Откуда мне было знать, что оставленная во дворике метла станет причиной моего знакомства с замком Сондергард и его коллекцией зоологической экзотики? Во вторник поздним вечером я сидел за компьютером и печатал, а между тем смерч и обитающий внутри него домоед уже приближались. Подрагивал карниз, вибрировали стены, сотрясалась крыша. Скоро домоед, так сказать, отбросит маскировку, выскользнет из столба пыли и пара и нанесет удар. Домоед не столько пожирает дома, сколько разбивает их в щепки, чтобы поискать среди обломков лакомый кусочек — хрустящий кусок деревянной балки или вкусную полоску фибергласа… но я забегаю вперед.

Вернемся лучше к тому вечеру. На следующий день мне предстояло вести семинар по классической этике, а я еще не успел проверить студенческие контрольные. Такое часто случается. Я по натуре ленив и люблю откладывать все на потом; но, надо признать, кретинские писульки моих студентов вряд ли можно назвать побуждающим стимулом. Как ни печально, они отражают убогие знания нынешних выпускников. Некоторые из них словно написаны человеком, только что научившимся грамоте. Грамматика и пунктуация? «Кошмарные» — это еще мягко сказано, но если бы проблема заключалась только в этом… Но тут уж ничего не поделаешь. В последние годы аудитории Академии широко распахнули двери перед кем угодно — независимо от таланта, мозгов и подготовки. Я тоже сторонник равноправия, но есть все же нижний предел знаний для поступления в высшее учебное заведение. Вот черт… я опять отвлекся, да?

Довольно. Чтобы еще дольше оттянуть сражение с контрольными, я решил подмести кухню, но не нашел метлу. В поисках метлы я случайно выглянул во внутренний дворик, который выходил на лужайку, отгороженную заборчиком из деревянных столбиков. Там прислоненная к заборчику стояла метла. Я вернулся в кухню, несколько раз провел метлой по линолеуму, и тут, к моей досаде, из пучка соломы вырвался целый поток забравшихся туда насекомых — по большей части уховерток с клешнями на хвосте. Парочку я растоптал, но остальные проворно попрятались в щели и трещины. Тогда я перевернул метлу и заглянул внутрь растрепанной соломы — нет ли там кого-то еще? Я уже решил было, что избавился от всех поселенцев, и тут заметил нечто: жирную, влажную темно-коричневую массу, уютно угнездившуюся среди желтых стебельков соломы. Пытаясь избавиться от нее, я постучал метлой по полу. Поначалу я принял это за кокон, но потом заметил, что существо извивается и стремится забраться поглубже в солому. Что же это? Слизняк? Да, похоже на садового слизня, но чересчур активного и подвижного. Личинка? Тогда чья?.. Нечто толстое, коричневое, червеобразное. Может, выползок?

Зазвонил телефон, и я с перевернутой метлой в руках пошел брать трубку.

Звонила моя бывшая жена, но я не стану пересказывать отвратительные подробности нашего разговора. Каждый разговор с Алиной — это, как минимум, разведка боем, если не полномасштабная битва. Алина и ее адвокат весьма преуспели в изящном искусстве раздевания мужчины и лишения его средств к существованию. Я уже потерял дом и большую часть зарплаты. Теперь она нацелилась на капитал моего трастового фонда. Оказывается, как утверждает Алина на пару со своим паразитом-адвокатом, она имеет право на львиную долю прибыли. И плевать, что после этого мои ежеквартальные дивиденды упадут практически до нуля, а значит, я должен признать себя банкротом либо работать круглые сутки, чтобы оплачивать ежемесячные расходы — а они, отягощенные алиментами, мягко говоря, внушительны. По словам Алины и ее никчемного братца, я ей должен по гроб жизни.

Ее никчемный братец. Бездельник-шурин — традиционный персонаж всех салонных драм, но мой-то шурин самый что ни на есть настоящий. Его зовут Брент. Брент Рис Осборн, из бостонских Осборнов, привилегированной касты, к которой, естественно, принадлежит и Алина. Подобно многим современным отпрыскам фамилий с голубой кровью, он считает себя «активистом» защиты окружающей среды и прав животных. Он любит птичек, любит пчелок. На людей же ему наплевать, он с небрежной легкостью заявляет, что люди — прирожденные неудачники, которые не стоят забот и хлопот. Более того, люди, согласно его любопытной теории, есть не что иное, как вирусы, терзающие измученное тело матери-Земли.

