Шла война, которую весь мир считал его войной. А он не находил себе ни места, ни дела. Что его заставляло метаться? Действительно определенные, конкретные неудачи? Или самое гнетущее — разлад с самим собой?

Может быть, он впервые стал подводить итоги своей жизни, оценивать совершенное. Казалось бы, как много сумел сделать…

Но не то, не так! Не пришел «конец всем войнам», о котором Родс наивно писал еще в первом политическом завещании. Да и сами англичане — нация, которой он готовил столь блестящее будущее, — разве они оправдали его надежды?

Тоску о несбывшемся он, конечно, познал. Задумался ли тогда и над какими-то другими сторонами жизни, кроме деловых и политических? Ведомо ли было ему чувство, которое почему-то с насмешкой именуют мировой скорбью? Посещали ли его те мысли, о которых писал Салтыков-Щедрин: «Знал я, сударь, одного человека, так он покуда не понимал — благоденствовал, а понял — удавился!»

Родс оказался на склоне своей карьеры, да и жизни, довольно рано, в сущности лет с сорока трех — с набега Джемсона. Но сознание этого пришло позднее. Как же он осмысливал тогда свое прошлое?

Создается впечатление, что возвыситься над своими действиями, посмотреть на них со стороны ему было трудно. Из него не вышло бы ни Талейрана, ни Фуше, ни лукавого византийца Прокопия Кесарийского, который, утверждая официальные политические догмы, втихомолку писал свою «Тайную историю».

Многие биографы Родса называют его натурой цельной, подчеркивая тем самым, что его никогда не терзали сомнения. Похвала ли это? С античных времен известно, что человек соткан из противоречий и именно во внутренней борьбе рождается его духовная ценность.

Всю сознательную жизнь Родс держался примерно одних и тех же взглядов. Да действительность не так уж во многом заставляла его их пересматривать. Ведь то, что он проповедовал, английские власти шаг за шагом претворяли в жизнь! Но делали это уже не его руки, он не чувствовал себя напрямую режиссером событий. Отсюда и обиженность, и мнительность.

Бывшему премьер-министру, бывшему члену Королевского тайного совета поневоле приходилось становиться в позу человека, хотя и обойденного, оскорбленного, но все же не унижающего себя жалобами и пререканиями.

Эти киплинговские заповеди появились уже вскоре. И их примерял к себе каждый, правый и виноватый. Они и составлены были так, что годились каждому. А Родсу могло казаться, что они обращены прямо к нему. Еще за год-полтора до смерти Родс физически чувствовал себя сравнительно сносно, многим говорил об этом, да это и видно было. Но его снедала тоска человека, оставшегося не у дел. Конечно, есть алмазные россыпи, есть золотые прииски, есть Родезия. Да разве это те масштабы, о которых он мечтал…

Последний удар был нанесен ему совсем неожиданно.

 

Женщина вторглась и в его жизнь

Родс не любил женщин и избегал их. К нему нельзя отнести стихи Киплинга, которые так понятны мужчинам на самых разных широтах (не потому ли молодой Константин Симонов когда-то перевел их?)

Но все же и в его жизнь вторглась женщина. И заставила тратить попусту нервы, время и деньги, метаться с одного края света на другой, не дав взамен ни тепла, ни покоя, ни радости. И Родс, умевший расправляться с другими так безжалостно и ловко, спасовал перед нею.

…Как часто политики, ученые, писатели недобрым словом поминали женщин, весь талант которых в том и состоит, чтобы распространять сплетни, злословить, плести интриги в околотворческой или околополитической среде. Интриги дамские, но, может, потому-то и действенные.

Александр Блок когда-то с горечью писал в своем дневнике: «Они нас похваливают и поругивают, но тем пьют нашу художественную кровь. Они жиреют, мы спиваемся. Всякая шавочка способна превратиться в дракончика… Они спихивают министров… Это от них так воняет в литературной среде, что надо бежать вон, без оглядки». Кто же они, эти бестии? «Патронессы, либералки, актриски, прихлебательницы, секретарши, старые девы, мужние жены, хорошенькие кокоточки — им нет числа».

Что же за женщина встала на пути Родса? Княгиня Екатерина Радзивилл, полька, уроженка Петербурга. С. Ю. Витте, знавший ее молодою, писал: «…я встречал очень интересную особу — княгиню Радзивилл; эта княгиня Радзивилл была очень красивая собою… Впоследствии оказалась большою авантюристкой». Она сумела произвести впечатление даже на двадцатилетнего гусарского лейтенанта Уинстона Черчилля, хотя была старше его на шестнадцать лет. Черчилль нашел ее очаровательной и вместе с тем крайне эксцентричной.

Княгиня умела выбирать поклонников пожилых, но влиятельных. Витте писал о ее связи с генерал-адъютантом Черевиным, который был не только начальником охраны Александра III, но и одним из самых близких к нему придворных. «…Она попросту жила с Черевиным, а поэтому имела некоторое влияние в петербургском обществе, так как этот Черевин был влиятельным человеком, а вследствие этого и княгиня Радзивилл могла оказывать некоторое влияние. После смерти Черевина у нее обнаружились не вполне чистые дела, и она переехала в Англию». Витте связывал ее имя и с Иваном Алексеевичем Вышнеградским, министром финансов.

