Я уже знала, что скоро его увижу, и все равно это было неожиданно. Я вскочила, забыв про свое чумазое лицо и руки. Полкан, вздрогнув, сильно навалился на мои ноги, опять ощетинился и заворчал. Но я перешагнула через щенка, ожидая, что дяденька Сафронов обрадуется, обнимет меня. Ведь мы не виделись с того самого времени, как в поезде ехали. Он стоял и молча меня разглядывал; лицо его было мрачным, очень строгим. Потом спросил, как незнакомый:
— Дупло-то было на самом деле?
Я опешила.
— Так было дупло?
Я через силу сказала:
— Да.
И тут мне стало казаться, что это вовсе не дяденька Сафронов. Но это, конечно, был он, только совсем не такой, как в поезде, когда поднимал меня на свою полку и называл по-особенному — Ариша. Не в том было дело, что лицо его почернело от ташкентского солнца и в волосах стало много седины. Просто раньше взгляд у него был добрый и ясный, а теперь суровый, будто чужой, а голос совсем незнакомый.
— Ты-то вот говоришь «да», а те говорят, что это твои детские выдумки.
Я сразу поняла, кто такие «те», и закипела от обиды:
— Выдумки? А в сарай нас с Паной зачем заперли?
— В сарай? — переспросил Сафронов и задумался.
Мысленно я уже перестала звать его дяденькой. Я его так любила там, в теплушке, и продолжала любить, хотя и не видела больше. А он даже не обнял меня, не сказал: «Здравствуй, Ариша, как ты выросла!» Да еще про дупло не верит. Я даже забыла про свое грязное лицо, стояла, выпрямившись и закинув голову, ожидая, что еще скажет товарищ Сафронов.
— А правда, — сказал он, — интересно, зачем в сарай запирать, а? Ну-ка пойдем спросим!
Он взял меня за плечо, но тут мама ужасно заволновалась, стала говорить:
— Не надо! Она вам здесь все расскажет!
— Елена Ивановна! — строго сказал товарищ Сафронов, и мама опустила голову.
Полкан так зарычал, что Глаша схватила его на руки и стала ладонями зажимать ему морду, а он изо всех сил вырывался.
Товарищ Сафронов вдруг отпустил меня, взял мою маму за плечи и усадил на диван. Он кивнул Глаше, изо всех сил державшей Полкана, и подтолкнул меня к двери.