Раздвигать границы империи — для этого нужны деньги, много денег. И то могущество, которое они дают. К середине восьмидесятых Родс был очень богат, но все же недостаточно для осуществления своих планов.

В районе Де Бирс к 1887-му его компания стала уже единственной. Остальные она сумела поглотить. Родсу удалось снизить себестоимость добычи с 1882 по 1888 год в два с лишним раза, повысить дивиденды в восемь раз, а капитал компании — почти в двенадцать: с 200 тысяч фунтов до 2332 тысяч. В основном за счет механизации и ужесточения мер против кражи алмазов. Вводилась система компаундов — лагерей, обнесенных железной оградой или колючей проволокой. Там содержали рабочих-африканцев. За пределы компаундов они не могли выходить, их жизнь строго контролировалась. В последнюю неделю работы им давали слабительное, чтобы они не утаили алмаз, проглотив его.

Но амальгамацией занимался не только Родс, и она не ограничивалась районом Де Бирс. Появились и другие крупные компании. Добыча росла, цена алмазов на мировом рынке падала. Только за пять лет она упала на тридцать процентов, и Родс понимал, что это только начало.

Рынок же был, по мнению Родса, ограничен. Рассуждал он так: крупные покупки совершаются не часто, а массовый потребитель — это женихи, которые перед свадьбой по традиции дарят невестам кольцо с маленьким бриллиантом. Таких свадеб в Европе и Америке бывает ежегодно около четырех миллионов. Значит, четыре миллиона бриллиантов. Далее Родс исходил из того, что зачастую бриллиант покупался недорогой, в один карат. Стоил он один фунт стерлингов. Значит, делал вывод Родс, четыре миллиона фунтов — это и есть ежегодная емкость мирового бриллиантового рынка.

У человека, который за всю жизнь, кажется, так и не подарил ни одной женщине кольца с бриллиантом, рассуждения о психологии жениха выглядели как-то забавно. Но рациональное зерно в них было. А это означало, что только монополизация добычи даст гарантию от падения цен.

 

Схватка за корону

В 1887 году Родс начал последнюю, решающую схватку за власть — уже над всем алмазным рынком. К этому времени у него остался только один серьезный соперник — Барни Барнато, глава Компании кимберлийских копей. В распоряжении Барнато были самые богатые копи, да и капитал его превышал все, что имелось у «Де Бирс».

Яркое, хотя и не во всем точное описание карьеры Барнато появилось через десять лет в петербургском журнале «Русское богатство» — в корреспонденции из Лондона уже упомянутого выше Шкловского.

«Барней Барнато мог бы составить центральную фигуру в романе «Золото». Двадцать лет тому назад по улицам Уайтчепеля бродил клоун и акробат, который тут же на тротуаре, на дырявой попоне, показывал оборванной публике свое искусство. Но уайтчепельские нищие плохо оплачивали «искусство», а клоун был молод и честолюбив. Тогда он решил переехать в Южную Африку, попытать там счастья. В то время только что еще пронесся слух о бриллиантовых полях. Когда клоун высадился в Кейптауне, в кармане у него было пять шиллингов; но Барней Барнато, так звали акробата, не унывал. Он тотчас пристал к партии приискателей. Ей повезло, и через десять лет Барнея Барнато ценили уже в миллион».

На самом деле, конечно, все было не так просто и легко, как это получилось у Шкловского. Разве просто «повезло»? Ведь кроме Родса только один такой Барнато и появился среди тысяч старателей. Сколько, должно быть, заложила в него природа талантов, чему его соперники люто завидовали. Шкловский признавал это: «Как ни успешны были тогда пашни алмазов, но молодой человек жаждал еще более быстрой наживы. И вот он становится во главе акционерной компании. Тут он очутился в своей сфере. Как полководец посылает на бой батальоны солдат, так Барней посылал на рынок тучи акций. В его руках они делали чудеса.

…На Лондонской бирже до сих пор помнят появление Барни Барнато в первый раз после того, как он оставил столицу. Это было появление князя; нет, слово «князь» слишком слабо: то явилось своему народу индийское божество. И экзальтированные поклонники готовы были броситься под колесницу бурхана. Да на одной ли бирже произвел такое впечатление Барни Барнато! В роскошный дворец его близ Грин-парка считали за честь попасть на бал герцогини, насчитывавшие еще больше дюжин предков, чем тетушка мамзель Кунигунды («Кандид»)».

