И наступила тишина. Не сразу. Сначала кто-то долго ходил вокруг нас и переговаривался, но потом все ушли. Из окна слышались громкие голоса и умолкали. Мама перебирала пальцами мои волосы, и звуки вокруг все таяли и таяли, но спать я все равно не могла. Я не хотела больше думать про Булкина, только почему же мне все лезло в голову, как мы сидели с Паночкой в темном сарае, потом я лежала на груде кирпичей и надо мной в распахнутой двери — темная фигура. Ну хорошо, нечего бояться, это же был Нияз! А как бы я выбралась из сарая, если бы Масма-апа не привела туда Нияза?
Я осторожно взяла под мышки спящую Паночку и стащила ее с тюфяка. Она ничего не слышала и продолжала спать. Я свернула этот старый тюфяк и осторожно положила его на груду кирпичей и разного хлама. Теперь ведро. Могу лезть наверх. Стоя высоко, я отгибаю железный край крыши и пролезаю под ней. Спрыгиваю вниз, бац! Падаю прямо на Булкина, который спрятался под сараем.
«Не знаю никакого Козловского!» — дико заорал Булкин и стал притворяться, что он собака, и лаять.
Я затрясла головой, открыла глаза; оказывается, я все-таки заснула, а тявкал совсем не Булкин, а мой Полкан, вертевшийся возле дивана. Мама наклонилась ко мне и тихо сказала:
— Теперь можешь быть спокойна. Масма-апа показала, где живет арбакеш, и ящики увезли на грузовике. Когда грузовик вернется, нас отвезут домой к бабушке.
И мама вдруг улыбнулась, и лицо ее просветлело. Потом она отстранила меня, сбросила свои веревочные туфли, встала ногами на диван и прикрутила лампу. А Полкан вдруг тоже вскочил на диван и свернулся калачиком, уткнувшись мне в колени. Мама увидела это и хотела его столкнуть, потом раздумала и села с другой стороны. И мы все трое так сидели и дремали; мне уже было спокойно, только пятку дергало, но это все-таки можно было терпеть.
Я услышала, как тихо заскрипела большая дверь. Полкан виновато спрыгнул с дивана, а мама, которая дремала возле меня, открыла глаза. К нам на цыпочках подошел товарищ Петров.
— Отдохнули немного? — вполголоса сказал он. — Грузовик пришел за вами. Только, может быть, ты, Иринка, все-таки покажешь то дерево с дуплом? Едва стало светать, мы весь парк опять обошли, да как искать, когда тут несколько десятин, и все сплошь деревьями засажено!
Мама с беспокойством посмотрела на меня, а я уже сползала с дивана. Все тело у меня ныло, а особенно болела злополучная пятка. Но зато на душе было так спокойно, и все стало опять казаться интересным, как всегда по утрам.
И вот мы тихонечко, на цыпочках, вышли на крыльцо. А во дворе было совсем светло, хотя солнце еще не встало. И нас там ждали дяденька Сафронов, заведующий Петров, Нияз, красноармейцы, Вася и, конечно, Глаша.
— Пошли, Иринка, скорее, — нетерпеливо торопил Вася.
Нияз взял меня за руку. А вот Масма-апа — и она, оказывается, была тут — выглянула из полуоткрытой паранджи и улыбнулась мне.
Небо над деревьями было розовое, дорожки прохладные, — страха как не бывало. Даже Полкан больше не жался ко мне; прихрамывая, как и я, бежал впереди по дорожке, вспугивая птиц из кустов. Глаша шла рядом со мной и тоже молчала. Совсем недолго шли, и вот площадка с маленьким домиком. На двери опять висит замок, как вчера, когда мы пришли сюда с Володькой-Лунатиком. Все, что мы тащили на себе, валяется здесь в беспорядке.
Корзина с посудой, Володькина гордость — граммофонная труба, маленький медный самовар… Даже деревянный будильник! Я высвободилась из рук Нияза, подобрала возле крыльца будильник и прижала к уху: не тикает.
Я осторожно положила его на ступеньку… Вон разбросанные кизяки. Вчера под ними лежали ящики с оружием, а мы ни о чем не догадывались, играли здесь в прятки…
Вот корыто. Отсюда я побежала прятаться, и Полкан за мной. Но как здесь все затоптано!.. Пышная, душистая полынь, через которую вчера так трудно мне было пробираться, вся полегла и уже увяла.
Я отстранилась от мамы и Нияза: мне уже совсем не было страшно. Я старалась разыскать ту полянку, на которой увидела вчера плачущую Паночку Мосягину. Теперь Полкану здесь было раздолье: полынь полегла и он бежал себе вперед, как будто зная, куда мы направляемся. И правда! Вот она, эта поляна. Здесь-то как раз никого после нас с Паной не было — все светло и зелено, только несколько сломанных стеблей: здесь лежала и плакала Паночка.
Я остановилась, чтобы дождаться всех. Но дяденька Сафронов сказал мне:
— Ты лучше ступай вперед, Ариша, а то мы тебя только сбивать будем. А мы тут, все время за тобой идем.
Но Глаша все-таки подскочила и взяла меня за руку. Вдруг, откуда ни возьмись, Полкан вернулся и притащил в зубах белую панамку.
— Это Паночкина! — закричала я. — Мы как побежали от завхоза, она, наверное, потеряла свою панамку. Вот где мы бежали, через ту яму перескочили, вон коряга. Мы с Глашей помчались, она тянула меня за руку, потому что я все-таки отставала…
Наконец я вырвала руку и остановилась. Полкан заливался лаем.
В это время солнце осветило верхушки деревьев. Стая галок взвилась оттуда, где раздавался собачий лай и сквозь зеленые ветви проглянули ярко-желтые листья карагача. Ну вот же он! Подбежали и остановились возле толстого дерева. Глаша спрашивает:
— Это, что ли? А где же дупло?
Я оглянулась — все взрослые уже здесь, стоят в отдалении и смотрят на меня. Только Нияз не вытерпел и подошел ко мне. Тогда я присела, и он со мной вместе. Заглянули под свесившиеся чуть не до земли ветки, — вот же оно, то дупло.
Все тут же забыли про меня, окружили дерево, удивлялись. Кто-то карабкался в дупло. Вася кричал:
— Пустите меня!
Строгий голос дяденьки Сафронова:
— Нияз, лезь-ка ты первый…
Потом откуда-то глухо послышался голос Нияза:
— Здесь пружина.
А я отошла от этого дерева и от его дупла. Зачем мне? Я его еще раньше видела, днем. А теперь я села на траву. Смотрю, и мама со мною рядом. Обняла меня и притянула к себе. И мы с ней сидели в стороне от всего этого шума. Потом слышу, кто-то сказал:
— Давайте мне девочку, я отнесу ее в дом.
Я сразу забеспокоилась и пошевелилась. Но мама покрепче меня к себе прижала и ответила:
— Мы с ней посидим, подождем. Я что-то Глашу не вижу. Да и Васю надо дождаться. Мы уж вместе будем домой добираться.
Мне кажется, я тоже что-то сказала, только что — не помню.