Некоторые африканеры считают, что перемены в сознании африканерской элиты ЮАР начались задолго до восстания 1976 г. в Соуэто, с поколения «сестихерс» – южноафриканских шестидесятников. Понятие это относилось, как и у нас, к литературе – к таким писателям и поэтам, как Андре Бринк и Брейтен Брейтенбах, и на все поколение, в отличие от нашей страны, оно не перешло. Но молодые люди этого поколения, как и шестидесятники советские, говорили, выглядели, вели себя и писали не так, как требовали того нормы общества и морали, созданные старшими поколениями. Как и шестидесятники советские, они отнюдь не бросили решительного политического вызова системе, и лишь единицы много позже, в конце 1970-х – начале 1980-х годов, ушли в оппозиционную политику. Но, как и те, кого у нас называли «стилягами», они, по словам поэта, «жили поперек»: прически под битлов, рок-н-рол, яркие галстуки, короткие юбки, женские брюки и свобода нравов. Эти веяния были больше распространены в среде англоязычной молодежи, и к политике не имели отношения, но в строгие рамки кальвинистской морали тоже не укладывались. У нас все это считалось влиянием буржуазным, да и в Южную Африку пришло с Запада. Но блюстители кальвинистских догм винили в новых веяниях растленное влияние коммунистов.

Л. Шлеммер – известный южноафриканский социолог – рассказывал нам, как в Натальском университете один из таких ортодоксов ходил по кампусу, высматривая, у кого из студентов галстуки красных оттенков. Он считал, что по ним сможет выявить коммунистов [1067] .

В конце 1960-х годов среди африканерской политической элиты появились так называемые ферлихтерс – «просвещенные». Они не выступали против апартхейда, но задавали неудобные вопросы. Из их среды вышли будущие реформаторы, такие как Ф. В. де Клерк. Во второй половине 70-х годов перемены в африканерской среде стали нарастать. По мнению нашего коллеги по Институту стран Азии и Африки Лукаса Фентера, произошло это не столько из-за подъема Движения черного самосознания и событий в Соуэто, сколько из-за появления в ЮАР в 1975 г. телевидения. Брудербонд и отцы апартхейда долго препятствовали его введению, но, когда оно наконец появилось, по нему, в отличие от СССР, стали показывать и западные программы. Это увеличило контакт с западной массовой культурой. В американских сериалах африканеры впервые увидели африканцев не в качестве прислуги и террористов, но в облике обычных людей [1068] .

Свидетельством политических сдвигов стал рост популярности либеральной Прогрессивной партии, которая в 1974 г. смогла увеличить свое представительство в парламенте с одного до семи человек. Особенно значимым для африканеров было избрание Фредерика фан Зейл Слабберта, молодого, талантливого и харизматичного политика. Он обладал всеми качествами, чтобы сделать блестящую карьеру в Национальной партии, но… стал оппозиционером.

После 1976 г. число тех, кто видел, что апартхейд не работает, значительно возросло. Подавление восстания, репрессии и преследования стали только частью реакции правительства на новую политическую ситуацию. Именно тогда не только молодому поколению африканерской элиты, но и наиболее дальновидным представителям самого истэблишмента, стало ясно, что без перемен новый взрыв неизбежен и что апартхейд в том виде, в каком он существовал до того, не отвечает больше интересам африканерской нации. Такие настроения появились даже в самой сердцевине апартхейда: среди верхушки руководства Национальной разведывательной службы и Брудербонда.

Бывший высокопоставленный сотрудник Национальной разведывательной службы говорил нам, что некоторым его коллегам бесперспективность апартхейда стала ясна сразу после Соуэто. «Тот факт, что система не работает, стал ясен после 1976 г., – говорил он. – Главная опасность для режима заключалась не в тотальном наступлении – южноафриканская армия могла воевать еще хоть сто лет. Ни советское военное оборудование, ни прошедшие военную подготовку кадры АНК не могли ей противостоять. Главная опасность была внутри. Она заключалась в том, что чувствовало большинство населения» [1069] .

По словам Питера де Ланге, главы Брудербонда с 1983 г., уже в 1984 г. эта организация приняла решение о необходимости размонтирования апартхейда и признания возможности в какой-то форме власти черного большинства, но с гарантиями прав меньшинств [1070] .

Уже в 1970-е годы в ЮАР начались реформы, направленные на превращение бантустанов в независимые хоумленды. Первому из них, Транскею, полная независимость была предоставлена в 1976 г. С конца 70-х годов – и особенно в 80-е – реформы начали проводиться более активно. Была принята новая конституция, предусматривавшая трехпалатный парламент с представительством индийского и цветного населения. Но все это были безнадежные попытки как-то изменить тот факт, что белые составляли меньшинство населения страны и что черное большинство больше не желало мириться со своим угнетенным положением.

Реформы казались попыткой углубить апартхейд, довести его до логического конца. Но они были и отступлением. Они сопровождались отменой «мелочного» апартхейда, признанием смешанных браков и многорасовых партий, формированием черной элиты в хоумлендах и признанием того факта, что значительная часть черного населения не может быть выселена ни в какие хоумленды и является неотъемлемым элементом «белой» Южной Африки. Да и идея политического равенства хоумлендов и «белой» Южной Африки, пусть и нереалистическая, да и не предназначавшаяся к реализации, была все же новацией.

