…Мы бы ничего не узнали о миссии заброшенной станции, если бы не Алена. Именно она предложила проанализировать блок звуковых файлов, которые сохранились в личных фонах пользователей. Да, это выглядит странно, но оказалось, работники станции в нерабочее время использовали архаическую форму звучащей речи. Признаться, если бы мне и пришло в голову искать звуки, то в последнюю очередь. А тогда могло быть слишком поздно. Вирус, уничтоживший большую часть данных, добрался бы и до этих файлов. Нам и так не слишком много их перепало. Обрывки разговоров, тоновые и интонационные изменения голоса (под маркером «песни») и несколько записей из личных дневников.
Судя по последним, персонал станции занимался прикладными исследованиями на стыке теории катастроф, эсхатологии и ксенобиологии. Ученые собирали все сведения о взаимодействии человека (либо гуманоидного разума) с объектами, которые можно было однозначно оценить как сугубо чуждые. Полученные материалы компилировались, затем прогонялись через аналитический алгоритм. На основании полученных результатов строились прогнозы о возможных возмущениях привычного семантического поля (а как следствие — о волне когнитивных катастроф).
У сожалению, весь этот материал был уничтожен во время аварии на станции (что было первично, вирус в системе или перебои электроконтура, на данный момент выяснить еще не удалось). Звуковые дневниковые файлы дают общее представление о работе персонала, однако не позволяют сделать выводы о том, насколько опасным было признано в итоге взаимодействие человек/чужой.
…
15\03\2144, f.gile 3340/m
…Я вот думаю, что Юрген — самый четкий командир из всех, кто у нас был. Чего только стоит правило «во время рейда не рефлексируем». Да мы бы тут через одного долбанулись, если бы начали задумываться о том, что происходит. А так — в порядке. Поцапаемся немного, и вперед, работай дальше.
Хотя не думать сложно. Точнее, не задумываться. Агенты иногда транслируют такие шутки… штуки… а, слово забыла. На голову не наденешь. Сейчас напишу его — надо не забыть глянуть, как звучит.
Юрген точно знает, где искать. Начиная с запросов в самые старые архивы на Земле, заканчивая отправкой агентов в отдельные точки будущего, хотя официально эта практика не используется. Не должна использоваться. Но он уже понял, к чему каждый раз все идет. И если мы не успеем сейчас, то потом наши преемники вполне могут и… не начать даже. Он говорит, что с каждым заходом цикл становится все короче, и я ему верю.
Завтра он отправится в радиалку сам. Как он говорит: «Туда, где все это началось», и я не могу представить — куда именно. Точнее, когда. В его отсутствие главной будет Дьюна. Не знаю, какова она в рейде — до этого мы ни разу не работали в связке, но голограммы ксеносов у нее получаются просто о… о… опять забыла. Пишу.
*шепотом: как живые.
Мечете (агент Сергей Беляков)
Она влетела на заднее сиденье кэба, словно птица — в силки. Миниатюрная деваха с тонкой, точеной шеей, раскосыми черными оливинами глаз, спрятанными за Топ-ган очками и чувственными до умопомрачения губами. При ней была также непропорционально большая для хрупкого тела, но обольстительная грудь, осиная талия и изящные, неожиданно сильные ноги.
Бразилейра. Мембер элитной команды «Колл Герлз Фром Паринья» с нелимитными килл-допусками, необузданным сексуальным аппетитом и полным отсутствием моральных устоев.
Обшарпанная поверхность сиденья скрипнула от соприкосновения с полоской кожи между короткой юбкой и кружевом чулка. Таксюган пустил длинную слюну, сдвинул шляпу-борсалино набекрень и похотливо скосил пуговицу единственного глаза на пассажирку. Получалось плохо: глаз был левым, и голову нужно было вывернуть на сто восемьдесят.
— Drive! — процедила девчонка.
Ее звали Мечете.
Злые языки утверждали, что имя подхватилось, как хламидия, из крылатого выражения одного клиента Мечете, русского киллера, который, кончив с ней в четвертый раз, прохрипел, синея орешками: «Девушка, ну вы оргазмы мечете, как бисер перед свиньями!»
Киллер сгинул. Кличка осталась.
Девчонка направлялась в «Л-Окацию», ночной клуб с утренним флёром, который на деле был подпольным цехом по изготовлению нелегальных саламандр-огневок. Рулил «Л-Окацией» некий Сан Ворри, круглолицый пройдоха с бровями «домиком» и двумя титановыми клыками. Мечете должна была укокошить Сана, убрать его любой ценой, потому что саламандры были запользованы террористами для диверсий на всех шести континентах, и боссы Евразсоюза заказали Сана ринг-лидеру «Колл Герлз», Нерди Вондерингу.
…Таксюган вжал педаль в пол. «Континентал», взыв всеми семью цилиндрами, проткнул утренний туман.
Когда кэб тормознул у «Л-Окации», девчонка собралась было намылить лыжи, не заплатив, но лапа о трех когтях ловко подперла дверь снаружи: таксюган был стреляным медведем.
— Кашляй, красапеточка, или подставляйс… — просипел голос из-под борсалино. Видал он таких… Пенсии у него нету. Машина ни в пень; продать кэб-доходягу ему не светит, а новый — не по карману.
Мечете рыбкой перемахнула через сиденье и выплеснулась в распахнутое окно водительской двери. Как в заправских кинах, она ловко прошила по правилу буравчика толпу перед красным канатом «Л-Окации», изящно миновав двух пластмассовых гномов-вышибал. Не прошло и мгновения, как Сан Ворри уже бессмысленно пялился в толпу зенками отрезанной головы…
… — ссся! — таксерист едва только завершил тираду, а Мечете уже стояла перед ним, держа голову Сана за волосы, как Персей — Медузу.
— Глупышок, — процедила она, издевательски оглядывая простроченную красными нитками плюшевую промежность. — У тебя же стручок, наверное, ватный? — Она полувсхлипнула, полухохотнула, от чего косолапый покраснел щеками.
— Ну, ладно, вот тебе плата за сюда… — Ее обольстительные перси податливо вжались в хлопковую мягкость медвежьей груди. — …а вот — за отсюда, — и она прильнула пышным бедром к красным стежкам ниже таксистского брюха.
