Конечно, до внешнего мира доносились лишь глухие отголоски пулеметных очередей и взрывов динамита в таких далеких от Европы и в таких чужих селениях. Но все же доносились…
Вспышкой, показавшей те расправы, были, пожалуй, не сводки военных действий и не сообщения журналистов, а повесть Оливии Шрейнер «Рядовой Питер Холкит из Машоналенда», изданная в 1897 году. Она приобрела такую известность, что и в России была переведена немедленно, в 1898-м, и потом выходила еще не раз. Перед титульным листом первого английского издания читатель видел фотографию: родезийский пейзаж, дерево, на нем повешены три африканца, и рядом — группа пионеров в самодовольных, гордых позах. Какой шок для английских аристократок, поклонниц Сесила Родса!
Каково тогда было Родсу? Только-только был в зените… Как мучительно гадал, удастся ли еще что-то сделать в жизни. Судя по его нраву, был уверен, что в конце концов снова взнуздает Ее Своенравие Фортуну. Но нужно время. Может быть, годы. А есть ли они? По ночам мерещится, что последняя черта — вот-вот, уже холодом веет от нее.
Снова и снова перечислял и взвешивал все за и против.
Да, удары получил страшные, один за другим. Когда в придачу ко всему еще сгорел дотла Хруте Скир, кейптаунский дворец, у Родса вырвался стон.
— Набег, мятеж, голод, падеж скота, и теперь еще мой дом сгорел. Я чувствую себя Иовом, разве что не изранен.
Миллионер чувствует себя Иовом
До бедности библейского Иова Родсу было куда как далеко. Но вот ореол человека, которому никогда не изменяет госпожа Удача… Этот ореол завораживал и простых людей, и вершителей судеб Англии и Европы. Потому-то и совсем уж небогатые люди на свои трудно скопленные деньги покупали его однофунтовые акции, вверяли ему судьбу, считали, что с ним не пропадешь. Да и аристократы, так легко ставя свои имена в списках учредителей компании рядом с магнетическим словом «Родс», не боялись осрамиться…
А теперь! Даже левиафаны английской печати, всегда так превозносившие Родса, и те нет-нет да и позволяют себе… Да что там! Уильям Стед — как уж делился с ним Родс, как старался сделать единомышленником. А поди ж, и он после джемсоновского набега уже не тот. Ну, скажем, не совсем тот. Близость-то осталась, но веры той — нет.
А политики! Выжидают. Не все, но многие. Вот Асквиту предложили войти в парламентский комитет по расследованию набега. Сам Чемберлен приезжал, уговаривал. Отказался. Не хочет связывать себе рук. Посмотрит, куда ветер подует.
Потом жена Асквита вспоминала об этом предложении Чемберлена. Она тогда спросила мужа, почему он отказался. Он ответил:
— Что я — круглый дурак?
А эти аристократы, которых Родс так задабривал пакетами акций, директорскими креслами своих компаний! Им самим, может быть, казалось, что они его поддерживают даже больше, чем он того заслуживает.
А он, в свою очередь, в большинстве из них, конечно, видел предателей. Чего же и ждать от них, от этих любителей загребать жар чужими руками, его руками. На что они вообще способны? Разве что на язвительные намеки в своем «высшем свете», в этой школе злословия. Да, конечно, они умеют двумя-тремя фразами испортить чужую репутацию. Как лорд Иллингворт или лорд Горинг у только что ставшего модным Оскара Уайльда. Может быть, часть его известности можно объяснить скандальным процессом, когда ему дали два года тюрьмы за гомосексуализм буквально накануне набега Джемсона. Но нет, он, конечно, необычайно талантлив. Даже в этой своей последней вещи. Кажется, «Как важно быть серьезным» — о ней заговорили тоже одновременно с набегом.
Публика смеется шуткам этих лордов. А смеяться надо над ними самими. Над их никчемностью, пустотой, неспособностью действовать. Если и есть в них что, на пустозвонство ушло. Отречься-то от него, Родса, и то, наверное, сумеют вот так же, походя, как от чего-то совсем постороннего и уж во всяком случае недостойного их.
А в самой Южной Африке для трансваальских буров нет теперь, пожалуй, никого ненавистнее Родса.
Буры Оранжевой? Деларей, небось, теперь жалеет, что просил Родса быть крестным отцом внука.
Капские буры! Каких трудов стоило сломить их настороженность. И добился ведь! Голосовали за него, верили, помогли стать премьером. Теперь все насмарку…
Самые верные помощники, друзья или почти друзья… Все побывали под судом, посидели у буров в тюрьме как заговорщики. Каждое имя газетчики всего мира полоскали как хотели. Каждый их шаг теперь на вцду… Все это не вечно, разумеется, но пока…
И главное, сам Родс теперь не может выступать на политической арене как официальный государственный деятель. Премьерского поста уже нет. Остается лишь действовать за сценой. Других уговаривать. А они еще озираться будут, бояться!
Но, пожалуй, главным было даже и не это.
Удары не могли бесследно пройти для здоровья, нервов, психики. Раньше умел держать себя в руках. Многими удачами этому и обязан. А теперь усилилась раздражительность, неуравновешенность. Это видели все.
Гибель соперника-союзника
А тут еще гибель Барни Барнато, с которым Родса связывала четверть века жизни, сперва как с главным соперником, потом — как с главным компаньоном.
