1

Вена, 1937

Профессор Леви Вайцман вынул бесценную нефритовую статуэтку из стенного сейфа в своем кабинете и поставил ее на письменный стол. Таинственное молочно-зеленое изваяние было вырезано в виде дерева сейба, которое древние майя называли яксче, «дерево жизни». Среди опорных корней была выгравирована фигурка могучего самца ягуара, а сквозь корни снизу проходило отверстие в форме «Ф», греческой буквы «фи». Сверху умельцы майя очень достоверно воспроизвели характерную для дерева сейба плоскую крону. Длинные, замысловато изгибающиеся ветви расходились горизонтально в направлении четырех сторон света. В своих путешествиях Леви много раз встречал это дерево. На высокогорьях Гватемалы сейба возвышалась над общим уровнем джунглей, обеспечивая местом для гнездовья крупнейших из орлов — гарпий; однако на этой статуэтке майя заменили гнездо орла черной с золотом чашей из обсидиана, в которой покоился большой мерцающий кристалл.

Квартира Вайцмана на четвертом этаже выходила своими окнами на Штернгассе и Юденгассе в старом еврейском секторе фешенебельного венского квартала собора Святого Стефана. Был ранний вечер, шел легкий снег, и его хлопья медленно падали на булыжную мостовую. Леви засунул руки в карманы и глубоко задумался. Исследователь культуры майя давно уже разменял пятый десяток, но сохранял подтянутость молодого человека. Седые волосы были зачесаны назад, открывая лицо правильной овальной формы, а его белые усы и борода были аккуратно подстрижены. Леви поправил свои квадратные очки без оправы и пристально посмотрел на статуэтку. Он знал, что, судя по имеющимся на ней отметкам, сделана она была примерно в 850 году нашей эры, в те времена, когда майя захватили большой город-государство Тикаль, расположенный глубоко в джунглях на территории современной Гватемалы.

Летом 1936 года Леви обнаружил эту статуэтку в секретной камере внутри Пирамиды I — одном из многих захоронений в Тикале. В эту научную экспедицию его направил Венский университет, и Леви понимал, что со временем ему придется обнародовать свою находку; но он также был убежден, что эта фигурка скрывает какой-то древний секрет, который Леви решил во что бы то ни стало разгадать, прежде чем делать какие-то громкие заявления.

— Es ist fast Abendessen. Дорогой, уже пора ужинать. Дети начинают беспокоиться.

Его жена была на пятнадцать лет моложе; Рамона Вайцман создала свою карьеру — она была одним из ведущих дизайнеров модной одежды в Вене. Изделия с ее маркой продавались исключительно в бутике, находившемся на первом этаже их дома, а ее мягкие фетровые шляпки в стиле Греты Гарбо были изюминкой венской моды, соперничая с головными уборами известной парижской модистки Скиапарелли. Высокая и стройная, с каштановыми вьющимися волосами и темно-карими глазами, Рамона была воплощением женской теплоты и очарования.

— Ты пробыл в своем кабинете весь день, Леви, — сказала она с легким осуждением в голосе, покосившись на листки, исписанные бесчисленными математическими формулами и рассыпанные на письменном столе мужа рядом со статуэткой.

— Я смотрел на эту фигурку и пытался понять, что она может означать, — ответил Леви. — Ты помнишь ту стелу, которую я обнаружил в Пирамиде I в Тикале?

Рамона сконфуженно улыбнулась.

— Очень смутно, — сказала она, присаживаясь на единственный угол стола, не заваленный бумагами, и скрестив свои стройные ноги. — Ты показывал мне фотографии. Это тот самый каменный монумент с разными закорючками, точками и палочками?

— С иероглифами и цифрами майя, — улыбнувшись, поправил ее Леви. — Я практически уверен, что эти иероглифы указывают на дату зимнего солнцестояния, и еще мне кажется, что солнцестояние и эта статуэтка могут быть как-то связаны между собой.

Леви перенес статуэтку на большой стол, где возвышалась модель основных пирамидальных храмов Тикаля, и поместил ее на вершину Пирамиды I.

— Знаешь, даже не имея телескопов, майя были прекрасными астрономами, и это нашло отражение в построенных ими зданиях. Во время зимнего солнцестояния пирамиды Тикаля и солнце выстраиваются в одну линию с пиком Виктории в горах Майя, — сказал он, показывая на деревянные модели. — Видишь, каждая пирамида является частью одной матрицы. Если, например, встать на вершину Пирамиды I на рассвете в день зимнего солнцестояния двадцать первого декабря, то солнце будет подниматься строго над вершиной Пирамиды III, а на закате — наоборот.

— И какое же это может иметь отношение к статуэтке?

— Я пока еще не совсем уверен, но предполагаю, что часть ответа на этот вопрос заключается в кристалле на вершине.

— Прости меня, Леви, — осторожно сказала она, зная, как трепетно относится ее муж ко всему, что сделали майя, — но статуэтка слишком уродлива. Я думала, что дерево сейба высокое и величавое. А это какое-то приземистое и коренастое.

— Если быть точным, оно имеет 33,98 сантиметра в высоту и 21 сантиметр в ширину, — согласился Леви, — но я думаю, что размеры эти выбраны не случайно. Если разделить 33,98 на 21, получим 1,618.

Рамона улыбнулась и непонимающе подняла брови.

— Что является пропорцией «Ф», греческой буквы «фи», или «золотым сечением». Число это возникает из последовательности Фибоначчи, лежащей в основе всех природных явлений…

Чувствуя, что Леви садится на своего любимого конька, Рамона протестующе подняла руки.

— А я уверена, что старина Фибоначчи не будет против, если ты сделаешь перерыв, чтобы поесть.

Леви обнял свою жену.

— Ты снова спустила меня с небес на землю.

— Но кто-то же должен это сделать. Пойдем. Дети уже проголодались, да и я тоже.

Леви неохотно выключил свет и вслед за своей женой вышел из кабинета.

— Ой! Прекрати! — вскрикнула Ребекка, отталкивая брата. — Мама, Ариэль бьет меня подушкой!

— Все, довольно, перестаньте оба. Идите мыть руки, ужин уже почти готов.

Рамона поставила на простую белую скатерть два серебряных подсвечника, на которых были изображены десять Господних заповедей. Она положила накрытую буханку плетеного хлеба хала рядом с серебряной шестиконечной звездой Давида. Когда все сели, Леви прочел молитву на иврите:

Barukh atah Adonai Elohaynu melekh ha-olam,

Благословен Господь, Бог наш, Царь Вселенной,

Ha-motzi lechem min ha-aretz. Amein.

Вырастивший хлеб из земли. Аминь.

Леви налил себе одно из любимых австрийских вин Рамоны, Грюнер Вельтлинер, и поднял бокал.

— Prost, meine Liebling. Твое здоровье, любимая.

— Prost, — ответила Рамона, бросив на мужа взгляд, полный любви. — За то, чтобы ты разгадал тайну своей фигурки. Что она может означать, как ты думаешь?

— Я предполагаю, что майя пытались оставить нам послание. В то время, когда была сделана эта статуэтка, более тысячи лет назад, цивилизация майя процветала. Их пирамиды и храмы протянулись от полуострова Юкатан, где сейчас находится Мексика, глубоко в джунгли Гватемалы, Сальвадора и Гондураса. Но менее чем через пятьдесят лет вся цивилизация исчезла, предоставив джунглям разрушать их города-государства и пирамиды.

— А известно, почему это произошло?

— Есть много разных теорий, от эпидемии вирусной геморрагической лихорадки до падения метеорита, но ни одна из них не нашла подтверждения. Многие ученые полагают, что войны между городами-государствами в сочетании с массовой вырубкой лесов нанесли такой урон окружающей природе, что майя просто больше не могли выращивать зерновые культуры, необходимые им для выживания. Что бы там ни произошло, это остается одной из главных загадок древней истории. Помнишь того старика, индейца майя, с которым я познакомился, когда в последний раз был в Гватемале?

— Того, с озера Атитлан? Роберто?

— Роберто Арана. Он сказал мне, что найти эту статуэтку — большая честь для меня, но при этом настаивал, чтобы я никому не говорил об этом. Существование этой статуэтки — строго охраняемый секрет, известный только старикам. Но он также сказал мне, что существуют еще две такие же и у каждой в кроне дерева лежит свой кристалл. Та, которую нашел я, — это ax-тон, она олицетворяет мужской род, а статуэтки для рода среднего и женского еще предстоит разыскать.

— У тебя есть какие-то догадки, где они могут находиться?

Леви печально улыбнулся.

— Если бы… Конечно, я спросил об этом у Роберто, но он был очень скрытным. Он сказал: «Оставшиеся две не будут найдены до тех пор, пока для этого не настанет время». Пока не придет божественный срок, если хочешь. — Леви взглянул на детей и решил не излагать все детали своего разговора с шаманом племени майя. — Еще он сказал мне, что эти статуэтки приведут нас к крайне важному секретному кодексу — Кодексу майя, — но тому, кто его ищет, потребуются все три фигурки, чтобы найти его.

— А что это за кодекс, папа? — спросила восьмилетняя Ребекка, и ее светлые вьющиеся волосы мягко блеснули в отблесках пламени свечей.

— Кодекс, дорогая моя, — это очень старая книга, сделанная из коры дерева, которая раскладывается, как гармошка.

— Забавный материал для книги! — заявил Ариэль.

Он прекрасно учился, был рослым мальчиком для своих десяти лет, унаследовал от матери темные вьющиеся волосы, смуглую кожу и теплую улыбку. Впрочем, сегодня вечером улыбка эта появлялась у него на губах нечасто.

— Дело не в этом, Ариэль, — мягко сказал Леви. — Бумагу изобрели в Китае через несколько сотен лет, а печатный пресс вообще придумали только в 1448 году. Один немец по имени Йоханнес Гутенберг…

— Можно сказать, — с улыбкой прервала его Ребекка, — что майя использовали то, что было у них под рукой.

— Так как прошли сегодня твои занятия в школе, Ребекка? — спросил Леви.

— Все нормально, — пробормотала Ребекка, неожиданно потупив взгляд.

Леви с Рамоной переглянулись. Обычно их дочь представляла собой сгусток кипучей энергии, но сегодня вечером она, как и ее брат, выглядела странным образом подавленной.

— Значит, все в порядке? А как у тебя, Ариэль? — спросил Леви.

Ариэль ковырял вилкой в тарелке.

— У тебя, юноша, день сегодня также прошел хорошо?

— Вроде того. У нас появился новый учитель, — наконец ответил Ариэль.

— И он ужасный и очень злой! — выпалила Ребекка, скорчив страшную рожу.

— Правда? А куда же делся герр Ловенштайн? — спросила ее мать, удивленная тем, что родителям никто ничего не сказал.

Ариэль пожал плечами.

— Новый учитель — герр Швайцер, и он говорит, что Третий рейх Гитлера будет существовать тысячу лет.

Леви с Рамоной снова переглянулись, но дальнейшую беседу прервал раздавшийся в гостиной телефонный звонок.

— Профессор Вайцман.

— Ein Moment, bitte, Herr Professor. Berlin ruft an! — В трубке что-то затрещало, когда оператор переключала линию.

— Guten Abend, Herr Professor. Mein Name ist Standartenfuhrer Wolff. Stabschef auf Reichsfuhrer Himmler.

Леви внимательно слушал, пока немецкий полковник СС передавал ему предложение Генриха Гиммлера организовать археологическую экспедицию в Гватемалу.

* * *

— Gute Nacht, Рара! — Ребекка и Ариэль по очереди обняли отца.

— Кто это звонил? — спросила Рамона после того, как дети отправились спать.

— Штандартенфюрер Вольф, старший офицер команды Гиммлера из Берлина. Рейхсфюрер Гиммлер хочет встретиться со мной в штабе СС в Вевельсбурге.

Рамона настороженно замерла.

— Это еще зачем?

— Очевидно, он намеревается послать экспедицию в Гватемалу для исследования гробниц и пирамид майя, рассчитывая найти археологическое подтверждение превосходства гитлеровской расы. Ее, конечно, еще должен одобрить сам Гитлер, но если он это сделает, то экспедицию поведет молодой офицер СС гауптштурмфюрер фон Хайссен, а Гиммлер хочет, чтобы я помог ему.

— Но ведь ты не собираешься этого делать, верно? — спросила Рамона, внезапно заволновавшись. — Я бы не стала им доверять, Леви. Гитлер, Гиммлер, Геббельс — все это одна банда головорезов из немецкой пивной.

— Я знаю это. Но если они готовы финансировать полномасштабную экспедицию до самого Тикаля, это предоставит мне возможность поискать остальные две статуэтки.

— А ты уверен, Леви, что это не приведет тебя в западню? Почему они обратились за помощью именно к тебе? И Гитлер, и Гиммлер считают, что евреи-интеллектуалы выродились; они заявляют об этом публично. А твои друзья… Эйнштейн, Шредингер… они все уже уехали. Если обстановка здесь осложнится, возможно, и нам придется последовать за ними.

— Что ж, давай для начала послушаем, что нам скажет господин Гиммлер, — тихо ответил Леви. — Думаю, я должен сделать все от меня зависящее, чтобы найти оставшиеся две статуэтки — и воспрепятствовать тому, чтобы они попали в руки фашистов.

Рамона обвила мужа своими руками.

— Не знаю, Леви. Я вчера слушала радио: канцлер фон Шушнигг предупреждал, чтобы мы не верили нацистам. И у меня очень плохие предчувствия.

— Все будет хорошо. Обещаю тебе, Liebchen.

— Пойдем спать, — сказала Рамона, и глаза ее стали влажными.

— Я скоро приду, — пообещал Леви. — Только хочу проверить кристалл с этой статуэтки.

Когда Рамона ушла, Леви установил проектор для слайдов так, чтобы его луч моделировал восход солнца в день зимнего солнцестояния. Он проверил положение статуэтки на верхушке модели Пирамиды I и включил лампочку проектора.

Сердце его учащенно забилось. Кристалл на верхушке статуэтки странным образом наполнился энергией. Луч насыщенного зеленого света, похожий на лазер, отразился от него как раз под таким углом, чтобы попасть точно на верхушку Пирамиды IV.

 

2

Оберзальцберг

Водитель рейхсфюрера Гиммлера аккуратно вел большой черный «мерседес» через баварский городок Берхтесгаден. Шины тихо шуршали по булыжной мостовой, когда они проезжали по площади Марктплац мимо здания с двумя шпилями, принадлежавшего церкви при монастыре. Утро было в разгаре, и узенькие улочки были полны людей, вышедших за покупками: мужчин в традиционных кожаных куртках и альпийских шляпах с перьями и женщин в цветастых платьях с облегающим лифом и с широкими юбками в сборку.

Они проехали по Банхофштрассе, а затем повернули на восток к мосту через реку Ахе с быстрым течением. Берега реки до сих пор были покрыты глубоким снегом. То здесь, то там вода выплескивалась на камни, превращая их в природные ледяные скульптуры. Дорога извивалась, уходя в сторону подножия Оберзальцберга — высокой горы, нависавшей над городом. Время от времени из-за несущихся по небу облаков показывалось солнце и освещало заснеженный сельский пейзаж, от голых полей и вишневых садов до густого соснового леса.

Рейхсфюрер Гиммлер сидел в машине на заднем сидении из красной кожи в своей красивой, но зловещей черной форме войск СС, гитлеровской гвардии, и не обращал внимания на красивый ландшафт за окном. В штатском Генриха Гиммлера можно было бы легко принять за банковского служащего или бухгалтера: на остром носу круглые очки в золотой оправе, голова кажется слишком большой для его тела, редкие черные волосы подстрижены очень коротко и высоко выбриты над ушами.

Гиммлер сосредоточенно делал детальные заметки в папке с грифом «Geheim — Nur Durch Offizierhande», продолжая читать телеграмму, полученную от немецкого посла в Гватемале:

РЕЙХСФЮРЕРУ ГИММЛЕРУ, ЛИЧНО

Доклад о возможных связях арийской расы с майя прибудет с дипломатической почтой в самое ближайшее время. Австрийский профессор Леви Вайцман, бывший здесь в ноябре, посетил озеро Атитлан, а также Тикаль. Вайцман — еврей, но при этом, безусловно, является тем, кто вероятнее всего мог бы расшифровать иероглифы майя. Католический священник Тикаля, отец Вольфганг Эрлихманн, считает, что среди руин мы обязательно найдем арийские черепа. Есть неподтвержденные данные и слухи, что Кодекс древних майя содержит в себе предупреждение о «надвигающемся Армагеддоне». В Кодексе также могут быть указания на связь между арийцами и майя.

Гиммлер подчеркнул слова «Кодекс древних майя» и «надвигающемся Армагеддоне» и вспомнил конференцию Нордического общества в 1933 году, где он познакомился с неприветливым пожилым полковником армии Австрийской империи Карлом Марией Вилигутом. Вилигут показал ему древний манускрипт на пожелтевшей коже, где содержался фрагмент этого предостережения.

Когда все деревья будут уничтожены, наступит день, когда поднимется жара; когда пожары опустошат землю; когда землетрясения вызовут бедствия и потопы, и поверхность суши уменьшится; когда человечество погрязнет в удовольствиях; религия пойдет на религию, и католическая церковь будет уничтожена. Из неизвестности поднимется принц с корнями арийской расы и древней цивилизации. На груди у него будет железный крест, и именно за ним пойдут его люди.

По утверждению Вилигута, полный текст предупреждения содержался в древнем Кодексе майя, который так и не был найден; этот документ мог объяснить тайну падения цивилизации майя в прошлом и подсказать шаги, которые необходимо предпринять, чтобы избежать этой катастрофы в будущем. Гиммлер задумчиво почесал подбородок. Принц с железным крестом на груди, который восстанет из неизвестности. Во время Первой мировой войны фюрер был награжден Железным крестом… Он снова вернулся к телеграмме.

Местонахождение Кодекса неизвестно. Папский нунций требует от Эрлихманна, чтобы тот официально вошел в состав этой экспедиции. Интересы Ватикана при этом пока неясны, но, вероятнее всего, они связаны с Кодексом. Перед утверждением Эрлихманна необходимо ваше согласие. Проведена оценка материального обеспечения экспедиции. Потребуется строительство посадочной полосы в Тикале. Прошу ваших указаний, и как можно скорее.

Фридрих Вальтхайм, посол

«Мерседес» Гиммлера подъехал к первому из тщательно охраняемых контрольно-пропускных пунктов на подъездах к Оберзальцбергу. Шлагбаум и правые руки часовых взмыли вверх в унисон. Гиммлера здесь ждали. Когда к власти пришли нацисты, традиционное местное население было бесцеремонно выселено с живописных баварских гор, и Оберзальцберг сейчас превратился в цитадель фашистов. Здесь находился любимый загородный дом Гитлера, Бергхоф, и другие лидеры рейха, включая Германа Геринга и председателя нацистской партии Мартина Бормана, также получили здесь обширные поместья. «Мерседес» проехал через еще один усиленно охраняемый въезд, увенчанный изображением орла Третьего рейха, и солдаты снова отдали ему честь. Здания из серого кирпича, где располагалось гестапо — тайная государственная полиция, которую Гиммлер искренне ненавидел, — выглядели холодными и зловещими. Под ними в теле горы были выкопаны бункеры и многие километры подземных туннелей.

Гиммлер ответил на партийное приветствие и открыл гестаповское досье на Леви Вайцмана. Не прячет ли австрийский профессор у себя что-то, принадлежавшее древним майя? Пока Австрия не входит в состав Великой Германии, будет сложно открыто провести обыск в квартире профессора в Вене. Он внимательно изучил фотографии жены и детей профессора Вайцмана. Преданный муж и хороший отец. Это замечательно. Это еще может им пригодиться.

Дорога петляла по сосновому лесу, все ближе уводя их к поместью Кельштайнхаус, которое еще называли Орлиным Гнездом; им предстояло подняться туда на высоту 6000 футов. Эта высокогорная резиденция — подарок фюреру ко дню рождения — представляла собой образец инженерного искусства всего Третьего рейха, и Мартин Борман лично инспектировал ее строительство. Водитель Гиммлера включил пониженную передачу на последние пять километров пути самой высокой в Германии дороги, прорубленной по краю скалы, но этого можно было и не делать: мощный мотор большого «мерседеса» легко справлялся с любым подъемом. Через пятнадцать минут Гиммлер вышел из машины перед входом в длинный туннель. Стены его были выложены унтерсбергским мрамором, а освещение обеспечивали большие квадратные лампы в готическом стиле, развешанные под каменным потолком через равные интервалы. Двое часовых в форме СС встали по стойке «смирно», а их командир, молодой высокий и светловолосый унтерштурмфюрер, вскинул руку в традиционном нацистском приветствии.

— Хайль Гитлер, герр рейхсфюрер!

— Хайль Гитлер, — небрежно ответил Гиммлер.

Унтерштурмфюрер проводил его в туннель, который вел в самое сердце горы; их шаги отзывались гулким эхом от полированного камня. В конце туннеля по стойке «смирно» вытянулись еще двое часовых; здесь находилась круглая комната, куда спускалась шахта лифта. Кабина лифта Гитлера была отделана бронзой и темно-зеленой кожей. Отделку дополняли венецианские зеркала, телефонный аппарат и большие латунные часы с подводной лодки. Унтерштурмфюрер нажал кнопку, и лифт с тихим шелестом неторопливо начал поднимать их внутри скалы еще на 500 футов к расположенной наверху резиденции Кельштайнхаус.

Гитлер стоял на солнечной террасе и, опершись обеими руками о каменную балюстраду, смотрел в сторону австрийской границы. Среди облаков высились покрытые снегом гранитные пики гор Хоер Гелл, Ватсманн и Гохкальтер. Внизу, на расстоянии в несколько тысяч футов, Гиммлер заметил озеро Кенигзее. С трех сторон окруженная горами, поверхность Королевского озера мягко поблескивала под лучами холодного утреннего солнца. Гиммлер медлил, сосредотачиваясь, прежде чем отвлечь своего вождя от раздумий. Адольф Гитлер был единственным человеком, которым он искренне восхищался, единственным человеком, способным поднять их отечество на лидирующее место в мире, по праву принадлежащее ему. В то же время он настороженно относился к печально известным скачкам настроения фюрера.

— Guten Tag, mein Fuhrer. — Гиммлер щелкнул каблуками.

— А, Гиммлер. — Гитлер повернулся спиной к Альпам и отбросил прядь черных волос, нависавшую над левой бровью. — Вы видите это? — спросил он, делая широкий жест рукой в сторону своей родины — Австрии. — Очень скоро все это станет частью Великого рейха!

Гиммлер, глядя на австрийские Альпы, молча кивнул. Стоял холодный ясный день, и далеко внизу долина Берхтесгаден простиралась до самой Австрии. Складывалось впечатление, что они сейчас стоят на крыше мира. Отсюда, сверху, власть рейха казалась не имеющей границ.

— У меня к вам есть одно предложение, мой фюрер, — начал Гиммлер, ободренный тем, что Гитлер находился в хорошем расположении духа. — Мы считаем, что сможем найти археологическое подтверждение того, что высшая арийская раса была движущей силой одной из самых великих цивилизаций в истории человечества.

— Великолепно! — воскликнул Гитлер, хлопнув себя по бедру. — Обсудим это за обедом. У меня для вас также есть несколько идей, которые касаются еврейского вопроса и католической церкви.

* * *

На обед подавали одно из самых любимых блюд Гитлера: печеный картофель с мягким творожным сыром, политый неочищенным льняным маслом. Двое мужчин сидели в зале Шаритскель, отделанном панелями из сосны, где на внутренней стене висел дорогой гобелен. Из огромного окна поверх присыпанных снегом сосен открывался прекрасный вид в сторону границы с Австрией.

— Сегодня утром я встречался с финансовым советником Папы синьором Феличи, — сказал Гитлер. — Он сообщил мне, что здоровье Пия XI вызывает в Ватикане всевозрастающую тревогу.

— Это конец? — спросил Гиммлер.

— Похоже на то. Порок сердца и некоторые осложнения диабета.

— За новым Папой необходимо внимательно присматривать, мой фюрер, и мы не можем в этом полагаться на Феличи. Он очень близок к этом надутому кардиналу-секретарю Пачелли, который, по имеющейся у меня информации, проявляет пристальное внимание к нашим археологическим экспедициям.

Гиммлер относился к Ватикану настороженно. Уже не в первый раз Рим вмешивался в дела, связанные с майя. Еще в 1592 году, во времена завоевания полуострова Юкатан испанскими конкистадорами, католическая церковь отдала приказ сжечь бесценные библиотеки майя. Записанная история целой цивилизации была уничтожена одним махом, и сохранились всего четыре письменных источника. Гиммлер подозревал, что Фридрих Вальтхайм был прав: интерес Ватикана к джунглям Гватемалы, вероятно, связан с Кодексом майя.

Гитлер кивнул:

— Я согласен с вами. Ватикану доверять нельзя, но в нашей стране живут двадцать три миллиона католиков, а когда мы вернем Австрию и Судетскую область на надлежащее им место в составе рейха, количество это увеличится более чем наполовину. Немецких и австрийских епископов нужно держать на жестком поводке, и у нас для этого будет гораздо больше возможностей, если Папой станет нынешний кардинал-секретарь Пачелли.

— Вам известно, какой будет позиция Пачелли, если его изберут?

— Я поручил фон Бергену выяснить это. — Диего фон Берген был послом Германии в Ватикане с 1920 года. — Но если Пачелли хочет, чтобы я подписал конкордат, согласно которому он мог бы сохранить контроль над учебными планами в его любимых католических школах на территории Германии, ему бы лучше поддержать нас. Я попросил фон Бергена передать Пачелли, что, если Германская партия католического центра выступит в оппозиции к нам в рейхстаге, никакого конкордата не будет.

Гиммлер задумался.

— Вы думаете, что Пачелли… если он пойдет наверх… вы думаете, что он может встать на сторону евреев?

— Я думаю, Пачелли придерживается тех взглядов, что евреи сами навлекли на себя справедливое возмездие, и поэтому для нас будет лучше, если именно он заменит Пия XI.

Но одно дело искоренять евреев здесь, у нас, — добавил Гитлер, бросив взгляд в сторону австрийских Альп. — За этой границей их намного больше.

— Jawohl, mein Fuhrer! Но, по нашим оценкам, их там примерно сто восемьдесят пять тысяч.

— Что в сто восемьдесят пять тысяч раз больше, чем нужно. Вопрос в том, что нам с ними делать? — задумчиво сказал Гитлер. — Дахау уже забит ими, а там ведь еще есть гомосексуалисты, узкоглазые, цыгане и прочие отбросы человечества.

— Требуется намного больше лагерей, — согласился Гиммлер, — и я уже набросал план, где разместить их после захвата Австрии. Меня проинформировали, что несколько штук можно построить вокруг Гусена, и у нас есть еще предложение о строительстве большого лагеря в Маутхаузене. Там находится старая каменоломня, которую можно с пользой для дела восстановить: еврейский сброд будет добывать щебень.

— Предпочтительно, чтобы делалось это голыми руками.

— Вам стоит только намекнуть мне, мой фюрер, и, когда строительство в Гусене и Маутхаузене будет закончено, вы сможете смело пройти по любому кварталу Вены, не встретив на пути ни одного еврея.

Гитлер рассеянно кивнул.

— Хорошо. Однако австрийский канцлер несколько упрям. Чтобы заставить его покориться, я устроил демонстрацию нашей силы на границе. У меня также подготовлен договор, который австрийцы должны подписать. Запрет Австрийской нацистской партии, который ввел канцлер фон Шушнигг, должен быть отменен, и наших людей необходимо освободить из тюрем! — Гитлер стукнул кулаком по столу. — И это должно быть сделано задолго до того, как вы закончите строительство, Гиммлер.

Болезненное лицо Гиммлера расплылось в холодной усмешке.

— А теперь, что вы там говорили насчет поиска археологических доказательств?

— Я получил телеграмму от нашего посла в Гватемале. Есть вероятность того, что арийцы внесли свой вклад в расцвет великой цивилизации майя.

— Меня бы такое, по меньшей мере, не удивило. Я читал Der Mythus des Zwanzigsten Jahrhunderts— это великолепно, великолепно! — подчеркнул Гитлер, снова хлопнув себя по бедру. — Альфред Розенберг абсолютно прав. Низшая раса евреев извратила и уничтожила арийскую культуру, и мы должны стремиться к очищению высшей расы всеми фибрами нашей души. Мы закладываем фундамент рейха, который переживет тысячелетия! — Гитлер перешел к своей излюбленной теме, и глаза его заблестели. Он встал из-за стола и, подойдя к окну, оперся руками об оконную раму.

— Помня об этом, мой фюрер, — сказал Гиммлер, быстро уловив подходящий момент, — я планирую организовать научно-исследовательский центр, который займется поддержанием чистоты арийской наследственности. Основная часть финансирования поступит от крупных промышленных конгломератов, таких, как концерн «БМВ», который также профинансирует археологические экспедиции на Ближний Восток, в Тибет и в Гватемалу. Для исследований в Гватемале мы планируем использовать гражданина Австрии, профессора Леви Вайцмана.

— Вайцман? Фамилия звучит как еврейская.

— Мы занимаемся этим вопросом, мой фюрер, — уклончиво ответил Гиммлер. — Однако иероглифы майя невероятно трудно поддаются расшифровке, а Вайцман является одним из самых известных специалистов в этой области.

— На вашем месте я бы не стал ему доверять, — предупредил Гитлер, — точно так же, как не доверял бы Феличи и Пачелли.

— Контролировать Вайцмана будет нетрудно. У нас уже собрано немало информации о нем, включая и тот факт, что у него есть молодая жена и дети. После того как его миссия будет завершена, мы можем избавиться от них всех.

Гитлер ухмыльнулся.

— Экспедицию поведет гауптштурмфюрер фон Хайссен — многообещающий молодой офицер СС, — продолжил Гиммлер.

— Ах да, мы встречались с ним в рейхстаге. Славный молодой человек. Если мы собираемся восполнить тот урон, который нанесли нашему отечеству евреи и католическая церковь, нам понадобится много таких перспективных кадров, как он.