Стежки лопнули. Бразилейра игриво взвизгнула и, полуобняв таксерюгу, покачала его торс из стороны в сторону, отчего шоферское нутро заурчало…
…Когда в опилочной голове развеялся потный, липкий туман похоти, таксюрник нашел себя все в том же месте, где он подобрал бразилейру. След ее успел простыть.
— Огонь девка, — услезился водила пуговицею глаза.
…Легенда о Мечете долго шаталась среди косолапой таксистской мафии города. Все кэбби теперь стали брать плату наличкой.
Ну, то есть, обняться-покачаться.
Чемодан (агент Александр Удалов)
Вилли растерянно смотрел по сторонам.
Только что, ну, только что чемодан был у его ног, а сейчас — исчез.
Лишь на минутку отвлекся на карту в планшете, а тут вон оно как обернулось. Еще подумал тогда, что за чемодан в автобусе могут потребовать дополнительно заплатить, а денег не так, чтобы много. Эх, как же он без чемодана?
Вилли еще раз осмотрелся.
Киоск новостной макулатуры, водители такси, менялы с оценивающим взглядом. Неужели кто-то из них?
Вилли подошел к киоску, намереваясь узнать все у продавщицы:
— Здравствуйте. Я только приехал в ваш город. У меня с собой был чемодан. Салатного цвета, с желтой полоской. Вы случайно не видели такой? Я стоял вот здесь, чемодан был при мне, а потом — раз, и нет.
— Новый чемодан был?
— Да, не так давно купил.
— Эх, туристы. Ничего-то вы не знаете. Ищите свой чемодан там, — вздохнув, женщина ткнула пальцем куда-то в неопределенность.
— Где там? — решил уточнить Вилли.
— Там. Все там, — на этот раз Вилли смог проследить направление. Продавщица указывала на кирпичное здание с тусклыми буквами над дверью: «Отвергнутое».
Еще на подходе Вилли показалось, будто внутри кто-то плачет и стонет. Но, открыв дверь, он ничего подобного не услышал.
За стойкой расположился усатый мужчина в фартуке и нарукавниках.
— Какой ваш? — сразу спросил усач.
— Что, какой? — не понял вопроса Вилли.
— Багаж. Вы же за ним пришли?
— Да. Понимаете, я только приехал в город. Отвлекся посмотреть карту, а он исчез.
— Небось, новый?
— Да, новый. А что?
— Небось, подумали что-то о чемодане. Что тяжелый, платить за перевозку придется, верно?
— Верно, — осторожно протянул Вилли. — Откуда вы все знаете?
— Я здесь, уважаемый, уже тридцать лет стою за этой стойкой. И не было еще такой недели, чтобы турист не посеял свой багаж. Ваш чемодан какого цвета? А то тут как раз один поступил. Небось, ваш, но по инструкции надо уточнить цвет.
— Салатный. С желтой полоской.
— Хех, он самый. Вон, в углу. Только вы будьте осторожнее — потерять доверие легко, а восстановить — иное дело.
Но Вилли уже не слушал.
В углу, спрятавшись за парой дорожных кофров, стоял его чемодан.
— Вот заводят себе новые чемоданы, а кто их обучать будет? Вы, уважаемый, в курсе, что они телепаты? Чувствуют, когда хозяин думает о них, как об обузе, вот и сбегают, прячутся. Или вы думаете, для чего на каждом вокзале стоят такие халупы, как моя? Для красоты? Ан нет, уважаемый. Мы даем приют всякому багажу — и отвергнутому по незнанию, и выброшенному намеренно, — продолжал бубнить служащий, подкручивая свои усы.
— Телепаты? Так он…
— Да, прочитал мысли.
— Дружок! — осторожно позвал Вилли, не решаясь подойти ближе. — Прости меня за все. Пойдем со мной. Ты мне очень-очень нужен.
И чемодан, будто только того и ждал, кинулся навстречу своему хозяину со всей быстротой, какую позволяли ему восемь тонких ножек.
Уже через пять минут Вилли стоял на автобусной остановке, прижимая к себе чемодан. Салатный, с желтой полоской.
Чемодан
Пир для короля (агент Федор Береснев)
Черные бусинки глаз смотрели мне прямо в мозг, прожигая затылок изнутри. Спина и ладони покрылись потом.
— Мне надо поговорить с королём, — сказал я больше для себя. Посланный мной мыслеобраз изображал клубок крыс и человека рядом с ним.
Пасюк фыркнул и развернулся, чтобы уйти.
— Сын пропал, очень нужна помощь, в долгу не останусь.
Картинка c ребёнком; он исчезает; крысы бегают по улицам, заглядывая во все щели; грязный, но целый ребенок спасён; гора колбас, сыров, хлеба и прочих деликатесов.
Отошедший на пару метров пасюк остановился и задумчиво забил хвостом по платформе.
Куча снеди в моём послании выросла под потолок и украсилась гигантской копчёной индейкой.
— Пожалуйста.
Пасюк решился, приглашающе махнул головой и, спрыгнув на пути, затрусил в глубь туннеля.
Я перевёл дух и заспешил следом. Начало положено, но самое трудное впереди. Средняя крыса-телепат не умнее пятилетнего ребёнка, но их король — другое дело. Он объединяет интеллект всех своих членов. О величине его IQ можно только догадываться. Что придет ему на ум, предвидеть невозможно. Потому и забеспокоились люди в высоких кабинетах.
После двух часов петляний по узким ходам, большинство которых было вырыто не людьми, мы вошли в просторный полутёмный зал. В дальнем от нас углу колыхалось сплетение серых тел. Между королём и мной, ощетинившись резцами, стояла шеренга крупных, лоснящихся крыс. Мимо них не пройти, порвут в клочья, не успеешь шага ступить. Но мне и не нужно.
«Сына нет», — утвердительно взорвалась в голове цепь образов.
Рука потянулась к поясу, но вместо кобуры расстегнула застёжку. Стиснув зубы, я пытался справиться с непослушными пальцами.
«Врать — плохо, но ради достойной цели — допустимо», — констатировал король.
Он знал, зачем я пришёл. Видимо, где-то в незаблокированных уголках мозга остались обрывки информации. Интересно, можно ли по ним собрать всю картину целиком?
Ремень с подвешенным к нему взрывным устройством шлепнулся на пол. Я попытался наклониться, но не смог пошевелить даже пальцем. В голове помутнело.