Четырнадцатого июня 1897 года Барнато бросился в океан с палубы корабля «Шотландец». На корабле прозвучал сигнал тревоги — «Человек за бортом!». Бросились спасать, вытащили. Но было уже поздно.
Поражала неожиданность поступка. Барнато плыл из Южной Африки, где он делил с Родсом трон алмазного королевства. А на мировом золотом рынке Родс ему даже уступал.
С подробной его биографией можно было познакомиться даже в Петербурге, в Москве, в Сибири. Журнал «Русское богатство» рассказывал читателям:
«Каждое слово Барнея ловилось как мудрейшее изречение оракула… Ведь это был царь биржи, обладатель сотен миллионов, тот, кто одним движением бровей мог доставить состояние или же уничтожить его, словом, «наш Барней»!..» Нет сомнения, что в ближайшем будущем «наш Барней» заседал бы на красных скамьях палаты лордов. Сидят же там благородные «Knights of the bottle»: водочные герцоги, пивные маркизы, джиновые виконты, почему же, черт возьми, не сидеть и клоуну, раз у него денег столько, сколько у всех «рыцарей бутылки» взятых вместе?
Тогда, в июне 1897-го, Барнато плыл в Лондон, на торжества по поводу шестидесятилетия правления королевы Виктории. Они обставлялись необычайно пышно, как триумф Англии, британского флага, который развевался над четвертью планеты. Делегации от всех частей необъятной империи собирались в Лондон, чтобы участвовать в празднествах, назначенных на 20 июня. Вместе с Барнато на океанском лайнере плыли из Кейптауна самые высокопоставленные лица.
Проплывали Мадейру. Через четыре дня — Англия. Барнато неторопливо беседовал с Гордоном Сприггом, преемником Родса на посту премьер-министра Капской колонии. Поговорили, наверно, и о том потоке кимберлийских алмазов, который Барнато и Родс собирались выплеснуть к ногам своей королевы, — это был один из самых дорогих подарков даже на таком пышном празднестве. Потом Барнато справился у племянника, который час. Тот едва успел ответить: «На моих три часа тринадцать минут», как увидел, что его дяди уже нет на палубе. Барнато бросился в воду.
Конец Барнато не мог не потрясти Родса.
С его гибелью Родс потерял мощного союзника, крепкую опору. Друзьями они не были, нет. Родс мог, как и многие другие, посмеиваться над неотесанностью Барнато — тот не получил образования и за всю. Свою жизнь, может быть, не прочитал ни одной книги. Но после объединения их алмазных компаний тогда, в 1888-м, у Родса вряд ли могли быть претензии к Барнато. Бывший клоун не понимал честолюбивых замыслов Родса, недоумевал и даже подтрунивал над ним, как Родс — над его европейским акцентом, но не препятствовал компаньону пускаться в политические аферы и, в общем, подвергать какому-то риску престиж их совместного коммерческого дела (пусть потешится, если уж ему так хочется!).
И когда Родс оказался в беде — после набега Джемсона, Барнато сделал для него все, что мог.
Каково было Родсу терять такого союзника!
И не могло не напрашиваться сравнение. Они были однолетками, каждому по сорок четыре года.
Здоровье? У Барнато со времен его цирковых трюков осталась сноровка акробата. Да и потом он любил спорт, лишь за несколько лет до смерти перестал заниматься боксом. Его сердце, легкие — разве чета ему Родс!
И душевное состояние. У него, не в пример одинокому Родсу, была семья. Жена, дети. Тут, на корабле, отметил день рождения трехлетнего сына.
Барнато показывал команде подарок сыну — маленький велосипед.
Да и родню он любил — тоже не как Родс. Часть своих дел собирался передать племяннику.
Иссякла энергия? Тоже нет. Куча планов была. И хотя строил себе роскошный особняк в Лондоне, возле Гайд-парка, отнюдь не собирался уходить на покой.
Что же тогда? Скрытые болезни? Ну, да ведь один Бог знает, какие в ком гнездятся болезни.
Видно было одно: в самые последние годы Барнато стал куда более возбудимым, нервным. Стал пить. Его могучему организму нужно было не меньше бутылки, чтобы заглушить сознание, подавить что-то, постоянно мучившее его. Жаловался на галлюцинации.
Тяжело было Родсу перебирать все это в памяти. Ведь его самого галлюцинации мучили давно.
Всему миру казалось, что богатство пришло к Родсу и к Барнато, как к сказочному Аладдину. Но у них не было волшебной лампы. Они выбились в жестокой конкуренции с тысячами, десятками тысяч других. Подчинили все свое естество одной цели.
Говорят, Наполеон сказал, что в жизни за все надо платить. Да и не ему первому, конечно, открылась эта истина.
Барнато заплатил.
А Родс не мог без ужаса думать об этом…
Вы еще вспомните мои слова!
Но Родс был жив. А человек не может жить памятью о своих горестях да дурными предчувствиями. Человек живет надеждой. Тем более такой энергичный, как Родс.
И жизнь давала ему надежды. Изначальный инструмент влияния — деньги — это у него осталось. А разве этого мало?
