые предстоит прорыть, чтобы вверх по течению пошли катера. Сплошные тоннели из древесных зарослей, которые скрывают от глаз реку. Их предстоит прорубать. Вытянутые вверх по течению заманчивые зелёные острова чуть повыше дельты, которые исчезают под водой в разливы. Редкие серые скалы над рекою. По-уральски — бойцы. Камня здесь, увы, немного. Для строительства — плохо. Крутой поворот на север — и внизу идеально круглый заливчик Блюдце, обласканный Косовичами.

— Скоро ты увидишь этот заливчик на специальной фотовыставке, — обещаю я. — Сандрина тут только что была…

— Одна? — вроде бы безразлично интересуется Розита и демонстративно глядит вниз, на заливчик. — Или с тобой?

— С мужем.

Розита никак это не комментирует.

Наконец обширное болото в устье Кривого ручья, селение купов с дымящей печью для куриного помёта, жёлтый супердековый мостик через Кривой ручей к запасной вертолётной площадке… Когда-то этот мостик появился тут стараниями Розиты…

— Вот тебе на память местный пейзаж! — Я вынимаю из кармана яшму, когда-то отдаренную мне оружейником Биром. — Именно так смотрится пойма Аки с порога моей палатки. Считай, что ты там постояла и сфотографировала.

— Какая прелесть! — восхищается Розита, разглядывая камень. — Создаст же природа!.. А я привезла для твоей Лу-у очередное птицеводство. И для Даи — очередную медицину. Всё в сумке. Если забуду выложить, напомни.

— Напомню, — обещаю я.

Дая, как и Лу-у и Тили, читает только специальную литературу — по медицине. А сейчас — прежде всего по детским болезням. Лечит и своих дочек — в меру собственных знаний! — и других детишек селения. Как ни мало она знает, всё же больше остальных женщин в племени ту-пу. Городская библиотека подбирает для Даи популярно изложенные тексты. Мама комплектует для неё медицинские посылки. И в медицинском контейнере, который я перевёз из устья Аки, тоже разместилась специальная посылка для Даи. Но когда я доставлю её?.. Почтальон я неаккуратный…

— А для тебя, — Розита хмыкает, — я привезла проект конституции. Ты обязан прочесть и дать замечания.

— Женька разродился?

— Ну, не он один… Идёт от имени комиссии. Но пыхтит, конечно, больше всех он. Размножает, раздаёт, собирает замечания. Суетится…

— Ты читала?

— Конечно! За основу он взял американскую конституцию. Самую стабильную на Земле. Все остальные народы меняют свои конституции по три-четыре раза за столетие. А у американцев три десятка поправок за четыреста с небольшим лет. Долго надо было думать, чтобы это учесть!.. Но как это для нас? Двухпалатный парламент… Зачем он тут? Импичмент будущему президенту… Детские игры, по-моему! — Розита вздыхает. — Хорошо хоть главу о бюджете не написал!

— А про службу безопасности?

— Этого он не забудет! — Розита хмыкает. — Но подробности милостиво предоставил разрабатывать будущему парламенту.

— Значит, и место ему там обеспечено. Для разработки!

— Разве в этом счастье? — Розита грустно кивает. — Хоть на какое место сядь, счастье к нему не приложено. Не зависит оно от места! По себе знаю.

Развивать тему боюсь. Что счастья у неё нет, мне давно известно. Но и со мною вряд ли она была бы счастлива, доведись ей жить в селении купов. Для счастья ей необходим не только определённый человек, но и определённая среда. Которую требует профессия… А со средой у меня туго. И надолго! Наверняка всё это она не раз провернула в мозгу куда раньше меня…

— Вот здесь уходит влево Малая Ака. — Я делаю круг над зоной слияния двух рек. — В разлив тут громадное озеро. Выше по притоку — айкупы. Выше по Аке — ту-пу. Скоро их пещеры. Следи слева — самый верхний балкончик. Если оттуда помашут рукой, это Дая. Или её дочки.

— Как ты тут, оказывается, уютно живёшь! Завидно! — Розита вздыхает. — Словно в своём квартале — все тропочки знакомы. На всех балкончиках — друзья и родственники… Я тоже так жила, до пятнадцати лет. Отсюда это кажется немыслимым счастьем. А тогда всё рвалась куда-то. Подальше от дома. Казалось, счастье именно там, где нас нет.

— Кстати о ту-пу, — вспоминаю я. — Имена угнанных женщин ты узнала?

— Конечно! Кроме Галю, ещё Рату и Нали.

— Рату и Нали, — повторяю я. — Не забыть бы!

Вертолёт наш бесшумен. Но как-то и почему-то Дая его слышит. Почти каждый раз, когда прохожу над её селением, она машет с балкончика. Словно упрекает: «Что ж ты, братец, никак не заглянешь?»

Вот и сейчас машет. И девочка возле неё машет.

— Смотри, Розита! Вон Дая. Возле неё — Мара.

— До чего хочется у них побывать!

— Кто мешает?

— Не втиснуть всё в одну поездку! Ещё надо успеть к килам. И быстрей домой. Может, и «Вихрей» не дождусь. А тут ведь сядешь — на полдня минимум.

— Не меньше, — соглашаюсь я. — Но ведь и репортаж можно сделать.

— Его везде можно сделать! — Розита машет рукой. — Всем почему-то кажется, что журналисты гоняются за темами. На самом деле, всё наоборот: темы гоняются за журналистами. Мы живём среди сплошных тем, ходим по ним, на них сидим и лежим. Журналисты всего лишь выбирают: вот об этом я напишу, а об этом — не стоит, на это выкрою время сейчас, а на то — попозже. Поверь, всё именно так!

— Верю… Теперь смотри на правый берег. Видишь, вдалеке чернота?

— Вижу.

— Это начинается горелый лес. Тот, что сожгли ту-пу и айкупы. Пройдём его — и на левом берегу племя ори.

— Как зовут это семейство? Напомни!

— Тан и Тани. Дети Тат, Тата и Тати.

— Удивительный подбор имён! По-моему, в них — поэзия.

— Согласен.

Какой у нас нормальный дружеский разговор! Словно ничто нас давным-давно не душит…

А ори ещё боятся вертолёта. Разбегаются, прячутся по кустам и в наспех поставленных шалашах. И только три маленькие фигурки ошалело мчатся к просеке, прыгают через поваленные стволы и пеньки, летят прямо туда, где в прошлый раз я посадил машину.

Надо опередить их! Иначе угодят под салон…

— Надень мыслеприёмник, — прошу я Розиту. И сам надеваю.

Розита вынимает из сумки какое-то массивное колье и вешает на шею. В центре колье подмигивает крохотный живой зелёный огонёк. Значит, маг! Любой, кто заговорит с Розитой, невольно будет следить за живым глазком. И потому скажет всё прямо в микрофон.

Одну съёмочную камеру, такую же, как у меня, Розита вешает на ремешке через плечо, под правую руку. Другую пристёгивает браслетом к левой руке. Эта камера вытянута вдоль предплечья как ружейный обрез.

Впервые вижу я Розиту в журналистском «всеоружии».

Дверцу вертолёта открываю осторожно. Наверняка Тат уже здесь. Не сбить бы!..

Он врывается в салон и обхватывает меня за пояс.

— Сан! — вопит он. — Сан! Сан!

Мыслеприёмника на нём, конечно, нет. А вот нож на шее болтается.

Приходится снять мыслеприёмник с крючка и надеть на его шевелюру.

— Как нога Тана? — спрашиваю я. — Он ходит?

— Он вождь! — кричит Тат. — Его выбрали вождём!

— Это хорошо, — соглашаюсь я. — А как его нога?

Тат вдруг замечает Разиту и неотрывно, заворожённо смотрит на неё. Его можно понять. Такой красивой женщины он никогда не видел. В общем-то, и я — тоже…

Розита улыбается и повторяет мой вопрос:

— Скажи, Тат, болит ли у Тана нога? Твой отец ходит?

— Ходит, — наконец выдавливает из себя Тат. Взгляд его мечется между лицом Розиты и живым зелёным огоньком на её груди. Возможно, он считает эту женщину трёхглазой. — Тан ходит медленно, — уточняет мальчишка. — Но он вождь! Ему не надо бегать!

В вертолёт робко заглядывает Тата. Из-под её руки высовывается любопытная мордашка Тати.

— Какие они хорошенькие! — восхищается Розита.

— Ты дашь нам вкусное мясо? — деловито спрашивает Тат.

— Дам.

— А вкусную воду?

— Тоже дам.

— Давай скорее!

Приходится начинать с угощения. Открываем с Розитой банки, втыкаем в них ложки, отвинчиваем крышечки с бутылок. Дети торопливо едят и пьют. Ложками они пользуются вполне уверенно.

— Видишь, как всё просто, — тихо упрекает меня Розита. — Вполне можно было взять и конфеты. Никакого массового ажиотажа…

Кажется, она незаметно поснимала — пока дети ели и пили.

Потом все, кроме меня, спускаются на землю, и я сверху подаю Тату инструменты, посуду, сумку с тушёнкой и тайпой. Розита в сторонке снимает разгрузку. И попутно разговаривает с Татой, на голову которой она успела пристроить мыслеприёмник.

Когда всё закончено, я вешаю на пояс флягу с водой и ещё два мыслеприёмника, рассовываю по карманам пластырь, йод и тоже спускаюсь на землю, прихлопнув дверку машины. Розиты и Таты нигде нет. Маленькая Тати растерянно стоит на просеке там, где минуты три назад стояла Розита. Тат разглядывает лежащие на траве инструменты.

— Где твоя Тата? — спрашиваю я.

Он растерянно вертит головой и отвечает:

— Не знаю.

— Розита! — кричу я и прыжками несусь к Тати. — Розита! Розита!

Ответа нет. Вот уже и Тати рядом.

— Розита! — отчаянно кричу я. — Розита!

Руки сами собой выхватывают из-за пояса пистолет и карлар.

— Розита! — ору я и стреляю в воздух. Если она крика не слышит, может, услышит выстрел?

— Успокойся, тут я, — вдруг доносится из соседних кустов. — Потерпи секунду.

Я облегчённо вздыхаю, засовываю оружие за пояс и чувствую, как краска заливает лицо. А ещё через полминутки Розита и Тата выбираются из кустов, переглядываются, и видно, что они очень довольны друг другом. Совсем как Лу-у и Неяку в тот день, когда Ренцел со своей помощницей прилетал к нам за насекомыми.

— Чего ты переполошился? — с усмешкой спрашивает Розита.

— Могла бы предупредить, — упрекаю я.

— Не привыкла об этом кого-то предупреждать. — Розита хмыкает. — Сам бы догадался.

— У меня другой настрой, — оправдываюсь я.

Как-то очень заинтересованно она на меня смотрит, будто впервые увидала. И будто решает какую-то загадку, которую я только что загадал. Но задумываться особо некогда. К вертолёту уже ковыляет Тан, опираясь на палку. За ним идёт Тани и несёт на вытянутой руке мыслеприёмник. А за ними осторожно движется целая шеренга мужчин. Все без копий, луков и дубин. Вроде бы, мирная шеренга. Но явно насторожённая.

Я тороплюсь к Тану, и вижу, что мыслеприёмник уже на нём. Новый вождь готов к переговорам!

— Привёз тебе инструменты, — сообщаю Тану. — Привёз мясо и посуду. Хочу полечить твою ногу. Болит сильно?

— Хожу, — отвечает Тан. — А бегает за меня Тат.

Нога обмотана такими же крупными листьями, какие снимал я на озере в холмах. Снова их обдирать…

Однако присесть на корточки я не успеваю. Опережает Розита. Сунув мне в руки съёмочную камеру, сброшенную с плеча, она просит:

— Дай пластырь! Быстро! Я всё-таки медсестра. И снимай, что я делаю.

На поясе у Розиты охотничий нож — такой же, как у всех нас. Она обрезает лианы, сбрасывает листья, разглядывает рану, промывает водой из моей фляги, осторожно протирает края своим белоснежным носовым платком.

— Йод! — просит она. — Тут почти всё чисто.

Подаю йод. Тан морщится, нога невольно дёргается. Рана была слишком велика, чтобы зажить быстро. Даже и под волшебным пластырем. Но края её уже очистились, побледнели. А на тыльной стороне голени пластырь вообще висит лохмотьями — верный признак того, что кожа его отторгает, что он ей не нужен.

Действует Розита быстро, чётко, без остановок. Будто всю жизнь орудием её были йод, пластырь и нож, а не телекамера и перо.

— Принеси воду, — прощу я Тата, который подошёл ко мне.

Он мчится к вертолёту, выхватывает из стопки ведро и несётся к котловану в конце просеки. Вскоре он уже тут, с водой, запыхавшийся, но довольный. Аккуратно, тонкой струйкой, сливаю я воду из ведра на руки Розите. Она их вытирает моим носовым платком. Затем оба платка, скомканные, летят в кусты. Тата провожает этот полёт весьма заинтересованным взглядом. Возможно, когда мы улетим, она вытащит оттуда эти любопытные белые тряпочки и найдёт им применение. Тканей пока в племени нет. Не привозили. Везли более необходимое.

— Раз тебя выбрали вождём, — говорю я Тану, — значит, ты хороший охотник.

— Такой же, как все, — скромно отвечает он и обводит руками вокруг. А вокруг стоят мужчины, которые прежде приближались осторожной шеренгой. Розита оглядывается и потихоньку снимает их камерой, пристёгнутой к руке браслетами. — Мы тут все хорошие охотники, — продолжает Тан. — Наше племя раньше не голодало. Меня выбрали вождём не поэтому.

— А почему?

— Меня спросили: кто вернул нас по небу в племя? Я сказал: главный колдун этой земли. Кто же ещё ходит по небу со своей хижиной? Так я говорю, ори?

Охотники вокруг кивают. Розита потрясённо глядит на них. Этот жест согласия, которого до сих пор не видели мы у аборигенов планеты Рита, удивил её больше остального.

— Ори сказали, — продолжает Тан: — Если колдун полюбил тебя, пусть полюбит и нас. Нам теперь здесь жить. И выбрали вождём. Так я говорю, ори?

И снова кивки. И выкрики:

— Хак! Хак! Мари хак!

— Что такое «хак»? — спрашиваю я.

— Колдун, — отвечает Тан. — Большой колдун!

— А нового колдуна племя выбрало? — интересуюсь я.

— Нет, — отвечает Тан. — Мы ещё не знаем, кто тут у нас самый мудрый. Наши мудрые ушли к предкам. Колдун должен лечить. Как ты. Как твоя жена. У нас так никто не умеет.

— Выберите юношу, — прощу я. — Такого, как Тат. Я увезу его в другое племя, научу лечить и верну к вам. Он будет лечить не хуже нас.

— Сейчас увезёшь?

— Нет. За ним я приду позже. Опять привезу вам инструменты, мясо, посуду. А вы пока выберите юношу. Такого, который сам захочет. Насильно колдуном никого не сделаешь.

Розита снимает с моего пояса мыслеприёмник, поворачивается к Тани и жестами просит её надеть. Тани слушается, и у них возникает свой, особый, чисто женский разговор. А я предупреждаю Тана о людоедах, о том, чтобы женщин и детей он не отпускал в лес без охотников, а на противоположный берег реки вообще не отпускал никого, кроме охотников. Там должны ходить только вооружённые ори.

Попозже я предложу ему собак. Но нужду в них вызывает опасность реальная. А людоеды для ори — пока опасность гипотетическая.

По-видимому, Розита попросила, чтобы Тани показала семейный шалаш. Потому что женщины двинулись к берегу Аки. Пришлось и мне двинуться за ними. Тан, опираясь на суковатую палку, заковылял за мной. Мужчины племени, постепенно разворачиваясь из круга в шеренгу, потопали за нами. Тат держался возле меня, а сёстры его побежали за матерью.

По пути я увидел куст, увешанный кхетами, поразился, что их не обобрали, сорвал один и спросил Тана:

— Ты знаешь, как это едят?

— Разве это едят? — Он удивлённо поглядел на меня.

— Принеси три ложки, — попросил я Тата и поднял вверх три пальца.

Он понял, помчался к вертолёту и принёс связку ложек. Я снял с его шеи перочинный нож, срезал верхушку фрукта, зачерпнул ложкой сладковатую кашицу и дал Тату попробовать. Он понюхал, лизнул, глотнул и облизнулся от удовольствия. Совсем как наша кошка Мурка, когда ей предлагали незнакомую еду.

Этот кхет я отдал ему на растерзание, сорвал ещё один, срезал верхушку, воткнул внутрь ложку и протянул Тану. Ему тоже понравилось. Видимо, в тех местах, где племя жило раньше, кхеты не водились.

Теперь оставалось подряд срывать кхеты и угощать охотников. Ложек, понятно, не хватило. Тат бегом принёс ещё связку. Розита и Тани тем временем ушли далеко и были еле видны. Жаль, что сцену угощения Розита не сняла!

Я вернул нож Тату и бросился бегом за женщинами. Тат побежал за мной. И никто больше! Остальные наслаждались кхетами.

— Почему ты отстал? — спросила Розита, когда я догнал её.

— Решал продовольственную проблему, — объяснил я. — Они ходили мимо кхетов и не знали, что это съедобно. Теперь уж точно с голоду не помрут!

Мы улетали через час, и нас провожала толпа. Розита снимала её из дверцы.

— Хак! Хаки! — кричали из толпы. — Мари хак! Мари хаки!

«Хаки», видимо, означало «колдунья», если судить по аналогии с именами.

— Теперь хватит материала? — спросил я, когда дверка вертолёта захлопнулась.

— Хорошо бы ещё поснимать озеро, — ответила Розита. — Где ты нашёл эту семью. Далеко оно?

— Минут двадцать. Если не медлить…

— Не медли! — Розита усмехнулась, сняла с шеи колье-магнитофон, отстегнула браслеты, удерживающие на руке съёмочную камеру, и пристегнула страховочный ремень.

…Посадил я вертолёт на тот же узенький мыс-полуостров, с которого увёз Тана и его семью, заглушил мотор, и полная тишина охватила нас. Тишина безлюдья.