«Люди и крысы не враги».
— Опыт говорит об обратном.
«Всё меняется. Нужны новые подходы».
— Мы уверены, что стабильность лучше неопределённости. Вы — фактор риска.
«Косность. Закостенелость. Тупик. Глупо».
— Прочность. Устойчивость. Константность.
Сквозь туман в голове я еле его вспомнил. «Константность». Якорь.
Путы гипноза ослабли, оцепенение отступило, и я нырнул вниз, пытаясь дотянуться до взрывателя, но не смог. Руки будто погрузились в густой кисель, постепенно переходящий в смолу. Время остановилось.
Краем глаза я заметил, что пасюки-охранники сорвались с места. Пока один только летел к горлу, другой уже вцепился в ухо и повис. Резануло болью.
Картинка печали, посланная королём, заполнила мозг. Я стиснул зубы и молился, чтобы ментальный блок выдержал до конца. Король не должен догадаться, что оружие не динамит на поясе, а я сам. Моя плоть и кровь. Пусть крысы порвут меня в клочья и устроят пир. Он станет для них последним. Главное, чтобы они не забыли угостить своего короля.
Закрывающие (агент Сергей Онищук)
Почему открывающие выбрали символику древних египтян, никто уже не скажет. Даже те, кто стоял у самых истоков. Первые. Проклятые.
Первыми их, кстати, и положили. Во имя богов.
Ра, Сет, Баст…
Потом символика пошла проще, понятнее.
А те, кого звали, взяли, да и пришли.
Если долго кричать в Бездну и щедро лить в черное никуда декалитры крови, что-то произойдет. Неважно, верили в ритуалы призывающие богов или нет.
Главное: боги поверили в нас.
И отозвались.
Я сижу на покрышке от камаза. Греюсь у костра из книг. В руках обрез. Пули серебряные, но это дань традициям, а не мистическая фенька.
В ржавой бочке тлеет прах последнего праведника города.
Умирал он долго. Тяжело. Добавил мне седых волос. Не люблю быть штатным мучителем. Пришлось.
Жертва невинного весомее и слаще тысячи обывателей.
Впрочем, и обычных тут целая гекатомба.
Хороший был городок Тернополь.
Хвощ точит клинок из рессоры о кирпич. Тертый мужик. Из отряда осталось почти трое, но Дрон истекает кровью, болью и вонью из вырванных внутренностей рядом, за бордюром. Отходит тяжко, в муках. Скоро кончится. И это тоже привлекает тех, наверху.
Боги не могут не прийти.
Так было в Борисполе, так было в Остроге и Ярмолинцах.
Везде.
Сначала мы опаздывали. Приходя, тупо смотрели на пир. Издалека: дураков нет.
Затем научились предугадывать, а после и устанавливать место встречи.
Отряд тогда был больше.
Ра сожрал Эда. Амат растерзала Кэпа и Старика. Но изредка — дохли и те, другие.
— Скоро подойдет Птах.
Хвощ кивает. Он вообще всегда молчалив. Сейчас он еще и серьезен.
Птах. Похожий на гигантского грача, такой же черный, с огромным клювом, древний монстр опускается на тварную землю.
Такие, как он, не должны летать, а поди ж ты.
Земля стонет, принимая тяжелую поступь бога.
Задранный на миг клюв впитывает последние эманации смерти, что щедро рассеяны тут.
Дрон затихает, нас остается двое.
Переглядываемся.
Хвощ кивает.
Нас осталось двое.
На всю эту сраную область или даже планету.
Черные крылья закрывают свет. Свистящий визг режет душу. Тварь любит спецэффекты и поиграть напоследок.
Пусть.
Я все еще сижу на покрышке. Под ногами растяжка и ящик тротила.
«Грач» легко просчитывается.
Если не сработают обрез и заточка Хвоща…
Что ж.
Громко хлопнем дверью.
Я точно знаю — боги смертны.
Рубиновый дождь (агент Максим Тихомиров)
Всю неделю газеты пестрели статьями о победе героя над облачным зверем. Не в силах противостоять восхищенному блеску в глазах Надин, Альгерис приобрел два билета на воскресный тур. Экскурсия стоила всего ничего, погода была отменной, и близость возлюбленной наполняла сердце молодого человека трепетом надежды.
Дождь начался, когда «Унайдис» пробил первый из облачных пологов, и они поднялись над всхолмленной равниной ослепительной белизны. Башни и колонны из сахарной ваты, розовой в лучах уходящего солнца, вздымались над морем облаков, подпирая следующий слой туч с напитанными влагой телами. Когда капли застучали по палубе, никто сразу и не заметил, что с небес сыплет вовсе не вода.
Капли были багровыми, тяжкими. В косых лучах полузакатившегося солнца они сияли, словно драгоценные камни небесных островов. Разбиваясь, капли источали густой запах несвежего мяса. Дамы попрятались под навесы, закрывая лица надушенными платками, и оттуда недоуменно наблюдали за тем, как палуба меняет цвет на кроваво-красный.
«Унайдис» вошел в следующий облачный слой, и все вокруг скрылось в клубящейся мгле. Капитан скомандовал машинам и газовой станции малый ход; скорость подъема уменьшилась. Все затаили дыхание. Наконец посветлело, нос корвета пробил облако, солнце полыхнуло в глаза закатным лучом, и они увидели мертвого левиафана.
Мир сверкал рубиновыми искрами и был полон криком птиц. Огромные их стаи кружились вокруг чудовищной туши, дрались из-за ошметьев плоти, сходившей с обнажающегося скелета. Тонкостенные полые кости, заполненные летучим газом, удерживали мертвого гиганта в небесном течении, заставляя дрейфовать вблизи от родного для экскурсантов небополиса и обеспечивая устроителям туров постоянный доход — свидетельства очевидцев лишь разжигали огонь человеческого любопытства.
Надин, раскрыв тут же побагровевший зонт, бросилась по скользкой палубе к борту и смотрела вверх, вывернув изящную шейку и заслоняя лицо и лиф платья от летящих капель. Сохраняя приличествующее достоинство, ее спутник последовал за подругой. Настроив монокль, Альгерис с любопытством вглядывался в происходящее, пока корабль поднимался.
