– Давным-давно, в древние времена, неподалеку от этих мест жила в пещере Леопардица…
Голос у сказителя был добрый, как толстые губы, и теплый, как полночь.
Василий Васильевич закинул руки за голову, гамак челноком качнулся под ним. В шалаше шебаршили термиты, дурнопьяно пахло травами.
– Однажды решила Леопардица нанять слугу. Явился к ней Шакал. Уши у Шакала назад загнуты, глаза у него вразбежку, и все-то он ухмыляется. Поглядела на Шакала Леопардица, и взяло ее сомнение: что это за слуга выискался? Позвала она на совет Собаку…
Вот уже полгода, как Юнкер вновь был в Африке, под слепящим небом, под пылающими звездами. Краем глаза видит он отблески огня на поляне, оранжевые жаркие отблески, темные фигуры носильщиков.
Полгода… За дальними цветными горизонтами остался нарядный Петергоф с медным Самсоном и фонтанным каскадом, с духовым оркестром, звоном шпор и лакированными колясками. Да что там Петергоф! Даже Александрия, египетский порт на Средиземном, даже Александрия с ее отелями и туристами, верблюдами и базарами была далече.
Там, в Александрии, настигли Василия Васильевича европейские газеты, извещавшие об отправке экспедиции Генри Стэнли. Образование комитета по исследованию Верхнего Конго обрадовало Юнкера. Теперь, думал он, европейцы основательно примутся за Центральную Африку. Англия или Франция, Бельгия или Германия – не все ль равно? Каждое из этих государств прекратит губительные для негров междоусобные войны, каждое будет строить больницы, школы, дороги. Генри Стэнли распахнет двери в Центральную Африку.
Стэнли… Громкое имя. Правда, его книги хороши для публики, не для серьезных исследователей. Пусть так. Однако в упорстве и отваге не откажешь Стэнли. А в экспедиции под его начальством наверняка есть настоящие географы и натуралисты – стало быть, и желать лучшего нечего. Они изучат низовье и верхнее течение. Ей-ей, завидно! Ему, Василию Юнкеру, разумеется, не тягаться с экспедицией. Он – одиночка, пустившийся к экватору на свой страх и риск. Ну что ж, каждый несет свой кирпичик для храма Знания…
В шалаше шуршали термиты, дурнопьяно пахло травами. Рыжие отблески костра лежали у шалаша, как лисицы.
На рассвете люди взвалили тюки. Тронулись. Пошли. След в след, широким шагом по узенькой, как ремешок, тропке, меж холмов, поросших лесом, по красноватой земле, обдутой ветрами, вброд через речки и ручьи.
Реки, реченьки, ручьи… Поди разберись, угадай: куда стремят они свои воды, то молчаливые, с приглублыми берегами, в мрачноватых тенях, то мелкие, говорливые, отсвечивающие веселой песчаной желтизною. Поди разберись! А разобраться надо. Тут, близ экватора, лежит водораздел Нила и Конго. Где они, точные карты? Нет их, тоскуют по ним картографы.
– Как ты говоришь, проводник?
– Бадуа, господин.
Бадуа – река, принадлежащая к бассейну Конго. Здравствуй, Бадуа! Тебе хорошо ль во мраке лесном? Какие сны тебе снятся в такой духоте? Вечером помечает Юнкер в путевой тетради, что нынче, 15 мая 1880 года, вышел он к реке Бадуа.
Рассвет. Черные люди несут белые тюки. Белые тюки плывут над зеленым травостоем. Травы в крупной, чуть не с виноградины, росе. Рубаха Юнкера промокла насквозь, лицо у него мокрое. Ничего, солнышко высушит. А к полудню он будет на месте.
– Что за река, ребята?
– Уэре, господин.
– Уэре?
– Уэре.
За Уэре уже нет леса, за Уэре – степь, саванна. Плещет, как океан, солнечный свет, великаны-лиственницы высятся, а подле них – хижины с соломенными крышами.
Как-то примут азанде белого путника? Слышишь? Глухим громом громит боевой барабан.