— И кто станет заниматься антисептикой, Брент? — как-то спросил я его. — Ты и твои обнимающиеся с деревьями приятели? Ведь вы, насколько я понял, хорошие вирусы?

Брент презрительно усмехнулся.

Почти все время Брент сидел без гроша. И причина тому была очень проста: несмотря на весь свой эгалитаризм, он любил тратить деньги на себя, и чем больше и быстрее, тем лучше. Работать он, естественно, отказывался. Он был выше такого плебейского занятия, как зарабатывание на жизнь. Американские аристократы переняли этот обычай от своих британских кузенов. Семья обеспечила его состоянием, но этот капитал был за несколько лет промотан, пав жертвой аристократического образа жизни Брента. Однако Брент полагал, что его и сейчас должен кто-то содержать, поэтому он присосался к капиталу сестры и пакету ее акций, а покончив с ними, нацелился на мой трастовый фонд. Он жил в нашем доме два года и беспрестанно тянул из нас деньги, одновременно строя всяческие козни, чтобы подтолкнуть к разводу. Деньги моего трастового фонда были для него недоступны — разве что в том случае, когда суд при разводе начнет раздел имущества. Теперь я избавился от его гнусной ухмылки, но не от зияющей утробы его постоянной экономической потребности, в которую моя бывшая жена хотела швырнуть большую часть моих денег. Ведь не могла же она допустить, чтобы ее несчастный братик лишился своего причала в яхт-клубе Салема.

Я, кажется, опять отвлекся? Извините.

Червяк в метле не очень-то меня встревожил, но вопрос о том, что же это такое, ворочаясь где-то в закоулках сознания, не давал мне покоя всю неделю. Я мог не спешить с ответом, но по натуре я скептический рационалист и не люблю необъяснимых вещей. Поэтому я хотел, чтобы мне объяснили, что это за штука — странный червяк, живущий в метле, — и желательно простыми и понятными словами.

Друзей на факультете биологии в университете у меня не было, зато имелся знакомый — заведующий кафедрой Джон Бракнер, и он вполне мог помочь. Загвоздка же состояла в том, что я не представлял, к какому из сосудов биологической мудрости мне следовало припасть.

— Тебе, наверное, нужен энтомолог, Фред, — сказал доктор Бракнер. — Думаю, профессор Сондергард как раз тот, кого ты ищешь.

— Сондергард? Никогда его не встречал.

— А он тип эксцентричный и общества не любит. У него странная область исследований. Сондергард специализируется в обнаружении и классификации новых видов всяких ползучих гадов. На его счету уже несколько открытий.

— Ясно. Похоже, док Сондергард — как раз то, что мне надо.

Бракнер дал мне его телефон и адрес. Я набрал номер и услышал в трубке голос с легким акцентом.

— Профессор Сондергард?

Услышав подтверждение, я представился и, не теряя зря времени, спросил про странного обитателя метлы.

— У вас есть образец?

— Э-э… нет. Он куда-то уполз. Вы мне не скажете, что это такое?

— Молодой человек, вы не хотите этого знать.

И он положил трубку.

Твердо решив добиться своего, я немедленно перезвонил.

— Послушайте, профессор Сондергард. Мы с вами работаем в одном и том же университете. И если вы хоть немного представляете, что такое профессиональная вежливость…

— Ни слова больше, — устало отозвался Сондергард. — Извините, что бросил трубку. Но вы бы меня простили, если бы знали.

— Что знал?

— То, о чем вам не следовало спрашивать.

— Я просто поинтересовался вашим профессиональным мнением о необычном виде… насекомого, как я полагаю.

— Черви — не насекомые. Они относятся к совершенно другому классу.

— Разумеется. Но можете вы сказать, что за существо поселилось у меня в метле?

— Это был метлочервь.

— Понятно.

— Мой ответ вам помог?

— А они редкие?