 

3

Стайнхеринг, недалеко от Мюнхена

Высокий блондин с пронзительными голубыми глазами, гауптштурмфюрер фон Хайссен был живым воплощением представлений Гиммлера о сильном мужчине высшей расы. Фон Хайссен сейчас стоял в баре заведения «Хайм Хохланд», первого из домов воспроизводства арийской расы, которые Гиммлер начал открывать в сельской местности, чтобы помочь немецким девушкам рожать чистокровное потомство. В меморандуме сотрудникам СС Гиммлер подчеркивал необходимость того, чтобы у детей, рождающихся в Германии, была хорошая наследственность, и поощрял офицеров СС широко распространять свое арийское семя. «Хайм Хохланд» обеспечивал фон Хайссену возможность спать с молодыми женщинами с правильными генами и наверняка не больными сифилисом, с которым ему уже не раз приходилось сталкиваться в борделях Берлина. Доктор Райнер Дрехслер, невысокий худой человек с подергивающимся от нервного тика правым глазом, равнодушно взглянул, как одна из его подопечных женщин вложила в граммофон новую пластинку. Пары принялись двигаться по кругу под мелодию «Дорогая, мое сердце говорит тебе привет», записанную фирмой «Декка». Фон Хайссен никогда не мог освоить искусство танца. «Время посеять немного своего семени», — подумал он и налил себе еще одну порцию «Гленфиддик», при этом расплескав шотландский солодовый виски на белую дамасскую ковровую дорожку. Со стаканом в руке он подошел к доктору Дрехслеру.

— Вон та, знойная, в красном платье, которая сидит в углу. Она моя. Познакомьте нас, — грубо потребовал он. Дрехслер пожал плечами и направился к высокой блондинке, которая сидела за столиком одна.

Неровной походкой фон Хайссен последовал за ним, но зацепился за столик, перевернул его, и стоявшие там бокалы с вином вдребезги разбились на деревянном полу.

— Разрешите представить вам фройляйн Катрину Баумгартнер, — с невозмутимым видом произнес доктор.

Катрина взглянула на них. Глаза у нее были бледно-голубые, а кожа белая, словно молоко.

— Фон Хайссен. Гауптштурмфюрер Карл фон Хайссен, — невнятно произнес капитан СС, щелкнув каблуками. — Что вы пьете, фройляйн?

— Я вообще не пью, гауптштурмфюрер, — холодно ответила Катрина Баумгартнер, бросив на фон Хайссена презрительный взгляд.

— Чушь. — Фон Хайссен нашел глазами одного из официантов и щелкнул пальцами. — Rotwein fur das Fraulein. Откуда вы родом? — спросил он, выдвигая для себя стул.

— Берлин, — коротко ответила Катрина; в глазах ее читалась тоска.

— А что привело вас сюда? — криво ухмыльнулся фон Хайссен.

— Меня включили в программу воспроизведения расы, так что особого выбора у меня не было. Но вы и сами это прекрасно знаете, гауптштурмфюрер.

— Это настоящая честь для любой женщины — получить возможность послужить Великому рейху, — заметил фон Хайссен. — Сам я отбываю в джунгли Гватемалы, хотя это и большая тайна. Завтра я встречаюсь с рейхсфюрером Гиммлером, который лично выбрал меня для этой миссии. Мы будем искать археологическое подтверждение присутствия арийцев в сердце великой цивилизации майя.

Катрина недоверчиво подняла бровь.

— А еще мы будем искать тайный кодекс, который не могли найти несколько столетий. И это принесет рейху огромную пользу!

— Если это настолько строго секретно, тогда вам, вероятно, не следовало бы об этом говорить?

— Вам я могу довериться, — заплетающимся языком произнес фон Хайссен. — Вы включены в программу, и у вас хорошая немецкая порода. Если бы вы были какой-нибудь еврейкой или цыганкой — тогда совсем другое дело.

— А если я скажу вам, что у меня есть несколько друзей-евреев, которые являются хорошими и достойными гражданами?

— Тогда я бы посоветовал вам, фройляйн, быть осторожной. Очень осторожной. Вы читали «Протоколы сионских мудрецов»?

— А что, должна была?

— Несомненно. Я распоряжусь, чтобы вам прислали копию. Фюрер лично одобрил это… — Фон Хайссен потянулся за своим стаканом и едва не свалился со стула. — Так или иначе, но в данный момент я собираюсь взять в свою экспедицию одного еврейского профессора, хотя это только до поры до времени. — Фон Хайссен расхохотался низким гортанным смехом. — Однако здесь очень шумно, — добавил он и, покачиваясь, встал, протянув ей руку. — Давайте пойдем в вашу комнату.

Она подняла глаза и презрительно взглянула на его до блеска начищенные высокие сапоги, на безупречно сшитую униформу от Хьюго Босса, полностью черную, за исключением красно-черной повязки с фашистской свастикой. Затем она неохотно поднялась из-за столика.

* * *

Фон Хайссен сидел на кровати и боролся с собственными сапогами.

— На твоем месте я бы постарался хорошенько расслабиться, — похотливо пробормотал он.

Катрина Баумгартнер сняла свое красное платье, и оно упало на ковер посреди ее большой и уютно обставленной комнаты. Ее черные кружевные бюстгальтер и трусики резко контрастировали с гладкой белоснежной кожей.

Фон Хайссен с вожделением смотрел на ее длинные ноги, лихорадочно сбрасывая с себя остатки своей одежды. Наконец он встал и, пошатываясь, двинулся к ней. Катрина увернулась, и фон Хайссен споткнулся о кровать.

— Мы еще не вполне готовы, гауптштурмфюрер.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, вы только посмотрите на это, — со смехом сказала она, проскользнув в постель. — Такой крошечный, еще немного — и я его вообще не смогла бы разыскать.

Это была опасная, но хорошо рассчитанная выходка. Катрина знала: чем сильнее давление, которое оказываешь на мужчину, заставляя его возбудиться, тем выше вероятность неудачи, особенно в среде заносчивого офицерского корпуса. Хотя она, конечно, не знала, что первая девушка фон Хайссена тоже подшучивала над ним и что после этого он был вынужден искать утешение в борделях Берлина.

— Geh zur Holle! — Кулак фон Хайссена полетел в сторону Катрины, но она проворно уклонилась от него. Угодив в спинку кровати, мужчина взревел от боли и упал на подушки.

— На вашем месте, господин гауптштурмфюрер, я бы не пыталась повторить это еще раз, — предупредила она, кладя руку на кнопку звонка, расположенного на тумбочке рядом с кроватью. — Возможно, меня и силой привлекли в эту программу, но провода эти соединены с нашей службой безопасности, и, если вы будете вести себя подобным образом, я вызову их сюда. А теперь, — сказала она, выгнув бровь, — вы собираетесь как-то поднимать вот это? Или, возможно, для новой попытки вам потребуется еще виски?

Фон Хайссен сидел, прислонившись спиной к подушкам, и тер свой кулак; его покрасневшие глаза горели злостью. Катрина встала с постели и подошла к буфету.

— Выпейте это, — сказала она, возвращаясь к нему с большим низким стаканом «Шивас», — это добавит вам настроения.

Фон Хайссен бросил на нее сердитый взгляд, одним глотком осушил стакан и отдал его обратно. Катрина снова наполнила его и подошла к граммофону. Она не торопясь перебирала пластинки, пока наконец не остановилась на одной, с нежной мелодичной музыкой. Снова повернувшись к фон Хайссену, она обнаружила, что тот обмяк на подушках и лежит, прикрыв глаза.

* * *

На следующее утро Катрина выскользнула из постели, тихо оделась и отправилась на долгую прогулку. Когда она поднималась в горы по узкой тропинке, скрывавшейся в тумане, настроение у нее было подавленное и загнанное.

* * *

Было уже позднее утро, когда шофер фон Хайссена привез их в Кассель, где жили и писали свои сказки братья Гримм. Здесь они повернули на восток, в сторону долины реки Альме, но фон Хайссен этого не заметил. В нем по-прежнему бурлили воспоминания о прошлой ночи, все детали которой он скрупулезно записал в свой дневник. Менее чем через час большой «мерседес» остановился на вымощенном дворе замка Вевельсбург. Фон Хайссен вышел из машины и потянулся. Из замка, расположенного на склоне холма над деревней Вевельсбург, открывался прекрасный вид на леса Вестфалии и плодородные сельскохозяйственные земли, усеянные небольшими кирпичными домиками. Фон Хайссен поднял глаза на массивные каменные стены замка. Он был возведен в редкой форме треугольника, на каждой из вершин которого высилась башня.

— Хайль Гитлер, господин гауптштурмфюрер! — Молодой лейтенант вытянулся по стойке «смирно» и вскинул вверх правую руку. — Я унтерштурмфюрер Бош. Добро пожаловать в Вевельсбург.

Лейтенант Бош был на какой-то сантиметр выше фон Хайссена, его густые и волнистые светло-каштановые волосы были зачесаны назад, полностью открывая лоб. Синие глаза горели целеустремленностью.

— Мне поручено позаботиться о вас, пока вы здесь, господин гауптштурмфюрер, — сказал Бош. — Профессор Вайцман уже находится в своей комнате, он присоединится к вам с рейхсфюрером за обедом. Прошу вас следовать за мной, я проведу вас в зал, где рейхсфюрер Гиммлер выступает с речью перед офицерами.

Бош повел его по вымощенному булыжником мосту. Его каменная арка была перекинута через оборонительный ров вокруг замка. Фон Хайссен прошел за ним через громадные сводчатые деревянные двери и поднялся по массивным каменным ступеням. Светильники из кованого железа отбрасывали тусклый зловещий свет на высеченные в скале стены.

— Это комната Грааля, — пояснил Бош, когда они проходили через зал, в котором стоял огромный подсвеченный кусок горного хрусталя, изображавший священный Грааль. — А здесь, — сказал он, понизив голос, — находится зал обергруппенфюрера.

Бош открыл тяжелые деревянные двери и повел его в дальний конец зала, который был украшен древними рунами. Внутренние стены и арки опирались на каменные колонны, а с потолка свисало большое черное железное колесо. На нем покоилось семь ламп, а на мраморном полу, как в зеркале, виднелось его отражение. Около пятидесяти офицеров СС, все одетые в черную форму, внимательно слушали своего рейхсфюрера.

— Воспроизведение чистокровного потомства станет залогом нашего успеха, господа. В разведении домашних животных это известно уже очень давно. Если кто-то захочет купить хорошего коня, ему стоит посоветоваться со специалистом. — У Гиммлера был пронзительный высокий голос, но, как и у Гитлера, речь его обладала гипнотической силой. — Представители лучших родословных всегда дают в потомстве чемпионов, но века католического просветительства заставили нас выпустить это из виду, — сказал он, взглянув на них поверх своих очков в золотой оправе. — Христиане рассматривают красивое человеческое тело в купальном костюме как нечто греховное!

По залу прокатился смех, отразившийся от каменных стен гулким эхом.

— Ваш долг — плодить здоровую и красивую нордическую расу. Все наши усилия окажутся напрасны, если за политическими победами не последует воспроизведение потомства с чистой арийской кровью. Вопрос рождаемости детей не является личным делом одного человека, это наш долг перед предками и нашим народом. Существование здоровой семьи бессмысленно, если оно не приводит к появлению многочисленных отпрысков. В хорошем браке должно быть как минимум четверо детей. Это не означает, что я хочу, чтобы вы или ваши офицеры женились на первой встречной девушке, которая покажется вам соответствующей вашим требованиям. Вам обязательно следует тактично расспросить о ее семье. Если она расскажет вам, что ее отец застрелился, что ее тетя или двоюродный брат страдает лунатизмом, вы должны повести себя достойно. Офицер СС обязан в любой ситуации соблюдать внешние приличия. Вам следует открыто сказать ей: «Прости, но я не могу жениться на тебе, у тебя в роду слишком много заболеваний».

Фон Хайссен одобрительно кивнул.

— А теперь, перед тем как мы сделаем перерыв на обед, у нас есть немного времени, чтобы ответить на ваши вопросы.

Высокий майор с соломенно-желтыми волосами вытянулся по стойке «смирно».

— Какая самая большая проблема, с вашей точки зрения, стоит перед Германией сегодня, господин рейхсфюрер?

— Представьтесь.

— Штурмбанфюрер Аустерлиц, господин рейхсфюрер.

— Прекрасный вопрос, — сказал Гиммлер, выходя из-за кафедры. Майор СС сел, сияя от полученного комплимента.

— Безотносительно к необходимому для нации жизненному пространству, нам нужно больше территории, чтобы Третий рейх развил свой потенциал, — ответил Гиммлер. — Мы должны вернуть потерянный для нордической расы мир. Мы должны вновь поднять das Herrenvolk, высшую расу, на ее господствующие позиции, а чтобы обеспечить фундамент для этого, необходимо восстановить утраченную историю арийцев. С этой целью в самое ближайшее время мы отправляем несколько археологических экспедиций, чтобы подтвердить происхождение и историческое влияние высшей расы, включая экспедицию в высокогорные джунгли Гватемалы. Эту экспедицию поведет гауптштурмфюрер фон Хайссен, который только что присоединился к нам. Возможно, вы хотели бы как-то прокомментировать свою миссию, фон Хайссен?

— Разумеется, господин рейхсфюрер. Источники происхождения арийской расы имеют для всех нас решающее значение, господа, — пояснил фон Хайссен, нисколько не смущенный присутствием в зале высших чинов. — Почему, спросите вы. Потому что древнегерманские племена демонстрировали гораздо более высокий уровень интеллекта и изобретательности, чем любая другая цивилизация их времени. Если наша экспедиция научно подтвердит этот факт, это позволит Третьему рейху в очередной раз выйти на лидирующие позиции в науке, медицине, сельском хозяйстве и любой другой области. Германская нордическая раса является вершиной человечества, тогда как такие расы, как евреи, африканские бушмены и австралийские аборигены находятся в самом низу лестницы развития.

Гиммлер бросил быстрый взгляд на своего молодого протеже.

— В данный момент африканцы и австралийцы нас не интересуют, но евреи, цыгане и гомосексуалисты — это совсем другое дело. В ближайшее время фюрер представит Закон о предотвращении рождения детей с наследственными заболеваниями. Это даст нам возможность стерилизовать умственно отсталых, слепых, глухих, шизофреников — всех, кто может помешать нам в нашем славном прогрессе. Евреи, разумеется, потребуют от нас особого внимания. — Рейхсфюрер Гиммлер кивнул оберштурмбанфюреру Манфреду фон Кнобельсдорфу, начальнику вновь созданной Нордической академии СС, давая понять полковнику, что наступило время обеда.

* * *

Леви Вайцман внимательно прочел Der Angriff. Он знал, что газета эта спонсируется нацистским министром просвещения и пропаганды Йозефом Геббельсом, но в его комнате кроме этого читать было больше нечего. К своему удивлению, Леви обнаружил там статью о католической церкви, но затем его удивление по поводу того, как она могла появиться в фашистской газете, сменилось волнением.

Архиепископ Парижа коронует Святую Богородицу, дающую надежду

Католический архиепископ Парижа кардинал Жан Вердье короновал статую Девы Марии из Понтмейна на севере Франции. Дева Мария явилась в Понтмейне двоим детям 17 января 1871 года во время войны, между Францией и Пруссией. Война эта закончилась сокрушительной победой немецких и прусских войск, что привело к объединению германской империи под началом Вильгельма I и полным распадом французской империи.

Теперь Леви понял, почему эта статья была разрешена к публикации. Мерзкий коротышка Геббельс никогда не упускал шанс громко напомнить о победах Германии.

В обращении к детям из Понтмейна Святая Дева просила их молиться, давая измученному войной народу надежду, после чего через несколько дней в Версале было заключено перемирие. Кардинал-секретарь Эудженио Пачелли своим декретом, изданным в соборе Святого Петра в Риме, подтвердил правомерность поклонения «Святой Деве, дающей надежду» из Понтмейна, где произошло ее явление, и заявил, что ее статуя будет увенчана золотой короной.

Кардинал Вердье короновал статую Пресвятой Богородицы в присутствии других епископов и священников. Имело место несколько подтвержденных фактов явления Девы Марии, самое известное из которых произошло в 1917 году в Фатиме, Португалия. Тогда его наблюдала толпа из нескольких тысяч человек, многие из которых подтвердили, что видели ее, а всего Святая Дева являлась в Фатиме шесть раз, на тринадцатый день каждого месяца с мая по октябрь.

Леви сделал глубокий вдох и вспомнил стелу, которую он обнаружил в Пирамиде V в Тикале. Хотя майя и не указали точный год, древние иероглифы показывали, что серия каких-то событий должна иметь место на тринадцатый день каждого месяца с мая по октябрь — событий, которые будут иметь для человечества очень важные последствия. «Существовала ли некая связь между предупреждениями Святой Девы, сделанными ею в Фатиме, и Кодексом майя?» — подумал Леви. Могло ли это объяснить тот интерес, который проявляла католическая церковь к древней цивилизации, а также присутствие католического священника в Тикале? Откуда древние майя могли знать о том, что произойдут эти явления Девы Марии? И что общего может быть у всего этого с 2012 годом? Леви замотал головой. Так много вопросов, а ответов пока совсем мало. Теперь Леви был убежден, что древние майя имеют ко всему этому намного более непосредственное отношение, чем он предполагал до сих пор.

* * *

Леви был ошеломлен доброжелательным обаянием пригласившего его сюда хозяина. Однако уже очень скоро показной фасад дружелюбия полностью исчез. Кабинет в северной башне Вевельсбургского замка был мрачно украшен свастиками и рунами, что вполне соответствовало изменившемуся настроению Гиммлера. Леви стало совершенно ясно, что его участие в экспедиции в Тикаль не будет добровольным.

— Вы знакомы с краниометрией и черепными индексами, профессор?

Леви кивнул без каких-либо комментариев. Он уже давно считал, что нацистская практика использования «формы головы» и «формы носа» для определения расовой принадлежности была темным пятном на поле социальной науки археологии.

— Тогда нет нужды напоминать вам ту важность, которую я придаю задаче поиска черепов майя. Они должны быть доставлены в Вевельсбург для изучения и классификации. И в ваших собственных интересах оказывать нам полное содействие, — добавил Гиммлер, прежде чем обернуться к своему молодому протеже. — Возглавит экспедицию гауптштурмфюрер фон Хайссен, хотя вы, разумеется, будете руководить археологическими исследованиями, и поэтому нам нужно как можно скорее получить от вас список всего необходимого по вашей части. Фон Хайссен позаботится о том, чтобы в помощь вам были приставлены офицеры.

Леви кивнул; в ушах его до сих пор звенело предостережение Рамоны. Гиммлер встал из-за стола и подошел к небольшому проему в стене, выходившему в сторону деревни.

— Со временем этот замок станет центром науки о расах, — сказал он, облокачиваясь о каменный подоконник. — Деревня Вевельсбург станет столицей войск СС, а этот замок превратится в Ватикан нового мира. Желаю вам приятного времяпровождения, профессор, — добавил Гиммлер, коротким кивком разрешая тому уйти.

* * *

— Я хочу, чтобы вы отбыли как можно быстрее, — распорядился Гиммлер, обращаясь к фон Хайссену.

— Jawohl, Herr Reichsfuhrer. Мы уже начали собирать необходимые припасы, и я связался с нашим посольством в Гватемале. Они делают все возможное, чтобы убрать все дипломатические препоны.

— Прекрасно! Генерал-полковник Геринг заверил меня, что самолет с экипажем будут в вашем распоряжении на протяжении всего пребывания в Гватемале. А вы тем временем внимательно присматривайте за Вайцманом, фон Хайссен. Еврей хитер, как крыса из сточной канавы, и ни единому его слову верить нельзя.

— А никого другого не нашли, господин рейхсфюрер?

— Таких, кто обладал бы достаточными знаниями, чтобы прочесть иероглифы майя, нет. Но если экспедиция пройдет успешно, мы сможем обойтись и без него. Кроме того, я также встретился с посланником Папы синьором Альберто Феличи, который планирует посетить эту экспедицию. Феличи организовал существенную финансовую поддержку со стороны Ватикана, поэтому обращаться с ним следует хорошо. В свою очередь он попросил, чтобы в состав экспедиции официально вошел отец Эрлихманн. Помимо всего прочего, Эрлихманн является специалистом в области краниометрии, так что он, без сомнения, может быть вам полезен, но доверять ему следует не больше, чем Вайцману и Феличи.

— У него есть и другие, тайные планы, господин рейхсфюрер?

— Вероятно. Ватикан только показывает, что интересуется археологическими раскопками, на самом деле они боятся того, что мы можем там найти. Вы сами видели телеграфное сообщение от нашего посла в Гватемале, где говорится о вероятности того, что в пропавшем Кодексе предположительно содержится предупреждение для всего человечества о грядущей катастрофе. Что касается конкретной природы этого предостережения, то и у Вайцмана, и у Ватикана на этот счет имеются свои собственные теории… Посмотрим. Но если Кодекс действительно существует, этот еврей может привести нас к нему.

 

4

Тикаль, Гватемала, 1938

Леви Вайцман заглянул в кабину самолета военно-воздушных сил Германии — люфтваффе — «Юнкерса Ю-52». Пилот начал снижение, и его помощник наклонился вперед. Его кожаный шлем заслонял панель приборов, но, похоже, он постучал по одному из датчиков уровня топлива.

Леви повернулся на своем сидении и посмотрел в большое квадратное окно «Юнкерса». Под ними на расстоянии почти 5000 футов на фоне густых джунглей, покрывавших горы Гватемалы, плыли облака. «Юнкерс» летел медленно, со скоростью всего каких-то 160 миль в час, и в нем было тесно, поскольку здесь имелось только двенадцать кресел, по шесть с каждой стороны центрального прохода. Утомительный полет из Берлина, после которого затекло все тело, занял десять дней. «Будет забавно, — подумал Леви, — если после того, как мы наконец пересекли Мексиканский залив и приземлились в Меринде, суматошной и богатой столице мексиканского полуострова Юкатан, уже здесь у нас возникнут проблемы с нехваткой горючего». Он бросил взгляд на сидевшего напротив него фон Хайссена, но заносчивый немец, которого Гиммлер назначил старшим, казался невозмутимым.

— Вам не кажется, профессор, что Тикаль — довольно глухое место, чтобы строить здесь город? — сказал фон Хайссен.

— Это сегодня может складываться такое впечатление, но вообще майя всегда очень тщательно выбирали места для своих поселений. Тикаль был построен на вершине горной цепи, разделяющей континент, на одном из самых важных торговых путей, который связывал Мексиканский залив и реку Усумансита на западе с реками, впадающими в Карибское море на востоке. Таким образом, жители Тикаля под началом своих правителей, таких, как Великий Коготь Ягуара, контролировали международную торговлю.

— Это напоминает то, как вели свои дела арийцы, не правда ли?

— Как археолог, я всегда очень тщательно проверяю фактические доказательства, прежде чем делать определенные выводы, штурмбанфюрер.

Фон Хайссен внимательно изучал карту древнего города, которую дал ему Леви.

— Похоже, здесь огромное количество разных развалин, — заметил он.

— Строительство велось в течение многих сотен лет. Известно, что к середине шестого века Тикаль занимал площадь примерно в тридцать квадратных километров и его население составляло более ста тысяч человек. Это был громадный город.

— А пирамиды?

— Ступенчатые пирамиды строились в форме священной для майя горы Витц, — ответил Леви. — Другие строения служили в качестве дворцов для царской семьи и в качестве гробниц.

Он тщательно выбирал слова, не желая выдавать свою теорию о применении архитекторами майя пропорции «Ф», «золотого сечения», или использования ими чисел Фибоначчи.

Сейчас Леви был убежден, что конструкция и расположение пирамид были как-то связаны с отсутствующими статуэтками и самим Кодексом майя.

Дальнейшая их беседа была прервана резким шумом со стороны левого двигателя. Из-под его кожуха потянулся хвост дыма.

— Все будет хорошо. У нас есть еще два исправных мотора, — с гортанной усмешкой заявил фон Хайссен, но в этот момент дружно закашляли правый и носовой двигатели их самолета, и Леви почувствовал, как от страха внутри у него все похолодело. Пилоты лихорадочно пытались вновь запустить двигатели, а радист судорожно отбивал азбукой Морзе сигнал СОС. Но Леви знал, что в этой части света их радиосигнал вряд ли кто услышит.

— Befestigen Sie Ihre Sicherheitsgurte! Пристегните ремни безопасности! — крикнул борт-инженер, и в это время их самолет начал круто снижаться на раскинувшиеся внизу джунгли.

Леви застегнул на поясе свой ремень и начал читать «Шема Израэль», молитву из «Второзакония», которую все богобоязненные евреи повторяли утром и вечером.

Sh’ma Yis’ra’eil Adonai Eloheinu Adonai echad…

Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един…

Barukh sheim k’vod malkhuto lolam va’ed…

Благословенно имя Его, чье славное царство вовек…

Ветер рвал остановившиеся пропеллеры и со свистом обтекал гофрированные крылья и фюзеляж. Весь самолет неистово трясло. В кабине оба пилота лихорадочно нажимали на кнопки на пульте управления, но все три двигателя были мертвыми.

— Все три датчика топлива сейчас уже на нуле! — крикнул молодой помощник пилота лейтенант Мюллер.

Старший пилот полковник Ганс Крюгер жестом призвал юношу сохранять спокойствие. Оберст Крюгер не раз бывал в переделках, когда в Первую мировую летал с Герингом на бипланах Фоккера — и трижды был сбит. Он был награжден Железным крестом первой степени, и генерал-полковник Геринг лично рекомендовал своего старого друга для операции «Майя».

— Места для посадки я не вижу, поэтому садиться нам придется на верхушки деревьев, — сухо заметил Крюгер, вглядываясь вперед через лобовое стекло. — Скорость?

Мюллер с побелевшим от страха лицом посмотрел на спидометр.

— Сто пять миль в час.

— Закрылки десять градусов, — скомандовал Крюгер.

— Это больше, чем положено, господин полковник, — нервно ответил Мюллер.

Крюгер улыбнулся и повернулся к своему молодому помощнику.

— Было бы весьма кстати, лейтенант Мюллер, если бы вы забыли все, чему вас учили в летной школе, и выставили закрылки на десять градусов. Мне не хотелось бы лететь на деревья быстрее, чем это необходимо.

Мюллер кивнул и потянулся за рычагом управления закрылками. Самолет немного замедлился, хотя Крюгер понимал, что скорость его все равно еще слишком велика.

— Каким было направление ветра по прогнозу на сегодняшнее утро? — Крюгер и так знал ответ, но он также знал, что это была первая вынужденная посадка его молодого помощника, и он мимоходом учил его тому, что необходимо любому хорошему пилоту в кризисной ситуации: хладнокровию и упорядоченному подходу к выбору решения.

— Ветер северо-восточный, пятнадцать миль в час.

Крюгер отодвинулся назад от мощной штурвальной колонки и аккуратно повернул деревянный штурвал, слегка придавив ногой педаль управления рулем.

— Закрылки двадцать пять градусов.

Мюллер мгновенно повернул рычаг, и самолет замедлился еще больше; кабина со зловещим свистом рассекала воздух.

Леви Вайцман остановившимся взглядом смотрел на джунгли, стремительно несущиеся им навстречу, и продолжал одними губами читать «Шема».

— Направление на два часа! В двух милях посадочная полоса! — внезапно закричал лейтенант Мюллер, показывая вперед через ветровое стекло.

— Вижу ее, — спокойно ответил Крюгер, немного меняя курс падающего самолета в сторону просвета среди сплошных джунглей. — Скорость?

— Девяносто миль в час.

Крюгер крякнул. Они сейчас находились на волоске. С одной стороны, ему, чтобы сесть, нужно было опустить закрылки под утлом сорок градусов, но при таком маневре на скорости более семидесяти пяти миль в час крылья могли просто отвалиться от фюзеляжа. С другой стороны, ему было необходимо поддерживать скорость, чтобы дотянуть до прогалины, и, если он позволит скорости «Юнкерса» упасть ниже отметки в шестьдесят миль в час, они просто остановятся и зароются носом в деревья.

— Еще добавить закрылков, господин полковник? — с тревогой спросил Мюллер, не убирая ладонь с рукоятки управления закрылками.

— Подождите. — Крюгер мысленно выстроил глиссаду и немного подкорректировал направление полета. — Подождите, — снова скомандовал он, чувствуя нервозность молодого летчика. — Теперь давайте!

Мюллер мгновенно надавил на рычаг, и большие закрылки опустились еще ниже, отчего самолет бешено затрясло.

— Scheisse! — выругался Крюгер, потому что нос самолета поднимался слишком быстро.

Он надавил штурвал вперед, чтобы поддержать скорость и попасть в просвет сразу за деревьями на начало взлетной полосы. В последний момент он потянул штурвал на себя и осадил самолет назад. Машина дернулась, задев хвостом верхушку большого дерева сейба. Крюгер весь напрягся, а самолет упал на полосу самодельного аэродрома и подпрыгнул. Пилот медленно надавил штурвальную колонку вперед, и «Юнкерс», еще дважды подскочив, в конце концов остановился у самого края пыльной дорожки.

— Все целы? — спросил Крюгер, поворачиваясь в своем кресле и заглядывая в салон.

Фон Хайссен тоже обернулся и быстрым взглядом оценил ситуацию.

— Alles gut, Herr Oberst! — ответил он.

Леви про себя произнес благодарственную молитву и вслед за фон Хайссеном спустился по трапу, прислоненному к ребристой поверхности фюзеляжа. Внизу их встретил католический священник.

— Добро пожаловать в Тикаль, штурмбанфюрер фон Хайссен.

— Отец Эрлихманн, как я рад снова встретиться с вами! А это профессор Вайцман. Отец Эрлихманн является специалистом в области краниометрии и черепных индексов, — пояснил фон Хайссен для Леви. — Он будет заниматься предварительной классификацией всех найденных черепов перед их отправкой в Вевельсбург.

— Guten Tag, Herr Professor.

— Guten Tag, отец Эрлихманн. — Леви пожал ему руку, мгновенно насторожившись.