Не исключено, что Витте попутал что-нибудь, как он приписал ей потом и роман с Родсом. Впрочем, Родс был далеко, в домашних же, петербургских делах Витте, как известно, разбирался неплохо. И что до «не вполне чистых дел» в Петербурге, то они у княгини действительно были. Ей пришлось покинуть Северную Пальмиру, когда обнаружилось, что в подвале ее дома, и вроде бы не без ее ведома, обосновались преступники, занимавшиеся всякого рода подделками.

Родса княгиня встретила в 1896-м, когда ей было уже тридцать восемь. Познакомились они в Лондоне, на обеде у редактора «Таймса». И решила обедневшая аристократка подобраться к деньгам миллионера: женить его на себе, влюбить в себя — все равно, лишь бы добиться своего. Правда, молодость миновала, и с ней ушло обаяние. Но зато появился опыт, и княгиня взялась за холостого миллионера умело и энергично. Начала с восторженного письма — как изумительно вел себя Родс в комиссии по делу о набеге Джемсона! Потом попросила советов, куда лучше вкладывать деньги, — ведь она так беспомощна в делах… Вкладывать-то было, собственно, нечего, капиталов почти не осталось.

Шел 1899 год, на юге Африки сгущались военные тучи. Первого июля Родс сел на корабль, плывший из Лондона в Кейптаун. Странное совпадение — княгиня оказалась на том же пароходе и с первого же дня стала соседкой Родса за обеденным столом в салон-ресторане.

О чем они говорили? Она горько жаловалась на жестокости и издевательства мужа, между делом сообщила, что разведена (хотя развод состоялся лишь через несколько лет). Однажды, когда они прогуливались по палубе, картинно упала ему на грудь.

К концу долгого плавания ей удалось добиться приглашения бывать в Хруте Скир. И она сумела извлечь максимум выгоды из этого, став своим человеком в доме.

Роман? Нет, не вяжется это как-то со всей жизнью и обликом Родса. Дело, видимо, в том, что княгиня с пониманием обсуждала самое для Родса животрепещущее — политические дела. Изобразила такую приверженность замыслам Родса, что сумела войти в доверие. Умело льстила. Могла к месту завести речь о своих связях с аристократией всей Европы. И намекнуть, что связи эти — к услугам Родса.

Знакомства у княгини действительно были. У человека с фамилией Радзивилл их не могло не быть: родственниками Радзивиллов были даже Стюарты, английские короли. Эту громкую фамилию, как и титул княгини, она носила по мужу, князю Вильгельму Радзивиллу, офицеру прусской армии, за которого вышла пятнадцатилетней девушкой. Но и ее девичья фамилия — Ржевусская — тоже открывала перед ней многие двери.

Ее отец, Адам Ржевусский, был флигель-адъютантом Николая I, генералом, одно время военным комендантом Петербурга. Его первая жена, урожденная Лопухина, была фавориткой Александра I Брат его, Генрих, жил в Польше и стал известным писателем. Сестра Адама, вдова графа Ганского, жила на Украине и вышла замуж за Бальзака (или, как говорилось в церковной актовой книге города Бердичева, где состоялось венчание, за «помещика французского Краз Гонората Бальзака, юношу 50 лет, имеющего урядовое дозволение матери на вступление в этот брак с Евою Ганскою, уроженкою Ржевусскою»).

В доме Ржевусских в Одессе в пушкинские времена находился салон Каролины Собанской. Пушкин бывал у нее, был в нее влюблен, посвятил ей «Что в имени тебе моем?..», «Все кончено, меж нами связи нет…», «Простишь ли мне ревнивые мечты…», «Как наше сердце своенравно!..»…

Сколько же возможностей открывала перед Екатериной такая родословная! Петербург, Берлин, Вена, Лондон — в молодости она всюду чувствовала себя как рыба в воде среди космополитическо-аристократической знати.

Было у княгини и еще одно достоинство, которое могло показаться Родсу полезным Она бойко владела пером. Правда, к моменту знакомства с Родсом этот ее талант еще не проявился во всем блеске. Это уже потом на европейские книжные рынки хлынул поток ее сочинений о русском и других европейских дворах.

О жизни последних Романовых, например, многие на Западе судили по ее пухлым томам. Какие названия! «Интимная жизнь последней царицы», «Тайны русского двора», «Упадок и крах России. Секретная история великого падения», «Николай II, последний из царей», «Распутин и русская революция».

Княгиня долго жила в Берлине, и вот из-под ее пера появились: «Разочарование кронпринцессы, или История любви и семейной жизни Цецилии, бывшей германской кронпринцессы», «Германия при трех императорах». Бывала в Вене. Отсюда — «Австрийский двор изнутри». Во Франции — «Франция без вуали»… Книги выходили на английском, французском, немецком, даже шведском.

