Большая, грязная, закоптелая комната донны Амалии Йовине на первом этаже. В глубине сцены — большая сводчатая ниша, в ней застекленная дверь с деревянными ставнями, выходящая в переулок. В первой кулисе слева от зрителя — дверь. Напротив, справа от зрителя, — другая дверь из нетесаных досок, на ней неопытной рукой выведено темно — зеленой масляной краской: «Вход во дворик». В правом дальнем углу сцены сколоченная из первого попавшегося под руку материала перегородка образует тесную прямоугольную каморку. В каморке видны узкий тюфяк и другие принадлежности маленькой бедной спальни. На сцене обязательно должны быть: слева от зрителя двуспальная кровать, медные части которой потускнели и позеленели; комод, шифоньер, на них статуэтки святых, стеклянные колпаки; грубый стол и соломенные стулья. Остальную мебель в дурном вкусе прошлого века подберет сам режиссер и расположит так, чтобы подчеркнуть тесноту и неудобства, которые испытывает большая семья от содержания «подпольной кофейни». На столе стоят несколько кофейных чашек различных размеров и цвета и медная полоскательница с водой. Раннее утро. Сквозь стеклянную дверь в глубине сцены видны переулок и два окна, закрытых ставнями, в первом этаже противоположного дома. Между ними в небольшой нише — мраморное изображение мадонны дель Кармине, установленное здесь богомольными жителями переулка. Перед изображением свисает маленькая лампадка.
Действие происходит в конце второго года войны (1942 г.). У стола в центре сцены стоит Мария Розария . На ней дешевенькое платье. Она моет грязные чашки, ополаскивает их и расставляет в порядке на столе. Из переулка издалека доносятся неясные голоса ссорящихся людей. Постепенно ссора разгорается, так что можно разобрать голоса и отдельные выкрики. Иногда верх берет голос Амалии Йовине . Мария Розария спокойно продолжает свою работу, словно все происходящее ее не касается. Из левой двери входит Амедео , он только что проснулся. Зевая и потягиваясь, лениво идет в глубь сцены. Это молодой человек лет двадцати пяти, худощавый, смуглый, симпатичный, проворный, но физически не очень крепкий. На нем свитер из грубой шерсти цвета ржавчины, заштопанный, а кое — где дырявый. В правой руке — похожее на тряпку полотенце.
АМЕДЕО (сестре). Можно немного кофе?
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Его еще надо приготовить.
АМЕДЕО. Процедить?
МАРИЯ РОЗАРИЯ (с видом человека, говорящего: «Тебе придется подождать»). Надо сварить вчерашнюю гущу.
АМЕДЕО (недовольно). Эх, да что ж это такое? С утра и кофе нельзя выпить. Собачья жизнь!
Мария Розария не отвечает.
А мама где?
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Вышла.
АМЕДЕО. А папа?
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Еще не проснулся.
Из каморки доносится странный звук, похожий на хрюканье, а затем вялый, охрипший от сна голос Дженнаро : «Я проснулся, проснулся… Я проснулся опять! Меня мать разбудила! Да разве в нашем доме дадут поспать вволю…» Ссора в переулке становится все более бурной: особенно отчетливо доносится голос Амалии .
ДЖЕННАРО (из каморки). Слышишь?.. Какая катавасия!
АМЕДЕО (Марии Розарии). Разве… это мама?
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Она разговаривает с донной Виченцей.
ДЖЕННАРО. Разговаривает? Да она ее сейчас съест!
АМЕДЕО. И все из-за того, что случилось на прошлой неделе?
МАРИЯ РОЗАРИЯ (имея в виду донну Виченцу). Она нахалка, лгунья, интриганка… Когда она приходила к нам, мама угощала ее кофе, да еще, бывало, даст что-нибудь для ее маленькой обезьянки — дочки — то старое платьице, то свежее яичко… Да что говорить, мама у нас иногда все видит насквозь, а то словно слепая… Донна Виченца познакомилась с человеком, который перепродавал нам кофе, а потом добилась, что он ей стал носить… Теперь она не только устроила у себя кофейню совсем рядом с нами, но и берет за чашку кофе по две с половиной лиры. На пол — лиры дешевле.
ДЖЕННАРО (из каморки). «Гран Кафе Италия» конкурирует с «Гамбринусом»!
МАРИЯ РОЗАРИЯ (не обращая на него внимания). И еще говорит всем, что у нас кофе с суррогатом!
ДЖЕННАРО (оттуда же). Постой… Не «у нас», а у вас. У твоей матери… Я бы этого не позволил… С этим делом сиди и дрожи: полиция, карабинеры, фашисты…
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Ну да… если бы мы слушали вас, то умерли бы с голоду!
ДЖЕННАРО. Скажи лучше — жили бы честно…
МАРИЯ РОЗАРИЯ. А что, разве продавать кофе — нечестно?
АМЕДЕО. Если мы не будем, то сотни других людей этим займутся… Вон ведь Виченца тоже стала продавать кофе.
ДЖЕННАРО. На прошлой неделе на Понте ди Мола один синьор прыгнул вниз головой с четвертого этажа…
АМЕДЕО. При чем здесь это?
ДЖЕННАРО. Почему бы и тебе не прыгнуть?
АМЕДЕО. Папа, вы не понимаете некоторых вещей… Вы человек другого века.
Мария Розария делает брату знак, словно говоря: «Не обращай на отца внимания».
И все же отец верно говорит!
ДЖЕННАРО. Верно говорю, правда? Тебе сестра сделала знак: «Но слушай, мол, его…» Потому что я надоедлив, ничего не понимаю… Бедные вы… Пропащее поколение… (Небольшая пауза.) Я хочу спросить у тебя… Вот вы продаете кофе по три лиры за чашку. А контрабандист, который приносит вам кофе, где его достает? Разве он тем самым не лишает кофе клиники, госпитали, частные больницы?
АМЕДЕО. Папа, помолчите… Вы вечно говорите не то, а сейчас ну уж совсем как ребенок… Ну какие там клиники и военные госпитали! Товары попадают прямо в дома начальства! Кто принес нам вчера пять кило кофе по семьдесят лир? Разве не офицер фашистской милиции? Мама еще не хотела брать: боялась, что это провокатор. А вы тут «лишает»… Если бы те, которые у власти, действовали по — честному, тогда только последний негодяй осмелился бы разговаривать с вами так, как я теперь… Но когда видишь, что те, кто должен был подавать хороший пример, это всего лишь шайка мошенников… тогда всякий скажет: «Хочешь знать правду… Ты ешь досыта, набиваешь себе брюхо, а я умираю с голоду? Ты крадешь? Ну и я буду красть! Каждый устраивается, как может!»
ДЖЕННАРО. Ну нет, пока я в доме, ты не будешь красть!
АМЕДЕО. Да это я так, к слову…
Ссора в переулке почти совсем утихла.
Выпью-ка я кофе, да и закушу. (Достает из шифоньера большую сковороду, накрытую перевернутой тарелкой, ложку и кусок черствого хлеба.)
Мария Розария косо смотрит на него.
(Заметив это, резко.) Чего ты? Это моя вчерашняя порция макарон.
МАРИЯ РОЗАРИЯ. А я тебе ничего не говорю!
АМЕДЕО (подходит к столу, садится, готовясь есть, но, подняв тарелку, видит, что сковорода пустая). А где же макароны?
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Откуда я знаю?
АМЕДЕО (вне себя). Вчера вечером я нарочно оставил свою порцию, чтобы съесть сегодня утром… (С подозрением смотрит в сторону каморки Дженнаро.) Кто же их съел? Папа, вы съели?
ДЖЕННАРО. А разве это были не мои?
АМЕДЕО (в отчаянии). Я сказал, что уйду из этого дома! Да-да… с такой еды ноги протянуть можно! (К Дженнаро.) Вы ведь съели вчера вечером свою порцию?!
ДЖЕННАРО (тоном убежденного в своей правоте человека). Чего ты от меня хочешь? Я не помню. Моя… твоя… Каждый устраивается, как может!
АМЕДЕО. Я не понимаю… вы что, ночью тоже едите? Вы специально для этого просыпаетесь?
ДЖЕННАРО (раздраженно). Какой ты, парень, надоедливый! Сколько лет ты собираешься прожить? Я просыпаюсь специально! Ты бы посмотрел, с каким удовольствием проснулся я этой ночью… Разве ты не слышал тревоги? Два с половиной часа в убежище просидел. Вернулся домой, весь продрог… Я заснуть не мог из-за того, что у меня сосало под ложечкой… И я вспомнил, что там осталось немного макарон: откуда я знал, чьи они? У меня тоже такие были!