— Чрезвычайно. В некотором смысле они почти не существуют… за исключением определенных обстоятельств.

— Каких же?

— А таких, что их кто-то видит.

— Вот как? А не скажете ли вы, почему?..

— Молодой человек… извините, как вас зовут?

— Доктор Фредерик Мэллори, факультет философии и символической логики.

— Ага, значит, вы сможете оценить философское значение того, что я сейчас скажу. Вот уже много лет я занимаюсь исследованиями в области криптозоологии. Это наука о странных и неизвестных формах жизни.

— А я думал, она исследует жизнь на других планетах или что-то вроде того.

— Это ксенобиология. Доктор Мэллори, известно ли вам общее число различных форм жизни на нашей планете — то есть количество индивидуальных видов?

— Я слышал различные цифры.

— Все это лишь предположения. Ответ состоит в том, что этого никто не знает. Не проходит и месяца, чтобы какой-нибудь энтомолог не открыл новый вид насекомых.

— Да, но насекомые…

— Я говорю о биологической экзотике, которая обосновалась у нас прямо под носом, но которую никто не замечает. Возьмем, к примеру, вашего метлочервя. Он родственник обыкновенного выползка, но живет не в земле. Он устраивает себе жилище среди стеблей в густых зарослях камыша и других прибрежных растений. А иногда заползает на людскую территорию и здесь находит себе уютное прибежище.

— Очень интересно. Значит, они действительно существуют?

— Вне всякого сомнения. Но это очень редкий вид. Поэтому я и спросил, есть ли у вас образец. Мне очень хочется получить экземпляр.

— Буду начеку. То бишь, стану держать метлу наготове.

— Спасибо. Но случаи, когда они попадаются на глаза, чрезвычайно редки. Вы второй, кто сообщил о таком наблюдении лично мне.

— А откуда вы узнали, что метлочерви существуют на самом деле?

— Коллега из Венгрии утверждает, что у нее есть экземпляр. Однако мне не довелось его видеть.

— А что вы там говорили насчет того, что они существуют лишь тогда, когда их видят?

— Это тонкий философский вопрос. Знаете ли, криптозоология как наука, изучающая неизвестные формы жизни, официально не признана. У нас нет ни профессиональных журналов, ни международных конференций. В определенных кругах биологов нас просто не принимают в расчет. «Материал для бульварных газетенок». Вроде ихтиозавра, живущего в шотландском озере.

— Но если у вас есть образцы…

— Их очень и очень мало. Действительно, я установил существование нескольких новых видов и для подтверждения имею их образцы. Но они весьма невзрачны и не представляют особого интереса. Видите ли, доктор Мэллори, у нас под ногами ползают сотни, если не тысячи, совершенно неизвестных видов жизни как насекомых, так и других. Некоторые из них просто поразительны.

— Вы так и не объяснили философскую часть проблемы.

— После нашего отчаяния и неверия в то, что нас когда-нибудь признают… после холмов отвергнутых статей на тему возможного существования того или иного экзотического вида, где честно признавалось, что данные основаны на случайных наблюдениях и слухах, некоторые из нас выдвинули теорию о том, что причина наших неудач в ином. Возможно, не каждый способен наблюдать эти существа. Лишь некоторые наделены даром особого восприятия. И то, что подобные живые существа практически совершенно неизвестны, может объясняться тем, что подавляющее большинство людей просто-напросто не способно их увидеть.

— Теперь я понял, как это связано с ихтиозавром или НЛО. Знакомая аргументация.

— Ах, если бы наша задача была такой же тривиальной, как проблема НЛО! Да ведь НЛО видели миллионы людей. Зато практически никто не наблюдал и документально не зафиксировал истинную экзотику. Некоторые из этих живых существ воистину поразительны. Если я их вам опишу, вы в половине случаев мне попросту не поверите. А некоторые из этих существ весьма опасны…

— Опасны? Например?

— Носовертка.

— Носовертка?

— Да. Скажите, не случалось ли с вами такого: идете вы себе, скажем, погожим летним днем, и вдруг что-то залетает вам в нос?

— Да, — рассмеялся я.

— И что вы в таком случае делаете?