Левиафан был велик. Обмякшие щупальца его свисали по периметру огромной туши, почерневшие языки вывалились из безвольно распахнутых пастей, лопасти плавников обмякли; их объедали птицы. Человечек в пробковом шлеме, оседлав стремительного крылмара, выкорчевывал из мертвой плоти огромные бивни. При виде корвета он оторвался от своего занятия и помахал рукой тем, кто стали свидетелями его триумфа.
Волна зловония накатила на палубу; кто-то издал приглушенный звук, свидетельствующий о сильнейшей тошноте. Капитан поспешно повел корабль по кругу, занимая спавшую с лица публику рассказом о недавней битве героя с чудовищем.
Весь остаток экскурсии Надин, дрожа от нахлынувших впечатлений, провела в объятиях Альгериса, которого, впрочем, занимали куда более прозаические мысли — в частности, о ценах на левиафанову кость в завтрашних биржевых сводках.
Корзина для пикника так и осталась не открытой.
Шуня (агент Александр Удалов)
С бластером наперевес космодесантник Макс Линн штурмовал джунгли.
— Вжиу! — пел бластер, скашивая инопланетную поросль.
— Йо-хо-хо! — смеялся Макс.
Двигавшийся вслед за Максом проводник молчал. Вообще-то, именно он должен был идти впереди, но заросли слишком плотно сцепились друг с другом, а бластер был лишь у Макса.
— Что ты молчишь, старый хрыч? Далеко еще до твари? — Макс остановился, чтобы вытереть пот со лба.
— Идти. Недалеко. Шуня близко. Шуня ждет, — проводник закрыл глаза и отвесил поклон до земли.
— Но-но, только не надо мне тут твоих штучек! — запротестовал Макс.
— Шуня близко. Идти. Шуня ждет, — повторил проводник. Его желтые змеиные глаза показались Максу странными. Вроде бы раньше они были обычными. Или он не замечал?
— Ну, пойдем, абориген, покажешь своего Шуню.
* * *
С мачете в руках космодесантник Макс Линн шел через джунгли.
— Вжиу! — пело мачете, разрезая сплетенные лианы.
— Э-хе-хе, — устало бурчал Макс.
Проводник по-прежнему молчал, и это начинало действовать на нервы.
— Я вот все думаю, а почему в деревне, кроме тебя, никого не было? Шуня всех съел? Сбежали? Да ты чего все молчишь? Сказал бы хоть что-то. Сколько еще идти? Вон, даже заряд у бластера сел, а я его полностью заряжал перед походом. Ты меня вообще слышишь, а? — Макс ткнул кончиком мачете в грудь проводника.
— Шуня близко. Шуня ждет. Идти, — прошипел проводник, высунув раздвоенный язык.
Макс задумался, у всех ли аборигенов этой планеты такие языки? Наверное, у всех. Просто он не обращал внимания.
— Идем, идем. Когда меня нанимали на эту работенку, никто не предупреждал, что в поисках диковинной твари, почитаемой местными дикарями за бессмертное божество, придется лазить по вонючим джунглям, — тихо ворчал себе под нос Макс.
* * *
С дубиной в уставших руках космодесантник Макс Линн плелся через джунгли.
— Вжиу! — пела дубина, раздвигая плотные листья чужой флоры.
— Пф-пф-пф, — тяжело дышал Макс.
Проводник больше не молчал, он тихо шипел за спиной.
Макс начинал ощущать беспомощность. Будто это не он одолел сотни чудищ на разных планетах.
Мачете Макс потерял несколько часов назад. В наступивших сумерках ему показалось, что под руки попалась змея, и он выронил оружие. Обшарил все вокруг, но ничего не нашел. А проводник лишь злорадно усмехался и даже не думал помогать.
— Эй, ты, надо поворачивать. Ночь наступает. Хотя, все равно до темноты не успеть добраться до деревни. Далеко до Шуни-то твоего? Ты куда меня вообще завел? Озеро какое-то, болото.
— Шуня близко. Шуня ближе. Шуня здесь! — шагнув навстречу, проводник толкнул Макса к кромке мутной воды.
Его тело было длинным и гибким. И Макс удивился, что не заметил этого раньше.
— Ах ты ж тварь! Не вышло у тебя мозги мне запудрить, Шуня! Макса Линна, грозу чудовищ, не провести гипнозом! — размашистый удар дубиной свалил лжепроводника на землю.
— Шуня… здесь… — жутко смеялся поверженный монстр, указывая своей явно чешуйчатой лапой на Макса.
— Да заткнись ты уже, тварь! — последовал еще один удар.
Макс не мог остановиться. Безумная ярость полностью захватила его. Злость на чудовище, притворявшееся человеком, злость на себя, сразу не сумевшего разгадать коварство зверя, на людей, которые время от времени зачем-то присылают в эти края охотников, чтобы убить его…
* * *
— Вжиу! — пели песню клыки, разрывающие человеческую плоть.
— Чавк-чавк-чавк, — насыщался Макс.
Закончив с добычей, он посмотрел на свое отражение в темной воде озера. Тусклая луна выхватила блеск святящихся желтых глаз.
— Шшшуня ззздесь! — криво усмехнулся бывший космодесантник Макс Линн, слизывая змеиным языком кровь с лица.
Майя (агент Аркадий Рух)
За окном идёт снег. Густые белые хлопья покрывают бесконечную равнину, заставляют прогнуться узловатые ветви деревьев, имён которых я не знаю. Там, за окном, жутко холодно.
А здесь тепло. В моей маленькой уютной комнатке. Дома. Тихо играет музыка. Одна и та же мелодия, раз за разом, всё время, всегда.
Сегодня придёт Майя.
Я не видел её уже девять дней. Не знаю, что у неё случилось: она очень скрытная. Но сегодня она обязательно придёт. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Просто — знаю. Ещё ни разу я не ошибся.
Подхожу к столу и наполняю стакан водой из графина. Нужно полить фиалку. Какой-то редкий миниатюрный сорт с крошечными перистыми цветками. Это хорошо. Воды мало, и её приходится экономить. Хорошо, что фиалки не требуют много влаги: лучше не долить, чем перелить.
Ещё я протираю пыль. Ну, вот откуда она тут берётся?
Теперь с домашними делами покончено. Можно просто сидеть у окна, глядеть на медленно падающий снег и ждать Майю.