Она была отнюдь не бесталанна. Умела находить информацию. Одной из первых, еще в 1921 году, рассказала, как появились «Протоколы сионских мудрецов». Оказалось, что, когда она жила в Париже, у нее бывал литератор М. Головинский. Он показывал ей тетрадь с текстом «Протоколов» и хвастался, что написал это по заданию Рачковского, начальника русской заграничной охранки. А тот хотел создать жупел «жидомасонства».

Все это было потом. Но и ко времени знакомства с Родсом одно из ее литературных упражнений уже наделало шума в Европе. В октябре 1883-го во французском журнале «Нувель ревю» появился очерк о высшем берлинском обществе. В нем высмеивались кайзер, рейхсканцлер и двор. Ко двору Вильгельма I молодая княгиня действительно была допущена и описала его со знанием дела. Берлинский свет встревожился. Гольштейн, один из руководителей немецкой дипломатии, возмущался «ядовитостью» статьи и гадал, кто же мог быть ее автором.

Даже в изданной спустя много десятилетий, уже в 4957 году, книге известного западногерманского историка Хельмута Рогге «Гольштейн и Гогенлоэ» сказано: «Подлинный автор сенсационной статьи, которая потом в виде книги вышла под псевдонимом граф Поль Василий, так до сих пор и не установлен».

А это был псевдоним княгини Радзивилл. Она подписала так множество своих книг и статей. Весь этот шум в Берлине она наделала, когда ей было всего двадцать пять.

Свое перо она готова была предоставить в распоряжение Сесила Родса. К тому же она сразу перезнакомилась с ведущими южноафриканскими политиками — Яном Хофмейером, верховным комиссаром Милнером и другими. И начала демонстрировать Родсу свой главный дар — умение плести интриги. Явно предлагала поставить этот дар ему на службу.

Смысл ее игры сводился к тому, чтобы, подогрев честолюбие Родса, снова втянуть его в борьбу за пост премьер-министра и убедить, что победа возможна лишь при ее содействии.

Потом началась война. Пока Родс был заперт в Кимберли, княгиня оставалась в Кейптауне и отнюдь не дремала. Неустанно обрабатывала капских политиков, писала письма в Лондон известным журналистам и парламентариям. Увещевала, уговаривала, убеждала: для процветания британской нации необходимо поставить Родса у власти в Южной Африке, как только кончится война.

Казалось бы, все это должно было нравиться Родсу. Ан нет! Еще до начала войны он стал избегать встреч с княгиней. Должно быть, ее назойливая активность настораживала его и раздражала. Он, видимо, быстро понял, что она опутывает его своими сетями.

Когда Родс вернулся в Кейптаун после осады Кимберли, княгиня снова изо дня в день стала появляться в Хруте Скир к завтраку. В какой-то мере из-за ее назойливости Родс и отправился в Англию, пробыв в Кейптауне лишь месяц. Княгиня последовала было за ним, но, узнав об этом в Лондоне, он вернулся в Южную Африку.

Княгиня попала в беду. Деньги иссякли, кредиторов не было. Но она нашлась. Связалась и тут с людьми, занимавшимися подделкой драгоценностей, и ей сделали фальшивые дубликаты бриллиантов. Настоящие она заложила. Надела фальшивые, а потом заявила полиции, что они украдены. Их оценили в пятьдесят тысяч фунтов — громадную по тем временам сумму. Если бы мошенничество удалось, княгиня была бы на время спасена. Но обман раскрылся. Тогда она объявила, что обручена с Родсом и что он якобы даже помогал ей развестись с мужем. Полиция замяла дело. Хозяин гостиницы был менее сговорчив и выгнал беспокойную постоялицу. Настоящие бриллианты тем временем были проданы с аукциона и куплены ее зятем князем Блюхером.

Она стала ждать возвращения Родса из его поездки по Родезии. Как ни странно, вернувшись в Кейптаун в ноябре 1900-го, Родс помог ей деньгами. И потом помогал еще полгода. Правда, часть денег пошла на создание журнала «Все более великая Британия». Княгиня издавала такой журнал, хотя и недолго — с июня по август 1901-го.

Но все-таки почему Родс давал ей деньги? Она была ему явно неприятна. Быть может, сыграло свою роль то, что княгиня, едва оправившись, снова принялась за старые политические игры: снова льстила, вербовала сторонников, пыталась побудить Родса к восстановлению былых связей с Хофмейером и другими лидерами капских буров, чтобы он добился их поддержки в борьбе за пост премьер-министра будущей «объединенной Южной Африки».

В какие-то моменты ей, вероятно, удавалось снова разбудить его честолюбие. Но захватить его надолго такие мечтания уже не могли — слишком он был надломлен.

Вскоре полиция выяснила, что один из знакомых княгини, уже сидевший в тюрьме за подделки, шлет ей письма с нарочитыми упоминаниями о ее якобы несметных богатствах в России. Эти письма она показывала Родсу как свидетельства своей кредитоспособности.