В сущности, почти весь 1896 год Родс провел в Родезии. Лишь в самом конце года, в канун Рождества, прибыл в Капскую колонию, в Порт-Элизабет, а 27 декабря в Кейптаун. Отцы города дали в его честь торжественный обед на пятьсот персон. Родс произнес речь:
— Если мне разрешат поделиться тут своими мыслями, то я хочу сказать, что постоянно преуспевающий человек не знает по-настоящему ни себя, НИ своего характера. Надо пройти период бедствий. Тогда вы поймете, кто ваши подлинные друзья.
Уже эти слова говорят, что Родс не был окончательно растерян. А дальше речь звучала намного увереннее. Он заверял собравшихся, что, каковы бы ни были его прошлые ошибки, он и дальше не отступится от своих целей, и прежде всего от «объединения» Южной Африки. 28 декабря Родс был уже в Кимберли, и там встреча была еще восторженнее.
Он сразу окунулся в кипучую деятельность. Железнодорожное строительство — в 1897-м поезда начинают ходить от Кейптауна до Булавайо и еще дальше, до родезийского поселка Умтали. Печется о развитии сахарной промышленности в Натале и расширении производства фруктов на бурских фермах мыса Доброй Надежды.
Если все это не вернет ему бурских голосов на следующих выборах и не помирит с ним партию «Африканер бонд», он готов создать новую партию и в конечном счете в 1898 году создает ее под названием Прогрессивная партия.
Постепенно он возвращает себе если и не все, то многие из позиций, утраченных после набега Джемсона. И Марк Твен, проехав по всей Южной Африке в 1896-м, пишет о Родсе: «Весь южноафриканский мир — друзья и враги — трепещет от какого-то благоговейного страха перед ним. Одни видят в нем посланца божьего, другие — наместника дьявола, властелина людей, способного одним лишь дуновением осчастливить или погубить человека; многие на него молятся, многие его ненавидят, но люди здравомыслящие никогда его не проклинают, и даже самые легкомысленные делают это только шепотом».
Но это все в Южной Африке. А на родине, в метрополии, в центре империи? Конечно, респектабельной викторианской Англии требовалось время, чтобы простить неудачу даже такому баловню, как Родс. Но постепенно приходило и это.
Шестнадцатого февраля 1897 года Родс, прибыв в Лондон, предстал перед комитетом палаты общин по расследованию набега Джемсона (его называли «Родсовский комитет»). Но сам Родс был не обвиняемым, а свидетелем.
Разбирательство велось настолько неторопливо, что Родса допрашивали только еще первым из свидетелей. После самого скандала прошло больше года, страсти поутихли не только в Англии, но и во всем мире. Сколько новых событий заслонили тот злосчастный заговор против Трансвааля! Облетевшая весь мир весть о Ходынке. Генерал Китченер начал войну в Судане. Поход французского офицера Маршана с целью опоясать Африку цепью французских владений. Франция захватила Мадагаскар. Эфиопы разгромили вторгшуюся в их страну итальянскую армию. В Афинах состоялись первые Олимпийские игры — они получили новую жизнь, были возобновлены после перерыва в полторы тысячи лет…
В парламенте и вне его считалось естественным говорить, что виновники набега Джемсона, собственно, уже понесли наказание. А особенно идти навстречу пожеланиям трансваальского правительства и смысла не имеет, поскольку Крюгер в течение этого года ведет себя по отношению к Англии просто вызывающе.
Допрос Сесила Родса велся на первом публичном заседании комитета. Собралось множество парламентариев, юристов, журналистов и тех счастливчиков, которым удалось достать пропуск. Среди зрителей был и принц Уэльский. Он не побоялся скомпрометировать себя, хотя его близкие отношения с Родсом и Джемсоном были известны.
На заседании парламентского комитета с Родсом обращались не как с главным виновником, каковым он был в действительности, и даже не как с подозреваемым в соучастии, а как с великим строителем империи и защитником прав граждан Великобритании. Сам он поначалу все же нервничал, на некоторые вопросы отвечал не без колебаний, прежде всего на вопрос, знали ли о готовящемся нападении на Трансвааль министр колоний Чемберлен и верховный комиссар Южной Африки Геркулес Робинсон. Но довольно быстро обрел обычную уверенность. На вопрос, в какой из своих многих ипостасей он считал себя вправе собирать войска на границе Трансвааля, он ответил:
— В качестве самого себя, поскольку я считал, что должен сделать это в интересах Южной Африки и своей родины. Вот мой ответ.
Затем он изложил свою политику «объединения» Южной Африки и буквально закричал:
— Вы еще вспомните эти мои слова… Прав я или нет, но я чувствую, что пришло время для перемен, они уже надвигаются… Это только вопрос времени.. Это так же очевидно, как то, что мы заседаем здесь.
Основной смысл показаний Родса сводился к следующему. Конечно, он горячо сочувствует ойтландерам — уж очень они страдают от притеснений Крюгера. Он, Родс, своей властью пододвинул войска «Привилегированной компании» к границе Трансвааля, но другие директора этой компании и британские официальные власти в Южной Африке и в Англии не были об этом извещены. Что же касается самого нападения на Трансвааль, то тут уж и сам Родс не был оповещен. Джемсон перешел границу самовольно, и потому он, Родс, тоже не может нести ответственность за это.