Конечно, десятью годами раньше, во время схватки с Родсом, Барнато не добился еще всего этого, но все же и тогда, в 1887-м, он считался на южноафриканском горизонте одним из самых богатых людей.

Ожесточенная борьба с ним заняла у Родса почти целый год. Как писал Шкловский в другом своем очерке, лондонские биржевики долго потом вспоминали о ней «с таким восторгом, с каким, вероятно, солдаты наполеоновской гвардии рассказывали внукам о битвах при Йене, Аустерлице и Ваграме».

В этой схватке у Родса особенно проявились те черты, которые признает даже преклонявшийся перед ним биограф Бэзил Уильямс: «он умел быть безжалостным», «не церемонился с теми, кто становился ему поперек пути».

Правда, безжалостность бывает разная. Родс не нанимал киллеров, как это бывает в схватках между «новыми русскими». Он играл на повышение и понижение курса акций. Сложной биржевой игрой ставил соперников перед дилеммой: разориться или подчиниться «Де Бирс».

Он выбирал направления ударов, а методы ему подсказывал Альфред Бейт, выходец из Германии, которого в Южной Африке считали непревзойденным финансистом, финансовым гением. Сказалось и тут умение Родса находить и использовать нужных людей. Бейт был для Родса неоценим. Как только возникала очередная трудная проблема, Родс говорил:

— Надо обратиться к маленькому Альфреду.

Считается, что от Бейта Сесил Родс получил совет, который помог ему заручиться поддержкой одной из самых влиятельных сил тогдашней Европы. Бейт посоветовал Родсу обратиться к английским Ротшильдам.

Дело было так. Родс хотел скупить акции компании, которая в Кимберли была второй по значению — она уступала только компании Барни Барна-то. Если бы Родсу это удалось, он стал бы победителем в борьбе с Барнато. Но владельцы этой компании — она называлась Французской компанией капских алмазных копей — потребовали за акции почти полтора миллиона фунтов.

Тогда-то Родс и обратился к Натаниэлю Ротшильду. Кажется, Ротшильд был приятно удивлен, увидев не того неотесанного старателя с дурными манерами и необузданным нравом, какие обычно приезжали с алмазных копей. Пригодилась Родсу оксфордская выучка.

Но дело, конечно, не в манерах. Ротшильд зорко следил за добычей алмазов, хотел вмешаться и, чтобы не упустить удобного момента, даже послал своего наблюдателя на алмазные копи. Так что он был осведомлен о ситуации и знал, с кем имеет дело.

Почему он решил помочь Родсу? Барнато — богаче. К тому же он, как и Ротшильд, — еврей. Но сказался, как бывает, отнюдь не голос крови.

Родс поделился с собеседником идеями о расширении влияния Англии по всему миру. Это должно было импонировать Ротшильду. Недаром его называли банкиром Британской империи. Отец Натаниэля, Лайонел Ротшильд, в 1875 году, даже отказавшись от процентов, дал четыре миллиона фунтов премьер-министру Дизраэли на покупку акций Суэцкого канала. Если бы Ротшильд этого не сделал, Дизраэли пришлось бы просить денег у парламента. Процедура оказалась бы такой долгой, что весь план Дизраэли мог рухнуть. Еще через несколько лет уже Натаниэль Ротшильд дал очень нужный тогда для английской политики крупный заем Египту — восемь миллионов фунтов.

Родс просил у Ротшильда один миллион. Во время беседы тот не дал ответа, и Родс ушел, не зная, как будет решена его судьба. Но, вернувшись в гостиницу, почти сразу же получил от Ротшильда записку с согласием.

Так у Родса появился могущественный покровитель — не только финансист, но и политик. Именно он познакомил Родса с Джозефом Чемберленом, который с 1895 года стал министром колоний в правительстве лорда Солсбери. Да и когда Родс впервые явился к Солсбери, он сослался на покровительство Ротшильда.

Очевидно, Родс был уверен, что Ротшильд одобряет не только его финансовые планы, но и политические. Об этом можно судить по тому, что в третьем, четвертом и пятом политических завещаниях Родса первым душеприказчиком фигурировал Ротшильд. А в последнем, шестом, место Ротшильда занял его зять, лорд Розбери, лидер Либеральной партии и одно время английский премьер-министр.