Любопытно, что в России какая-то собственность у нее все же была, даже в самые тяжелые моменты ее денежных затруднений. Чтобы убедиться в этом, вовсе не нужны были фальшивые письма. Достаточно взять справочник «Весь Петербург» за начало нынешнего века. Там сказано, что княгиня Екатерина Адамовна Радзивилл владеет домом номер 3 по Дмитровскому переулку в центре Петербурга. Этот довольно большой дом, кстати, стоит и по сей день (хотя переулок и близлежащие улицы сильно пострадали от бомбежек в конце 1941-го). Вероятно, была у княгини и другая собственность, но, как отмечает один из биографов Родса, почему-то «ее имущество было трудно реализовать, превратить в деньги».

Княгиня бравировала дружбой с премьер-министром Солсбери и другими политиками, которых она в лучшем случае едва знала. Появились еще и подделанные ею телеграммы.

А потом тот же знакомец из уголовного мира подделал для нее подпись самого Родса на довольно крупных векселях. В августе 1901-го газете «Кейп аргус», пайщиком которой был и Родс, пришлось предостеречь читателей от фальшивых векселей за его подписью.

Княгиня пошла на шантаж: дала понять, что владеет документами, компрометирующими Родса, Милнера и Чемберлена. Родс встревожился больше других. Во всяком случае, очевидно, именно он был инициатором процесса против княгини.

Делом о фальшивых векселях Родса занялся самый известный в Южной Африке сыщик — Джордж Истон, и на проведенном им расследовании потом учили молодых детективов. Княгине же предъявили двадцать четыре обвинения в подделках и других махинациях. 29 ноября 1901 года ее арестовали. Ей удалось освободиться под залог. Первое, что она сделала, — снова заявила, что у нее есть компрометирующие Родса документы. Часть своих подделок попыталась приписать врачу Шольцу, который часто бывал в Хруте Скир, а жену его ославила любовницей Родса. У врача нервы оказались слабыми — он внезапно умер от разрыва сердца.

В начале 1902-го Родса вызвали на ее процесс в качестве свидетеля. Он был в это время в Лондоне. Чувствовал себя плохо, а на юге Африки стояло изнуряющее жаркое лето. Свои показания мог дать и в Лондоне, но все же отправился в Кейптаун. Прийти в суд для дачи показаний уже не смог. Давал их в постели, не мог даже подняться. А самого суда не дождался. Умер за месяц до него.

В апреле 1902-го княгиню приговорили к двум годам тюрьмы. Выйдя на свободу, она все же сумела сделать деньги на Родсе — не на живом, так хоть на мертвом. Написала о нем главу в своих воспоминаниях, изданных в 1904 году, а потом и целую книгу «Сесил Родс».

Эти воспоминания получили тогда довольно широкую известность. Привлекли они и внимание Витте. Нетвердо помня имя Родса и путая все перипетии, он все же был убежден, что с каким-то англичанином, владельцем золотых рудников в Африке, у княгини была связь.

…Махинации этой дамы стерлись бы в памяти людей, но напомнил о ней один из наиболее читаемых в последние десятилетия авторов — Андре Моруа. Он вынужден был из-за нее написать приложение к своему известному роману «Прометей, или Жизнь Бальзака». Дело в том, что через два десятилетия после смерти Родса она сфабриковала особенно нашумевшую подделку: «Неизданные письма госпожи Ганской». Больше того, она объявила, что существует архив жены Бальзака, неизвестный исследователям, и что он будет опубликован в 1957 году. Немало хлопот доставила она бальзаковедам, отняла время и силы и у Моруа. Пришлось ему разбираться в ее подделках. И уж как он честил эту «ужасную Екатерину»! Разоблачал одну ее фальсификацию за другой.

«Желая обмануть американских бальзаковедов, княгиня Радзивилл, говоря о себе, заявляет, что она провела свое детство и юность под кровлей и под покровительством госпожи де Бальзак. Это тоже неверно. Екатерина Ржевусская родилась в Санкт-Петербурге 30 марта 1858 года, то есть в то время, когда ее тетка окончательно покинула родину».

Моруа пришел к выводу, что неудача замыслов княгини поживиться за счет Родса привела ее к аферам в бальзаковедении. После суда и кейптаунской тюрьмы муж, наконец, развелся с нею. «Родные отреклись от нее, в Европе она была дискредитирована, в Южной Африке обесчещена, и тогда эта бурная натура решила попытать счастья в Северной Америке. В Соединенных Штатах она нашла многочисленное племя почитателей Бальзака и задумала обратить в звонкую монету престиж своего происхождения из рода Ржевусских».

В книге о Родсе, изданной в 1953 году, Моруа упоминал княгиню лишь вскользь. Зато в книге о Бальзаке припомнил ей и Родса. «В целях мести и обогащения она с дьявольским терпением научилась подражать почерку Родса… Авантюристка, способная подделать подпись Сесила Родса, конечно, была способна написать «Неизданные письма госпожи Ганской».