В ходе дальнейшей работы парламентского комитета один из адвокатов процитировал чье-то высказывание об этих показаниях Родса:
— Каковы бы ни были суждения о политике и действиях мистера Сесила Родса, приходится признать, что его показания производят впечатление исчерпывающих, ясных, искренних и содержательных.
Работа парламентского комитета закончилась в июне 1897-го. Родса больше не вызывали. Геркулеса Робинсона не вызывали вообще — он болел и в октябре 1897-го умер. Джозеф Чемберлен был сам членом этого парламентского комитета. Вопрос о виновности двух последних даже не ставился. Виной Родса было признано только то, что он признал сам. Главный исполнитель — Джемсон вместе с остальными был уже на свободе.
Несколько десятилетий потом историки спорили, кто же на самом деле был виновен и в какой мере. Постепенно один за другим всплывали документы, скрытые во время расследования. Оказалось, что чиновник по имени Трем Бауер оставил бомбу замедленного действия — отчет о подлинной истории набега Джемсона, но завещал обнародовать его лишь через пятьдесят лет. Выяснилось, что Чемберлен являлся инкогнито к Джемсону в тюрьму, чтобы согласовать характер публичных показаний. Нашлись и «исчезнувшие телеграммы»… Но ни Родса с Джемсоном, ни Чемберлена с Робинсоном уже не было в живых.
А тогда, с завершением работы парламентского комитета, Родс вздохнул свободнее… Проклятое расследование кончилось. Все его единомышленники — на свободе. И ни ему, ни им уже не проходить больше процедуру допросов, расспросов, не видеть унизительной возни вокруг этого в европейских газетах.
В том же году наименование «Родезия» было официально закреплено особым королевским указом. А в апреле 1898-го Родсу было официально возвращено его положение директора-управляющего «Привилегированной компании». По существу, распоряжаться делами компании он мог даже в самые черные свои дни. Но все же и официальное признание чего-то стоит.
Еще важнее, что ореол в глазах английской публики поблек лишь чуть-чуть. Помог шум по поводу его появления среди повстанцев в горах Матопос.
Кое-кто в Англии стал с ним сдержаннее, но ведь появились и новые сторонники, да и старые в большинстве своем от него не отвернулись.
Вернулось к Родсу и поклонение высшего света (а может быть, оно и не покидало его?). Леди Асквит вспоминала потом, как она на одном из лондонских раутов не могла даже приблизиться к Родсу: его окружали, у ног его сидели дамы высшего света, а он возвышался среди них «как бронзовая статуя».
А ближайший сподвижник Родса — Джемсон? Вот мнение той же леди Асквит. «Доктор Джим обладал удивительным магнетизмом и с представительницами моего пола мог делать все, что хотел. Он был одним из тех, кто, если бы избрал нечестный путь, мог стать богачом, — как врач, как предсказатель судьбы, читатель чужих мыслей или медиум. Но ему было чуждо любое мошенничество».
Сблизился Родс и с генералом Китченером. Тот еще не достиг вершины военной карьеры, не был еще военным министром, как в первую мировую войну, когда он и погиб, направляясь в Россию на крейсере, который в пути подорвался на германской мине. Не был еще ни фельдмаршалом, ни графом Хартумским. Но считалось, что, разгромив государство махдистов в Судане, он смыл пятно позора с британской армии: махдисты в 1885 году одержали победу над англичанами под Хартумом и убили генерала Гордона.
Еще большую популярность Китченер приобрел в столкновении с французским отрядом у суданской деревушки Фашода. Если бы французский план удался, надежда на осуществление идеи Кейптаун — Каир рухнула бы сразу. За спиной Китченера стояла Англия, за спиной офицера по имени Маршан — Франция. Маршану пришлось уступить.
Легко представить себе, какое родство помыслов почувствовали тогда Родс и Китченер. Когда-то Родс обсуждал свои замыслы с генералом Гордоном. Оказавшись в 1899 году одновременно с Китченером в Англии, он полюбил беседы с ним в лондонских парках, во время утренних прогулок верхом.
В июне 1899-го Родс и Китченер были одновременно провозглашены почетными докторами Оксфордского университета. Церемония проходила торжественно. Съехался «весь Лондон». Родс и Китченер бок о бок шли между рядов публики, как олицетворение величия и славы Британской империи. Их фотографировали. Им рукоплескали.
В журнале «Русское богатство» Шкловский рассказал об этой церемонии так:
«…Я, вместе со многими лондонцами, явился в Оксфорд, чтобы присутствовать при том, как Сесил Родс возьмет докторскую мантию, несмотря на протесты профессоров. Дело вот в чем. В 1891 г. легат Оксфордского университета уведомил Сесила Родса, что ему дано звание доктора honoris causa. Родс тогда еще не был «Наполеоном»; его физиономия не определилась; его имя не соединялось так странно с историей разбойничьего набега. Родс был тогда непопулярен среди джинго, так как дал 10 тысяч фунтов стерлингов на ведение агитации в пользу гомруля. Много лет Сесил Родс не являлся за получением мантии и явился тогда, когда «слава» его вполне определилась. Оксфордские профессора протестовали, но решение сената не уничтожается временем. Джинго решили воспользоваться появлением Сесила Родса, чтобы устроить демонстрацию против «анархистов», как они живописно назвали всех профессоров, подписавших протест. Вот раздались крики «ура» и звуки величальной песни: «Он славный, веселый парень!» На эстраде появился высокий, плотный мужчина, начавший уже значительно округляться, с толстыми, как налитыми, лоснящимися щеками. Прежде всего наглые глаза да чувственные, ярко-красные губы.