Я вспоминаю её. Тоненькую. Хрупкую. С большущими сияющими глазами. Самую. В прошлый раз я опять попытался о чём-нибудь расспросить её. Например — откуда она приходит. Майя улыбалась и молчала. Она всегда улыбается и молчит. Наверное, я люблю её. По крайней мере, кроме неё у меня никого нет. Только она, крошечная фиалка и единственная песня, повторяющаяся раз за разом.
Снег идёт всё сильнее. К утру он может совсем завалить дверь, и тогда Майя не сможет уйти. Ей придётся остаться со мной — пока не растает снег. Хочу ли я этого? Да. Хочет ли этого она? Не знаю. Наверное, нет. Иначе — почему она появляется так редко? Я не хочу, чтобы она оставалась со мною против своей воли. Пусть снег прекратится. Пусть Майя уйдёт, когда захочет — до следующего раза.
Я жду Майю. Я сижу у окна и гляжу на медленно падающий снег. Я хочу увидеть, как она проходит по нему, оставляя ровную цепочку следов. Я хочу увидеть её следы. Я никогда их не видел. Иногда они мне снятся.
Дверь открывается с еле слышным щелчком. По комнате проносится лёгкий ветерок. Майя. Она уже сбросила шубку и ботики, оставшись в моём любимом зелёном платье.
— Ты не замёрзла? — спрашиваю я.
Глупый вопрос. Майя молчит.
Я осторожно беру её за руку и подвожу к единственному креслу. Она совсем маленькая — росту в ней, как в четырнадцатилетней девочке. Она смотрит на меня снизу вверх огромными внимательными глазищами. Я присаживаюсь на подлокотник и начинаю рассказывать.
— Знаешь, Майя, я ведь только что думал о тебе. Я всегда о тебе думаю. Ты такая… Такая необычная. Наверное, я тоже кажусь тебе странным. Мы ведь очень разные. Но раз ты приходишь ко мне, значит, я хоть немножко тебе нужен. Посмотри: на моей фиалке распустился ещё один цветок.
Майя глядит на протянутый ей горшочек. Наверное, она улыбается. Мне хочется так думать, ведь по её мордашке никогда ничего нельзя понять. Я убираю фиалку и возвращаюсь к ней.
— Майя…
Мне кажется, или в её глазах мелькает вопрос? Я медленно наклоняюсь и целую её волосы. Они чуть сладковатые и пахнут… Я не знаю, как назвать этот запах. Они пахнут Майей.
— Знаешь, — продолжаю я, — ведь было же время, когда я тебя не знал. Представляешь? Вот есть я, а где-то есть ты. И я не знаю о тебе, а ты обо мне. Правда, странно? Конечно, я и сейчас почти ничего о тебе не знаю. Зато я знаю, что ты есть. Извини, что я так путано говорю. Это от волнения, а ещё потому, что я очень соскучился.
Майя молчит. Тихонько ёжится и только иногда, редко-редко, на мгновение прикасается щекою к моей ладони.
Не знаю, сколько проходит времени: часы давно остановились. Наконец Майя встаёт, мягко отодвигает мою руку и идёт к двери. Теперь я могу наблюдать, как она одевается. Лёгкие ботики плотно облегают пушистые лапки, а вот шубка топорщится трогательным балахоном, из-за которого не видно ни очертаний фигурки, ни крошечного хвостика. Последним движением она запечатывает капюшон. Дверь прихожей закрывается с тихим щелчком. Майя исчезает — до следующего раза.
Я возвращаюсь к окну. Может быть, сегодня я смогу увидеть, как она уходит, оставляя за собой ровную цепочку следов.
Там, за окном, жутко холодно. Идёт снег — так похожий на земной, но состоящий из кристаллического метана. Я один. Тихо играет музыка. Одна и та же мелодия, раз за разом, всё время, всегда.
И до Земли миллион парсеков.
Такая работа (агент Алексей Бурштейн)
Полёт изначально не задался.
Бортовой компьютер сбрасывался на заводские установки четырежды ещё до того, как Плеяды скрылись за кормой. Спустя три дня после старта сорвавшимся с креплений контейнером раздробило грудную клетку второго помощника, хотя суперкарго и оба грузчика божились, что проверяли стопперы лично. При подготовке к полостной операции какой-то умник запихнул в высокотемпературный стерилизатор все инструменты врача, включая пару одноразовых шприцов, и в результате врач остался обладателем пачки лезвий для скальпеля, двадцати метров ПВХ-трубок от капельниц и монолитного пластмассового блина с вкраплениями хирургической стали, чего для приведения в порядок лёгких было явно недостаточно. Виновного так и не нашли, а второго помощника пришлось запихнуть в медкапсулу и надеяться, что он доживёт до конца рейса.
На следующий же день бортинженера засосало в чулане — буквально; микрометеорит проскочил сквозь защиту, что само по себе ЧП, и попал точнёхонько в стык корпусных плит, вскрыв чулан, как консервный нож. Пока бригада в скафандрах добралась до разгерметизированного отсека, бортинженер, которого давление воздуха попыталось продавить сквозь щель длиной в десять и шириной в полтора сантиметра, уже посинел и перестал дышать. Второй медкапсулы на борту не было, поэтому единственным способом помощи бортинженеру осталась горячая молитва.
Затем лопнул ещё один грузовой контейнер. Явно проржавевшую тару суперкарго просто не принял бы, но эта конкретная ёмкость проржавела только изнутри, а снаружи выглядела невиннее первоклассницы на торжественной линейке. Всё было бы ничего, контейнеры взрывались и раньше, но этот содержал высокоэффективное удобрение, которое проело уплотнения, затекло под плиты пола, просочилось в сервисный туннель и через него растеклось по всему кораблю. Атмосфера в отсеках приобрела неистребимый аромат гниющей капусты.
Вишенкой на торте стал тот факт, что пищевые рационы с крабовым мясом, взятые по дешёвке на распродаже армейских излишков, оказались заражены дизентерийной палочкой. Санузлов на корабле было два, антибиотиков — одна упаковка. Считалось, что этого хватит на команду из двадцати здоровых мужчин. Как чудесно в этот век обесценивания морали встретить такое искреннее, неиспорченное простодушие!
Однако космический корабль упорно продолжал двигаться по маршруту. Такая уж у космолётчиков работа: довести порученное до конца, не поддаваясь эмоциям и невзирая на сопутствующий ущерб.
