Так я играла под кустом сирени. Мимо проходили люди со своими вечными делами. Эмилия Оттовна вывешивала на солнце какие-то одеяния: платье с рюшками, черное длинное пальто и другие балахоны.

Вот пришел во двор Иван Петрович, отец Володи-Лунатика, и любезно, за ручку, поздоровался с Эмилией Оттовной. Володина мама, увидев его, как будто испугалась и бросила стирку, которой занималась на порожке своей лачуги, побежала на колодец за свежей водой.

— Не торопись, Агаточка, — нежно сказал Иван Петрович, — я с сегодняшнего дня прекращаю пить сырую воду — участились случаи холеры.

Вся жизнь двора была как на ладони. И Иван Петрович, который очень быстро освоился на нашем дворе, как, впрочем, и Лунатик, вызывал у меня острое любопытство.

Почему Володина мама его боялась? Если бы жив был мой папа, разве мы дрожали бы перед ним? Когда он проходил мимо меня, он нагибался, чтобы погладить меня по голове и, вытянув губы, ласково говорил: «У тю-тю, какая черноглазочка. Как поживает мама?» С бабушкой был постоянно любезен и пообещал набить обручи на рассохшуюся кадушку, чего так никогда и не сделал. Ну, да неважно: бабушка, очевидно, была тронута и обещанием. С хозяином дома Владимиром Ивановичем он говорил о том, что нет занятия благороднее, чем садоводство, и хвалил его знаменитое персиковое дерево, хотя еще не видел ни одного персика из этого сада. С мамой он познакомился очень странно: поднес мамину руку к своему лицу, как будто хотел понюхать, только не успел, так как мама быстро выдернула руку. Он нисколько не обиделся.

Он ходил по двору, распевая странную песенку:

Один раз я спросила у Лунатика:

— Хороший твой папа?

— Да он не родной, — в сотый раз уточнил Лунатик и слегка задумался. — Так себе, ничего. Только не очень.

— Он не дерется?

— А чего ему драться? Он занят.

Занят, а все торчит на дворе, что иногда даже играть неудобно. И к нам во двор стали приходить незнакомые люди. Они открывали калитку и отбивались ногами от сердито ворчащей Верки.

Как-то раз пришел узбек. Он был высокий, хромой. Он стал покупать старые пузырьки от духов и лекарств. Ему вынесли очень много; он все их купил, заплатил много денег. Всем понравился этот узбек, только жалели, что он не говорит по-русски. Иван Петрович повел его к себе домой, и долго узбек выбирал там для себя пузырьки. Когда только Иван Петрович накопил их столько? Ведь он жил здесь всего месяц. Наверное, привез с собой.

Все было немножко странно. Во-первых, я сама слышала, как Иван Петрович по-русски сказал ему: «Все в порядке, я принимаюсь за дело». А ведь узбек ничего не понимал по-русски!

А сегодня во двор приходил человек, нанимался рубить саксаул, только так и не нанялся, а Иван Петрович проводил его до ворот, и я сама слышала, как он сказал:

«Все в порядке, я принимаюсь за дело». А когда Он увидел меня, то погрозил мне пальцем и ласково пошутил: «Ах ты, птичка-черноглазочка, иди своей дорожкой».

Я сидела под сиренью и размышляла, почему Иван Петрович всем обещает приняться за дело, а сам только заставляет все делать Володину маму. И когда моя мама пришла с работы и, не заходя в комнату, на минутку присела подле меня на кирпичи, я прижалась к ней и спросила шепотом:

— Иван Петрович плохой?

Мама удивленно посмотрела на меня.

— Что за вопрос? Плохой! Что значит хороший или плохой?

Так мама мне своего мнения и не высказала, а угадать его я не могла.