АМЕДЕО. Тоже такие! Мне вот сейчас на работу. Что, я теперь голодный должен идти? (В бешенстве.) Я не хочу, чтобы трогали мою еду, черт подери! (Бьет кулаком по столу.) Теперь понятно, кто это делает! Я ведь к чужому не прикасаюсь. Посмотрите, сейчас я все вдребезги разнесу!
Дженнаро поднимает занавеску своей каморки и появляется в рубашке, в незастегнутых штанах с болтающимися подтяжками. Ему лет пятьдесят, лицо худое, истощенное, но ясное, как у честного человека, который, однако, многому научился в нужде и невзгодах…
ДЖЕННАРО. Ну-ну, перестань. Чего ты там разнесешь? Я действительно не помню! А ты уже целый спектакль устраиваешь!
АМЕДЕО. И устрою… Я остался голодный!
ДЖЕННАРО. Макарон-то было вот столечко… ( Показывает, сколько было макарон.)
АМЕДЕО. Нет, была полная тарелка! (Делает резкое движение, показывая, что было с верхом.)
В это время Дженнаро берет кусок хлеба и начинает отщипывать от него. Амедео грубо вырывает.
Это мой хлеб!
ДЖЕННАРО (опешив от такой резкости сына). Ну и возьми его себе… Хороша сыновняя любовь!
АМЕДЕО. А вы что, съели мои макароны из отцовской любви? Вот он, весь хлеб! (Показывает кусок хлеба воображаемом у свидетелю.) Видели? Попробуйте-ка с этим кусочком протянуть до полудня!.. (Потом, словно приняв давно обдуманное решение.) Нет, я уйду, уйду из дому. (Направляясь к двери слева, возмущенно.) Тут даже спрятать ничего нельзя… (Уходит.)
ДЖЕННАРО (немного уязвленный). Он прав… Но я действительно не помню… (Возвращается в свою каморку.)
За дверью голоса. Голос Амалии : «Но простите, донна Пеппенелла, разве я вам не говорила?» Голос Пеппенеллы : «Вы очень хорошо сделали!»
Мария Розария уходит в дверь справа. В это время с улицы входит Амалия , за ней следует Пеппенелла . Амалия — женщина лет тридцати восьми, еще красивая. По ее манере говорить, но тону и жестам сразу видно, что у нее решительный характер и она привыкла всеми командовать. Ее одежда весьма проста, ничего лишнего. Только чулки из чистого шелка могут навести па мысль о том, что ей не чуждо тщеславие. У нее. живые, быстрые глаза: все видят и все замечают. Она отдает себе отчет в своих действиях, даже когда ей приходится нарушать общепринятые нормы поведения. Это женщина жадная и непреклонная в том, что касается дел, умеет маскировать свое несогласие с чем-либо любезными словами, давая, однако, понять свое отношение ироническим взглядом. Сейчас она в возбужденном, разгневанном состоянии.
АМАЛИЯ. Она вечно торчала в моем доме… А сколько всякого добра она получила от меня! (С подчеркнутым сарказмом перечисляет оказанные милости.) То свежее яичко… то кусочек вареного мяса… то тарелочку макарон… Господь свидетель, что стоит теперь самая дрянная еда, да еще попробуй ее найти… (Раздраженно, раскаиваясь в своей доброте.) Полтора метра сукна для ее дочери… (Марии Розарии.) Вскипела гуща или нет?
Голос Марии Розарии за дверью: «Только что закипела!»
На, возьми кофе… (Донне Пеппенелле, решительным тоном, чтобы избавиться от нее.) Донна Пеппенелла, потерпите!
ПЕППЕПЕЛЛА (пожилая, бедно одетая женщина. Говорит с покорной угодливостью). Не беспокойтесь, не беспокойтесь. (Не двигается с места.)
АМАЛИЯ (поднимает матрац на двуспальной кровати, достает перевязанный шпагатом пакет и подает его Пеппенелле). Вот здесь полкило муки, как вы просили вчера… С вас сорок лир.
ПЕППЕНЕЛЛА (вытаращив глаза). По восемьдесят лир за кило?.. Подорожала еще на десять лир?
АМАЛИЯ. Хотите, берите, а не хотите — до свидания… Если придет тот «человек»… достану для вас еще… Ведь я делаю вам одолжение и рискую нажить неприятности… Я ведь ничего на этом не зарабатываю, потому что такие дела меня не интересуют…
ДЖЕННАРО (высовывая голову из-за перегородки). Хотел бы я знать, зачем ты лезешь в мошеннические дела?.. Если ей нужна мука, пусть сама ищет… (Пеппенелле.) Что вы, не можете найти?
ПЕППЕНЕЛЛА (с горечью). Да как вам сказать? Мы ее не находим.
ДЖЕННАРО. И приходите за мукой сюда? Что у нас, мельница? Или на наших дверях написано, что здесь макаронная фабрика? (Жене.) А ты все делаешь по — своему. Ты ничего на этом не заработаешь, потому что я не допущу, чтобы в моем доме занимались торговлей…
ПЕППЕНЕЛЛА. А вот у вашей жены доброе сердце… Она услышала, что мне нужно немного муки, и раздобыла для меня… (Достает из ветхой сумочки деньги и, вручая их Амалии, смотрит на нее уничтожающим взглядом.) Вот вам сорок лир.
Дженнаро скрывается за перегородкой.
АМАЛИЯ (принимает вызов и не менее враждебно смотрит на Пеппенеллу ). Большое спасибо.
ПЕППЕНЕЛЛА (закрывает сумку и говорит как бы между прочим). Если вам попадется немного фасоли…
АМАЛИЯ (резко и зло). Ну нет, дорогая донна Пеппенелла!.. (Затем, вспомнив о необходимости быть дипломатичной, смягчается.) Тот же самый «человек», который достал муку, обещал нам пару кило фасоли и не принес…. Если принесет…
ПЕППЕНЕЛЛА (покорно). Имейте меня в виду…
АМАЛИЯ. Да, но если будет… то, конечно, с надбавкой!
ПЕППЕНЕЛЛА (вздохнув). Что поделаешь, возьму и с надбавкой! (Продолжая пронизывать взглядом собеседницу.) Всего хорошего!
АМАЛИЯ (раздраженная скрытой угрозой, засучивает правый рукав). II вам того же!
ПЕППЕНЕЛЛА (идет к выходу). Будьте здоровы, дон Дженнаро.
ДЖЕННАРО (из своей каморки, сухо). Не извольте больше приходить!
ПЕППЕНЕЛЛА (уходя, с горечью бормочет). Вы, конечно, правы….
Входит Мария Розария .
МАРИЯ РОЗАРИЯ (останавливается у порога). Кофе…
АМАЛИЯ (поднимает матрац, достает пакет молотого кофе и дает его дочери). Вот, возьми.
Мария Розария собирается уйти, но мать зовет ее.
Поди сюда… В другой раз…
Мария Розария приближается.
(грубо)… по вечерам не опаздывай! (Молниеносно дает ей пощечину, резко поворачивается и берется за свои дела.)
МАРИЯ РОЗАРИЯ (держась за щеку рукой; она не очень удивлена этим, видимо, обычным происшествием, отвечает решительным и сердитым тоном). Я ходила с двумя подругами в кино «Рома».
АМАЛИЯ (тоном, не допускающим возражений, но без драматизма). Нечего было ходить. (Разговаривает как бы сама с собой.) Кругом затемнение, а ты возвращаешься ночью четверть второго… Что скажут соседи? Вчера вечером я промолчала, потому что было поздно… Веди себя как подобает, не то я с тебя шкуру спущу! Иди готовь кофе, скоро начнут приходить клиенты…
Мария Розария уязвлена, немного раздосадована; молча уходит.
ДЖЕННАРО (появляется. Он еще не привел в порядок свою одежду, рубашка не заправлена в штаны. Во время последующей сцены он намыливает лицо, чтобы побриться перед маленьким зеркальцем, висящим на перегородке). И это девушки! За молодежью только и следи, глаз с нее не спускай!
Амалия не отвечает. Достав из-под матраца мешочек, она насыпает фасоль в горшок, стоящий в углу. Дженнаро этого не замечает.
