Из-за закрытых ставен уже виднелся свет керосиновых ламп. Наступили сумерки, и в быстро посиневшем небе мерцали одинокие звезды. Где-то уже пели лягушки — ташкентские соловьи, как называет их бабушка. Правда, хорошо поют. Взгляну на Пану и пойду домой. Найду дорогу, буду у всех спрашивать. А когда пойду мимо того драчуна Женьки, перейду на другую сторону.

Бабушка уже собирает ужин, а я такая голодная! И маму так мало повидала! Все будут меня ругать, кругом я виновата. Ну и что же! У всех попрошу прощения. У Васи, что не дождалась его. У мамы, что письмо Нияза утащила и потеряла. У бабушки тоже попрошу прощения, просто так. А дома уже Таня, Вера. Как хорошо…

Женщина в парандже, поравнявшись со мной, вдруг споткнулась да так толкнула меня, что я отлетела к дувалу. Иван Петрович остановился и оглядел ее с ног до головы, а она прошла мимо, глухо бормоча что-то под нос и охая. Булкин дошел до узкого проулка между двумя полуразвалившимися дувалами и подождал, пока я подойду к нему. Куда это он сворачивает? Я заглянула в переулок и попятилась. Дувалы кончались через несколько шагов, а за ними прямая дорожка среди бахчей вела к темным зарослям джиды. Мне очень не захотелось туда идти. Булкин опять рассердился.

— Ну, что ты! — нетерпеливо сказал он. — Вон та дорога ведет в дом, куда мы отнесли твою Пану. Уже дошли. Посмотри, отсюда видно.

Я опять подошла и осторожно заглянула за угол. Там, в открытом месте, было светлее, чем здесь на улице. И правда, что из-за темно-серых кустов джиды виднелся край высокого дувала, а над ним возвышалась крыша дома. Но я продолжала стоять, не в силах оторвать ноги от земли, — так не хотелось мне сворачивать с этой прямой улицы. Может быть, там и девочки-то нет, может, он врет?..

— Ну, пошли, что ли! — сказал Булкин и повернулся ко мне спиной.

Значит, ему было совсем безразлично, пойду я или нет. Сделав усилие, я шагнула вперед и свернула за Булкиным в проулок.

Некоторое время Булкин шел впереди, не оглядываясь, и тихо ворчал:

— Сама хотела видеть девочку, а теперь ломаешься. Я из-за тебя время трачу: раз ты хотела видеть девочку, я решил тебя к ней проводить. Остались какие-то два шага, а она плетется еле-еле.

Он оглянулся и, убедившись, что я иду за ним, пошел быстрее, так что и я невольно прибавила шаг. По обочинам дороги высокая колючая трава, а в середине глубокая пыль со следами колес. Иван Петрович в ботинках шагал по колючкам, а я брела по щиколотку в пыли, зажимая руками рот и нос, щуря глаза, потому что, как ни старайся идти осторожно, серое облако не дает смотреть вперед. Но вот наконец под ногами твердая сухая глина. Запыленные ветви джиды. Дувал. Полуоткрытые ворота. Иван Петрович, подождав, пока я поравняюсь с ним, взял-таки меня за руку, и я, больше не сопротивляясь, вошла за ним во двор.

Двор как двор. Со всех сторон вдоль дувала росли кусты. У самых ворот колодец с колесом и навесом. Сбоку сарай, а в глубине дом, обсаженный касторкой. На открытом окне спиной к нам сидел сутулый человек. Когда он повернулся, услышав наши шаги, я, конечно, сразу узнала Виктора. Ну да! И на крыльце валялось голубое одеяло.

— Здравствуйте вам! — заворчал Иван Петрович, отпуская мою руку. — А ворота настежь!

Виктор удивленно смотрел на меня и ничего не отвечал.

— А где же девочка? — все так же сердито спросил Булкин, и мой страх почти прошел.

Значит, все правда, и я нашла Паночку. А удивляться я уже разучилась, столько странных событий произошло за день.

Булкин повернулся и, чертыхаясь, пошел закрывать ворота. Он звал Виктора, ворча, что сорвана петля, но Виктор только подслеповато щурился. Потом, видно, узнал меня, и недовольная гримаса искривила его губы. Перекинув ногу через подоконник, он спрыгнул на землю и подошел ко мне, не обращая внимания на то, что топчет огромную разросшуюся касторку.

— Чего это вы ее привели? — бормотал Виктор. — Что это тут за пансион для благородных девиц? — Он улыбнулся только одними губами, а глаза его оставались сердитыми. Потом вдруг засмеялся, и смех его, как всегда, был противный, дребезжащий.