— Не глядите боером! — крикнул один с галереи.
— Как поживает Крюгер? Вы его еще не отправили к праотцам? — крикнул другой.
— Veni, vidi, vici!
— Как по-латыни будет Родс (Rhodes), — спрашивает одна группа, а другая на это отвечает:
— «Родосский Колосс».
Снова гремят крики «ура».
Китченер превозносил не только Родса, но и Джемсона — даже как бессребреника. «Он мог бы создать состояние, а сам сидел без гроша! Он был по-настоящему славный малый».
Похвалы пионерам тоже были для Родса поддержкой. Вот один из бесчисленных примеров такого прославления: статья о Бенджамине Уилсоне, который, как и Фрэнсис Томпсон, получил прозвище Матебеле. Статья в лондонском журнале «Сауз Африка» 18 марта 1899 года начиналась так: «Визит Матебеле Уилсона — это как дыхание южноафриканских степей. На заурядного британского варвара с его дряблым телом и еще более дряблой моралью такой человек оказывает оздоровляющее влияние. Нравственно, это как юго-восточный ветер, наполняющий озоном из пустыни легкие, которые редко осмеливаются глубоко дышать в давящей атмосфере «цивилизованной» жизни».
Один из пионеров, американец Фредерик Банхем, опубликовав свои воспоминания, предпослал им в качестве эпиграфа фразу генерала Гордона: «Англию никогда не создавали ее государственные деятели; Англия была создана ее авантюристами». Это утверждение было в те годы популярно — и оно тоже стало для Родса поддержкой, тем более что, как известно, генерал Гордон высоко ценил Родса.
Да и сколько еще людей, популярных в тогдашней Англии, оказали поддержку Родсу!
Киплинг, Райдер Хаггард и Конан Дойл
Да, фильм, который, наверно, все мы любим. «Жестокий романс». Но все ли знают, что сам-то романс — на стихи Киплинга?
В каких только обличьях не представал перед нами Киплинг с тех пор, как его начали переводить на русский язык больше ста лет назад!
Могло бы ему, ненавистнику коммунизма, прийти в голову, что его стихотворение будет положено на музыку в Советском Союзе, да еще станет в центре популярного фильма?
Или что в военных лагерях и на стройках сталинского времени студенты-комсомольцы будут петь об Африке, которую никто из них не видел. А мы пели:
В Англии слава Киплинга померкла задолго до его кончины. На его похороны не пришел ни один известный английский писатель. А у нас его влияние испытали Гумилев, Тихонов, Симонов, а потом Высоцкий, Галич… Хотя запрещали его в нашей стране неоднократно. В последний раз не в фаворе оказались его стихи об англо-афганской войне. «Поверни от стен Кабула…» С конца семидесятых — ненужные параллели.
Но кто был кумиром для Киплинга? Родс.
Он сблизился с Родсом в первые месяцы 1898-го, когда долго жил на юге Африки. Отправился на поезде в Родезию, ездил на велосипеде по Булавайо и его окрестностям. Внимательно приглядывался к бурам.
Певец величия Англии, Киплинг был уроженцем Индии, женился на американке и одно время хотел обосноваться в Америке. Из-за всего этого он, должно быть, чувствовал себя в Англии как-то непросто. Родс был ему близок вдвойне — и верой в особую историческую миссию «Великой Британии», и как человек, проживший много лет вдали от Британских островов.
Киплинг мог в своем письме делиться с ним горестными мыслями о том, что Англия, в сущности, лишь маленький и довольно затхлый краешек земли. И вместе с тем именно в долгих разговорах с Родсом созрели его идеи о великом Pax Britanica и вообще о миссии белого человека. Свое стихотворение — «Несите бремя белых» — он написал в период близости с Родсом и опубликовал в «Таймсе» 4 февраля 1899го. Не было ли оно стихотворным пересказом идеи Родса — той, с которой начинается эта книга, — о роли младших сыновей в распространении англосаксонского могущества? Стоит только вслушаться:
В одном из первых английских исследований творчества Киплинга, еще в 1900-м, его назвали «Сесилом Родсом в литературе».
Преклонение Киплинга перед Родсом было настолько велико, что в весьма краткой автобиографии, маленькой книжке «Немного о себе», он снова и снова возвращается к личности Родса, говорит о его замыслах, цитирует его слова, излагает его разговоры, рассказывает о его привычках, обычаях, царивших во дворце Хруте Скир.
Вспоминает даже о самой первой встрече в кейптаунском ресторане в 1891 году, когда Киплингу сказали, что человек, сидевший неподалеку от него, — Сесил Родс.
А первый разговор с Родсом, в 1897-м, произвел на Киплинга такое впечатление, что он поведал об этом подробно. Киплингу казалось, что Родс похож На римского императора. Родс, по своей привычке огорошить собеседника неожиданным вопросом, спросил его:
— Какова ваша мечта?