АМАЛИЯ (в сторону «дворика»). Когда приготовишь кофе, свари вот эту фасоль… (Идет к «дворику» и передает горшок Марии Розарии , которая берет его и выходит.)
ДЖЕННАРО. Значит, у нас есть фасоль?
Амалия не отвечает.
ДЖЕННАРО. Я спрашиваю!
Голос Аделаиды в глубине переулка: «Ассу, подожги пару полешек, сварим немного постного супа…» Входит Аделаида . Это простая женщина среднего возраста, хитрая, болтливая. В руках у нее старая хозяйственная сумка с провизией, видны пучки зелени.
АДЕЛАИДА. Донн'Ама, я проводила Ритуччу в школу и по дороге купила ей гостинцев, потому что она не капризничала… Ну до чего же хороша ваша дочка! А как рассуждает!
Амедео появляется слева в комбинезоне слесаря — газовщика, подходит к комоду, берет щетку и начинает чистить фуражку, которую принес с собой. Он слышит последние слова Аделаиды и польщен похвалой маленькой сестренке, о которой идет речь.
Она ведет себя прямо как совсем большая! Сколько же ей лет?
АМЕДЕО (вмешивается). Пять!
АДЕЛАИДА (нежно). Благонравная, как старушка! А как рассуждает! Как чисто говорит! Я нарочно спросила: «Кого ты любишь?» А она мне отвечает: «Маму».
ДЖЕННАРО. Она и вправду обожает свою мать.
АДЕЛАИДА. «А папу?» «Он дурак!» — отвечает она. Ну так чисто, так чисто слова выговаривает… «Рэ» у нее совсем хорошо получается… (Продолжает разговаривать с Амалией.)
Дженнаро , уязвленный словами Аделаиды , косо смотрит па нее, а также на жену и на сына, которым, кажется, понравились слова соседки.
ДЖЕННАРО (после паузы, говорит медленно, сам не веря в убедительность своих слов). Я не принимаю всерьез мнение девочки. Ей всего пять лет… Подумаешь, тоже авторитет. (Обиженно, с упреком, к Амедео.) А вы не учите ее всяким словам.
АМЕДЕО. Разве это мы ее учим? Она сама слышит их в переулке!
ДЖЕННАРО (теряя терпение). Нет, ты учишь! Распускаешь язык дома, а девочка слышит и повторяет!
АМЕДЕО. Я? Да вы с ума сошли!
ДЖЕННАРО. Ладно, если вам будет угодно…
АМЕДЕО. Так оно и есть!
ДЖЕННАРО. Я с вами не желаю говорить…..
АМЕДЕО. А зачем же тогда разговариваете?
ДЖЕННАРО (признавая свой промах). Да вот, всегда забываю!
АДЕЛАИДА (примирительным тоном) Дон Дженна, вы не обращайте внимания… Это ангельские уста. (Имеет в виду девочку.)
ДЖЕННАРО. А произносят слова дьявола!
АДЕЛАИДА. Это шалость… захотелось девочке пошалить… Она до самых дверей школы повторяла, как припев песенки, вот так вот, взявшись за платьице… (Копирует жесты и голос девочки, нараспев.) «Папа — дурак! Папа — дурак!»
ДЖЕННАРО (сердито). Нет, это она не в переулке набралась… Это ее мама учит…
Амалия пожимает плечами, делая вид, что не понимает намека мужа.
Но отец не дурак! Он, правда, немножко невпопад говорит… Потому что был на войне четырнадцатого года, а когда вернулся, с головой у него неладно стало… Хочу что-нибудь сделать — и забываю. Подумаю о чем-то, а через пять минут не могу вспомнить, о чем… Нашел макароны Амедео, решил, что мои, и съел их…
АМЕДЕО (таким же ироническим тоном). А Амедео остался голодным!
Входит Федерико . Он слесарь — газовщик, друг Амедео . Под мышкой у него сверток с завтраком.
ФЕДЕРИКО. Амедео, пошли, что ли?
АМЕДЕО. Подожди, выпью глоток кофе.
ФЕДЕРИКО. А я уже пил. (Многозначительно, глядя па Амалию.) У Виченцы… Знаете, донн'Ама, она берет на пол-лиры дешевле…
АМАЛИЯ (задетая словами Федерико, отвечает холодно). Ну и пейте у Виченцы.
ФЕДЕРИКО. Но ваш кофе, правда, вкуснее… Я и ей то же сказал… (Заметив холодность окружающих, обращается к Дженнаро, чтобы завязать разговор.) Бреетесь, дон Дженнаро?
ДЖЕННАРО (холодно). Нет. Срезаю мозоли! Разве не видно, что я бреюсь? Так нет, нужно еще спрашивать! Праздные вопросы! Не тратьте силы зря и ждите, пока вас спросят.
ФЕДЕРИКО. Ну хорошо, виноват. (Шутливо.) Дон Дженна, что вы скажете? Наладим мы когда-нибудь жизнь?
ДЖЕННАРО. Ты все шутишь. А я скажу тебе, что, если бы я был министром… уж не знаю по какой части, потому что мне неизвестно, от какого министерства это зависит, я бы в два счета наладил жизнь…
ФЕДЕРИКО (забавы ради подзадоривает его). Но как вы думаете, почему товаров не хватает?
ДЖЕННАРО. Товаров-то хватает. Все есть — мука, масло, сыр, одежда, обувь. (Убежденно заключает.) Это старая песенка!
ФЕДЕРИКО. Как это понять?
ДЖЕННАРО (продолжая намыливать лицо). Ты слишком молод и не помнишь… Теперь все повторяется, как в ту войну. Тогда тоже ничего нельзя было достать, цены повышались, товары пропадали… По-твоему, для чего затевают войны?
ФЕДЕРИКО. Ну для чего?
ДЖЕННАРО. Чтобы товары попрятать!
Все одобрительно смеются.
(Прекращает бриться, входит во вкус.) А твердые цены? Теперь это кажется простым делом? А я вам скажу, что твердые цены были и всегда будут разорением для людей. Твердая цена. Название как будто красивое: твердая цена. Тебе кажется, что и твое положение станет тверже. Но куда там!.. Твердые цены — причина всех зол. Потому что правительство, когда оно вводит твердые цены, тем самым заставляет оптовика и розничного торговца прибегать к новым ухищрениям… Получается фокус (сопровождает свои последние слова жестом, который должен обозначать воровство), а несчастному потребителю остаются три выхода: или умирать с голоду, пли побираться, или сесть в тюрьму…
Возгласы одобрения.
Мой план, мой проект закона, если бы от меня зависело…
С улицы входят Эррико Красавчик и Пеппе Домкрат . Это два шофера, бездельничающие вследствие запрета пользования автотранспортом. Оба бедно одеты. Внешность Эррико Красавчика оправдывает его прозвище — он красив, красив в духе неаполитанской улицы, ему лет тридцать пять, он крепкого телосложения, подвижный брюнет, волосы вьющиеся, глаза быстрые. Охотно и добродушно улыбается, но всегда с видом покровителя; симпатичный мошенник — «парень на все руки». Пеппе Домкрат более вульгарен и не так хитер, но зато сильнее: грудь широкая, бычья шея, он может поднять автомобиль одним плечом, когда надо снять покрышки, за что ему и дали прозвище Домкрат. Жестикулирует редко. Больше слушает и размышляет. Ходит и говорит медленно.
ЭРРИКО. Привет!
Раздаются ответные приветствия.
Дон Дженна, познакомьте нас с этим проектом закона!
ДЖЕННАРО (сухо). Вы пришли выпить кофе? Пейте и идите себе.
ПЕППЕ. Но почему мы не можем послушать?
АМАЛИЯ (нетерпеливо, в сторону «дворика»). Готов у тебя кофе?
Голос Марии Розарии : «Еще две минутки!»
ЭРРИКО (к Дженнаро). Ну так как?
ДЖЕННАРО. Ну… мой проект закона… (Вкратце поясняет.) Речь шла о нехватке товаров… Я утверждал, что товары есть, но что твердые цены заставляют их исчезать… Видите ли… Твердая цена — это сложное дело… Тут не объяснишь вот так просто, поболтав поутру… Нет! Тут нужны месяцы и месяцы, годы и годы, чтобы разобраться в этих проклятых твердых ценах… что это такое и как они применяются… И, возможно, всей бумаги на свете и всех чернил вселенной не хватило бы, если бы кто-нибудь захотел написать об этом трактат…
ЭРРИКО. А так, коротенько, нельзя?