Близость Ротшильда с Родсом так тщательно скрывалась от широкой публики, что даже после смерти Родса журналист Стед, один из его друзей и душеприказчиков, в книге о родсовских завещаниях назвал Ротшильда «мистером Икс».

После встречи Родса с Ротшильдом поражение Барнато было предопределено. В чисто денежном отношении он все еще мог потягаться с Родсом Но поддержка, Ротшильда означала нечто большее, чем одни только деньги. Его заем показал, что он принял сторону Родса. После этого Родсу было уже куда легче получать поддержку других финансистов. Важна и помощь политических кругов «белой» Южной Африки, которой Родс сумел заручиться за годы работы в парламенте. У Барнато ее не было.

Родс обложил Барнато буквально со всех сторон, и тому пришлось уступить. Можно представить глубину изумления, охватившего Барнато, когда его стиснул, словно клещами, человек, казалось бы во всех отношениях более слабый. Даже здоровьем, выносливостью. Барнато — спортсмен, борец и боксер, а тут — сердечник. И главное — денег-то у этого человека меньше.

Родс не собирался разорять Барнато — да и не мог бы. Он лишь предлагал объединиться, ограничить добычу (поначалу четырьмя миллионами фунтов стерлингов в год) и установить уровень рыночных цен.

13 марта 1888 года место соперничающих компаний заняла объединенная компания — «Де Бирс консолидейтед майнз компани». Большое влияние в ее руководстве приобрел представитель Ротшильдов. Во главе компании встал совет директоров, фактически же руководили компанией трое из них: Родс, Барнато и Бейт. Они получали учредительскую прибыль. Дивиденды по обычным акциям заранее ограничивались фиксированным доходом, и превышение над ним, которое было очень велико, потому что прибыль далеко превзошла ожидания, делилось между этими людьми.

На первом же собрании акционеров «Де Бирс», в мае 1888 года, Родс заявил:

— Мы возглавляем предприятие, которое, в сущности, является государством в государстве.

Не удержался он и от сцены, рассчитанной на эффект. На обеде в Кимберлийском клубе, где собиралась избранная публика, он попросил своего нового компаньона наполнить алмазами внушительную корзину. На глазах у всех Родс пригоршнями брал эти блестящие камни, и они струились у него между пальцами, подобно потокам волшебной сверкающей воды.

Объединенная «Де Бирс» сразу же уволила двести белых горняков и снизила себестоимость добычи. Добыча одного карата стоила теперь не больше десяти шиллингов. А на мировом рынке он стоил тридцать. В следующем, 1889 году «Де Бирс» поглотила копи Блумфонтейна и Дютойтспана, а затем еще несколько более молодых копей, открытых в других районах. Родс стал контролировать добычу алмазов в Южной Африке и девяносто процентов мировой добычи. Капитал «Де Бирс» уже в 1890-м оценивался громадной по тем временам суммой — 14,5 миллиона фунтов. В ее копях работало двадцать тысяч африканцев.

Так возникло алмазное королевство. Оно монополизировало добычу алмазов не только в основном алмазном районе, на юге Африки, но распространило потом свою власть на другие страны и континенты. Став одним из первых в мире монополистических объединений, «Де Бирс» оказалась поразительно жизнеспособной. Она и в наши дни контролирует мировой алмазный рынок.

На южноафриканских алмазных копях уже ко времени создания объединенной «Де Бирс» были найдены такие известные на весь мир алмазы, как «Звезда Южной Африки», «Виктория» (или «Имперский»), «Дю Тойт», «Стюарт», «Де Бирс». А крупнейший в мире алмаз «Куллинан» нашли уже после смерти Родса, на руднике, названном его именем.

 

Полмили ада

Тем временем на юге Африки было найдено золото. Месторождение, которое стало крупнейшим в мире. До сих пор, из года в год, оно дает больше половины всей мировой добычи.

Золото было найдено в середине 1886-го в Трансваале, на возвышенности, где проходит водораздел между бассейнами рек Оранжевая и Лимпопо. Возвышенность получила название Витватерсранд (Хребет живой воды), сокращенно — Ранд. Место, куда ринулись золотоискатели, трансваальское правительство окрестило Йоханнесбургом, «городом Йоханнеса». Историки по сей день спорят, кто же именно из многочисленных Йоханнесов дал имя этому новому Вавилону.

