В 60-70-е годы прошлого века повидать СССР стремилось большинство анковцев. Не просто из любопытства – Советский Союз был овеян романтикой и славой. «Как только мы оказывались в изгнании и особенно когда попали в Анголу, нашей горячей мечтой было встретиться с русскими. В грязной пропаганде режима апартхейда Советский Союз… называли страной зла. Но многие из нас инстинктивно верили, что это дружественная страна… это оказалось правдой», – писал Джеймс Нгкулу [839] .

Мы говорили со многими южноафриканцами разных поколений, учившимися в Советском Союзе в разных местах и различным специальностям – как военным, так и гражданским. Все они вспоминают нашу страну с воодушевлением, а для первых групп студентов она вообще была землей обетованной.

Для молодых рекрутов в Анголе СССР начинался с команд на русском языке в армии. «Это подталкивало нас к пониманию того, что СССР был тем местом, где мы хотели бы быть», – писал Нгкулу [840] . В этом отношении было немало романтики, бравады. Это как-то связывало бойцов Умконто с Советской армией, ее силой, ее победами во Второй мировой войне.

Отношение к СССР было окрашено прежде всего благодарностью. Крис Хани говорил: «Как может рабочий класс забыть Советский Союз? Я приехал в Москву для военной подготовки, когда мне был 21 год. Меня там приняли и относились ко мне великолепно» [841] . «То же самое испытывали многие поколения бойцов Умконто и студентов, когда они посещали Советский Союз или жили там. В лагерях бойцы слагали песни о той роли, которую Советский Союз играл в нашей борьбе, и любовь, отразившаяся в этих песнях, трогала сердца многих товарищей», – писал Нгкулу [842] .

Арчи Сибеко (Зола Зембе) – один из первых бойцов Умконто, приехавших в СССР, рассказывал: «Сейчас стало модно притворяться, все в Советском Союзе все было плохо. Несомненно, некоторые места, куда нас возили, были показушными, и было много того, чего мы не видели. Но мы не были дураками. Мы видели много хорошего, особенно рабочего люда, и на нас произвели большое впечатление общественные заведения. Мы уважали Советскую армию, интернационализм, который заставил руководство принять сторону черного народа на другом конце мира и предложить ему заботу, обучение и такую большую материальную помощь» [843] .

Ронни Касрилс, приехавший для прохождения курса военной подготовки в конце 1963 г., писал: «После всех рассказов об Октябрьской революции и строительстве социализма было волнительно приземлиться в заснеженной Москве. Мабида напомнил нам… что один из прежних лидеров АНК в 1927 г. назвал эту страну „новым Иерусалимом“. Нас встретил полковник Советской армии в импозантной астраханской папахе. Он накормил нас ужином в ресторане „Узбекистан“ и поднял тост за успех нашей борьбы. Следуя его примеру, мы одним глотком осушили наши рюмки водки. Мабида поднял свою рюмку и произнес тост „За страну Ленина“… Мы провели ночь в гостинице „Украина“. Я смотрел из окна: над городом трепетали снежинки. Меня поразило спокойствие этой картины. Снегоуборщики уже начали очищать дороги, и было чувство покоя и стабильности. Я не увидел очередей за хлебом, и люди на улицах казались сытыми и хорошо одетыми. И у посетителей ресторана, и у тех, кто суетился в гостиничном фойе, казалось, было доброе настроение» [844] .

В Одессе, где училось первое поколение бойцов Умконто, жизнь тоже выглядела «удобной и стабильной». У курсантов было немало развлечений. Был оперный театр – великолепный по меркам любого европейского города и заполненный публикой из простого народа. Никто из курсантов никогда прежде не бывал в таком театре. Было кино, которое крутили для них в школьном клубе. Был Дворец офицеров, куда по субботам они ходили на танцы [845] .

«Мне и моим спутникам казалось, – пишет Касрилс, – что система, которую наши враги в Южной Африке описывали как находящуюся на грани развала, процветала. Не могу сказать, что кому бы то ни было из нас пришло в голову, что мы были привилегированными посетителями, о которых заботилось чиновничество, и что жизнь простых людей на территории одной шестой земного шара могла быть другой» [846] .

Касрилс пишет, что практически никто из рекрутов, прибывших в Одессу вместе с ним в 1963 г. – а за единичными исключениями все они были чернокожими, – никогда не бывал в доме белого человека. В лагере, да и вообще в СССР, одним из главных впечатлений было то, что впервые в жизни о них заботились и их принимали белые люди. Обучали курсантов советские офицеры и обслуживали советские – белые – люди обоего пола. Эти мужчины и женщины, пишет он: «… готовили для нас, обслуживали нас, одевали нас как в военную форму, так и в гражданское платье, предоставляли медицинское обслуживание и вообще суетились вокруг нас с материнской заботой. Для нас это были „социалистическая солидарность“ и „пролетарский интернационализм“ на практике. Мои коллеги впервые в жизни сталкивались с таким отсутствием расизма. Южная Африка с ее капиталистической системой не выдерживала сравнения» [847] .

Конечно, даже на этой ранней стадии такой наблюдательный человек, как Касрилс, мог заметить некоторые шероховатости. Например, когда кто-то из обслуги спрашивал его, что такой «прекрасный молодой человек» делает в «черной» армии, или когда врач-еврей в медпункте просил не приветствовать его словом «шолом» [848] . Но значения таким случаям не придавали.

Бывали драки из-за официанток, но ничего серьезного. Редкий случай, когда советские офицеры по-настоящему теряли терпение. Это случалось, когда некоторые курсанты с субботу напивались и попадали в вытрезвитель [849] .

Учили их ветераны Второй мировой войны. Курсанты уважали своих преподавателей за твердость и чувство юмора – не было ни одного, кого бы не любили. Как пишет Касрилс, все они были ширококостными, простыми в обращении и веселыми, с неким крестьянским оттенком и чем-то напоминали южноафриканцам африканеров [850] . В таких обобщениях отразилось его отношение к СССР. При первой встрече на конференции писателей стран Азии и Африки в Баку в 1978 г. Касрилс сказал одному из авторов, что «в СССР все девушки красивые».

Многие из этого первого поколения бойцов Умконто стали хорошо говорить по-русски. Называли себя «черными русскими». Но пели все же национальные песни: «Sing, amaSoja kaLuthuli» («Пойте, солдаты Лутули») [851] .

От старшего поколения анковцев, обучавшихся в СССР, русские слова попали даже в tsotsi-taal, язык «бандитов». «Бандитами» в тауншипах и шантитаунах Йоханнесбурга называли не только настоящих преступников и бандитов, но и прочих нарушителей закона, каковыми тогда считались и борцы против порядков апартхейда. Tsotsi-taal – мешанина из разных языков – английского, африкаанс, местных африканских. Добрался, по словам Касрилса, туда и русский. Он приводит «khorosho» и «pozhal’sta» [852] . Русские имена иногда давали детям, и русские имена иногда бывали подпольными кличками [853] .

В лагерях пропагандировалась советская литература, и ее знали и любили. В лагере Ново-Катенг в Анголе, где проходили военную подготовку новобранцы поколения 1976 г., Касрилс услышал, как один из комиссаров под кличкой Че О\'Гара рассказывал курсантам о важности соблюдения дисциплины. Он узнал текст: это были цитаты из романа Александра Бека «Волоколамское шоссе». Сам Касрилс в своих воспоминаниях обращается к советской литературе неоднократно, цитирует, например, Маяковского [854] .

О важности советской литературы в политическом воспитании поколения Соуэто писала нам Маф Андерсон.