Но несмотря на убийственные разоблачения, эти фальшивки нет-нет да и воскресают на страницах книг и журналов. Даже в 1979 году журнал «Спиктейтор», считающийся весьма солидным изданием, снова рассказал читателю, что жила-была Екатерина, которую «воспитала мадам Ганская, вдова Бальзака».

А в чем-то обманулся и сам Моруа, хоть он-то вроде понимал, что «в жизни Екатерины Радзивилл все сплошная ложь и выдумка». В «Прометее» он с удовлетворением сообщил читателям, что ему все-таки удалось в справочнике «Готский альманах» за 1929 год найти ее последний адрес: Ленинград, Лиговка, дом 63.

Адрес, конечно, неверный. Сама ли она снабдила справочник такими сведениями, или это просто ошибка всемирно известных издателей, но в СССР этой даме, конечно, делать было ровным счетом нечего. Умерла она в Нью-Йорке, зарабатывала на жизнь, обучая американцев правилам хорошего тона. И не так уж много не дожила до назначенного ею 1957 года.

Даже своей смертью она запутала историков. В разных справочниках и исторических трудах даются разные даты ее кончины. В одном южноафриканском биографическом словаре назван 1930 год, в другом — май 1941-го. На самом деле — 12 мая 1945-го.

Она, племянница Бальзака, участница аристократических скандалов прошлого века, стала современницей героев и героинь светской хроники наших дней. Вот хотя бы девушка по имени Ли, которая тоже вышла замуж за одного из Радзивиллов и потом тоже попыталась обменять его на миллионера, только не южноафриканского, а греческого. Не Родса, а Онассиса. Старшая сестра Жаклин удержала ее от пагубного шага… и вышла за Онассиса сама. Эта старшая сестра, известная как Джеки Кеннеди-Онассис, при жизни Екатерины Радзивилл была уже шестнадцатилетней.

…Должно быть, не от хорошей жизни растратила себя княгиня на интриганство и шантаж. Семья не получилась. Не идеальной была она, видимо, женщиной для семейной жизни. Да и «муж же ее был совершенно ничтожнейший человек», писал Витте. От этого мужа родила она несколько детей, но такой, видно, у нее был характер, что не заняли они большого места в ее жизни. Были любовники, все больше престарелые, да и сходилась она с ними, судя по всему, не от большой любви.

И вот интриганство, сплетни, скандалы и заняли место чего-то настоящего, чего ей, как всякой женщине, наверно, хотелось. А может быть, впрочем, и нет?

…Почему же Родс, поняв все, так долго переписывался с нею, давал ей деньги? И даже, рискуя жизнью, приехал из Англии на ее процесс?

Теперь-то мы знаем, что шантажировать его ей было нечем. Если бы у нее имелись хоть какие-то документы, которыми она его путала, они бы наверняка увидели свет. Ведь у княгини была масса возможностей издать их: после смерти Родса она прожила еще — шутка сказать! — сорок с лишним лет. Целую жизнь. Конечно, если бы у нее были тайные материалы о нем, она бы их опубликовала.

Чего же боялся Родс? Может, он думал, что княгиня могла что-то найти, часто бывая в Хруте Скир и без стеснения заглядывая в его личные комнаты? Для шантажа ведь не надо оснований, документов. Нужно только уметь грозить: разоблачениями, связями, сплетнями, мало ли чем…

Наверно, Родсу было чего бояться. И нервы сдавали. Не тот уж он был. Да и привык он бороться с мужчинами. Перед женщиной, которая сама атаковала, ничем не брезгуя, он спасовал.

…Материалы к этой книге обнаруживались подчас неожиданно. Сидя как-то у своего старшего друга, писателя Владислава Михайловича Глинки, в его «барской» квартире на Миллионной, возле Зимнего дворца, я рассказывал ему историю Родса и Екатерины Радзивилл. Всеведущий Глинка терпеливо выслушал, а потом лукаво спросил:

— А знаете ли вы, кому принадлежал когда-то этот дом, номер одиннадцать, где мы с вами сейчас сидим? Не знаете? Так вот, его хозяйкой была Жеребцова, вторая жена Адама Ржевусского, мачеха этой самой вашей княгини. Так что отсюда, может, и начинался путь этой злодейки к вашему Змею Горынычу, как бишь его, Сесилу Родсу.

Мне оставалось еще раз подивиться, какими непредсказуемыми хитросплетениями полна история человеческих судеб и как неожиданно она связала фешенебельную Миллионную с кейптаунским дворцом Сесила Родса.

По старому справочнику «Весь Петербург» я разыскал, какой же дом принадлежал женщине, ускорившей кончину Родса, а потом пошел туда, в Дмитровский переулок. В детстве я жил неподалеку, и в ноябре 41-го, в ленинградскую блокаду, пережидал как-то бомбежку в подворотне этого дома. Но тогда и в голову не могло прийти, что буду потом по ветхой адресной книге разыскивать имя его бывшей владелицы.