— Господи, опять напился! — раздраженно проворчал вернувшийся от ворот Иван Петрович. — Где она?

— По-моему, ей доктора надо. Она все время ноет. Я говорю вам, схожу за вашим приятелем — отцом Николаем.

— Не сходи с ума со своими докторами. Не буду я из-за нее отца Николая беспокоить, — отрезал Булкин, заглядывая в окно. — Где девчонка?

«Отец Николай, — успела подумать я. — Кто это? Ах да! Тот поп, к которому Рушинкер ходит лечиться… Значит… привезли, но доктора не позвали». Но тут я отвлеклась, потому что, отстраняя меня с дороги, Виктор зашаркал к сараю, отодвинул засов и, не входя, стал дожидаться нас. Я юркнула в сарай, и эти двое вошли за мной, оставив дверь распахнутой настежь. В углу лежал тюфяк, и в полумраке виднелись очертания темной маленькой фигурки. Паночка! Я села на корточки и не столько разглядывала, сколько ощупывала лицо, плечи, маленькие горячие руки. Я даже не сразу заметила, что дверь сарая осторожно закрылась за Булкиным и Виктором.

— Кто это? Ира, ты? — Пана схватила меня за руку, попробовала сесть, но тут же, охнув, повалилась обратно на тюфяк. — Ирка, как ты меня нашла?

— Сама не знаю. Меня ваш завхоз привел! — шепотом сказала я, поглаживая ее руку.

— Я так ушиблась, — пожаловалась она. — Там так глубоко! Я ногу зашибла, смотри, какая горячая, даже пошевельнуть не могу.

Она все же приподнялась на локте.

— Они опять заперли, — пригнув мою голову, на ухо зашептала она. — Они жулики!

Я вскочила и бросилась к двери, пробуя открыть ее. Напрасно. Задвинули засов! Я так разозлилась, что забыла про страх, и изо всех сил кулаком стучала в дверь. Однако ни Булкин, ни Виктор на стук не появлялись. Я прислушалась. Скрипел колодец. Кто-то ходил по двору. В доме что-то стукнуло. Вот Виктор и Булкин вполголоса переговариваются между собой. Опустив руки, я вернулась к Пане и снова присела возле нее.

— Они жулики! — прошептала опять Паночка.

— Я знаю, — так же тихо ответила я.

— Почему же ты пришла с ними?

— Я тебя искала.

И тут она обхватила меня за шею и так прижала к себе, что мне стало больно, а она и сама застонала и отпустила меня.

— Ну ладно, подождите! — сердито сказала я. — Я им отомщу! Проклятые! Злые меньшевики, противные эсеры! Буржуи толстопузые! Ладно, ладно! Им Сафронов еще покажет! Он сильный, как дядя Саша! Сильнее всех! И Чурин еще, и Нияз, и мама им зададут! И бабушка!

Паночка расплакалась, а я сидела возле нее и не знала, что сказать, что сделать, чтоб ее успокоить. И все же мое присутствие ее радовало, она то и дело пыталась обнять меня, только ей мешала боль в ушибленной ноге. У меня в голове мелькало множество всяких планов. Некоторые были волшебными: найти какое-то заколдованное слово, вроде «по щучьему велению», и все здесь разгромить. Сломать сарай, дом, подвесить злодеев за шиворот на макушку тополя. Или так: самим вылезти в какую-нибудь щелочку, а их запереть в сарай и сказать: «Сейчас придет отряд Красной Армии и вас накажет». Они будут просить прощения, но ни за что не прощать.

Эти и другие такие же глупые, как я тут же понимала, планы мелькали в моей голове один за другим, и все же они меня, как ни странно, очень подбадривали.

К действительности меня вернули раздраженные голоса Булкина и Виктора. Я даже не знала раньше, что они знакомы. Они проходили по нашему двору не здороваясь, и один раз при мне Булкин спросил у Валькиной матери, что это за студент, почему он хромает и к кому ходит. А оказывается…

Я прислушалась. Они громко ссорились. Булкин ворчал на Виктора и называл его пьяницей.

— Сами же мне их навязали! — заорал Виктор.

— При чем тут ты! Ты в этот дом не скоро вернешься! Когда их найдут, твоего духа тут не останется! А не хочешь — пожалуйста, говори, куда их перетащить. Где еще такое место на пустыре! Где? Ну? Говори!

— Связались с младенцами! — как будто ничего не слыша, визгливо ворчал Виктор. — Грязная история! Противно!

— Ах, ты бережешь свои чистые руки! — совсем разошелся Булкин.