— Ну, извините, засовываю в нос палец и пытаюсь выковырять мошку. Или сморкаюсь.

— А вам когда-нибудь удавалось ее убить или поймать?

Я усмехнулся.

— Нет, пожалуй, не удавалось. Но такое редко случается. Да насекомое, конечно, само улетает.

— А почему вы в этом настолько уверены? Откуда вам знать — вдруг оно заползло в носоглотку, а оттуда еще выше — в носовую пазуху?

— Никаких последствий я не испытывал.

— А бывают у вас приступы мигрени?

— Конечно, но это не значит…

— Проникновение носовертки может стать фатальным. Это существо — кстати, чрезвычайно маленькое — способно преодолеть мозговой барьер, пробраться в полость черепа и сильно повредить мозг. На это могут уйти годы, но результат всегда один — смерть.

— Чушь!

— О, вы так полагаете? В таком случае я считаю, что разговор можно закончить.

Он положил трубку, и на сей раз я не стал перезванивать.

* * *

Настоящий псих, решил я.

Так я полагал до пятницы, когда шел через университетский городок и заметил грузную фигуру бредущего мне навстречу Джона Бракнера.

— Фред! Ну как, звонил Сондергарду?

— Да.

— И он тебе помог?

— Очень. Он сказал мне, что у меня поселился метлочервь.

Джон хихикнул.

И тут я согнулся пополам, зажав руками нос и отчаянно пытаясь достать нечто щекочущее и жужжащее, залетевшее в левую ноздрю.

Мгновенно сориентировавшись, я выхватил из кармана комок мятых бумажных салфеток (так уж совпало, что утром меня одолел приступ чихания из-за аллергии на домашнюю пыль и некоторые виды пыльцы), прижал его к носу и сильно высморкался. Очень сильно. Наверное, такой звук издает охваченный любовным томлением гусь.

— Что? — спросил Джон, попятившись. — Опять аллергия?

Я не ответил. Мне показалось, я что-то поймал — между большим и указательным пальцами что-то шевелилось. Нечто маленькое, но твердое. Я затолкал его в комок салфеток и изо всех сил сжал, стараясь раздавить. Бракнер смущенно наблюдал за этими манипуляциями.

Я посмотрел на него и робко улыбнулся.

— Извини. Какое-то дурацкое насекомое залетело мне в нос.

— Фу-у… ненавижу, когда такое случается.

Меня внезапно охватило острое смущение. Стою, как дурак, сморкаюсь на людях и сжимаю в кулаке некий неупоминаемый продукт носоглотки. Надеясь, что наглый поганец действительно мертв, я сунул комок влажных салфеток в карман.

Из носа потекла кровь.

Избавлю вас от новых неприятных описаний. Достаточно сказать, что я торопливо попрощался и пошел домой. Смущение быстро сменилось любопытством так что же лежит у меня в кармане внутри комка салфеток?

Войдя к себе в квартиру, я сразу прошел в столовую, взял деревянную салатницу и накрыл ею комок салфеток на столе. Затем отыскал лупу, доставшуюся мне в комплекте с компактным изданием Оксфордского словаря, и прихватил из ванной пинцет. После чего уселся, осторожно поднял салатницу и начал тщательные изыскания среди влажных окровавленных салфеток.

Работа была не из приятных, но мои усилия оказались вознаграждены. Вот она — зажатая пинцетом крошечная черная и твердая точка. Я осторожно поднес к ней лупу. Господи, это и в самом деле какое-то насекомое. К счастью, мертвое…

Еще через пять минут я уже шел к профессору Сондергарду. Останки не-знаю-чего надежно покоились в кармане пиджака, упакованные в пластиковую аптечную бутылочку.

Дом Сондергарда оказался замком. Не настоящим, разумеется, а одним из тех псевдоготических чудовищ, к которым испытывали непонятную слабость некоторые архитекторы прошлого века. Там были и башенки, и аркбутаны, и все, что полагается. Подходящее жилище для эксцентрика.

Я нажал кнопку звонка и услышал внутри звук, напоминающий гонг. Терпеливо ожидая, я задрал голову и стал наблюдать за кружащими над домом воронами. Порывы ветра встряхивали сикоморы в боковом дворе, от чего их сухие ветви шуршали и потрескивали. Кинематографически вся сцена быстро смещалась от Бергмана к Корману.