Это открытие вызвало такой приступ золотой горячки, какого мир еще не видывал ни до, ни после — в Калифорнии, на Аляске, в Австралии, в Сиби ри и на Урале.

Бурлившее в Трансваале человеческое месиво было не только многолюднее, но и пестрее, многообразнее. Ставки были куда выше. Исторические последствия — значительнее. И если мы все-таки представляем себе трансваальскую золотую лихорадку не так зримо, как Страну Белого Безмолвия или золотопромышленный Урал, то, пожалуй, лишь потому, что она не нашла своего Джека Лондона, Брета Гарта и Мамина-Сибиряка. Тем ценнее для нас немногочисленные воспоминания ее участников.

«Этот йоханнесбургский золотой бум летом 1886 года был, вероятно, самым диким и разбойничьим человеческим помешательством, какое мир когда-либо видывал… Это были бешеные гонки. Богач, бедняк, нищий, мошенник, особенно мошенник, — все ринулись к Витватерсранду… Верхом, пешком, в повозках, запряженных волами, в почтовых каретах… Нещадно стегали медлительных волов, да и сами люди доводили себя до изнеможения…

Каждую лошадь, какая только попадалась на глаза, покупали или уводили; люди ехали даже в багажных отделениях дилижансов; нанимали громоздкие фургоны с волами. Но они оказывались слишком медлительными, и я видел многих, кто соскакивал с фургонов и старался обогнать их пешком. Видел даже людей в упряжке. Один старый паралитик в Претории нанял двух местных черных и запряг их в повозку. Он буквально загнал их, и они ушли, бросив его посреди степи…

Многие так и не достигли желанной цели — страна была суровой и требовала своих жертв. До Ранда добрались, наверно, самые выносливые и отчаянные, потому что Йоханнесбург в следующем году стал самым бандитским местом во всем мире».

Это писал человек по имени Сэм Кемп. До открытия золота он был надсмотрщиком над рабочими-африканцами на алмазных копях и привык пускать в ход револьвер, дубинку и плеть из кожи бегемота. Потом, в девяностых годах, он служил в конной полиции в Северной Америке, на беспокойных границах Соединенных Штатов с Мексикой и Канадой.

«Но и эти две такие трудные американские границы казались лужайкой для пикников воскресной школы, детским садом по сравнению с тем, как выглядел Ранд в течение года, следующего за 1886-м. Мой опыт, вся моя жизнь не развили у меня особенно узких взглядов на мораль, но Йоханнесбург оказался труден даже для моего ко всему привыкшего желудка», — признавался он.

Добравшись до Ранда, каждый сразу же захватывал участок. Это было поначалу делом легким. Но участок приходилось отстаивать, защищать от тех, кто прибывал следом. Тогда-то и заговорили револьверы.

Поселок на том месте, где теперь стоит Йоханнесбург, назвали «Полмили ада». Этот пустынный край считался тогда бесплодным. Лесов не было. Шесть месяцев в году дул сухой, пронизывающий ветер, день и ночь. Облака желтого песка били в лицо, в глаза, песок скрипел на зубах.

А палящий африканский зной? Для золотоискателей, приехавших из Европы и Северной Америки, он был нестерпимее трескучих морозов на приисках Аляски и Сибири.

Как' получить крышу над головой? Дерева не было, приходилось использовать жесть — от больших коробок и бидонов из-под керосина. Но даже худшие из таких жилищ нельзя было снять меньше чем за сто долларов в месяц. Да и то спрос в два раза превышал предложение. Те, кому не удалось поселиться в жестяном доме, разбивали палатки, делали землянки или ночевали под открытым небом.

Засуха. Падеж скота. Стервятники так отяжелели, что их можно было сбивать палкой. А люди остались без мяса. Как подвозить продукты? Фургонам трудно пройти через земли, где вся зелень — пища для волов — была сожжена.

Как достать шерстяное одеяло? А как обойтись без него, если живешь в жестяной хижине или просто спишь на голой земле? «Одеяло ведь нужно каждому — где же иначе держать свою долю песчаных мух, тараканов, змей, блох, вшей. Но попробуй купи хоть одно! Куда легче украсть — даже если его хозяин уже успел завернуться в него…

Закон и порядок? Разумеется, нет. Или, наоборот, да: закон револьвера и кулака, порядок насилия и надувательства. Несчастные случаи — так назывались первые убийства. Да и в конце концов одеяло и жилище — разве они не стоят того, чтобы их отнять?»