Киплинг ответил, что Родс — герой его мечты. И он, наверно, считал своим долгом прославлять Родса. Он с негодованием отверг слухи, будто брал гонорары за стихи о Родсе и в Южной Африке, печатавшиеся в «Таймсе». Работая в архиве Зимбабве, я нашел давно забытое интервью, которое Киплинг в октябре 1898 года дал редактору газеты «Ливерпул дейли пост» под заголовком «Один великий человек о другом великом человеке». Привожу его почти целиком. Редактор изложил вперемежку свои вопросы и ответы Киплинга:
«— Его прекрасный идеал или, во всяком случае, его сегодняшний идол — мистер Родс. Что он думает об этом человеке?
— Что это величайший из людей, живущих сейчас на нашей планете.
— Но разве это не корыстолюбивая разновидность величия, если все связано с погоней за деньгами?
— Корыстолюбие? Человек, получающий миллионы и тратящий лично на себя не больше шестисот фунтов стерлингов в год? Он живет в неустроенной, недостроенной усадьбе и держит дом, открытый для всех. Каждый может остановиться у него и пользоваться его немудрым гостеприимством. Мистер Родс никогда не председательствует за столом и никогда не тратит много времени на трапезу. На председательском месте сидит тот из гостей, кто живет у него дольше других, вот и все. Доступен ли мистер Родс? Для любого, и без официального представления. Прогуливаясь по его веранде, вы можете встретить бедную, больную женщину, которая пришла к нему с пачкой измятых документов и с горькими сетованиями на свои несчастья. Он задает ей лишь несколько коротких вопросов. А затем пишет записку, короткую, торопливым почерком:
— Отнесите такому-то. Все будет в порядке.
И такое вот правительство, состоящее из одного-единственного человека, на этой уютной, хотя и полуразрушенной веранде, действует весь день.
Конечно, Родс ценит свои миллионы. Он знает власть денег. Он понимает — а может быть, и не очень понимает, — какую роль его миллионы могут сыграть для создания его империи. Но быть поглощенным мыслями о деньгах — на это он просто не способен.
— Правда ли, что мистеру Родсу может быть брошен упрек в бесчеловечности?
— Что ж, судите сами. Мужчины-туземцы, отработав на алмазных копях и вернувшись домой, затем опять совершают долгий и трудный путь, чтобы снова работать у него. И ведь если их снова берут на работу, им приходится жить буквально взаперти, их выпускают не чаще, чем раз в три месяца. Однако они счастливы и довольны. Так что, видимо, обращаются с ними неплохо.
Мой следующий вопрос:
— А есть ли у мистера Родса, в общепринятом смысле, хоть какие-то моральные принципы?
— Ах ты! — воскликнул в сердцах другой великий человек. — Да ведь он создает империю!»
Все же Киплинг попросил редактора уточнить, что тот подразумевает под моралью. Получив ответ, что речь идет о высоких идеалах, поэт отреагировал резко:
— Прекрасный идеал — это и есть распространение цивилизации и создание империи ради такой цели.
Редактор, явно не без сарказма смотревший на обоих «великих», заговорил о религии. Он сказал, что, по широко распространенному мнению, люди руководствуются в общественной жизни теми же религиозными правилами, что и в личной. Но Киплинг и тут ответил резко:
— Религия не оказывает никакого влияния на образ действий.
Фанатично религиозные буры, сказал он, поддерживают все невежественное, Родс же — все передовое.
А на вопросы редактора о бурах и их политике Киплинг обвинил буров в бесчеловечном отношении к африканцам. И вообще возмутился:
— Что за чепуха! Сравнивать величественную и во всех отношениях прогрессивную программу Родса с косной политикой этих отвратительных буров.
Редактор осторожно задал вопрос о рабстве. Не пахнет ли им в империи Сесила Родса? Такая постановка вопроса тоже вызвала у Киплинга бурную реакцию.
— Этого нет и не может быть. Может быть лишь принудительный труд, но в обществах, находящихся на примитивном уровне, это неплохо.
Редактор задал еще несколько ядовитых вопросов. Последний из них вывел Киплинга из себя настолько, что он сел на свой велосипед и уехал. Это был вопрос о набеге Джемсона: если уж Родс такой великий, разработал такие великолепные планы и так прекрасно их выполняет, как же он допустил эту катастрофу с набегом Джемсона?
Выведенный из себя Киплинг, уезжая, бросил:
— Ну вот, вы задали такой вопрос, на который, наверно, не будет ответа до Судного дня.
Интервью Киплинга очень интересно: ведь многим современникам Родса его образ рисовался именно таким. Конечно, эта апологетика не могла импонировать поголовно всем. Вот живой пример — уже из времен англо-бурской войны.
Киплинг приехал тогда в Южную Африку и работал в газете «Френд», в Блумфонтейне, захваченной англичанами столице бурской Оранжевой республики. Идеи, с которыми он обращался со страниц этой газеты, были близки приведенному выше интервью. Журналист, тоже работавший в этой газете, рассказав о совместной работе с Киплингом, завершил свои заметки так:
«Я отплыл в Англию на том же пароходе «Британец», что и Редьярд Киплинг, но не стал разговаривать с ним… До встречи с Киплингом я был одним из самых пылких его поклонников и читал все, что выходило из-под его пера, ну а потом я больше никогда уже не открыл ни одной из его книг. Я увидел в нем прежде всего английского джинго, который приехал в Южную Африку и нанес непоправимый вред как англичанам, живущим в Южной Африке, так и вообще Британской империи».