ДЖЕННАРО. Не мешай. Я же говорю.
ПЕППЕ. Дон Дженна, у меня не хватает терпения. Вы не сердитесь, но, когда кто-нибудь долго говорит, мне надоедает, и я ухожу.
ДЖЕННАРО. Уходи, если хочешь!
ЭРРИКО (к Пеппе). Дай послушать. Дон Дженна, продолжайте.
ДЖЕННАРО. Тут нужны были бы, как я сказал, годы и годы. Чтобы не заставлять вас терять время и чтобы не надоесть Пеппе Домкрату, я постараюсь вкратце, хотя я и не писатель и не разбираюсь в политике, пояснить вам, чему невзгоды и злоба людей научили меня за мою горемычную жизнь честного гражданина и солдата прошлой войны, послужившего родине верой и правдой! У меня хранится увольнительный лист. (Хочет пойти взять и показать документ, но его останавливают жестами, которые должны означать — «ради бога», «мы вам верим», «да кто же сомневается».) Итак… Твердые цены… По — моему, они созданы на потребу тех самых людей… которые только потому, что умеют держать перо в руках, берут на себя роль профессоров, причем всегда к собственной выгоде, а нам в убыток. Убыток моральный и материальный; прежде всего моральный, а потом материальный…. Сейчас объясню… Твердые цены практически означают: «Раз ты не умеешь жить, не путайся под ногами, я тебя научу, как надо жить!» Но это неправда, что мы, то есть народ, не умеем жить… Это в их интересах говорить, что народ несознательный, безграмотный, не созрел… А сами потихоньку забирают вожжи в свои руки и становятся хозяевами. На этот раз профессорами стали фашисты… (Неожиданно умолкает; с испугом, всем.) Ребята, выгляните наружу, ведь за это, если услышат, мне не поздоровится.
ЭРРИКО. Дон Дженна, говорите. Профессора еще спят…
ДЖЕННАРО. Но у них есть прислужники!
ФЕДЕРИКО (идет в глубь сцены, осматривает переулок и, вернувшись, успокаивает Дженнаро). Говорите, говорите… Там нет никого…
ПЕППЕ (нервно). Сама мадонна видит теперь, до чего мы дошли. Так действительно больше продолжаться не может!
ДЖЕННАРО. Итак… мы остановились на… вожжи в руки, и хозяевами становятся они… И мало — помалу стараются внушить тебе, что они это делают для твоего же добра, сначала манифестом, потом речью, угрозой, законом, приказом, оружием… доводят людей… вот как нас сейчас (имеет в виду предосторожности, которые нужно соблюдать, говоря такие вещи), что мы боимся даже говорить!
Присутствующие одобряют.
АДЕЛАИДА. Заткнули рот, господи, твоя воля!
ДЖЕННАРО. Народ и профессора тогда начинают все делать наперекор друг другу. Профессора принимают свои меры, а народ — свои. И понемногу ты обнаруживаешь, что ничего тебе не принадлежит, что улицы, дворцы, дома, сады не твои… Все это — собственность профессоров. Они могут всем пользоваться как хотят, а ты не волен даже к камню прикоснуться. И вот в этих условиях начинается война. «Кто хотел войны? — Народ», — говорят профессора. «А кто ее объявил? — Профессора», — говорит народ. Если война проиграна, то ее проиграл народ; а если выиграна, ее выиграли профессора. Вы мне скажете: но какое это имеет отношение к нашему разговору? Имеет: потому что твердая цена — это одна из форм принижения, которая держит народ в зависимости и в положении подчиненного. По моему проекту закона каждый несет какую-то ответственность, и если сложить вместе все эти ответственности, то получается единая ответственность, которая делится поровну: почести и страдания, выгоды и убытки, смерть и жизнь. И тогда не будет никаких разговоров о том, что я, мол, созрел, а ты нет!
Присутствующие слушают Дженнаро с большим вниманием и теперь кажутся убежденными. Только…
ПЕППЕ (чистосердечно). Дон Дженна, я ничего не понял…
ДЖЕННАРО. А если бы ты понял, мы бы не дошли до такой жизни.
АМАЛИЯ (которая во время этой сцены занималась своими делами и не обращала внимания на слова мужа, вмешивается, чтобы отвлечь его от этого разговора). Кончай бриться и одевайся!
Дженнаро снова намыливает лицо.
ПЕППЕ. Дон Дженна. а насчет езды на машине без бензина вы ничего не придумали?
ДЖЕННАРО (шутливо). Это уже другой законопроект. На каждый автомобиль — девять шоферов: один за рулем, а восемь сзади вместо мотора.
Все смеются. С улицы входит Риккардо .
Риккардо (это состоятельный служащий. Он держится скромно, но с достоинством. Одет во все темное, на носу пенсне. В руках газета, которую он просматривает). Добрый день! (Останавливается у порога.)
Все с почтением отвечают на его приветствие.
АМАЛИЯ. Добрый день, синьор. Кофе будет через минуту. Выпейте свежего кофе.
РИККАРДО. Да, спасибо… Этой ночью я не сомкнул глаз. У меня ужасно болит голова… Моя жена, как услышит сирену, совсем теряется. Полтора часа просидели в убежище с тремя детишками, потом вернулись. Какой уж тут сон. Она продолжала дрожать, зуб на зуб не попадал.
ПЕППЕ. Да, этой ночью бомб побросали…
РИККАРДО (показывая на газету). Разрушили два дома у парка Маргериты и какие-то здания в Каподимонте…
ПЕППЕ (подтверждая). Недалеко от трамвайного депо!
ЭРРИКО. Ого, да они (имея в виду бомбардировщики) начинают бомбить всерьез!
Справа входит Мария Розария с огромным кофейником. Все обрадованы.
АМАЛИЯ (к Амедео). Закрой двери и сторожи снаружи!
Амедео повинуется. Амалия наливает всем кофе. Каждый, выпив чашку, платит деньги.
ЭРРИКО (прищелкивая языком). Поздравляю, донна Ама, кофе сегодня замечательный!
ДЖЕННАРО (который во время бритья разговорился с Федерико, произносит в заключение). Правильно! Это могло бы стать еще одним законопроектом.
ПЕППЕ. Сегодня ночью я чуть не умер от страха!
АДЕЛАИДА. А я, когда слышу сирену, что бы ни делала, все бросаю, хватаю вот это (достает из-за пазухи четки) и мчусь в убежище.
ДЖЕННАРО. А у меня начинается такой озноб и так бурлит в брюхе, что, скажу вам, приходится сразу бежать в уборную… Сознаюсь в своей трусости… как слышу сирену, бегу…
ПЕППЕ (к Риккардо). Синьор, а вы что скажете? Когда кончится эта война?
РИККАРДО. Э, кто знает…
ПЕППЕ. Но вот говорят, что теперь бомбить будут сильнее, что разрушат наши города… Как вы думаете, синьор, и нас всех перебьют?
ЭРРИКО. Еще сильнее будут бомбить?
ФЕДЕРИКО. Перебьют нас?
АДЕЛАИДА. Говорят, что они сбрасывают яд…
ДЖЕННАРО (кончил бриться, вытирает лицо полотенцем. Спрашивает почти в унисон с другими). Перебьют нас?
ПЕППЕ. Да, это нечестная война. Ну при чем тут семьи, при чем тут дома?
РИККАРДО (показывая другое место в газете). Вы видите,
объявлен призыв новых возрастов!
АДЕЛАИДА. О мадонна делла Либера!
АМАЛИЯ. Синьор, как вы думаете? Призовут и резервистов? Я так беспокоюсь за своего сына Амедео. Что вы скажете?
РИККАРДО. Э… Кто знает?!
ДЖЕННАРО (глядя на него свирепо, почти с презрением). И вы ничего не знаете, синьор? А еще читаете газеты!.. Человек ищет утешения, его надо успокоить, пусть даже просто так…
РИККАРДО (с состраданием, почти нежно). Что ж, чтобы доставить вам удовольствие, я должен бы сказать, что больше не будет ни бомбежек, ни призыва, что опять разрешат свободную езду автомобилей… А откуда мне это известно?
ДЖЕННАРО. Да… Но вы же носите черный костюм…
РИККАРДО (вспыльчиво). Ну и что? Если человек одет в черный костюм, значит, он знает, по — вашему, когда кончится война и будут ли бомбить или нет?