Редко кто расставался с револьвером. Марки оружия были разные, но все предпочитали 45-й калибр — излюбленный у бандитов того времени. Автоматических револьверов тогда еще не изобрели, но иные умельцы, постоянно тренируясь, делали так: курок после каждого выстрела моментально взводили ладонью левой руки, чтобы не терять времени на изменение положения правой. Это новшество было вкладом, который внесли в быт старательского поселка изобретательные американцы.

С утра до вечера корпеть на прииске? Ну уж нет, можно найти куда более легкий путь к богатству. «Ни одна золотоносная жила не сравнится с большим питейным заведением, ни от одной старательской заявки не получишь столько, сколько в игорном притоне. И самый легкий способ найти золотой песок — отнять его у другого. Подпои его сперва или затей с ним ссору. Никто не поинтересуется, что с ним случилось. Тот, кто весь день держит руку на револьвере, вечером становится сентиментально плаксивым и сам превращается в легкую добычу». Больше всего драк, грабежей и убийств — в игорных домах.

Тот же Сэм Кемп вспоминал через сорок лет: «В полночь тридцать или сорок из нас играли в Королевском баре — в покер, фаро, пинто и английскую игру нап (Наполеон. — А. Д.). Ставки были высокими. Перед нами лежали наши фишки и золото.

Загремели шаги, вошли восемь головорезов. Без масок, пренебрегая всеми предосторожностями, они объявили о себе стрельбой над нашими головами… Трое бандитов остались у дверей и держали под прицелом столы. Остальные пятеро прошли вперед. Они очистили столы от золота, один за другим, отпуская при этом издевательские и саркастические насмешки. Но когда они уходили, тут-то и началась потеха. Игроки, как по сигналу, схватились за револьверы и начали бешеную пальбу. Бандиты скрылись в уличной темноте, но стрельба продолжалась…»

К концу 1886-го многие старатели решили, что настало время избрать шерифа, судью и общественного исполнителя, «иными словами, сформировать клуб самоубийц». Нашлись и охотники, хотя они прекрасно понимали, что, заняв эти посты, уже вряд ли смогут соперничать с Мафусаилом в долголетии.

Единственным триумфом первого шерифа была поимка восьмерых, что ограбили Королевский бар. Когда шериф с отрядом добровольцев настиг их, он, чтобы избежать общего кровопролития, предложил дуэль с их главарем. В этой дуэли на лошадях шериф победил, бандиты сдались, их судили и расстреляли. Правда, шериф лишь ненадолго пережил их.

Но все это мало кого отпугивало. Число обитателей Йоханнесбурга росло с каждым днем. «Маленькое кладбище на холме за поселком пополнялось свежими могилами, но на каждые похороны приходилась сотня новоприбывших сюда, в эти места».

Быстро росло и число притонов, кабаков и баров, где постоянно ругались, вопили, дрались. Стихотворение «Йоханнесбург» южноафриканского поэта Уильяма Пломера:

Большинство женщин, приехавших на прииски, чтобы получить свою долю, «больше отличались шелковыми чулками и короткими юбками, чем особенной красотой». Во многом они были под стать мужчинам. Первая в Йоханнесбурге барменша «умела одинаково хорошо стрелять обеими руками, чем приводила в восторг весь город; она не боялась ни мужика, ни дьявола, и я видел, как она собственноручно выбрасывала на улицу перепивших, чтобы они не нарушали порядка в ее заведении».

Правда, и тут, как всегда и всюду, люди умели находить романтику. Из частного письма того времени: «Единственному биллиарду не дают передохнуть ни минуты. В зале, где он стоит, есть своя Венера-Афродита, барменша из Кимберли, одно слово — колдунья. За биллиардом она не знает равных, прекрасно играет и на пианино. Говорят, она приехала с побережья, переодевшись в мужской костюм и при этом отлично играя роль мужчины».

С таких вот мужчин и женщин, с палаточного лагеря и времянок из жести и начинался Йоханнесбург — «Золотой город», «африканский Нью-Йорк» или «маленькая Америка».

С момента его рождения в 1886 году за первые же девять лет население достигло ста тысяч. В 1889-м, на третий год существования, там появилась конка, в следующем году — электричество. А ведь многие крупные города Европы еще не знали электрического освещения.