— Отсюда я наблюдал за детьми. Вот так же, из кабины, — объяснил я Розите. — Они вылезли из тех кустов, слева. Успокаивал я их твоими шопеновскими вальсами. Очень хорошо действуют! А по прямой тлел костёр. В кустах за ним прятались Тан и Тани. Сейчас выйдем — я тебе всё покажу. Наверняка и кострище сохранилось.

— Потом, — вдруг произнесла Розита почти шёпотом. — Всё потом… А сейчас…

Холодок пробежал по моей спине от этого привычного когда-то «потом… а сейчас…»

Она раскрыла сумку, выплеснула из неё гибкий свёрток, и он упруго расстелился по полу салона точно таким же пёстрым надувным матрасиком, на каком провёл я первую ночь в селении купов.

Нажатием ноги Розита включила насос, и матрасик вздулся.

Скинув ботинки, молча и не поднимая глаз, Розита раздевалась — вроде бы совсем неторопливо.

Я ошалело смотрел на неё из пилотского кресла. И вдруг заметил, что её бьёт мелкая дрожь. Ещё секунда, и такая же дрожь охватила меня — сладкая дрожь страха и нетерпения.

Почему-то вспомнилось, как однажды за ужином, по какому-то намертво забытому поводу, мама шутливо сказала Тушину:

— Ты, Миша, долго ещё будешь в том счастливом возрасте, когда мужчина просто не умеет говорить «нет». Это я тебе как медик объясняю…

Заодно и мне объяснила…

— Так и будешь сидеть и думать? — тихо спросила Розита, по-прежнему не поднимая глаз.

…Всё повторилось. Всё снова было, как в Нефти. Мы не могли насытиться друг другом и чувствовали себя преступниками. Мы явно были созданы Богом, чтобы быть вместе. Но пропасть между нами казалась теперь бездонной и безбрежной.

И всё же срабатывала какая-то защитная реакция: вся остальная жизнь, все заботы и проблемы отъехали в немыслимую даль и съёжились — будто смотришь на них в перевёрнутый бинокль. И невольно казалось: стоит ли сходить с ума из-за таких крошечных проблем?

— Не страшно тебе? — вырвалось у меня.

— Нет. — Розита помотала головой. — У меня только одна жизнь, и в ней только одна радость — ты.

— А Паоло?

Паоло — её сын. Мама моя зовёт его Павликом. Вебер, говорят, зовёт Паулем. А как записан в метрике — понятия не имею.

— Когда смотрю на Паоло, — тихо ответила Розита, — сердце заходится от боли. Он ведь твой сын.

— Мой?!

— Твой. — Розита печально кивнула, — Женщина всегда это знает. Подумай на досуге, посчитай… Недавно я перебирала у Лиды твои младенческие фото. А Паоло играл рядом. Лида присела ко мне, обняла и заплакала. Она одна всё понимает.

— Ну и намотала ты клубочек!

— Я хотела всем сделать лучше.

— И забыла, чем вымощена дорога в ад…

— Каждому кажется: его минует чаша сия… Просто мне не повезло. Без благих намерений жить тоже невозможно.

— Что же нам делать?

— А ничего! — Розита махнула рукой, — Мы в таком глухом и тёмном тупике, что ничего не придумаешь и ничего оттуда не увидишь. Нормального выхода нет. И потому — будь что будет! Куда-нибудь вынесет…

Мы немного поостыли, успокоились, оделись, и Розита вышла из вертолёта, поснимала прекрасное безмолвное и гладкое голубое озеро среди зелёных холмов, и нависшие над прозрачной водой скалы, и чёрное кострище, возле которого недавно грелась семья Тана, и неподвижные кусты, в которых прятались его дети.

— Обратно пойдёшь тем же путём? — спросила Розита.

— Хотел показать тебе ещё и селение айкупов. Хотя бы с воздуха.

— Покажи, — согласилась она. — Бруно и Нат его упоминали. Сниму, что удастся…

Когда вертолёт развернулся на восток, я спросил:

— Хочешь, спою тебе старинный романс? Он ходил только в моём родном городе. Из поколения в поколение! Я слышал его от отца. Отец разучил его в школе. Ну, и так далее… А написан был для какого-то спектакля.

— Что-нибудь про нас? — сразу догадалась Розита.

— Не совсем. Но…

— Спой, — согласилась она. — Интересно! Не думала, что ты поёшь романсы…

— Тогда слушай:

В пилотском зеркале я ловлю глаза Розиты — тёмные, напряжённые и нежные одновременно. Она как бы пытается понять: что сулит ей эта песенка? Какой секрет в ней?

Слегка, чуть-чуть, я редактирую текст. В романсе было: «Из-за малых обид». Но какие у нас обиды? Не было обид. Шли проблемы. На самом деле малые. Но мы их не разрешили…

И опять невольно я редактирую текст, как когда-то сама Розита редактировала свою песню для срочной телепередачи на племя купов. В моём городе поют: «Потому что любви больше нет». Но для нас это было бы неправдой. И это оскорбило бы Розиту.

Однако, похоже, она думает не об этом. Или притворяется, что думает не об этом.

— Ты помнишь авторов? — спрашивает она.

— Юрий Мячин — слова, Евгений Родыгин — мелодия. Для нашего города они обессмертили себя этим романсом.

— Они написали песню любви и отчаяния, — жёстко произносит Розита. — Но — в ритме вальса. А это тема танго. Для вальса годятся радость или лёгкая грусть. Вспомни Штрауса, Шуберта, Вальтейфеля, твоего любимого Шопена… Мне кажется, вальс и отчаяние — несовместимы. Запиши этот романс прямо сейчас. Попробую переложить его на танго. Может, получится? Для нашего Города это будет новинка.

«Значит, Женька ей этого не пел, — думаю я. — Хоть мы с ним и из одного города…»

Розита явно не хочет говорить о содержании песни, только о ритме! И, значит, молча отметает «глухую завесу» между нами, не верит, что не найти нам подходящих слов. Не так уж это и худо!

— Давай маг, — соглашаюсь я. — Но по вальсу у меня есть теоретические возражения.

— Возражения — потом, — жёстко командует Розита. — Сначала романс!

Она прикалывает на мою рубашку обычный микрофон, проводок от которого тянется в её сумку. Видно, там второй маг — кроме того колье с зелёным глазком… И я повторяю старинный уральский романс — для будущих выступлений Розиты. С танго там или с вальсом… Было бы ей хорошо!

— А теперь слушаю возражения, — опять командует Розита.

— Ты ещё помнишь свою песенку? «На планету, где нет зимы…»

— Странный вопрос! Я не забываю своих песен.

— А нашу «малахитскую» любимую? «Я вернусь через тысячу лет…»? Ты же пела её…

— Пела. И что?

— Это ведь вальсы. И в них отчаяние. И в них любовь.

Она молчит. Только губы её чуть шевелятся и голова чуть покачивается. Словно в ритме вальса.

— Отчасти ты прав, — наконец соглашается она. — Хотя в моей песне нет любви. Одно отчаяние! А уж как оно выскочило вальсом, сама не пойму. Вторую же песню привезли на Землю космонавты «Немана». Может, ты помнишь… Для космоса земные музыкальные законы не обязательны… Выходит, обе песни — исключение.

— Таких исключений в России знаешь сколько!.. Целый поток вальсов перед первой мировой войной. Один прямо похоронный — «На сопках манчжурских воины спят…» И целый поток вальсов второй мировой войны. Все — с отчаянием и любовью. Среди них несколько бессмертных. Что это — российская особенность вальса?

— Может, и так, — быстро соглашается Розита. — Я почти не знаю ваших старинных вальсов. Трудно мне о них судить. Меня воспитывали танго. Они способны сказать всё главное о жизни и любви. Может, это наша, латиноамериканская особенность? Так ты не хочешь, чтобы я перекладывала ваш знаменитый уральский романс?

— Почему? Делай с ним что хочешь, милая моя! В моём городе никто никогда этого не узнает. И не обрадуется, и не возмутится… Пусть будет у тебя полный успех с этим романсом! Коли уж нет у нас с тобой полного счастья…

 

13. Ни за что не угадаешь!

«Вихрь» быстро бежит на юг на широких подводных крыльях. Бурный пенный след тянется за ним на север и тает вдали. На рассвете мы вышли из дельты Аки. К темноте должны вернуться из дельты Жога. Маяков по пути нет. На ночное путешествие вдоль берега рассчитывать не приходится.

Вчера вечером трижды набирал я на радиофоне номер Гро — вождя племени килов. Такая у нас с ним условная сигнализация — тройной вызов, тройной зуммер на его радиофоне. Это значит: завтра мы придём за рыбой. Это значит: сегодня к рассвету килы на всех лодках выйдут в море, в протоки Большого и Малого Жогов, и весь утренний улов задержат в садках. А днём выплеснут его в холодильники «Вихря».

Даже если сам Гро ушёл на дальнюю охоту в леса, радиофон будет зуммерить в хижине, и его жена сообщит об этом рыбакам. Так условлено.

К сожалению, поговорить по радио мы с Гро не можем. Языка килов я не изучил, а мыслеприёмник тут не помощник. И потому только зуммером и способен предупредить о визите.

За свою рыбу килы получат капроновые сети, яркие ткани, различную посуду и те же инструменты, которые получают здесь другие племена. А сверх того — крупные долота для долбления лодок и кувалды для забивания свай. Топоров они не видели и не скоро увидят. Спокойнее проживут… Перочинных же ножей у них немало. И беды от этого пока не случалось. По крайней мере, меня не извещали…

Рыбка от килов на Центральном материке далеко не лишняя. Рыбы там не хватает. Черпают её только из двух искусственных прудов на ферме да привозят из нерегулярных рейсов на катерах вдоль берега. Любители рыбной ловли сбиваются в небольшие бригады, весьма непостоянные, берут сообща выходные и уходят с ближнего причала куда кому вздумается. А потом раздают рыбку друзьям, привозят в интернат детишкам, хвастаются на работе громадными уловами, которых на самом деле не бывает.

На этом фоне улов килов — хоть и не частое, зато самое крупное рыбное поступление в продовольственный фонд Материка. Именно оно пойдёт в большие столовые и обязательно достанется всем детям. Им рыба нужнее, чем взрослым.

Мы сидим с Розитой в небольшом салоне «Вихря» и разглядываем сквозь стёкла быстро убегающий назад берег. В основном он каменистый, обрывистый и не очень высокий. Море бьётся в ровное древнее плато с покатыми заросшими лесом холмами. Они разделяют бассейны Аки и Жога. Спокойный берег.

Изредка прорезают его небольшие бухточки и живописные зелёные ущелья, по которым скатываются в море ручьи и мелкие пенистые речки. В маленьких устьях желтеют песчаные пляжи.

— На Земле, — замечает Розита, — почти все такие прелестные приморские ущелья застроены. Пансионаты, гостиницы, виллы, кемпинги, санатории — чего только нет! А тут — стерильная пустота! Никак не могу привыкнуть! После своей Кубы… Даже и на нашем обжитом материке — пусто!

Я вспоминаю Зону отдыха — единственную обжитую тёплую бухточку нашего Материка — и соглашаюсь с Розитой. Даже на живописном южном мысу полуострова Бируты, где уже стоит причал, пока пусто. Там ещё не отдыхают, не живут, а только сбрасывают на берег надёжно упакованные грузы, которые понадобятся будущей стройке. Развернётся же она после того, как сомкнётся силовая защита у основания полуострова, после того, как весь он станет изолированным от диких охотников-ра и их отравленных стрел, и будет просмотрен не один раз, днём и ночью и во всех направлениях. Если кого затаившегося и обнаружат — выпустят, вывезут и больше не впустят.

Будет это скоро, но не сейчас. Силовая защита строится медленно. И ещё медленнее — её энергообеспечение, две небольшие электростанции на мазуте. Лишь когда они дадут ток, такую же станцию начнут строить в дельте Аки. Уже для здешнего силового полукольца.

— Всё-таки перебор у нас одновременных строек. Тебе не кажется? — спрашиваю я Розиту. — Четыре порта, две ТЭС, урановая фабрика и её рудник… А ещё ведь Нефть, Город… Не много ли сразу?

— Так ведь всё вынужденно! Всюду подпирает! — Розита, видимо, задета за живое. Увеличить количество строек предложила именно она. — Что толку годами сооружать один громадный порт, из которого некуда плыть? Да к нему четыре ленты дорог. Из которых используется одна…

— Тебе же нравилось это величие! Ты же сама делала репортаж!

— Потому что не понимала! — Розита машет рукой. — А подежурила в Совете и поняла. Эти три пустые ленты — омертвлённый труд. Вместо них можно построить живую дорогу на рудник. И не возить руду дирижаблями… Когда-то я успела ухватить на юридическом основы мировой экономики. Но главную экономическую формулу вывела здесь. И недавно.

— Свою собственную?

— Не знаю. — Розита улыбается. — Может, я велосипед изобрела…

— И как это звучит?

— Коротко. — Розита хмыкает. — Как всякая формула… Труд должен давать отдачу максимально быстро. Чем быстрее отдача, тем выгоднее труд. Только и всего. Построили бы порт Чанда в первую очередь — полностью, под ключ! — получилось бы великое омертвление результатов труда. Он бы полностью-то не работал… А мелкие причалы в разных местах уже дают отдачу. «Вихри» снуют между ними, и сразу развиваются несколько районов. Кому бы это объяснять, но тебе!.. Резников давно твердит: «Сосредоточиться! Сосредоточиться!..» Ещё Марат, помню, возмущался: «Сосредоточиваться на собственных удобствах мы можем всю жизнь!..» Но спорить с Резниковым Марату было негде. А мне вы любезно предоставили такую возможность!

Розита разгорячилась, раскраснелась и, мне кажется, выкладывает те доводы, которыми оперировала в Совете. Ни для кого не секрет, что споров в Совете всё больше, что они всё острее. Но наружу не выплёскивается ничто, кроме добровольной отставки Аркадия Резникова. Возможно, Розита спорила с ним яростнее других. Лишь теперь это доходит до меня… И, значит, ТАМ она отстаивала мои интересы. А главный мой интерес — развитие Западного материка. Если победила бы точка зрения Резникова, немногое смог бы я тут сделать. Может, стал бы ещё одним Нур-Нуром…

Тёплое чувство благодарности к прелестной этой женщине ощущаю я почти физически. Оно буквально согревает грудь. Всегда и во всём Розита помогает — даже когда ни о чём я не прощу и ни о чём не догадываюсь. Как истинный друг, она сама понимает, что сейчас необходимо. И, значит, постоянно думает об этом. Может, и нет на всей планете у меня другого такого яростного друга, как она.

И в то же время никто на этой планете не причинил мне такой невыносимой боли, как она. Оказывается, боль не умерла, а лишь спряталась, затаилась на время, и теперь снова живёт, пульсирует, набухает другой, новой болью — из-за сына, которого я не имею права назвать своим и приласкать по-отцовски.

Однако не только боль в моей жизни от Розиты, и не только благодарность ей, но ещё и сладкое, хоть и короткое счастье. Оно ведь тоже от неё! Поначалу просто сладкое. Теперь ещё и с едкой горечью. И каждая «остановка» с нею в пути привычно кажется последней в жизни. И каждая ночь — как сегодняшняя, в гостинице на причале — кажется чуть ли не предсмертной. Когда всё остальное — трын-трава, и завтра жизнь кончится…

Как страшно всё запуталось в нашей с нею судьбе! Безнадёжно, бесповоротно и беспросветно… Куда ни кинь — всюду клин. Как ни повернись — всё будто слон в посудной лавке. Единственная в моей жизни сфера, где не знаю, что и делать. И потому невольно отдаюсь стихийному течению. Плыву, куда кривая вывезет.

Но говорить об этом с Розитой невозможно и ненужно. Оно не любит объяснять себя, и я — тоже. Весь в мамочку… Да и что она могла бы добавить? Что сердце у неё на куски рвётся? — Это уже выплеснулось. Что темно ей и страшно, хоть она такая умная и смелая? — Это я и сам понимаю. И она отлично знает, что я понимаю. Не было бы понимания в этих пределах, не было бы у нас и никакой любви. И даже дружбы… И болтались бы мы в мире так же далеко друг от друга, как туманность в Андромеде от нашей Галактики…

Говорить с Розитой лучше об экономике. Этим она сейчас больна, и выговориться ей не мешает. Если брякнет лишнее — пусть лучше мне, чем кому-нибудь другому. Если станет отшлифовывать какие-то доводы, опять же пусть лучше потренируется на мне. Безопаснее… Я-то её не подведу!

— И всё же, ты не боишься, что мы надорвёмся? — Я стараюсь подначить её на самой острой проблеме, — С таким количеством строек… При наших-то скромных возможностях…

— Не боюсь! — гордо отвечает она. — Я вообще ничего не боюсь. Я теперь железная. И экономика наша — тоже. Она построена так, что надорваться мы не сможем. Даже если бы очень захотели… У нас нет ни внешней угрозы, ни стремления к личной наживе, ни жёстких неумолимых сроков, ни долгов кому-нибудь. А именно эти причины и были всегда основой экономических срывов и кризисов на Земле. И все кризисы сводились в конечном счёте к тому, что сильные отнимали деньги у слабых, богатые — у бедных. Денег всегда и всем не хватало. Или казалось, что не хватает. Это едва ли не главное свойство денег. Отсюда — жажда неограниченней наживы. И, конечно, прежде всего — за счёт других. Отобрать у слабых легче, чем заработать самому.

— Розита, милая! Это было ещё и до денег. На этом основаны почти все войны с глубокой древности: напасть, ограбить, нахапать…

— Так ведь экономические кризисы — те же войны! Неужели ты не понимаешь? — Розита горячится. — Только другими средствами. Не пушками и ракетами, а денежными изъятиями. Даже и у лучших друзей… Деньги в кризисы никуда не деваются. Просто переходят в другие карманы. Есть у тебя силы устроить кризис — обогатишься. За счёт слабых. Нет — терпи. Как терпишь, когда тебя примитивно грабят. Наш профессор в Гаване формулировал это так: «Всех денег не захапаешь, но стремились к этому все. Любыми средствами. Пока существовали деньги». А у нас тут некому, некого и незачем грабить. Денег нет, золото не копим. Развиваемся естественно. Поэтому никогда не надорвёмся.