В Варшаве я расспрашивал другую княгиню Радзивилл — Изабеллу — о ее родственнице. Заодно услышал немало интересного вообще о роде Радзивиллов и о тех, кто породнился с ним, вплоть до Джеки Кеннеди-Онассис. С удивлением узнал, что мою собеседницу и ее ближайшую родню уже после второй мировой войны судьба тоже бросала в Трансвааль, в предместье «Золотого города» — Йоханнесбурга, где Родс с помощью Джемсона пытался поднять мятеж. И где его преследовала «ужасная Екатерина».

 

Легкой смерти надо бы просить

Приезд на процесс княгини стал для Родса последним путешествием. В сорок восемь лет он уже был стар и слаб. На пароходе задыхался даже в роскошной каюте. Ему устроили постель на столе в штурманской рубке, но во время бури он упал и сильно разбился.

В Кейптауне его едва узнавали. Потухшие глаза, бесформенное обрюзгшее лицо, безжизненная кожа, всклокоченные волосы. Да и сейм он, очевидно, чувствовал быстрое угасание. Должно быть, с удовлетворением вспоминал, что заранее, годом-двумя раньше, увековечил себя для потомства — долгими часами позировал художникам, принимая величественные позы римских патрициев.

Может быть, Родс уже ощущал приближение смерти. Он написал Джеймсу Роуз-Инну, своему давнему политическому оппоненту: «Я, как, наверное, и каждый, старея, понимаю, насколько я глуп — ведь все, что стояло между нами, так ничтожно».

В 1902 году февраль и март — конец южноафриканского лета — оказались в Кейптауне необычайно жаркими. Как всем сердечникам, Родсу не хватало воздуха, каждый вдох давался с трудом. Ему стало так плохо, что он не смог жить в Хруте Скир и поселился в коттедже на берегу Индийского океана. Но и там приказал сломать стену, чтобы воздух проходил свободно, и положить много льда — охлаждать этот воздух. Изо дня в день в течение двух недель слуги были наготове, чтобы запрячь экипаж — Родс думал отправиться в Драконовы горы: там было холоднее, — но приказа так и не последовало. Вместо этого Родс решил поехать в Англию: там начиналась весна. Отъезд был назначен на 26 марта. В этот день его и не стало.

О скольких людях говорили: первую половину жизни тратил здоровье, чтобы добыть деньги, а вторую — тратил деньги, чтобы сохранить хоть немного здоровья. Родс оказался среди тех, кто сперва мечтал о господстве над миром, а потом — лишь о глотке воздуха.

Врачи, да и все вокруг, видели, что дни его сочтены, и ждали кончины со дня на день. Потом широко ходила легенда, что последними его словами были:

— Так много еще надо сделать и так мало сделано.

В действительности он сказал менее помпезно и куда естественнее для умирающего:

— Переверните меня.

Он завещал похоронить себя в Родезии, в скалах Матопос, где когда-то вел переговоры с вождями ндебелов. Называл это место «Вид на мир» — с высоких скал открывались необозримые просторы. Говорил:

— Это не новая идея, я просто подражаю Моселекатсе (Мзиликази. — Л. Д.). Я нашел его сидящим в пещере и взирающим на величие Матопос.

Там и соорудили гробницу. На могильной плите в соответствии с завещанием написали: «Здесь покоятся останки Сесила Джона Родса». Ничего больше, нет даже дат рождения и смерти. Родс считал это ненужным — говорил, что его будут помнить.

Судя по сообщениям тогдашней английской печати, тысячи ндебелов участвовали в похоронной процессии: шли за гробом, который везли на пушечном лафете, и встречали тело Родса зулусским приветствием: «Байете!» Что ж, может быть, и так — чего только не бывало в истории!

В Англии журналист Стед высказал широко распространенное тогда мнение, что со смертью Родса «англосаксонскую расу покинула самая крупная личность, оставшаяся после смерти Виктории». Он написал также, что бывали люди куда богаче Родса — Карнеги, Рокфеллер, Астор, но они использовали свои богатства главным образом для прямых финансовых целей. Родс же стал первым «миллионером-монархом в современном мире» — и его примеру последуют другие.

Смерть Родса отметили по всему миру. В некрологах старались найти и подчеркнуть что-то хорошее: о мертвых — или хорошо, или ничего. За бурскую войну Родса осуждали, но порабощение миллионов африканцев еще не встречало широкого осуждения.

Русское посольство в Лондоне доносило Санкт-Петербургу: «Последовавшая 13 (26) марта смерть Сесила Родса свела в могилу одного из наиболее выдающихся деятелей современной Великобритании. Событие это… произвело в Англии и ее колониях огромное впечатление, и столбцы всех газет, без различия политического направления, были наполнены сведениями о последних минутах жизни великого авантюриста, воплощавшего в себе идеалы и стремления английского империализма…»

В России статьи о нем появились не только в центральных газетах, но и в провинции.