Но легко себе представить, какую поддержку дал Родсу такой почитатель, как Киплинг! Как он повлиял на настроения в британском обществе!
Духовная близость Киплинга с Родсом заставляет здесь, на страницах этой книги, приводить многие киплинговские стихи. В них лаконичнее и точнее, чем в рассуждениях иных современников и историков, переданы и дух политики Родса, и атмосфера, которую Родс и Киплинг считали своей.
Киплинг восторгался не только Родсом, но и его сподвижниками. Он сблизился с Джемсоном и видел в нем человека, осуществлявшего те идеи, которые он, Киплинг, воспевал в стихах.
Какое из стихотворений Киплинга наиболее известно и чаще всего цитируется? Пожалуй, «Заповедь».
Кто не знает этих строк? На русском языке существует много переводов «Заповеди», даже таких великолепных поэтов и переводчиков, как Михаил Лозинский и Самуил Маршак.
Но чей образ, чья судьба вдохновила Киплинга на это стихотворение? Судьба Джемсона. Его набег, тюрьма, суд. В своей автобиографии Киплинг так и написал.
Джемсон для Киплинга был подвижником, который пролагал Британии путь в неизведанные страны, не дрожал за свою жизнь, умел идти на отчаянный риск, а оказавшись в тюрьме, под угрозой смертной казни, проклинаемый даже своими соотечественниками, нес крест и за поступок, и за его провал. И не пытался скрыться за спинами тех, кто был еще виновнее. Киплинг думал о Джемсоне, когда его рука выводила строчки:
А на памятниках Родсу — посвященные ему стихи Киплинга».
У Киплинга была возможность вжиться в мир Сесила Родса. С 1900-го по 1907-й он уезжал от лондонской зимы в кейптаунское лето. Большой красивый белый дом, который предоставил ему Родс, стоит и сейчас. Теперь он принадлежит Кейптаунскому университету и стал рабочим помещением для студентов из соседних помещений. На столах — компьютеры. Кабинет Киплинга — комната заседаний студенческого совета. Студенты, с которыми я говорил, ничего не знают об истории дома.
Дом окружен студенческими общежитиями, стадионами. Вокруг шумит огромный город. А во времена Киплинга это была природа, пусть и не первозданная, но все-таки еще и не разрушенная. Жена Киплинга подобрала осиротевшего львенка и выкормила его. Поблизости не было других строений. Не было не только автострады, которая сейчас грохочет рядом, но и дорог. Вдали виднелся дворец Родса, к которому можно было пройти тропинками. Киплинг нередко проделывал этот путь и обедал с Родсом. Во время этих обедов и возникла идея последнего завещания Родса, по которому его состояние отдавалось Оксфорду на стипендии.
Киплинг бывал на опытной ферме под Кейптауном. Там по заданию Родса выращивались деревья и растения, привезенные из других стран, чтобы выявить, не привьются ли они на южноафриканской почве и нельзя ли с их помощью улучшить сельское хозяйство или украсить местную природу. Почти через сто лет меня пригласили на эту ферму. Дали посмотреть и рукописный альбом, в котором на многих страницах почерк Киплинга. Его стихи и его рисунки.
После смерти Родса Киплинг написал архитектору Бейкеру, называя Родса — «Он», с большой буквы: «Я думаю, что те, кто не сталкивались с Ним близко, никогда не смогут понять, кем Он был. В самом Его присутствии ощущалась Сила. Как в присутствии Джемсона — магнетизм».
С таким же пиететом относился к Родсу и Райдер Хаггард. Это тоже давало Родсу поддержку во мнении британской публики.
Райдер Хаггард был тогда одним из самых популярных писателей. К тому же и общественным деятелем. Его выступления в Обществе защиты аборигенов и его письма в газеты становились предметом широкой гласности.
Хаггард в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов жил в Южной Африке. Служил колониальным чиновником в Трансваале в годы, когда Трансвааль находился под властью Великобритании. А выйдя в отставку, попробовал силы и в сельском хозяйстве, завел свою ферму. Да и по возвращении в Англию, став писателем, большинство своих романов и повестей, начиная с «Копей царя Соломона», писал о южноафриканской жизни.
Он энергично поддерживал Сесила Родса со страниц журнала «Африкен ревью» — Хаггард был его редактором.
В 1896 году в Лондоне вышла книга «Монопотапа (Родезия). Ее памятники и ее история с самых древних времен до начала нынешнего столетия». Автор, историк А. Уилмот, стремился доказать, как и многие другие, что давняя цивилизация в междуречье Замбези — Лимпопо — это остатки библейской страны Офир, копей царя Соломона. За прошедшие два тысячелетия «ее императоры превратились в кафрских вождей», писал он с пренебрежением к последним. Уилмот работал в Ватикане, Лиссабоне, в архивах ряда стран. Особенно благодарил иезуитов за предоставленные ими материалы. Работа Уилмота велась на средства Родса и по его указаниям. Автор поместил в начале книги посвящение Родсу.
А за посвящением следовало предисловие Райдера Хаггарда. В нем говорилось, что Южная Африка — это не край без прошлого. Прошлое было — Офир, великие библейские времена. Но потом, увы, пришли варвары.
Книга эта вышла в самое трудное для Родса время, после набега Джемсона. И показывала Родса в выгодном свете: как мецената, покровителя наук, поборника розысков забытых великих эпох истории человечества.