— Твоими бы устами… — вставляю я.

— А что — и моими! — соглашается Розита. — В меру своих сил и я хорошему помогаю, плохому — мешаю. Возрождения денег в любой форме постараюсь не допустить. Ты представь себе, сколько сотен миллионов людей на Земле тысячелетиями делали деньги и деньги из денег, то есть, из воздуха; считали и хранили деньги, выдавали и собирали, перевозили и охраняли, рисовали и печатали, делали для них бумагу, краски и металл, создавали печатные машины и чеканящие станки, придумывали, собирали и считали налоги, искали и наказывали их неплательщиков!.. Самая громадная армия людей на Земле не создавала ничего полезного. Занималась только деньгами. По сути, была полным паразитом. Ума не приложу: как могла держаться такая уродская экономика!

— Добавь сюда ещё и армию фальшивомонетчиков…

— С удовольствием! — Розита улыбается. — Твой Урал, кстати, тоже этим славен. Показывали нам на лекциях слайды ваших ужасных подземелий, где чеканили фальшивую монету… Но и ловила фальшивомонетчиков тоже целая армия!.. А сколько было других финансовых преступлений! Никакая статистика не сосчитает! Сотни миллионов людей из-за денег были убиты. Ещё сотни миллионов стали профессиональными преступниками и полностью выпали из прогресса планеты. Хотя могли бы работать на него… Вся Земля днём и ночью считала деньги, свои и чужие, и никто не брался подсчитать убытки от самого существования денег. Они оказались самым разорительным мероприятием в истории человечества. Никуда от этого не денешься…

Я слушаю Розиту и вспоминаю заученные в школе бессмертные пушкинские строки:

Не знаю, читала ли Розита на своём юридическом Адама Смита, подобно Евгению Онегину… Вряд ли, конечно… Мне, увы, Смит тоже не достался. С основами мировой экономики знакомили в «Малахите» поверхностно. Видимо, полагали, что весь её грабительский и кровавый земной опыт на другой планете не понадобится, что там экономика будет сразу основана на простых и естественных принципах, по которым Земля живёт в двадцать третьем столетии.

А принципы эти денег не ведают, и золото учитывают только как необходимый технологический металл. В космических и авиационных приборах без него не обойдёшься…

У Розиты тем временем свой ход мыслей — профессиональный:

— Я как журналист тебе скажу, — произносит она. — Ни в каких политэкономиях этого не прочтёшь… Целая армия журналистов веками писала только о деньгах, выпускала тьму газет, журналов и книг только о деньгах. О том, как их наживать и грабить, как тратить и сберегать. Извечный спор, гениально сформулированный Бальзаком: «Деньги плоски, чтобы лежать, деньги круглы, чтобы катиться»… И сотни миллионов людей почти всю жизнь читали эту финансовую ахинею. Вместо того, чтобы читать более интересное и полезное… Мне кажется, общий ущерб от денег сопоставим с ущербом сразу от всех войн, которые пронизывали земную историю.

— Наверное, — тихо вставляю я, — ты могла бы написать целую книгу о разрушительной роли денег.

— Запросто! — Розита кивает, усмехается. — Если бы осталась на Земле. А здесь… Кому это надо? Но ведь на Земле отыскались бы журналисты, которые написали бы контркнигу — о великой регулирующей роли денег. О том, как они заставляли работать даже самых ленивых. Будто другого средства нельзя найти… О том, как они экономили транспортные усилия. Поскольку деньги, понятно, возить легче, чем товары… И в той контркниге непременно доказали бы, что любые человеческие жертвы оправдываются прогрессивной ролью денег в истории. Так же, как можно оправдать здешние жертвы величием освоения новой планеты. Только пойди — объясни это Бируте, Марату, Ольге, Чанде, Вано…

Я молчу. Говорить о Бируте не могу ни с кем. Это будет кровоточить до конца. Да и о Марате. Пока он был жив, он был темой для разговоров. А теперь стал только темой воспоминаний. Мы учились в соседних школах, жили в соседних дворах, всегда встречались с удовольствием, хотя и не были близкими друзьями. Теперь это отзывается болью — оттого, что упустили тогда шанс стать друзьями. Он и тогда был бы прекрасным другом — надёжным и преданным. Таким, каким и стал в конце концов. Но позже — в «Малахите»…

— Ты помнишь новеллу про итальянское золото? — вдруг спрашивает Розита. — В той книге…

— Помню, конечно? Спасибо, что дала почитать.

— Как жутко жили люди! — Розита вздыхает. — Как легко погибали за металл! Может, нам не лишне хоть изредка вспоминать об этом?.. Что, если попросить Ренцела разучить арию Мефистофеля? «Люди гибнут за металл!..»

— У него получится. Роскошный бас!

— Он, кстати, скоро приедет в твою дельту выпускать кастрированных комаров. Уже облучены тысячи яиц.

— Что потребуется от меня?

— Не знаю. — Розита пожимает плечами. — Он ни о чём не просил. Может, сам тебя вызовет?

На подходе к дельте Жога я вдруг вижу на высоком берегу громадный паукообразный ком из матово поблёскивающих металлических балок и коричневых супердековых плах. И не сразу понимаю, что этот искорёженный невероятной силой металл — наш причал. Тот самый, что после прошлого разлива торжественно и радостно поставили мы тут для торговли с килами.

— Ты видишь? — с ужасом спрашиваю Розиту.

— Я это ещё раньше видела, — как-то отрешённо отвечает она.

— Где?

— На фото со спутника. После свеженького землетрясения.

— Почему мне не сообщила?

— Спроси у Омара. Я дежурила в Совете… Ты был занят бегущим племенем… Возможно, поэтому… Остановить цунами ты всё равно не мог бы…

— Сейсмологи предупреждали о землетрясении?

— Да. Но полагали, будут обычные два-четыре балла.

— Теперь всё восстанавливать?

— Пока не будем. — Розита мотает головой. — Подкопим сейсмические наблюдения. Нет смысла ставить причал от разлива до разлива. Шлюпками обойдёмся. Рон поставил на наш «Вихрь» вторую шлюпку.

Рональд Робинсон из Бристоля, наш главный ихтиолог, сейчас в капитанской рубке — учится водить «Вихри». Он по-крестьянски тяжеловесен, широкоплеч, с квадратным подбородком, и неторопливо, основательно руководит всеми рыбными делами — от разведения карпов в искусственных прудах до торговли с килами и случайных рейсов любителей-рыболовов. Он главная их пружина, заводила. Прилетел он на первом корабле и когда-то знакомил нас, только что прибывших, с невеликим своим рыбным хозяйством. В тот день Марат тихо, за чужими спинами, прозвал его «Рыбинсоном». Но шутка эта удержалась только среди тех, кто свободно говорил по-русски. Остальные её не заметили. Поскольку за два года жизни в «Малахите» русским овладели далеко не все. И преподавание, и бытовые разговоры велись там на «глобе». Даже неудобно было говорить на людях с тем же Маратом, или с его Ольгой, или с Анютой, на чисто русском. Это могло бы обидеть остальных. На русском чаще говорили вдвоём. Как мы с Бирутой, как Марат с Ольгой… Анюта точно сказала однажды: русский был для Бируты языком любви.

А с Розитой мы говорим на «глобе».

А с Лу-у — на языке купов.

Три языка любви сложились в невеликой моей жизни. Видит Бог, я так много не хотел!

Бедная моя Лу-у! Невыносимо жалко её! И только одно утешение: никогда и ничего она не узнает, до конца жизни останется в полном неведении. Так ей будет легче. И на её судьбе случившееся никак не отразится. Будто ничего не было!

И больше ничем не в состоянии я ей помочь.

…Пока Рон ведёт обмен с килами — им сети, посуду, лопаты, каёлки, кувалды, пилы, молотки, долота, нам содержимое их садков, — мы с Розитой ведём спокойную беседу в хижине вождя Гро. Собственно, ради неё Розита сюда и приехала.

Хижина квадратна, составлена из переплетённых лианами стенок, которые с обеих сторон укрыты широкими и толстыми пальмовыми листьями. Наложены они аккуратными рядами, слегка перекрывающими друг друга. Почти как красная черепица на крышах в Латвии. В хижине нет очага, стены её не утепляют шкурами. Сказывается сотня с лишним километров к югу от селения купов. Холодные ветры с севера, которые изредка добираются до купов и вынуждают их жечь костры в хижинах, сюда, к килам, вообще не доходят. И поэтому хижине достаточно уберечь здешнего жителя только от дождя да от зноя.

Розита интересуется, почему не затронула волна цунами узенькие деревянные причалы килов.

— Они спрятаны глубоко в протоке, — объясняет Гро. — И всегда — торцом к течению. Мы давно знаем эти страшные морские волны. И знаем, где они теряют силу.

— Почему же мы не поставили причал там же? — Розита спрашивает уже меня. Хотя и не я определял место для причала. Этим занимались моряки.

— Может, потому, — пытаюсь я объяснить, — что «Вихрь» не развернётся в протоке? Ни по осадке, ни по размаху крыльев. Причал, наверное, ставили там, где способен развернуться «Вихрь».

— Значит, всё безнадёжно… — Розита опускает голову. — Пока безнадёжно.

— Может, поискать другие решения? — вставляю я. — Безнадёжных положений не бывает.

— Ты так считаешь? — Розита поднимает на меня взгляд удивительной пронзительности. Карие её глаза даже посветлели от этой пронзительности и кажутся чуть ли не жёлтыми. Никогда не видел у неё таких светлых глаз! Возможно, думает она сейчас не столько о причале, сколько о наших с нею судьбах. — Не бывает безнадёжных положений? — тихо переспрашивает она словно с затаённой надеждой.

А я молчу. Потому что как раз наше с нею положение кажется мне совершенно безнадёжным.

— Я заметила у вас новенький причал. — Розита вздыхает и переводит взгляд на Гро. Уходит от грустной темы. — Его стойки врыты необычно. Вверх комлем. А на остальных причалах — вниз комлем. Почему не везде одинаково?

— Так посоветовал Сан. — Гро показывает рукою на меня. — Сказал, так причал простоит дольше. Мы решили попробовать. Пока стоит.

— Это древний уральский опыт, — объясняю я Розите. — Хвойный ствол, поставленный вверх комлем, задерживает почти всю смолу в капиллярах. Они ведь к вершине сужаются… Смола не уходит, и ствол в воде не гниёт. Так построены все уральские заводские плотины. Сотни лет стоят! На уральской лиственнице, поставленной вверх комлем, веками стоят многие здания Венеции.

— Как интересно! — удивляется Розита. — Как просто! Почему же я так поздно узнаю об этом?

Опять я молчу. Вроде бы упрёк не ко мне… Женька был с нею почти два года. Мог бы рассказать, если бы знал, конечно. А нам с ней и так не хватило времени для более важных разговоров.

Впрочем, вот всё-таки рассказалось. Хоть и случайно. Глядишь, и обернётся когда-нибудь практической пользой в архитектурных достижениях Теодора Вебера…

Ах, как всё у нас горько и запутанно! Едва вспомнишь — сразу холод в груди.

Это я в юности написал. После разрыва с Таней. Долго она мне снилась…

…Вождь Гро казался суетливым, когда при первых встречах водил меня по селению, показывал хижины и причалы самых удачливых рыбаков. Хороший рыбак здесь старается поставить особый причал — для себя и своих помощников. Потому что свой причал даёт свободу действий, бережёт время, увеличивает улов. А килы умеют ценить время! И вокруг каждого причала объединяется бригада. Хотя здесь и не знают этого слова. В селении сорок хижин и восемь причалов. И никто никого не ждёт — ни с пустыми лодками, ни с полными рыбы. Все вкалывают.

Однако суетливый в селении Гро солиден и спокоен сейчас, в своей хижине, в неторопливом разговоре с первой женщиной из племени сынов неба, которая сама пришла в его дом и принесла в подарок прекрасный охотничий нож с цветной яркой рукояткой и поблёскивающие синеватыми загадочными огоньками бусы для его жены. Да и на груди самой этой женщины загадочно мигает живой зелёный огонёк, притягивающий к себе взгляд.

Гро худощав, остронос, тёмные глаза его быстры, движения рук с тонкими пальцами стремительны. Вождь айкупов Лар говорил мне, что Гро не только удачливый рыбак, но и меткий охотник. С пустыми руками из леса он не приходит, в пустой лодке с моря не возвращается.

Может, потому килы и жили спокойно, никого не задевали, ни с кем не ссорились — до появления племени оли в среднем течении двух рек?

— Как ведут себя оли? — спрашиваю я. — И откуда они тут взялись?

— Ведут себя как трусливые крысы. — Гро усмехается. — Наловят в нашей воде сеть — и удирают. Поймаем — отнимаем рыбу.

— А лодки?

— Топим. У нас своих хватает. Наши лодки лучше. На их лодках в море не выйдешь.

— Откуда они?

— С тепла. Тем часто трясёт землю. Люди падают в пропасть. Вместе с шалашами. Мы не гоним этих оли. Жалеем. Не лезли бы только в нашу воду.

— Ты знаешь их вождя?

— Знаю. Его зовут Нап. Он не раз обещал, что больше не полезут в нашу воду. Но опять лезут.

— А как зовут жену Напа, ты знаешь?

— Напи. У них жену всегда зовут по имени мужа. А сестру — по имени брата. Пока она не найдёт себе мужа. Своих имён женщины там не имеют.

Ну, вот, собственно, всё и выяснилось… Нап — Напи, Тан — Тани, Тат — Тати, Тата… Это одно племя!

И Розита сразу всё поняла, и с таким ужасом глядит на меня, разорвавшего один народ надвое… Теперь придётся выкладывать ей все доводы «pro» и «contra»… Но факт неумолим: народ разорван даже не надвое, а натрое. За пропастью тоже остались ори… И соединится ли когда-нибудь это несчастное племя на едином пространстве, только Бог знает.

…Входит в хижину Рон и докладывает Розите:

— Мы всё погрузили. Ждём вас.

Гро протягивает ему на вилке кусок жареной рыбы. Вилками тут научились пользоваться куда быстрее, чем у купов и ту-пу. Для рыбы вилки особенно удобны. Килы схватили это на лету. И поэтому среди посуды, которую сегодня выгрузили на причалы, целая коробка пластмассовых вилок. Примерно по десятку на каждый местный рот. И не впервые… Поскольку вилки ломаются и теряются.

Рон пробует и хвалит рыбу. Она нежна и ароматна. Мы с Розитой уже пробовали. Что-то вроде земной форели.

Розита поднимается с мягких пятнистых шкур, я встаю вслед за нею, и мы прощаемся здешним пожеланием удачи:

— Уша! Уша!

Как и купы, килы желают удачи и при встрече и при прощании. Розита всё записывает, а кое-что и незаметно снимает. Вскоре всё прозвучит по радио, пройдёт по телевидению, и может, мальчишки в Городе вместо «ухр» начнут говорить «уша!»

Шлюпка быстро бежит по главной протоке Большого Жога, негромко, чисто и даже как-то музыкально журчит мотор, селение килов скрывается за поворотом, исчезает за лесом, и только новенький последний причал на поставленных по-уральски вверх комлем хвойных стволах ещё выглядывает оттуда. Но вот и его закрывают прибрежные кусты и деревья. Всё! Стремительный визит к килам окончен, и впереди рокочет «Вихрь», греет моторы, развернувшись носом на север, нетерпеливо дрожит всем серебристым акулообразным корпусом. Сейчас он поднимет на верхнюю палубу нашу шлюпку и рванёт с места, выбросив за собою пенный след. Выбираться из шлюпки мы будем на ходу. Минутки дороги. До темноты нужно успеть в дельту Аки. На рассвете — погрузить на палубу очищенные от сучьев стволы и уйти в море. И опять же до темноты — успеть в порт Чанда. А там за сутки разгрузиться, загрузиться вновь и уйти к причалам урановой обогатительной фабрики или к полуострову Бируты. Работы много, «Вихрей» мало. Отдыхать им некогда. И потому на каждом — по четыре команды. Иначе морякам не отоспаться.

А у нас с Розитой впереди последняя ночь в гостинице на причале. То ли последняя в жизни, то ли последняя неведомо на сколько… Темно впереди. Ничего не видать! И ни за что не угадаешь, когда настигнет тебя последняя ночь или последняя «остановка» в пути с прекрасной женщиной. Ни за что не угадаешь!

 

14. Возвращение угнанных

Двадцать дней отстучали, две хижины для племени урумту уже пылились на морском берегу, близ причала в северной бухточке, и сегодня в полдень мне надлежало приземлиться возле новых пещер этого беспокойного племени.

Обратно, на юг, в селение ту-пу вертолёт пойдёт перегруженным. Это я всё время держал в уме. Четверо взрослых, шестеро детей, пусть и маленьких… Да ещё здоровенный Полкан, без коего местные псы не дадут женщинам с детьми дойти даже до ближних пещер… Да ещё мамина медицинская посылочка для Даи. Да два давно обещанных ведра мелкого малахита и комковатых бокситов для колдуна Риха… Как ни мешали обстоятельства, на озеро я всё-таки ненадолго вырвался, и первичный геологический прогноз вполне оправдался…

При таком весе набирать с собой ещё и обычную горючку невозможно. Вертолёт и так поползёт на юг почти над верхушками деревьев. Поэтому загодя я попросил диспетчеров обеспечить меня на обратный путь таблетками сухой горючки. Ручеёк с полянкой где-нибудь по пути найду. Авось дамы, наверняка перепуганные, за это время не разбегутся.

Прислали сухую горючку в контейнерах, предназначенных для ту-пу. Их выгрузили со второго «Вихря», пока мы с Розитой ездили к килам. Вернувшись оттуда, я увидел на краю вертолётной площадки в устье Аки один продуктовый контейнер для себя и два контейнера с налепленной надписью: «Тарасову для ту-пу». На одном из них и было написано от руки: «Сухая горючка здесь». Видно, положить её в мои продукты не решились. А в контейнерах для ту-пу продуктов не водилось — такой был давний уговор. Ибо сроки доставки гарантировать я не мог, а батарейки холодильников не вечны. Продукты могли и попортиться.