* * *

На следующее утро Леви проснулся перед самым рассветом. Он оделся в легкий костюм «сафари» и тихонько поднял грязно-коричневый полог брезентовой палатки. Все палатки экспедиции были поставлены в один ряд вдоль восточной стороны посадочной полосы, а палатка Леви находилась через одну от палатки фон Хайссена. Звезды уже начали бледнеть, когда Леви направился в густые джунгли в северо-западном углу аэродрома. По своим предыдущим посещениям этих мест он помнил, что отсюда узкая тропа вела к центральному акрополю — священному сердцу великого города майя. Воздух был еще прохладным, и джунгли только начали просыпаться в мягких предрассветных лучах. Внезапно из листвы раздался рассерженный дикий рев. Леви поднял голову и увидел группку обезьян-ревунов (самая крупная из них была ростом почти с метр) со сморщенными черными мордами, смотревших на него с верхушки кряжистого и извилистого дерева — фиги-душителя. Эти деревья-убийцы начинают свою жизнь из крошечного зернышка. Постепенно усики проросшего побега оплетаются вокруг находящегося рядом растения-хозяина и начинают его душить, в то время как крона фигового дерева заслоняет ему солнце. Плоды фиги — излюбленное лакомство ревунов. Маленькая стая двинулась дальше, шумно предупреждая остальных обитателей джунглей о присутствии человека. Углубившись в тропический лес, Леви заметил двух радужных туканов, издававших в полумраке джунглей каркающие и лающие звуки; их ярко-желтые изогнутые клювы резко контрастировали с иссиня-черным оперением. Но тут он увидел под ногами большие отпечатки лап и свежий помет, которые заставили его продвигаться дальше с особой осторожностью. Он узнал их сразу же — здесь прошел ягуар. Леви молча шел по ковру из гниющих листьев, вглядываясь в заросли папоротника, сплетение орхидей и мха, в изобилии произраставшего на стволах каучукового дерева, дерева бальза и множества других деревьев и лиан, росших плотной стеной вокруг древнего города.

Через двадцать минут Леви вышел на поляну, окруженную со всех сторон пирамидами из известняка, покрытыми мхом. В джунглях сейчас было уже более шумно. Теперь вопли обезьян-ревунов соревновались с щебетом и трелями колибри, настойчивым клекотом красногрудого сокола, криками «хут-ут» птиц момотов с синими шапочками на головах и стрекотанием ярко окрашенных ара, а также других, более мелких попугаев.

Леви прошел через Восточную площадь, окаймлявшую священный двор, где майя играли в самую древнюю и, вероятно, самую жестокую игру с мячом во всей истории человечества. Он достиг Главной площади и подошел к основанию Пирамиды I, которую построил Хасав-Чан-Кавиль, двадцать пятый правитель древнего города. Леви посмотрел вверх. Ступеньки в известняке громадной пирамиды соединяли между собой девять отдельных уровней, которые оканчивались наверху гребнем, возвышавшимся над площадью на высоте почти сорок шесть метров.

Тяжело дыша, Леви наконец поднялся на вершину и повернулся к распростертым внизу джунглям. Тяжелый белый туман плыл среди верхушек тридцатиметровых деревьев сейба, которые люди, некогда населявшие этот город, считали священными. Громадные стволы красного, хлебного и каучукового деревьев, могучих кедров высились над более низкими копайями и пальмами, которые образовывали сплошной зеленый ковер, тянувшийся насколько хватало глаз. На западе стояла грандиозная Пирамида II, а к юго-востоку от Главной площади он увидел Пирамиду III. Еще дальше на запад из тумана выступал верхний гребень Пирамиды IV, а на юге также можно было рассмотреть верхушки Пирамиды V и Пирамиды Затерянного Мира. Леви прошел на восточную сторону Пирамиды I. Туман на горизонте был окрашен ярким оранжево-красным сиянием. Медленно и величественно поднималось огненное солнце, заливая древний город своим светом.

Думая о древних майя, Леви испытывал чувство благоговейного трепета. К востоку от Главной площади джунгли поглотили прекрасные мощеные дороги, по которым когда-то торговцы приходили на шумную рыночную площадь. Время не пощадило пирамидальные храмы могучего города, которые тогда блестели яркой розовой отделкой, и сейчас на их стенах обнажился грязный песчаник, местами покрытый влажным темным лишайником. Леви содрогнулся. Внезапное падение цивилизации майя воплощало в себе всю уязвимость и смертность человечества. Он повернулся к Пирамиде IV и, вынув из кармана компас, засек направление на нее, а затем то же самое проделал с вершиной Пирамиды Затерянного Мира.

В это время далеко внизу фон Хайссен настраивал свой бинокль. Он стоял в тени двора для игры в мяч и видел, как профессор Вайцман поднес компас к своим глазам.

Это также видел и Роберто Арана, шаман с берегов озера Атитлан. Он был невысоким и коренастым, а из-за обветренного и обожженного на солнце лица выглядел старше своих лет. Чувствуя себя в джунглях гораздо уютнее, чем фон Хайссен и Вайцман, Роберто следил за ними обоими со своего наблюдательного пункта в тропическом лесу позади Пирамиды II.

Леви ждал, пока перламутровый диск компаса успокоится. Когда тот остановился, сердце Леви забилось учащенно. Его эксперимент, проведенный еще в Вене, предсказал, что призма на верхушке статуэтки должна отклонить лучи восходящего солнца, направив их точно под этим самым азимутом, прямо к вершине Пирамиды IV. Находится ли вторая статуэтка где-то в глубинах частично обследованной Пирамиды IV? И где искать третью фигурку?

Леви спрятал свой потертый компас обратно в висевший на поясе чехол и начал спускаться по крутым ступенькам из потемневшего известняка на восточную грань Пирамиды I. Мысли его вернулись к Рамоне, Ариэлю и Ребекке. Он знал, что дела в Вене идут хуже некуда. Гитлер угрожал им больше, чем когда-либо, и коричневорубашечники из Австрийской нацистской партии прочно взяли улицы города под свой контроль.

Фон Хайссен опустил свой бинокль и принялся ждать.

 

5

Вена

Ариэль Вайцман начал подниматься по ступенькам в сторону Юденгассе, едва сдерживая слезы. Ребекка уже плакала, и Ариэль держал ее за руку, твердо решив защищать сестру. Унижение со стороны их нового учителя было сокрушительным.

— Эй вы! Вайцман с сестрой! Jude Kinder! — заорал господин Швайцер, как только прозвенел звонок о начале занятий. Швайцер был худым лысеющим мужчиной с тоненькими усиками.

— Немытые, вонючие Jude Kinder! Вам еще повезло, что вас вообще впустили в этот класс. С этого дня вы всегда будете сидеть на последней парте. Мир станет лучше без таких, как вы, и мы не хотим о вас испачкаться!

Смех эхом отозвался в стенах старой Hauptschule, и Ариэль огляделся по сторонам. Даже его друзья сейчас смеялись над ним. Они с Ребеккой прошли в конец класса и сели. Слов не было, они словно онемели. Чем они заслужили это?

Господин Швайцер, старший вице-председатель регионального отделения запрещенной в Австрии нацистской партии, обратился к своим новым подопечным.

— Всех вас ждут некоторые перемены, направленные на благо Австрии и великой Deutschland. Сегодня утром темой нашего занятия будет Версальский договор. Может мне кто-нибудь из вас сказать, что это такое и почему Германия не должна была его подписывать?

* * *

Вцепившись в руку брата, Ребекка тащила свой ранец вверх по ступенькам лестницы, ведущей от Дунайского канала к Юденгассе; ее светлые кудри растрепались, и из-за выступивших на глазах слез она плохо видела, куда ступают ее ноги.

Они уже почти поднялись наверх, когда Ариэль вдруг увидел собравшуюся толпу. Внезапно какой-то незнакомый человек схватил его за ухо. Это был большой тучный мужчина в бриджах, с раскрасневшимся лицом. На голове у него была фетровая шляпа с большим пером. Казалось, что его пальто на несколько размеров меньше, чем нужно, а на рукаве его красовалась повязка со свастикой.

— Что вы здесь делаете? — требовательно спросил он.

— Отпустите меня! Мы здесь живем! — ответил Ариэль, стараясь закрыть собой маленькую сестру.

— Ах вот как! Jude Kinder! Жить вы должны в сточной канаве, Jude Kinder! — взревел незнакомец, обращаясь к шумящей толпе.

Хотя эти слова Ариэль сегодня уже слышал не впервые, они прозвучали для него не менее ядовито. Он заметил господина Либермана с женой; у них был магазин ковров через несколько домов от бутика их матери, но сейчас они чистили ступеньки своего заведения зубными щетками. Господин Либерман выглядел печальным, но каким-то образом ему все равно удавалось сохранять достоинство; глядя на Ариэля и Ребекку, он незаметно покачал головой, показывая им, чтобы они не сопротивлялись.

Незнакомец сунул в руку Ариэлю банку с краской и кисточку.

— Schreiben Sie hier: Jude, verrecke!

Он схватил Ариэля за шею и грубо наклонил его головой вниз, к земле. Толпа зловеще повторяла за ним эти слова.

Ребекка беспомощно молотила кулачком по руке незнакомца, которой тот держал ее за волосы.

— Sieg Heil! Jude verrecke! Sieg Heil! Jude verrecke!

Ничего не понимая и не видя сквозь слезы, Ариэль принялся писать большими черными буквами на ступеньках: «Jude verrecke! Смерть жидам!»

Когда Ариэль закончил, толпа отреагировала на это довольным ревом, а незнакомец ударил его под коленки. Ноги Ариэля подогнулись, и он упал на ступеньки. Вдогонку ему мужчина подбил ногой банку с краской, и черная жидкость выплеснулась на лицо и школьную форму Ариэля. Толпа восторженно завопила.

Ариэль вытер нос и рот, но, подняв глаза, заметил трех старших мальчиков в коричневых рубашках, которые склонились над ним. Один из них ударил его по ребрам, и он вскрикнул от резкой боли.

— На твоем месте я бы завтра в школу не пошел, жиденок, и это же касается твоей сучки-сестры. Мы будем ждать тебя.

Ариэль опять едва сдерживал слезы; еще никогда в жизни ему так не хотелось, чтобы сейчас рядом с ним был его отец. Одной рукой он обнял Ребекку, прикрывая ее, и они вместе ушли.

* * *

Гиммлер широким шагом двигался мимо красных с золотом кресел с высокими спинками и столов, расставленных через равные интервалы в Мраморном зале — впечатляющей громадной комнате в передней части новой рейхсканцелярии. Звук его шагов по мраморному полу эхом отдавался от стен, увешанных бесценными гобеленами. Этот великолепный красный мрамор был специально привезен сюда из каменоломен Унтерсберга. Канцелярия, построенная по проекту Альберта Шпеера, личного архитектора Гитлера, протянулась на несколько кварталов по Вильгельмштрассе и Фосштрассе.

Мраморную арку, которая вела к двойным дверям в просторный кабинет Гитлера, охраняли два офицера СС.

— Reichsfuhrer Himmler, mein Fuhrer, — щелкнул каблуками адъютант Гитлера полковник Фридрих Хоссбах.

Кабинет Гитлера в рейхсканцелярии неизменно производил на всех приглашенных сюда глубокое впечатление. Громадный письменный стол Гитлера в дальнем конце комнаты был искусно отделан деревянной мозаикой и обит тончайшей красной кожей. Возле высокого, тянувшегося от самого пола французского окна, выходившего во внутренний двор, стоял стол для географических карт. На стенах висело несколько любимых картин Гитлера, а интерьер дополняли расставленные на полу большие вазы в египетском стиле с экзотическими декоративными растениями. Над двойной дверью расположился огромный золотой орел.

— Наша экспедиция уже прибыла в Тикаль и начала поиски, — доложил Гиммлер своему предводителю, после того как они уселись на удобные зеленовато-голубые кушетки перед громадным мраморным камином в дальнем конце кабинета.

— Прекрасно, — одобрил Гитлер, бросив на него удовлетворенный взгляд.

— Я получил телеграфное сообщение от нашего посла в Гватемале, — продолжал Гиммлер. — Оказалось, что во время своего последнего посещения озера Атитлан Вайцман встречался с шаманом майя и беседовал с ним о существовании бесценного Кодекса. Нам пока не удалось получить доказательств, но Вайцман мог тогда найти и древнюю статуэтку, которая, по всей видимости, содержит ключ к тому, где находится этот Кодекс.

— Откуда посол узнал об этом?

— Наш посол поддерживает тесный контакт с папским нунцием в столице Гватемалы, mein Fuhrer. Отец Эрлихманн, католический священник прихода Сан-Педро и Тикаля, является весьма полезным источником информации.

— А фон Хайссен предупрежден об этом?

Гиммлер кивнул.

— Пожитки Вайцмана были обысканы, а фон Хайссен не спускает с него глаз.

— Никогда нельзя доверять еврею, Гиммлер, никогда! Но поиски истоков и тайн арийской расы должны продолжаться. Пусть Вайцман живет, но только до тех пор, пока будет полезен.

— Jawohl, mein Fuhrer. Когда вы войдете в Вену, мы перевернем его дом вверх дном.

При упоминании о городе, где ему пришлось пережить безысходную бедность, Гитлер почувствовал волнение. Он вскочил на ноги и принялся нервно расхаживать по своему громадному кабинету.

— Среди нас есть такие, кто считает завоевание Австрии ошибкой. — Гитлер остановился и, подбоченившись, посмотрел через французское окно во внутренний двор. — Но сегодня во второй половине дня я встречаюсь с начальниками штабов и этим трусливым министром иностранных дел, фон Нойратом, чтобы сообщить им, что они должны быть готовы к захвату не только Австрии, но и Чехословакии.

Гиммлер одобрительно кивнул.

— Нам нужно больше земель, mein Fuhrer.

* * *

— Lebensraum! Это вопрос пространства для высшей расы, господа.

Энергия фюрера взламывала тишину вокруг громадного стола в его кабинете. На бургундских креслах, украшенных изображением черного орла поверх свастики, сидело всего шесть человек: рейхсмаршал фон Бломберг, главнокомандующий вооруженными силами и военный министр; барон Константин фон Нойрат, министр иностранных дел; адмирал доктор Эрих Редер, главнокомандующий военно-морским флотом; генерал-полковник барон Фрайхерр фон Фрич, главнокомандующий сухопутными войсками; генерал-полковник Генрих Геринг, главнокомандующий военно-воздушными силами; и полковник Фридрих Хоссбах, адъютант фюрера. Длинный полированный стол красного дерева был покрыт бургундской скатертью ручной работы с вышитыми на ней золотыми свастиками. По краям ее свисали золотые кисти. Небольшие светильники в форме канделябров были расставлены через равные интервалы посередине. Тут же лежали закрытые темно-красные папки с золотым тиснением в виде орла со свастикой и надписью Streng Geheim — «Совершенно секретно». Каждый из присутствующих хорошо знал их содержание и в данный момент раздумывал над масштабностью планов фюрера.

— В настоящее время мы перестраиваем наши вооруженные силы, а Британия с Францией, как я и предсказывал, не предприняли ничего, — бушевал Гитлер. — Ничего! Наша армия уже сейчас насчитывает тридцать шесть дивизий. Германия имеет на это право!

Глаза Гитлера пылали огнем, в них сияла его судьба. Никто не произнес ни слова.

— Народ Германии имеет право видеть свое отечество на достойном его месте, возрожденным в качестве грозной державы — великой державы мирового масштаба. И сделать это мы можем только с помощью силы. — Когда Гитлер приводил свои доводы, голос его то взлетал ввысь, то падал. — Мы вернули себе Рейнскую область без единого выстрела. Теперь мы должны переключить свое внимание на Австрию и Чехословакию.

Барон фон Фрич, главнокомандующий сухопутными войсками, совершил ошибку, удивленно подняв бровь.

— Вас что-то беспокоит, генерал-полковник? — бросил на него взгляд Гитлер.

— Mein Fuhrer, прогресс, которого мы достигли с тех пор, как вы стали рейхсканцлером, ни у кого не вызывает сомнений, — спокойно ответил фон Фрич, — но я бы пренебрег своим долгом по отношению к вам и немецкому народу, если бы не напомнил вам о том риске, с которым связано то, что вы предлагаете. Если Британия и Франция воспротивятся вашим планам завоевания Чехословакии и Австрии, новая большая война будет грозить Третьему рейху бедствиями. Если говорить о перестройке армии, мы добились больших успехов, поставив под ружье тридцать шесть дивизий, как вы того требовали, однако на подготовку полумиллиона человек потребуется время. Но, что еще более важно, на сегодняшний день у нас пока нет службы тылового обеспечения, чтобы поддержать всю эту мощь в полевых условиях. Я бы посоветовал, mein Fuhrer, двигаться вперед не так быстро.

— Риск есть всегда! — выпучив глаза, крикнул Гитлер, стукнув по накрытому дорогой скатертью тяжелому столу; лицо его горело.

Как уже успели убедиться высшие военачальники Гитлера, в ярость он мог прийти мгновенно. Гитлер оттолкнул свое кресло назад, вскочил на ноги и широкими шагами подошел к большому глобусу, поддерживаемому богато украшенной деревянной рамой. Он крутанул его, и тот бесшумно завертелся на своей оси.

— Вы, очевидно, не очень хорошо знакомы с историей, господин генерал-полковник, — насмешливо заметил Гитлер. — Лидеры всех великих империй — греки, римляне и даже эти тупые британцы — всегда были готовы взять на себя риск.

Гитлер замолчал, а затем, подойдя к столу, склонился над ним.

— Целью политики Германии, господа, — произнес он уже более спокойно, — является сохранение нашего расового превосходства и умножение его. Германцы — великая нация, а посему мы имеем право на большее жизненное пространство, чем все остальные.

Внезапно всем показалось, что его охватил транс. Глаза его снова выкатились из орбит, и он ударил кулаком по столу.

— Самое ценное, чем мы обладаем на этой земле, — это наш собственный народ! Ради этих людей и вместе с ними мы будем бороться, мы будем биться! И никогда не дадим слабины! Никогда не устанем! Никогда не остановимся в нерешительности! Да здравствует наше движение! Да здравствует наш народ!

Гитлер вихрем вылетел из комнаты для совещаний и устремился к своему кабинету, взбешенный мягкотелыми генералами, вроде этого фон Фрича, который отказался поверить в гениальность его плана. «Они не понимают!» — бушевал он. Все равно очень скоро свастика появится на элегантных зданиях Вены, а улицы этого великого города будут освобождены от ненавистных евреев.

 

6

Тикаль, Гватемала

— Так что вы там обнаружили, профессор? Да еще таким ранним утром.

Леви отпрянул назад, испуганный внезапным появлением фон Хайссена из зарослей джунглей, окружавших площадку для игры в мяч.

— Вы всегда так незаметно подкрадываетесь к людям, штурмбанфюрер? — раздраженно спросил он.

— Это зависит от того, есть ли этим людям что скрывать от меня, например, что-нибудь такое, что может еще более возвеличить рейх. Я видел, как вы снимали показания с компаса. Вероятно, у вас были на то какие-то причины?

— Это вполне обычная археологическая практика — сориентироваться по компасу на местности, прежде чем наносить координатную сетку для раскопок.

— И тем не менее вы не сделали никаких записей. Поразительно! Я буду с интересом следить за вашим продвижением вперед. А теперь, — продолжил фон Хайссен, — отцу Эрлихманну не терпится побыстрее начать. Я планирую сразу после завтрака провести совещание. Если Эрлихманн прав, мы найдем черепа прямо недалеко отсюда.

— Древние майя были очень гордой расой, штурмбанфюрер, и их победные церемонии включали в себя принесение в жертву своих врагов. Много столетий назад несметные ряды воинов в боевой раскраске выходили на эту самую площадку для игры в мяч, топая в ритме барабанов и жадно вдыхая запах горящих на храмах костров. Они вели своих пленников по этим ступенькам вот сюда. — Леви показал в сторону большого камня на самой вершине. — Они вырывали им сердца, пока те еще продолжали биться. Затем они обезглавливали своих врагов. Когда я был здесь в последний раз, я нашел несколько черепов в джунглях сразу за площадкой для игры в мяч. — Леви был просто счастлив возможности отвлечь фон Хайссена этой навязчивой идеей Гиммлера относительно краниометрии.

— И вы ничего не привезли с собой в Австрию? — забросил пробный камень фон Хайссен.

— Музеи могли бы этим заинтересоваться, но я не собираю черепа, штурмбанфюрер, и не оскверняю священную землю.

Шаман Роберто Арана напомнил Леви о том проклятье, которое древние египтяне оставили в гробнице Тутанхамона: Смерть на своих легких крыльях придет за тем, кто потревожит покой Царя.

Леви знал, что тех, кто вскрыл гробницу Тутанхамона, постигла загадочная смерть. Роберто предупреждал его, что майя защищали свои пирамиды и священные земли с не меньшей свирепостью.

— Джунгли очень разрослись, — заметил Леви, глядя мимо, в заросли позади площадки для игры в мяч, — и они здесь очень густые, но подставки для черепов, куда майя складывали головы врагов, должны быть по-прежнему на месте.

— Замечательно! — воскликнул фон Хайссен. — И я совсем не удивлюсь, если обмеры этих черепов дадут совпадение с цефалическим индексом нордических арийцев.

— Ах да! Математическая формула формы головы, на основании которой вы делаете суждения об уме человека и его принадлежности к определенной расе. Если я все правильно помню, это отношение ширины черепа к его длине, умноженное на сто. Я бы сказал, что это очень упрощенный взгляд на вещи. Хотя ваш фюрер, похоже, очень верит во все это.

— Как и я, — ледяным тоном ответил фон Хайссен. — Возможно, профессор, вам следовало бы заниматься своим компасом и оставить хитросплетения краниометрии для тех, кто в этом разбирается.

Леви ничего не ответил. Было очевидно, что фон Хайссен ничего не знает о суждениях майя относительно формы человеческого черепа. Вытянутая голова считалась признаком благородства, и Леви выяснил, что древние майя стягивали головы своим младенцам, сжимая их между досками на несколько дней, чтобы изменить форму их черепов.

* * *

День уже стал клониться к вечеру, когда бригада из нанятых в ближайшей деревне рабочих с блестящей от пота темно-коричневой кожей углубилась достаточно глубоко в подлесок джунглей, окружавших площадку для игры в мяч.

— Господин!

Леви двинулся было вперед, но фон Хайссен и отец Эрлихманн дружно оттерли его плечами, загородив дорогу.

— Вот! Вы только взгляните на их форму! — восторженно воскликнул фон Хайссен.

Жители местной деревни, современные потомки древних майя, раскрыли первый из нескольких вызывающих ужас рядов человеческих черепов. На незваных гостей смотрели страшные пустые глазницы. Леви передернуло. Мертвые головы оставались нанизанными на колья поросшей мхом подставки в том же положении, в котором обитатели города оставили их более тысячи лет назад. «Побеспокоить их сейчас почти наверняка означало бы навлечь на себя возмездие, о котором предупреждал Роберто», — подумал Леви. Неподалеку от них зашевелилась большая анаконда, встревоженная посторонними звуками на своей территории. Этот удав является самой крупной змеей Центральной Америки, а данный экземпляр был длиной более пяти метров.

Фон Хайссен ощупал руками первый из найденных черепов. Много столетий назад эта подставка с кольями была покрыта высохшей кровью, в воздухе вокруг нее висел тяжелый запах смерти, но сейчас все черепа были гладкими и пожелтевшими от времени.

— Посмотрите на их размеры! Это арийцы!

Отец Эрлихманн вынул из своей парусиновой сумки штангенциркуль.

— Значение индекса составляет примерно семьдесят пять, — заявил он, завершив обмеры первого черепа. — Он необычно широкий, но я думаю, что рейхсфюрер Гиммлер будет доволен.

Леви снова ничего не сказал. «Эрлихманн может быть признанным авторитетом в области сомнительной науки краниометрии, — подумал он, — но, как и фон Хайссен, он, похоже, не имеет ни малейшего понятия об обычаях майя».

* * *

Через неделю «Юнкерс» вернулся из своего первого еженедельного полета для пополнения припасов. Леви сидел в брезентовом шезлонге перед своей палаткой и в приподнятом настроении смотрел в небо. Возможно, там будет письмо от Рамоны. Самолет сделал круг над прогалиной в джунглях и скрылся, чтобы вновь показаться уже при заходе на посадку.

На борту самолета синьор Альберто Феличи нервно пощипывал свои большие черные усы. По его бледному круглому лицу стекали капельки пота. Он ненавидел летать, а его полет на DC-2 из Рима до Гватемала-сити, за которым последовал перелет уже сюда на «Юнкерсе», еще больше усилили это чувство. Феличи мертвой хваткой вцепился в свой подлокотник, но ему было не о чем беспокоиться. Под внимательным руководством полковника Крюгера лейтенант Мюллер уверенно посадил машину на неровную полосу, развернулся на дальнем ее краю, а затем подрулил обратно. Он заглушил двигатели, и очень скоро пропеллеры остановились.

Леви смотрел, как лысый полный человек невысокого роста, одетый в желтовато-коричневый костюм «сафари», вылез из «Юнкерса» с большим кожаным портфелем в руках. Внизу его встречали фон Хайссен и отец Эрлихманн. Все вместе они скрылись в палатке фон Хайссена, и Леви удивился, кому понадобилось предпринимать такое путешествие на край света; но долго раздумывать над этим ему не пришлось. Вновь прибывший практически сразу же вышел из палатки и в сопровождении отца Эрлихманна направился в сторону Леви.

— Синьор Феличи является советником Папы Пия XI, — с энтузиазмом в голосе сказал отец Эрлихманн, после того как их представили друг другу, — и он находится здесь с миссией сбора научных фактов по личному распоряжению кардинала Пачелли, кардинала-секретаря Ватикана.

— С чего бы Ватикану интересоваться культурой майя? — вежливо спросил Леви, после того как Эрлихманн ушел.

— Можно я буду называть вас по имени? — мягко спросил Феличи. Леви улыбнулся и кивнул. — И я буду вам очень благодарен, если вы сохраните содержание нашего разговора в тайне: нацистской машине далеко не всегда следует доверять.

Леви снова кивнул. Возможно, наконец-то у него появился здесь друг.

— Идея о существовании Кодекса майя не осталась незамеченной в Ватикане. Распоряжение епископа Ланда сжечь библиотеки майя нанесло ужасный вред цивилизации, и, хотя Ватикан никогда официально не признает своей причастности к этому, между нами говоря, финансовая поддержка данной экспедиции является своеобразным признанием совершенной тогда несправедливости.

— Здесь понадобится нечто гораздо большее, чем просто попытка загладить свою вину, синьор Феличи. Только представьте себе, какой поднялся бы крик, если бы майя захватили Рим и сожгли все его публичные библиотеки и художественные музеи!

— Это был болезненный урок, — согласился Феличи, — который нельзя забывать, но в данный момент я был бы очень благодарен вам, если бы вы коротко ввели меня в курс дела относительно того, куда вам удалось продвинуться.

— А что, с вашей точки зрения, содержится в Кодексе? — спросил Феличи, после того как Леви пренебрежительно отозвался о нацистских краниометрических теориях и вкратце рассказал папскому посланнику о находках экспедиции.

— Нацисты думают, что это обеспечит доказательство связи между арийцами и майя, но я считаю, что они заблуждаются. Майя были едва ли не лучшими астрономами во всем древнем мире, и исследование их иероглифов убедило меня, что они пытались предупредить нас о редком выстраивании планет, которое состоится в декабре 2012 года. На нас с вами это, разумеется, уже никак не повлияет, но все, кому предстоит жить в 2012 году, должны быть готовы испытать на себе великую мощь космоса. И может быть, существует какая-то связь между предупреждением Кодекса и предостережениями Святой Девы в Фатиме; лично меня удивляет, почему три откровения, которые Дева Мария доверила детям из Фатимы, замалчивались. Они как-то угрожают власти Папы или же в них говорилось об уничтожении нашей цивилизации?

— Я не знал, что это замалчивалось, — ответил Феличи с притворным удивлением.

— Майя предсказывали появление Девы Марии в Фатиме еще за тысячу лет до того, как эти секреты были озвучены, — продолжал Леви, внимательно следя за реакцией собеседника.

— Каким образом?

Леви загадочно улыбнулся.

— Они оставили предупреждение на стеле, которая была найдена неподалеку отсюда. Нам предстоит еще многое узнать о древних майя, синьор Феличи. Сейчас астрономы уже подтвердили их предсказания на 2012 год вплоть до секунды. Чтобы у человечества появился хотя бы один шанс как-то подготовиться, жизненно важно, чтобы Кодекс был найден.

* * *

Фон Хайссен налил себе в стакан еще одну щедрую порцию виски.

— Виски, синьор? — предложил фон Хайссен Феличи, когда тот вернулся к нему в палатку.

— Благодарю, господин штурмбанфюрер. Вы здесь неплохо устроились.

— Мне бы тоже хотелось так думать, и, пожалуйста, называйте меня Карл, — ответил фон Хайссен, помня об инструкциях Гиммлера относительно того, чтобы обращаться с посланником Папы хорошо. — Итак, что же вам рассказал профессор?

— Он убежден, что Кодекс майя действительно существует, хотя лично я не стал бы ему доверять, Карл. В конце концов, он все-таки еврей, — нараспев произнес Феличи, поднимая свой стакан. — Prost.

— Согласен, но можете не беспокоиться: мы следим за ним очень внимательно. Prost! А он не высказывал каких-либо соображений насчет того, что может содержаться в Кодексе?

Феличи покачал головой.

— Он только уверен, что Кодекс находится где-то здесь, Карл, а обо всем остальном отзывался очень смутно. Но если он все-таки найдет его, я был бы вам очень благодарен, если бы мы с вами сначала обсудили все, прежде чем предавать его публичной огласке.

— Разумеется. Здесь мы с вами заодно. А как обстоят дела в Ватикане? Я слыхал, что здоровье понтифика оставляет желать лучшего.

— Боюсь, что оно быстро ухудшается, — согласился Феличи.

— Не намекнете насчет его возможного преемника?

— Уж не делаете ли вы ставки, Карл?

Фон Хайссен улыбнулся.

— Я как раз известен тем, что люблю заключать рискованные пари, синьор.

— Тогда на вашем месте я поставил бы на кардинала-секретаря Эудженио Пачелли. Если будет избран Пачелли, это даст мощный толчок отношениям между Германией и Ватиканом… Кардинал-секретарь весьма расположен к вашему фюреру.