«В страшных мучениях, от тяжелого недуга скончался «южноафриканский Наполеон» Сесил Родс», — сообщил журнал «Нива».

«Одесские новости»: «Англия лишилась одного из самых выдающихся политических деятелей своих, человека большого ума и необыкновенной энергии, всю свою богатую приключениями жизнь посвятившего делу возвеличения своей родины, хотя и весьма своеобразно понимавшего это величие и добивавшегося его еще более своеобразными методами».

Родс хотел, чтобы возле его гробницы создали пантеон «родезийцев». И в 130 метрах от нее воздвигли мемориал майору Вильсону и его отряду, погибшему во время преследования Лобенгулы. Монумент соорудили в греческом стиле — в соответствии с указанием Родса. Сделали его огромным: каждая из бесчисленных гранитных плит весила десять тонн. У подножья написали все имена и строку из поэмы Киплинга: «Никто не остался в живых». А в 1920 году туда же перевезли из Англии останки «доктора Джима».

Так и после смерти эти люди оказались вместе — в земле, такой далекой от их родных мест. Каждый из них умирал с верой, что принес благо этому краю.

 

Последняя воля

Последнее, шестое завещание Сесила Родса, вскрытое после его смерти, содержало не только последнюю волю о том, где и как его похоронить. Родс долго думал над этим завещанием, обсуждал его с Ротшильдом, Бейтом, Стедом, Милнером… Подписал он этот документ 1 июля 1899 года, в день, когда в последний раз отплывал из Лондона в Южную Африку накануне бурской войны. Но дополнение сделал 12 марта 1902 года, всего за две недели до смерти.

Шестое завещание, как и предыдущие, было политическим. Цель оставалась прежней: расширение Британской империи и ее влияния в мире. Но отношение к методам изменилось — не прошел зря урок, полученный в результате набега Джемсона. Собственно, еще и до набега близкие Родсу люди старались отговорить его от идеи создания тайного ордена. Они считали, что огласка такого прожекта неизбежно скомпрометировала бы Родса в глазах всего мира. А избежать огласки, разумеется, не удалось бы.

Такие доводы постепенно действовали на Родса. К тому же опыт учебы в Оксфорде наглядно показал ему, что есть и другие, менее явные, но отнюдь не менее действенные методы. Эти влияния видны уже в завещаниях 1892 и 1893 годов. Но шок от набега Джемсона заставил Родса в корне переосмыслить вопрос о способах достижения главной цели.

В последнем завещании нет даже упоминания о секретном обществе. Его место заняли стипендии в Оксфорде, о которых Родс столько думал в последние годы жизни. Мысль о воспитании через Оксфорд будущих распространителей его идей вытеснила собою проект организации тайного ордена.

При этом Родс недвусмысленно объявил в последнем волеизъявлении, что дело не просто в распространении образованности и научных знаний, а в воспитании людей, преданных «всемирному союзу англоговорящих народов». Он поручал душеприказчикам отбирать кандидатов не только по приверженности к академическим знаниям. Стипендиаты «не должны быть книжными червями». Надо быть спортсменами, хорошо играть в футбол, крикет и подобные игры, обладать мужеством, твердостью характера.

Одного из душеприказчиков он инструктировал: «Вы должны также отобрать лучших студентов и направить их в разные части мира, чтобы они распространяли в колониях имперскую идею; при этом лучше, если они будут не женаты, потому что дети и другие домашние заботы обычно мешают высоким помыслам».

В сущности, Родс выдвигал здесь те же требования, что и к членам так и не созданного тайного союза. Это понятно. Ведь цели перед его оксфордскими стипендиатами ставились такие же. Да и человеческий материал намечался тот же: младшие сыновья, они-то в первую очередь и нуждаются в стипендиях.

Стипендий Родс выделил немало. При этом не забыл и идею сближения «англотевтонской расы».

Германскому императору предоставил право ежегодно распределять пять стипендий среди выпускников немецких школ.

В завещании разъяснил: пять стипендий в год при трехлетием обучении означают, что в первый год будут учиться пять студентов, во второй — десять, а начиная с третьего — пятнадцать.

Подавляющее большинство мест он выделил Британской империи и Соединенным Штатам. Для английских владений — шестьдесят шесть, для Соединенных Штатов — по две стипендии на каждый штат. Английские владения — Родс перечислил их — это Южная Африка, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Бермудские острова и Ямайка.

Иными словами, почти исключительно «белые» доминионы и колонии. И когда Родс писал, что никого из кандидатов нельзя отвергнуть по расовому или религиозному признаку, под словом «расовые» он подразумевал, конечно, «национальные». Родс имел в виду белых — буров и франкоговорящих канадцев.

Но — ирония судьбы! — в дальнейшем душеприказчики Родса, вернее, преемники его душеприказчиков в связи с переменами в мире стали трактовать завещание в буквальном смысле слова. И по стипендиям Родса в Оксфорд стали попадать люди всех цветов кожи.