Собирала теперь контейнеры для ту-пу в основном Тили. С Женькиной помощью, понятно. Она уже отлично знала, что нужно и можно, чего нельзя, хоть и хочется. Не ошибалась. Ум и энергия этой худенькой женщины поражали меня каждый раз, когда я видел или узнавал их результаты. Она много и успешно рисовала, освоила и натюрморт, и пейзаж, и монументальную роспись стен, которую так любит Али Бахрам. Портреты только писать не решалась… Она сама пришла в больницу и попросила научить её делать перевязки и пользоваться таблетками. И её быстро научили… Она долго приглядывалась к работе нашего самодеятельного театра, и её даже стали агитировать в актёры. Но неожиданно и успешно она взялась за декорации. Вначале увлечённо раскрашивала их по чужим эскизам, потом стала фантазировать свои — чисто пейзажные. За интерьеры не бралась. В её пейзажных фантазиях было что-то одновременно от Николая Рериха и Рокуэлла Кента: чистота красок, резкость тонов, неожиданность сочетаний.

— Откуда она взяла это? — спросил я как-то у Али, разглядывая в его мастерской её последние работы.

— Наверное, из альбомов Евгения, — ответил он задумчиво. — У нас с Аней этого нет. Аня любит плавность переходов, тонет в туманах и дождях. А для меня живопись вообще лишь подспорье. Направление у меня взять невозможно. Разве что в скульптуре?..

Он не договорил, зная мои отношения с Женькой. Но я понял: Женька тоже воспитывает Тили именно как художницу. В живописи-то он разбирается! Никуда от этого не уйдёшь…

Все три контейнера я увёз на свою лесную площадку, и два из них — для ту-пу — до сих пор там. Всё пути не было… И сегодня не возьмёшь… Для них нужен отдельный рейс, особый день. Пока он не выкраивается. Из вечного моего цейтнота… У каждого в жизни своё проклятье. У меня — цейтнот.

…Путь на север был обычным, привычным. Скрашивали его новые музыкальные кассеты, которые Розита подарила мне на прощанье в устье Аки. Тут нашлись мелодии Паганини и Дунаевского, первый концерт Чайковского и почти вся «Травиата» Верди (любимая опера Розиты!), старинные испанские и старинные русские романсы — во главе, понятно, с «Очами чёрными», неравнодушие моё к которым Розита заметила давно.

Под эти романсы и летел я сейчас над лесами, реками и озёрами. Тайных посланий в музыке не встречалось. Да и к чему они теперь? Всё у нас до ужаса ясно! Нынешняя безысходность может тянуться сколько угодно, хоть всю жизнь! И «очи чёрные», всегда стоявшие передо мной, навсегда останутся очами Розиты. Это сильнее меня и движениям воли не поддаётся. Хотя совсем недавно и казалось: «Всё! Кончилось! Избавился!»

Ан нет! Не кончилось! Не избавился! Все муки впереди. Может, и сильнее, чем раньше.

…Расчищенную площадку увидел я издалека. На ней горели два костра и толпились люди. Но это была не толпа, а группа. В бинокль я увидел женщин с детьми на руках. И с малышами, которые держались за мамины шкуры на бёдрах.

Рядом с этой площадкой располагалась другая, поменьше. На ней стояли две хижины из супердека. А возле них — три женщины.

Я сделал круг и разглядел метрах в ста от площадок тёмный вход в пещеру. Возле него тоже горел костёр, стояли и сидели охотники с копьями. Редкий лесок отделил хижины от пещеры, и отчётливо видимая сверху тропка связывала их.

Приготовив откидные сиденья и навесив на пояс три мыслеприёмника, я вышел из вертолёта уже привычно — с банками тушёнки и бутылками тайпы, которые тут же вручил Вуку и Цаху. За спиной моей, встав в дверном проёме, тихо рычал Полкан. Я знал, что из машины он без приказания не выскочит и, разумеется, никого в неё не впустит. Но Вук и Цах ничего этого не знали и поглядывали на Полкана с опаской.

— Не бойтесь этого зверя, — успокоил я их. — Он послушен и на моих друзей не кинется.

— Разве зверь может быть послушен? — удивился Вук.

— У нас есть такие звери, — объяснил я. — Если хочешь, могу подарить тебе двух таких же зверёнышей. Они вырастут, будут тебя слушаться и защищать. Но кормить их должен только ты! Они зачищают того, кто их кормит.

— От кого они будут защищать? — поинтересовался Вук.

— От всех, кто против тебя. Они в этом разберутся. От других зверей и от чужих людей.

— Подари, — согласился Вук.

— Привезу вместе с хижинами, — пообещал я. — Через пять дней.

В селении купов уже появились подходящие щенята. На Центральный материк теперь за ними не ходить…

Вук поднял вверх растопыренную пятерню — показал, что понял мой срок.

Трёх женщин угощать я не стал. Они откровенно боялись меня, моего зверя и моей машины. Думаю, что кусок мяса им сейчас в глотку не полез бы. Пусть потерпят до дома. Там их накормят.

Каждой из них, безо всяких церемоний, я надел на голову мыслеприёмник. Потому что им самим сделать это было трудно — малыши на руках.

Женщины не сопротивлялись. Они были запуганы, забиты и ждали впереди ещё худшего, чем позади.

— Кто из вас Галю? — спросил я.

Отозвалась самая худощавая, сероглазая и напряжённая, словно натянутая струна.

«Порода Тулю, — подумалось мне. — И Тили такая же, и Виг такой же. Только эта старшая сестра внешне им чуть ли не в матери годится. Что сделали с нею за два года!..»

— Ты хочешь вернуться к своему отцу Фору? — опросил я.

— Хочу, — ответила она. — Если отпустят.

— Кто из вас Нали?

Отозвалась полная, растрёпанная, с косым шрамом на щеке.

— Домой хочешь?

— Хочу.

— А Рату, значит, ты? — спросил я третью, самую маленькую, съёжившуюся. — Хочешь домой? В свою пещеру?

— Хочу.

— Сейчас я уберу зверя, и вы подниметесь в мою хижину с детьми. Зверь вас не тронет. Из хижины выйдете уже в своём селении.

Женщины не ответили ничего, но глаза их говорили о том, что они не верят.

— Сидеть! — крикнул я Полкану.

Он отступил в салон и с ворчаньем забился под пилотское кресло.

— Молчать! — предупредил я его.

Полкан затих.

Вук и Цах следили за этим широко раскрытыми глазами. Зверей, которые выполняли бы человеческий приказ, они ещё не видели.

— Поднимайся ты! — сказал я Галю. — Сегодня ты увидишь Фора, Вига и Тулю.

— Я помню тебя, — отозвалась она. — Ты Сан. Ты увёз от хуров Тили. Она жива?

— Она замужем, — ответил я. — В другом племени. Ты увидишь её позже.

Галю поднималась медленно, косилась на Полкана и прижимала к груди ребёнка, одетого во что-то вроде мехового комбинезона. Уселась она на пол напротив открытой дверки. Боковые сиденья как бы не заметила.

Нали поднималась уже смелее, видя, что с Галю нечего не случилось. Села она тоже на пол, поджав под себя толстые ноги и уткнув в них голову длинноволосой девочки.

Рату взлетела в вертолёт. Младшее её дитя, совсем крошечное, недавно родившееся, было привязано на груди. Второго ребёнка, тоже девочку, я поднял с земли и поставил сразу в салон. Девочка испуганно всхлипнула и затихла.

— Через пять дней ждите хижины! — напомнил я Вуку и Цаху. — А теперь отойдите подальше!

Я показал им раскрытую пятерню, впрыгнул в машину и захлопнул дверку. Пока хозяева не передумали…

Пересаживать женщин на сиденья не имело смысла. Это снова перепугало бы их. Пусть сидят на полу! Тили тоже ехала из неволи на полу.

Сиденья снова пришлось откинуть к стенкам, чтобы пассажирам стало просторнее. После этого можно плюхнуться в кресло и включить мотор.

Первой заботой в воздухе была горючка. Хватит или не хватит? Искать или не искать в пути полянку с ручейком?

Вылетел я с двумя полными баками. На второй переключил систему только сейчас. Выходило, что хватит — впритирку. Если встречного ветра не будет. Пока его не было.

За спиной заплакал младенец и быстро замолк. Видно, дали грудь. Я посмотрел в зеркало. Кормила Рату. Но фоне тёмно-коричневой шкуры маленькая грудь её казалась странно светлой, почти белой.

Потом дала грудь своему ребёнку Галю. Вспомнилось, что муж её погиб в ночной схватке с урумту, ещё в пещерах. Видела она это или не видела? Представляет ли она, что ждёт её в родном селении — без мужа и с чужим для племени ребёнком от ненавистных хуров?

Правда, отец её сейчас вождь. Этого она точно не знает! Сказать? Пусть хоть улыбнётся…

Я помедлил, пока женщины не накормили детей, чтоб не пугать их своим голосом. Вдруг у малышей аппетит пропадёт?.. Галю закончила кормить первой. А когда и Рату закрыла шкурой странно светлую свою грудь, я сказал:

— Галю! Твой Фор сейчас вождь племени.

— А где Уйлу? — отозвалась она.

— Ушёл к предкам. Вождём выбрали Фора.

Она-таки улыбнулась. Напряжённые серые глаза её потеплели и неожиданно встретились с моим взглядом в зеркале. Её это очень удивило. Зеркал она ещё не знала. И я совсем позабыл про них в вечной своей суете. Когда-то про них напоминала Розита, и по её подсказкам я дарил их Лу-у, Нюлю, Ка-а — будущей тёще… Потом стало не до того, и зеркала бесшумно вылетели из обычного реестра запросов.

Вернуть бы их! И той же Галю привезти бы!..

Путь был дальний. За спиной плакали дети, и я пожалел, что не взял для них никакой еды. Хоть бы тайпы прихватил!.. Сынишка Галю, явно по указке матери, косолапо протопал в хвост салона и пописал на стенку. А когда он вернулся, в то же место потянулись обе девочки.

Хорошо хоть Полкан не высовывался из-под пилотского кресла и даже голоса не подавал. Будто вымер.

В конце концов дети заснули, уткнувшись носами в своих матерей, за спиной ненадолго затихло, а потом послышались негромкие всхлипы. Я посмотрел в зеркало. Плакала маленькая женщина Рату. То ли вспомнила прошлое, то ли подумала о будущем. Не расспрашивать же…

Так, под её всхлипы, и посадил я вертолёт на лысой макушке известнякового холма, заглушил мотор, и под всеобщий лай местных собак выпустил из машины Полкана. Он привычно встал над обрывом, коротко взвыл, рявкнул, и псы начали утихать.

Тогда я попросил пассажиров повесить мыслеприёмники на крючок возле двери, спустил на землю посылку для Даи, спрыгнул сам, помог выбраться женщинам и снял детей. И пунктирной цепочкой мы двинулись вниз, к пещере Фора. Впереди помахивающий хвостом Полкан, за ним Галю с сыном, потом Нали, Рату и, наконец, я с хорошо упакованной посылочкой и с медицинской литературой для Даи в кармане.

А люди племени ту-пу, как и обычно после посадки вертолёта, стояли на балконах и лесенках возле своих пещер, глядели вверх, и никто на этот раз ничего не кричал.

 

15. Первый шаг к морю

Вначале все столпились в пещере Фора. Сам он гладил по голове детей, вперемежку, всех подряд, и в глазах его стояли слёзы. Тулю молча и потрясённо ощупывала старшую дочь, как бы пытаясь убедить себя, что это не сон, что дочь жива. Снизу поднялись какие-то старухи и так же ощупывали Рату и Нали. Может, это были их матери?.. Потом, обняв вчерашних пленниц, повели вниз. Девочки побежали за матерями. Тут опять поднялся собачий лай, и Полкану пришлись встать на край балкона, показаться местной собачьей общественности, взвыть и рявкнуть, чтобы лай прекратился. Похоже, утихомиривать своих земляков ему нравилось, и он делал это самостоятельно, без моих приказов.

Дая молча стояла в сторонке. К ней испугано прижалась Мара. Младшая дочка спала в одной из боковых «комнат». Я передал Дае посылку, медицинские брошюры и коротко объяснил:

— Это женщины, которых давно угнали.

— Я догадалась, — ответила Дая.

— Пещера Галю свободна? — спросил я.

— Я слышала, кто-то там живёт.

— Значит, у вас будет весело.

— Виг вырубит новую комнату, — ответила Дая. — Он давно собирался. Говорил: вдруг Тили вернётся?

— По-моему, она не вернётся. Ей хорошо в городе.

— Она каждый раз говорит это. По радиофону. Что у неё всё хорошо. Но ведь здесь никто не знает, как там может быть хорошо. Только я! А мне не верят. Говорят: если там хорошо, почему ты здесь? И я не могу им объяснить.

— И не объясняй!

— Мне же с ними жить.

— Никто тебя не обидит. Твой муж — сын вождя. Твой брат — Сан. Этого достаточно.

— Скорей бы на новое место! — Дая тихо вздохнула. — Там ты будешь рядом. Когда ты рядом, я ничего не боюсь. Как с Маратом… И море будет рядом. Я без него скучаю.

— По морю сейчас ходят наши большие и быстрые лодки. Ты их ещё не видала. Ты сможешь съездить к своим родителям. Вместе с Вигом и детьми. Всех вас заберёт одна лодка. И для нас с Лу-у там место найдётся. Такая большая!

— Наверно, я никогда не увижу родителей. — Дая опустила голову. — Везти туда детей опасно. Везти Вига — ещё опаснее. Да и мне не простят Марата.

— Ты можешь поехать с охраной. И сразу забрать родителей к себе. Если они согласятся.

— Мне позволят?

— Даже помогут.

— У меня ещё два брата.

— Если они захотят к тебе, им тоже помогут. И никто не сумеет помешать.

— Ты очень любил Марата?

— Мы вместе выросли. Он мой брат.

— Я так и не поняла, где вы росли вместе. Знаю только — где-то очень далеко. Ты будешь когда-нибудь мстить за него?

— У нас это не принято. Да и кому мстить? Ты забыла те отрубленные головы?

— Ра мстят за своих всему чужому племени. Без разбора. Если бы кто из наших убил ра, они перебили бы всех гезов. Мы их боимся.

Подошла Тулю, принесла кхет и ложку. Пришлось заняться угощеньем. Пока я ковырялся в кхете, рядом оказался Фор с мыслеприёмником, и тихо спросил:

— Как тебе это удалось?

— Я обещал хурам, что вы не будете больше жечь лес.

Фор рассмеялся.

— Мы и не собирались больше, — признался он. — Много зверя ушло. Труднее стало охотиться.

— И хурам стало труднее. Теперь у вас общая забота — беречь лес.

— На закате появилось новое племя, — сообщил Фор. — Большое! Наши охотники видели.

— Его привели туда сыны неба, — объяснил я. — Не обижайте этих людей! Они ушли из мест, где качалась и трескалась земля.

— Они не едят людей?

— Нет!

— А если они станут обижать нас?

— Назовите моё имя. Для них я колдун. «Хак» на их языке. Скажите: «Хак Сан!» И позовите вождя. Его зовут Тан. Я его однажды выручил. Разговаривай с вождём! Вы подружитесь. Скажи, Рих здоров?

— У него не разберёшь. — Фор усмехнулся. — Когда ему надо — болен. Когда ему надо — здоров.

— Я привёз ему краски. Пойду, отнесу.

— Отнеси, — согласился Фор.

Поднявшись к вертолёту, я вынес вёдра с малахитом и бокситом и свистнул Полкана, чтобы «нижние» овчарки не задерживали по пути. Собак у ту-пу развелось!..

Рих грелся на солнышке возле входа в свою пещеру. И уже знал всё случившееся в селении. И даже мыслеприёмник был на нём. Значит, ждал меня.

— Что мы должны хурам за своих женщин? — спросил он первым делом. — Хуры не отпустили бы их просто так. Чего они от нас хотят?

— Чтобы вы не жгли больше лес! — снова объяснил я.

— Хорошо, что мы сожгли его! — Рих улыбнулся, хитро прищурился. — А то не видать бы нам своих баб… Может, они и тех вернут, что угнали раньше?

— Давно?

— Давно! — Рих задумался, погрустнел, стал загибать пальцы. — Десять разливов прошло. Или больше? — спросил он сам себя. — Не помню уже… Мою дочку угнали. Младшую.

— Как звали её?

— Шели.

— Я спрошу про неё. Когда увижу вождя хуров.

— Узнать бы хоть, что она жива. — Рих вздохнул.

— Может, знают Рату, Нали, Галю? — подумал я вслух. — Спросишь их?

— Спрошу! — Рих обрадовался. Видно, не успел подумать о столь близкой перспективе. — Ты пробовал краску? — поинтересовался он.

— Скоро попробую. Я постараюсь помочь тебе, Рих. Если Шели жива.

— Если вернёшь её, — пообещал Рих, — я всем скажу, что ты самый великий колдун. Тебе это пригодится. Ты будешь жить долго. По твоим глазам вижу. И все племена вокруг тебя признают.

— Как ты можешь видеть это по глазам? — удивился я.

— У тебя в глазах чистый серый цвет, — спокойно объяснил колдун. — Ни пятнышка, ни полоски… У тебя ничто не болит. Ты совершенно здоров. Значит, проживёшь долго. А у больных людей в глазах пятнышки, полоски. По ним можно узнать болезнь. Даже ту, которая впереди.

— Ты узнаёшь?

— Узнаю, — тихо согласился Рих. — Особенно если глаза светлые. Но и в тёмных глазах бывают светлые пятнышки. Тоже от болезней.

— Научи меня узнавать болезни по глазам!

— Научу, — пообещал Рих. — Приходи в спокойное время. Когда не торопишься. Я же вижу: ты всегда торопишься. А о глазах рассказывать долго. По ним можно определить не только болезнь, но и ум. И отношение человека к тебе самому.

— Как?!

— Просто. Если зрачки спокойно раскрыты — ты мне веришь и не боишься.

— А если сужены?

— Значит, не веришь и боишься. Значит, ты опасный враг. Глаза выдают. Приходи лучше в спокойное время.