Через некоторое время дверь открылась, и я увидел Сондергарда — высокого, худощавого и седого. Он смотрел на меня через толстые линзы очков.

— Полагаю, доктор Мэллори?

— Как вы догадались?

— Я предполагал, что вы рано или поздно объявитесь. Заходите, если есть необходимость. А она, я полагаю, действительно есть.

Я вошел. Прихожую тускло освещали окошки под потолком, забранные грязноватыми стеклами. Хозяин провел меня через полумрак в гостиную в стиле Эдуарда какого-то.

— Добро пожаловать в замок Сондергард, — сказал он, указывая на резное кресло из розового дерева. Выглядело оно удобным, и я уселся.

Отклонив предложение выпить, я приступил к делу.

— У меня есть нечто. Я его поймал. И хочу, чтобы вы на него взглянули.

— Понятно. И что это?

— Хочу, чтобы вы сами мне это сказали.

— Хорошо. Пройдем в мою лабораторию.

В жизни не представлял, что мне кто-то скажет: «Пройдем в мою лабораторию». Но ведь сказали же.

И я вошел следом за Сондергардом в его лабораторию, которая оказалась не таким уж и страшным местом. Зато о доме я подобное сказать не могу, потому что по дороге успел заметить, что он служит заодно и музеем. Повсюду в ящиках и витринах из дерева и стекла были выставлены насекомые. Витрины стояли вдоль стен, а ящики громоздились на мебели. Под стеклом, пришпиленные булавками и снабженные ярлычками, располагались бесчисленные насекомые: бабочки, мотыльки, жуки, комары, кузнечики, пчелы, осы, саранча и многое другое.

В лаборатории я увидел очередные ящики с насекомыми, несколько чучел каких-то мохнатых животных (я так и не смог их идентифицировать) и длинный стол с обычным лабораторным оборудованием — бунзеновская горелка, несколько колб и парочка реторт. На столике у окна стоял старинный микроскоп.

— Итак, друг мой, показывайте, что у вас там.

Я протянул бутылочку.

Профессор поднял склянку к свету и заглянул внутрь, но ничего, разумеется, не разглядел и уселся за столик. Он взял стеклянную пластинку, положил ее на столик и осторожно перевернул сосуд. На стеклышко упала черная точка. Профессор капнул на нее из пипетки прозрачной жидкостью.

Выждав несколько секунд, он поместил стеклышко под микроскоп и заглянул в окуляр.

Потом посмотрел на меня и широко и удовлетворенно улыбнулся.

— Носовертка.

— Так это она! — я изумленно покачал головой.

— Вам очень повезло, что вы ее поймали. В противном случае, вам предстояло умереть в страшных мучениях. Могу я спросить, не собираетесь ли вы сохранить этот образец? Если нет, я был бы счастлив…

— Да ради Бога, профессор, оставьте ее себе. У меня и в мыслях не было начинать коллекционирование всяческих курьезов.

— Большое вам спасибо, доктор Мэллори. Я мечтал о таком образце годами. Десятилетиями!

Я обвел взглядом бесчисленные ящички с насекомыми.

— А у вас есть и другие подобные редкости?

— Да, и немало. Я предпринял несколько экспедиций в тропики для сбора образцов.

— Тропические насекомые? А как же прочая живность, о которой вы говорили, вроде носоверток?

— Я уже давно отказался от намерения коллекционировать любые доказательства в поддержку утверждений, которые будут отвергнуты сходу, невзирая на любые образцы. Вы должны понять, что для меня и многих моих коллег вся эта область исследований есть, по существу, хобби. Финансировать ее никто не станет.

— Расскажите еще об этих странных и неизвестных формах жизни. Пожалуйста.

— Сейчас я могу это сделать без колебаний, потому что у вас, похоже, есть способность их обнаруживать. Как я уже говорил, это особый талант. Я также им обладаю и проклинаю тот день, когда этот дар во мне проявился.

— Почему?