Феличи немного искажал истину. Он знал, что у Пачелли есть весьма серьезные сомнения по этому поводу, но конкордат между Гитлером и Ватиканом очень укрепил позиции Церкви в Германии, и Пачелли связывал с нацистами свои главные надежды в борьбе с надвигающейся волной коммунизма.

— Нам следует поддерживать контакт, — заметил фон Хайссен, когда провожал Феличи к выходу из своей палатки. — Ваше предложение о создании Банка Ватикана представляется очень интересным. Рейхсфюрер Гиммлер лично намекнул мне, что после этой экспедиции я, скорее всего, буду направлен в Маутхаузен, в Австрию. Если будете в Вене, я знаю там несколько замечательных ресторанов.

Феличи кивнул; он немного покачивался.

— Я приезжаю в Вену два-три раза в год по делам, так что буду ждать нашей встречи. Gute Nacht und danke schon.

Неровным шагом Феличи направился к своей палатке, раздумывая по пути о мощных силах, собирающихся на севере Италии, и о прочных связях фон Хайссена в рейхе на самом высоком уровне.

Фон Хайссен вытащил свой дневник и принялся в мельчайших деталях записывать все события прошедшего дня.

* * *

Леви чувствовал себя обманутым в своих ожиданиях. Они находились в Тикале уже почти три месяца, но, несмотря на то что он несколько раз посылал записки с местными жителями, Роберто Арана так и не вышел на связь. Леви сидел в своем брезентовом шезлонге и смотрел через откинутую полу палатки на красную почву взлетной полосы. За день до этого он получил приглашение на обед к старейшинам местной деревни и надеялся, что сегодня вечером наконец-то появится Арана. Пока они находились здесь, вокруг площадки для игры в мяч было найдено 129 черепов. Отец Эрлихманн педантично измерил каждый из них и сделал подробные записи. За это время Леви также получил несколько писем от Рамоны, писем, которые вскрывали, — он был убежден в этом. Леви как никогда тосковал по прикосновению ее рук, по ее смеху и беспокоился о безопасности своих жены и детей. Он еще раз перечитал последний абзац ее письма, полученного в начале этой недели.

Я надеюсь, милый, что ты не задержишься там надолго. На улицах сейчас становится все больше коричневорубашечников, и Гитлер угрожает все сильнее. Я послала тебе на этой неделе выпуск «Винер Цайтунг», и, как ты увидишь из заголовков, наш канцлер стойко сопротивляется фашистам, но все мы думаем только об одном — сколько это может еще продолжаться. Я ужасно скучаю по тебе, мой дорогой. И с нетерпением жду, когда смогу тебя обнять.

Твоя навек Рамона, XX [26]

* * *

Леви понимал, что у него осталось очень мало времени. Он тщательно обследовал Пирамиды I, II, III и IV, но безрезультатно. В Пирамиде VI он обнаружил секретную нишу, очень похожую на ту, где много лет назад он нашел мужскую статуэтку в Пирамиде I, но эта оказалась пустой. Может быть, кто-то другой опередил его? На прошлой неделе он предпринял попытку обследовать маленькую комнату под декоративным гребнем наверху Пирамиды V, но ему каждый раз мешали то фон Хайссен, то отец Эрлихманн. Выглядело это так, будто за каждым его движением наблюдают. Видимо, ему придется найти какой-то способ обследовать Пирамиду V поздно ночью, когда фон Хайссен и Эрлихманн уснут.

Леви взглянул на свои часы: пять часов вечера. До сумерек всего час. По пути на встречу со старейшинами ему еще нужно будет нанести визит вежливости в палатку фон Хайссена.

— Итак, господин профессор, чему я обязан такой приятной неожиданностью? — насмешливо произнес фон Хайссен. Бутылка дорогого виски «Гленфиддик», одна из нескольких дюжин, включенных в их багаж по настоянию фон Хайссена, стояла уже початая.

— Я просто хотел сообщить вам, что сегодня вечером я ужинаю в деревне с местными жителями. И точно не знаю, когда вернусь.

— А почему это вы желаете ужинать с наемными рабочими? — Фон Хайссен снова наполнил свой металлический стакан.

— Если хочешь понять иероглифы майя, штурмбанфюрер, необходимо сначала понять их культуру, да к тому же я счел за честь разделить трапезу с этими людьми. Мы могли бы многому у них научиться.

— Что ж, это ваш взгляд на вещи, Вайцман. Если вам хочется идти туда, чтобы поесть там бобов и бананов, я не стану вас останавливать. Но вы могли, кстати, напомнить их главному начальнику, что я так и не увидел ту молодую женщину, на которую ему указал. Ее зовут Итци или что-то в этом роде… — Язык фон Хайссена уже заплетался. — Мы, немцы, являемся потомками высшей расы, Вайцман, напомните ему об этом тоже.

Леви развернулся на каблуках; в нем закипала злость. В перевернутом мире фон Хайссена и Гиммлера древние черепа умудрялись каким-то образом свидетельствовать о принадлежности к высшей расе, тогда как современные потомки майя почему-то не укладывались в их странные математические вычисления. Леви широкими шагами двинулся через пыльную взлетную полосу, а когда вышел на тропу, ведущую через джунгли к деревне, остановился и сделал несколько глубоких вдохов. «Совершенно бессмысленно спорить с фон Хайссеном, когда тот пьян, — напомнил он себе, — не говоря уже о том, что все это просто пустая болтовня».

Деревня находилась примерно в трех километрах от развалин, но Леви прошел всего полкилометра, когда почувствовал, что за ним следят. Он быстро обернулся и принялся вглядываться сквозь листву и ветки, свисавшие над тропой, но там, казалось, никого не было, если не считать стаи обезьян-ревунов где-то над головой да пары красных попугаев ара, перекликавшихся резкими гортанными криками. Еще через полчаса он вышел к реке. Течение здесь было быстрое, и по мере того, как Леви приближался к шаткому веревочному мостику, натянутому над водой, все громче становился шум водопада. В зловещем свете сумерек было плохо видно, но Леви все равно заметил какое-то движение на тропе примерно в ста метрах позади него. Он сошел с дорожки и стал ждать.

 

7

Вена, март 1938

Было еще темно, когда телефон канцлера Шушнигга выхватил его из пучин беспокойного сна. Австрийский канцлер нащупал на тумбочке возле кровати выключатель лампы и посмотрел на часы: было пять тридцать утра.

— Шушнигг.

— Es tut mir leid Sie zu wecken, Herr Bundeskanzler, — извинился начальник австрийской полиции, — но немцы перекрыли границу в Зальцбурге. Все железнодорожное движение остановлено, и мне докладывают, что по другую сторону границы группируются немецкие войска.

Шушнигг поблагодарил его и повесил трубку. Он устало опустил ноги с кровати и направился в ванную. Еще через час его черный «мерседес» вырулил на площадь Балхаусплац. В свете фар поблескивал легкий снежок.

В необычно тихой канцелярии его поджидал господин Зейсс-Инкварт, молодой профашистски настроенный адвокат.

— С вашей стороны было большой ошибкой проводить в стране плебисцит, господин бундесканцлер.

— У людей всего лишь спросили, хотят ли они, чтобы Австрия была свободной и независимой, Ja oder Nein, — со злостью в голосе ответил Шушнигг.

— Гитлер в бешенстве. Он рассматривает это как акт предательства, нарушенное обещание.

— Похоже, у вас с Берлином прямая телефонная линия, — холодно заметил Шушнигг.

— Наступили тяжелые времена. И я всего лишь стараюсь добиться того, что будет наилучшим вариантом для австрийского народа.

— Мы все пытаемся достичь этого. А что касается обещаний, то, насколько мне помнится, у нас есть соглашение с господином Гитлером, что он будет уважать независимость Австрии.

— И он будет по-прежнему придерживаться этого, господин бундесканцлер, но при одном условии.

— При каком?

— Вы должны подать в отставку, а я займу ваше место, — прямо заявил Зейсс-Инкварт; выражение его лица было непроницаемым.

— А еще что? — прорычал Шушнигг.

— Могу заверить вас, что такой шаг предотвратит большое кровопролитие. И направлен он исключительно на благо австрийского народа.

— Но это ваша точка зрения. Я отвечу вам прямо.

* * *

Молодые женщины в цокольном этаже главного телефонного узла Вены понимали, что происходит нечто очень важное. В течение трех часов они только и делали, что соединяли президента и бундесканцлера с наиболее влиятельными лицами в Австрии и по всей Европе. Но к полудню фон Шушнигг и президент Миклас уже смирились с неизбежным.

Фон Шушнигг задумчиво смотрел из окна своего кабинета на заметенный снегом внутренний двор. «Возможно, согласие восстановить нескольких известных нацистских офицеров на их посты в полицейских силах все-таки было ошибкой», — подумал он. Его предупреждали, что правительство больше не сможет полагаться на свою собственную полицию. Армия будет сражаться, но Шушнигг знал, что в конце концов она потерпит поражение. Платить за это жизнями молодых австрийцев он не хотел. Поэтому будет лучше, если он убедит президента согласиться с требованиями фюрера Германии.

* * *

Бутик Рамоны лишился своих посетителей, а сама она очень беспокоилась за Леви и детей. Слушая радио, она просто не верила своим ушам.

— Все дороги переполнены толпами людей, собравшихся в ожидании приезда фюрера, — ликовал диктор. — Во всех городах на ратушах и общественных зданиях величественно расположилась свастика Третьего рейха.

Массивный шестиколесный «мерседес» Гитлера пересек реку Инн в Браунау двенадцатого марта в 15:50, сопровождаемый большим эскортом мотоциклистов и моторизованной вооруженной охраной. Конвой пронесся среди покрытых снежными шапками вершин Альп, снижая скорость только в городах.

— Люди радостно приветствуют и машут руками канцлеру Германии на его пути к Линцу и дальше на Вену, — продолжал радиодиктор, — где, как ожидается, на площади Героев соберется более полумиллиона человек.

«Как могут быть австрийцы настолько глупы?» — в недоумении думала Рамона.

* * *

Водитель Гитлера повернул «мерседес» на площадь Героев и остановился позади немецкого военного оркестра, игравшего военный марш «С твердой преданностью». Гитлер поднялся в своей машине с открытым верхом и вскинул вверх руку. Толпа пришла в неистовство.

— Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil!

Этот первобытный ритм зловещим эхом отражался от древних стен дворца Габсбургов. Громадные красно-черные транспаранты со свастикой развевались на самом дворце, на здании ратуши, на балконе отеля «Империал» и Бургтеатре. Толпа все еще монотонно повторяла слова фашистского приветствия, когда Гитлер поднялся на балкон дворца и, положив обе руки на перила, посмотрел на море людей перед ним. Гитлер был дома. Он подошел к микрофону и успокаивающим жестом поднял руку. Громадная толпа тут же замолчала.

— Много лет назад я уехал из этой страны, ощущая ту же самую веру, которая сегодня переполняет мое сердце! Можете представить себе мои чувства, когда через столько лет мне удалось наконец воплотить эту веру в жизнь. — Эхо разносило его взволнованные слова по всей площади. Молодые женщины вновь продолжили скандировать со слезами на глазах, а толпу начала охватывать нарастающая истерия.

— Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil!

Зловещий ритм не ослабевал, а Гитлер стоял неподвижно, с триумфом глядя на город, где четверть века назад он бродил по улицам небритый, с грязными волосами, кутаясь в жалкое черное пальто — свою единственную защиту от жгучих зимних морозов, продавал на улице нарисованные им почтовые открытки за несколько несчастных пфеннигов, питаясь в бесплатной столовой на берегу Дуная, тогда как постоянные посетители Бургтеатра прихлебывали шампанское, восхищаясь вальсами Иоганна Штрауса и шедеврами Моцарта и Гайдна. Вена была драгоценным камнем в короне Австрии. Именно здесь Гитлер узнал евреев, и чем больше он узнавал их, тем большей ненавистью проникался к этой подлой расе. Они напоминали ему отвратительных личинок на разлагающемся трупе. Не было такой низости — разврат, проституция, торговля «белыми рабынями», — к которой они не приложили бы свою грязную руку. Невинные христианские девушки совращались отталкивающими кривоногими еврейскими ублюдками. «Их нужно уничтожать», — думал он. И они будут уничтожены. Скоро в Вену приедет Адольф Эйхманн, чтобы выполнить эти его распоряжения.

* * *

Вся дрожа, Рамона Вайцман смахнула скатившуюся слезу и выключила радио. Она закрыла бутик и поднялась в свою квартиру, чтобы взять иудейское молитвенное покрывало.

 

8

Тикаль, Гватемала

Леви Вайцман снова вышел на тропу из-под дерева бальза, под которым он укрылся. И тут же замер на месте. В его сторону плавно скользил двухметровый ботропс, одна из самых больших и смертельно опасных змей Центральной Америки — в лунном свете были хорошо видны черные ромбы на ее темно-шоколадной с серым спине. Леви медленно отступил в джунгли. Эта гремучая змея способна почувствовать изменение температуры воздуха на тысячную долю градуса, что позволяет ей атаковать с убийственной точностью. Смертельная для человека доза ее яда составляет всего 50 миллиграммов, а Леви знал, что за один укус она способна впрыснуть в рану до 300 миллиграммов. Огромная змея проползла мимо, направившись к реке в поисках лягушек и крыс. Леви слышал шум стаи ревунов в лесу где-то выше по течению, но тропа позади него была пуста. «Наверное, просто показалось», — подумал он, поворачивая в сторону шаткого веревочного мостика, протянувшегося над бурлящими водами речки, отделявшей деревню майя от развалин Тикаля.

— Сколько времени прошло, профессор Вайцман.

Заросли джунглей справа от моста раздвинулись, и из них появился Роберто Арана в своей традиционной красной бандане. Он протянул профессору руку, на его обветренном лице сияла улыбка.

— Я уже начал сомневаться, получили ли вы мои записки, — сказал Леви, следуя за шаманом по мостику; он крепко держался за веревочные перила и тщательно смотрел под ноги, ступая через широкие щели между старыми подгнившими досками. — Это вы шли за мной?

Роберто покачал головой.

— Ягуар. — Внезапно джунгли содрогнулись от леденящего кровь рыка, подтвердившего присутствие ягуара. — Но не беспокойтесь, обратно вас проводят воины из деревни. А что касается ваших посланий… То, что вы ищете, профессор, оставалось спрятанным долгие столетия. Кодекс и оставшиеся статуэтки покажутся тогда, когда для этого придет время, но старейшины чувствуют, что момент этот уже близко. У них есть для вас кое-какая информация.

Пульс Леви участился.

— По поводу статуэток или Кодекса?

— Если вы расшифруете скрытый в них смысл, вы найдете то, что должны, по замыслу древних, — загадочно ответил шаман.

Тропа через джунгли на той стороне реки была узкой, так что Леви шел позади Роберто. Вскоре они вышли на большую поляну на берегу, вокруг которой стояло несколько хижин с соломенными крышами. На кострах готовили пищу, и дым от них уносился в сторону быстро бегущей воды. Вчера вечером женщины замочили початки кукурузы в лайме, чтобы размягчить их, а днем размололи зерна, превратив их в традиционное тесто masa. Над огнем висели закопченные горшки, а рядом с ними разогревали comales, местные сковородки с ручками, готовя их для приготовления тортильи. По джунглям разносился аппетитный аромат: куры медленно варились в соусе из очень острого чили, нарезанного кубиками перца, орегано и лайма. Некоторые молодые женщины, сидя на циновках, продолжали ткать при свете костров: один конец их примитивных станков был закреплен у них за спиной, а второй — привязан к росшим вдоль реки деревьям. Яркие, традиционные для майя пончо huipil начинали постепенно обретать форму по мере того, как женские руки ловко двигали из стороны в сторону челнок из кедра, гладко отполированного за бесконечные часы работы. Каждая деревня или город в Гватемале имеет свою отличительную и уникальную одежду traje, а здесь ярко-красный и желтый цвета живописно переплетались с рисунком из синих и бирюзовых ромбов. Женщины и старшие девочки носили corte, длинные запахивающиеся юбки с широким плетеным поясом.

Старейшины уже ждали их, одетые в свои традиционные цветные рубашки из хлопка kamixa и соломенные шляпы. Леви вежливо улыбался, когда его торжественно представили всем, а затем усадили на одну из кедровых колод, расставленных вокруг главного костра.

— Hach ki’imak in wo’ol in kaholtikech. Мы рады приветствовать вас, — сказал вождь деревни по имени Пакаль. На лице его появилась теплая дружелюбная улыбка, обнажая просветы на месте отсутствующих зубов.

— Ki’imak in wo’ol in wilikech. А я очень рад оказаться здесь.

Старейшины одобрительно закивали и широко заулыбались, когда Леви ответил на их родном языке. Долгие часы, проведенные за изучением языка майя, постепенно давали свои плоды.

— Bix a k’aaba? — спросил Леви у молодой женщины, которой было поручено ухаживать за гостем.

— Меня зовут Итцель, — ответила она. В мягком свете пламени костра блеснули ее белые зубы.

— Dios bo’otik. Спасибо, — сказал Леви, когда Итцель подала ему деревянную тарелку с горячей тортильей и сальсой вместе с небольшой глиняной чашкой с пульке, хмельным латиноамериканским напитком, сделанным из листьев агавы.

Старейшины подняли свои чашки, вначале наклонив головы в сторону Роберто и Леви. Даже несмотря на то, что родная деревня Роберто находилась на берегу озера Атитлан, было ясно, что здесь его уважают не меньше, чем в Сан-Маркосе.

Когда разговор перешел к главным темам, на ночном небе уже поднялась Венера.

— Ваш немецкий коллега может доставить всем нам неприятности, — заметил Пакаль. Мудрое лицо вождя деревни было изрезано глубокими морщинами.

Леви понимающе кивнул.

— Я должен извиниться, если его поведение чем-то обидело вас.

— Нас больше волнует ваша личная безопасность, — сказал Роберто. — Также нужно приглядывать и за этим католическим священником.

— Отец Эрлихманн пытался воспрепятствовать тому, чтобы мы проводили церемонии в соответствии с нашей культурой. Он называет нас язычниками, — пояснил Пакаль, — и в результате он и его церковь остаются глухими к предостережениям древних. Но вы, профессор, — человек духовный, обладающий открытым умом. И может случиться так, что разгадать тайну придется вам.

— Я искал две оставшиеся статуэтки, но безуспешно.

— Одна из статуэток, которые вы ищете, по-прежнему здесь, — нараспев произнес Пакаль. — Вторая была отдана на сохранение, — загадочно добавил он.

Он полез в плетеную сумку, висевшую у него на плече, и вытащил оттуда две карты, начертанные на кусках бумаги, сделанной из коры; первую он протянул Леви. На коре была нарисована странная желтая фигура. Три линии, начинавшиеся в разных точках вне фигуры, были снабжены подписью со своим азимутом и встречались в одной точке на краю карты.

— Немцы уже были здесь раньше, — сказал Пакаль, — и осквернили Пирамиду VI. Чтобы защитить священную статуэтку, ее извлекли из пирамиды. Сейчас она находится на некотором расстоянии отсюда, но, если вы твердо решили разыскать ее, вы ее найдете. Эта карта содержит ключ к ее местонахождению. Что же касается последней статуэтки, — сказал Пакаль, вручая Леви вторую карту, — она еще здесь. Вместе все три статуэтки покажут дорогу к Кодексу.

Леви внимательно изучил вторую карту. На ней были обозначены три точки, образующие треугольник.

— Древние строили свои календари в соответствии с движением планет, — продолжал Пакаль. — Вы должны знать, профессор, что календари майя являются циклическими, в отличие от календарей западных, которые измеряют время по прямой линии. В результате календари майя оказались намного более точными, и наши далекие предки были способны предсказывать будущее на основании периодичности повторений событий из прошлого. Следующее великое событие произойдет 21 декабря 2012 года.

— Парад планет, — заметил Леви.

Пакаль кивнул.

— Впервые за двадцать шесть тысяч лет наша Солнечная система выстроится в одну линию со звездными воротами в центре галактики Млечный Путь. Вы знакомы с числами Фибоначчи?

— Да… но я всегда считал, что они были открыты на Западе, — ответил Леви.

Пакаль и старейшины только улыбнулись на это.

— О них знали и майя, и инки, и египтяне: все эти три цивилизации продвинулись гораздо дальше, чем это сумела раскрыть ваша история до сих пор, — сказал Пакаль. — И, если вы знакомы с последовательностью Фибоначчи, вам также должно быть известно «золотое сечение», «Ф»?

Леви кивнул.

— Один и шестьсот восемнадцать тысячных.

Его давно восхищало отношение, обозначаемое буквой «Ф». Он знал, что числа Фибоначчи представляют собой последовательность, где каждый последующий член представляет собой сумму двух предыдущих:

1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55, 89, 144, 233…

Необыкновенная пропорция 1,618 была получена путем деления одного члена этой последовательности на предшествующий член, и еще Леви знал, что «золотое сечение» лежит в основе жизни на Земле. Оно определяет соотношение размеров спиралей — от таких мелких, как раковины моллюсков наутилусов, до тех огромных, в которые закручены галактики. Даже расстояние между листьями на растениях определяется числами Фибоначчи.

— Это отношение лежит в основании всей Вселенной, — заметил вождь деревни, — и майя, инки и египтяне использовали его при строительстве пирамид. Если вы действительно хотите найти то, что ищете, вам нужен центр «золотого сечения», — нараспев продолжил Пакаль.

— Dios bo’otik. Спасибо, — сказал Леви. — Я буду продолжать поиски.

— Но будьте осторожны, — предупредил Роберто Арана. — Немецкий офицер и священник — они оба следят за вами.

* * *

Четверо молодых мужчин из деревни, потомки сословия воинов из Тикаля, проводили Леви обратно к взлетной полосе. Когда они шли по мостику, тишину ночи разорвал еще один ужасающий рев, но мерцание факелов, которые были в руках у каждого, заставило величественного ягуара держаться от них подальше.

Лагерь был окутан тьмой. Леви спрятал драгоценные карты в небольшом углублении, которое он выкопал в углу своей палатки, схватил потертую кожаную сумку с археологическими инструментами и отправился к Пирамиде V. Держа перед собой пылающий факел, он прокладывал себе путь через джунгли к гробнице царя майя. Осторожно ступая, он карабкался по неровным известняковым ступеням, ведущим к небольшой комнатке наверху второй по высоте пирамиды Тикаля. «Здесь, по крайней мере, светит полная луна», — подумал он.

В джунглях, раскинувшихся внизу, под громадным кедром расположился фон Хайссен и принялся наблюдать за ним.

 

9

Ватикан, Рим

Кардинал-секретарь Эудженио Пачелли пребывал в глубоком раздумье. Одетый в безупречную сутану с темно-красной каймой, он стоял у окна своего кабинета на четвертом этаже папского дворца и невидящими глазами смотрел на Тибр и раскинувшийся внизу вечный город Рим. Второй человек по положению в католической церкви был высоким и худым. Длинное овальное лицо было тощим, щеки выглядели запавшими, аристократический нос был загнут крючком. Некоторые из массы проблем, стоявших перед главным дипломатом Ватикана, являлись приоритетными. У него над головой, на последнем этаже дворца личный врач Папы ухаживал за немощным Пием XI; Пачелли в данный момент был самым вероятным кандидатом на то, чтобы получить после него символ папской власти — ключи святого Петра. Но не менее важным был и приход к власти Адольфа Гитлера и нацистов.

Взгляд кардинала опустился на площадь Святого Петра перед одноименным собором. Темные булыжники мостовой мягко поблескивали в огнях Ватикана. Казалось, они пытаются донести какое-то мрачное послание. Пачелли отошел от окна и снова сел к письменному столу, вернувшись мыслями к другим неотложным делам: финансам Ватикана и археологической экспедиции, которую нацисты послали в далекие джунгли Гватемалы. На стене позади него висело молчаливое двухметровое распятие, черное с серебряной отделкой. Если бы этот Иисус из чистого серебра мог говорить, Он также мог бы о многом предупредить его. Раздумья Пачелли были прерваны его личным секретарем, который внезапно постучал в двойные двери кабинета.

— Avanti.

— Пришел синьор Феличи, ваше преосвященство.

— Пригласите его.

Синьор Феличи, «джентльмен его святейшества», удостоенный папой звания кавалера ордена Святого Сильвестра, вошел в комнату и почтительно поклонился.

— Benvenuto, Alberto. — Пачелли поцеловал честолюбивого дипломата в обе щеки. — Присаживайтесь, — сказал он, указывая на одно из трех удобных кресел для отдыха. — Desideri acqua minerale, caffe, te?

— Нет, grazie, ваше преосвященство, я недавно поел.

Альберто похлопал себя по заметному животику — явному свидетельству его пристрастия ко вкусной еде и хорошему вину.

— Спасибо, что вы пришли, несмотря на поздний час, — начал Пачелли, после того как за его секретарем закрылась дверь. — Прежде чем перейти к вашим отчетам: я слыхал, вас есть с чем поздравить?

— Grazie, ваше преосвященство, вы очень добры. — Альберто наконец женился, когда ему было уже под пятьдесят, и сейчас его жена родила их первого ребенка.

— Вы уже выбрали для него имя?

— Сальваторе Джованни Феличи, ваше преосвященство, и мы с Марией сочли бы за честь, если бы вы, несмотря на занятость, смогли бы посетить церемонию крещения в церкви Святого Сальваторе.

— Если хотите, мы можем провести ее здесь, в соборе Святого Петра. Как знать, возможно, юный Сальваторе Феличи станет одним из нас, когда вырастет. Духовенство постоянно ищет достойных кандидатов в свои ряды, non e vero? — улыбнулся Пачелли.

— Мария будет довольна в любом случае, ваше преосвященство.

— Хорошо. А теперь расскажите, что вам удалось выяснить о нашем друге Ногара?

Пачелли начал все более подозрительно относиться к финансовому советнику Пия XI синьору Бернардино Ногара. В 1929 году премьер-министр Италии Бенито Муссолини подписал Латеранский договор, по которому в конце концов признавалась суверенность Ватикана как отдельного государства. В качестве компенсации за утерянные папские территории итальянское правительство выплатило святейшему престолу гигантскую сумму, но теперь в коридорах Ватикана витали слухи об упадке в делах, о связи Ногара со сверхсекретной масонской ложей и его роскошном образе жизни.

— Когда я работал бок о бок с синьором Ногара в ходе переговоров по Латеранскому договору, он был очень скрытен и многого недоговаривал, так что я был готов ко всему, ваше преосвященство. Но даже при этом я был крайне удивлен тем, что мы обнаружили, и могу вас заверить, что наше расследование было проведено очень и очень тщательно.

Пачелли напрягся в ожидании самого худшего.

— Синьор Ногара живет очень просто, ваше преосвященство. В то время, когда он был связан с финансами Ватикана, он получал очень скромное жалованье, и на его банковском счету лежит менее двухсот долларов. Насколько мне удалось узнать, он щедро раздает пожертвования благотворительным учреждениям, все они католические. Ежедневно он посещает мессу, а все его развлечения, похоже, ограничиваются походом в кино раз в неделю.

Пачелли выглядел озадаченным.

— А женщины?

— В его жизни нет женщин, ваше преосвященство, и нет никаких свидетельств… как бы это поточнее сказать… чтобы он где-то искал секса. У него нет никаких связей с масонами либо какими-то другими антикатолическими организациями, а все его чтение ограничивается финансовыми изданиями.

— А бухгалтерия?

— Служба управления имуществом святейшего престола находится в образцовом порядке, ваше преосвященство, и синьор Ногара вот-вот превратит принадлежащие Ватикану сто миллионов долларов в первый миллиард.

Глаза Пачелли удивленно округлились.

— Синьор Ногара во многом очень похож на вас, ваше преосвященство. Он предан святой Церкви.

— Выходит, я был несправедлив к нему, — тихо заметил кардинал-секретарь.

— В вопросах, связанных с финансами, ваше преосвященство, всегда лучше знать наверняка. Я предполагаю, что слухи о Ногара распространяют те, кто завидует его возможности доступа к вам и его святейшеству Папе; кроме этого, разумеется, ваш конкордат с рейхсканцлером Гитлером принес гораздо большие дивиденды, чем мы ожидали.

Пачелли кивнул. Соглашение, которое он подписал с Гитлером, было весьма изящным ходом. Согласно этому договору все немецкие католики теперь подпадали под каноническое право, более того, немецкое законодательство вообще запрещало критиковать католическую доктрину. Взамен на поддержку Ватикана Гитлер согласился на Kirchensteuer, или «церковный налог». Это означало, что помимо «лепты святого Петра», которая стекалась в Ватикан из его епархий по всему миру, зарплаты действующих католиков в Германии уменьшились на девять процентов подоходного налога.

— Будет очень важно позаботиться о том, чтобы Kirchensteuer сохранился в своем нынешнем виде, но, насколько я понимаю, его святейшество готовится издать энциклику.

Связи Феличи в Ватикане снабжали его точной информацией, и он уже слышал, что умирающий Пий XI был готов издать свой долго ожидаемый трактат Humani Generis Unitas — «О единстве человеческой расы».

— Если в этой энциклике будет критиковаться отношение Гитлера к евреям, ваше преосвященство, это может поставить под удар судьбу всего конкордата, — предупредил Феличи. — Посол фон Берген крайне обеспокоен.

Пачелли кивнул, прекрасно понимая, что весь его огромный и нелегкий труд может быть сведен на нет одним-единственным росчерком пера больного понтифика.

— Я уже заверил посла Германии в неизменности поддержки Ватикана, особенно в борьбе с большевиками и коммунистами. С моей точки зрения, они представляют гораздо большую угрозу, чем Гитлер и Третий рейх. А что касается евреев… это не наше дело.

— Это хорошие новости, ваше преосвященство, потому что Ногара в самом ближайшем будущем выступит с предложениями по изменению финансовой организации Ватикана.

— Зачем, если дела идут хорошо?

— Служба управления имуществом прекрасно справилась со своей задачей, ваше преосвященство, но при таких потоках поступающих средств Ватикану очень скоро потребуется собственный банк. Отдельный субъект, который сможет действовать на международном финансовом рынке как обычный банк.