В сущности все это было попыткой исправить, «усовершенствовать» апартхейд, в какой-то мере напоминавшей попытку Горбачева «усовершенствовать» советский строй. И в этом отношении южноафриканская «перестройка» началась задолго до прихода к власти Ф. В. де Клерка. При всем куцем и нереалистическом характере реформ Боты она началась именно с них. И та и другая были, конечно, обречены на провал: каждая по-своему, обе системы были нереформируемы. Но реформы Боты, как и реформы Горбачева, не прошли для страны бесследно. Они привели к социальным сдвигам в обществе и способствовали изменению психологического настроя и политического климата, в том числе в африканерской среде.

Большое влияние на африканерское общественное мнение оказало изменение отношения к апартхейду Голландской реформатской церкви. В 1960-1970-х годах лишь единицы представителей церковной иерархии выступали против апартхейда. Наиболее известным среди них стал священник Бейерс Нодие, которого лишили сана за его позицию. В 1980 г. он покинул Голландскую реформатскую церковь и стал священником Голландской реформатской церкви в Африке – отделения церкви, созданного для африканцев.

В 1981 г. Союз черных христиан реформатской церкви [1071] принял хартию, в которой теологическое оправдание апартхейда было названо еретическим. В следующем году Всемирный совет реформатских церквей [1072] в Оттаве осудил апартхейд и приостановил членство Голландской реформатской церкви в этой организации. После такого решения Голландская реформатская церковь начала трудный процесс десегрегации своих приходов, завершившийся к 1986 г.

Национальная партия оказалась в двойственном положении. Сочетание реформ и репрессий – опасная политическая эквилибристика для любой партии, особенно в ситуации, когда большинство электората воспитаны в духе идеологии «лагеря». Многие африканеры были дезориентированы: ощущение того, что они живут в условиях «красной» и «черной» опасности, было для них чуть ли не эквивалентом национального характера, не говоря уже о национальной идеологии. Когда эти две опоры были вынуты из фундамента, их мир начал рушиться.

Создание массового многорасового Объединенного демократического фронта (ОДФ) в начале 1980-х еще больше разбило политическое единство белых. Репрессии создали ощущение политического тупика. Реформы больше не работали. Часть белой молодежи участвовала в организациях ОДФ (хотя африканеров среди них были единицы), часть уходила от жизненных проблем в панки. Многие эмигрировали.

Англоязычные университеты начали отходить от официальной политики задолго до отмены апартхейда. Уже в 80-е годы они начали принимать черных студентов. Некоторые из них стали центрами политической активности ОДФ, многие давали приют деятелям вооруженного подполья. С конца 80-х годов даже руководство этих университетов участвовало в акциях, направленных против апартхейда. Африканерские университеты были более консервативны – подавляющее большинство их студентов оставались приверженцами Национальной и Консервативной партий, но и в них появились противники апартхейда.

Верхушка африканерского истэблишмента начала активно искать контакты с АНК. В 1986 г. Слабберт – к тому времени лидер Прогрессивной федеральной партии, наследницы Прогрессивной партии, – ушел из парламента, заявив, что в условиях правительственных репрессий парламентская оппозиция больше не имеет смысла. Через год вместе со своим коллегой по партии Алексом Борейном, также покинувшим парламент, он организовал Институт демократической альтернативы для Южной Африки (ИДАСА), ставший важным каналом контактов между африканерской интеллигенцией и АНК.

Первая такая встреча, организованная ИДАСА, состоялась в Дакаре в 1987 г. В ней участвовали представители руководства АНК и видные представители африканерской интеллигенции. П. В. Бота саркастически назвал участников-африканеров ленинским термином «полезные идиоты» [1073] , но для многих из них эта встреча стала моментом истины. Они считали, что она открыла им глаза. В октябре 1988 г. ИДАСА организовал в западногерманском городе Леверкузене встречу африканерских и советских ученых с руководством АНК. Под эгидой ИДАСА несколько делегаций африканеров побывали в СССР.

В июле 1989 г. была организована встреча 115 белых южноафриканцев – представителей оппозиционных организаций – с 50 анковцами. В том же месяце делегация писателей-африканеров встретилась в Зимбабве с представителями АНК [1074] .

Появились новые либеральные публикации на африкаанс, например, в «Vrye Weekblad». Пресса была полна сообщений о переговорах по поводу Анголы и Намибии, о встречах африканеров с представителями АНК, поездках делегаций африканеров в СССР, рассуждений о возможных переговорах и, конечно, подробных пересказов заявлений и высказываний советских официальных и неофициальных лиц по поводу советской политики по отношению к ЮАР. Отдельным высказываниям – прежде всего, Асояна, Старушенко и Гончарова – придавалось преувеличенно большое значение. Возможно из-за привычного (и отнюдь не необоснованного) стереотипа поведения советского человека, который может представлять только официальную точку зрения. Возможно потому, что очень хотелось верить, что именно эти взгляды отражали новую советскую реальность.

Во второй половине 1989 г. события развивались в темпе presto . В августе Бота ушел в отставку, и 6 сентября президентом был провозглашен Ф. В. де Клерк. В день своей инаугурации он не предпринял ничего, чтобы запретить или предотвратить 30 – тысячную демонстрацию протеста против апартхейда. В октябре были освобождены последние видные политзаключенные – все, кроме Манделы. В ноябре де Клерк объявил о роспуске Системы управления национальной безопасностью, а 2 февраля 1990 г. произнес свою историческую речь, в которой объявил о снятии запрета на все политические партии и освобождении Манделы. Все эти события происходили на фоне падения режимов в странах Восточной Европы – процесса, который советское руководство не попыталось остановить. Совпадение это отнюдь не было случайным.