ДЖЕННАРО (неожиданно почтительно, чтобы сгладить впечатление). Нет… Но вы имеете дело с людьми выше нас… Там, в учреждении…
РИККАРДО (решительным тоном, маскируя свой страх). Я ни с кем не говорю. Я ничего не знаю.
ПЕППЕ (к Эррико). Ну хорошо… пошли… Этот синьор не желает говорить… Он нас принял неизвестно за кого. (К Риккардо.) И хорошо делаете. В такие времена лучше держать язык за зубами.
АДЕЛАИДА. Вот именно. Какое нам дело? Это нас не касается. I
ПЕППЕ. Будьте здоровы. Ты идешь, Федери?
ФЕДЕРИКО. Иду. Пошли, Амеде.
АМЕДЕО (он только что вошел). Когда же я получу наконец глоток кофе?.. (Пьет второпях. Затем обращается ко всем.)
Будьте здоровы. (Уходит, разговаривая на ходу с Федерико и Пеппе .)
Эррико задерживается в переулке и закуривает, осматриваясь по сторонам как человек, опасающийся неприятных неожиданностей.
АДЕЛАИДА (прощаясь). Увидимся попозже, донна Ама. Иду будить эту лентяйку. (Имеет в виду племянницу.)
ДЖЕННАРО (входя в свою каморку, к Риккардо). С нами вы можете говорить. Мы люди надежные. Думаем так же, как и вы. (Исчезает.)
РИККАРДО (вполголоса, осторожно). Донна Ама, масло получили?
АМАЛИЯ. Приходите попозже. Есть один «человек», который мне обещал… Но знаете, как бывает… Подвернется покупатель, который платит подороже, — только его и видели… Но если принесет, то масло ваше. Вы знаете, что мы его не потребляем. Во — первых, потому, что оно нам не нравится, а потом… оно стоит так дорого… Кто его может покупать?..
РИККАРДО (язвительно). Ну да, вы ведь ничего не зарабатываете на масле!
АМАЛИЯ (оскорблена, но поддерживает игру). Синьор… Если вы будете так говорить, то я не берусь больше… я до сих пор помогала вам потому, что у вас дети. Но без всякой выгоды для себя, пусть мадонна…
В этот момент появляется Дженнаро . Он уже одет, на нем галстук, жилет; идет в глубь сцены за пиджаком, висящим па спинке стула.
(Подняв руку, чтобы произнести клятву перед изображением мадонны в переулке, словно придумывая, чем бы ей поклясться, после небольшого замешательства, увидев мужа, быстро восклицает.) Пусть она мне не даст больше взглянуть на моего мужа!
Дженнаро останавливается и некоторое время стоит окаменев в той позе, в которой его застала клятва. Затем, смиренно бормоча что-то непонятное, но явно недовольный клятвой, берет пиджак и возвращается в свою каморку. Между тем Амалия достает свертки из-под матраца и подает их Риккардо .
Вот. это сахар, что вы просили. Это шоколад. (Показывал третий сверток.) А в этом свертке — вермишель из белой муки… Все это стоит… (Делая вид, что считает и не может подсчитать в уме.) Подождите, у меня есть бумага, которую мне принес тот «человек»; он скоро придет за деньгами. (Шарит среди безделушек на комоде, берет развернутую бумажку, делает вид, что читает.) Два кило сахара… Кило какао… Десять пачек вермишели. Потом от прошлой недели осталось… (Сдержанно.) Итак, всего… ровным счетом три тысячи пятьсот лир!
РИККАРДО (услышав цифру, бледнеет; секунду стоит в нерешительности, затем овладевает собой и произносит елейным голосом). Видите ли, донна Ама… (Он смущен своей несостоятельностью и пытается изобразить добродушную улыбку.) В данный момент у меня нет наличных. У меня болела жена… И только я один знаю, сколько это мне стоило… С тремя детьми… (Мрачнея.) К концу месяца прямо седею… Жалованье все то же… Кое — какие сбережения, что были, с дороговизной исчезли как дым… и вы понимаете…
АМАЛИЯ (забирая свертки из рук Риккардо, без обиняков). Но ведь у вас есть недвижимость…
РИККАРДО. Есть у меня домик, где я живу. Я его купил в рассрочку; столько лет пришлось трудиться и во всем отказывать себе. И две квартирки в Маньокавалло. (Иронически.) У меня есть недвижимость! А знаете, по какой цене я их сдаю внаем? Одну за двести, а другую за триста лир в месяц. Продать их? Да как я осмелюсь лишить этого немногого моих детей? (Потирает рукой лоб и, словно решаясь на нечеловеческую жертву, достает из кармана маленький сверток в папиросной бумаге, перевязанный ленточкой; с нежностью развертывает его и показывает содержимое Амалии.) Я вот принес серьгу моей жены. Мне ее оценили в пять тысяч лир…
АМАЛИЯ (поправляя волосы, чтобы показать безразличие). Обе?
РИККАРДО (встревоженно). Нет. Только одну. Другую я заложил. (Стыдливо опускает глаза.)
АМАЛИЯ. Ну… оставьте мне ее… Я покажу тому «человеку». Возможно, ему будет достаточно.
РИККАРДО. С меня причитается три тысячи пятьсот… Остается тысяча пятьсот. Вы их припрячьте у себя…
АМАЛИЯ. Если останутся… (Берет сверточек и прячет на груди.)
РИККАРДО. А продукты мне соблаговолите выдать?
АМАЛИЯ (любезно передавая ему свертки). А как же… Вы хозяин… Да, завтра я должна получить телятину… Я отложу для вас килограммчик…
РИККАРДО. Тогда до завтра… (Прячет свертки в кожаный портфель, который он принес с собой, и прикрывает их сверху газетой.)
АМАЛИЯ. Свежие яйца нужны вам?
РИККАРДО. Если есть… Знаете, для детей…
АМАЛИЯ. Завтра постараюсь достать…
РИККАРДО. Спасибо и до свидания. (Уходит.)
ДЖЕННАРО (появляется из своей каморки. Он одет, берет шляпу с гвоздя на степе и чистит ее платком, сосредоточенно думая о чем-то. Затем садится на правой стороне сцены). Я понял одно, Ама… Напрасно ты мне рассказываешь сказки… Мы ведем жизнь, полную опасностей, ждем с минуты на минуту ареста вовсе не из-за какой-то чашки кофе… С утра до вечера я вижу в нашем доме посторонних… Масло, рис, белая мука, фасоль… Ама…
АМАЛИЯ (быстро, чтобы прервать разговор). Я уже тебе не раз говорила, что это все не мое… Мне приносят товар, и я оказываю услуги кое — каким знакомым…
ДЖЕННАРО. Так просто, ради прекрасных голубых глаз?
АМАЛИЯ (кричит). Я ничего не имею с этого!
ДЖЕННАРО (тем же тоном). Тогда как же мы сводим концы с концами? Объясни мне, что это за чудо. На карточки питаемся? Но кто тебе поверит? Только бесчестный человек может этому верить… Питаемся на карточки… Да мы бы уже превратились в высохшие скелеты. Я теперь ничего не зарабатываю, потому что понемногу остановили все трамваи… «Тройку» отменили, «пятерку» отменили… «шестнадцатый» отменили… (Имеет в виду номера трамваев.) Увольнения, ожидания… Уже больше половины трамвайщиков без работы…
АМАЛИЯ. Тогда что же нам делать?
ДЖЕННАРО. Да ты не даешь мне слова сказать. Я говорил, что понял одно… А сейчас не вспомню, что именно… (Останавливается, напряженно размышляя, потом вдруг.) Ах да… карточки… Если на карточки не проживешь… (Снова теряет нить; пытается вспомнить что-то, бормочет.) Святой покровитель моря, я понял… Понял, что именно нужно делать, чтобы жить достойно, не прибегая к этому проклятому черному рынку. (Находит нить.) Ага! Если на карточки нельзя прожить, тогда надо прибегать к черному рынку… Нужно жить в страхе, что тебя арестуют, что попадешь в тюрьму… (Не знает, куда далее уведут его доводы; уступая неизбежному, заявляет мягко, понимающе.) Ама, нам надо быть осторожными… (Встает, намереваясь уйти.)
АМАЛИЯ. Что ты собираешься делать, ты уходишь?