Сам же Феличи прекрасно понимал, что Банк Ватикана будет совершенно необычным. Защищенный от пристальных взглядов со стороны итальянских и международных организаций и даже от кардиналов курии, Банк Ватикана, или Istituto per le Opere di Religione, будет избавлен от всех налогов в пользу правительства Италии. Со временем этот банк обеспечит для мафии и главных итальянских бизнесменов механизм перевода миллиардов лир на секретные счета в Швейцарии. В недалеком будущем Банк Ватикана превратится в мощный канал для нацистского золота и сокровищ, конфискованных у миллионов замученных евреев.

— Появление банка может противоречить учению церкви о ростовщичестве, — задумчиво заметил Пачелли, размышляя об одном из самых серьезных грехов согласно католической догме. Святой Амвросий, а также синоды в Никее, Карфагене и Клиши осуждали практику зарабатывания денег на займах, как и Папа Бенедикт IX.

— Всегда существует возможность обойти эти моменты, ваше преосвященство, особенно когда дело касается блага святой Церкви.

Пачелли снова кивнул.

— А сами вы будете готовы стать delegate, войти в состав совета банка, Альберто?

— Разумеется, ваше преосвященство. Разумеется. — Феличи удалось сохранить безучастное выражение на лице, хотя внутри у него бурлила радость оттого, что все его планы осуществились так точно.

— Хорошо. Тогда я рассмотрю предложение Ногара самым внимательным образом.

Пачелли закрыл папку с надписью «Ногара» и потянулся за другой, на которой было написано «Майя».

 

10

Тикаль, Гватемала

Леви Вайцман с трудом взобрался на последние разрушенные ступени, ведущие в небольшую каменную комнатку на вершине Пирамиды V. Тяжело дыша, он повернулся, чтобы посмотреть на джунгли внизу. Поднявшийся ветер колыхал раскинувшееся перед ним темное море деревьев, и лунный свет играл, призрачно отсвечивая, на густой листве. Леви достал из сумки рулетку. Измерение небольшого проема наверху пирамиды заняло всего несколько секунд, и Леви быстро вычислил в уме отношение высоты к ширине.

Один к 1,618. Леви тихонько присвистнул. Маленькая комнатка на вершине Пирамиды V была построена с использованием священной пропорции «золотого сечения». Леви вынул свой компас. Силуэты Пирамид I и IV напоминали осколки вулканического стекла — обсидиана, устремленные к центру Млечного Пути. «Ищи центр», — вспомнил Леви. Середина Пирамиды I была расположена по азимуту 15°30′, тогда как середина Пирамиды IV располагалась под углом 352°, или 8° на северо-восток. Будут ли кристаллы на статуэтках давать эти же показания в день зимнего солнцестояния? Леви обернулся назад. Насколько он мог судить, оба этих направления должны пересекаться между собой на задней стенке комнатки напротив проема. Леви взял свою рулетку и отмерил на стене половину пропорциональных расстояний. Когда он навел свой фонарик на древнюю кладку, сердце его начало бешено биться.

Несмотря на то что за долгие столетия надпись выцвела, ему все же удалось различить контур буквы «фи» на большом камне посередине. Леви вынул из сумки небольшую кирку и начал выскребать саскаб — строительный раствор, который изобретательные майя готовили из перетертой негашеной извести. Сначала раствор поддавался легко, но когда Леви дошел до слоев, которые не были подвержены действию влаги и воздуха, дело пошло тяжелее. Он взял более тонкий скребок, и через несколько минут тот провалился в какую-то полость позади камня. Ищи центр. Он уже находил аналогичную камеру в Пирамиде IV, но там она оказалась пуста. И теперь он знал почему. Там лежала еще одна статуэтка, пока шаман и старейшины не забрали ее на сохранение. Когда камень начал качаться, Леви вставил в щель еще один скребок и аккуратно вынул его из кладки.

Приземистая прямоугольная статуэтка пролежала здесь несколько столетий, как и планировали древние майя. Вырезанная из изысканного нефрита в форме нежно-зеленого дерева сейба, она была почти идентична той фигурке, которую Леви привез с собой в Вену: отличие заключалось лишь в том, что здесь на широком основании из корней были вырезаны самец и самка ягуара. «Присутствие самца и самки этой царственной кошки создает баланс для этой статуэтки, — подумал Леви, — так что она, без сомнения, относится к нейтральному началу, олицетворяет средний род». Теперь ему только следовало найти женскую статуэтку, представляющую утерянную женственность… чтобы установить равновесие в мире, где в настоящее время доминируют мужчины.

Несмотря на то, что до 2012 года оставалось еще более семидесяти лет, возможно, миру требовалось время, чтобы подготовиться или предпринять попытку предотвратить катастрофу, о которой предупреждали майя в своем Кодексе. Центральноамериканский нефрит мягко поблескивал у него в руках, и Леви поднял статуэтку, чтобы лунный свет упал на кристалл. Он видел, что и здесь древние умельцы прорезали в корнях дерева сейба отверстие в форме буквы «Ф».

— Итак, что же вам удалось обнаружить здесь столь поздней ночью, господин профессор? — В узком проеме двери появился фон Хайссен, направив на Леви свой «люгер». — Ага, вот эту статуэтку. Как интересно. Можно взглянуть?

Леви неохотно протянул ему бесценный артефакт.

Фон Хайссен направил пистолет в голову Леви. Леви чувствовал сильный запах виски, исходивший от фашиста, и чувствовал, как собственное сердце тяжело колотится в груди, но заставил себя сохранять спокойствие.

— Если вы не вернетесь из этой экспедиции, профессор Вайцман, это сочтут всего лишь очередным несчастным случаем.

— Возможно. С другой стороны, пистолетный выстрел в джунглях не останется незамеченным, но, что еще более важно, рейхсфюрер Гиммлер вряд ли похвалит вас, если вы вернетесь со статуэткой, так и не узнав о ее значении для высшей расы.

— Что вы имеете в виду? — озадаченно спросил фон Хайссен.

— Для начала я предлагаю убрать от меня эту штуку. А завтра, после того как я обследую статуэтку, я вам все объясню.

* * *

Охранник-эсэсовец, стоявший перед палаткой, закурил сигарету, но Леви не замечал его присутствия. Он изучал статуэтку весь день, но до сих пор не мог поверить своим глазам. Леви навел увеличительное стекло на иероглиф, расположенный под изображением ягуаров. Дату нельзя было прочесть иначе: 21 декабря 2012 года. Рядом стояли еще два иероглифа, которые тоже были понятны: они обозначали «зимнее солнцестояние» и «полное уничтожение»; но вот дальше шел иероглиф, от которого у Леви просто перехватило дыхание. Леви знал, что зубчатой пилообразной линией майя изображали неизмеримо мощную электромагнитную энергию, и здесь эти линии были направлены в сторону иероглифа, обозначавшего звездные ворота в центре галактики. Почувствовав всплеск адреналина в крови, он опустил увеличительное стекло и снова поставил статуэтку на середину своего складного столика. Пакаль подтвердил, что третья, женская статуэтка окажется решающей для выяснения местонахождения пропавшего Кодекса, а тот — теперь Леви все больше убеждался в этом — является единственной подсказкой, которая может помочь выжить в 2012 году. Но даже если бы ему удалось найти третью фигурку, теперь все это контролировали нацисты.

Вопли обезьян-ревунов, стрекотание сверчков и все остальные звуки, которыми тропический лес Тикаля наполнялся в сумерках, сейчас заглушались пением, доносившимся из палатки, где оборудовали столовую. Она была расположена в конце взлетной полосы. Кто-то поставил пластинку с записью немецких застольных песен в исполнении духового оркестра. Леви вздохнул. Он чувствовал себя усталым и подавленным, а после ужина еще нужно было рассказывать фон Хайссену о своих находках. Ему очень не хватало спокойного и взвешенного совета Рамоны, но еще больше ему хотелось прикоснуться к ней. Как бы ни был важен спрятанный Кодекс майя для судеб человечества, больше всего на свете Леви хотел сейчас вернуться в Вену. В своем нынешнем состоянии он с радостью предоставил бы исследование Кодекса другому археологу.

* * *

— Итак, господин профессор. Что же показали ваши исследования, а? — Фон Хайссен картинно сдул воображаемый дымок из ствола своего «люгера» и положил его на столик рядом с наполовину пустой бутылкой «Гленфиддика».

Леви с трудом удалось скрыть свое презрение к этому человеку. Фашист сейчас был пьян даже сильнее, чем обычно.

— Как вы видите, статуэтка сделана в форме дерева сейба, которое у древних майя считалось священным деревом жизни. Если вы хотите аналогий, то арийцы, которые примерно три с половиной тысячи лет назад ушли с севера Афганистана, чтобы поселиться в долине реки Инд, подобным образом относились к березе. В этом заключается историческая параллель.

— Рейхсфюрер Гиммлер будет в восторге, — заплетающимся языком произнес фон Хайссен. — Похоже, от вас все-таки есть какой-то толк, господин профессор.

Леви ничего не ответил, понимая, что приведенная им аналогия абсолютно безосновательна.

— Но мне все же любопытно, откуда вы узнали точное место, где искать.

— Я занимаюсь поиском артефактов уже много лет, штурмбанфюрер. Время от времени может посчастливиться найти шатающийся камень в кладке, а еще реже — обнаружить ступеньки, ведущие к спрятанной гробнице.

Фон Хайссен вновь наполнил свой металлический стакан.

— Тогда можно было бы посоветовать вам, господин профессор, делать свои случайные открытия в дневное время, когда мы все смогли бы разделить вашу радость.

Внезапно он взглянул куда-то через плечо профессора. Леви обернулся и увидел прекрасную юную Итцель, которая нервно топталась в дверях палатки.

— Meine Gtite! Was haben wir hier? — с вожделением уставился на нее фон Хайссен.

Итцель застенчиво отвернулась и опустила глаза в пол из красной глины. На ней была скромная традиционная traje: яркая рубашка kamixa и длинная запахивающаяся юбка до лодыжек, поддерживаемая широким вязаным поясом.

Леви понимал, что ее послали сюда шаман и старейшины деревни, но зачем?

— Я не привык, чтобы меня заставляли ждать, фройляйн. Вы должны были явиться еще три дня назад.

Продолжая смотреть в пол, Итцель засунула руку в висевшую у нее на плече шерстяную сумку. Она вынула оттуда глиняный кувшин и кружку, вылепленную в форме обезьяны. Итцель поставила ее на столик и налила в нее жидкость из кувшина. Это был напиток пульке, который старейшины смешали с соком манго и ананаса.

— Hatsh mal-ob, — нервно сказала Итцель, но все внимание фон Хайссена уже полностью было сосредоточено на разрезе ее рубашки. Безупречно гладкая смуглая кожа Итцель блестела в колеблющемся свете масляной лампы.

— Она не говорит по-немецки и по-английски, штурмбанфюрер, но она предлагает вам небольшой дружественный дар.

Фон Хайссен взял кружку и пригубил пульке.

— Fruchtsaft! Фруктовый сок! — Он осушил содержимое кружки и налил туда «Гленфиддик». — Попробуйте настоящий напиток, фройляйн, — сказал он, подводя ее к стулу и ненароком касаясь рукой ее бедра.

Леви понимал тщетность своих усилий, но все-таки он должен был попробовать.

— Я хотел бы предостеречь вас от каких-то поступков, которые могли бы осложнить отношения между жителями деревни и экспедицией.

— Gehen Sie zur Holle! Идите к черту, господин профессор! Я займусь вами утром.

Фон Хайссен, покачиваясь, встал, взял статуэтку и запер ее в свой сундук, спрятав ключи в карман.

Очень волнуясь за Итцель, взбешенный Леви вернулся в свою палатку и зажег масляную лампу. В тени на одном из брезентовых стульев сидел Роберто Арана.

— За Итцель не беспокойтесь, профессор. Принцессы майя часто призывались, когда нужно было приносить жертвы, и Итцель знает, что это делается для блага ее народа.

— Так она принцесса?

Роберто улыбнулся.

— Сейчас вы должны быстро собрать свои вещи, — сказал он. — Только самое главное. Вам больше нельзя оставаться здесь, так что сегодня ночью мы уходим.

— Но статуэтка…

— Вы не знаете, выпил ли немец пульке?

— Всего одну кружку, — ответил Леви, и тут до него дошел смысл этого подарка Итцель.

— Одной кружки достаточно. Пульке был приготовлен очень тщательно.

* * *

— Итак, фройляйн, проходите и присаживайтесь на кровать, где мы сможем лучше с вами познакомиться.

Фон Хайссен покачнулся и схватился за шест палатки, после чего опустил откидывающийся полог у входа. Он обернулся, пытаясь сфокусировать взгляд, но тут палатка закружилась перед его глазами. Он, пошатываясь, шагнул к Итцель, но вместо этого упал лицом вниз на красный глиняный пол; далее Итцель действовала так, как ее научили. Она вынула ключи у него из кармана, открыла сундук и, достав оттуда статуэтку, положила ее в свою сумку. Затем она вернула ключи в карман фон Хайссена и направилась через взлетную полосу, где ее ждали Леви и Роберто в сопровождении отряда из шести молодых воинов. Леви успел взять с собой только туалетные принадлежности, белье, свои инструменты, две карты и бесценные для него письма от Рамоны.

— Положите это к себе в сумку, — сказал Роберто, протягивая ему нефритовую статуэтку. — Остается найти еще одну, но эти карты приведут вас к ней. Берегите эти две статуэтки, как свою жизнь, потому что вместе с третьей они помогут вам отыскать Кодекс майя.

— Но каким образом…

— Это случится, когда космос будет готов, — ответил Роберто. Шедший впереди воин вновь зажег свой факел.

— А как же немцы? — спросил Леви, когда они вышли на тропу через джунгли.

— Предоставьте их нам. Женщины и дети уже покинули деревню и спрятались в надежном месте в лесу. Эти воины на каноэ спустятся с вами вниз по течению реки до Пуэрто-Барриос и Гондурасского залива. Там вас встретит один из наших людей. Мы организовали вам проезд до Неаполя на одном торговом судне, а оттуда вы уже можете вернуться обратно в Вену. На это уйдет какое-то время, и особых удобств там не будет, но путешествовать через Италию безопаснее. Фон Хайссен, вероятно, доложит о вашем исчезновении, и они будут искать вас в аэропортах.

— Даже не знаю, как мне вас благодарить…

— Если вы сохраните статуэтки, этого окажется более чем достаточно, — ответил Роберто.

Он с улыбкой повернулся к Леви, и в свете факела блеснули его белые зубы. Звуки немецких маршей и песен из столовой постепенно становились все тише и тише, заглушаемые стрекотом сверчков и мощным рыком больших диких кошек.

 

11

Ватикан, Рим

— Я сделал все, как вы сказали, ваше преосвященство, и побеседовал со всеми, кто мог обладать хоть какой-то информацией об утерянном Кодексе майя, включая отца Эрлихманна и папского нунция в Гватемала-сити, — сказал Альберто Феличи. — И теперь я убежден, что он спрятан либо в самом Тикале, либо где-то в его окрестностях.

— Выходит, Гиммлер нащупал что-то конкретное? — заметил Пачелли.

Феличи загадочно улыбнулся.

— Я бы относился к рейхсфюреру Гиммлеру с большой осторожностью, ваше преосвященство, он ведет себя весьма странно. По совету Карла Марии Вилигута, бывшего полковника армии Австрийской империи, Гиммлер отхватил средневековый замок в Вевельсбурге и превратил его в Нордическую академию войск СС. Но я выяснил, что Вилигут — безумный хронический алкоголик, которого выпустили из психиатрической клиники только в 1927 году.

— Почему же тогда Гиммлер прислушивается к словам какого-то сумасшедшего пьяницы?

— Только по одной причине: Вилигут — яростный противник евреев, и он издает антисемитскую газету «Железная метла». Но Генрих Гиммлер — это нечто гораздо большее, чем просто антисемит, ваше преосвященство. Весь рейх боится этого холодного, жесткого, безжалостного и рационального администратора, который не упускает ни малейшей детали, но действует скрытно, из-за кулис; при этом рейхсфюрер является ярым приверженцем оккультизма. Вилигута представили как мистика, который, используя древние каналы, имеет доступ к затерянным городам и цивилизациям… Ему удалось убедить Гиммлера, что последнее решительное сражение за цивилизацию будет происходить в районе Вевельсбурга, в долинах Вестфалии.

— Значит, здесь мы имеем дело со странностями сумасброда?

Феличи медленно покачал головой.

— Никогда не стоит недооценивать Гиммлера, ваше преосвященство. Он превратил СС в новую арийскую аристократию, орден благородных воинов, преданных своему фюреру, прообразом которого стали орден тамплиеров и орден иезуитов. Гиммлер старается превратить Вевельсбург в столицу СС, в языческий Ватикан в центре нового мира.

Глаза Пачелли округлились.

— В данный момент Гиммлер выселяет жителей Вевельсбурга и перестраивает замок. Он организовал концентрационный лагерь в лесах Нидерхагена, где содержатся евреи, используемые на принудительных работах. Здесь мы имеем дело с сатаной, ваше преосвященство. Внешне Гиммлер очень чопорный человек, но сознание у него средневековое. Он холоден, расчетлив и смертельно опасен; а что касается того, как он обращается с евреями, вам, возможно, следовало бы как-то публично прокомментировать это. Международное осуждение его действий нарастает.

— Я знаю, Альберто, — сказал Пачелли с раздражением в голосе, — но у меня есть гораздо более серьезные вопросы на повестке дня, чем бедственное положение евреев.

— Тогда, возможно, вам также известно, ваше преосвященство, что ваш папский нунций в Стамбуле организовал канал бегства для еврейских детей? Вайцман доверительно сообщил мне, что, если положение в Вене ухудшится, ему, возможно, придется вывозить свою семью через Турцию. — Феличи внимательно следил за лицом собеседника, не появится ли реакция, выдающая враждебное отношение могущественного кардинала-секретаря к его подчиненному в Турции Анджело Ронкалли.

Пачелли про себя решил, что нужно будет поговорить по этому поводу с архиепископом из министерства иностранных дел Ватикана.

— А профессор Вайцман не намекнул вам, что может быть в этом Кодексе?

— Он думает, что майя зашифровали там предупреждение об уничтожении цивилизации, но также он считает, что может быть какая-то связь между предостережениями майя и предсказаниями Святой Девы в Фатиме.

Пачелли побледнел. Его собственная связь с Девой Марией была очень сильной. Папа Бенедикт XV назначил его архиепископом 13 мая 1917 года, в тот самый день, когда Пресвятая Дева впервые явилась трем крестьянским детям в португальском местечке Фатима. Эту связь Пачелли никогда не терял, как и всегда помнил о трех прозвучавших там предупреждениях.

— Намерен ли Ватикан обнародовать эти предостережения, ваше преосвященство?

Пачелли не ответил. В кабинете кардинала-секретаря повисла гнетущая тишина.

— Есть вероятность, — наконец произнес Пачелли, — что мы опубликуем первые два предупреждения. В настоящее время все три обращения находятся в руках епископа города Лейрии в Португалии. Третье из них — и это должно остаться строго между нами — содержит в себе угрозу для всей Церкви, и поэтому оно должно остаться в тайне.

— Возможно, следовало бы перевезти все три послания в секретный архив, ваше преосвященство, где они будут лучше защищены? О существовании этих документов и о чуде с солнцем сейчас широко известно.

Мысли Пачелли вернулись к последнему явлению Девы 13 октября 1917 года, когда дождливым ветреным утром 70 000 человек, собравшихся в полях рядом с Кова-да-Ириа, наблюдали чудо, которое Богородица обещала показать детям из Фатимы. Когда облака рассеялись, маленькая Люсия обратилась к толпе и указала на солнце. Внезапно оно начало вращаться, словно огненное колесо на фейерверке, разбрасывая, по свидетельствам очевидцев, разноцветные лучи во все стороны. Несколько журналистов из наиболее влиятельных португальских газет, включая проправительственное и антирелигиозное издание О Seculo, написали, что солнце двигалось по небу зигзагами, меняя направление. Лиссабонская ежедневная газета О Dia отмечала, что насыщенный синий свет, исходивший из центра солнечного диска, озарял тысячи рыдающих людей, распростертых на земле.

— На сегодняшний день предостережения находятся в безопасности, — сказал Пачелли, — но, как вы правильно сказали, их необходимо перевезти в секретный архив. Тем временем я хотел бы, чтобы вы не спускали глаз с того, что происходит в Тикале. Если Кодекс майя действительно связан с предупреждениями Девы Марии, тогда и он тоже должен быть помещен в секретный архив.

— Я полностью согласен с вами, ваше преосвященство. Нам необходимо очень внимательно следить за Вайцманом.

* * *

Когда Феличи выходил из Ватикана через огромные, обитые бронзой двери, швейцарский гвардеец на входе отдал ему честь. Он спустился по мраморным ступенькам и направился в ночь по булыжной мостовой пустынной площади перед собором Святого Петра. Его разговор с Пачелли прошел блестяще. Место в совете Банка Ватикана даст ему власть. Но, направляясь к набережной Тибра, он раздумывал о том, что ему еще предстоит встретиться с фон Хайссеном, прежде чем тот покинет Тикаль. Связи фон Хайссена напрямую с Гиммлером дадут ему еще большее могущество. Феличи был большим мастером в рискованном искусстве ведения двойной игры.

 

12

Вена, 1938

На подъезде к контрольно-пропускному пункту «Перевал Бреннер» на границе Италии с Австрией поезд замедлил ход. Над перевалом возвышались покрытые снегом гранитные вершины Циллерталя и Штубайских Альп. Поезд в последний раз заскрипел и остановился, и Леви с внутренним трепетом увидел, как в вагон поднимаются фашистские охранники. Чем ближе он подъезжал к Вене, тем неспокойнее было у него на душе.

— Papiere!

Леви протянул нелюбезным молодым пограничникам свой австрийский паспорт.

— Zweck der Ihr Besuch? Цель вашего визита?

— Я возвращаюсь в Вену, — ответил Леви, стараясь говорить как можно спокойнее и чувствуя себя иностранцем в своей собственной стране.

— Beruf? Род занятий?

— Профессор Венского университета.

Один из пограничников взглянул на фотографию в паспорте Леви, внимательно сравнил ее с его лицом, затем снова взглянул на снимок и, не сказав ни слова, протянул ему паспорт обратно.

Леви с трудом подавил вздох облегчения. Роберто был прав. Итальянцы и немцы были еще недостаточно организованы. Бенито Муссолини был занят поддержкой своего соратника генерала Франко в гражданской войне в Испании, и суматошный порт Неаполя контролировался относительно плохо. А здесь, на границе, заносчивый, но неопытный молодой военный задавал только те вопросы, которые затвердил наизусть. Леви не видел, как крупный мужчина в сером макинтоше, сидевший в четвертом ряду позади него, быстро предъявил пограничникам удостоверение СС, и те сразу же двинулись дальше. Тем временем агент СС вернулся к чтению своей газеты «Коррьере делла Сера».

Выйдя из старого трамвая на остановке Франц-Иосиф-Кай возле Дунайского канала, откуда начиналась лестница, ведущая на Юденгассе, Леви надвинул свою мягкую фетровую шляпу на самые глаза. Вена была переполнена фашистами и коричневорубашечниками: они были в поездах, трамваях, автобусах, на перекрестках, в барах и кафе. Он мельком взглянул на лестницу перед собой, инстинктивно сжав спрятанную под пальто сумку, которую он купил в Неаполе. Поднявшись по ступенькам на самый верх, он отошел в тень колокольни Святого Рупрехта. В дальнем конце Юденгассе из бара выходила компания фашистских солдат, и их пьяное пение эхом разносилось по вымощенным булыжником улочкам. В его квартире горел свет. В ожидании встречи с Рамоной и детьми сердце Леви радостно стучало в груди. Нацисты ушли в сторону квартала Хофбург, и Леви тихонько подошел к задней лестнице, которая вела к черному входу в его квартиру.

— Wer ist es? — отозвалась Рамона, когда Леви постучал в дверь. Голос ее звучал твердо, но Леви почувствовал в нем страх.

— Рамона, meine Liebling… Я вернулся.

Рамона резко открыла дверь, но та ударилась о закрытую цепочку.

— Леви! Леви! Каким образом?.. — Рамона рванула цепочку, распахнула дверь и обвила его руками за шею. — Почему ты не предупредил, что возвращаешься домой? Я так боялась за тебя, Леви! — Рамона прильнула к груди мужа, и по щекам ее покатились слезы облегчения.

— Папа! Папа!

По коридору уже бежали Ребекка и Ариэль. Ребекка бросилась к Леви и обхватила его за шею, словно сжав в маленьких тисках. Леви поцеловал дочь и свободной рукой обнял Ариэля.

— Мы так скучали по тебе, папа! — сказала Ребекка, изо всех сил прижимаясь к отцу.

* * *

— Я не был уверен, что фашисты не прослушивают наш телефон, поэтому и не мог позвонить, — сказал Леви, после того как поцеловал детей и пожелал им спокойной ночи. Они сидели у себя на кухне. — В городе столько солдат, что я едва узнал Вену, — добавил Леви, закончив свой рассказ о бегстве из Тикаля.

— Это было ужасно, Леви. — Рамона отхлебнула свой чай. — Ребекка и Ариэль боятся выходить на улицу, да и я тоже. Мы даже в парк выйти не можем. Повсюду висят таблички «Juden Verboten»! Коричневорубашечники за эту неделю уже дважды побывали здесь, требуя, чтобы я закрыла свой бутик. Впрочем, покупателей у меня теперь все равно нет, — добавила она, смахнув слезу со щеки.

Леви потянулся через стол и взял Рамону за руку.

— Но у нас есть мы с тобой, Liebling, есть наши дети, и это самое главное.

— Я боюсь, Леви. А Гиммлер и этот фон Хайссен, они не будут тебя искать?

Леви проклинал себя за то, что оставил семью без защиты.

— Если бы у меня был хоть какой-то выбор, я бы никогда не уехал, — печально заметил он. — Хотя я не думаю, что фон Хайссен признается Гиммлеру, что статуэтка была у него в руках, не говоря уже о причинах, почему она исчезла. Но ты права, нам нужно уезжать, причем как можно скорее. Я связался с Зевом Жаботинским из Еврейского агентства. Они организуют пути ухода через Турцию. Если нам удастся попасть в Соединенные Штаты или Англию, Альберт Эйнштейн или Эрвин Шредингер замолвят за меня словечко в Принстоне или Оксфорде. Там я бы продолжил свои исследования культуры майя, а ты открыла бы новый бутик, — сказал он.

— А как же наша квартира? Даже если бы мы могли ее продать, сейчас нам за нее ничего не заплатят.

— У моего брата есть немецкое гражданство. Он присмотрит за ней до лучших времен.

— Но он сочувствует нацистам, Леви!

— Да, но это даже может сыграть нам на руку. По крайней мере, квартира останется в семье, пока все это не закончится.

Всхлипывания Рамоны затихли: она сумела успокоить себя собственной внутренней силой и убежденностью, которая, в свою очередь, опиралась на непоколебимую веру. Внезапно холодный ночной воздух наполнили крики и звуки бьющегося стекла. Леви встал и подошел к окну. Чуть дальше по Юденгассе пылали факелы.

— Быстро выключи свет!

Крики и грохот разбиваемых стекол становились громче. По Юденгассе двигалась группа молодых головорезов — членов австрийской гитлеровской молодежной организации — и коричневорубашечников.

— Judenfrei! Judenfrei! — Неистовые вопли эхом отражались от домов по Юденгассе. — Без евреев! Без евреев!

Точно так же, как Навуходоносор и Тит разрушили первый и второй храмы в Иерусалиме, Гитлер и Гиммлер сейчас вознамерились уничтожить евреев в Вене. В витрины всех магазинов, отмеченных нарисованной звездой Давида, летели камни.

— Возьми детей и запри их в ванной, — прошептал Леви.

В полумраке комнаты он видел, как страшно Рамоне. Леви быстро взял драгоценную статуэтку майя, которая оставалась в Вене, завернул ее в красный бархат, поднял ковер перед камином и положил ее в длинный металлический ящик, спрятанный под половицами, где уже лежала другая фигурка. Он думал о том, чтобы положить их в большой сейф у себя в кабинете, но понимал, что именно там нацисты и будут искать их в первую очередь. Удовлетворенный тем, что статуэтки находятся в относительной безопасности, насколько это было возможно в такой ситуации, Леви вложил свои записи по числам Фибоначчи и пирамидам Тикаля в книгу своего друга Эрвина Шредингера «Наука и гуманизм». Затем он сунул книгу обратно на полку и вернулся, чтобы закрыть вход в квартиру. Они с Рамоной подвинули тяжелый шифоньер и поставили его поверх большого люка, который перекрывал лестницу, ведущую в расположенный под ними бутик Рамоны.

— А теперь иди к детям, — сказал Леви, сам же двинулся к окну.

Толпа приближалась, звон разлетающегося вдребезги стекла становился все громче. Когда группа из примерно двадцати молодчиков остановилась перед магазином Рамоны, Леви отпрянул назад.

— Juden verrecke! Смерть евреям! — завопил один из них, бросая в витрину один камень за другим.

Толпа, вооруженная металлическими прутьями, ворвалась внутрь и принялась методично крушить полки, прилавки, шкафы — все, что только можно было сломать. Они обливали модельные платья и шляпы желтой краской. Один из головорезов вскарабкался по лестнице и начал молотить в люк прикладом своего ружья, но остальные уже двинулись дальше, и тот бросил это занятие.

— Мы еще вернемся, еврейские ублюдки! — крикнул он и сбежал вниз по ступеням, чтобы догнать своих.

— Как ты думаешь, сколько у нас времени? — спросила Рамона, обнимая Ребекку и Ариэля.

Ребекка всхлипывала, Ариэль старался сдерживать слезы; оба были очень напуганы. Грохот бьющихся стекол затихал, но вместо него завыли сирены со стороны охваченной пламенем синагоги, расположенной всего в квартале от Юденгассе.

— Мы должны собраться сегодня ночью, — ответил Леви; на его глазах блестели слезы.

 

13

Стамбул

Заходящее солнце прощальным салютом окрасило небо к западу от Стамбула в ярко-красный и оранжевый цвета. В отличие от кардинала Пачелли, который, будучи папским нунцием в Мюнхене, разъезжал в черном лимузине, украшенном гербами Ватикана, посланник святой Церкви в Турции и Греции, будущий Папа Иоанн XXIII, архиепископ Анджело Ронкалли предпочел оставить свой потрепанный «фиат» в гараже. Одетый в удобное гражданское платье, Ронкалли остановил ветхое такси в узком проезде перед папским посольством на улице Ульчек Сокак. Пройдет немало времени, и через многие годы после его смерти благодарный турецкий народ переименует Ульчек Сокак в улицу Папы Ронкалли.