— Приду!

И на этом мы с ним простились. Потому что я на самом деле торопился.

В пещере Фора ждал меня стремительный, как обычно, Виг, жарилась на костре свежая рыба, и аромат её заполнял всё вокруг. Видно, к садкам за рыбой Виг и бегал на реку, когда пришли в пещеру угнанные женщины.

Галю находилась в это время где-то во внутренних помещениях, у матери. Я попросил Даю привести Галю и дать ей мыслеприёмник.

— Ты знаешь Шели? — спросил я. — Дочь колдуна Риха.

— Знаю, — ответила Галю.

— Она жива?

— Жива. У неё сын и дочь.

— Имя её не изменилось?

— Нет. Хуры не меняют наших имён. Ты хочешь её вернуть?

— Хочу. Она согласится?

— Не знаю. Мы никогда не говорили об этом. Мы не думали, что кто-то может вернуться. Думали, это навсегда.

Мне показалось, что сейчас она способна заплакать или зарыдать, я торопливо погладил её по голове, хотел попрощаться и улететь, попросив для сухой горючки ведро воды. Время поджимало. Темнеет тут рано.

— Подожди! — попросила Дая. — Не уходи!

И так поглядела на меня, что я понял: надо подождать.

К счастью, рыба жарится быстро. И за ранним ужином Виг спросил:

— Ты должен знать, Сан… Там, где будет жить всё наше племя, у Большой воды, может сегодня жить хотя бы одна семья? Или две…

— Только в хижине для купов. Ваши дома ещё не готовы. Пока половину из них не закончат, ни в одном нельзя жить. А потом сразу сможет переехать половина племени. Вторую половину построят при вас.

— Я знаю хижины купов, — сказал Виг. — В них жить можно. Хотя наши пещеры лучше. Но их долго долбить. Много там хижин?

— Восемь.

— Все пустые?

— Все.

— Посмотреть их можно?

— Да. Но не сегодня. У меня стоят два ящика с подарками для вас. Их прислала Тили. Скоро я привезу их и заберу тебя. Чтобы ты увидел всё сам. Согласен?

— Я буду ждать, — ответил Виг.

— И я, — добавила Дая. — Очень хочу к морю!

Допытываться о причинах такого поворота не требовалось. Практического значения это не имело, и, в общем, всё было ясно. Вигу не хотелось от разлива до разлива выдалбливать новую «комнату» в пещере, которую всё равно скоро оставлять. А с возвращением Галю эта работа становилась неизбежной.

Что ж… Верное решение нашёл. И быстро! Не мальчик уже, но муж!

«Похоже, и тут Розита далеко глядела, — подумал я. — Ведь это первый шаг к осуществлению её давнего плана насчёт гезов. Да ещё досрочный шаг!»

 

16. «Не обижай моё племя!»

Дар пришёл в мою палатку неожиданно, сел на чурбачок возле входа, свесил руки между колен, подождал, пока я положу на верстак отвёртку, напильник, и спросил:

— Скажи, Сан, когда племя переедет к Большой воде?

— Наверно, после следующего разлива, — ответил я. — Но не всё сразу.

— Почему не всё?

— Хижин не хватит на новом месте. Сейчас там восемь хижин. Когда будет пятнадцать, можно начать переезд. Кто захочет, сам построит себе там хижину.

— А сейчас там в новых хижинах никто не живёт?

— Стоят пустые.

— Кто раньше придёт, тот и займёт?

— Выходит, так.

— А если я туда пойду раньше всех?

— Выберешь себе хижину и будешь в ней жить. Не скучно тебе там будет одному?

— Я уже не один! — гордо ответил Дар. — Ме-а выбрала меня. Надо строить хижину. Но зачем тут строить, если всё равно уходить?

— Ты прав, Дар, — согласился я. — Если не боишься жить на новом месте, строить тут хижину бессмысленно.

Вообще-то Дар был лентяй. А может, тайный поэт. Или непризнанный философ. Ровесник Щура, он ни разу не отличился на охоте, у него обычно не хватало стрел и копий, хотя наконечниками Бир снабжал всех одинаково. Но к наконечнику ведь надо ещё своими руками и древко приспособить!..

Дар предпочитал просто посидеть у костра, поворошить угли шампуром, — они теперь лежали у костров свободно! — понаблюдать за происходящим вокруг, пошутить. Над его шутками часто смеялись. Хотя до меня они доходили не всегда. Видимо, в иносказаниях языка купов я был так же силён, как Розита — в русских идиомах.

Если Дар и уходил на охоту, то все знали, что один он далеко не пойдёт. Побродит где-нибудь поблизости, подстрелит мелкую живность, принесёт торжественно в селение и надолго успокоится. Увести его на дальнюю охоту мог только общий порыв и коллективный призыв.

Ме-а, которая выбрала Дара, тоже была не из самых трудолюбивых. На птицеферме Лу-у перепробовала, кажется, всех ровесниц. Ме-а оказалась наиболее медлительной и равнодушной. Хотя очень полюбила тушёную курятину и варёные яйца. И вообще любила со вкусом поесть, что, естественно, сказывалось на её объёмах.

Вероятнее всего, её ждал в будущем сахарный диабет — если судить по земным медицинским меркам. Именно этой светлой перспективой мамочка заставляла меня в детстве сгонять жир гимнастикой. Поесть я тоже любил. Как Ме-а… И когда начинал толстеть, мама пугала:

— Сбрасывай жир немедленно! Гимнастика — по часу! А то станешь диабетиком!

Становиться каким-то диабетиком очень не хотелось. Хотя толком я и не знал, что это такое. Попозже разведал. И был очень благодарен маме за то, что она научила меня совмещать вкусную еду вволю с возможностью не полнеть и не иметь в перспективе неприятную болезнь.

Советовать толстушке Ме-а, чтоб она поменьше ела, я не решался. Учить её ежедневной гимнастике — тоже. Не тот уровень отношений. Как говорится, меня не все правильно поняли бы… Подобные советы откладывались до медицинских осмотров племени. А до них руки не доходили. В планах давно значилось, но дальше не шло. Захлёстывали более срочные дела.

В общем, Дар и Ме-а нашли друг друга. И дай им Бог счастья! Пусть себе поживут на отшибе, на хуторе, как говаривали в стародавней России. Надеяться там будет не на кого. Авось, разгонят свою лень и сбросят излишний жир.

Я пообещал Дару отвезти его на новое место, посмотреть. Вот и Виг собрался туда же за тем же. И они знакомы. Все купы знают Вига. Он достаточно долго учился тут на оружейника… Возьму обоих в один рейс. Но не завтра! Потому что завтра — установка хижин в племени урумту.

Коротко я объяснил это Дару, и на том мы расстались. Он потопал информировать свою невесту, а я продолжал готовить крепления для новой секции птичника. Собирать её предстояло ещё тут — уже последнюю! Ибо цыплят становилось всё больше, и пускать их под нож маленькими не хотелось. А следующие секции будут ставить на новом месте уже без меня. Мне же достанется лишь перевоз живности.

Работая за верстаком, я старался до мелочей продумать всё, что предстояло завтра. И процесс установки хижин, и момент для разговора о дочери колдуна Риха, и то, чем за неё расплачиваться. Конечно — обещанные щенки… Но не больно-то их и просили… Урумту должны получить за возвращение угнанной женщины что-то очень весомое, неожиданное и важное для них. Чтоб рты раскрылись и всякие сомнения отлетели враз! Как у вечно голодных людоедов, когда им предлагают жирную ногу оленя за какую-то тощую дикарку, которая, непрерывно почёсываясь, спит на дереве…

Больше всего, конечно, нужны в пещерах урумту каёлки, геологические молотки и лопаты. Но они же остаются и оружием, которое можно использовать для нападения. А вот что полезное никак не используешь для нападения?

Хижины предстояло везти и устанавливать Джиму Смиту и Нату О'Лири. Завтра они подцепят груз, который давно ждёт близ строительства обогатительной фабрики, а я пойду отсюда. Поэтому Джима я и вызвал.

— Ты видел хижины, которые завтра повезёшь? — спросил я.

— Видел, — ответил Джим.

— Они со штырями? Как те, что у купов?

— Других сейчас не делают. Без штырей были только первые. Но Веберу показалось, что в ураган они ненадёжны.

— Значит, ты берёшь кувалду?

— Разумеется.

— Пожалуйста, возьми три! И все там оставим.

— Это при твоей-то осторожности? — Джим отчётливо хмыкнул.

— Надо выкупить угнанную женщину. И что-то оставить взамен. Увесистое!

Джим басовито рассмеялся.

— Топоров ты боишься, а ведь кувалда страшней.

— С ней не пойдёшь в атаку. Она годится только для обороны. Они же хилые — за полтораста километров кувалды таскать…

— Убедил. — Джим вздохнул. — Будут тебе три кувалды.

— И ещё лопаты возьми не штыковые, а совковые, — попросил я. — Тоже оставим. Тоже не годятся для атаки.

— Хорошо, — согласился Джим. — Не пожалеем лопат за прекрасную даму!

Мы простились, и я вдруг подумал, что, если бы знать, как звали сестру Сара, может, и её удалось бы вырвать оттуда за то же количество кувалд и лопат?

Лу-у, как обычно, работала в птичнике. Спрашивать имя надо было у неё. Чтобы не вызывать у Сара надежд, которые могли оказаться пустыми. Про дочь Риха было хотя бы известно, что она жива. Про сестру Сара не было известно и этого.

…— Её звали Зи-и, — сказала Лу-у, — маленькая птичка! Она была старше меня. Уже присматривала себе мужа.

— Ты никому не говори, что я интересовался этим.

— Почему?

— Вдруг не выйдет? Вдруг её в живых нет? Не хочу оправдываться.

— Полкана возьмёшь? — спросила Лу-у.

— Возьму.

С Полканом она отпускала меня на север спокойнее. Очень доверяла его уму, его силе и его несокрушимой верности. Послушные и умные овчарки казались ей едва ли не самым выдающимся изобретением сынов неба.

…Вылетел я на рассвете, а к полудню обе хижины уже были поставлены на выровненную и очищенную от камней площадку. Вертолёты мы посадили рядом и вышли из машин: Джим и Нат — с громадными кувалдами, я — с мыслеприёмниками на поясе, с повизгивающими щенками в сумке через плечо и с тушёнкой и тайпой в руках.

На этот раз между площадкой и входом в пещеры стояла толпа. В ней были и мужчины — все безоружные! — и женщины, и дети. Видно, свободы в племени постепенно прибавлялось… Раньше женщины и дети, не имеющие отношения к событиям, в число зрителей не допускались.

Уже привычно встретили нас Вук и Цах. Научившийся на Центральном материке деликатному обращению, Цах по очереди протянул руку всем нам. Вук покосился на него и неловко сделал то же самое. А я почувствовал себя плохим педагогом: не учил Вука правилам хорошего тона. Вот Сергей Агеев учил — сразу видно!

Загрузив обоих руководителей гостинцами, я повесил Вуку на шею ещё и сумку со щенками.

— Вот эту светленькую зовут Альфа, — объяснил я. — А этого тёмного — Бет. Имена не меняй! Тогда они вырастут и будут тебя слушаться. Корми тем же, что и сам ешь. Пить давай вволю.

Очень важно, чтобы он не менял имён. Вдруг придётся когда-нибудь окликнуть этих выросших псов? Человек, знающий имя овчарки, всегда может остановить её от поспешного броска. Куском мяса овчарку можно и не купить, а вот знанием её имени…

После этого я заглянул в вертолёт Джима, взял третью кувалду и присоединился к товарищам. Втроём мы вынули из петель в шатре хижины крепёжные тросы, забросили их в машину Ната и взялись за кувалды. Методично вбивали мы в каменистую землю длинные железные штыри с большими шляпками, наживлённые в закраинах хижин. По четыре штыря снаружи и по одному внутри.

Толпа урумту изумлённо взирала на сынов неба, которые свободно махали громадными молотами и вбивали в землю неправдоподобно прочные палки.

Потом Нат опустил кувалду и пошёл к машине за лопатами. Принёс сразу четыре штуки, одну подал Джиму, другую мне, а третью протянул Цаху, как человеку, опытному в этих делах. И начал закидывать камнями закраины установленных хижин. Мы с Джимом активно помогали ему, и Цах, немного подумав, присоединился к нам. Похоже, решил, что эта черновая работа не унизит в глазах соплеменников его руководящего положения, зато приблизит к сынам неба.

Когда дело было сделано, я обнаружил у своих ног неведомо как попавшие сюда три шкуры.

— Это вам! — Вук показал на них. — Берите!

Он обещал эти шкуры давно, отказываться резону не было, и мы спокойно отнесли их в машины. А потом я показал на лежащие вокруг кувалды и лопаты.

— Мы оставим вам всё это страшное оружие, — пообещал я, — если вы отдадите нам женщину Шели из племени ту-пу и женщину Зи-и из племени купов. Это оружие станет вашим, и вас будут бояться все племена вокруг.

И, не дав Вуку ответить, я поднял кувалду и обрушил её на ближний крупный камень. Он треснул, как спелый орех, и раскололся на три части.

Джим, сходу поняв мой замысел, поднял другую кувалду и обрушил на другой крупный камень. Осколки брызнули в стороны, а камень развалился на четыре части. Всё-таки силы у Джима побольше.

Вук и Цах глядели на это с немым ужасом. Потом поглядели друг на друга, и Цах, видимо, прочитал в глазах Вука прямой приказ. Ни слова не было произнесено, но Цах метнулся в толпу, по ней прошёл быстрый говор, и толпа выдавила из себя немолодую испуганную женщину, которая показалась мне похожей на колдуна Риха, но была едва ли на чуток моложе него. Поседевшая, морщинистая, она сошла бы, наверное, за его сестру, а не за дочь.

Я подошёл к ней, осторожно надел на поседевшие волосы мыслеприёмник и спросил:

— Ты Шели?

— Я Шели, — ответила она.

— Ты хочешь вернуться в пещеру к Риху?

— Он жив?

— Жив. Ждёт тебя.

— Вместе с детьми? — уточнила она.

— Где её дети? — Я повернулся к Вуку.

Он выкрикнул три слова, и толпа выдавила из себя мальчишку лет семи и девочку лет пяти. Они молча, испуганно приближались к матери. А в толпе продолжалось какое-то глухое движение, ворчание, и она явно ещё кого-то из себя выталкивала.

— Вместе с детьми, — ответил я дочери колдуна.

— Нас отпустят? — В голосе её звенел страх.

— Уже отпустили, — успокоил я. — Иди с детьми к летающим хижинам.

Она схватила детей за руки и мелкими шажками двинулась к вертолётам. А из толпы выдавливалась другая женщина, тоже поседевшая, хотя и не такая морщинистая, как Шели. Её можно было принять не за младшую, а за старшую сестру тридцатилетнего Сара. И за её спиной ещё кого-то двигали между людьми. Жутковатое зрелище: тихо бурлящая толпа, выдавливающая из себя людей одного за другим.

— Вот Зи-и! — Цах показал пальцем на вторую женщину. В его жесте мне почудилось какое-то неожиданное злорадство. Будто за что-то он был обижен на неё, и теперь настал час возмездия. Может, чем-то когда-то она не угодила ему?

Я опросил её на языке купов:

— Ты Зи-и? Сестра Сара?

— Сестра Сара, — тупо повторила она. Однако поинтересовалась: — Ты из племени купов?

— Купы послали меня за тобой, — ответил я.

Она посмотрела на меня тусклыми глазами с полуопущенными веками, и мне показалось, что она этому не верит. Да и не мудрено!

— Хочешь вернуться в свою хижину? — спросил я. — Сар ждёт тебя.

— Хочу вернуться, — так же тупо повторила она. И сама понуро побрела к вертолётам. Как пришибленная. А из толпы за нею с плачем кинулась девочка лет пяти-шести, уцепилась за меховую юбку матери, и они остановились между машинами, рядом с Шели и её детьми. Крошечная кучка людей образовалась на равном расстоянии от трёх машин. Будто искала среди них защиты.

Я подошёл к Вуку, впервые погладил его по плечам и тихо сказал:

— Ты поступил как мудрый и добрый вождь, Вук. Сыны неба не забудут этого. Купы и ту-пу — тоже.

Он ответил неожиданно и так же тихо:

— Я скоро уйду к предкам. Не обижай моё племя.

Мне стало жалко его. Тоже впервые. И я пообещал:

— Передам твою просьбу всем сынам неба.

Теперь оставалось загнать Полкана под пилотское кресло, поднять в вертолёт женщин и детей, попрощаться с друзьями. Они пойдут на восток, я — на юг.

— Твои аппетиты растут в геометрической прогрессии, — сказал Джим, пока мы шли от хижин к вертолётам. — Вчера ты говорил об одной женщине. Сегодня увозишь двух. Скоро бедным урумту опять будет не хватать дам.

— Помогу им добыть эту ценность у людоедов. — Я вздохнул. — Там отдают красотку за оленью ногу. А у меня карабин без дела. Постреляю оленей, обеспечу обменный фонд.

— Оленей жалко! — заметил Джим. — Это на твоём материке ещё не запретили охоту…

— Зато сколько женщин обретёт счастье! — вставил Нат. — Бог с ними, с оленями!.. Людоедки уже убедили нас, что пещеры лучше гнёзд на деревьях. А чужие мужчины всегда слаще своих.

Мы посмеялись, похлопали друг друга по плечам и стали грузить женщин с детьми в мой вертолёт.

Устроились все, разумеется, на полу, с опаской поглядывали на Полкана, но к этому я привык. Как и к тому, что в пути детишки непременно потопают в хвост салона писать на стенку.

Мы прогрели моторы, и Джим скомандовал по радио:

— Сандро, поднимайся первый! Потом — Нат.

Я поднялся, отошёл в сторонку и повис. Через две минуты восточнее меня повис Нат. И только после этого поднялся Джим.

— Ребята, вы проинформируете Совет? — спросил я, — Мне можно не вызывать?

— Само собой! — ответил Нат. — Завтра утром у Бруно будет полный отчёт. Он пока в нашей лаборатории.

Им предстояло идти через море. Мне — через селение ту-пу. Тоже не ближний путь. Дай Бог к темноте добраться домой!