Через много лет после завоевания Родезии Хаггард посетил те места. Отношение к Лобенгуле и его народу у него не могло быть особенно доброжелательным. Та английская экспедиция, участником которой в 1878-м он не стал только по случайности, погибла. Он не сомневался, что это было делом рук Лобенгулы. Он постоял на том месте в старом, сожженном Булавайо, где, по его мнению, Лобенгула принимал его друзей. Хаггард был уверен, что никоей тогда же решил покончить с ними, а чтобы не было свидетелей, то и с их слугами.
Оглядывая пепелище столицы ндебелов, Хаггард отмечал места, где обычно совершались казни, кустарники, куда бросали трупы казненных, и речку, куда их бросали на съедение крокодилам. О ЛобенГуле написал: «Несомненно, этот король-дикарь заслужил свою судьбу». Правда, тут же выразил ему и сочувствие, вспомнив, что тот покровительствовал европейским торговцам и защищал их.
Хаггард ездил на могилу Родса в Матопос, хотя путь туда был не короток и не легок. Глядя на гробницу, он старался представить, как чувствовал себя Родс в трагические дни своей жизни, после провала набега Джемсона и отставки с постов премьер-министра Капской колонии и главы «Привилегированной компании». И в каком состоянии Родс ехал безоружным на встречу с повстанцами в Матопос. И как «на одной из этих скал он в конце концов добился мира со своими противниками-дикарями». Хаггард считал, что чувства Родса ему хорошо понятны. «Зная его, как знал я, и будучи более или менее способным проникнуть в его сознание, я вполне понимаю, что же здесь происходило в те дни…»
Но особенно примечательно впечатление Хаггарда о его последней встрече с Родсом в «Бэрлинтон отел» в Лондоне. Назвав Родса, как обычно, «замечательным человеком», Хаггард добавил: «У меня есть все основания считать, что в последние годы Родс с раскаянием вспоминал о некоторых из дорог, по которым он поднимался к успеху и славе».
Даже среди самых страстных почитателей Родса мало кто отзывался о нем так патетически, как создатель Шерлока Холмса.
«Это странный, но поистине великий человек, могущественный вождь с грандиозными мечтами, слишком великий, чтобы быть эгоистичным, но и чересчур решительный, чтобы быть особенно разборчивым в средствах, — человек, которого не измерить нашими привычными человеческими мерками, такими мелкими для него».
И даже больше. Родс — посланец небес. «Некоторых людей небеса посылают для целей духовных, как Будду или Христа, другие же спускаются с небес с особыми миссиями практического характера, как Жанна д'Арк, Наполеон и другие — те, кто творят историю. Посланцем небес был и Сесил Родс, и охраняемой Провидением превыше всех других человеческих установлений является Британская империя, для расширения которой он совершил так много».
Конан Дойл не посвящал Родсу своих произведений, но для поддержки его политики в Южной Африке сделал, пожалуй, даже больше, чем Киплинг и Хаггард. Это особенно сказалось в годы англо-бурской войны.
Зимним утром в один из военных дней Конан Дойла можно было увидеть в очереди желающих стать добровольцами. В газетах появился заголовок: «Шерлок Холмс идет на войну». Но его не взяли. Тогда он поехал уже врачом, работал в Блумфонтейне терапевтом и хирургом.
Но дело не в его личном участии в той войне. Книги, написанные им, сыграли неизмеримо большую роль. Его книга «Великая бурская война» вышла в 1900–1902 годах семнадцатью изданиями. Несмотря на объем этого тома — 770 страниц, тираж был по тем временам огромный. У одного только последнего, «полного» издания — 63 тысячи экземпляров. В США и Канаде продали 50 тысяч.
Другая книга — «Война в Южной Африке, ее причины и способ ее ведения» — вышла не только в Великобритании и не только на английском, а на многих европейских языках. В Германии разошлось 20 тысяч экземпляров, во Франции и Бельгии — тоже 20, в Испании — 10 тысяч, в Венгрии — 8, в Голландии, Италии и скандинавских странах — по 5, в России — тоже 5, в Португалии — 3 тысячи.
Идее Родса об объединении Южной Африки под британским флагом эти книги оказали огромную поддержку — ив самой Великобритании, и далеко за ее пределами. И именно за эти книги, — а отнюдь не за Шерлока Холмса, — Артур Конан Дойл был возведен в рыцарское достоинство, получил право на обращение «сэр Артур».
Незадолго до смерти он тоже совершил паломничество на могилу Родса, в скалы Матопос. Будучи поклонником спиритизма, он вызывал дух Сесила Родса, разговаривал с ним и опубликовал эту беседу в специальном приложении к своей самой последней книге: «Наша африканская зима».
…Оправившись после провала набега Джемсона, Родс все больше ужесточал свои филиппики против Крюгера и «крюгеризма». Чемберлен и Альфред Милнер, новый британский верховный комиссар в Южной Африке, действовали в том же духе.
Английское правительство все настойчивее добивалось от Трансвааля избирательных прав для ойтландеров. И эти требования подкреплялись военными приготовлениями.
Трансваалю грозили войной уже куда более масштабной, чем набег Джемсона.
О катастрофе Родс вряд ли думал. Он видел, что не прошло время его идей. А значит, и его время.