Но на двенадцатый день полёта лопнул киль, и это поставило финальную точку. Конструкторы корабля не предполагали, что метровой толщины железяка может просто расщепиться, как бамбуковая палка. Перелом гравитационных решёток дал импульс в две сотни g, и топливные элементы маневровых двигателей, испытавшие чудовищную перегрузку, взорвались. Оставшиеся без опоры отсеки раскрылись навстречу вакууму. Двенадцать человек погибли за считанные секунды, часть при взрыве, часть из-за разгерметизации, в том числе оба тяжелораненых, что в их ситуации было, скорее, благом. Шестеро остались в главном двигательном отсеке, связанном с мостиком лишь кабелями управления и несколькими лепестками покорёженного металла. Капитан и первый пилот взрывом были отброшены к дверям рубки и медленно умирали от ран и декомпрессии.
Каково же было удивление капитана, когда, подняв тяжелеющие веки, он увидел склонившуюся над пультом фигуру. Существо ростом едва ли по пояс взрослому человеку сноровисто перещёлкивало рычаги, поворачивало верньеры и набирало команды на клавиатуре несуразными, метровыми лапами с длинными узловатыми пальцами.
Существо удовлетворённо кивнуло и отступило на шаг. Показатели реактора тревожно полыхнули, индикаторы поползли в красную часть шкал. Капитан дёрнулся и набрал в лёгкие немного стремительно улетучивающегося воздуха:
— Ты! Отойди от пульта, дьявол! Кто ты, и как ты проник на корабль?
Сквозь красную пелену лопающихся в глазах сосудов капитан увидел, как существо развернулось к нему и виновато развело руками. Слова зазвучали прямо у капитана в голове, минуя уши:
— Ну, какой из меня дьявол… Видишь ли, мне по должности положено ломать, разбивать, портить и уничтожать людскую технику, а вы, ребята, как мне вас ни жаль, — просто сопутствующий ущерб… Прости, ничего личного, такая уж у меня работа. Я гремлин.
Гремлин отсалютовал капитану и растворился в пространстве. Капитан устало закрыл глаза и уронил голову. Обжигающе-белой вспышки он уже не почувствовал.
Птица Фе (агент Дарья Зарубина)
Каждым летом в Санта-Фе…
Звезда летела к нему, а может, он летел к ней на своем космическом кашалоте, неповоротливом настолько, что год вытягивался втрое, а сутки вязко липли к былому, как жвачка к подошве ботинка. Марк наступил в них, сделав первый шаг по планете, и все никак не мог вытянуть ногу. Едва удавалось стряхнуть с подошвы одной ноги вчера, как другая вязла в притаившемся в каменной крошке завтра.
Прилетает птица Фе…
Он шел, тяжело поднимая ноги, собирал камни, похожие на кости, и кости, похожие на камни, шел и летел навстречу звезде. С каждым бесконечным днем становилось все теплее. Камни днем нагревались до тихого печального звона. Они пели, едва ощутимо вибрируя в разогретом воздухе.
Марк брал их в большие термостойкие рукавицы и нес на базу, повторяя в такт шагам:
Каждым летом в Санта-Фе
Прилетает птица Фе…
Там он раскладывал камни в сканеры, анализаторы, отдавал свои находки в стерильные лапы роботов, чтобы те щупали их поющее нутро рентгеновскими лучами, ультразвуком и лазером, а сам падал на эргономичный наукоемкий топчан, зажав в руке чашку с питательным концентратом.
Каждым летом в Санта-Фе
Прилетает птица Фе…
Чтоб на пляже там лежа
Хорошенько пообжа…
Нелепый стишок крутился в голове, голос Янки звенел на одной чистой радостной ноте. В детстве она всегда хохотала, когда он читал про «птицу Фе». Когда его отобрали для экспедиции, он так и сказал ей, Янке: «Полечу за нашей птицей».
Хорошенько пообжа…
Эта строчка всплыла сама собой, когда пришли первые результаты анализа окаменелых останков. Что-то в них позволило системе исследовательского модуля сделать вывод, что древняя птица погибла в результате самовозгорания. Первым порывом Марка было рассказать все дочери. Он нес в отсек-хранилище коробку с прошедшим проверку «материалом» и придумывал, как расскажет Янке, что все-таки нашел птицу Фе…
А потом понял, что ничего не расскажет. Он вдруг под аккомпанемент крутящихся в голове строчек увидел ее — птицу. Как она неслась, далеко выбрасывая длинные ноги, по каменистой равнине и вдруг вспыхнула. Как она упала, как каталась по острой каменной крошке, гребла лапами, пытаясь погасить пожиравшее ее пламя. Как горела — и камни пели вокруг нее, вбирая тепло.
Когда на мониторе появилось, местами рассыпаясь на пиксели, лицо Янки, Марк впервые начал разговор не с их любимого стишка, а с банального «привет». Их последний разговор. Через сутки Земля не вышла на связь. Вообще больше не вышла. И корабль, который должен был поднять модель с поверхности и вернуть на Землю, не прилетел.
А звезда с каждым днем становилась все ближе. Неповоротливая планета ползла, и жадное светило тянулось к ней, словно к леденцу, большим огненным языком.
Марк уже больше недели не выходил на поверхность. Там было +297 °C. В модуле, усилиями системы охлаждения, всего тридцать. Он сидел на топчане, держа в руках последнюю находку — большой, похожий на грубо вытесанное лицо, овальный камень. Пару дней назад Марк нарисовал на нем глаза и рот. Художник он был так себе, но получилось очень похоже на Янку: курносо, щербато и любопытно.
— Знаешь, я ее нашел. — Марк погладил каменную девочку по щеке.
— Превышение допустимой температуры. Резерв системы составляет пять часов. Покиньте сектор превышения допу…
— Нашу птицу, — продолжил Марк, не обращая внимания на мониторы.
— Перегрузка системы охлаждения…
— И ее пляж…
Он знал, что, если остаться внутри, будет медленнее и больнее, поэтому взял камень в руку, приказал системе разблокировать выходы и шагнул навстречу звезде.
Камень не сводил нарисованного взгляда с упавшего на раскаленную поверхность тела. А потом каменное веко дернулось. Температура росла с каждой минутой, перевалила за тысячу градусов. Звезда наконец лизнула круглый планетный бок.