Йоханнесбург возник почти так же, как и Кимберли, но судьба их сложилась по-разному. Добыча алмазов никогда не требовала такого множества людей. Кимберли и в наши дни остается сравнительно небольшим городом. А Йоханнесбург уже вскоре после своего появления превратился в крупнейший промышленный центр на всем Африканском материке и сохраняет эту роль в наши дни. Именно там, на месте хижин, сделанных из жести, появились первые в Африке небоскребы.

Йоханнесбург сыграл в истории Южной Африки неизмеримо большую роль, чем Кимберли, как и удельный вес золотопромышленности во всем хозяйстве страны оказался куда значительнее добычи алмазов.

И еще одно отличие. Алмазы были найдены, когда на юге Африки еще не возник крупный капитал. Не было там миллионеров и крупных компаний, которые могли бы быстро прибрать к рукам такое доходное дело. Поэтому в районе Кимберли сравнительно долго шла конкуренция простых старателей. И поначалу у них была даже какая-то возможность выбиться в богачи.

Добыча золота началась в других условиях. Крупные компании уже появились. Они напряженно следили за событиями в Йоханнесбурге и вмешались очень быстро. Простых старателей, в сущности, лишили возможности применить свои силы. Может быть, это и привело к такому росту преступности.

Сесил Родс, начинавший в Кимберли одним из таких мелких старателей, здесь, в Йоханнесбурге, выступил уже в совсем иной роли.

 

К алмазам — еще и золото!

В Йоханнесбурге Родс ходил без револьвера и без телохранителей. Он считал более важным другое оружие — деньги. И власть, которую они давали.

На золотых приисках он появился не среди самых первых, но все же довольно скоро. А его представители там следили за ходом событий с момента получения чуть ли не первых сведений. Сохранился рассказ одного из них, врача Ганса Зауэра. Он взял на себя инициативу оповестить Сесила Родса и, вероятно, был первым, кто принес Родсу пробу золотоносной породы.

Это было в июне 1886-го. Приняв и выслушав Зауэра утром, Родс попросил его прийти снова в час дня. Придя, тот увидел, что его ждут уже четверо: Родс, Радд и двое опытных австралийских старателей. Исследовав породу с помощью принесенных инструментов, австралийцы подтвердили, что она богата золотом. После этого Родс пригласил Зауэра еще раз, уже в четыре часа, в контору «Де Бирс» и предложил приобретать для него, Родса, участки на Ранде. Тут же, на месте, был заключен договор, по которому Зауэр входил в долю и получал пятнадцать процентов доходов. Родс сразу выписал Зауэру чек, и тот должен был отправиться на Ранд срочно, следующим же утром.

В десять часов вечера Родс сам зашел к Зауэру и предупредил, чтобы тот ни в коем случае не садился в экипаж прямо здесь, в Кимберли, поскольку это может вызвать подозрение. А когда Зауэр на следующее утро, из предосторожности дождавшись экипажа в двенадцати милях от Кимберли, поднялся на подножку, он с изумлением увидел, что там, стараясь не быть узнанными, сидят Родс и Радд. Затем они вместе проделали немалый путь. До бурского города Почефстрома — тридцать шесть часов езды, а оттуда карета проехала вдоль всего Ранда.

«Так делалась история», — торжественно констатировал Зауэр.

И все же, проявив, казалось бы, такую заинтересованность и активность, Родс и Радд использовали возможности менее удачливо, чем, например, кимберлийский делец Джозеф Робинсон.

Скупив довольно много, Родс и Радд несколько раз отвергали предложения о покупке участков, которые потом приносили миллионные состояния. В чем причина их колебаний? Принимать решения надо было быстро, сразу, а компаньоны в то время еще ничего не понимали в золотопромышленности. Радд был настроен скептически, считал, что образцы породы, которые показывали ему и Родсу, были сомнительными. Не проявил энтузиазма и горный инженер, американец, с которым Родс советовался.

Дело было совсем новое. Надо было рисковать. Конечно, и Родс, и Радд это умели, но ведь их стремление к риску поглощалось тогда в самом Кимберли — как раз в это время Родс готовился к решающей схватке с Барнато. Да и вообще дела в Кимберли отнимали львиную долю внимания Родса.