 

17. Голодная девочка Эя

Задерживаться в селении ту-пу невозможно: в машине останутся Зи-и с дочкой. Поэтому я решил, что доведу Шели до пещеры Фора — и в воздух. Дальше Шели отлично поведут без меня. Наблюдать эмоции некогда. Завтра снова за штурвал: везти Вига и Дара в дельту. Послезавтра — отвозить Вига и контейнеры Тили в селение ту-пу. Воздушный извозчик, вот сейчас моя основная работа! Индивидуальный движок совсем заброшен. Всё время надо везти кого-то или что-то куда-то или откуда-то. Даже вспомнить смешно, что прежде было проблемой слетать на вертолёте до холма ту-пу и обратно.

Дорога с севера прошла в молчании. Женщины не плакали и ни о чём не спрашивали. Я их — тоже. Они боялись меня, а я боялся тревожить их воспоминания. Ничего светлого там быть не могло. Они попали в давние, урановые пещеры, провели там годы без свежего воздуха и дневного света, и неизбежный лейкоз наверняка отчеркнул у них громадную часть жизни.

Их надо бы отвезти сейчас в Город, в больницу, на операцию, а вовсе не домой. Но больницу в Городе и муторный мучительный процесс лечения они наверняка восприняли бы как новую тюрьму и новые пытки. И жизнь их это не продлило бы. Лечиться надо добровольно, и с пониманием того, что с тобою делают. А родной дом и свежий воздух хоть немного, но наверняка продлят их жизнь. И, главное, сделают остаток её светлым. Ибо не в том суть, сколько ты проживёшь, а в том — КАК проживёшь. Короткое счастье всегда предпочтительнее долгого мучения.

И всё же когда в сопровождении Полкана привёл я Шели и её ребятишек в пещеру Фора, я попросил Даю:

— Когда она отоспится, отдохнёт, обмякнет, расскажи ей о больнице в Городе, о том, что сама видела и знаешь. Там могут вылечить и её и детей. И они проживут дольше. А здесь Шели быстро умрёт. И дети её умрут молодыми. Но она должна сама туда попроситься. Насильно везти нельзя.

— Что у неё болит? — попыталась уточнить Дая.

— Кровь. Ей надо сменить всю кровь и то место, где кровь вырабатывается. Это очень долго, трудно и больно. Но зато люди потом живут долго.

— Про это что-нибудь написано? В ваших книгах…

— Конечно.

— Привези мне эти книги.

— Привезу.

Вот и первый чёткий медицинский заказ! Сразу на гематологию! Так неожиданно…

Виг собрался быстро. В полиэтиленовую сумку, с которой когда-то улетел он из селения купов, он накидал то, что казалось ему необходимым, и мы, во главе с Полканом, энергично потопали к вертолёту, где взаперти и в страхе сидела Зи-и с дочкой. Сквозь прозрачные стенки кабины она видела, что привезли её не к купам, а неведомо куда, и что её тут ждёт, представить себе не могла.

Уходя из вертолёта, я открыл две банки тушёнки, воткнул в них две ложки и сказал Зи-и:

— Поешь сама и накорми дочку.

Учить её пользоваться ложкой было некогда. «Может, сама догадается?» — подумал я.

Теперь я поднялся в машину первым, чтобы пассажирки не испугались Полкана. Обычно он рвался в кабину раньше всех. Но сейчас его придерживал Виг. А Вига он слушался, по старой памяти.

Пустые банки от тушёнки валялись на полу. Ложки — под пилотским креслом. Похоже, ими не пользовались, и мясо выгребали пальцами.

Виг поднялся в машину последним и коротко поздоровался:

— Ухр, Зи-и!

Она поглядела на него тусклыми глазами и тихо спросила:

— Ты меня знаешь? Ты куп?

— Я ту-пу. Меня зовут Виг. Но я знаю Сара. Знаю язык купов. Я учился у Бира. Ты помнишь старика Бира?

— Помню. Он был добрый дядька. Он жив?

— Скоро ты увидишь его, — пообещал Виг. — Сан довезёт нас быстро.

И он кивнул в мою сторону.

— Так ты Сан? — Женщина удивлённо посмотрела на меня.

— Да.

— Я слышала твоё имя в пещерах. — Она облегчённо вздохнула. — Говорят, ты никого не убиваешь. Может, и меня не убьёшь?

Мы с Вигом дружно рассмеялись, и я включил мотор.

К селению купов прилетели мы уже в сумерках, а пока дошли до костра возле хижины Сара, сгустились темнота. Мы остановились у костра, все четверо, молча, и вначале никто не обратил на нас внимания. Потом Сар, сосредоточенно жаривший на шашлычном шампуре крупную рыбину, как-то искоса поглядел, увидел мои серые ботинки и тихо констатировал факт:

— Сан вернулся.

Затем заметил рядом с ботинками босые ноги, поднял глаза, встретился взглядом с Вигом и спокойно поздоровался:

— Ухр, Виг!

И только после этого увидел Зи-и.

Рыбина упала в костёр, брызнув искрами. Сар вскочил, стремительно ощупал сестру и заорал на всё селение:

— Зи-и вернулась! Вернулась Зи-и!

И поднялся такой общий крик, какого ни разу не слышал я в тихом обычно селении купов. Метались от костра к костру и от хижины в хижину женщины, кричали и приплясывали у костров мужчины, почему-то заплакали дети и залаяли собаки. И даже петухи на птицеферме отозвались — пропели по второму разу своё обычное предзакатное «ку-ка-ре-ку». И сквозь всё это прорывалось саровское «Зи-и вернулась!»

Откуда-то выскочила Лу-у и по-православному стала целовать Зи-и крест-накрест три раза. Ошалевшая от общего крика Зи-и не сопротивлялась, но отворачивалась. Видно, в пещерах к поцелуям её не приучили… Родители Сара появились откуда-то возле дочери, и тихо, безмолвно гладили её всю. Совсем так же, как жена Фора Тулю гладила недавно свою вернувшуюся домой старшую дочь.

Никто поначалу не замечал маленькую кудрявую девочку. Она вжалась в ближний куст и с ужасом, громадными глазами глядела на происходящее.

Мне показалось, что в суматохе её могут просто затопотать, я подошёл и взял на руки. И девочка прижалась ко мне, потому что в этом всеобщем хаосе я был для неё наиболее знакомым человеком.

Из темноты вынырнул Тор, постоял минутку возле меня, окинул всех пронзительным взглядом и сразу выхватил главное:

— Это дочка Зи-и?

Он тронул девочку за руку, погладил по голове и снова спросил:

— Это дочка Зи-и? Как её зовут?

— Дочка Зи-и, — ответил я. — Имени не знаю.

— Зи-и! — закричал Тор, перекрывая общий шум. — Как зовут твою дочку?

— Эя! — крикнула Зи-и.

И девочка повторила тихо, мне на ухо:

— Эя.

— Лу-у, — спросил я, — у нас есть какая-нибудь варёная курица? Эя с утра почти ничего не ела.

— Сейчас принесу, — отозвалась Лу-у. — Сейчас мы её накормим.

И со всех сторон купы вдруг бросились кормить бедную Эю. Ей совали в руки жареную рыбу, варёные яйца, куски жирного мяса. А она отворачивалась и прятала лицо на моём плече.

В конце концов, мы с Лу-у уселись в сторонке, на камешке, и с трудом накормили бедное дитя кусочками остывшей варёной курицы. Эя вначале боялась этой незнакомой еды, настороженно обнюхивала её, а потом оторваться от неё не могла. И обе куриные ножки съела, и крылышки обсосала, и грудку пощипала. И безмятежно уснула у меня на руках.

Я отнёс её в свою палатку, положил рядом со спящим Виком и развернул для неё ещё одну раскладушку. А потом разыскал Сара и сказал:

— Пусть Эя до утра поспит у меня. В палатке ей будет спокойнее. Передай Зи-и, чтоб не искала её.

— Передам, — пообещал Сар. И спросил: — Ты завтра летишь в дельту? Мне Дар сказал…

— Лечу.

— Возьмёшь меня с собой?

— Тебя я возьму с собой куда угодно.

— Теперь я понял, — задумчиво произнёс Сар, — почему ты скрепляешь дружбу и братство кровью.

— Ну, и почему? — Я улыбнулся.

— Потому что для брата ты делаешь то, чего он даже сам для себя сделать не может. И о чём никогда никого не попросит. Видно, надо смешать кровь, чтоб в тебе заговорил мой голос, а во мне — твой. Тун эм, Сан! Тун эм!

 

18. Предмет для спора

Полдня возил я Сара, Вига и Дара по островам меж протоками дельты. Сегодня тут было тихо. Строители улетели до прихода следующих «Вихрей», неподвижные роботы выстроились в складе, локомобили и краны выключены. Только прибой вдалеке шумел да птицы пели.

Мы осмотрели будущее селение купов с вольготно стоящими одинокими восемью хижинами, перебрались по супердековым мостикам ко второй протоке, а потом и к третьей, по обоим берегам которой предстояло жить племени ту-пу. Северная часть их посёлка уже поднялась выгнутой к холоду дугой до третьего этажа по центру. «Крылья», понятно, отставали. Такова технология стройки… На южной стороне протоки закладывались фундаменты из бетонных блоков под другую такую же дугу, выгнутую к теплу.

Побродили мы по лестницам, вынесенным наружу, как в южной Италии и как в нынешнем селении ту-пу, по пустым комнатам, в рамы которых пока вставлены стёкла. К этому предстояло приучать людей постепенно, долго и трудно. Понятия о стёклах у ту-пу нет. И пусть начинают здесь жить без них, климат позволяет. Как и в нынешнем селении… Попозже будем приучать их сначала к органическому, небьющемуся стеклу, затем к обычному. Если оно вообще здесь понадобится…

Сантехнику им ставили всю, по полной норме. Но не всю сразу предполагалось открывать. Для начала пусть научатся пользоваться хотя бы кранами на кухнях. А всё остальное, как говорится, во дворе… Потом, постепенно, будут им открываться и другие прелести цивилизованных квартир. Не всё в один день. Ибо учить надо. А учить целое племя бытовой культуре некому. Кроме Даи, Лу-у, да меня… Маловато!

Конечно, сюда бы Тили!.. Так ведь Женька, чай, не отпустит. И сам, разумеется, не поедет.

По сути, племя ту-пу перешагнёт из первобытных пещер сразу в городские условия. Одним рывком! И тем самым на столетия обгонит купов. Так уж сложилось… Повезло! Купы будут догонять соседей долго. Может, и не догонят никогда.

…— Смогу я перевезти сюда свой верстак? — поинтересовался Виг.

— Зачем? — удивился я. — Работай пока за моим. Пойдём — покажу. Когда поедет Фор, тогда и твой верстак заберём.

Я отвёл всех в склад, показал свой верстак, на котором в этот раз не было записок, выдвинул из тумбочки тяжёлые ящики с инструментами. Глаза Вига расширились от удивления и восторга. Такого обилия инструментов он ещё не видал.

— Одна просьба, — предупредил я. — Всё, что возьмёшь, — положи потом на то же самое место. Мне некогда разыскивать инструменты. Всё должно быть под рукой.

На ряды неподвижных выключенных роботов двое моих спутников косились вначале откровенно боязливо. Потом — просто с любопытством. Наконец, Дар поинтересовался:

— Эти каменные люди опасны?

— Если ты на них не нападёшь, — объяснил я, — они тебя не тронут. Как собаки в племени.

— А если нападу?

— Дар, зачем тебе нападать на собак? — удивился Сар. — Они же тебя защищают!

— А эти каменные — тоже?

— Конечно! — заверил я. — Людоеды увидят их — убегут в страхе. И не съедят твою Ме-а.

На Дара Сар глядел с усмешкой. Он видел роботов ещё когда я привозил его сюда вместе с Тором. И с тех пор не боялся.

Впрочем, я не замечал, чтобы Сар кого-то или чего-то боялся. Спокойные опасения бывали ему иногда свойственны. Страха его я ни разу не наблюдал.

А наверное, тягостно наблюдать людей, у которых первый советник — страх. Как бы ни был такой человек красив, он сразу же вызовет жалость.

И потом от этого никуда не уйдёшь…

Каждый из моих спутников выбрал себе хижину и пометил её каким-то своим знаком. Хижины были все одинаковы, но стояли по-разному. Виг предпочёл ту, которая ближе всех находилась к будущему селению ту-пу. Сар выбрал ту, что ближе других к лесу. Дар выбрал хижину в самом центре будущего посёлка. И я пообещал, что никто эти хижины не займёт, и что вообще никого я сюда не привезу раньше, чем сегодняшних спутников.

Напоследок я обратил их внимание на аккуратные поленницы дров, которые были сложены бережливыми роботами по краям разных площадок всюду, где пришлось валить деревья. Стволы увозили на Центральный материк, а из сучьев роботы заготовляли дрова. Соответствующие программы были созданы для роботов ещё на Земле. И пригодились здесь — и в самом начале, и теперь. И наверняка пригодятся на других материках. Планета в целом — пока что дикая, дровами тут будут топить ещё столетия.

Завершился этот очень спокойный день неожиданным вызовом мамы — когда мы собрались в обратный путь и дотопали до вертолётной площадки. Зазуммерил радиофон, я включился и, прежде маминого голоса, услышал крик младенца:

— Баба! Баба!

А потом уже мама спросила:

— Алик! Ты меня слышишь?

— Да, мамочка. Кто там у тебя орёт?

— Наш Павлик.

Слово «наш» мама подчеркнула.

— И Розита у тебя?

— Розита в Совете. Там сегодня большой спор. — Мама вздохнула. — А я решила провентилировать с тобой одну семейную идею. Как ты к ней отнесёшься…

— Если я вызову тебя через час? Идея не устареет?

— Хоть через два! Ты сейчас занят?

— Увожу из дельты первых новосёлов. Они выбирали себе хижины.

— Поздравляю! Жду вызова.

Мама отключилась, я распахнул дверку вертолёта и пригласил всех в салон. И уже в воздухе как-то остро осмыслил мамины слова: «Наш Павлик…»

Она, значит, с первых ползунков приучает Паоло к нашему дому, к нашей семье. И для малыша она — «баба», другой бабушки у него нет и никогда не будет.

Разумеется, всё это — с согласия Розиты.

А, может, и по её инициативе?

Кто там разберёт, где чья инициатива, если две умные женщины взялись делать одно педагогическое дело? Надеюсь, они сделают его так, что комар носу не подточит. И Паоло вырастет своим человеком в нашей семье, и я не буду для него чужим дядей.

…На полянку возле селения купов я опустил вертолёт уже в вечерних сумерках. Вот-вот должна сгуститься полная темнота. Вигу я пообещал увезти его домой завтра утром, вместе с контейнерами, и отправил ночевать в селение с Даром и Саром. А сам остался в машине спокойно поговорить с мамой.

— Слушаю твою идею, — сказал я ей.

— Я давно думаю о семейном слёте, — призналась мама. — Примерно в то время, когда твой Гар прилетит учиться на нашу ферму, а наш Витенька попадёт, наконец, в интернат. И вечерами, полагаю, в мои руки. Хочется собрать всех до кучи и махнуть опять в Зону отдыха. Уже не на два дня, а хоть на недельку. Даю взять с мужем и детьми, тебя и Лу-у, Гара, Свету с семьёй. Мы столько тут перестрадали, что, наверное, имеем право на тихий семейный праздник…

— И Павлика взять?

— Разумеется! — Мама вздохнула. — Я уже и не представляю себе наших семейных праздников без Павлика. Такой прелестный малыш! С ним я просто таю… Когда Тор собирается отпустить Гара?

— Сказал — к следующему разливу. Парень быстро тянется вверх.

— Как ты думаешь, Дая прилетит?

— Сегодня я возил Вига в дельту. Они переберутся туда на днях. А оттуда уже на «Вихрях» — никаких проблем! Кстати, Дая просила литературу о лейкозах.

— С чего это вдруг?

— Появился практический интерес. Наверняка Михаил тебе сегодня вечером расскажет. По-моему, на Совете об этом будет разговор. А я потом добавлю информации, если не хватит…

— Грустный интерес… — тихо заметила мама. — Ты сам хоть понимаешь, насколько это сложно? Понятие о лейкозах надо начинать с науки о крови, о кровообращении. Иначе Дая ничего не поймёт.

— Ну, и начинай! Кто мешает? Дая тебе верит, как Богу.

— В общем-то, я ведь не гематолог. Ну, знаю гематологию, как всякий хирург…

— Того, что ты сможешь объяснить, Дае хватит на целую жизнь.

— Попробую… В конце концов, нам всё равно предстоит готовить своих медиков, — задумчиво произнесла мама. — Из младших поколений… Никуда от этого не уйдёшь. И мне, значит, придётся. Как самому старому медику на планете.

— Вот и потренируйся на Дае! Готовь учебный курс.

— Как у тебя просто! А я, между прочим, никогда не преподавала. Даже хирургию. Не говоря о гематологии…

— Мне всегда казалось, что преподавать людям куда легче, чем резать их живьём.

— Ну, и выражения у тебя! — Мама хмыкнула и уточнила: — Так твоё отношение к моей идее?

— Слушаюсь и повинуюсь. Хотелось бы небольшого добавления в программу.

— Какого?

— Поездки на космодром. Из Зоны отдыха туда на катере рукой подать. Давно хочу показать наши звездолёты Лу-у, Дае и Вигу. Они ведь и понятия не имеют, КАК мы сюда пришли.

— Надеешься, поймут, когда поглядят?

— Сколько бы ни поняли, всё хорошо. С чего-то надо начать.

— У меня возражений нет. — Мама помолчала. — Может, и Миша согласится поехать с нами. Он на своём корабле был бы особенно интересен. Даже и мне…

— А вы с ним там не были?

— Всё некогда. — Мама вздохнула. — Думаешь, у тебя одного цейтнот?

— Мамуля! А из-за чего сегодня в Совете спор? Не из-за моих ли палестин?

— Из-за полуострова Бируты.

— Уже легче. И кто наступает?

— Розита, конечно.

— Из-за чего там спорить-то?