Камень треснул. Из трещины показался клюв. Потом — круглый янтарный глаз.
— Янк, — донеслось из клюва, — Янк-янк.
Птица Фе
Бумажные звезды, бумажные города (агент Шимун Врочек)
На далекой-далекой космической станции, прямо посреди невесомости, на орбите двойной звезды затменно-переменного класса…
Жила-была девочка по имени Катя.
И был у нее скафандр.
Планетоид был заселен родителями Кати и зелеными бумажными человечками.
Это был космический феномен — оживающая бумага. Он существовал только в одном месте, рядом со станцией.
Еще на станции была коллекция фарфоровых слоников со старой Земли, уничтоженной взрывом коллайдера. Коллайдер сколлапсировал и превратился в черную дыру, но прежде, чем это случилось, волна уперлась в фарфоровых слоников. Слоники отважно задержали волну. За это время родители Кати добежали до космического корабля. И даже часть слоников забрали с собой. Некоторые были повреждены черной дырой, но все равно стояли на почетной полке в гостиной, рядом с собратьями.
Родители высадились в другом конце Галактики, где нет злобных изовретиан (именно они, сказал папа, запустили коллайдер), а есть только оживающая зеленая бумага.
Человечки, которых Катя складывала из бумаги, создали цивилизацию. Их город разросся и теперь был виден из окна невооруженным взглядом. Человечки строили очень высокие дома. Скоро они стали выше станции.
Десятки небоскребов из бумаги, сотни этажей, тысячи квартир и офисов.
Однажды родители Кати увидели это — и слово проснулись. Папа посмотрел в иллюминатор и сказал «Э?», мама сказала «Я тебя предупреждала!» и вынесла папе зажигалку и пожаропрочный скафандр.
Папа шел, подпрыгивая. Плавно опускался, и на пыльной поверхности планетоида оставались следы его космических сапог. Так он прыгал, пока не добрался до города зеленых человечков.
Папа отдышался. Трудно быть мячиком в таком возрасте. Даже если ты одержим местью.
Папа смотрел на город. Бумажные небоскребы мягко колыхались от ветра, в окнах суетились бумажные человечки — работали, жили, смотрели бумажные телевизоры, встречались, влюблялись и вывозили на крошечных бумажных колясочках крошечных бумажных детей. Гуляли в бумажных парках и дворах. Бумажные машины стояли в бумажных пробках. В машинах сидели бумажные человечки и слушали бумажное радио.
Папа замер. Потом медленно поднес зажигалку…
Чирк! Чирк! Пламя занялось.
Человечки кричали. Но, как известно, в космосе никто не услышит твой крик. Даже если вокруг разреженная кислородно-метановая атмосфера. Человечки беззвучно воздевали бумажные руки к небу.
Звезды молчали в ответ.
Город вспыхнул, как гигантская зеленая спичка — и исчез. Пламя опалило папу Кати, он отшатнулся — но пожаропрочный скафандр спас его от ожогов.
Огонь утих. Осталось черное пятно на поверхности планетоида.
— Получайте, проклятые изовретиане! — кричал папа, оправдываясь. Но не слышал сам себя. Пепел прилипал к стеклу папиного скафандра.
В глазах папы стояли слезы.
* * *
Катя поняла, что бумажных человечков больше не будет.
Это наполнило ее сердце печалью. Бумага перестала оживать.
Интересно, куда подевались фарфоровые слоники? — подумала Катя мимоходом.
* * *
Папа, стоя над сгоревшим городом, кое-что увидел. Когда пламя погасло, подул ветер и разметал пепел над планетоидом. Прозрачное стекло папиного скафандра засыпало черным и липким.
Папа стер его непослушными, толстыми пальцами…
Папа замер.
Посреди черного пятна стояли фарфоровые слоники. Некоторые выглядели так, словно их повредила черная дыра. Папа смотрел. Затем повернулся и, волоча скафандровые ботинки, побрел обратно. Он больше не прыгал. Что вы хотите, возраст.
…Катя доела гречку. После Бумажного Конца Света папа изменился. Теперь он часто молчал, уставив неподвижный взгляд в стену. Иногда его губы что-то шептали. Катя прочитала Г-Е-Н-О-Ц-И-Д, но что это означает, она не знала. От этого слова шла низкая вибрация — как от работающего коллайдера.
В кают-компании было пусто. Папа ушел, не сказав ни слова.
Маму съела ложку гречки и ее затошнило. Она выбежала прочь, девочка осталась одна. Катя пожала плечами. Вдруг ей стало нестерпимо жаль себя. Чтобы не заплакать, Катя вытащила салфетку из-под тарелки и начала складывать. Раз, два. Наверное, это будет космический корабль…
Она слышала голоса родителей. Они говорили друг с другом впервые после Г-Е-Н-О-Ц-И-Д-А. Папа отвечал монотонно, потом вскрикнул…
Что-то изменилось.
Катя подняла голову и увидела бумажный звездолет. Он был опален огнем. Там была бумажная мама, бумажный папа сидел за штурвалом, а бумажные мальчик и девочка смотрели в маленькое окно. Катя помахала им. Зеленые человечки махали в ответ крошечными бумажными руками.
Бумажные человечки поднялись ввысь и направились к далекой бумажной звезде.
Основывать новые города. Жизнь продолжается, прозвучал в голове Кати голос бумажного капитана.
— Катя, — окликнули ее. Девочка повернулась.
В дверях кают-компании стояли папа с мамой. Какие-то совсем новые.
— Мы с мамой, — начал папа. Он до смешного стал похож на упругий, звонкий мяч, — должны тебе кое-что сказать…
Голос его прервался. Мама стояла рядом, сложив руки на животе. И улыбалась утомленной, бледной улыбкой счастья. И тут Катя наконец поняла.
— Жизнь продолжается, — сказала Катя.
— Да, — сказал папа. — Жизнь продолжается.
Проблемы навигации в условиях затрудненной видимости (агент Евгений Хмеленко)
— Неловко получилось, — виновато вздохнул Беовульф и украдкой почесал сломанную голень. Схватка выдалась короткой, но яростной. Обломки весел плавали вокруг лодки. Вода приобрела отчетливый цвет вареной свеклы. — Как там твой зуб?
— Цак сефе, — просвистело чудовище сквозь свежую дырку и сплюнуло кровью. — Уцонул.