ДЖЕННАРО. Пойду поболтаю в переулке… Подышу немного воздухом… Сегодня ночью в убежище за два часа я продрог до мозга костей… да и сыро там… Если понадоблюсь, позовите меня…
ЭРРИКО (который следил за происходящим, останавливает Дженнаро в дверях). Нет, подождите, прошлой ночью я привез два центнера кофе…
ДЖЕННАРО (испуганно). Два центнера?
ЭРРИКО (выглянув в переулок). Да… А донна Амалия сделала мне одолжение и… (Жестом, как бы говоря: спрятала его.)
ДЖЕННАРО (укоризненно). Дон Эрри, да мы теперь пропадем. Вы меня засадите в тюрьму… Ведь в конце-то концов я… Вы одинокий, а у меня совсем другое положение. Нам нужно помогать друг другу в эти времена, хорошо, будем помогать… Но вы все тащите сюда… Раз, другой… Дон Эрри, я боюсь… Им ничего не стоит выслать, в тюрьму запрятать… Ведь они не разбирают, кто прав, кто виноват… (Имеет в виду власти. Пауза. Потирает лоб рукой и, осматриваясь кругом, к Амалии.) Куда ты его спрятала?
АМАЛИЯ (просто). В постель. Нижний матрац набит кофе.
ДЖЕННАРО (подходит к кровати, щупает матрац, восклицает). Да свершится воля мадонны! А под кроватью-то что… белая мука, масло, сыр… (Неожиданно, как бы вспомнив, к Эррико.) Дон Эрри, те круги сыра, что вы принесли… Нельзя ли их сбыть?.. Ведь ночью прямо дышать невозможно.
ЭРРИКО. Дон Дженна, немножко терпения. С этой партией сыра я уже имел неприятности…
ДЖЕННАРО (решительно). Пусть даже вы что-нибудь на нем и потеряете… Зато лучше для здоровья… Вы знаете, теперь по вечерам становится свежо, а когда закрываешь двери, в комнате дышать нечем. Клянусь вам, что иногда ночью я, заслышав сирену, говорю: «Наконец-то пришло избавление!»
ЭРРИКО. Повторяю вам, немножко терпения.
ДЖЕННАРО (возвращаясь к начальной теме и снова показывая на кровать). Сахар, мука… свиное сало… (Почесывая. озабоченно затылок.) Да у нас тут оптовый склад… (Снова идет к выходу.)
ЭРРИКО (настойчиво). Поэтому вы бы не уходили далеко… А то ведь кто знает… (Делает жест, как бы говоря: надо будет прятать концы.)
ДЖЕННАРО. Ну что ж, придется опять предстать перед господом богом. Потрудимся… Но, дон Эрри, повторяю: заберите весь этот товар из моего дома… (Жене.) Я постою на углу… Если услышите сирену, тревогу… обо мне не думайте… Каждый за себя, один бог за всех. (Поворачиваясь к выходу.) А если, случится, явятся да найдут, беда будет… (Уходит.)
АМАЛИЯ. Сколько вам причитается с меня?
ЭРРИКО (поправляя галстук, галантно). Не беспокойтесь.
АМАЛИЯ (прищурившись, глядит на него). Это что такое? Вы мне их дарите? (Имеет в виду товары.)
ЭРРИКО. У меня еще нет возможности делать такие подарки… Я отдал бы вам свою жизнь… Но денег из ваших рук я не хочу брать. Когда все распродадите, вычтете себестоимость, а барыш ваш.
АМАЛИЯ (польщена больше вкрадчивым тоном, чем обещанием барыша). К чему это? Вам ведь причитается половина… (Достает сверточек с бриллиантом и показывает.) Посмотрите на эту сережку.
Эррико с видом знатока рассматривает камень на свет,
ЭРРИКО. Не плоха.
АМАЛИЯ. Сколько может стоить?
ЭРРИКО. Покажите мне другую.
АМАЛИЯ. Другой нет… она в ломбарде…
ЭРРИКО. Надо бы выкупить и посмотреть, одинаковые ли камни. Закладную квитанцию не можете мне достать?
АМАЛИЯ. Увы!.. Нет… Подождите, какой сегодня день?
ЭРРИКО. Понедельник.
АМАЛИЯ (уверенно). В четверг я вам ее достану.
ЭРРИКО. Вот и хорошо. Выкупим вещичку, и тогда можно будет установить стоимость… (Возвращает серьгу Амалии.)
АМАЛИЯ. Но четыре — пять тысяч лир стоит?
ЭРРИКО. Вполне. (Имея в виду кофе.) Вы его высыпали в нижний матрац?
АМАЛИЯ (подходя к кровати и поднимая край одеяла). Вот видите? Ничего не заметно… Пришлось потрудиться… В этот вот угол (показывает) я вшила две застежки «молнии», так что, когда мне нужно, достаю отсюда кило, два… Просовываешь руку…
Между тем Эррико подошел сзади и, нащупав руку Амалии , пожимает ее. Смущенная Амалия защищается, но не протестует.
…и достаешь. (Деликатно освобождается и водружает руку Эррико на место.)
ЭРРИКО (решительно). А затем просовываешь еще раз! (Обнимает женщину и пытается ее поцеловать.)
АМАЛИЯ (выскальзывая, но все еще с некоторым сочувствием, понимая возбужденное состояние мужчины). Ну ладно, дон Эрри… перестаньте… Раньше ведь вы никогда этого не делали…
ЭРРИКО (как бы возвращаясь к действительности, но не отпуская Амалию). Донна Ама, простите меня… Я не отпущу вас, пока вы меня не простите.
АМАЛИЯ (оправдывая его). Ну ладно, что там… С кем не бывает…
ЭРРИКО. Спасибо, донна Ама, спасибо… (Целует несколько раз ее руки.)
Мария Розария входит справа и наблюдает, уперев руки в бока, с вызывающим видом. Эррико замечает девушку, быстро отстраняется от Амалии и принимает безразличную позу. Амалия , заметив внезапную перемену в поведении Эррико , инстинктивно поворачивается в сторону «дворика» и видит девушку. Сначала она растерянна, затем овладевает собой, приводит в порядок волосы и набрасывается на дочь.
АМАЛИЯ. Тебе чего надо?
МАРИЯ РОЗАРИЯ (холодно и иронически). Нужно положить головку чесноку в фасоль.
АМАЛИЯ. А сама ты не можешь?
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Весь вышел.
АМАЛИЯ. Возьми у донны Джованнины.
МАРИЯ РОЗАРИЯ (идет медленно к выходу; дойдя до порога, останавливается, решительно). Сегодня вечером я иду в кино. (Уходит.)
АМАЛИЯ (к Эррико, с упреком). Видите? Девка теперь бог знает что подумала…
Из переулка раздается возбужденный голос Амедео :. «Да я ей рожу разобью!» Голос Аделаиды , успокаивающей молодого человека: «Ну ладно же, это пустяки…» Входит Амедео , за ним Аделаида , которая останавливается в дверях.
АМЕДЕО. Я вам покажу…
АМАЛИЯ. Что случилось, Амедео? Почему ты здесь, в такойчас?
АМЕДЕО. Племянник Паллючеллы… тот, что сбежал с дочерью дона Эджидио. сапожника… Мы с ним друзья. Он пришел ко мне и говорит, что час тому назад пошел выпить чашку кофе к донне Виченце… Немного спустя после ее ссоры с вами… Там была и донна Аделаида… Донна Адела, рассказывайте…
АДЕЛАИДА (подходя к Амалии, лицемерно, стараясь не обострять положения). Донна Виченца говорила… (Становится в центре сцены и голосом и жестами подражает Виченце, чтобы лучше передать происшедшее.) «Подумаешь! Что она, патент взяла? Только она одна может торговать кофе? Она такая… она сякая… Да если уж я не буду продавать кофе, так ей тоже больше не торговать… Такие знакомства, как у нее, у меня тоже имеются… Да не быть мне Виченцей Капече, если я ей сегодня же не подложу свинью!» Схватила шаль, заперла дом и ушла.
АМЕДЕО. Она, конечно, побежала доносить бригадиру карабинеров.
АМАЛИЯ (с внешним спокойствием). Ладно, ты сейчас сделай вот что… Когда придут с обыском, то они здесь увидят…
АМЕДЕО. Я знаю… Но я же вас предупредил?
АМАЛИЯ. II хорошо сделал. Иди позови отца. Он стоит на углу. Когда он нужен, его никогда не бывает.