— Где раньше строить жильё: на курорте или в рудничных посёлках.

— Разумеется, Розита — за курорт?

— Представь, за рудники! Её идея — быстрее дать цветные металлы. Рудники — с нормальным бытом, без вахтового метода. И одновременно развести там открытые чайные и кофейные плантации. У нас на исходе земные запасы чая и кофе. А парниковые плантации не справляются.

— Странно. Кто же тогда за курорт? Если уж не Розита…

— Иржи Славек. Он считает, что рудники можно обслуживать с курорта. Вахтовым методом. А рудничных посёлков вообще не строить. И для чая с кофе самый юг полуострова удобнее.

— Позиция Михаила тебе известна?

— Он обычно поддерживает Розиту. Верит ей! Сегодня ночь просидел над картой. Высчитывал длину дорог при том и другом варианте. У нас ведь узкое место — дороги. Дорожных машин не создаём. Земные работают на износ.

— И с чем он ушёл на Совет?

— Посмотри на карту. Сам поймёшь.

Карту Южного полуострова я отлично помню с тех пор, как создавали мы для него в лаборатории роботов-геологов. Мы ведь вкладывали в них блоки местной памяти… Правда, это была прежде всего память геолога Ната О'Лири, а не моя. Но и я к ней прикоснулся… На этом полуострове мы тянули силовое кольцо, чтобы защитить участок для испытаний. На этом полуострове вынес я из леса умирающую на моих руках Бируту… Мне ли искать ответа на карте того полуострова? Она всегда и навсегда перед моими глазами! И без вычислений ясно, что, если поставить рудничные посёлки с причалами в середине полуострова, по берегам моря с запада и востока, то дорог понадобится вдвое меньше. Если не втрое… И руда пойдёт на причалы раньше. В чистом виде по экономической формуле Розиты: труд должен давать отдачу как можно быстрее.

А гостиницы для курортников, в конце концов, можно поставить в тех же рудничных посёлках. Живописные участки побережья найдутся везде. Много ли у нас курортников? Зона отдыха чаще всего пустует. Цейтнот!

Правда, Розита когда-то сама и замыслила крупный курорт на юге полуострова… И не удивительно, что идея засела в других головах. Отличная идея! Но Розита и не отказывается от неё в принципе. Просто всему своё время. Одно раньше, другое — позже. Делу — время, потехе — час…

Мне тоже предстоит определить над картой Западного материка, что делать раньше, что — позже, а чего, может, пока не делать. Так сказать, заглянуть в светлое будущее, которое прекрасно прежде всего тем, что нас там ещё нет… Разумеется, не я один буду всё это решать. Соберётся Совет, начнутся споры умных людей, авось, и меня позовут… Но спорить будут в первую очередь о том, что придумаю я тут, в одиночестве, в геологической палатке, над своей картой.

А чего не придумаю, о том, вероятнее всего, и не вспомнят, и спорить не станут. Не обнаружится предмета для спора…

 

19. Мы не ангелы!

Итак, спокойный Сар определил самую первую очерёдность моих забот.

— Я готов в пойму хоть завтра, — сказал он, когда я вернулся в селение после разговора с мамой.

— Я тоже готов завтра! — почти закричал Дар.

— Давайте не завтра и не в один день, — попросил я. — Завтра надо отвезти домой Вига. А потом уже вас.

— Хорошо, — согласился Сар. — Вези сначала Дара. Потом меня. Когда сможешь.

Почти всегда Сар старался уступить другому всё, что возможно. Первый признак ума и силы.

В глазах Дара, однако, мелькнул испуг. Он уже свыкся с мыслью о выгодном соседстве со смелым и сильным охотником Саром и теперь вдруг представил себя и свою невесту одинокими на громадном и пустынном морском берегу. Где хоть как кричи и зови на помощь — никто не услышит.

— Вези Сара первым, — тихо и покорно произнёс Дар, как бы уступая старшинству соплеменника. — Мы с Ме-а подождём.

— Я возьму двух собак, — предупредил Сар. — Твоя хижина всех унесёт?

Я прикинул: трое взрослых, двое детей, две овчарки да ещё какие-то вещи: шкуры, оружие, посуда, еда на первые дни… Многовато!

— Оставь детей! — попросил я. — Привезу их вместе с Даром. Если он не повезёт собак.

— Я тоже хотел бы одного пса, — вставил Дар.

— Попозже привезу его тебе, — пообещал я. — Можешь ты несколько дней пожить со своей невестой без пса? Лесных людей там нет, бояться некого. Ну, возьми пока одну собаку у Сара…

— Ладно, возьму, — согласился Дар. Потом задумался и выпалил: — Но она обратно к Сару убежит!

Вокруг все засмеялись. Кыр заметил:

— Смотри, чтоб невеста к нему не убежала!

Дар обиделся.

— Делайте, как хотите, — сказал он и пошёл к другому костру.

Виг слушал разговор молча, с усмешкой, а потом тихо сказал мне:

— Мы возьмём с собой только Маю. А Мару пока оставим. Привезёшь позже?

— Конечно! Исета только не бери. Он пока нужен мне в вашем селении.

Так и определилась очерёдность…

Старикан Бир молчал. Когда пропал его младший сынишка и обнаружились на Кривом ручье следы людоедов, Бир готов был переселяться первым. А я подумал тогда: «Не дай Бог!» И потому, что тут без него будет трудно. И потому, что там ему одному — тоже. Он ведь уже не охотник — быстро не побежит. И рука его может дрогнуть. И стрела может пролететь мимо. Значит, там его кто-то должен кормить. А тут за него кто-то должен будет делать наконечники. Ибо не все охотники приспособились к железным иглам в стрелах и к железным наконечникам на копьях. Некоторые предпочитают охотиться по-старому, с костяными и каменными наконечниками. Ибо по-разному летят стрелы и копья. У Сара — всегда в цель. У Дара — нередко мимо. И Бир предлагает каждому то, что ему удобнее. Кто вместо Бира сможет это делать?

Наверное, Бир и сам всё понял. И потому молчал. А может, ещё и потому, что молчал его старший сын Кыр. Незачем Кыру спешить: хижина у него новая, жена — молодая и полностью послушная, дочь — совсем маленькая, одна в лес не побежит. Ничто не гонит его на новое место. Наоборот, всё привязывает к старому. И, похоже, он уйдёт отсюда в числе последних. А значит, и Бир…

Вот с этого расклада и начал я свои размышления над картой, вернувшись на другой день из селения ту-пу и выгрузив на лесную площадку пустые контейнеры. Попозже увезу их в дельту. Пока придётся им поторчать тут.

…На идеально круглую бухточку Блюдце совсем недавно положили глаз Косовичи. Теперь на неё упал и мой взгляд. Вчера, по пути из дельты, я завернул к ней и осмотрел ещё раз. Пожалуй, пяток «Вихрей» запросто развернётся в ней. А у причалов приткнётся и весь десяток. Больше пока и не надо! Для города землян, наверное, лучшего места тут не найти. И дельта рядом, и земляне не будут мешать двум племенам жить так, как им хочется.

Словно давнее и суровое предупреждение, сидит в моей памяти новелла «Начало города» — из исторического сборника Розиты. «Не уподобляйся предкам своим! — подсказывает мне память. — Не строй город на костях! Он ни у кого ничего не должен отнять. Он имеет право только добавить!»

И потому город и порт надо ставить в сторонке от дельты. И убрать к этой бухточке все краны, локомобили и всех роботов. Убрать весь шум! В дельте должно быть тихо. Иначе зверь навсегда уйдёт и птица улетит.

К будущему порту и предстоит направить весь вероятный рудный поток с живописного озера между холмами. Не знаю уж, как окрестят его на картах… Для меня навсегда оно останется Озером Любви. Но об этом никто никогда не узнает…

Примитивную мою геологическую добычу — две ведра с бокситами и малахитом — исследовали на Центральном материке и поздравили с геологическим открытием. А я в ответ запросил хотя бы во временное пользование геологический рентгенорадиоанализатор. Небольшой чемоданчик с лёгкими щупами позволяет прямо с поверхности искать залежи семи десятков элементов. И, похоже, в районе Озера Любви искать стоит. Потому что у подножия чёрных скал я обнаружил широченную жилу светло-оранжевого пегматита с неизменными чёрными закорючками, похожими на арабские письмена. А пегматит — это литий, цирконий, вольфрам, тантал… И хоть пегматита па Центральном материке пока хватает, запасы полезных ископаемых никогда не лишние. Дойдёт очередь и до пегматитов Западного материка…

Но, ежели собрались на одном пятачке бокситы, малахит и пегматиты, значит, и ещё что-то может открыться! И потому всё вокруг надо прощупать рентгенорадиоанализатором. Для начала… Вот получу его — и тогда… И лишь потом пойдут роботы-геологи бить шурфы и оконтуривать месторождения.

Как забрасывали когда-то роботов-геологов вертолётами на Южный полуостров, так, похоже, скоро заброшу я их и на озеро в холмах. В надежде, что здешние месторождения окажутся промышленными.

А вот как везти местные руды к будущему порту, при полном отсутствии дорог на Западном материке?

Ничего не придумывается для начала, кроме дирижаблей. Нужда в них на Центральном материке будет уменьшаться с появлением новых дорог. И значит, какую-то часть их удастся перебросить сюда. Да и сами дирижабли мы начнём строить раньше, чем вертолёты. Дирижабли проще. Вот ужо пойдут металлы с полуострова Бируты…

Но верится, что придёт скоро «Рита-4», выползут из её недр новые дорожные машины, и хоть одну из них Совет пожалует Западному материку. Свяжет она северный порт с урановыми пещерами, обогатительной фабрикой и стройплощадкой атомной станции — а тем всё рядышком! — и двинет сюда, южнее, к дельте Аки. А уж отсюда — к Озеру Любви. Пройдёт севернее полосы болот, севернее Кривого ручья и нынешнего селения купов, зацепит месторождение изумрудов, перемахнёт Аку западнее слияния с южным притоком и устремится к медным и бокситовым рудникам.

В какую уж сторону двинет оттуда — сейчас не видно. Земля неисчерпаема! Самым неожиданным образом открывает она порою свои богатства.

Вот последние съёмки со спутников обнаружили ночные костры в долинах ручьёв, которые сбегают в бассейн Аки с краёв безводного центрального нагорья.

А раньше там костров не было.

Разжечь их могли только каннибальские семьи. Больше некому! Называть эти дикие стаи племенами, пожалуй, рановато… Значит, они сдвинулись на запад, врезались в края плато, потеснённые грандиозным лесным пожаром и, возможно, активностью энергичных ори. Может, поэтому и не видно в последнее время людоедов близ селений купов и ту-пу?

Вслед за каннибалами наверняка придут в эти долины и урумту — за новыми жёнами. И значит, либо от самих охотников, либо от наиболее диких и нетребовательных женщин Западного материка просочится какая-то информация о тех богатствах земли, которые не видны со спутников.

Ведь углядела же догадливая Сумико в руках у жены Цаха, которую зовут Уш, любопытную игрушку — кровавого цвета прозрачный крупный камешек. Сидя перед телевизором во время «отопительных курсов», Уш перекидывала камешек с руки на руку, поглаживала и облизывала его.

— Откуда он у тебя? — спросила Сумико.

— Из моего леса, — ответила Уш. — Там в ручьях много таких.

Камешек оказался рубином. А природных рубинов нам как раз и не хватает. Ну, нет их на Центральном материке — куда денешься?.. Искусственные — для информационной электроники! — создаём. Но в оборонительном оружии они не могут достойно заменить природные. И поэтому наши карлары уступают земным.

На другой день Сергей Агеев подробно расспросил Цаха о том, в каком лесу водятся такие замечательные женщины, как Уш.

Цах подумал, что улыбчивый Серж хочет добыть себе точно такую же. Вдобавок к Сумико… Разумеется, Цаху это было приятно, и он подробно описал все приметы тех мест. По его рассказу и был отмечен на карте скалистый участок леса, ныне спалённый, на полпути от верховьев Аки к новым пещерам урумту. Когда-нибудь там начнутся поиски рубинов. По крайней мере, другого перспективного на рубины участка у нас нет.

Так что и Сергей Агеев может кое на что сгодиться — с подачи Сумико! И даже дикая Уш из западных лесов. Пути геологических открытий неисповедимы!

А сколько нового сулит нам общение с племенами ори и оли!.. Или с одним этим племенем… Ведь часть его осталась на южной стороне кошмарного геологического разлома. То ли бежала оттуда ещё южнее, то ли медленно обходит разлом с запада, то ли в страхе сидит на месте… В суматохе мы забыли про неё, упустили из виду. А ведь она ещё проявится. Где? Как?

По крайней мере, наладить общение ори и оли нам по силам. Вот выберут они юношу для обучения — а, может, уже и выбрали? — привезу я его к купам, многому научу, стану его другом, как стал другом Вига в таких же обстоятельствах, — и махну с ним на вертолёте в племя оли. Пусть попытается поговорить с ними на своём языке. Такая поездка многое прояснит и свяжет эти племена, если в том есть надобность. И наверняка от них придёт ещё немало геологических сведений. А, может, и тропку они сами проложат между своими нынешними селениями.

Впрочем, где окажется в будущем само селение ори? Может, в нынешних пещерах ту-пу — когда они опустеют?.. Не исключённый вариант! Но и не обдуманный пока нами. А, наверное, стоит его обдумать…

Однако если даже обернётся и так, всё равно тропка между родственными племенами пробежит — хотя бы ради воды! — через озеро в холмах. И пересечётся с нашей дорогой от рудников к порту. И притопают этим путём на рудники и в порт местные люди, которые станут первыми горными и портовыми рабочими на Западном материке. Не всё же роботам заменять людей на рудниках и в порту! В местных условиях полезно и людям научиться делать то, с чем неплохо справляются роботы. Не паразиты нужны на этой земле, а работники! Хватит с нас и племени ра, которое в работники никак не рвётся, а сгущёнку требует и лопает…

Даже урумту, наиболее агрессивные здесь аборигены, начинают постепенно понимать, что нельзя только требовать и получать. Вот шкуры Вук отдарил, пять женщин отпустил… Может, и ещё кого отпустит — за следующие хижины и новые кувалды с лопатами? Может, стоит составить список тех, кто был угнан одновременно с дочкой колдуна Риха и сестрой Сара? Ведь чтобы спросить про них, нужно знать имена!

Вот и ещё задачка — и для Лу-у и для Вига с Фором. Пусть повспоминают!

А для Лу-у есть задачка ещё и потруднее: потихоньку убедить бедную Зи-и в необходимости лечиться самой и лечить дочку. Иначе Зи-и умрёт скоро, а тихая робкая Эя проживёт недолго. Убеждать в этом особенно трудно потому, что несчастной Зи-и как раз и хочется больше всего жить дома и никуда не отлучаться.

Справится ли Лу-у с такой задачкой?

Наверняка она об этом не думает, но вот ведь — совершенно стихийно! — делает как раз то, что надо. Вместе с Гаром она вытаскивает из палатки телевизор с динамиками, ставит кассету с давним концертом специально для купов. Разумеется, это ради Зи-и. И, понятно, за этой кассетой последует другая, снятая в Зоне отдыха. Все — с комментариями самой Лу-у… Доверие у них с Зи-и самое полное. Выросли вместе…

Представляю, как ошалела бедная Зи-и от потока невероятных для неё новостей. Нескоро всё утрамбуется, уляжется, осмыслится. Процесс естественный… Но на сроках жизни он скажется круто!

Взгляд мой опять скользит по карте на запад, перемахивает сгоревшие и уцелевшие леса, задерживается на жёлтом округлом, как блин, центральном безводном нагорье. До сих пор некогда было над ним полетать. И даже некогда попросить первичную спутниковую геологическую локацию этого обширного плато. Что на нём и что под ним? Есть там, чем дорожить, или дорожить там нечем? Ведь ежели нечем — это тоже положительный результат. Потому что землянам понадобится скоро второй космодром. Два корабля ещё сядут на первом — а дальше некуда. Дальше пришлось бы навсегда сжигать охотничьи угодья ра и гезов.

Да и сами мы когда-то поднимем в космос телескопы и орбитальные станции. Для них тоже нужен рабочий космодром. И пока нет других вариантов, кроме здешнего центрального плато.

Однако вначале его надо исследовать. Чтоб не потерять ненароком большее, чем безводная площадка для космодрома.

И, наконец, ещё об одном думается над картой. Реки! Две Аки и два Жога должны стать первыми дорогами на материке. Переселение купов и ту-пу в дельту вообще-то планируется не на вертолётах, а на катерах. И потому бригада гидрологов для Аки уже формируется. И Тор разрешил ставить для них палатку на острове купов.

Палатка привезена, лежит на складе в дельте. Но ставить её рано. Вот когда гидрологи обследуют и расчистят низовья реки, двинутся по ней вверх, тогда и поставим. И следующую тоже, где-нибудь возле слияния Большой и Малой Аки.

В общем, если прикинуть на круг, кое-что тут сделано. Изменился северо-запад континента. Хотя и не всё удалось. Не одна моя воля тут действовала. Не дремало и зло. Почему-то оно всегда и везде наступательно. За исключением, может, уникального нашего Совета, где наступает чаще всего Розита.

Однако и в нашем Совете всякое бывало. До Розиты…

Что будет у нас с нею дальше? Куда вывезет кривая? Не представляю! Пожалуй, это единственное моё будущее, которое тонет в сплошном тумане. Вполне понятно и откровенно, не словами, а поступками Розита объяснила, что от меня сие меньше всего зависит. Все давние мои решения полетели вверх тормашками от нескольких её движений. Играючи разметала мои умственные построения. Она оказалась сильнее меня и смелее. Никуда от этого не уйдёшь. И, значит, всё будет так, как она захочет.

Не зря, видно, шутливо пела она в далёком «юбилейном» концерте: «Всё будет так, как я хочу, как я хочу!»

Всё, кроме одного: с Лу-у я не расстанусь.

А уж чего захочет прелестная умная смелая и превосходно образованная женщина, кто же угадает? Если какой наивный и Возьмётся угадывать — точнёхонько угодит пальцем в небо.

Может, на том концерте Розита персонально меня предупреждала? А я, болван, не понял?