— Ты пойми — ночь, шторм, все дела. Увидел тебя в темноте — думал, вот она, мамаша Гренделя.
— Она цакая се пальсая? — искренне восхитился монстр.
— Нее, — махнул рукой герой. Поморщился. Свезенный о бугристую чешую локоть саднил, как будто в него только что втерли свежий яд из тухлой рыбы. — Еще больше. Ну, не буду далее отнимать твое время. Пока.
— Пока. Плизайсий лекавь зивет на оствовах к юго-востоку, еси цо.
— Вот спасибо тебе! — Беовульф на прощание ухмыльнулся побитой рожей, кое-как уместился в лодочку и погреб одной рукой в указанную сторону.
…
— Теперь и не скажешь, кто из нас больше виноват! — капитан Титаника пытался согреться, обхватив себя руками, но получалось плохо. Все тепло, добытое с помощью самовнушения, уходило в льдину, на которой он сидел.
— Уз конесно, — злобно просипело чудовище, демонстрируя обломанный у основания рог.
— У тебя из повреждений рог. У меня — целый корабль. И много людей.
— Как зе, — раненый монстр сплюнул сквозь старую дырку в зубах, не разжимая челюсти. — У меня больсе.
Капитан поежился.
— Сойдемся на том, что туман виноват? Плохая видимость. На приборах тебя не видно. Свалю вину на айсберг.
— Идзец.
Капитан молча помахал чудовищу и погреб на льдине в закат, думая о том, что жизнь была бы гораздо лучше, появись у него под боком теплый пингвин.
…
Персонал боевой орбитальной станции с ужасом наблюдал за тем, как Земля разваливается напополам. Лишь ощущение нереальности происходящего не позволяло начаться панике.
— Ур-р-род криворукий, — бормотал капитан. — Ну, хочешь проверить орудие — в океан, в о-ке-ан пали, мать твою.
— Я в океан и целился, — у старшего помощника дергался глаз. — Там был туман. Ну и…
Неожиданно в иллюминаторе показалась злая чешуйчатая морда.
— Цы мне хвост оцстрелил! За сто я теперь цубами деззатца долзен?
— Я… — старший помощник глупо улыбнулся в стекло и, нащупав в кармане остро заточенный карандаш, стал остервенело ввинчивать его в ладонь. Чтобы проснуться. Однако морда (на переднем плане) и апокалипсис (на заднем) даже не думали исчезать.
— Зацолбали, — плюнул в стекло Уроборос. — Пусць цеперь другой кцо-нипуць экфацором порабоцаец.
Старший помощник в рекордные пять секунд проковырял ладонь насквозь и завалился набок от болевого шока. Мировой змей грустно покосился на отстреленный хвост и погреб прочь, в глубины космоса.
Нечто недостающее (агент Виктор Колюжняк)
В хижине пахло смолой, пылью и зверем. Сквозь занавешенные окна с трудом пробивался свет. Удалось разглядеть лишь гигантский силуэт под покрывалом на огромной старой кровати.
Сквозь шлемофон донеслись помехи. За стеной небольшой отряд охранял хижину, хотя никаких шансов против флуктуаций у них не было. Ни у кого в мире их не было, кроме Твари.
Ты справишься, ты сможешь, ты должна, у тебя всё получится, судьба мира на волоске и ещё куча патетичных фраз. Все они зазвучали искренне, когда лучшие умы планеты оказались бессильны перед волнами флуктуаций, которые неумолимо сходились к этой точке, уничтожая всё живое. Ещё сутки назад план Крис казался бредом, а сейчас превратился в последний шанс.
— Я принесла то, что ты просила, — сказала девушка.
Силуэт под покрывалом остался недвижим, но сквозь треск помех раздался голос Твари:
— Покажи.
Крис поставила контейнер на пол и открыла. Застывшие в полупрозрачном желе глазные яблоки; погруженный в питательный раствор нос; чуткие длинные пальцы с аккуратными ногтями; дрожащие от вибрации воздуха уши; влажный розоватый язык.
— Дура.
Судя по голосу, Тварь настолько устала, что тупость людей даже не вызывала у неё раздражения. Зато у Крис его хватало:
— Ты сказала, мы принесли! Ты сказала, что без этого и без тебя флуктуации пожрут всё, что осталось от мира. Ты сказала!
— Дура. Хочешь помочь? Покажи, что ты принесла.
— Да смотри уже!
Глаза словно выжгло огнём. Наступила тьма. Кромешная. Внешний мир утратил все очертания.
— Ты забрала мои глаза… — прошептала Крис. — Зачем?
— Чтобы лучше видеть, что ты принесла, дитя моё.
Казалось, Тварь мурлычет. Или скалится. Крис лишалась зрения, но обрела знание, чем всё должно кончиться.
— Так, значит? Ну, забирай остальное…
Тварь не пришлось уговаривать.
Крис пошатнулась, когда пропал слух. На секунду запаниковала и поскользнулась. Успела выставить руки, но всё равно больно ударилась головой о что-то.
«Контейнер», — подсказала память.
Крис почувствовала кровь на губах. Слизнула её, и не ощутила вкуса.
Затем пропали запахи, а сама Крис потеряла связь с пространством. Только пальцы всё ещё чувствовали странную ребристую поверхность пола.
«Что ты медлишь? — мысленно спросила Крис. — Вот они, пальчики…»
«Рука у меня уже была, я возьму другое. Но скажи последнее желание. Про мир — забудь. Проси для себя».
«Хочу знать, кто ты».
На секунду свет зажегся вновь. Всё та же хижина. На кровати валялось скомканное покрывало, а рядом гигантский волк замер перед прыжком.
Глаза его хищно горели во тьме. Её глаза.
Уши стояли торчком. Её уши.
Пасть разевалась, демонстрируя клыки и язык. Её язык.
Ноздри хищно раздувались. Её ноздри.
Волк взвился в прыжке и через секунду принялся рвать клыками тело. Её тело.
Закончив трапезу, Тварь выломала дверь. Жалкие остатки людишек топтались рядом, моля о спасении. То, что виделось им приближающимися со всех сторон энергетическими флуктуациями, для Твари распалось на силуэты.
Громко взвыв, Фенрир кинулся в гущу битвы богов. Туда, где виднелся силуэт Одина.