— В гостиницу «Пера Палас», пожалуйста.

— Evet, «Пера Палас»! — Пожилой шофер с устрашающим скрежетом включил передачу и ринулся в хаос стамбульского дорожного движения, успокаивающе махая рукой другим водителям, сыпавшим в его адрес проклятиями, которые были всего лишь своеобразным ритуалом в этой бесконечной какофонии из скрипа тормозов и отчаянных воплей автомобильных сигналов.

— Senin bir ailen var? У вас есть семья? — спросил Ронкалли худого и морщинистого водителя.

— Evet.

Когда Ронкалли заговорил с ним на его родном языке, очень смуглое лицо шофера расплылось в подобии улыбки, обнажившей дырку на месте трех отсутствующих зубов.

— Два мальчика и девочка, — с гордостью произнес он. — А у вас?

Ронкалли улыбнулся и покачал головой.

— Hayir. Только я один.

На тротуарах толпились уличные торговцы, и водитель умело прокладывал путь в этом водовороте людей. Под натянутыми брезентовыми тентами предлагалось все что угодно: рыба и курица, изделия из кожи и латуни, обувь и одежда, а иногда и uds и cumbus — турецкие лютни и мандолины. Они достигли улицы Рефика Сайдама и начали спускаться в сторону Босфора — узкой полоски воды, соединявшей Черное и Мраморное моря. По другой стороне дороги старая лошадь с проступающими сквозь коричневую шкуру ребрами и раздувающимися ноздрями, из которых в холодный воздух вырывались облака пара, с огромным трудом тащила непосильную поклажу вверх по крутому склону холма. Резиновые шины шаткой деревянной телеги были стерты до корда, а раскачивающаяся трехметровая гора мешков риса, специй и кофе буквально бросала вызов законам всемирного притяжения.

Мимо проходили старики, сгибаясь под весом плетеных ивовых корзин с апельсинами, бананами и хлебом. Безногие нищие на небольших тележках на колесиках проталкивались между повозками, на которых стояли большие медные сосуды с крепчайшим турецким кофе или жаровни, где жарились каштаны или кебабы. Сквозь открытое окно в такси врывалась сложная смесь из сотен запахов специй и жареного мяса.

— Благодарю вас, друг мой, — сказал Ронкалли, когда они подъехали к отелю «Пера Палас». — Тут немножко больше, для ваших детей, — добавил он, вкладывая в руку таксиста лишние лиры в качестве чаевых.

Ронкалли задержался, заглядевшись на бухту Золотой Рог. На другой стороне гавани минареты и большие мечети Стамбула вздымались в вечернее небо, словно вытянутые каменные пальцы. Ронкалли повернулся и направился к «Пера Палас», вычурному зданию в стиле рококо на улице Конституции. Молодой посыльный с темными курчавыми волосами, одетый в черные брюки и темно-бордовый военный китель с золотыми эполетами, широко улыбнулся и распахнул перед ним двойные двери, обитые бронзовыми пластинами.

Позади стойки администратора из темного полированного дерева в ячейках лежали тяжелые латунные ключи от номеров. На одном краю стола стоял телефонный аппарат с черным микрофоном в форме колокола и тяжелым пластмассовым наушником. Справа от стойки наверх уходила широкая мраморная лестница с красной ковровой дорожкой, огибая стальные опоры и затянутую металлической сеткой шахту лифта; здесь стоял еще один юный посыльный, готовый открыть для посетителя тяжелые деревянные двери.

Архиепископ прошел через просторный, увешанный люстрами вестибюль, мягко ступая по великолепному персидскому ковру ручной работы. По центру комнаты через равные интервалы стояли высокие сосуды с цветами. Массивные резные деревянные перила, зеркала в позолоченных рамах, элегантные вазы в египетском стиле, расставленные в ряд вдоль стен, — это была только внешняя сторона отеля «Пера Палас». Стамбул стоял на Шелковом пути, проходившем через Европу и Азию, к тому же этот город был идеально расположен между Восточной Европой и Палестиной. Пока мир раскачивался на грани войны, турецкое правительство твердо решило сохранять нейтралитет. Но оно все же разрешило Еврейскому агентству, общественной организации, созданной после Первой мировой войны для поддержки международной еврейской общины, открыть свой офис в этом отеле.

В вестибюле за одним из столиков в античном стиле Ронкалли уже дожидался Мордекай Гершель.

— Анджело, спасибо, что пришли.

Гершель поднялся со своего места и протянул архиепископу руку. Ему шел пятый десяток, но он оставался худым и подтянутым. Он был майором Хаганы — военного крыла Еврейского агентства Давида Бен-Гуриона в Палестине, где он был ранен в стычке с англичанами. После этого на правой щеке у него сохранился заметный шрам. Гершелю было поручено организовать свое агентство в Стамбуле, которое стало одной из отчаянных попыток сионистов спасти своих соотечественников от фашистов. В отличие от Гершеля, крупный Ронкалли был похож на медведя и в обычных условиях не увлекался физическими упражнениями. У него были редеющие волосы и длинное овальное лицо, на котором выделялся крупный римский нос. Вдвоем они составляли любопытную пару: поджарый бывший борец за свободу и очень полный архиепископ. Но объединяло их то, что оба были глубокими мыслителями, связанными общим стремлением к гуманизму и справедливости.

— Есть какие-нибудь новости из Ватикана? — спросил Гершель.

— Они посылают папского представителя, хотя это может быть просто тактикой затягивания времени. Боюсь, что Рим несколько отстранился от проблем реального мира.

На просьбы Ронкалли о помощи евреям в ответ от кардинала Пачелли последовало полное молчание.

Гершель кивнул.

— Я понимаю. Переходя к делу: одной из наших самых серьезных проблем, Анджело, остается вопрос передачи информации. Найти людей, говорящих на родном языке конкретной страны, да еще обладающих необходимыми нам качествами, совсем непросто, но теперь у меня есть один агент в Румынии, другой — в Венгрии, а еще два на следующей неделе выезжают в Югославию и Болгарию. Мне также удалось проникнуть в концентрационный лагерь Маутхаузен в Австрии.

— Если вам нужны надежные каналы передачи сообщений, у меня есть несколько своих людей в посольствах, которым можно доверять, и мы можем воспользоваться нелегальными методами.

— А Ватикан не станет возражать?

— Только если узнает об этом. — Ронкалли широко улыбнулся, явно довольный собой. — Господь точно возражать не станет, а за него голосует большинство.

— Спасибо, Анджело. Я очень вам благодарен. Турецкая почта помогает нам, и мы будем продолжать использовать ее для связи с обычными гражданами, но приятно узнать, что есть и более безопасный канал.

Ронкалли наклонился вперед.

— И еще, — тихо сказал он, — я подумал о детях. Если бы мы изготавливали сертификаты о переходе в католическую веру с соответствующими штампами и печатями, это могло бы помочь?

Уже не в первый раз элегантный «Пера Палас» становился местом, где составляли конспиративные планы. В баре «Восточный экспресс» любила выпивать Мата Хари, а также Альфред Хичкок и Эрнест Хемингуэй; после того как была обнаружена покинутая разбитая машина Агаты Кристи и поползли ложные слухи о том, что она утонула, знаменитая писательница создала свое «Убийство в „Восточном Экспрессе“», и сделала это в номере 411.

— Это стало бы неоценимой помощью, Анджело. Мы попытаемся вывезти как можно больше наших соотечественников через эту страну и дальше в Палестину, хотя двуличные англичане не дают причаливать кораблям с беженцами, и нам приходится подходить к берегу по ночам. — Гершель печально поднял брови.

— А другие страны примут их?

— Мы рассматриваем возможности с Центральной и Южной Америкой.

— По крайней мере, так у нас будет больше вариантов.

— Хотя для некоторых время уже истекает. Вы что-нибудь слышали о профессоре Леви Вайцмане?

— О знаменитом археологе?

Гершель кивнул.

— Мы получили сведения от одного из наших агентов в СС. Вайцману и его семье грозит серьезная опасность.

 

14

Вена

Адольф Эйхманн стоял на сцене танцевального зала в недавно конфискованном дворце Ротшильдов на Плоссгассе, завершая свое обращение к офицерам СС, гауляйтерам и крайсляйтерам, районным и окружным политическим лидерам, которых вынесло на самую верхушку Австрийской нацистской партии, словно пену в кружке пива. Оберштурмбанфюрер фон Хайссен, недавно получивший звание подполковника и назначенный начальником концентрационного лагеря Маутхаузен, сидел в первом ряду.

Эйхманн вцепился руками в кафедру, его эсэсовская фуражка была щегольски сдвинута набок.

— Евреи, господа, относятся к классу паразитов. Помимо зарабатывания денег, их единственной целью в жизни является разорение немецкого народа и рейха. Но немцы — люди сострадательные, и этой мрази будет дана возможность убраться восвояси самостоятельно.

— А если они не захотят уезжать? — выкрикнул мужчина в коричневой форме крайсляйтера Третьего района Вены, буквально лопавшейся на нем. Крайсляйтер Швайцер был столь же тучен, сколь и беспощаден.

Эйхманн еле заметно улыбнулся.

— С этого момента весь бизнес, принадлежащий евреям, бойкотируется. Любой житель Вены, посетивший еврейский магазин, считается совершившим преступление против государства. Их имена и адреса будут вывешены на улицах Вены. По сути, австрийцам запрещается даже разговаривать с евреями, если только это не является абсолютно необходимым.

Эйхманн на мгновение задумался, но решил пока не развивать эту тему. Его программа по привлечению к работе в еврейских магазинах молоденьких продавщиц и составлению списков их клиентов будет озвучена при необходимости позже.

— Уже очень скоро, — продолжал Эйхманн, — жалкие предприятия этих любящих наживу кровососов окажутся выставленными на продажу по бросовым ценам, так что почтенные австрийцы смогут купить их и дальше вести свое дело честно и спокойно. Кроме того, по приказу фюрера все гражданские служащие неарийского происхождения должны быть уволены. Это касается и персонала университетов. Для всех, в ком есть еврейская кровь, университеты будут закрыты. Это же справедливо и в отношении школ. Юристы и доктора из евреев должны быть выброшены на улицу. Что касается евреев-медиков, то они будут переквалифицированы в «еврейских целителей», и их грязная практика должна ограничиваться только себе подобными.

— Господин оберштурмфюрер, а как мы сможем идентифицировать каждого из них? — спросил крайсляйтер Швайцер.

— С помощью их лидеров вы должны составить списки еврейских жителей каждого района, и от них мы потребуем носить желтую звезду, — ответил Эйхманн. — Сейчас вышел закон об имуществе евреев, в соответствии с которым все они должны будут добровольно сдать предметы из золота, платины и серебра, а также драгоценные камни, жемчуг и ювелирные изделия. — Фон Хайссен одобрительно закивал. — Политические заключенные, а также те, кто может обладать информацией, ценной для рейха, будут помещены в лагерь, который мы построили в Маутхаузене. — С этими словами Эйхманн кивнул в сторону фон Хайссена, как бы отдавая должное его новому назначению.

* * *

Вернувшись в свой кабинет, одну из бывших гостиных Ротшильдов, Адольф Эйхманн встал, заложив руки за спину, перед окном, выходившим на Плоссгассе. Он знал, что тех мер, о которых он объявил сегодня, будет недостаточно. Необходимо принять окончательное решение, что даст возможность провести медицинские исследования, столь необходимые для того, чтобы улучшить качество жизни граждан рейха. Его размышления были прерваны неожиданным стуком в дверь.

— Herein kommen!

Вошел заместитель Эйхманна и, вытянувшись по стойке «смирно», щелкнул каблуками.

— Только что прибыло телеграфное сообщение, господин оберштурмфюрер. С пометкой «сверхсрочно».

КОМУ: ОБЕРШТУРМФЮРЕРУ ЭЙХМАННУ

Бригаденфюрер Генрих Мюллер

Согласно приказу рейхсфюрера Гиммлера, немедленно арестовать еврейского профессора Леви Вайцмана (55 лет), Рамону Вайцман (40 лет), Ариэля Вайцмана (10 лет) и Ребекку Вайцман (8 лет), проживающих по адресу 4/12 Юденгассе, квартал собора Святого Стефана, Вена. Обыском в квартире Вайцмана и вокруг нее будет руководить комендант Маутхаузена оберштурмбанфюрер фон Хайссен, которому должно быть оказано всяческое содействие.

Эйхманн поставил на телеграмме свои инициалы и подписал приказ о временной передаче фон Хайссену командования специальным подразделением зондеркоманды СС.

— Передайте это оберштурмбанфюреру фон Хайссену, — распорядился Эйхманн, протягивая приказ своему помощнику. — Вы найдете его внизу, в танцевальном зале.

— Jawohl, Herr Obersturmfuhrer!

 

15

Вена

Стук в парадную дверь звучал неумолимо.

— Aufmachen!

Рамона рывком села на постели.

— Леви! Они уже пришли?

Леви приложил палец к губам.

— Ш-ш-ш. Я с ними все улажу.

Он набросил свой домашний халат, но тут внезапно вспомнил о двух картах, нарисованных на коре, которые он оставил возле моделей пирамид майя в своем кабинете. Он забрал их и вернулся в спальню. Ребекка и Ариэль, оба перепуганные, с округлившимися от страха глазами, прибежали в комнату к матери. Леви вдруг подумал, что ребенка нацисты обыскивать не будут, и отдал карты Ариэлю.

— Сохрани это для папы, — сказал он. — Все будет хорошо, я тебе обещаю, — ободряюще добавил он.

— Открывайте, евреи, или мы выломаем двери!

Когда Леви открыл, бойцы зондеркоманды в сопровождении группы молодых коричневорубашечников сшибли его на ковер и ворвались в квартиру. С трудом поднявшись на ноги, Леви увидел, что в дверях стоит фон Хайссен, постукивая себя по высокому сапогу плетеным кожаным хлыстом.

Фон Хайссен поднес кончик своего хлыста к подбородку Леви.

— Я смотрю, вы куда-то уезжаете, еврей? — спросил он, заметив в коридоре собранные чемоданы.

Леви оттолкнул хлыст в сторону.

— Как вы смеете врываться в мой дом подобным образом!

Хлыст фон Хайссена ударил Леви по лицу.

— Где статуэтка?

Боль была обжигающей и мучительной.

— Понятия не имею… Могу предположить, что где-то в джунглях Гватемалы.

Фон Хайссен опять хлестнул Леви по лицу.

— Где она?

На глазах у Леви выступили слезы, но он сжал зубы и ничего не сказал.

Фон Хайссену с большим трудом удавалось контролировать свою ярость, вызванную открытым вызовом Леви.

— Scharfuhrer! Сержант! Арестовать их, а здесь все обыскать. Мы ищем нефритовую статуэтку высотой приблизительно тридцать сантиметров.

— Jawohl, Herr Obersturmbannfuhrer. В кабинете находится сейф, но он заперт.

— Что вы говорите! — На лице фон Хайссена мелькнула удовлетворенная ухмылка. — Этот еврей сейчас нам его откроет. — Он снова приподнял подбородок Леви кончиком хлыста.

Стараясь успокоить трясущуюся руку, Леви вставил ключ в замок сейфа. Открыв дверцу, он отступил назад, мысленно молясь за Рамону и своих детей.

Фон Хайссен лично осмотрел содержимое большого сейфа, где Леви и Рамона держали свои самые ценные вещи. Здесь лежало более 4000 шиллингов из доходов бутика Рамоны, которые она собиралась перевести в новые рейхсмарки.

— Статуэтки здесь нет, — со злостью произнес фон Хайссен.

В голосе его звучало разочарование. Он окинул взглядом остальное: драгоценности Рамоны и три золотых храмовых семисвечника — меноры, семь ветвей которых символизировали горящий куст, увиденный Моисеем на горе Хорив. Внимание фон Хайссена привлек массивный золотой крест. В центре его сиял изысканный большой рубин, окруженный дюжиной крупных бриллиантов. Фон Хайссен подбросил его на ладони.

Леви старался сохранять спокойствие. Этот нагрудный крест был найден его прадедом во время археологических раскопок на Масличной горе под Иерусалимом и хранился семьей Леви в течение четырех поколений. Его история восходила к временам Третьего крестового похода, Ричарда Львиное Сердце и Саладина, султана Египта.

— Заберите эту мразь в грузовик, — скомандовал фон Хайссен, закрывая сейф и пряча ключи в карман.

Леви вырвался из рук военного в форме зондеркоманды.

— Мне нужно хотя бы одеться!

Фон Хайссен зловеще ухмыльнулся.

— Посадите его в грузовик. Там, куда он едет, одежда ему не понадобится.

Подойдя к окну, фон Хайссен увидел, как молодые коричневорубашечники перебросили Леви и членов его семьи через борт грузовика, стоявшего внизу. Ночью прошел сильный снег, и булыжники мостовой влажно блестели в скупых лучах утреннего зимнего солнца. Дальше по Юденгассе нацисты грузили других евреев для отправки в Маутхаузен, но фон Хайссен все равно чувствовал себя обманутым. У него за спиной зондеркоманда и коричневорубашечники методично перерывали квартиру Леви, но никаких следов пропавшей нефритовой статуэтки не было. «Возможно, — со злостью подумал фон Хайссен, — фигурка и вправду осталась там, в Гватемале. Но этот еврей еще заплатит за все», — поклялся он себе. Фон Хайссен резко развернулся на каблуках и направился обратно в квартиру, пройдя в каком-то метре от того места, где под полом были спрятаны две статуэтки.

* * *

Леви одной рукой обнял Рамону, другой — Ребекку и Ариэля. Ребекка всхлипывала, спрятав свою белокурую курчавую головку на груди отца. Рамоне удалось убедить сердобольного капрала позволить ей и детям одеться, но Леви оставался в своей пижаме и дрожал от холода.

— Папа, куда везут нас эти люди? — хныкала Ребекка.

Леви поцеловал дочь в макушку и еще крепче обнял ее.

— Посмотрим… Все будет хорошо, Liebchen, — прошептал он, утешая маленькую девочку, как мог.

Они переправились через Дунай в Эммерсдорфе, и теперь Леви мог сказать, что они едут вдоль левого берега. Ветки деревьев ломались от снега. Он потер руки, чтобы восстановить циркуляцию крови. Ребекка и Ариэль спали на его левом плече, Рамона устроилась на правом. Примерно через два часа они замедлили ход, проезжая через небольшой городок Маутхаузен, а еще через несколько километров их грузовик взобрался по извилистой дороге на небольшой холм и остановился перед массивными деревянными воротами концентрационного лагеря. Охрана проверила документы у водителя и мельком осмотрела человеческий груз в кузове, прежде чем открыть ворота. Грузовик со скрежетом въехал в нижний внутренний двор и, накренившись, остановился.

Внутри огороженной территории их уже ждали капитан СС и дюжина эсэсовских охранников.

— Выгрузить их из машины и выстроить в ряд у стены, — рявкнул гауптштурмфюрер.

Леви крепче обнял Рамону и детей.

— Господь защитит нас, — шепнул он.

Леви, Рамона и дети стояли в середине шеренги, и Леви осторожно осматривался по сторонам, дрожа в своих домашних тапочках и пижаме. Лагерь был огорожен высокими каменными стенами, увенчанными колючей проволокой. По всей длине стен через равные интервалы размещались массивные гранитные сторожевые башни с навесами из шифера. Словно студенческий городок какого-то университета смерти, нижний лагерь, куда их доставили, был окружен педантично выстроенными в линию каменными бараками. В сторожевой будке, в дальнем конце ряда бараков, Леви заметил двух охранников, которые молча водили стволами своих пулеметов по рядам заключенных. Внезапно он уловил какое-то волнение, охватившие охранников, когда ворота, через которые их только что привезли сюда, открылись вновь.

— Achtung!

Из главного караульного помещения выбежал еще десяток охранников и выстроился в шеренгу с винтовками наизготовку.

— Heil Hitler!

Во внутренний двор въехал черный «мерседес» фон Хайссена, и командир караульных вытянулся по стойке «смирно», вскинув руку вверх. Фон Хайссен, выйдя из машины, ответил на приветствие своего адъютанта и направился к группе заключенных, привычно похлопывая себя хлыстом по голенищам высоких сапог.

Он медленно прошел вдоль ряда и остановился напротив Ариэля, который держал одну руку в кармане.

— Что у тебя в кармане, мальчик?

Ариэль молча смотрел в землю, его нижняя губа дрожала. Фон Хайссен поднял его подбородок кончиком хлыста.

— Отдай это мне!

Леви двинулся было, чтобы защитить сына, но фон Хайссен взмахнул своей плетью, а охранник отбросил его к стене.

— Я сказал: дай это мне, мальчик!

Ариэль со слезами на глазах протянул ему одну из карт, которую он прятал у себя в кармане, ту, где на изображение озера Атитлан были нанесены показания компаса.

— И что же это у нас здесь? — спросил фон Хайссен, оборачиваясь к Леви.

— Детский рисунок, — спокойно ответил Леви.

— Ложь! — Фон Хайссен ударил Леви по лицу, и Рамона заплакала. — Вы посмели бросить вызов Третьему рейху? Штурмшарфюрер!

— Да, господин оберштурмбанфюрер!

Невысокий и коренастый старший сержант щелкнул каблуками. Униформа облегала его бочкообразную фигуру, а воротник едва не лопался, удерживая толстые складки багрового двойного подбородка. Штурмшарфюрер Шмидт получил специальное назначение в качестве старшего сержанта лагеря Маутхаузен не в последнюю очередь из-за своей неуемной ненависти к евреям. За все двадцать лет службы в вермахте, а теперь в подразделении тюремной охраны эсэсовской дивизии «Мертвая голова», Шмидт никогда не нюхал пороха. Неспособный думать самостоятельно, раболепный садист Шмидт и в дальнейшем тоже не хотел здесь ничего менять. Его в равной степени ненавидели и заключенные, и охрана, но он обладал некими качествами, которые фон Хайссен считал полезными для дела.

— Забрать этот сброд в казармы караульных и заставить их чистить отхожие места.

— Jawohl, Herr Obersturmbannfuhrer!

Фон Хайссен снова подвел свой хлыст под подбородок Леви.

— И вы у меня станете драить сортиры, пока они не начнут сиять. Там у вас будет достаточно времени, чтобы подумать и стать более сговорчивым. — Фон Хайссен развернулся на каблуках своих безупречно начищенных сапог и зашагал прочь.

Шмидт прогнал колонну измученных людей вверх по ступенькам в сторону главного входа на территорию лагеря для заключенных, где по обе стороны от ворот стояли две массивные каменные сторожевые башни. Леви посмотрел налево. Мужчины и женщины откалывали осколки камня от гранитной скалы и перетаскивали их к большим деревянным бункерам. По карьеру разносились крики женщин: они тщетно пытались сдвинуть с места полный бункер, когда к ним подскочил охранник и принялся бить их тяжелой деревянной дубинкой. Позади женщин мужчины носили большие камни на плечах; под дулами винтовок их заставляли бегать по крутым гранитным ступеням, ведущим к скале.

Охранники затолкали Леви и остальных из их группы в туалет казармы, где стояла ужасная вонь.

— Как раз то, что нужно, вам не кажется? — хмыкнул Шмидт. — Еврейское Scheisse, дерьмо, чистит эсэсовские Scheissenhauser, сортиры!

Шмидт хрипло расхохотался собственной шутке и грубо подтолкнул Леви к одной из открытых кабинок. Вонь стала нестерпимой. Шмидт схватил Леви за шею и, сунув его головой в унитаз, дернул за цепочку. Вонючая жижа брызнула Леви в нос и на волосы.

Леви упал на спину, и его вырвало.

* * *

— Мой таллит, Леви! Они заставили меня чистить туалет моей молитвенной шалью, — тихо всхлипывала Рамона, когда они шагали назад в свой пустой барак.

— Lichter ausloschen. Погасить свет, — рявкнул штурмшарфюрер Шмидт и щелкнул выключателем.

Во время их ареста Леви оценил молодого немецкого капрала Шауба как одного из немногих нормальных людей среди стражников, и поэтому удивился, когда тот подошел к его койке.

— Ты! На выход!

Истощенный эмоционально и физически, Леви не мог сопротивляться. Шауб вытолкал его за дверь и тут же закрыл ее за ними, как только они оказались за пределами барака.

— Времени у нас мало, так что слушайте внимательно, — тихо сказал Шауб, оттаскивая Леви подальше от крута света, отбрасываемого голой лампочкой, висевшей над входом в барак. — Мне очень жаль, что вам пришлось пройти через все это. Мы попытаемся выдернуть вас отсюда как можно скорее, но в данный момент это очень опасно, хотя мы работаем над планом в отношении ваших детей. Если Ребекку и Ариэля переведут на прачечные работы, не старайтесь удерживать их с собой и скажите им, чтобы они делали все, что им велят.

— Откуда вы знаете их имена… Кто вы такой? — спросил Леви, стараясь понять смысл всего сказанного эсэсовским охранником.

— Это не имеет значения. Я из Еврейского агентства в Стамбуле, и это все, что вам нужно знать.

Вдруг на противоположной стороне лагеря в одном из бараков открылась дверь.

Шауб тут же ударил Леви в лицо, и тот поморщился от боли.

— Ах ты еврейское отродье! Что ты делаешь на улице после выключения света? Немедленно обратно!

 

16

Маутхаузен, 20 апреля 1938

День начался с облачного и холодного рассвета, и когда фон Хайссен возвращался после утреннего осмотра лагеря, сапоги его скрипели по свежему весеннему снегу. Фон Хайссен старался сделать все, чтобы приезд рейхсфюрера Гиммлера и празднование дня рождения Гитлера прошли без сучка без задоринки. Дойдя до своей штаб-квартиры, он спустился в расположенный под зданием подвал. Это было по-настоящему укрепленное помещение, куда имели доступ всего два человека: он сам и его ординарец, который занимался переплавкой еврейских драгоценностей и множества золотых коронок, извлекаемых всякий раз, когда «душевые» под госпиталем освобождались от мертвых тел. Фон Хайссен пощупал рукой небольшую печь, которую он установил вдоль одной из каменных стен. Она была еще теплой после предыдущей ночи. Удовлетворенный, он набрал код цифрового замка на громадном сейфе в задней части подвала.

«Замечательно», — подумал он, вынимая новый десятикилограммовый слиток, который его ординарец добавил к лежавшим там шести. Все бруски имели оттиск в виде орла и свастики, и создавалось впечатление, что готовятся они для пополнения казны рейха, но у фон Хайссена были в этом отношении другие планы. Он уже пригласил к себе синьора Феличи. Могучие связи папского посланника внутри Ватикана — государства, куда не распространялась власть ни Гитлера, ни итальянского диктатора Муссолини, — могли быть, по его мнению, весьма полезны. Полковник СС открыл один из выдвижных ящиков сейфа и извлек оттуда нательный крест, который он обнаружил в сейфе Вайцмана; это был один из предметов, которые он велел своему ординарцу хранить отдельно. Для самого фон Хайссена этот крест, помимо своей денежной стоимости, не был ничем примечателен, но он догадывался, что для такого человека, как Феличи, он мог представлять гораздо большую ценность. Он положил крест обратно в ящик, закрыл дверь сейфа и направился обратно в свой кабинет.

Сидя за громадным письменным столом красного дерева, фон Хайссен обратил внимание на странный кусок бумаги, который он отобрал у еврейского мальчика. Детский рисунок? Эту желтую фигуру действительно мог нарисовать ребенок, но зачем десятилетнему мальчишке чертить этот набор линий, да еще приписывать к ним что-то, похожее на координаты? Стоило ли сохранять жизнь его жалкому отцу, чтобы выяснить это? В нормальных условиях — пожалуй, да; по крайней мере, можно было бы уделить время обычным методам убеждения, но фон Хайссен слишком хорошо знал, какую угрозу представляет собой этот еврейский археолог. Чем дольше Вайцман жил, тем больше возрастала опасность, что от него просочится информация об обнаруженной статуэтке. Существовал только один человек на свете, которого фон Хайссен боялся: если Гиммлер узнает правду, это будет конец.

В глубоком раздумье фон Хайссен поднялся из-за стола и подошел к окну, рассеянно глядя в сторону карьера, где уже работали еврейские заключенные. Он был убежден, что если бы статуэтка действительно была у Вайцмана, он бы почти наверняка спрятал ее в своем сейфе. Было бы логично предположить, что нефритовая фигурка, по-прежнему находится в джунглях Гватемалы, а следовательно… Его мысли были прерваны стуком в дверь.

Его адъютант гауптштурмфюрер Ганс Брандт был ростом 5 футов 9 дюймов, что едва укладывалось в ограничения по антропометрическим данным для войск СС, но Брандт имел очень хорошие связи, а то, что этот белокурый арийский капитан с овальным лицом и оливковой кожей недобирал по росту, он с лихвой компенсировал своими амбициями и беспощадностью.

— Herein kommen!

— Я привел этого еврея, господин комендант, а мне сообщили, что автомобиль рейхсфюрера Гиммлера уже приближается к Маутхаузену. Он будет здесь через полчаса.

— Охрана готова?

— Jawohl, Herr Kommandant. Я лично инспектировал их. Мне также сообщили, что рейхсфюрера сопровождает доктор Ричтофф.

— Для доктора все готово?

Брандт кивнул.

— Техники уже закончили установку оборудования, включая барокамеру, а барак номер шесть был переделан в соответствии с инструкциями доктора Ричтоффа.

Фон Хайссен одобрительно хмыкнул.

— Хорошо. Приведите еврея.

— Jawohl. Heil Hitler!

— Господин профессор, мне доложили, что ваша квартира была тщательно обыскана, но в ней не было обнаружено каких-либо следов статуэтки. Так все-таки, где же она? — Фон Хайссен задал свой вопрос очень медленно, голос его был зловеще спокойным.

— Я же уже говорил вам…

— Лжец! — Фон Хайссен хлестнул Леви своей плетью.

Леви задохнулся от боли, но сдержал крик.