Однако тут же спохватился и, понизив голос, продолжал разговор с Виктором гораздо тише, так что их голоса больше не отвлекали меня от того, что все время тихо, но возбужденно шептала мне Пана.

— …Они меня тащили по такому узкому длинному подземелью и притащили в какую-то комнату. В ней до самого верха ящики. Ирка, эта комната тоже под землей, там даже мебель…

— Какая мебель?

Но снова споры Булкина и Виктора заглушили Панин шепот.

— У тебя на сборы было утро! — упрекал Иван Петрович. — А теперь надо торопиться. Действовать надо.

— А что вы мне их навязали! — закричал Виктор.

«Это нас навязали ему, — сообразила я. — Надо действовать… Кто это мне сказал… Буду действовать, чтобы тебе опасность не грозила. А мне грозит… и Паночке тоже… Ах, это Рушинкер…»

— Там хорошая мебель. — Это опять шептала Паночка. — Только там тесно и все стоит одно на другом. Шкафы, стулья. Они, наверное, грабство сделали.

— Что? — не разобрала я.

— Ну, награбили. Не понимаешь?

— А как они тебя оттуда вернули? В дупло вытащили?

— Нет, я не смогла. Вот слушай по порядку: я как высунулась из дупла, когда завхоз пришел, я так испугалась и обратно отшатнулась, а сама рукой на что-то надавила. Подо мной доски… бац вниз! — и сразу захлопнулись обратно. Там скобочки такие, как в колодце, потом я их увидела, когда за мной с фонарем пришли. А когда я падала, я об них сильно-сильно зашиблась. Не об землю — земля там сырая и нетвердая. Там правда корни, но нет, я об эти скобки расшиблась. И ноги и голову сильно зашибла…

— Бедненькая, бедненькая! — приговаривала я и гладила ее волосы.

Но Пана уже не могла остановиться и возбужденно рассказывала:

— Я так кричала! «Ирка, помоги!» Потом кричала: «Помогите, спасите!» Даже стала кричать: «Караул!»

— Ничего не слышно было, — сказала я.

— Я потом хотела встать и не могла. На ногу никак не наступлю. А страшно — ужас!

— Ужас! — повторила я.

— Я потом перестала кричать. Я уже охрипла. И лежу так тихо-тихо. Вдруг вижу, наверху свет и кто-то лезет.

— Ты опять испугалась?

— Нет, я обрадовалась, стала опять кричать. Я думала, вот и все, сейчас спасут.

— А они?

— А он говорит: не ори!

Тут Пана опять горько расплакалась.

Дверь распахнулась, и на фоне ярко-синего ночного неба, усеянного светлыми мерцающими звездами, показался Булкин.

— Ну, как вы тут? — спросил он. — Вдвоем веселее?

Мы испуганно молчали.

— Виктор, ты им водички принеси.

— Стоит там вода, — сердито пробурчал Виктор за дверью.

— Ночь тут поспите, а потом по домам, — сказал Булкин. — Очень уж вы болтливые. Ну, все?

— Мы сейчас хотим домой, — сказала я, вскочив.

— Сейчас некому вас вести. Да твоя подруга и не сможет.

— А тогда вы нас не запирайте! — потребовала я.

— Ну как можно! Кто-нибудь напугает! Бабай с мешком. Лучше закрыть.

— А меня будут искать дома, — громко захныкала я.

— Вот утром и найдут.

— А мы здесь боимся.

— А вы досчитайте до ста и уснете, а? Умеете?

Нет, такой миролюбивый разговор совсем сбил меня с толку. В это время Виктор заглянул в сарай через плечо Ивана Петровича, чертыхнулся и зашаркал к дому.

Булкин спокойно прикрыл дверь и задвинул засов.

— Зачем они нас заперли? — возмущалась я. — Вот мама им покажет! И Сафронов! И бабушка!

— Да я знаю, зачем они заперли, — прошептала Пана.

— Откуда ты знаешь?

— Они сами сказали. Они хотят все увезти. Они хотели три дня меня там держать, в этом подземелье. А потом пришел туда завхоз…

— Погоди, Пана. Сначала за тобой пришел не завхоз?

— Да нет. Этот хромой пришел, а потом, когда увидел, что я шагу не могу сделать — как на ногу наступлю, так кричу, — тогда он говорит: «Лежи, я сейчас вернусь». И вылез обратно. Ну, после этого я спокойно лежала, я же не знала, что они такие… Только замерзла очень. Лежу-лежу, даже дремала немножко. Смотрю, опять лезет хромой и за ним наш сторож. Они меня взяли и потащили. Мне показалось, очень далеко, долго. Там так сыро и страшно, все время мокрые стены. И вдруг тепло. Сторож меня положил на ящики, они ковром закрыты, а на полу кошма. Фонарь опять зажгли и коптилку. Тогда я все увидела.