…Перед отъездом из дельты, на прощанье, уже на причале, прежде чем перепрыгнуть на палубу покачивающегося рядом «Вихря», Розита прочитали мне пять стихотворных строк:

— Чьё это? — спросил я. — Твоё?

— Была такая поэтесса, — ответила Розита. — Юнна! Единственная отличная поэтесса с таким именем. Те строчки, что между вальсами и «Венгерскими танцами», — тоже её. Но они же и мои — если я их помню, если они звучит во мне. «Если я от этих строчек плачу, значит, мне они предназначались…» Это уже не Юнна. Это её почти современница — Вероника… Пойми, Санюшка: мы с тобой живы, пока сходим с ума. Перестанем безумствовать — считай, полноценная жизнь на этом и кончилась. Жить надо страстями! Если, конечно, повезёт… Потом, когда уйдёт молодость, мы будем вспоминать в ней только свои безумства. Всё остальное сотрётся в памяти, затянется мутной пеленой. А безумства наши будут сиять до конца — как звёзды первой величины на небе. Они бессмертны — для краткого мига человеческой жизни…

Может, она права? Может, действительно мы живы, пока бушуют в нас страсти? Пока мы любим, страдаем, мечемся, ищем?.. А то, что потом — жизнь ли это?

У кого бы спросить? Кто таким сокровенным поделится?

В конце концов, мы не ангелы, мы люди, всего лишь люди!

…В селении купов звучит сейчас из динамиков голос Розиты, и наверняка Лу-у переводит своей подруге слова любимой песни:

 

Эпилог

Сплошная линия

…Объяснив всё главное, что сегодня предстоит сделать, я закончил:

— А теперь, братья мои, за работу! Труд каждого из вас приятен сынам неба. Они отблагодарят вас! Тун эм!

Традиционный утренний разговор закончился, и люди племени купов стали расходиться — за грибами и ягодами в лес, к рыболовным сетям на Аке, к моторкам на морской рыбный промысел, на огороды, чайную плантацию, кукурузные делянки и птицеферму, в телятник и свинарник. Только пяти молодых охотников не было на утреннем разговоре, потому что ещё затемно утекли они в лес. Да старый оружейник Бир никуда после разговора не пошёл — просто развернулся к своему железному верстаку. Возле него и сидел… Он обычно не отходит от верстака во время утренних разговоров с племенем. Интересуют Бира не сегодняшние рабочие планы — у него они свои, одному ему ведомые! — а общие планы на будущее. Так сказать, перспектива! Да ещё отношения с другими племенами. По интересам он типичный «международник». И в своих «проповедях» я это учитываю: включаю в них новости из соседних племён, сведения о том, кто и зачем приплывёт или прилетит к нам в гости, когда и с чем подойдёт к причалу очередной «Вихрь». Хоть и видели его купы не раз: на берег к каждому приходу корабля сбегается обычно почти всё племя.

Впрочем, в селении всегда отыщется какой-нибудь из молодых айкупов, который «Вихрей» ещё не видал. Молодые айкупы приходят сюда постоянно — и парами и поодиночке, приглядываются, изучают здешнюю жизнь и нередко строят здесь хижины, включаются в общую работу. Благо хватает её на всех! Но вот невест теперь не хватает. Девушки купов по-прежнему предпочитает «своих», и молодые айкупы уходят за невестами в далёкое родное селение. Или — реже! — в ближнее селение ту-пу. А там вождь Фор требует, чтобы невесту жених «отработал» на стройке.

Пещеры теперь ту-пу не роют — негде! — зато «Вихри» постоянно привозят им новые кубики-комнаты. И строительной работы — в достатке. Некоторым айкупам она очень нравится, и они остаются жить у ту-пу, как строительные рабочие.

В общем, есть о чём поговорить с приютившим меня племенем, и незаметно, между делом, ввернуть в беседу те принципы поведения, которые когда-нибудь, в далёком будущем, позволят сделать «из англов ангелов». Как завещал в глубокой непроглядной древности папа римский и посоветовал мне Тушин.

Не касаюсь я в своих утренних разговорах только одного пункта нравственности: супружеских измен. И потому, что сам грешен, язык не повернётся, и потому, что купы сквозь пальцы смотрят на довольно редкие в своей среде супружеские измены. Ни крика нет по этому поводу, ни драк, только насмешки. Чаще всего над мужчинами. Тут, по-моему, сама жизнь будет постепенно учить.

Однако даже нас она толком этому не научила…

Закончив разговор, я снял переливающийся всеми цветами радуги жреческий хитон (наши женщины в Городе клеили из этой пёстрой ткани купальники!), закинул его за плечо и тоже отправился работать. Нужно коротко суммировать новую информацию для Совета из беспокойной дельты Жога, прикинуть заявку на ближайший рейс «Вихря» или вертолёта и передать в Город.

За столом пришлось просидеть полчасика. Ибо краткость передачи требует предварительной работы. А время дорого всем — в том числе и ребятам на узле связи. Общий наш цейтнот не щадит никого.

В конце концов, свёл я на два листика всё необходимое и отправился через лесок к своему запертому цифровым шифром вертолёту, так и не сняв жреческой тиары из оранжевых с пурпурным и фиолетовым отливом перьев ураху. Птичка эта водится только на островах северных озёр.

Сплёл тиару Сар, не раз бывавший в тех местах. И всегда в одиночку… Сплёл в благодарность за возвращение из плена его сестры Зи-и. Специально за пёрышками туда сбегал… Ибо тиара не только закрывала голову от солнца, но и гарантировала от всяких неожиданностей. Носят её тут только вожди да колдуны, и никто на северо-востоке материка не решится выпустить стрелу под такую тиару.

Вот, наконец, и лесная полянка, на которой уместится пяток вертолётов, но сегодня стоит только мой. Неумолчный шум морского прибоя доносится досюда издали, приглушённо. И греет душу. Ибо с детства люблю шум прибоя, Хотя родился и вырос на Урале. А на море жил только в Меллужи, под Ригой, с Бирутой, в короткий отпуск перед прощанием с Землёй, да ещё на самом юге Южной Америки, с родителями, ещё мальчишкой.

Видно, не хватило мне на Земле прибоя…

Для купов мой маленький вертолёт — не только транспорт, но и храм, где я слушаю «сынов неба», вижу их и говорю с ними. Да и не только я, а все, кому понадобится. И Тор говорил отсюда с Тушиным и со своим сыном Гаром, когда Гар учился на ферме Центрального материка. И старикан Бир говорил со своим средним сыном Луром, когда Лур учился в Городе на санитара. И тёща моя Ка-а глядела отсюда на маленького внука своего, когда он впервые был в городском интернате.

Для меня же вертолёт — рабочий кабинет, где всё привычно, удобно и устроено на нормальном человеческом уровне.

Отпираю дверку, усаживаюсь в пилотское кресло, нажимаю кнопку радиопередатчика. Обычный сеанс связи… Слушает и записывает Розита. Я диктую свежую информацию и хозяйственную заявку для купов, прощу новый аккумулятор для передатчика. Затем интересуюсь:

— Что новенького у вас?

— Ты слушал наши передачи? — удивлённо спрашивает Розита.

— Нет. Ты же по информации видишь: был у килов. Опять мирил их с беспокойными оли. Только к ночи вернулся.

— Как там поживает Гро? — В голосе Розиты некоторая игривость. — Помнит ли меня? Столько времени прошло!

— Тебя невозможно забыть, — успокаиваю я. — Вообще никогда и никому. С твоим ножом Гро не расстаётся. Похоже, там он тоже стал символом власти. Как у урумту. Так сказать, местная шапка Мономаха.

— Значит, ты не знаешь, что прилетела «Рита-четыре»? — спрашивает Розита.

— Первый раз слышу! Сколько их?

— Девятьсот.

— Ого! Поздравляю!

— И тебя! Тебе тоже полегчает.

— Хорошо бы…

— Тут, Сандро, собрались в клубе полсотни ребят с этого корабля. Первые, кто вышел. Юные такие, бледные… — Розита вздыхает. — Как мы шесть лет назад… Пришли, чтобы послушать и повидать тебя. Ты, оказывается, стал очень популярным на Земле изобретателем. Вместе с… — Розита как-то запинается. — Вместе с Евгением… Ваши коэмы пошли по всей планете. Евгения они затребовали прямо на корабль. Пока шли прививки… А тебя они только что прослушали. Теперь хотят повидать. Может, включишь экран?

— Пожалуйста!

Нажимаю кнопку. Экран вспыхивает, мгновенные полосы торопливой лесенкой пробегают по нему, и я вижу совсем молодых ребят в привычных зелёных костюмах, которые мы давным-давно сносили, заменив серо-голубыми. Когда-то в таких же зелёных мы улетали с Земли. Значит, форма там пока не изменилась. К их отлёту… Сто лет они летели! И что на Земле сейчас, никто не знает. Связи по-прежнему нет. Не исключено, при нашей жизни и не будет. Световой барьер мы пока преодолеваем только в фантастике да в научных опытах.

Ребята сидят в креслах небольшого клуба. Перед ними громадный, во всю сцену, экран. Ради концертов и спектаклей его поднимают. Но сейчас он в обычном положении. И на этом телеэкране я. В полный рост…

Дружно, хором, видимо, подготовившись, ребята кричат:

— Здрав-ствуй, Сан-дро!

— Ухр! — отвечаю я с улыбкой. — На языке купов это значит: «Удачи!» Рад видеть вас, молодых и красивых. Мы давно вас ждали и многого от вас ждём. Работы невпроворот. Работников не хватает. В том числе и на Западном материке, который я имею честь перед вами представлять.

Мне хорошо видны их восторженные лица. Как и мы когда-то, они считают себя счастливчиками, уверены, что им повезло. А тем, кто не попал на корабль, не повезло. И в голову им не приходит, что на самом деле всё как раз наоборот.

Со временем они разберутся. И будут делать то же, что и мы. Деваться некуда: ничего другого тут делать невозможно. И вернуться в блаженное неведение никому не дано. Как и вернуться с того света…

Глядя на меня, ребята тоже вначале улыбаются, как-то удивлённо и растерянно переглядываются и начинают смеяться. Всё сильней и дружней. Даже, по-моему, против своего желания. Они ещё сдерживаются. Но смех неумолимо пробивает эту вежливую сдержанность. Ничуть не обидный — молодой здоровый непобедимый смех.

Понятно, рассмешили их не мои слова, а мой вид. Хоть и понимали они наверняка, что не в белом халате я тут работаю. Известный на Земле изобретатель сидит перед ними полуголый, раскрашенный цветными завитушками на груди и на животе, в хитроумной тиаре из птичьих перьев. Почти как древний индейский вождь с иллюстраций к бессмертным детским книгам Майн-Рида и Фенимора Купера.

Я скольжу взглядом по рядам, вижу прекрасные умные смеющиеся лица — действительно, «сливки» земной молодёжи, которую отбирали, как когда-то уралочек-зенитчиц на защиту военной Москвы. И мне становится так же легко и весело, как этим ребятам. И я хохочу вместе с ними. А что тут придумаешь? Чем отчётливее стараюсь увидеть себя их глазами, тем сильней хохочу.

Такая вот выходит неожиданно весёлая встреча.

На какие-то секунды удаётся сбросить с себя и щемящую боль невосстановимых утрат, и злую тоску по нормальному земному уровню человеческой жизни, и напускную солидность главного колдуна пяти могущественных племён, «сына неба», который может советовать племенным вождям, зная наверняка, что «советы» будут исполнены. На короткие секунды всё это отлетает прочь, и я снова становлюсь таким же, как эти ребята — молодым, весёлым, почти беззаботным. И бездумно, просто любуясь нашим новым пополнением, скольжу взглядам по их лицам.

Может, кто-нибудь из них, не дожидаясь никаких несчастий, махнёт ко мне на Западный материк? Не на атомную стройку, куда и так рванутся все атомщики, а в бассейны Аки или Жога, в селения килов, айкупов, ори или оли, которые всё ещё «на отшибе»… Может, хоть на первых порах захлестнёт кого-нибудь из них романтика живого общения с аборигенами? Может, найдутся среди них самоотверженные этнографы, пытливые медики или ненасытные языковеды, способные сколько-нибудь пожить в геологических палатках?

Спросить об этом сейчас первую полусотню? Или попозже — сразу всех? Или сдержаться, понадеяться на Совет и не лезть в его кадровые функции?

Вдруг мой скользящий взгляд спотыкается в смеющемся зале о лицо, которое не смеётся. Далёкое и не очень разборчивое девичье лицо. Чем-то до боли знакомое. Чем-то неожиданно кольнувшее душу. Но нечёткое, размытое. И даже в этой размытости — печальное.

Я начинаю крутить ручку настройки, приближая лицо. Экран поехал по рядам. Это совершенно незаметно для них. Они ничего не должны понять. Но вдруг что-то понимают и затихают. Резко! Смех убегает с их лиц стремительно. Должно быть, потому, что изменились моё лицо. Они догадались: я торопливо что-то делаю, чего-то жадно ищу и жду.

А я кручу ручку настройки уже лихорадочно, приближая то далёкое девичье лицо и вытесняя им с экрана остальные. Я уже понял, кто это. Но боюсь даже про себя произнести её имя.

И вот лицо заполняет весь экран. Прекрасное, родное, когда-то очень любимое лицо. Оно из той бесконечно далёкой, невозвратимой теперь жизни. Оно уже не такое юное, как тогда, но ещё более прелестное.

Классическая русская красота смотрит на меня с экрана: сама Таня. Друг детства, первая моя любовь и первая моя страшная боль. Когда-то она принесла нашу любовь в жертву этой загадочной — с Земли! — планете Рита, и я узнал полную правду лишь здесь, после гибели Бируты, перед уходом на Западный материк. В бумагах Бируты нашлось откровенное письмо Тани. Среди моих старых писем, которые хранила Бирута…

Две блестящие неровные дорожки катятся из Таниных глаз по бледным щекам. Не успела нагулять здешний румянец на свежем воздухе… И я понимаю, что плачет она не из-за дикого моего «колдовского» вида, а из-за непоправимости того, что натворила судьба, когда-то не позволившая нам быть вместе.

Ох, уж это самоотверженное женское благородство! Как часто любимые наши жертвуют собою, не понимая, что одновременно приносят в жертву и нас, и счастье своих будущих детей, и общую атмосферу счастья на планете! Она любила одного, но вышла замуж за другого, и все близкие были ужасно несчастны… Как это для нас характерно!

Восемь лет неумолимо и навсегда разделили Таню и меня. Ещё не знаю я, как прожила она эти годы и как умудрилась попасть на Риту со своим неоперабельным в юношескую нашу пору пороком сердца.

Может, медики Земли уже перевели этот вид порока в разряд операбельных?

Но зато знаю я точно, что прилетела она с мужем. Наверное, он сидит в этом же зале. Добровольцев на Риту посылают только супружескими парами. Во избежание драм и трагедий. По земным представлениям…

Много ли знают там о причинах наших трагедий?

И в то же время прилететь сюда Таня могла только из-за меня. Она всегда была равнодушна к далёкой планете Рита и воспринимала её только через мой интерес. Что же иное могло заставить её просочиться сквозь мелкое сито в лагерь астронавтов «Малахит»? Историей литературы — главной Таниной страстью! — удобней заниматься на Земле. Но, видно, кто-то рассудил, что на Рите нет пока литературоведов. И, значит, можно послать…

Впрочем, как и все курсантки «Малахита», Таня теперь должна быть ещё и медсестрой.

А тут уже бегает среди смуглых мальчишек племени купов темноглазый сынишка мой Вик, записанный в городской метрике как Виктор Тарасов. Половину времени он проводит в городском интернате… А в палатке моей хозяйничает послушная и ласковая Лу-у. На неё метрика в Городе пока не заведена…

Однако пробел этот готовится восполнить неизменно энергичная Аня Бахрам. На каждое знакомое нам племя она давно завела в архиве книгу учёта и вписывает туда все ставшие известными имена, все данные о возрасте, родителях, болезнях и даже «производственных наклонностях». В книге племени купов Лу-у значится как птичница. В книге племени ту-пу Тили значится как художница. Хотя живёт в Городе… А вот Дая, как медсестра, проходит одновременно и в племени гезов, где родилась, и в племени ту-пу, где живёт.

Когда-нибудь из этих книг учёта начнут выползать и метрики.

Заведена такая книга и на племя урумту. В ней записано, что вождь Вук год назад умер, и вождём избран бывший «курсант» Цах. Неизвестно только, чьей женой стала Ач после смерти Вука. Не исключено — опять общей…

У меня Цах бывает редко, ибо решает почти все проблемы своего племени с руководителями северной стройки Иржи Славеком и Биллом Фоссетом. Они рядом, а я далеко… И нужен я Цаху лишь для улаживания охотничьих проблем с широко развернувшимся на западе племенем ори. Живёт оно теперь в бывших пещерах ту-пу, и охотники его иногда забредает в леса урумту. Привычка не пересекать незримую границу пока не выработалась. Цаху это, понятно, не нравится. Но воевать он не хочет, предпочитает действовать дипломатически. Дабы не потерять дружбу с «сынами неба», которые почему-то покровительствует всем известным племенам, кроме явных людоедов.

А новых невест для себя урумту по-прежнему извлекают именно оттуда. И безо всяких помех со стороны «сынов неба»…

Наверняка всё главное, что касается меня, Таня успела узнать. Если Женька Верхов был на их корабле, она не могла не расспросить его. И он не мог не ответить. Пусть даже и со своими комментариями. Таня знает им цену… Ведь мы трое учились когда-то в одном классе!

Прекрасные печальные глаза Тани смотрят на меня с экрана одновременно с нежностью и ужасом. И пухлые губы доброго человека, которые так любил я когда-то целовать, чуть-чуть шевелятся, что-то шепчут. Я резко поворачиваю регулятор громкости и слышу её шёпот, не слышный в зале никому:

— Щур, милый, что с тобой? Как ты дошёл до этого, милый мой Щур?

Как я до этого дошёл?

Ну, что ж… Постепенно вспомню и расскажу.

А кое-что не смогу рассказать. Невозможно! Только вспомню…