— Потому что с вами станет происходить то же самое. Носовертки начнут вас искать и залетать в нос. Ваш дом превратится в обиталище всяческих созданий, о существовании которых вы даже не подозревали. В стенах подвала заведутся туннельные муравьи…

— Туннельные муравьи?

— Да, туннельные муравьи. Жуткие твари, около дюйма длиной. Они изгрызут вам весь фундамент, прокладывая ходы и устраивая гнезда, и дом со временем рухнет.

— Но ведь такое называют усадкой или провалами!

— Чушь! Это туннельные муравьи.

— Понятно.

— И обнаружить их сможете только вы. Если вы приведете в подвал дезинсектора, он увидит дырявые блоки фундамента, но мысль о туннельных муравьях ему и в голову не придет. Ведь он о них и не подозревает. А если вы ему скажете, что видели их, он решит, будто вы свихнулись.

— А что еще интересного я увижу?

— Многое. У вас есть дар.

— А есть ли другие существа, способные нанести ущерб моему дому?

— Мне очень не хочется вам говорить.

— Почему?

— Из опасения, что вы и в самом деле их увидите.

— Прошу вас, скажите!

— Хорошо. Страшнее всех домоед. Это инсектоидная форма жизни, но очень крупная. Размах крыльев превышает двадцать футов. Почти все время они пребывают в спячке, пока не возникают определенные погодные условия: жара, высокая влажность, резкое падение атмосферного давления и повышенная электрическая активность.

— Как перед грозой?

— Как перед возможным смерчем, торнадо. Когда такие условия возникают, домоед просыпается и взлетает. Если он видит смерч, то прячется внутри него и вылезает лишь для того, чтобы разрушить дом и полакомиться обломками.

— Он прячется внутри смерча… Но, профессор, это какая-то сомнительная логика. Разумеется, торнадо способно многое разрушить, но неужели вы и вправду полагаете…

— Я это знаю, доктор Мэллори, а не полагаю. Я их видел. Они работают молниеносно и за несколько секунд разносят здание в щепки.

Я не сумел удержаться от усмешки.

— Профессор Сондергард… Я искренне извиняюсь, сэр, но моя доверчивость не беспредельна.

Сондергард пожал узкими плечами:

— Мне тоже искренне жаль.

— Вы и сейчас настаиваете на том, что наблюдатель каким-то образом является частью процесса, вызывающего возникновение этих существ?

— Как я уже говорил, доктор Мэллори, это сложный философский вопрос. И я охотно предпочел бы его не касаться. Кстати, ведь это ваша епархия, не так ли?

— Вы абсолютно правы.

Того, что я услышал, было достаточно. В тот момент я совершенно не опасался туннельных муравьев и домоедов и был готов отнести профессора Сондергарда и его диссидентскую науку к той же сомнительной области, которую населяют бульварные газетенки и жадные до сенсаций ток-шоу.

Профессор проводил меня до выхода, и я направился домой, гадая по дороге, почему никогда прежде не замечал некую разновидность зеленого прыгающего насекомого, более смахивающего на богомола, чем на кузнечика. Они скакали в траве вдоль дорожки, лужайки ими просто кишели, а воздух дрожал от их стрекотания и пощелкивания.

Приближаясь к дому, я заметил и многое другое. В воздухе носились пурпурные мухи, зависали на несколько секунд рядом со мной и уносились прочь. Дорожку пересекали какие-то странные многоножки. В соседском дворе в кустики азалии заползла розовая змея почти трех футов длиной.

Войдя в дом, я отправился прямиком в подвал. И точно — в дальнем углу обнаружилось несколько ослабевших блоков фундамента. А ведь всего неделю назад я расчистил этот угол. Вся стена в этом месте просела и выпятилась.

* * *

— Фред! Что привело тебя сюда?

В глазах Алины затаилось подозрение, но она очень старалась вести себя приветливо. Ее лицо до сих пор сохранило изумительную красоту. Она вполне могла стать супермоделью.

— Да просто решил зайти поболтать.

— Что ж, заходи. Почему небо такое темное?

— По телевизору передали ураганное предупреждение. Опасность торнадо сохранится до пяти часов дня.

— Стоит ли волноваться? Когда в наших краях в последний раз видели торнадо?