К нашему времени завещание Родса дало университетское образование уже почти шести тысячам человек. Среди них — известные ученые, нобелевские лауреаты. Государственные деятели, премьер-министры ряда англоязычных стран. Крупные бизнесмены. Писатели. Роберт Пенн Уоррен, автор романа «Вся королевская рать». Два участника заговора против Гитлера — их казнили в 1944-м и 1945-м. Американские сенаторы, члены Верховного суда США. Дин Раск, государственный секретарь в правительстве Кеннеди. Родсовским стипендиатом был и президент Билл Клинтон. В конце 1997 года он поручил Сьюзен Райс, тоже бывшей родсовской стипендиатке, отвечать за политику США в Африке — назначил ее помощником государственного секретаря по Африке.

Стипендиатом Родса был и Абрахам Фишер, бурский аристократ, внук премьер-министра бывшей Оранжевой республики. Он стал лидером революционного подполья. И в шестидесятых годах был осужден властями Южной Африки на пожизненное заключение.

…Родсу не исполнилось и 49 лет, но трудно представить его дожившим до мировой войны, до двадцатых или тридцатых годов нашего века. А ведь немало ровесников и людей его поколения не только жили, но и вполне «вписались» в новые времена. Бернард Шоу, родившись тремя годами позднее Родса, дожил до 1950-го, Сидней и Беатриса Уэбб — до середины 1940-х. Джон Гобсон, один из самых яростных критиков Родса, — до 1940-го.

Армиями первой мировой войны командовали Гинденбург, Жоффр, Китченер, все старше Родса, и его ровесник — Брусилов. Петен, герой первой мировой войны и позор второй, был всего на три года моложе Родса и умер в 1951-м.

И в мировой политике это поколение держалось еще долго. Бальфур, Асквит, «Тигр» Клемансо, Томаш Масарик — все они были старше Родса, а их именами пестрели газеты двадцатых годов.

Буквально всем, с кем так или иначе связывалось имя Родса, судьба подарила куда более долгую жизнь. Джемсон и Хофмейер прожили на полтора десятка лет больше Родса; Солсбери, Киплинг и Конан Дойл — на два с половиной; Чемберлен и Крюгер — на три десятка; королева Виктория и лорд Розбери — на три с половиной. Даже Лобенгула жил на десять лет больше.

А секретарь Родса Филипп Джордан умер в мае 1961 года.

Родс не изведал старческих превращений, ощущений, немощей.

Время его миновало быстро — это было так очевидно. В британскую политику приходили другие люди. Дело не в том, лучше они или хуже, моложе или старше, — они просто были другими.

В год смерти Родса английским премьером стал Бальфур. Он был старше Родса на пять лет. К его восьмидесятилетию, в 1928 году, в «Таймсе» появился сонет-поздравление:

О Родсе так бы никто не сказал. Во многом можно его заподозрить, но не в бесстрастности. Свое дело он делал пылко, отдаваясь ему целиком и принимая его абсолютно всерьез. И английские барды воспевали его совсем не так, как Бальфура.

Та эпоха длилась двадцать пять — тридцать лет. С 1870-х до начала нашего века. Деятельность Родса пришлась как раз на эти годы. Он был плоть от плоти тех сил, что делили, кромсали на куски целые континенты.

Но время это кончалось. К началу ХХ столетия мир уже был поделен. Англо-бурская война стала завершением этого раздела.

Вместе с эпохой, как часто бывало в истории, ушел и человек, ставший ее олицетворением.

Зенит могущества Британской империи, самой большой империи в истории человечества, связан с именем Родса, но так ли уж надолго она его пережила? Теперь, оглядывая весь ее путь, можно сказать: как же быстро она распалась…

Герберт Уэллс в 1921 году считал, что через сто лет уже не будет Британской империи. Райдер Хаггард резко осудил его за такой пессимизм. Но события шли быстрее прогнозов.

Прошло лишь сорок лет после смерти Родса, и его младший современник Уинстон Черчилль драматически воскликнул:

— Я стал первым королевским министром не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи.

Но все же Черчиллю пришлось сыграть эту роль. И еще при его жизни Дин Ачесон, государственный секретарь США — страны, которую Родс еще так недавно мечтал вернуть в состав Британской империи, меланхолически заметил:

— Великобритания потеряла империю и пока еще не может найти свое место в этом мире.

Последней среди крупных британских колоний добилась независимости страна, завоеванная Родсом, — Южная Родезия. В 1980-м, отдав свое последнее распоряжение — спустить английский флаг, последний губернатор лорд Соме провозгласил: этот акт «завершает многотомную историю нашей страны: книгу Империи».

…Великий Шелли, соотечественник Родса, когда-то написал сонет о найденном в пустыне обломке древней статуи:

Сколько изваяний постигла такая судьба… Большинство памятников Родсу оказались недолговечными. Те, что были поставлены в Северной Родезии (теперь Замбии), сняты в середине шестидесятых. В Южной Родезии (теперь Зимбабве) — в начале восьмидесятых.

В Южно-Африканской Республике пока стоят.