Были и причины сугубо личного характера. В самый разгар золотой лихорадки, когда Родс находился на Ранде, ему сообщили из Кимберли, что тяжело заболел Невил Пикеринг. Он был первым в том ряду молодых людей, что перебывали у Родса в секретарях. Родс немедленно вернулся в Кимберли и день за днем проводил у постели больного. На похоронах Пикеринга он появился в таком истерическом состоянии, что заставил прослезиться даже Барнато, отнюдь не склонного к сентиментальности. После этой смерти Родс долго не решался входить в коттедж, где они с Пикерингом прежде жили вдвоем.

На все эти дни Родс, может быть впервые, потерял интерес к делам и, несмотря на обещания, которые дал Зауэру, даже не отвечал на его телеграммы с золотых приисков. Биографы этим отчасти объясняют, как много «недополучил» Родс на золотых полях. Но утверждать так можно, разве что сравнивая результаты его деятельности там со сказочными успехами в алмазном деле.

Единовластия, самодержавного могущества в мире золота Родс не достиг. Но добился все-таки многого. Чуть запоздав, он сумел догнать самых резвых. За участки ему пришлось заплатить побольше, но он мог себе это позволить. Вместе с Раддом он скупил права на восемь или девять отличных участков, по преимуществу на западе золотоносного района, и создал акционерные компании.

В 1887-м все эти компании были объединены в одну — «Голд филдз оф Сауз Африка», с капиталом в 125 тысяч фунтов. При ее создании Родс оговорил за собой право на треть чистой прибыли. В 1892-м компания была переименована в «Юнайтед голд филдс» с капиталом уже в десять раз большим. Под этим названием она существует и сейчас как одна из крупнейших золотодобывающих компаний в мире. В 1894–1895 годах она платила дивиденды в размере пятидесяти процентов. В 1896-м Родс официально сообщил, что от добычи золота он сам получает от трехсот до четырехсот тысяч фунтов чистой прибыли в год. Золото давало ему в два раза больше, чем алмазы.

…Властелин в алмазном деле и один из королей золота, он к концу восьмидесятых стал самым влиятельным человеком на юге Африки.

А это в тогдашнем мире означало многое. Значение Южной Африки в мировом хозяйстве росло необычайно. Алмазы, вывезенные из Капской колонии в 1882 году, превысили по стоимости весь экспорт остальных стран «Черной Африки». А открытие золота в Трансваале произошло в тот момент, когда мировая добыча находилась на низшей точке за вторую половину прошлого века. В 1887 году Трансвааль дал сорок тысяч унций, в 1892-м добыча перевалила за миллион, а в 1898-м — приблизилась к четырем миллионам унций и составила почти треть мировой добычи.

Добыча золота и алмазов, приток людей потребовали подвоза горнорудной техники, товаров, строительства железных дорог. В предвкушении прибылей капиталы потекли сюда широким потоком. На Лондонской бирже с конца восьмидесятых годов южноафриканские акции (их называли «кафрскими») стали предметом бешеных спекуляций.

На юге Африки начиналась промышленная революция с бурным развитием хозяйства, переломом во всей привычной жизни и трагедиями для аборигенов.

К тому, кто выступал от имени этого Эльдорадо, готов был прислушаться весь капиталистический мир. Наступал его час. От мечтаний о «присоединении» чужих стран он мог теперь перейти к действиям. Право использовать для этого деньги «Де Бирс» он оговорил еще при объединении с Барнато. Того эти дела не интересовали, но, что делать, согласился.

Родсу не терпелось начать амальгамацию африканских стран — проделать с ними то, чему он уже научился, собирая в своих руках участки на золотых рудниках и алмазных копях. Началась подготовка к продвижению с юга по линии Кейптаун — Каир. Любимое выражение Родса «Север — моя мечта» становилось девизом реальной, конкретной политики.

В середине 1888-го Родсу исполнилось тридцать пять. Вершина жизни, ее пик, с него она видна и вперед и назад. И ее начало, рассвет, а если пристально вглядеться, то и закат. Задумывался ли над этим Сесил Родс? Или и о нем можно сказать: только совсем молодые видят жизнь впереди, и только совсем старые видят жизнь позади; остальные, те, что между ними, так заняты жизнью, что не видят ничего.

Родс задумывался — он подошел к главному делу своей жизни. Уже вот-вот, за поворотом, ждут и литавры, готовые грянуть в его честь. И проклятия.

На, его пути лежали страны, которым предстояло стать Родезиями.