— В тысяча девятьсот пятьдесят шестом. Погибло двадцать человек.

— А у тебя отличная память.

— Я провел кое-какие розыски. Брент дома?

— Спит наверху. Присаживайся. Так о чем ты хотел поговорить?

— О наших расчетах. Я хочу, чтобы ты отозвала своих юридических шакалов.

Да, признаю, не очень-то приятное начало разговора. Но и Алина внесла свою лепту. Кончилось тем, что мы принялись орать друг на друга, и я хлопнул дверью.

Тем временем назревала настоящая гроза. Небо еще больше потемнело, потом приобрело тошнотворный желтовато-зеленый оттенок. В ушах у меня щелкнуло — упало атмосферное давление. Я расположился на порядочном расстоянии от дома, но остался в саду рядом с несколькими серебристыми кленами.

Итак, мне предстояла эмпирическая проверка философской теории. Объявится ли жуткий домоед исключительно из-за моего присутствия возле дома? И станет ли мое желание увидеть его предпосылкой для возникновения смерча?

Будем рассуждать здраво: надвигающаяся гроза — не дело моих рук, ведь живу я на Среднем Западе, где торнадо возникают чуть ли не каждый день. Но прежде в этих краях торнадо очень редко разрушали дома. И если я сейчас увижу смерч, это станет почти абсолютным доказательством безумной теории профессора Сондергарда.

И надо же! — я этого смерча дождался. Челюсть у меня отвисла. Я никогда прежде не видел торнадо воочию. Инстинкт побуждал меня бежать, но если Сондергард прав, бояться нечего. Домоеды пожирают дома, а не людей.

Хлестнул порыв ветра, и я на мгновение усомнился в этом безумном эксперименте… Однако если теория верна, смерч сам по себе никакого урона не приносит. Поэтому мне ничто не грозит.

Да, а как же летающие обломки? Куда от них деваться? Выходит, я продумал эксперимент не столь тщательно, как следовало. Я растянулся на земле и прикрыл голову плащом.

По широким кленовым листьям застучали капли дождя. И я услышал паровозное шипение и пыхтение торнадо, точно на меня мчался локомотив. Жуткий звук правда, мне-то ничто не грозит. И все равно было немного страшно. Похоже, я совершаю безумную глупость.

Смерч шел прямиком на дом Алины, но на пути у него стоял соседний дом Бекеров. Нет, так мы не договаривались. Я с ужасом смотрел на приближающийся смерч, но в последнюю секунду он свернул.

Однако дом Бекеров это не спасло. Я что-то заметил — но все произошло настолько быстро, что я даже усомнился в увиденном. Намек на огромные двойные крылья, множество ног, длинное коническое тело и многочисленные клешни в районе головы — некая помесь толстой стрекозы с крабом. Перекрывая рев ветра, послышалось нечто вроде жужжания гигантской циркулярной пилы. Существо выскочило из воронки смерча и обрушилось на дом. Во все стороны, как при взрыве, полетели обломки. Существо сработало молниеносно, и в тот же момент в черных тучах сверкнула молния. Через секунду половина соседнего дома превратилась в щепки, а другая половина, как ни поразительно, осталась цела.

Быть может, дом Бекеров оказался для него недостаточно лакомым кусочком?

Вот и хорошо, а теперь иди к соседям.

Я уже стоял с фотоаппаратом в руке. Я обязан получить снимок этого существа, чтобы убедиться в трезвости собственного рассудка. Я должен иметь некое вещественное доказательство существования этой загадки.

И я вышел из-за деревьев как раз вовремя, чтобы запечатлеть на пленке уничтожение моего бывшего дома. Он разлетелся на миллион кусочков.

Я щелкнул затвором, так и не зная, произошло ли это в нужный момент. Квадратик снимка быстро выскользнул из щели камеры и столь же быстро перебрался в мой карман, где и предстояло завершиться чуду химических превращений света в изображение.

Издав напоследок короткое громкое жужжание, существо нырнуло обратно в воронку, и смерч двинулся дальше. Ветер стих, зато дождь усилился.

Я вышел из-под деревьев, но направился не к Алине и развалинам дома, а к заднему двору Бекеров, и стал осторожно пересекать заваленную обломками лужайку.