— Грязный еврейский лжец! — Фон Хайссен снова хлестнул его по лицу, разбив ему очки. — Где она?

Фон Хайссен уже кричал, нанося Леви беспорядочные удары хлыстом. На глазах Леви выступили слезы, и он с трудом выносил мучительную боль.

Фон Хайссен снова подумал, что еврейский археолог действительно может говорить правду, но это было лишь мимолетным допущением.

— А что означает эта карта? — спросил фон Хайссен, взяв со стола кусок бумаги хуун из коры фикуса.

— Это всего лишь рисунок маленького мальчика и ничего более, — вызывающе ответил Леви; колени его начали дрожать.

— Вы лжете! — Фон Хайссен обернулся к своему адъютанту. — Прикажите охране увести его, а когда рейхсфюрер уедет, штурмшарфюрер Шмидт может забрать его для «прыжков с парашютом».

Каким бы могущественным фон Хайссен ни чувствовал себя сейчас, он все равно понимал, что, прежде чем уничтожить этого еврейского профессора, ему необходимо получить личное согласие Гиммлера.

* * *

— Achtung!

Почетный караул вытянулся по стойке «смирно» и отсалютовал, когда бронированный автомобиль с серебряным орлом и флагом со свастикой, развевавшимся на капоте, проехал через ворота Маутхаузена; позади него следовал новый черный БМВ для персонала с номерным знаком SS1. Когда командующий войсками СС вышел из машины, фон Хайссен стал по стойке «смирно» и вскинул вверх правую руку.

— Heil Hitler, Herr Reichsfuhrer. Willkommen in Mauthausen!

В сотне метров от них посреди карьера Рамона, Ариэль и Ребекка пытались поднять в один из бункеров большой камень. Леви двинулся к ним на помощь, но тут же вздрогнул от боли, потому что охранник-эсэсовец ударил его прикладом винтовки.

— Старайтесь брать те, что поменьше, meine Lieblinge, — прошептал Леви.

Он обернулся и почувствовал, как у него по спине пробежал смертельный холодок: на ближайшей к ним сторожевой башне возле перил появился рейхсфюрер Гиммлер в сопровождении оберштурмбанфюрера фон Хайссена. Внезапно в сторону карьера пробежала группа эсэсовских охранников с винтовками наперевес. В дальнем конце карьера вереницей шагали заключенные в черно-серых полосатых робах; им было приказано остановиться и повернуться лицом к скале.

Ружейный выстрел эхом разнесся по всему карьеру, и женщина-заключенная на дальнем конце шеренги рухнула на землю; пуля, выпущенная в затылок, полностью разнесла ее лицо. Рамона упала в обморок, а Ариэль с Ребеккой спрятались за бункер и начали плакать. В течение следующих полутора часов карьер постоянно содрогался от треска ружейной пальбы, поскольку в честь дня рождения фюрера здесь каждые две минуты выстрелом в затылок убивали очередного еврея.

* * *

Фон Хайссен взглядом проводил машину Гиммлера, скрывшуюся за воротами Маутхаузена, а затем отправился обратно в карьер. День был весьма успешным. Празднование дня рождения фюрера прошло очень хорошо, и Гиммлер лично поздравил фон Хайссена с высокой эффективностью его лагеря. По словам Гиммлера, это послужило главной причиной того, что Маутхаузен был выбран местом для сверхсекретных медицинских экспериментов доктора Ричтоффа. Рейхсфюрер даже намекнул, что, если все пройдет хорошо, его ожидает следующее звание. Штандартенфюрер! Фон Хайссен уже видел дубовые листья на воротнике своего мундира. Его охватывала гордость, и, поднимаясь по тропинке на вершину скалы у края каменоломни, он звонко хлестал своей плетью по голенищам сапог. Он оглянулся назад в сторону ворот лагеря заключенных, где по его распоряжению жена Вайцмана и ее отпрыски были посажены на цепь возле одной из сторожевых башен. «Хорошо, — подумал он, чувствуя, как в нем поднимается волна удовлетворения. — Оттуда им тоже будет видна каменоломня».

Шмидт толкнул Леви на усыпанную камнями землю по направлению к ступенькам.

— Здесь сто восемьдесят шесть ступенек, и ты, еврей, проползешь их у меня все до единой.

Леви оглянулся назад, на Рамону, прикованную цепью вместе с детьми к каменной башне. Глаза ее были полны ужаса.

— Взять этот камень! — рявкнул Шмидт, когда они дошли до узкой каменной лестницы, ведущей на вершину высокого гранитного выступа, нависавшего над каменоломней. — Подними его на плечи, еврейское отродье!

Обвислые щеки Шмидта стали багровыми. Леви почувствовал исходивший от него резкий запах чеснока. Он взвалил тяжелую глыбу на свое правое плечо.

— Jetzt lauf! А теперь — бегом!

Рамона, руки которой были прикованы цепью к металлическому кольцу в стене у нее над головой, с ужасом смотрела на то, как Леви с огромным трудом карабкался по лестнице с массивным осколком камня, раскачивающимся у него на плече.

Шмидт обернулся к двум молодым охранникам.

— Вы знаете, что делать. Следуйте за ним!

Тот из них, что был повыше, взбежал по ступенькам и завопил Леви прямо в ухо:

— Пошевеливайся, еврей, ты еще и до середины не добрался!

Колени Леви под весом гранитной глыбы подкосились. Он пошатнулся и упал; второй охранник тут же ударил его прикладом по ребрам.

— Вставай, еврейская свинья! Я не собираюсь торчать тут с тобой весь вечер, черт возьми!

Леви с трудом поднялся и снова взвалил камень на плечи, превозмогая мучительную боль в боку.

— Мама, что они делают с нашим папой? — заплакала Ребекка, руки которой тоже были скованы цепью высоко у нее над головой.

Тяжело дыша, Леви смотрел только себе под ноги, не смея останавливаться. Осталось десять ступенек. Наконец, полностью изможденный, он, шатаясь, поднялся на последнюю из них и сбросил камень с плеча.

— Кто позволил тебе бросать камень? — Приклад высокого охранника ударил Леви в поясницу. Леви упал лицом на камни, сломав нос и выбив два зуба. — Встать!

Леви поднялся на колени, сплевывая кровь и осколки зубов.

Один из охранников взглянул на часы.

— Гюнтер, мы тут попусту теряем время, а нам пора уже выпить, черт побери!

— Ja. Вставай, еврейское дерьмо! — прорычал Гюнтер и ударил Леви ногой в живот.

Леви упал вперед, на плоскую площадку на скале, под которой находился карьер. В сотне метров внизу, у основания скалы, обнажился выход пласта гранита, где тощие, с торчащими ребрами заключенные откалывали камень кирками и лопатами. Леви взглянул налево, и кровь в его жилах застыла. На фоне заходящего солнца вырисовывался силуэт, который нельзя было перепутать ни с кем, — фон Хайссен.

Леви отшатнулся, но получил резкий толчок в спину.

Рамона с ужасом смотрела на Леви, который покачнулся на краю скалы, отчаянно размахивая руками. Его крик пронзил ей сердце, когда он сорвался вниз, пролетев половину расстояния по воздуху, прежде чем рухнуть на гранитные выступы у подножья скалы.

— Вот что бывает с теми, кто критикует рейх! — крикнул Шмидт заключенным в каменоломне. — А теперь возвращайтесь к своей работе, если не хотите стать следующими.

* * *

Ординарец фон Хайссена и старший стюард — с большим хрустальным бокалом «Гленфиддика» на серебряном подносе — стояли наготове в офицерской столовой сразу возле тяжелых дверей из кедра. На одной из стен висели флаги Третьего рейха и СС, а бар был украшен фигурой большого золотого орла.

— Meine Herren. Der Kommandant! — Гауптштурмфюрер Брандт подскочил со своего стула, чтобы объявить о прибытии фон Хайссена, и остальные офицеры последовали его примеру. Фон Хайссен протянул хлыст и фуражку ординарцу и взял у стюарда хрустальный стакан.

— Ганс, присоединяйтесь к нам, — скомандовал фон Хайссен своему адъютанту, махнув рукой в сторону пустого кожаного кресла рядом с доктором Ричтоффом. — Ein Bier?

— Danke schon, Herr Kommandant.

Фон Хайссен посмотрел в сторону бара и щелкнул пальцами.

— Итак, Эдвард, все в порядке? — спросил фон Хайссен, поворачиваясь к Ричтоффу.

Ричтофф кивнул. Кожа эсэсовского доктора была белой, как молоко. Его непослушные седые волосы были коротко подстрижены над высоким прямоугольным лбом, а из-под кустистых черных бровей смотрели бледно-зеленые глаза.

— Похоже, что так, Карл. Как мы и говорили, проводится пробный опыт. А наши эксперименты мы сможем начать завтра.

— А что вы, собственно, проверяете, господин доктор? — спросил Ганс.

— СС нужно установить новые стандарты для нового рейха, гауптштурмфюрер. Эксперименты в Маутхаузене имеют своей целью создание новой немецкой элиты — человеческого эмбриона, совмещающего в себе задатки лидера, ученого, воина и руководителя. Прошу простить меня, господа, но вы несовершенны.

— Зато представляем собой хорошее начало, доктор, — ответил фон Хайссен, подавая знак стюарду вновь наполнить его стакан.

— Эти эксперименты также направлены на получение данных, которые могли бы помочь поддерживать физическую форму наших солдат во время возможных операций на восточном фронте.

— И как же вы достигнете этого? — спросил Брандт, которому не терпелось узнать, каким образом может быть улучшена германская раса.

— Ваш Kommandant любезно предоставил мне в распоряжение необходимые образцы, как мужского, так и женского пола. В первом эксперименте мы разденем их догола и поместим в кадки со льдом, чтобы узнать, как скоро они умрут. Разумеется, зимой это будет проще выполнить, — добавил Ричтофф, закашлявшись, — поскольку их можно будет просто оставить в клетке на улице и посмотреть, сколько они продержатся. Во втором эксперименте мы понизим температуру до уровня, когда большинство из подопытных умрет, а из оставшихся найдем тех, кого удастся реанимировать. Мы уже провели ряд экспериментов в Освенциме, где мы вливали ледяную воду им в кишечник… но там все подопытные погибли. К сожалению, этот метод оказался не таким многообещающим. — Ричтофф потянулся к своему пиву.

— А барокамера? Она для чего нужна? — спросил Брандт.

— Для моделирования среды низкого давления с малым содержанием кислорода, — ответил Ричтофф. — Ваш Kommandant, как опытный глубоководный ныряльщик, может немало об этом рассказать.

— Это было уже давно, — заметил фон Хайссен.

— Мы также проверяли это в Освенциме, — продолжал Ричтофф, — но в Маутхаузене мы планируем использовать не только мужчин, но и женщин. Человеческое тело лучше всего функционирует на уровне моря, где кровь хорошо насыщена кислородом, но на высотах более пятнадцати тысяч футов уровень кислорода падает вдвое, и организму требуется акклиматизация. В Освенциме мы выяснили, что большинство испытуемых умирали, когда моделируемая высота подъема достигала двадцати трех тысяч футов. Но один продержался до двадцати пяти тысяч футов, и мы сохранили его внутренние органы для дальнейшего исследования.

— А сколько вам требуется экземпляров, господин доктор? — спросил Брандт.

— Для начала будет достаточно сорока. Двадцать мужчин и двадцать женщин, но они должны быть в форме.

— Включите женщину Вайцмана в первую партию, Ганс, и проследите, чтобы ее отпрысков заставили видеть все это. Возможно, в следующий раз мальчишка подумает, прежде чем что-то прятать от рейха. А сейчас, Эдуард, в честь вашего приезда я заказал к нашему ужину отличного вина.

* * *

Ночь опустилась на каменоломни, и команда солдат закончила снимать золотые коронки с мертвых тел у подножия скалы. Большой бульдозер, дымя выхлопной трубой, развернулся и принялся сгребать трупы в сторону помойной ямы. Позади него, за каменной стеной лагеря заключенных, его обитатели стояли на морозе между бараками в ожидании переклички. Рамона изо всех сил старалась успокоить Ребекку и Ариэля; дух ее не был сломлен, но разбитое сердце невыносимо болело о муже, которого она любила всеми фибрами своей души.

— Завтра вас обоих переведут работать в прачечную, Lieblinge, — прошептала Рамона. — Если кто-нибудь предложит вам помощь, вы будете в точности делать то, что он вам скажет, хорошо?

— А как же ты, мама? — спросил Ариэль.

Лицо его было очень бледным — весь его мир был разрушен. Ребекка смотрела на маму и пыталась понять, что произошло.

— С мамой все будет хорошо… а ты присмотри за своей маленькой сестричкой, — сказала Рамона Ариэлю, поглаживая белокурые волосы дочки. — Обещай мне.

— Обещаю, — шепнул Ариэль, крепче сжав мамину руку.

 

17

Маутхаузен

Ариэль поспешил на помощь сестре. Мешок с бельем для стирки был почти такого же размера, как она сама, и Ребекка сражалась с ним, пытаясь загрузить в кузов потрепанного синего фургончика, который каждый день увозил вещи офицеров в небольшой городок Маутхаузен для стирки. Ариэль с Ребеккой уже развернулись, чтобы сходить за остальными мешками, но водитель, молодая голубоглазая женщина, вдруг поманила их к себе за фургон, где они могли скрыться от посторонних взглядов.

— Слушайте внимательно, — прошептала она. — Меня зовут Катрина, и вы должны делать в точности то, что я вам скажу. В задней части фургона, под самой кабиной, есть пустое пространство, и, когда фургон будет наполнен, вы должны будете по мешкам забраться туда и закрыть ими себя сверху. Я запру двери фургона за вами. — Катрина спокойно посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не видит. — А теперь давайте быстрее, остались еще два последних мешка.

— А как же наша мама? — умоляющим голосом спросила Ребекка у Ариэля.

— Мама сказала, чтобы мы во всем слушались эту даму, — попытался утешить ее Ариэль, демонстрируя недетскую мудрость.

— Was ist los? — Из сарая прачечной вышел немецкий охранник, подозрительно щуря свои поросячьи глазки.

— Schnell machen! Поторапливайтесь, ленивое отродье! Я не собираюсь терять тут весь день! — Катрина подтолкнула Ариэля и Ребекку к погрузочной платформе. — Эти двое такие лентяи, — сказала она охраннику, сокрушенно качая головой и усаживаясь за руль.

— А чего вы ожидали? Это же евреи! — Охранник развернулся и пошел за Ариэлем и Ребеккой.

Катрина повернула ключ зажигания. Мотор быстро завертелся, но не завелся. Катрина попробовала еще раз, потом еще, но двигатель не запускался. Она заметила, что охранник возвращается.

— Scheisse! — выругалась Катрина. Она подняла короткий капот фургончика и вынула из кармана ротор, покрытый зеленым налетом.

— Все дело в этом роторе, — сказала Катрина, с отвращением глядя на деталь у себя в руках. — У вас в мастерской найдется кусочек наждака? — спросила она, незаметно протягивая охраннику пачку сигарет «Слейпнер».

— Jawohl! — ответил охранник, хитро улыбаясь Катрине. — Пойдемте со мной.

Катрина пропустила охранника вперед, а сама обернулась и коротко кивнула Ариэлю и Ребекке в сторону кузова фургончика.

Ариэль схватил за угол мешок своей сестры и потащил его вместе со своим. Он помог Ребекке перелезть через борт, взобрался внутрь вслед за ней и тихонько прикрыл за собой дверь.

— Быстрее! — шепнул он, выглядывая в окошко фургона. Он видел, как Катрина шла рядом с охранником и что-то терла куском бумаги у себя в руках. — Они возвращаются!

Дети перебрались через мешки с бельем, устроились в пустом пространстве возле кабины и поставили несколько мешков перед собой. Ребекка тяжело дышала, и Ариэль взял ее за руку и крепко сжал.

— Всегда то одно, то другое, — пожаловалась Катрина, защелкнув пластмассовую крышку на распределителе зажигания и захлопывая капот. — Vielen Dank.

— Bitte. Обращайтесь в любое время. Может быть, хотите выпить после работы?

— Посмотрим.

Катрина отпустила педаль сцепления и направила фургончик к тяжелым деревянным воротам и гранитным башням на въезде в лагерь Маутхаузен. Толстый охранник махнул ей рукой и направился в сторону туалета, чтобы перекурить. Катрина ехала медленно, ожидая, что ей откроют ворота, но высокий худой часовой спустился со сторожевой башни и подал сигнал остановиться.

— Was ist in der Lastwagen? — требовательным тоном спросил он.

— Nur schmutzige Wasche. Только немного грязного белья для стирки, — ответила Катрина.

— Aufmachen!

Катрина пожала плечами, вылезла из машины и открыла задние двери фургона.

Ариэль и Ребекка инстинктивно прижались к металлической стенке кабины. Один за другим охранник вытаскивал из грузовичка большие синие мешки, пока там не осталось всего два задних ряда. Внезапно он пристегнул к своей винтовке штык и ткнул им в щель между мешками. Ариэль и Ребекка вздрогнули, когда блестящее лезвие мелькнуло между ними, ударившись в тонкий металл кабины.

— Entschuldigung. Можно вопрос? — с равнодушным видом сказала Катрина.

— Was?

— Я просто подумала вот о чем. Я обратила внимание, что в этих мешках находится форма оберштурмбанфюрера фон Хайссена. И, возможно, комендант не слишком обрадуется, если вдруг обнаружит в своем кителе дырку от штыка.

Эсэсовский охранник заворчал и вылез из грузовика.

— Грузите их обратно и уезжайте с дороги! — распорядился он и, развернувшись на каблуках, полез обратно на сторожевую вышку.

Ариэль снова сжал руку Ребекки. Второй рукой он нащупал карту, которую ему удалось спрятать от фашистов и которая по-прежнему оставалась у него в кармане.

Через полчаса Катрина остановила фургончик на обочине дороги в лесу. Она открыла задние двери и положила в кузов маленькую сумку.

— Здесь кое-какая одежда. Через пару часов мы будем в Вене, но я хочу, чтобы вы переоделись, пока мы будем ехать, потому что, как только вы выйдете из машины, вы сразу отправитесь на борт корабля.

— Спасибо вам, — ошеломленно сказал Ариэль. — Найдется у вас кусочек бумаги и карандаш?

— Да, минутку.

— Зачем тебе бумага? — спросила Ребекка, когда автомобиль снова выехал на шоссе.

— Я попробовал вспомнить те фигуры на карте, которую забрал немец. Папа говорил, что это очень важно.

Слеза капнула на бумагу, когда Ариэль, как смог, восстановил отобранную карту, однако ему удалось вспомнить только одно указание координат из трех. Закончив, он аккуратно положил обе карты в сумку, которую им дала Катрина.

Следующие два часа пути Ариэль смотрел в маленькое окошко и в конце концов начал узнавать отдельные здания.

— Я думаю, что мы уже возле порта, — шепнул он. Внезапно машина остановилась, и задние двери открылись.

На Вену опустился предвечерний туман; на тюках с шерстью бездельничала небольшая группа солдат: они курили и перебрасывались шутками. Никто не обращал ни малейшего внимания на небольшое поржавевшее грузовое судно для перевозки угля, которое терлось о старые шины, привязанные к опорам пристани. Из единственной закопченной дымовой трубы «Вильгельма Колера» тянулся дымок, сливаясь с окружающим туманом. Мощные бурые воды Дуная, оставляя за собой водовороты, обтекали проржавевшие борта старенького пароходика, а чуть дальше, посреди реки, вверх по течению куда-то плыла, пыхтя, почерневшая баржа, груженная лесом.

— Здесь последние двое, — сказала Катрина палубному матросу из Еврейского агентства в Вене. Затем она обернулась к Ариэлю и Ребекке. — Удачи вам, и да пребудет с вами Господь.

С этими словами Катрина ушла.

Матрос торопливо провел Ариэля и Ребекку по узкому трапу и закрыл их в трюме.

* * *

Исчезновение детей могло бы пройти незамеченным до самой вечерней переклички, но фон Хайссен продолжал злиться из-за пропавшей статуэтки. Убедившись, что отец семейства никогда не расскажет, где находится фигурка, фон Хайссен решил сделать так, чтобы Ариэль и Ребекка своими глазами увидели гибель матери, прежде чем включить их в список подопытных для доктора Ричтоффа.

Грозно завыла лагерная сирена, возвещая о побеге заключенных.

— Мы обыскали весь лагерь, господин комендант. Их видели, когда они грузили белье в фургон для отправки в прачечную, но потом они исчезли. — Брандт явно нервничал.

— А компания, которая занимается стиркой? — спросил фон Хайссен.

— Их обычный водитель не вышел на работу по болезни, а потом его сменщик пропал вместе с грузовиком, но часовой с башни настаивает, что он обыскал кузов, и это подтверждают и остальные охранники.

— За этим стоят евреи! — вскипел фон Хайссен. — Привести на допрос управляющего прачечной.

— Должен ли я проинформировать Вену?

— Нет! Я займусь этим сам, — заявил фон Хайссен, твердо решив не допустить появления позорного пятна в своем деле. Он использует свои личные связи в гестапо, чтобы перекрыть любые пути бегства через Вену или Стамбул.

— Вы хотите, чтобы эксперимент с этой еврейкой Вайцман был отменен? — спросил Брандт. — Доктор Ричтофф готов к началу.

— Передайте доктору Ричтоффу, чтобы он приступал. Я скоро подойду. А мы тут пока сделаем кое-какие приготовления для этих двух непослушных детей… очень специфические приготовления.

— Jawohl, Herr Kommandant!

Менее чем через две минуты фон Хайссен уже связался с Адольфом Эйхманном в Вене, сообщив ему регистрационный номер фургона.

— Kein Problem, mein Freund. Граница перекрыта, а если они попытаются вывезти их через порт, мы перехватим их.

— Danke, Adolf. Премного благодарен. — Фон Хайссен повесил трубку, довольный тем, что дети Вайцмана скоро снова окажутся за стенами Маутхаузена.

* * *

Рамона лежала голая перед барокамерой на каталке из нержавеющей стали. Она не могла пошевелиться и вся тряслась от холода. Ее запястья и лодыжки были схвачены черными металлическими кандалами, а несколько проводов, прикрепленных к ее телу, уходили куда-то назад к приборам. Сердце ее разрывалось от страха за своих детей.

— Как только запишете температуру тела и кровяное давление, поместите это в камеру, — скомандовал доктор Ричтофф своему ассистенту, долговязому бледному студенту-медику лет двадцати с небольшим.

— Jawohl, Herr Doktor.

Фон Хайссен стоял перед одним из окон для наблюдения вместе с гауптштурмфюрером Брандтом. Двое санитаров повезли каталку в камеру, и Брандт пробежал глазами по обнаженному телу Рамоны. «Для сорокалетней женщины она в хорошей форме», — подумал он. В комнате для наблюдения к ним присоединился доктор Ричтофф.

— Как вы думаете, сколько она продержится, доктор? — спросил он.

Ричтофф пожал плечами.

— Трудно сказать. Этот экземпляр находится, похоже, в неплохом состоянии, но по женщинам, к сожалению, у нас очень мало данных, так что мы просто подождем и посмотрим.

Ричтофф взял небольшой микрофон, лежавший сбоку от окна для наблюдений.

— Готовы?

— Ja, Herr Doktor, — ответил ассистент; голос его в динамике прозвучал странно приглушенным. — Температура 99,9. Давление 160 на 115, пульс 110.

— Таким образом, — констатировал Ричтофф, — данный экземпляр испытывает дрожь, давление и пульс повышены. Это может продолжаться недолго, но посмотрим.

Он нажал красную кнопку, и над стальной дверью барокамеры замигала багровая лампочка. Двое санитаров и ассистент покинули камеру, и один из них закрутил большое колесо с серебряными спицами, герметично закрыв за собой люк.

— Achtung! Achtung! Wir beginnen!

* * *

Турецкий капитан судна для перевозки угля «Вильгельм Колер» Мустафа Гекоглан протянул руку к потрепанному шнуру у себя над головой. Опустившийся на порт туман разорвали три печальных гудка. Гекоглан выглянул из своей рубки и махнул рукой, чтобы убирали трап и швартовы. Ему очень не хотелось принимать на борт пассажиров, но он хорошо понимал язык денег. И теперь, когда в четырех каютах под палубой разместился двадцать один еврейский ребенок, ему не терпелось побыстрее убраться отсюда. Остальной его груз также не выдержал бы внимательного досмотра властей, и он с опаской относился к немецким солдатам в порту. Гекоглан высунулся из окна рубки.

— Отпускай носовой!

Портовый рабочий ослабил тяжелый трос на швартовочном кнехте. Гекоглан отхлебнул дымящийся кофе из своей выщербленной кружки, взялся за гладкую латунную ручку корабельного телеграфа и дал команду «малый вперед».

— Отпускай кормовой!

Внизу, тремя палубами ниже, в машинном отделении, маленький жилистый механик, курд по имени Хозан Барзани, вытер грязный лоб промасленной ветошью и взялся за серебристое колесо дроссельного крана. Он аккуратно приоткрыл его, и пар с шипением начал заполнять двигатель тройного расширения фирмы «Пенн и Компания». Барзани открыл клапан еще немного, и пар высокого давления ринулся в первый, самый маленький из старых цилиндров, проникая оттуда во второй, а потом и в третий цилиндр; каждый последующий поршень был больше предыдущего для уравновешивания пропорциональной потери давления. Старый двигатель громадой возвышался над Хозаном, и изношенные подшипники на метровой длины шатунах протестующе скрипели, пока громадные поршни набирали обороты.

— Вот сукин сын! — по-курдски выругался Барзани.

Он уже несколько месяцев ссорился со своим упрямым капитаном, но все без толку. Износились не только вкладыши шатуна. Замена подшипников, удерживающих на месте карданный вал, тоже была опасно просрочена; из них сильно текла смазка, а это вызывало перегрев подшипников. Плавание по большой реке и так было не лишено опасностей, особенно по ночам, а ведь после того, как они, миновав дельту Дуная в Румынии, пересекут Черное море, их ждал еще и Босфорский пролив: четырнадцать морских миль извилистого водного пути, где густой туман мог снижать видимость до сотен метров, где движущиеся во встречном направлении корабли были скрыты резкими изгибами фарватера. Местами ширина пролива составляла всего несколько сотен метров. Когда они прибудут в Стамбул, ко всем опасностям добавятся еще паромы и мелкие суда. Оттуда, как сказали Барзани, они отправятся в Палестину.

— И отец твой был кобель! — продолжал ругаться Хозан, погрозив кулаком в сторону поржавевшей палубы у себя над головой. Это было безумием.

Из трубы «Вильгельма Колера» повалили клубы черного дыма, и старый грузовой пароход отчалил от пристани, уходя на середину Дуная. Гекоглан прихлебывал свой кофе, не обращая внимания на проклятия, адресованные ему из трюма, и на сирены, ревущие где-то в отдалении.

В темной сырой каюте на корме судна пахло прелым брезентом и мазутом. Когда пол закачался у них по ногами, Ребекка почувствовала, что ее вот-вот затошнит, и протянула руку к брату.

— Я боюсь, Ариэль.

— С нами все будет в порядке, Ребекка… Обещаю тебе.

* * *

Гауптштурмфюрер Брандт внимательно смотрел через наблюдательное окно на барокамеру. Подопытная, похоже, плакала, а в остальном все было довольно скучно.

— У вас тут пока мало что происходит, не так ли, доктор? — спросил молодой капитан СС, и в голосе его послышались нотки разочарования.

Ричтофф ухмыльнулся.

— Некоторое время так и должно быть. Сначала нам нужно снизить температуру до нуля градусов по Цельсию, а давление — до одной атмосферы: это мы называем стандартными давлением и температурой, моделирующими нахождение на уровне моря. В этих условиях нашему экземпляру тоже понадобилось бы какое-то время, чтобы умереть от холода, но в данный момент начало падать давление, моделируя подъем на высоту.

Большая красная стрелка манометра задрожала и медленно поползла вниз вдоль черных делений, отмечающих миллиметры ртутного столба.

Фон Хайссен следил за тем, как стрелка датчика температуры прошла отметку «0». Он по-прежнему злился из-за исчезновения детей, но в рейхе были хорошо известны его связи с Гиммлером, и он был уверен, что гестапо очень скоро вновь схватит беглецов. Границы перекрыты, а причалы в Вене будут тщательно проверены, точно так же, как и расписания отхода судов, направляющихся на Стамбул.

Сквозь слезы Рамона непонимающе смотрела на иней, который на глазах покрывал большие трубы у нее над головой, и отчаянно дрожала на голой металлической каталке. Голова сильно болела, а запястья время от времени словно пронизывало острой иглой. Смерть была бы желанным избавлением от страданий, но она знала, что должна держаться. Дети остались теперь без отца, и она будет нужна им; дышать, однако, становилось все труднее, и она чувствовала, как учащается ее пульс. Еще один приступ боли пронзил ее мозг, и она стиснула зубы.

— Двадцать тысяч футов, — заметил Ричтофф. — А эта оказалась покрепче, чем я думал.

Гауптштурмфюрер Брандт кивнул, не отрываясь от показаний датчика барометрического давления. Эксперимент длился уже двадцать минут, и красная стрелка прибора падала сейчас уже непрерывно. Шкала его для наглядности была проградуирована в футах: 20 000… 21 000… 22 000…

— Оно задергалось, — заметил Брандт, когда давление дошло до отметки 23 000 футов.

— Гораздо крепче, чем я думал, — сказал Ричтофф. — Пульс сейчас сто восемьдесят. Просто поразительно, как напряженно может работать сердце, перед тем как остановиться. Обратите внимание, как покачивается голова. И даже при такой температуре выступает пот.

Рамона отчаянно боролась за каждый вдох, в то время как тело ее сотрясали судороги.

— Мои дети, мои дети, — задыхаясь, шептала она.

— Я думаю, что оно наконец потеряло сознание, — небрежно заметил Ричтофф. — Дыхание замедлилось до критического.

— А на губах выступила пена, — возбужденно сказал гауптштурмфюрер Брандт.

Ричтофф обернулся к своему ассистенту.

— Сделайте пометку о появлении сильной синюшности. — Циркуляция крови, обедненной кислородом, сделала лицо Рамоны полностью синим.