— Что же ты увидела?

— Я же говорю: деревянные ящики и на них буквы, только таких я не знаю букв. Ящики до самого потолка. Мебель и ковры свернуты. Один шкаф стеклянный, а там игрушки.

— А что в ящиках?

— Откуда я знаю! Они говорят: надо ящики перетащить. А хромой сторожу говорит: «Мы уже вытащили много ящиков во двор и закрыли кизяками».

— Там оружие! — осенило меня. Я опять вскочила и бросилась к двери сарая, но опомнилась и вернулась к Пане.

Пана была взволнована воспоминаниями и хотела только одного — чтобы я слушала.

— Сторож говорит про меня: «Она здесь полежит», а хромой…

— Его Виктор зовут, — подсказала я.

— Ну, Виктор. Он говорит: «У нее нога опухла». Сторож говорит: «Не сдохнет».

— А при всех-то, — прервала я, кипя гневом, — а при всех-то: «Мои дорогие друзья». Вот я скажу такое волшебное слово и превращу его в свинью.

— Не болтай, Ирка, — одернула меня Пана и продолжала — Виктор говорит: «Я ее в больницу отвезу». И они поругались. Я тихо лежала, даже глаза зажмурила. И тут наверху шум, потом свет, в потолке дверка открылась, и по ящикам, как по лесенке, завхоз слез сверху. Они ему коптилкой светили, а я в темноте лежала. Если бы нога не болела, я бы в это время прокралась обратно и через дупло убежала, потому что они совсем в это время про меня забыли. Завхоз им письмо читал. Сначала смешное какое-то: про идиотов и мадам в очках, будто привязанных к ушам. Потом начал читать, что завтра их окружат… только не знают, где у них склад. Вот они и говорят: надо срочно все увозить. Завхоз им рассказал, что он только что из-за кизяков все ящики перевез на арбе во двор… к кучеру.

— К арбакешу, — подсказала я.

— Да, да, к арбакешу.

Все ясно: они читали письмо Нияза к моей маме Я вскочила и опять бросилась к двери, потом снова вернулась и в изнеможении опустилась к Пане на тюфяк.

— Виктор говорит: «Она нам только мешать здесь будет». А сторож как закричит на него: «Ты понимаешь, что говоришь? Она там все разболтает, нам сегодня же, срочно, нужно все ящики увезти! А это потом пусть находят и забирают».

— Что — это?

— Ну, ковры, игрушки. Он даже ногой один шкаф ударил, там посуда разбилась, и они опять поссорились.

— Значит, они и меня нарочно здесь заперли, чтобы я не показала, как найти то дерево! Пана, Пана, это я взяла у своей мамы из портфеля письмо и там на дорожке потеряла!

Пана не поняла меня, но мне ничего не хотелось больше рассказывать. Я горько плакала, приговаривая:

— Если бы я могла убежать… А вдруг без меня и Сафронов не найдет то дерево?! А вдруг Булкин со сторожем увезли все? А они этими ружьями будут наших убивать!

— Ну, Ирка же, чего ты там бормочешь? — твердила Пана.

Ей нужно было досказать все страшное, что с ней случилось, а кто, кроме меня, мог ее выслушать? Я же опять строила тысячу планов. Пожалуй, больше всего похоже на правду было то, что я в конце концов придумала: Вася будет искать меня, увидит Полкана, отвяжет его, а Полкан пойдет по моим следам и приведет его сюда. И его и всех: Сафронова, Чурина, маму, бабушку!

— Они мне дали поесть, — дошли наконец до меня слова Паны. — У них был хлеб, беляши, какая-то еда в банках. А потом они мне дают стакан с вином, говорят: «Пей, нога не будет болеть, это тебе полезно». А у меня ногу так дергало, так она горела… Я стала пить, сначала вкусно, а потом противно. Но они всё приговаривают: «Пей сейчас же, это тебе лекарство». Потом в животе стало горячо, голова закружилась, и я, кажется, уснула. А проснулась, смотрю, Виктор с чужим узбеком меня с арбы стаскивают и сюда несут.

— А как они тебя вытащили из подземелья?

— Откуда же я знаю? Наверное, в ту дверь в потолке, вверх по ящикам.

— А куда же эта дверь ведет?

— Ирка, я тебе говорю — не знаю. Я спала.