Когда я приблизился к дому, задняя дверь с выбитыми стеклами открылась и вышел Сэм Бекер.

— Фред? Я думал, ты переехал. Как ты…

И тут он заметил последствия катаклизма у своих соседей.

— Слушай, тебе везет куда больше, чем нам. Как ты ухитрился уцелеть? Так уж получилось, что дети были уже в подвале, а мы с Джен побежали туда, как только заметили идущую грозу. Господи, подумать только — а если бы мы опоздали всего на минуту!

С моей души упал камень. Я сказал Сэму, что смерч обрушился на дом, когда меня там не было, и спросил, не нужна ли ему помощь. Когда я услышал, что ему ничего не нужно, то перебрался через живую изгородь между двориками, как будто собирался взглянуть на свой дом.

Но я этого не сделал, а отправился прямо к Сондергарду, чей замок от разгула стихии ничуть не пострадал. Я позвонил и стал ждать.

Сондергард открыл дверь, бросил на меня быстрый взгляд и сказал:

— Вы притянули сюда торнадо.

Войдя, я кивнул:

— Это еще не все, профессор. — Я вытащил из кармана фотографию домоеда и гордо продемонстрировал ее профессору. — Взгляните.

Он взял фотографию и с огромным интересом ее рассмотрел.

— Замечательно. Просто замечательно. Ваш талант развился до поразительного уровня, доктор Мэллори. Никому прежде не удавалось подобраться к нему так близко… Но пойдем, пойдем.

Мы прошли в лабораторию, где он изучил фотографию при ярком свете и под лупой. Проработка деталей оказалась не очень хорошей, но никаких сомнений в реальности существа не осталось. Камеры не лгут. Заглядывая через его плечо, я заметил, что мне удалось очень хорошо заснять голову. Клешни у домоеда были пугающе многосуставчатыми и на вид вполне могли справиться с любым зданием меньше небоскреба. А над жутким зубастым ртом отчетливо был виден единственный и почти звериный глаз. Не полуслепой фасетчатый глаз насекомого, а именно звериный. До сих пор я был окрылен успехом, но тут по моему телу пробежала легкая дрожь.

И когда Сондергард наконец поднял на меня глаза и произнес слова, предсказывающие мою судьбу, дрожь сменилась холодным и резким, как электрошок, чувством.

* * *

Алина и ее брат погибли, и ее юридическим махинациям пришел конец. Фактически, ее смерть меня озолотила. По странной иронии судьбы она не стала вычеркивать мое имя из списка тех, кто имеет право на долю страховой премии в случае ее смерти. Страховая компания без единого слова выплатила мне сто тысяч.

Однако визит в замок Сондергард обошелся мне дорого. По ночам я не могу спать из-за шуршания и стрекота существ, у которых даже нет названия. Не могу спокойно посидеть во дворике — на лужайке тут же начинают ползать всевозможные змеи и рептилии. Туннельные муравьи источили весь фундамент дома. Мне постоянно кажется, что еще день — и он рухнет.

Метлочерви обосновались во всех уютных местах — от кухонной метлы и широченной швабры в гараже до щеточки в платяном шкафу.

Но со всем этим я еще могу кое-как мириться. Однако настоящим дамокловым мечом стали слова Сондергарда о приближающейся встрече. Он сказал:

— Боюсь, что теперь вы и это существо обитаете в одной реальности. И вам ничего не изменить. Вы начали жизнь в обычном нормальном мире, но увидев метлочервя, запустили необратимый процесс взаимопроникновения и перекрестного опыления. Зная о другом мире и заглядывая в него лишь время от времени, вы могли растягивать этот процесс бесконечно. Но, обладая уникальным талантом, вы пересекли черту и запустили последнюю и окончательную фазу процесса. Посмотрите сюда, мой бедный друг. Вы поняли?

Я наклонился. С фотографии на меня смотрел единственный глаз домоеда похожий на половину сваренного вкрутую яйца, нечеловеческий и лишенный эмоций, но странным образом неумолимо-пронзительный.

— Понимаете, доктор Мэллори… ведь не только вы увидели это существо. Оно тоже увидело вас.