— А сейчас остановилось и дыхание, — отметил Ричтофф. Через пять минут он повернулся к фон Хайссену. — Она мертва, но это совершенно поразительный образчик. Почти двадцать пять тысяч футов… Я не припомню, чтобы кто-то доходил до такой высоты, и не только среди женщин. Будем надеяться, что вскрытие предоставит нам новые интересные данные.

— Хорошо. Если вам понадобится еще что-нибудь, дайте об этом знать Гансу.

Фон Хайссен направился обратно к себе в кабинет, где его ждали две срочные телеграммы. Первая была от Альберто Феличи, в ней сообщалось, что он очень скоро отправляется в Стамбул по делам Ватикана. Во второй Адольф Эйхманн писал, что дети, по-видимому, находятся на борту фрахтовочного парохода, направляющегося к Босфору, и советовал напрямую связаться с военным атташе Германии в Стамбуле.

Фон Хайссен нажал кнопку звонка, вызывая своего адъютанта. «На этот раз не будет никаких ошибок», — пообещал себе он, решив присмотреть за всем лично.

— Herr Kommandant?

— Организуйте, чтобы я завтра утром первым рейсом вылетел из Вены в Стамбул, а эту телеграмму отошлите в Ватикан, — распорядился он, протягивая Брандту свой ответ Феличи, где предлагал тому встретиться в Стамбуле в отеле «Пера Палас».

 

18

«Вильгельм Колер»

Голодные, замерзшие и израненные, Ариэль и Ребекка жались друг к другу под рубкой «Вильгельма Колера». Ближе к корме по правому борту прятались под навесом другие дети. Поржавевшая палуба вибрировала под ногами в такт непрерывному глухому стуку пароходного двигателя — тумп-тумп-тумп. С юга, из-за Черного моря, небо заволокли дождевые тучи, но холодный воздух все равно был лучше, чем задымленная каюта. Из кармана, где лежали карты отца, Ариэль осторожно вынул печенье, которое он приберег после завтрака, и разломил его пополам. Когда он отдавал его сестре, на мостике у них над головой послышался крик.

— Три месяца я твержу вам, что коренные подшипники перегреваются! И вы все время хотите полные обороты, но, если продолжать в том же духе, их просто заклинит!

В черных глазах Барзани горела ярость. Все эти разговоры были такими же старыми, как и сам этот паровой двигатель. Для Барзани перегретые подшипники были синонимом катастрофы. А для старого турка на капитанском мостике любое снижение скорости означало плохое настроение у хозяина судна и потерю премии.

— На этом корабле капитан я, а вы, мистер, должны просто выполнять мои приказы. Держать полные обороты!

Барзани вихрем слетел с мостика; грязная роба вверху была расстегнута, и по темной волосатой груди стекал пот.

— Сукин сын, — пробормотал он, спускаясь по крутому трапу в машинное отделение.

Стук поршней, шипение пара и рев печи под котлом были оглушающими, но во всей этой какофонии звуков он заметил посторонний шум. Словно дирижер большого оркестра, чувствующий мизерную фальшь гобоя, среди всего этого грохота в машинном отделении «Вильгельма Колера» механик уловил легкое постукивание. От главного двигателя к корме во всю длину киля тянулся единственный блестящий ведущий вал, окруженный полукруглыми крышками опорных подшипников размером с небольшой автомобиль. Барзани проверил потемневшие манометры давления пара над печью и взял свою перепачканную ручную масленку. Он пошел назад, наклоняясь, чтобы пролезть через узкие переборки, окружавшие пульсирующий ведущий вал. Добравшись до первой из массивных крышек подшипников, он пощупал ее рукой. Она была горячей — слишком горячей. Барзани влил нужную порцию масла через горловину наверху громадного кожуха. Затем он остановился и погрозил кулаком в сторону мостика.

— Pic! Ублюдок! — выругался он и направился вдоль вала к следующему подшипнику.

* * *

«Вильгельм Колер» вошел в Босфор уже ближе к вечеру. Мустафа Гекоглан знал, что этот пролив был одним из самых опасных водных путей в мире. На протяжении семнадцати морских миль нужно было миновать шестнадцать мысов, к тому же здесь существовало поверхностное течение, направленное на юг из Черного моря в Мраморное; но из-за разности в солености воды этих морей на глубине работало другое течение, противоположной направленности. Гекоглан попеременно пыхтел трубкой и отхлебывал свой кофе, приправленный ракией, крепкой виноградной водкой, которую турки называют aslant sutu — «львиное молоко».

— Смотри, Ариэль, рыбацкая деревня, — сказала Ребекка, показывая на первый участок суши, который они увидели с тех пор, как вышли из Дуная.

«Вильгельм Колер» находился менее чем в трехстах метрах от берега. Перед рыбным рынком в Румели Каваги качались небольшие, ярко раскрашенные рыбацкие лодки. Дождь уже лил не так сильно, и на гребне горы позади рынка они увидели домики под платанами. Чуть дальше на горе высился громадный замок. Рыбацкие деревушки на европейской стороне пролива постепенно сменились деревянными особняками с башенками, тогда как на противоположной стороне на вершине пологого холма расположились многочисленные летние резиденции бывшего султана.

С юга начал накатывать густой туман. Гекоглан резко потянул за конец грязной веревки, свисавшей с потолка рулевой рубки. Из трубы «Вильгельма Колера» вырвались три облака пара, и вокруг разнеслись три коротких предупредительных гудка, которые тут же утонули в вязком тумане. Пренебрегая ограничением скорости, Гекоглан держал курс на излучину Кандилли, пользующийся дурной славой мыс внутри Босфора, где нужно было делать поворот под углом сорок пять градусов. Все суда, двигающиеся на юг, не могли видеть корабли, идущие им навстречу. Он вглядывался в сгущающиеся сумерки в поисках излучины, которую, как оказалось, они уже миновали, и «Вильгельм Колер» попал на фарватер, по которому корабли шли на север.

Пять мощных пароходных гудков, международный сигнал о неминуемом столкновении, разорвали пелену тумана, из которой выплыло громадное российское грузовое судно.

Гекоглан выругался и резко перевел ручку машинного телеграфа на «полный назад».

В машинном отделении внизу Барзани подскочил к рычагу управления и мгновенно заставил громадный двигатель остановиться в облаке шипящего дыма и протестующего скрежета поршней. Так же быстро он дал полные обороты назад. Каким бы упрямым и раздражительным ни был, с точки зрения Барзани, капитан, сейчас он действовал по основному закону моря. Бешеный звон телеграфа среди невообразимого шума, стоявшего в машинном отделении, означал только одно — корабль в опасности. Барзани смотрел, как шатуны медленно начинают набирать скорость. На капитанском мостике Гекоглан яростно крутил штурвал «Вильгельма Колера» на правый борт, но, когда громадный двигатель «Пенн и Компания» достиг своих максимальных оборотов, перегретые коренные подшипники наконец не выдержали. Корпус подшипника номер один заклинило, и он в веере искр развалился. Освободившись на одной из своих опор, блестящий серебристый вал начал отчаянно изгибаться. Барзани рванулся к рычагу управления, но было уже слишком поздно. Вал вырвался вперед из развалившегося корпуса подшипника. Лишившись нагрузки гребного винта, старый двигатель развил такие обороты, на которые он никогда не был рассчитан. Следующим не выдержал подшипник на поршневом конце шатуна первого цилиндра, в результате чего шатун пробил днище массивного корабельного поршня. Затем точно так же развалились второй и третий поршни, после чего весь двигатель взорвался, шрапнелью рассыпая во все стороны детали и металлические осколки. Большой кусок разогретого докрасна металла оторвал Барзани голову в клубах красного от крови пара, вырвавшегося из котла.

Русское грузовое судно ударило «Вильгельм Колер» с правой стороны посередине между капитанским мостиком и кормой. Оно врезалось в поржавевшие листы борта с ужасным скрежетом. Ребекка потеряла сознание, ударившись головой о железную переборку. Ариэль одной рукой держал обмякшее тело сестры, а другой отчаянно вцепился в какую-то стойку.

Русский капитан сразу же дал команду «полный назад», после чего очень медленно, под зловещий скрежет стали о сталь, русское судно высвободилось из захвата «Вильгельма Колера». Тонны ледяной воды ринулись в кормовые отсеки углевоза, и «Вильгельм Колер» угрожающе наклонился на правый борт; в брошенные открытыми двери переборок пенясь хлынуло море.

— Спустить спасательную шлюпку! — взревел Гекоглан.

Один из матросов пытался отвязать веревки шлюпки с правого борта, но безрезультатно. Мустафа Гекоглан уже много лет не проводил учений по спуску спасательных шлюпок, и шкивы на шлюпбалках намертво заржавели. Гекоглан слетел со своего мостика вниз на сильно накренившуюся палубу.

— Спускай ее! — закричал он, повиснув на веревках, но маленькая деревянная лодка продолжала болтаться на шлюпбалках, как пьяная.

«Вильгельм Колер» вздрогнул и, наклонившись под углом более сорока пяти градусов, сбросил Ариэля с Ребеккой вместе с остальными детьми, тоже покинувшими каюты под палубой, в ледяное море.

Кашляя и сплевывая морскую воду, Ариэль всплыл на поверхность неподалеку от раненого старого парохода.

— Ребекка! Ребекка! — завопил он, отчаянно пытаясь найти сестру в темной маслянистой воде.

 

19

Стамбул

Альберто Феличи подался вперед на потертом, но очень удобном кресле, стоявшем в заставленном книгами кабинете архиепископа Ронкалли в посольстве Ватикана на улице Ульчек Сокак.

— Разумеется, кардинал-секретарь с сочувствием относится к тяжелому положению любых угнетенных, ваше превосходительство, но вы должны также понимать, что в этой игре ставки гораздо выше, чем судьбы евреев, — настаивал он.

— Было бы интересно услышать, что вы считаете более высокими ставками, чем жизни детей, — ответил Ронкалли с каменным выражением лица. — Гитлер и Третий рейх представляют серьезную угрозу миру на земле.

— Кардинал Пачелли не разделяет ваших взглядов. Он считает, что коммунизм представляет собой гораздо большую угрозу для святой Церкви, чем Гитлер, — многозначительно добавил Феличи, — а сейчас, когда Папа тяжело болен, вполне возможно, что именно кардинал Пачелли станет тем, кто займет место Рыбака.

— Это дело следующего конклава. А вы, синьор, не считаете дурным тоном обсуждать кандидатуру следующего Папы еще при жизни действующего? — Неприязнь Ронкалли к этому папскому посланнику, в одночасье превратившемуся в итальянского банкира, нарастала с каждой минутой. — В настоящее время Стамбул остается одним из основных путей бегства для евреев. Нацисты лишили их всего, что у них было, и мне нужно больше средств, чтобы помогать им. Но еще более важно, чтобы Рим понял: фашисты проводят массовые убийства. И вместо того, чтобы посылать поздравительные телеграммы ко дню рождения Гитлера, кардиналу Пачелли следовало бы убедить Папу осудить эту бойню в самой суровой из возможных форм. Если Ватикан не осудит этот геноцид, на кого нам еще надеяться?

— Вы, похоже, не понимаете, ваше превосходительство… — Протесты Феличи были прерваны настойчивым звонком телефона, стоявшего на письменном столе Ронкалли.

— Анджело Ронкалли. — Архиепископ наклонился вперед к черному пластмассовому микрофону.

— Анджело, это Мордекай Гершель. В Босфоре произошла жуткая катастрофа. «Вильгельм Колер» столкнулся с русским грузовым судном и затонул.

— О, нет… а дети?

— Мы пока не знаем. Я сейчас еду в район Кандилли. Теперь у нас, вероятно, не будет возможности переправить детей в Палестину, но есть другой пароход, который завтра вечером уходит в Центральную Америку. Я буду держать вас в курсе.

— Я буду молиться за них, — прошептал Ронкалли и положил трубку на место. Затем он посмотрел на Феличи. — Боюсь, что мне нужно уходить, синьор. «Вильгельм Колер», который вез еврейских детей из Австрии, затонул в Босфоре.

* * *

Оберштурмбанфюрер фон Хайссен подал знак официанту.

— Еще одну бутылку Шато Латур.

Обеденный зал в «Пера Палас» был одним из самых красивых в Стамбуле. Великолепная хрустальная люстра, тяжелые бархатные занавески, хрустящие белоснежные скатерти и серебряные столовые приборы дополнялись отличным винным погребом, где имелись некоторые лучшие в мире вина.

— Вы считаете, что предложению о создании Банка Ватикана будет дан ход, Альберто?

Феличи кивнул.

— Я предполагаю, что следующим Папой станет Пачелли, а он очень хочет организовать его. Информация, разумеется, конфиденциальная, но он уже предложил мне войти в правление этого банка.

— Замечательные новости, Альберто. — Фон Хайссен поднял свой бокал. — Я полагаю, что такой банк будет обладать очень хорошим капиталом.

— Я думаю, что для правильных клиентов мы сможем предложить такие услуги, с которыми не сравнятся никакие наши конкуренты в Цюрихе, — спокойно ответил Феличи.

Фон Хайссен улыбнулся, моментально вспомнив о содержимом бронированной комнаты под штабом СС в Маутхаузене.

— Что касается другого нашего вопроса, — продолжал Феличи, — то чуть раньше сегодня вечером я встречался с архиепископом Ронкалли. Видимо, в Босфоре произошло столкновение судов. И похоже, что одним из них был корабль, который вез еврейских детей из Вены.

— Что вы говорите! Что ж, это очень опасный участок пролива, — ответил фон Хайссен, очень тщательно подбирая слова. — Кто-нибудь спасся?

— Пока неизвестно, но Ронкалли принимает во всем этом живое участие.

* * *

— Сколько человек спаслось? — спросил Ронкалли у матери-настоятельницы, когда приехал в монастырь Сестер Сиона в старом квартале Стамбула Пангали.

— Всего трое, ваше превосходительство. Мальчик и две старших девочки, — ответила сестра Марта, ведя его за собой по узкому каменному коридору, который вел к импровизированному лазарету.

Ронкалли сделал глубокий вдох и перекрестился. Восемнадцать юных душ… В такие минуты он начинал сомневаться в существовании Бога.

— Маленький мальчик лежит на последней кровати, — тихо сказала сестра Марта, — его зовут Ариэль. Его отца убили фашисты, мать находится в немецком концентрационном лагере, а сестра потерялась во время столкновения. — Глаза ее наполнились слезами.

Ронкалли взял Ариэля за руку. Что он мог сказать этому маленькому мальчику, который за свою короткую жизнь уже перенес столько страданий?

— Мне очень, очень жаль, — наконец произнес он. — Я просто хотел, чтобы ты знал: ты не один.

Ариэль молча кивнул, смахнув со щеки слезу.

Обернувшись, Ронкалли увидел рядом с собой еще одну сестру-монахиню.

— У входа стоит немецкий офицер, ваше превосходительство, — шепнула она.

Ронкалли кивнул.

— Скажите ему, что я сейчас приду.

Ариэль смотрел, как Ронкалли выходит из комнаты, чувствуя, что этому человеку можно доверять. Он в очередной раз полез под подушку и облегченно вздохнул. Карты по-прежнему были на месте.

У двери Ронкалли ждал офицер СС в безупречной военной форме. При виде его Ронкалли захотелось отшатнуться, но все же он двинулся вперед.

— Чем я могу быть вам полезен, офицер? — мягко спросил он.

— Я оберштурмбанфюрер Карл фон Хайссен, ваше превосходительство. Я явился, чтобы от имени правительства Германии высказать соболезнования, а от себя лично — передать наилучшие пожелания спасшимся. Ужасная трагедия.

— Вы очень добры, оберштурмбанфюрер. Однако я уверен, вы понимаете, что дети до сих пор находятся в шоке. И может пройти несколько дней, прежде чем к ним начнут пускать посетителей. Не могли бы вы прийти сюда послезавтра… скажем, сразу после обеда?

Фон Хайссену с трудом удалось скрыть свое раздражение.

— Ну, разумеется, ваше превосходительство. Итак, послезавтра.

* * *

Было уже далеко за полночь, когда Ронкалли и Мордекай Гершель организовали переправку детей в посольство Ватикана для большей безопасности.

До самого утра они с Гершелем упорно работали за письменным столом Ронкалли при тусклом свете свечи. Никогда еще свидетельства о приеме католической веры не выписывались с таким вниманием и любовью.

— Завтра вечером пароход «Звезда Белиза» отправляется в Британский Гондурас и Гватемалу, — сказал Гершель, протирая глаза. — Я организовал там три койки, а в Гватемала-сити у нас есть свой агент, который встретит детей. Завтра утром я отнесу эти бумаги в Отдел иммиграции и сделаю им турецкие паспорта.

Ронкалли улыбнулся.

— Там, откуда я приехал, на это ушли бы долгие недели… Domani, domani, вечно приходите domani.

— К счастью, Анджело, мы сейчас не в Италии, и у меня там есть человек, который нам сочувствует. Надеюсь только, что дети будут готовы перенести это путешествие.

— Дети могут быть поразительно стойкими, Мордекай, хотя я беспокоюсь насчет Ариэля Вайцмана, — сказал Ронкалли. — Ему пришлось пережить такое, чего любому взрослому хватило бы на целую жизнь.

* * *

Архиепископ Ронкалли медленно вел свой потрепанный «фиат» вдоль темной территории порта на южном берегу залива Золотой Рог. Бетонные плиты были до сих пор мокрыми после прошедшего накануне ливня, и в тусклом свете, пробивавшемся из иллюминаторов пришвартованных у причала кораблей, влажно поблескивали железнодорожные рельсы.

— Это здесь, — тихо сказал Гершель, — в конце пирса.

Из единственной трубы «Звезды Белиза» шел черный дым, команда готовилась к отплытию. Ронкалли остановил свой старенький автомобиль возле шаткого трапа, но когда он потянул на себя рукоятку ручного тормоза, темноту разрезал свет двух мощных фар стоявшего в тени «мерседеса». С пассажирского сидения поднялся высокий белокурый офицер СС. Ронкалли тут же узнал его.

— Итак, что же привело вас в порт столь поздней ночью, ваше превосходительство? — Фон Хайссен ударил себя по ладони кожаным хлыстом раз, другой.

— Я мог бы задать тот же вопрос и вам, оберштурмбанфюрер, — ровным голосом ответил Ронкалли, выходя из своей машины.

— Я надеюсь, вы не планируете тайно вывезти этих детей из страны, — вежливо сказал фон Хайссен, глядя через плечо Ронкалли на троих детей, ютившихся на заднем сидении автомобиля. — Боюсь, что у моего правительства есть серьезные сомнения по поводу подлинности их документов, а также того, каким образом они сами оказались в Стамбуле.

От страха желудок Ариэля сжало спазмом. Он смотрел в глаза убийце своего отца, еще не зная, что его мама тоже умерла. Ариэль ненавидел этого немца всеми фибрами своей юной души.

— Я думал, что у рейха есть более серьезные дела, чем иммиграция детей, оберштурмбанфюрер.

— Что там у вас происходит? Мы сейчас отплываем! — с сильным испанским акцентом крикнул невысокий коренастый капитан «Звезды Белиза», спускаясь по трапу.

— Эти еврейские дети находятся под опекой германского правительства, капитан, — сказал фон Хайссен. — Если вы возьмете их к себе на борт, вас обвинят в похищении людей. И я думаю, что ваши хозяева будут не слишком довольны, если их судно реквизируют в следующем же порту.

Ронкалли сделал шаг вперед.

— Капитан, оберштурмбанфюрер ошибается. Все эти дети являются католиками и находятся под опекой монастыря Сестер Сиона здесь, в Стамбуле. — Он вынул из своего портфеля документы детей и их паспорта.

Капитан «Звезды Белиза» взглянул на бумаги и, посмотрев на Ронкалли, пожал плечами.

— Если есть какие-то сомнения, это не мои проблемы, синьор, — сказал он, возвращаясь к себе на корабль.

По лицу фон Хайссена медленно расползлась улыбка.

В три прыжка Мордекай Гершель перехватил капитана уже у самого трапа.

— Их бумаги в идеальном порядке, капитан, и к тому же юрисдикция германского правительства не распространяется на турецкий порт.

Он вынул из кармана толстую пачку турецких лир. Глазки капитана заблестели, пока он переводил взгляд с денег на детей и обратно.

— Давайте их на борт, — в конце концов сказал он, — мы отправляемся через десять минут.

Поднявшись на поржавевшую палубу грузового парохода, Ариэль опустил руку в карман, в сотый раз проверяя, на месте ли карты, которые его отец назвал очень важными.

 

20

Рим, 1944

— Gloria in excelsis Deo. Et in terra, pax hominibus bonae voluntatis… — прочел Эудженио Пачелли, ныне Папа Пий XII, из литургической книги Missale Romanum, которую держал один из его секретарей.

— Генерал-майор Уильям Джозеф Донован: за боевые подвиги, письменные труды и поступки, способствовавшие распространению веры, а также защите и прославлению дела святой Церкви, — нараспев произнес другой секретарь Папы.

Он поднес Папе красную бархатную подушечку, в центре которой лежал орден Святого Сильвестра — большой восьмиконечный золотой крест с белой эмалью. Этого папского рыцарского звания, одного из наиболее престижных, за все время после его учреждения в 1841 году Папой Григорием XVI удостоились менее сотни человек.

Начальник службы разведки и глава Управления стратегических служб Франклина Делано Рузвельта сделал шаг вперед. Со временем это недавно образованное американское ведомство станет известно как ЦРУ. Сурового вида старый генерал склонил голову, позволив Пию XII повесить себе на шею золотую цепь высокой награды.

— Это для меня высокая честь, ваше святейшество. Благодарю вас, — сказал он, целуя папский перстень.

— Мы очень рады. Это целиком заслуженная награда.

Альберто Феличи присоединился к вежливым аплодисментам. Жалованное Папой рыцарское звание цементировало то, что впоследствии станет долгосрочным альянсом между Ватиканом и ЦРУ. Феличи про себя улыбнулся. Все становится на свои места. Новый Папа согласился с его рекомендациями в отношении финансов, а недавно созданный Банк Ватикана получил преимущество, которого не имел никакой другой банк в мире: он был защищен от внешних аудиторских проверок. Собственное положение Феличи как члена правления давало ему беспрецедентную личную власть. И она еще увеличивалась благодаря назначению на должность ответственного по связям Ватикана с разведывательным ведомством Донована. Эту власть Феличи намеревался в полной мере применить при встрече с Донованом в его римском офисе, назначенной сегодня на вторую половину дня.

* * *

— Коммунизм — это величайшая угроза, с которой столкнулись Соединенные Штаты со времен прихода к власти Гитлера! — отрывисто бросил Донован.

«Дикий Билл», как его называли за глаза, не был склонен к компромиссам. Феличи кивнул. Войне с Японией на тихоокеанском театре военных действий еще только предстояло прийти к своей трагической развязке в Хиросиме и Нагасаки, но война с Германией уже шла к концу, а на горизонте тем временем появилась следующая угроза. Скоро опустится «железный занавес», который разделит Европу на две части. Чтобы США и Ватикан преуспели в своей борьбе с коммунизмом, ключевых нацистских ученых и работников разведывательных служб следовало вывезти из Германии. И в ведомстве генерала Донована уже составили сверхсекретный список этих лиц.

— Список, который сейчас лежит перед вами, пока предварительный. — Генерал Донован дал команду троим сотрудникам разведки проработать возможные пути бегства. — Нам понадобится любой немецкий офицер, знакомый с ситуацией в Советском Союзе, включая советскую логистику и промышленный потенциал. Добавьте сюда еще всех немецких ученых, которые могли бы помочь нам в войне на Тихом океане.

— Но отсюда, разумеется, следует исключить всех тех, кто был членом нацистской партии?

Донован мрачно взглянул на сидевшего перед ним очкарика, офицера связи государственного департамента.

— Послушай, сынок, в этой чертовой Германии любой ученый является членом нацистской партии. Включая Вернера фон Брауна — вероятно, лучшего специалиста по ракетам на всей планете. И поэтому, прежде чем вы, ребята с «туманного дна», начнете забивать голову всякими пустяками, лучше спросите себя, хотите вы, чтобы эти парни работали на Сталина или на Дядю Сэма? — Генерал был убежден, что Америка должна делать все от нее зависящее, чтобы предотвратить угрозу, исходящую от Советского Союза. — Их досье потом можно будет подправить… Самое трудное — это их вывезти.

— Генерал, я думаю, что мы могли бы здесь вам помочь, — сказал Феличи. — Перевал Бреннер на австрийско-итальянской границе по-прежнему остается главным маршрутом выезда из Германии, и у таких известных людей, как фон Браун, могут возникнуть там большие трудности — если только его не загримировать.

— Под кого? — спросил сотрудник госдепартамента.

— Скорее всего, никто не станет допрашивать священника, особенно если у него есть паспорт Ватикана. Я бы добавил в этот список еще одного человека, генерал, — продолжал Феличи, подвигая ему листок бумаги через стол. — Штандартенфюрер фон Хайссен является одним из ближайших соратников рейхсфюрера Гиммлера. Я думаю, для разведки США он будет весьма полезен.

* * *

— Все ценности делим пополам — пятьдесят на пятьдесят, штандартенфюрер. Решать вам, — сказал Феличи фон Хайссену. — Мои источники в разведке очень надежные: Одиннадцатая бронетанковая дивизия США уже форсировала Дунай, через несколько дней они будут здесь.

— Это золото в бронированной комнате стоит более трех миллионов рейхсмарок, синьор. Пятьдесят процентов — это непомерно много!

Феличи пожал плечами.

— Сотни килограммов золота вывезти непросто. Даже если вы проскочите через американские патрули, ваши шансы на то, чтобы пересечь с ними границу Италии, — не говоря уже о том, чтобы без дипломатического иммунитета попасть с ними в Центральную Америку, — ничтожны, я бы сказал.

Фон Хайссен был похож на загнанную в угол крысу.

— Похоже, особого выбора у меня и нет, — проворчал он.

Радиоприемник в его кабинете, настроенный на волну успешно продвигающихся вперед сил союзников, пропищал, сигнализируя о времени выпуска новостей.

— Говорит служба зарубежного вещания Би-Би-Си. Главное сообщение этого специального выпуска: война в Европе, как ожидается, должна закончиться в течение ближайших нескольких дней. После самоубийства канцлера Германии Адольфа Гитлера тридцатого апреля генерал Альфред Йодль, начальник штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта, как ожидается, должен подписать акт о безоговорочной капитуляции в штаб-квартире генерала Эйзенхауэра в Реймсе. Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль…

В дверь постучали.

— Herein!

Оберштурмбанфюрер Брандт, ныне заместитель коменданта лагеря, был бледен и взволнован.

— Поступают доклады о появлении на подъездах к Маутхаузену бронеавтомобилей из Сорок Первого разведывательного эскадрона США, господин комендант. Они могут быть здесь через двадцать четыре часа.

Фон Хайссен со злостью кивнул.

— Вермахт предал наше отечество, Ганс. Распустите охрану и скажите им, чтобы они растворились среди штатских. Евреи позаботятся о себе сами. И скажите моему водителю и адъютанту, чтобы они были наготове.

— И каким же образом вы планируете вытащить меня отсюда, синьор? — спросил фон Хайссен, когда Брандт вышел.

Феличи протянул фон Хайссену небольшой пакет.

— На дорогах будет царить хаос, и я собираюсь воспользоваться им. Сутана в этом пакете была сшита по вашим размерам. Если вас кто-нибудь спросит, вы работаете в германском отделении Государственного секретариата Ватикана. В этих бумагах указано ваше новое имя — отец Бартоло Эрнандес. Нам понадобится небольшой грузовик для золота, которое будет уложено в деревянные ящики и опечатано печатью Святейшего престола. Отсюда мы направимся в Вену, где золото будет временно храниться в подвалах отеля «Империал», а затем будет переправлено в Банк Ватикана в Рим. Если у нас возникнут проблемы, разговаривать буду я, вы поняли меня? А теперь, если не возражаете, я хотел бы осмотреть помещение, где вы храните ценности.

Фон Хайссен набрал комбинацию кода на двери бронированной комнаты в задней части каменного подвала и распахнул ее; за ней ровными рядами лежали золотые слитки, на каждом из которых стоял оттиск в виде свастики и орла Третьего рейха. Он открыл ящик и вынул оттуда нательный крест Леви.

— Это изъяли у одного заключенного-еврея, — сказал он. В мягком освещении хранилища засияли крупные бриллианты, окружавшие громадный рубин в центре. — Вы можете получить его, но только после того как я благополучно покину Германию.

Феличи с трудом удавалось скрыть свое возбуждение. Этот крест не был похож ни на что, виденное им до сих пор, и, безусловно, сам по себе уже стоил небольшое состояние.

* * *

Высокий долговязый американский солдат снял с плеча свой карабин M1 и помахал рукой черному «мерседесу» и небольшому грузовичку, чтобы они остановились у дорожной заставы на выезде из Маутхаузена. На обочине виднелись сгоревшие немецкие танки и автомобили, а сама дорога была забита бронемашинами и танками Одиннадцатой бронетанковой дивизии США. Когда водитель фон Хайссена, одетый в широкие брюки и свитер с высоким воротником, остановил машину, у них над головами низко пролетел истребитель «Мустанг».

— Ваши документы, пожалуйста, — сказал капрал. — Далеко же вас занесло от дома, святой отец, — добавил он, заметив у фон Хайссена стоячий воротничок священника.

— Ja… но дело Божье не знает остановок, не так ли? — ответил фон Хайссен с вежливой улыбкой.

— Там, куда вы направляетесь, господа, эти чертовы дороги… простите меня, святой отец. Отсюда до самой Вены ужасный бедлам.

— И все же мы должны воспользоваться своим шансом, капрал, — ответил Феличи. — Мы здесь по делам Ватикана, и нам необходимо к вечеру попасть в Вену. Как правильно сказал отец Эрнандес, дело Божье не кончается никогда.

— Что ж, желаю удачи, — сказал капрал, возвращая им паспорта.

— Да храни тебя Господь, сын мой, — нараспев произнес Феличи.

Фон Хайссен вновь положил паспорт в секретное отделение своего портфеля, точно такое же, в каком лежала обтрепанная карта Вайцмана. Несмотря на разорение своей родины, фон Хайссен твердо решил продолжить поиски Кодекса майя.