АМЕДЕО (выбегает в переулок и кричит). Папа! (Замечает его и сопровождает слова жестом.) Идите! (Амалии.) Мышиный Хвост стоит около дома донны Фортунаты… Когда он закурит трубку, это значит, что карабинеры уже в переулке…
АМАЛИЯ. Ты не уходи из дома!
МАРИЯ РОЗАРИЯ (у двери) Вот головка чесноку за две лиры… (Показывает.)
АМАЛИЯ. Хорошо. А теперь распусти волосы и накройся своим шарфом… (Выдвигает ящик, достает черную шаль и набрасывает себе на плечи.)
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Когда, сейчас?
АМАЛИЯ (резко). А когда же, завтра, что ли? Делай, что тебе говорят!
МАРИЯ РОЗАРИЯ (берет черный шарф и идет направо). Когда понадоблюсь, позовите меня. (Уходит.)
АМЕДЕО. Я буду там. (Показывает в переулок.) Если он закурит трубку (имеет в виду Мышиный Хвост), я скажу вам… (Выходит сторожить за дверью.)
Входит Дженнаро .
ДЖЕННАРО (он еще ничего не знает). Что случилось, а?..
АМАЛИЯ (серьезно, тоном, не допускающим возражений). Приготовься!
ДЖЕННАРО (в испуге, сознавая драматичность положения). Да ну? Вот тебе на! (К Эррико.) Дон Эрри, я вам говорил… Кончим мы все в тюрьме! (Быстро направляется в свою каморку.)
АМАЛИЯ (очень взволнована, к Амедео). Позови и Паскуалино — маляра и Попа.
АМЕДЕО. Я по дороге сюда уже забежал к ним и позвал. Сейчас будут.
ЭРРИКО (он спокоен и знает, как нужно вести себя в подобных обстоятельствах. Амалии). Донна Ама, не волнуйтесь… (С пафосом.) Я не уйду! Ваша судьба — моя судьба. Я сяду здесь (указывает) и буду выдавать себя за родственника!
АМЕДЕО (заметив условный сигнал, решительно). Мышиный Хвост закурил трубку!
ДЖЕННАРО (высовываясь из-за перегородки своей каморки). Закурил трубку!
АМЕДЕО (имея в виду донну Виченцу). Эта мерзавка сдержала-таки свое слово! (Смотрит наружу, с облегчением.) Наконец-то! Идут Паскуалино — маляр и Поп.
Все в волнении готовятся к чему-то исключительному.
АМАЛИЯ (яростно, в сторону «дворика»). Мари, брось фасоль и беги скорее сюда!
Мария Розария входит и включается в приготовления.
Дженнаро, поторопись!
ДЖЕННАРО (выходит из своей каморки, суетится и как будто в спешке не может с чем-то справиться). Э… Э… Не будем поднимать паники! Позовите Паскуалино — маляра!
АМЕДЕО. Идет! И Поп тоже идет!
Входят две темные личности. Не говоря ни слова, они занимают места слева от кровати, лицом к публике. Прежде чем сесть, оба надевают большие белые передники и накрывают головы монашескими капюшонами, которые принесли с собой и спешно развернули. Их лица скрыты. между тем Амалия с помощью Марии Розарии, Амедео, Аделаиды и Эррико расставляет вокруг кровати четыре канделябра с зажженными свечами.
АМАЛИЯ (вновь торопя мужа). Дженнаро, да скоро ты там?
АДЕЛАИДА. Дон Дженна, поскорее!
ДЖЕННАРО (медленно появляется. На нем длинная белая ночная рубашка; большой белый платок, свернутый несколько раз наискось и завязанный двойным узлом на затылке, поддерживает подбородок, он надевает белые нитяные перчатки и подходит к кровати). Вот видите, что приходится делать, чтобы не умереть с голоду. (С отчаянием, Амалии и отчасти всем присутствующим, которые жестами торопят его.) А все ваше упрямство… все упрямство!
АДЕЛАИДА. Дон Дженна, сейчас не время…
АМАЛИЯ. Иди же скорее, ложись!
ДЖЕННАРО. Ух, я бы тебе разукрасил физиономию! (Показывоет, как бы она распухла от пощечин. Подходит к кровати и в смиренной позе ждет, когда завершат маскарад.)
Амалия пуховкой обильно пудрит ему лицо, затем помогает ему лечь в постель, а Мария Розария снимает со святого, что стоит на шифоньере, цветы и разбрасывает их по покрывалу над телом отца. Каждый занимает свое место, словно это было уже прорепетировано. Создается самая трагическая и безутешная картина. Амедео закрывает застекленную входную дверь и деревянные ставни, приводит в беспорядок волосы и бросается в драматической позе к изголовью кровати. Мария становится на колени рядом с матерью, слева, на переднем плане, прислонясь к кулисе. Аделаида остается справа в том же положении. Она сжимает в руках четки. Эррико без пиджака с платком в руках сидит в глубине сцены справа около входной двери. Дженнаро сидит в постели, в ожидании подмигивает присутствующим. Долгая пауза.
ДЖЕННАРО (озабоченно). Может, это ложная тревога?
АМЕДЕО. Ну да еще!
Пауза.
ДЖЕННАРО. Вот увидишь, приготовили мы все это представление, а никто не придет!
АМЕДЕО (отвергая предположение отца). Ведь он… закурил трубку!
ДЖЕННАРО (допуская возможную ошибку Мышиного Хвоста, по вине которого, очевидно, он и раньше оказывался жертвой). Я на прошлой неделе полтора часа пролежал в кровати…
Все делают жест, как бы говоря: «Ну что ж поделаешь». Пауза.
АДЕЛАИДА (видя, что ожидание затянулось, начинает разговаривать). Я уже говорила, донна Ама…
Вдруг слышатся удары во входную дверь. Все взволнованы.
АМЕДЕО (едва слышно). Это они!
ДЖЕННАРО (в крайнем испуге, Амалии). У — у, шпионка проклятая!
АМАЛИЯ. Ложись!
Дженнаро вытягивается под покрывалом, как покойник. Аделаида начинает читать молитвы, устремив глаза в небо. Паскуалино — маляр и Поп бормочут какие-то нелепые слова, которые должны означать заупокойные молитвы. Остальные тихо плачут. Удары снаружи становятся все настойчивее. Эррико открывает дверь. Появляется бригадир Чаппа , за ним — два агента в штатском.
ЧАППА (как бы обращаясь к другим агентам, оставшимся на улице). Вы ожидайте на улице.
Чаппа — человек лет пятидесяти, в волосах у него седина, поступь тяжелая, взгляд острый. Он знает свое дело, жизнь и служба закалили его душу. Он прекрасно понимает, что в определенных случаях, особенно в Неаполе, нужно сделать вид, что «кое — чего» не замечаешь. Он входит, осматривается и, не снимая фуражки, говорит почти про себя, слегка усмехаясь.
Что это, а? (Поглаживает усы и, оглядевшись по сторонам, иронически.) Да это прямо эпидемия! Вчера — три покойника на Матердеи, два — в Фурчелле. А сегодня — пять в Поджореале… (Всем, как бы предлагая им прекратить маскарад.) Да не на кладбище в Поджореале… а в тюрьме Поджореале. (Официальным тоном.) Ну, хватит, ребята, я зла никому не желаю. (Ударяет сильно рукой по столу.) Но, проклятье Иуде, я не хочу, чтобы меня дурачили. (Затем к «покойнику».) Эй ты, Лазарь, воскресни, а не то я надену тебе наручники!
АМАЛИЯ (тоном убитого горем человека). Бригадир, ради святой мадонны… Это мой муж, он умер этой ночью в два часа тридцать пять минут…
ЧАППА. Ты и пять минут не забыла!
АМЕДЕО (плача в голос с сестрой). Папа, пала!
Обе « монахини » бормочут молитвы, которые похожи на ругательства.
АДЕЛАИДА (читает свои молитвы). Господь бог, господь бог, Допусти его в свой чертог…
Чаппа , прищурившись, присматривается к ней.
ЭРРИКО (при взгляде бригадира встает и указывает на кровать, как бы желая смягчить Чаппу ). А человек-то был какой…
ЧАППА (покачивая головой). Человек-то был?.. (Неожиданно.) Прекратите наконец этот спектакль! (С отвращением.) Ну что за народ? Да вы что, за деревенских дураков считаете нас?
АДЕЛАИДА (настойчиво). Господь бог, господь бог, Допусти его в свой чертог…
ЧАППА (решительно). Ну хорошо! Тут лежит покойник. А я буду могильщиком. Подниму тебя сейчас с кровати! (Решительно идет к Дженнаро .)
АМАЛИЯ (останавливает его, с жестом отчаяния). Нет, бригадир! (Обнимает его колени, душераздирающе рыдает. В этот момент артистка должна достичь необыкновенного драматизма, без всякого намека на карикатуру, во — первых, потому, что наш народ умеет притворяться, а во — вторых, потому, что опасность на самом деле велика.) К чему такие подозрения! Мой муж действительно умер! Мы не такие люди! Кто вам наговорил на нас, тот желает нам зла! (Встает и, становясь хозяйкой положения, широким жестом показывает Чаппе печальную картину.) Разве вы не видите горе этой семьи? Вам не жаль этих двоих детей, которые потеряли отца? (Пылко, с презрением.) Если вам не жаль их, если вы не сочувствуете несчастью, поразившему мой дом, подойдите, убедитесь, потрогайте покойника, если у вас хватит смелости! (Почти вызывающим тоном.) Совершите это святотатство, если вас не страшит отлучение от церкви! (Теперь она уже подталкивает бригадира к кровати, заметив, что Чаппа, поддавшись впечатлению, не решается шагнуть.) Подойдите… ну, идите же…
ЧАППА (пораженный как драматичностью сцены, так и великолепной выдержкой Дженнаро ). Зачем мне подходить? Если он действительно умер, кто его тронет? Я ничего не знаю!
МАРИЯ РОЗАРИЯ (плача). Он умер, бригадир… Папа умер…
АДЕЛАИДА (видя, что Чаппа почти сдается, дерзко продолжает). Господь бог, господь бог, Допусти его в свой чертог…
Чаппа снова, прищурившись, оглядываете в нее, затем смотрит на Эррико , который встает, показывая на «умершего».
ЭРРИКО. А какой был человек…
ЧАППА. Да, черт побери, чего они тут голову морочат! (Не может смириться с мыслью, что его дурачат, и решает бросить вызов присутствующим, включившись в их игру.) Ну ладно, вы говорите, что он умер, я вам верю. И верю настолько, что мне захотелось немножко утешить вас. Я сяду, составлю вам компанию и уйду только тогда, когда унесут покойника! (С вызовом берет стул и садится в центре сцены у стола.)
АДЕЛАИДА (зло, с плохо скрываемой ненавистью смотрит на Чаппу). Господь бог, господь бог, Допусти его в свой чертог…
« Монахини » громче читают свои странные молитвы, остальные действующие лица продолжают игру, изредка переглядываясь украдкой, однако общее замешательство налицо. Слышится медленное причитание Аделаиды .
Кавалер креста,
Услышь наши голоса…
Ради твоего мучения
Подай знак освобождения…
Подай знак освобождения…
Последнюю строчку произносит подчеркнуто, ибо она соответствует обстановке.
Издали раздается мрачный и тревожный сигнал сирены, за которым следуют обычные в таких случаях беготня и крики в переулке. Все растерянно и вопросительно смотрят друг на друга. Каждый ждет от другого решения, что делать. « Монахини » «молятся». Шум снаружи растет. Слышатся отдельные голоса: «Наннина, неси детей!», «Не толкайтесь», «Спокойнее, спокойнее», «Бутылку с водой…», «Скорее!», «Откройте убежище!», «Где же хозяин дома?», «Чего вам? Вот я», «Синьор, не берите с собой собаку, сколько раз вам говорили». Между тем положенное число сигналов сирены прозвучало.
Следует напряженное молчаливое ожидание.
АМАЛИЯ (примирительно). Бригадир, у нас тут близко хорошее убежище… Не будем же из-за пустяков…
ЧАППА (закуривая сигарету, холодно). Если вам страшно, можете идти! Грех оставлять покойника одного. Я его покараулю! (С наслаждением курит.)
« Монахини » встают и прощаются женскими голосами.
ПОП. Мы уходим!
ПАСКУАЛИНО. Мы пошли!
Выбегают, не обращая внимания на то, что сзади у них видны залатанные брюки.
ЧАППА (заметивший это, продолжает игру, иронически). Монахини-то в штанах!
Слышны первые выстрелы зенитной артиллерии.
ЧАППА (к Дженнаро). Покойник, послушай меня: вставай и пойдем все вместе в убежище!
ПЕРВЫЙ АГЕНТ (поддавшись панике). Бригадир, не будем рисковать.
ЧАППА (упрямо). Если тебе страшно, иди!
Изредка вдали слышны глухие взрывы бомб, падающих на город. Амалия в панике прижалась к левой стене, обнимая детей, как бы защищая их. Эррико и Аделаида тоже прижались к степе.
ПЕРВЫЙ АГЕНТ (после сильного взрыва). Бригадир… (Решительно.) Я ухожу! (Убегает, за ним — второй агент.)
ЧАППА (по мере приближения взрывов, обращаясь к Дженнаро с внешним спокойствием). Эта бомба, пожалуй, поближе… Уже слышны и самолеты… А это вот пулеметы…
Еще один взрыв, ближе и сильнее.
Ага! Ага! Ну, если бомба упадет на нас, нам крышка. Это же не дом, а так, игрушка!
Бомбежка усиливается. Взрывы следуют все чаще, иногда стекла входной двери дрожат. Бригадир остается тверд и невозмутим и не спускает глаз с Дженнаро . « Покойник » еще более невозмутим и недвижим, чем он. Зенитные орудия постепенно затихают. Взрывы слышатся все реже и дальше. Наконец наступает тишина, опасность миновала.
(С чувством облегчения обращается к Дженнаро.) Выходит, ты умер взаправду: бомбы на тебя, как на мертвого, не производят впечатления…
Дженнаро и глазом не моргнет.
А ты упрямый покойник! (Встает со своего стула, подходит к спинке кровати и, опершись на нее, как на подоконник, говорит, обращаясь к «покойнику».) Встань! Послушайся меня, встань, для тебя же лучше будет! (На мгновение выходит из себя и трясет спинку кровати обеими руками.) Тебе говорят или нет: встань!
Дженнаро не подает признаков жизни.
(Обходит вокруг кровати и палкой поднимает край одеяла, обнаруживая под ним запасы всяких продуктов.) Смотрите-ка, сколько здесь добра-то всякого!
После паузы слышен протяжный сигнал сирены: «Отбой». В переулке возобновляются беготня и шум: «Кончилось!», «Где же Нанничелла?», «Дайте дорогу, что это за хамство?!», «Дженнарино!», «Чья это туфелька?», «Пожар вон там, внизу», «В соседнем переулке в дом попало», «Пожарные!». Слышна сирена пожарной автомашины.
(Смотрит на Дженнаро уже с восхищением. Почти забавляется.) Браво! Браво! Ты не умер, я же знаю. Я в этом уверен. Держишь под кроватью контрабанду. Но я тебя не арестую. Святотатство трогать покойника, но еще большее святотатство — поднимать руку на такого живого, как ты! Не арестую я тебя! (Пауза.) Ну доставь мне удовольствие, пошевелись… Я даже обыск не буду делать…
Дженнаро , очевидно, не верит этим лестным обещаниям.
(Продолжает.) Если ты пошевелишься, я тебя не арестую… Честное слово!
Для Дженнаро честного слова было бы достаточно, но он ожидает другого обещания.
(Догадывается и серьезным, решительным тоном тотчас же говорит.) И обыск не буду делать. Честное слово!
ДЖЕННАРО (уступая, все же предупреждает Чаппу). А если арестуете, то вы последний мерзавец!
ЧАППА (довольный тем, что не ошибся и разгадал игру с самого начала, сдерживает свое слово). Даю слово, не арестую. Но помните, что я не дурак!
ДЖЕННАРО (усаживаясь в кровати, удовлетворенно). И я тоже, бригадир!
ЧАППА (широким жестом, великодушно, по — испански раскланиваясь). Синьоры, до свидания. (Идет к выходу.)
ВСЕ (отбросив притворство, с большим уважением прощаются с великодушным бригадиром , который оказывается «не дурак»; все искренне выражают ему свое восхищение). Всего хорошего!
АМАЛИЯ. Всегда к вашим услугам, бригадир… Чашечку кофе?
ЧАППА. Нет, спасибо, я уже пил.
Между тем Дженнаро слез с кровати и присоединился к хору приветствий; вместе со всеми он провожает бригадира к выходу в переулок.